Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
    Источник: Сэмюэль Тэйлор Кольридж. Стихи. Москва,
    Наука, 1974 - Серия "Литературные памятники"
    Подготовка электронной версии: В.Есаулов
---------------------------------------------------------------



            Содержание

1. Гимн перед восходом солнца в долине Шамони;

2. Льюти, или черкесская любовная песня;

3. Любовь;

4. Ода уходящему году;

5. Песня из "Запольи"

6. Полуночный мороз;

7. Соловей;

8. Страхи в одиночестве;

9. Франция: ода;

10. Элис дю Кло, или Раздвоенный язык. Баллада.



        ГИМН ПЕРЕД ВОСХОДОМ СОЛНЦА
            В ДОЛИНЕ ШАМОНИ
 (Hymn before Sun-rise, in the Vale of Chamount)

           (М. Л. Лозинский-1920)

    Кроме рек Арвы и Арвейрона, которые берут на-
чало у подножия Монблана, по его склонам стреми
тельно сбегают пять потоков; и в нескольких шагах
от ледников во множестве растет Gentiana major с пре-
лестнейшими голубыми лепестками.


Или ты властен горний бег денницы
Заворожить? Пока она стоит
Над страшной головой твоей, Монблан,
У ног твоих и Арвейрон, и Арва
Гремят немолчно; ты же, грозный облик!
Встаешь из моря молчаливых сосен
Так молчаливо! Над тобой, вокруг,
Глубок, и черен, и веществен воздух,
Сплошная тьма: и мнится, ты в него
Вонзаешь клин! Но если вновь взгляну я,
Он -- твой спокойный дом, хрустальный храм,
Он -- вековечная твоя обитель!
О грозный, тихий! На тебя смотрел я,
Пока, еще доступный чувствам плоти,
Ты не исчез для мысли: в созерцанье
Я обожал Незримое одно.

Как сладостный напев, такой отрадный,
Что мы ему, не сознавая, внемлем,
Ты, между тем, с моей сливался мыслью,
С моею Жизнью, с тайным счастьем Жизни,
Пока Душа,  восхищена,  разъята,
Переливаясь в мощное виденье,
Как в свой же образ, не рванулась в Твердь!
Проснись душа!  Ты большую хвалу
Должна воздать! не только эти слезы,
Немой восторг и благодарный трепет!
Проснись, о песнь! Проснись, проснись же, сердце!
Долины, скалы, пойте все мой Гимн.

Ты прежде всех, единый царь Долины!
Ты, что со мраком борешься всю ночь,
Ты, что всю ночь встречаешь рати звезд,

Всходящих ввысь и нисходящих долу;
Друг на рассвете утренней звезды,
Сам алая звезда и соглашатай
Зари: проснись, проснись и пой хвалу!
Кто опустил твои основы в Землю?

Кто алым светом напоил тебя?
Кто из тебя кипенье рек исторг?

И вы,  пять дико радостных потоков!
Кто вас воззвал ив сумрака и смерти,
Из ледяных и темных недр воззвал

И ринул вниз с зубчатых черных круч,
Всегда дробимые и вечно те же?
Кто дал вам жизнь, которой нет конца,
И мощь, и прыть, и бешенство, и радость,
Немолчный гром и блеск бессмертной пены?

И кто велел (и стала тишина)
Здесь стихнуть волнам и оцепенеть?

Вы, Ледники! с чела высоких гор
Свисающие вдоль огромных рытвин --
Как бурный ток, внезапно мощным словом

Удержанный в неистовом паденье!
Замершие, немые водопады!
Кто вас украсил, как Врата Небес,
Под ясною луной? Кто молвил солнцу
Одеть вас радугой? Кто синей вязью
Живых цветов подножье вам убрал? -
Бог! пусть ответят, словно клич народов,
Потоки! Ледники пусть вторят, бог!
Бог! пойте звонко, луговые воды!
Вы, сосны, пойте, как живые души!

Есть голос и у них, у снежных глыб,
Они, свергаясь,  прогрохочут,  бог!
Вы,  синие цветы у вечных льдов!
Вы, козы, в играх у орлиных гнезд!
И вы, орлы, друзья вершинных гроз!

Вы,  молнии,  косые стрелы туч!
Вы, чудеса и знаменья природы!
Взывайте - бог, пусть все звучит хвалой!

И ты, Монблан, с ушедшей в небо гранью,

По чьим снегам неслышная лавина
Несется вниз, сверкая в чистом свете,
В пучину туч, облекших грудь твою, -
Ты, непомерный Исполин, который,
Когда я голову подъемлю, тихо
Склоненную, к твоей вершине, долго
.
Скользя глазами, мутными от слез,
Величественно,  как воздушный облак,
Встаешь ты предо мной, - вставай же вечно,
Вставай, как дым кадильный от Земли!

Державный Дух, воссевший между гор,
Посол Земли перед безмолвной Твердью,
О Иерарх! поведай небесам,
Поведай звездам и поведай солнцу,
Что славит бога, сонмом уст, Земля!


1802



           ЛЬЮТИ,
            ИЛИ
   ЧЕРКЕССКАЯ ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЯ
 (Lewti, or the Circassian Love-chaunt)

   Перевод С.Я.Маршака (1915 г.)

Я над рекой блуждал всю ночь,
Милый призрак гнал я прочь.
Нет, образ Льюти, не зови,
В душе у Льюти нет любви!

Сиянье зыбкое луны
И звезды дрожащий след
Колебала грудь волны,
Но сильнее падал свет
На белеющий утес,
Скрытый сумраком ветвей.. .
Так белел меж темных кос
Лоб возлюбленной моей.. .

Нет, лживый призрак, не зови.
В душе у Льюти нет любви!

Я видел: медленно к луне
Тучка бледная плыла.
Вот просветлела в вышине
И, тая в радужном огне,
Лик луны заволокла.

О, как теперь напоена
Янтарным пламенем  она!

Так Льюти я ищу с тоской
И, встретив, радуюсь минуте
И бледной мертвенной щекой
Я пью румянец нежный Льюти
Нет, лживый призрак, не зови -
В душе у Льюти нет любви!

Но тучка дальше плыть должна.
Зачем так скоро, о, побудь!
Но, видно, тучка не вольна,
И снова, пепельно-бледна,
Она плывет в далекий путь. . .

Так медленно отходит прочь
Все печальней,
Все бледней.
Она скользит в глухую ночь,
Как души мертвых в мир теней.

Так суждено мне без тебя,
О Льюти, в скорби изнемочь,
Томясь, тоскуя и любя!

Там - высоко во тьме ночной -
Я вижу дымку, пар сквозной
Бледней тончайших облаков -
Как бы зефиров легкий рой,
Резвясь на воле ночью ясной,
Унес вуалевый покров
С груди покойницы прекрасной.

Ведь девы также умирали
От нежной страсти и печали. . .
Нет, лживый образ, не зови -
В душе у Льюти нет любви!

Чу, с обрыва ком за комом
Вниз летит при каждом шаге,
Будто гул, рожденный громом,
Глухо тонет в сонной влаге.
Два стройных лебедя в тиши
Проснулись, зыбля камыши.

О птицы снежные, как пышно
Скользите вы в лучах луны, -
Как будто музыке неслышной
Движенья плавные верны.

Всю ночь блуждайте вы вдвоем
В лучах луны, а спите днем!

Я знаю сад, где Льюти спит.
Беседка милую таит.
В саду жасмины пахнут сладко,
Над ложем свищет соловей.
О голос ночи, мне б украдкой
На миг проникнуть в глубь ветвей,
Как ты, незримый гость ночей!
Там дышут груди молодые,
Вздымаясь тихо в сладком сне,
Как эти лебеди речные
На тихо зыблемой волне!

Нет, лживый призрак, не зови -
В душе у Льюти нет любви!

О, если б Льюти снился сон,
Что я лежу пред ней, безгласный,
Ее жестокостью сражен,
Но все ж, как призраки, прекрасный.

Я рад бы смерти, чтоб во сне
Вздохнула Льюти обо мне. . .
О призрак! Скорбь мою развей,
Ведь может Льюти стать добрей...

1798



          ЛЮБОВЬ
          (Love)

   Перевод С.Я.Маршака ( ок.1915 г.)


Восторги, страсти и мечты,
Все, что волнует нашу кровь, -
Питает ясный, чистый свет
   Твоих лампад, Любовь.

Мне часто снится наяву
Воспоминанье дней былых,
Когда лежал я на холме
       У башен вековых.

С зарей мешался блеск луны
И предо мной стояла дева, -
Моя надежда и любовь,
     Мой ангел - Женевьева.

Я пел, и слушала она,
Облокотясь у изваянья
Стального рыцаря - в лучах
     Закатного сиянья.

Так мало горя и забот
В душе у юной Женевьевы,
Но любо слушать ей мои
   Печальные напевы.

Я пел ей повесть старины.
Рассказ был мрачен и печален,
Суров и дик, как скорбный вид
Седеющих развалин.

Она внимала, глядя ниц,
В румянце нежного смущенья,

Боясь взглянуть и встретить взгляд
Любви и восхищенья.

О скорбном рыцаре гласил
Рассказ далекой старины
Как обожал он десять лет
   Принцессу той страны.

Как он страдал ...   Но мой напев
Подобен страстной был мольбе,
Как будто пел я о другом,
      А думал о себе.

Она внимала, глядя ниц,
С волненьем пламенным в крови,
Прощая пристальный мой взгляд,
     Исполненный любви.

Когда ж я пел, с каким стыдом
Был верный рыцарь прогнан  прочь,
И, обезумев, в чащах гор
    Скитался день и ночь,

Как выходя из темных нор,
Иль выбегая из дубрав,
Иль возникая в блеске дня
Среди зеленых трав, -

Как у разбойников отбил
Безумец даму в поздний час, -
Не зная сам, кого от мук
       И от позора спас.

И как, в раскаянье обвив
Колена рыцаря рукой,
Пыталась леди возвратить
         Душе его покой.

И в тихий грот его взяла
И не смыкала ночью глаз,
Пока в себя он не пришел -
   Увы, в предсмертный час,

И прошептал ... Но лишь достиг
Я скорбной повести предела,
И, дрогнув, голос мой упал
   И  арфа  онемела, -

Все то, что властно над душой,
Объяло сердце Женевьевы:
Волшебный вечер, мой рассказ,
    И скорбный вздох напева,

И дум и чувств неясный рой,
И страх, дающий жизнь надежде,
И все желанья, глубоко
        Подавленные прежде, -

Все потрясло ее до слез -
Любви, восторга, состраданья ...
И шепот с губ ее слетел -
     Чуть слышный, как дыханье.

Она звала меня - и грудь
Ее вздымалась молодая.
Поймав мой взгляд, она ко мне
  Приблизилась, рыдая.

Руками шею обвила,
Приникла робко и несмело,
И мне украдкою в лицо,
   Откинувшись, смотрела.

То страсть была - и страх, и стыд,
И было робкое стремленье
Тесней прижать младую грудь -
    И скрыть ее волненье.

Но успокоенная мной,
В своей любви призналась дева
И с той поры она - моя,
     Мой  ангел - Женевьева!


1799




           ОДА УХОДЯЩЕМУ ГОДУ
         (Ode to the Departing Year)

        Перевод Михаила Лозинского (1921 г.)

           Краткое содержание


                          Опять, опять
Меня кружит пророчества безумный вихрь
И мучит боль предчувствий. О, беда, беда!
........................................
Что будет -- будет. Слишком вещей скоро ты
Меня, свидетель скорбный, назовешь и сам.

        Эсхил. Агамемнон. 1173-75; 1199--1200.
                   (Перевод С.К.Апта)


   Ода начинается обращением к Божественному
Промыслу, приводящему к единой великой гармонии
вое события .времени, как бы бедственны ни казались
смертным некоторые из них. Вторая строфа призывает
людей отречься от их личных радостей и печалей и
посвятить себя на время делу всего человеческого
рода. Первый эпод говорит о Русской Императрице,
умершей от апоплексии 17 ноября 1796 года, как раз
перед тем заключив дополнительный договор с Королями,
направленный против Франции. Первая и вторая
антистрофы описывают образ Уходящего Года и т.д.,
как бы в видении. Второй эпод предвещает, в
сокрушении духа, гибель отечества.


                  I

О Дух, гремящий Арфою Времен!
Чей смелый слух, не дрогнув, переймет
Твоих гармоний чернотканый ход?
Но, взор вперяя в вечный небосвод,
Я долго слушал, сбросив смертный гнет,
В тиши душевной ум смирив земной;
И в вихре пышных риз передо мной
Пронесся мимо Уходящий Год!
Тихое забыв раздумье,
В некоем святом безумье,
Пока он в туче не исчез из глаз,
Я бурно грянул песнь и славил этот час.

                  II

      От оплаканных гробниц
      Из ужасной мглы темниц,
      От ночной тоски недуга,
Из нор, где Бедность тщетно кличет друга,
Оттуда, где во тьме ущелий
     Пламенник Любви заложен
Иль где Надежда в колыбели
     Охраняет детский сон,--
     Пестрый правя хоровод,
     Вы, Скорби, Радости, вперед!
     Той дикой Арфой, той рукой,
     Чьим мощным взмахом ото сна
     Тревога струн пробуждена,
Вас заклинаю всех сойтись толпой!
     Из мирного гнезда,
     Из нищенских лачуг,
     Все, в страшный час, сюда;
Чтобы из вас священный вид исторг
Природы в пытке материнских мук
     Плач и восторг!
Еще гремит, то Имя, что вокруг
Воздвигло бурю и разверзло Ад;
Уже спешат на торжество веков
И Суд, и Честь! Их поднял, как набат,
Святая Вольность, твой высокий зов!

            III

Я видел в шлеме Властолюбья лик!
Царей я слышал беспокойный крик --
"О, где ж Богиня  Северных границ? 1*
Где гром ее победных  колесниц?"
      Беги, Царей собор!
  Секирой смерти сражена,
  Вовеки не вперит она
В лицо Убийства охмелевший взор!
      Души павших без числа,
      Тех, что Висла унесла,
      Тех, что с башен Измаила,
Где ров телами запружен,
      Ярость дикая скосила
Под крик детей и  вопли жен!
      Тени спящих  без  гробниц,
      Грозный трубный звук разлейте,
      Цепи мрачных верениц
      Вкруг ее могилы вейте!
      Кровожадный Дух угас --
      (Темен-путь и грязны дни) --
      Вкруг нее ведите пляс,
      Как могильные огни!
И пойте ей во тьме ночей
      Рок венчанных палачей!

           IV

Отшедший Год! Не на земных брегах
Тебя душа узрела! Где одна
Пред троном облачным, тиха, мрачна,
Ждет память, ты со стоном и в слезах,
Кровавой ризой кроя рамена,
Свои часы поведал! Тишиной,
Внимая, сонм облекся неземной,
Чьи волосы венчают пламена.
      Тут огнем очей блистая,
      Хор бесплотный покидая,
Ступил вперед прекрасный Дух Земли
И стал у ступеней, где тучи залегли.

            V

   Затихли арфы, смолк
   Небесный светлый полк.
   Но семь Лампад, плывущих мимо трона,
      (семь Тайных Слов Закона)
      Заветный дали знак.
   Крылатый Дух поник, восстал и молвил так:
      "Ты, во мраке гроз царящий,
      Свет, предвечный и Любовь,
      Ради слез Земли скорбящей,
      Сотряси Перуна вновь!
   Во имя попранного Мира,
   Гордыни, Зависти, Вражды!
   Во имя долгих лет Нужды
И Голода, который стонет сиро!
      Во имя страшных пут,
      Что Африку томят,
      Пока творит свой суд
   Глухой Синод, берущий кровью дань!
Во имя смеха тех, кто сыт и рад!
      Отмститель, встань!
Неблагодарный Остров хмурит взгляд,
Сложив свой лук в полный стрел колчан.
Проговори с  небесных черных круч!
      На темный вражий стан
Взгляни огнем с нагроможденных туч!
Блесни перуном! Тяжким громом грянь!
То крик былых и будущих времен!
Услышь Природы непомерный стон!
      Встань, Бог Природы, встань!

             VI

Виденье скрылось, смолк глагол;
Но душу долгий ужас гнел.
И часто по ночам, во сне,
Все тот же призрак виден мне.
Холодный пот меня томит;
Пылает слух, плывут глаза;
Тяжелым гулом мозг обвит;
На сердце дикая  гроза;
 И дыханья трудный звук
 Сходен с хрипом смертных мук!
Таким же бредом обуян
На поле боевом солдат,
Когда, полуживой от ран,
Он в груды тел вперяет взгляд!
(Окончен бой, в росе трава,
Ночному ветру нет конца!
Смотри:  живая  голова
Дрожит  в  объятьях  мертвеца!)


             VII

Еще не пал, не покорен
Родимый Остров, Альбион!
Твоя холмы, как райский сад,
 Солнечным дождем блестят;
Твоя луга средь мирных гор
 Оглашают бубенцы;
Их зеленеющий простор
 Ограждают скал зубцы;
И Океан под дикий вон
 Хранят, как сына, Остров свой!
 Тебе дарит свою любовь
 Граждансйий Мир из года в год;
 И никогда огонь и кровь;
В твои поля не нес чужой народ.

            VIII

Покинутый Небом!2* Стяжанием пьян,
В трусливой дали, но гордыней венчан,
Ты меж пашен и стад охраняешь свой дом,
И Голод и Кровь разливаешь кругом!
 Ты проклят всеми! Жадно ждут народы,
 Не клекчет ли Погибель с вышины!
 Погибель с жутким взглядом! Только сны
 О пламени глубин, прорвавшем воды,
 Ее дремоту тешат; всякий раз,
 Когда под пеной пламенной волны
 Провидит вновь ее драконий глаз
 Твой, Альбион, неотратимый  час,
Чудовище на ложе привстает
И диким торжеством скрежещет сонный рот.

          IX

 Беги, беги, Душа!
Напрасен Птиц пророческих глагол --
Чу! хищники голодные, спеша,
Крылами бьют сквозь долгий ветра стон!
 Беги, беги, Душа!
Я, непричастный к этой бездне зол,
   С молитвой жаркой и в трудах
Прося о хлебе скудной нивы прах,
Скорбел и плакал над родной страной.
Теперь мой дух бессмертный погружен
В Субботний мир довольствия собой;
И облаком страстей неомрачим
Господень Образ, чистый Серафим.


1* Дополнительный Договор был только что заключен, и
Россия готовилась, не ограничиваясь благочестивыми
воззваниями, оказать более эффективную помощь державам,
объединившимся против Франции. Я радуюсь не смерти Женщины
(мысленно я никогда не смел представить себе Русскую
Императрицу в дорогом и чтимом облике Женщины -- Женщины,
этом многогранном понятии, объемлющем Мать,Сестру, Жену!).
Я радуюсь низвержению демона! Я радуюсь искоренению злого
Начала, воплощаемого ею! Ровно шесть лет назад, день в день,
была совершена кровавая резня в Измаиле. Тридцать тысяч
людей, мужчин, женщин и детей были хладнокровно убиты
только за то, что их гарнизон стойко и храбро оборонял город.
Зачем вспоминать, что она отравила мужа, ее преступления
в Польше, или ее недавнее, ничем не спровоцированное нападение
на Персию, всепоглощающее честолюбие ее общественной
деятельности или разнузданное сладострастие часов ее досуга!
У меня нет никакого желания занять пост Историографа при
Князе Преисподней --! 23 декабря 1796 г.

2*   Поэт, рассмотрев особые преимущества, которыми
располагает Англия, сразу переходит к тому, как мы
использовали эти преимущества. В силу того, что мы
живем на острове, подлинные ужасы войны минули нас,
и мы отблагодарили Провидение, пощадившее нас, тем
пылом, с которым мы сеем эти ужасы меж народов,
живущих а менее благоприятных географических условиях.
Средь мира и довольствия мы возопили, примкнув
к воплю алчущих голода и крови. Из ста семи минувших лет
пятьдесят мы отдали Войне. Такое зло не может остаться
без наказанным. Мы гордимся и верим в наших союзников
и наш флот, -- но бог сотворил червя и подточит стебель
нашей гордыни.
   "Разве ты лучше Но-Аммона, находящегося между реками,
окруженного водою, которого вал было море, и море
служило стеною его? Эфиопия и Египет, с бесчисленным
множеством других служили ему подкреплением; копты и ливийцы
приходили на помощь тебе. Но и он переселен, пошел в плен;
а о знатных его бросали жребий, и все. вельможи скованы
цепями. Так и ты -- опьянеешь и скроешься. Все укрепления
твои подобны смоковнице со спелыми плодами: если тряхнуть
их, то они упадут прямо в рот желающего есть. Купцов у
тебя стало более, чем звезд на небе. Князья твои -- как
саранча, и военачальвики твои -- как рои мошек, которые
во время холода гнездятся в щелях стен, и когда взойдет
солнце, то разлетаются -- и не узнаешь места, где они
были. Нет врачества для ран твоих, болезненна язва твоя.
Все, услышавшие весть о тебе, будут рукоплескать о тебе;
ибо на кого не простиралась беспрестанно злоба твоя?"
(Ветхий Завет, Книга Пророка Наума, глава III).


1796.



       ПЕСНЯ
    Из "Запольи"
   (Song. From Zapolya)

  Перевод Михаила Лозинского


Я увидала столб огня,
    До неба вознесенный.
В нем птичка реяла, звеня, --
    Певец завороженный.

В тумане светлом утонув,
    Он вился, ярок и лучист,
Глаза -- огонь, червонный клюв,
    А перья - аметист.

И так он пел: "Прости, прости!
О прошлом не грусти.
Цветов увядших не вернуть,
Росинкам дважды не сверкнуть.
    Май, счастлив  будь!
       Пора нам в путь,
          В далекий путь!
             Прощай!  Забудь!"


1815.



        ПОЛУНОЧНЫЙ МОРОЗ
        (Frost at Midnight)

    Перевод Михаила Лозинского

Мороз свершает тайный свой обряд
В безветрии. Донесся резкий крик
Совы -- и чу! опять такой же резкий.
Все в доме отошли ко сну, и я
Остался в одиночестве, зовущем
К раздумью тайному; со мною рядом
Мое дитя спит мирно в колыбели.
Как тихо все! Так тихо, что смущает
И беспокоит душу этот странный,
Чрезмерный мир. Холм, озеро и лес,
С его неисчислимо-полной жизнью,
Как сны, безмолвны! Синий огонек
Обвил в камине угли и не дышит;
Лишь пленочка1*  из пепла на решетке
Все треплется, одна не успокоясь.
Ее движенья, в этом сне природы,
Как будто мне сочувствуют, живому.
И облекаются в понятный образ,
Чьи зыбкие порывы праздный ум
По-своему толкует, всюду эхо
И зеркало искать себе готовый,
И делает игрушкой мысль.

                       Как часто,
Как часто в школе, веря всей душой
В предвестия, смотрел я на решетку,
Где тихо реял этот "гость"! И часто,
С открытыми глазами, я мечтал
О милой родине, о старой церкви,
Чей благовест, отрада бедняка,
Звучал с утра до ночи в теплый праздник,
Так сладостно,  что диким наслажденьем
Я был охвачен и внимал ему,
Как явственным речам о том, что будет!
Так я смотрел, и нежные виденья
Меня ласкали, превращаясь в сон!
Я ими полон был еще наутро,
Перед лицом наставника вперив
Притворный взор в расплывчатую книгу:
И если дверь приоткрывалась, жадно
Я озирался, и сжималось сердце,
Упорно веря в появленье "гостя", -
Знакомца, тетки иль сестры любимой,
С которой мы играли в раннем детстве.

    Мое дитя, что спит со мною рядом,
Чье нежное дыханье, раздаваясь
В безмолвье, заполняет перерывы
И краткие отдохновенья  мысли!
Мое дитя прекрасное! Как сладко
Мне думать, наклоняясь над тобой,
Что ждет тебя совсем другое знанье
И мир совсем другой! Ведь я возрос
В огромном городе, средь мрачных стен,
Где радуют лишь небо да созвездья.
А ты, дитя, блуждать, как ветер, будешь
По берегам песчаным и озерам,
Под сенью скал, под сенью облаков,
В которых тоже есть озера, скалы
И берега: ты будешь видеть, слышать
Красу обличий, явственные звуки
Довременного языка, которым
Глаголет бог, от века научая
Себе во всем и всем вещать в себе.
Учитель вышний мира! Он взлелеет
Твой дух и, даруя, вспоит желанья.
Ты всякое полюбишь время года:
Когда всю землю одевает лето
В зеленый цвет. Иль реполов поет,
Присев меж комьев снега на суку
Замшелой яблони, а возле кровля
На солнце курится; когда капель
Слышна в затишье меж порывов ветра
Или мороз, обряд свершая тайный,
Ее развесит цепью тихих льдинок,
Сияющих  под  тихою луной.

Февраль, 1798.

1* Лишь пленочка. Во всех частях Королевства эти цветочки
называют "гостями"; считается, что они предвещают приход
отсутствующего друга.




       СОЛОВЕЙ
     (The Nightingale)

Поэма-беседа, апрель 1798 г.

 Перевод М.Л.Лозинского


День отошедший не оставил в небе
Ни облака, ни узкой полосы
Угрюмого огня, ни смутных красок.
Взойдем сюда, на этот старый мост.
Отсюда видно, как блестит поток,
Но струй не слышно; он течет бесшумно
По мягкому ковру травы. Все тихо,
Ночь так спокойна! И хоть звезды тусклы,
Подумаем о шумных внешних ливнях,
Что радуют зеленый мир, и мы
Найдем отраду в тусклом свете звезд.
Но слушайте! Вот соловей запел.
"Звучнейшая, печальнейшая" птица!
Печальнейшая птица? Нет, неправда!
Нет ничего печального в Природе.
То, верно, был ночной скиталец, с сердцем,
Пронзенным памятью о злой обиде,
Недуге давнем иль любви несчастной
(Собой, бедняга, наполнявший все
И слышавший в нежнейших звуках повесть
Своей же скорби), иль ему подобный,
Кто первый назвал эту песнь печальной.
И этой басне вторили поэты,
Которым, чем за рифмами гоняться,
Гораздо лучше было бы прилечь   Х
На мху лесной лощины, у ручья,
При солнце или месяце, внушеньям
Живых стихий, и образов, и звуков
Всю душу отдавая, позабыв
И песнь свою, и славу! Эта слава
Тонула  бы в  бессмертии  Природы, -
Удел достойнейший! - и эта песнь
С Природой бы слилась, и как Природу
Ее любили бы. Но так не будет;
И поэтичнейшая молодежь,
Что коротает сумерки весны
В театрах душных, в бальных залах, сможет
По-прежнему сочувственно вздыхать
Над жалобною песнью Филомелы.

Мой друг, и ты, сестра! Открыта нам
Другая мудрость: в голосах Природы
Для нас всегда звучит одна любовь
И радость! Вот веселый соловей
Стремит, торопит сладостный поток
Своих густых, живых и частых трелей,
Как бы боясь, что тьмы апрельской ночи
Ему не хватит, чтобы песнь любви
Спеть до конца и с сердца сбросить груз
Всей этой музыки!
                  Я знаю рощу,
Дремучую, у стен высоких замка,
Где не живут уже давно. Она
Вся заросла густым хворостником,
Запущены широкие аллеи,
По ним трава и лютики растут.
Но я нигде на свете не встречал
Так много соловьев;  вдали,  вблизи,
В деревьях и кустах обширной рощи,
Они друг друга окликают пеньем, -
Где и задор, и прихотливость лада,
Напевный рокот и проворный свист,
и низкий звук, что всех других отрадней, -
Такой гармонией волнуя воздух,
Что вы, закрыв глаза, забыть готовы,
Что это ночь! Меж лунными кустами
С полураскрытой влажною листвой
Вы по ветвям увидите сверканье
Их ярких, ярких глаз, больших и ярких,
Когда лампаду страстную затеплит
Светляк во мраке.
                Молодая дева,
Живущая в своем радушном доме
Поблизости от замка, в поздний час,
(Как бы служа чему-то в этой роще,
Что величавей, чем сама Природа)
Скользит по тропам; ей давно знакомы
Все звуки их и тот летучий миг,
Когда луна за облако зайдет
И смолкнет все кругом; пока луна,
Вновь выплывая, не пробудит властно
И дол, и твердь, и бдительные птицы
Не грянут разом в дружном песнопенье,
Как если бы нежданный ветер тронул
Сто небывалых арф! Она видала
Порой, как соловей сидит, вертясь,
На ветке, раскачавшейся от ветра,
И в лад движенью свищет, ошалев,
Шатаемый, как пьяное Веселье.

С тобой, певец, до завтра я прощаюсь,
И вы, друзья, прощайте, не надолго!
Нам было хорошо помедлить тут.
Пора и по домам. - Вновь эта песнь!
Я был бы рад остаться! Мой малютка,
Который слов не знает, но всему
Забавным подражает лепетаньем,
Как бы сейчас он к уху приложил
Свою ручонку, оттопырив палец,
Веля нам слушать! Пусть Природа будет
Ему подругой юности. Он знает
Вечернюю звезду; раз он проснулся
В большой тревоге (как ни странно это,
Ему наверно что-нибудь приснилось);
Я взял его и вышел с ним -в наш сад;
Он увидал луну и вдруг умолк,
Забыв про плач и тихо засмеялся,
А глазки, где еще дрожали слезы,
Блестели в желтом лунном свете! Полно!
Отцам дай говорить! Но если Небо
Продлит мне жизнь, он будет с детских лет
Свыкаться с этой песнью, чтобы ночь
Воспринимать, как радость. - Соловей,
Прощай, и вы, мои друзья, прощайте!

1798.




           СТРАХИ в ОДИНОЧЕСТВЕ
           (Fears in Solitude)

    Перевод Михаила Лозинского (1920 г.)


   Написано в апреле 1798 г. во время угрозы
         неприятельского нашествия


Зеленый, тихий уголок в холмах, У
кромный, тихий дол! Безмолвней края
Не оглашала жаворонка песнь.
Повсюду вереск, лишь один откос
Одет, как радостной и пышной ризой,
Всегда цветущим золотистым дроком,
Что распустился буйно; но долина,
Омытая туманами, свежа,
Как поле ржи весной иль юный лен,
Когда сквозь шелк его стеблей прозрачных
Косое солнце льет зеленый свет.
Здесь мирный, благодатный уголок,
Любезный всем, особенно тому,
Кто сердцем прост, кто в юности изведал
Довольно безрассудства, чтобы стать
Для зрелых лет спокойно умудренным!
Здесь он приляжет на увядший вереск,
И жаворонок, что поет незримо
Любимое пустыней песнопенье,
И солнце, и плывущий в небе ветер
Его наитьем нежным покорят;
И он, исполнен чувств и дум, поймет
Отраду  созерцанья и  постигнет
Священный смысл в обличиях Природы!
И, тихо погружаясь в полусон,
Он будет грезить об иных вселенных,
Все, слыша голос, жаворонок, твой,
Поющий, словно ангел в облаках!
О, боже мой! Как горестно тому,
Кто жаждет душу сохранить в покое,
Но поневоле чувствует за всех
Своих земных собратьев, -- боже правый!
Мучительно подумать человеку,
Какая буря может закипеть
И здесь, и там, по этим тихим склонам --
Нашествие врага, и гром, и крик,
И грохот нападенья: страх и ярость,
И пламя распри -- в этот миг, быть может,
Здесь, в этот миг, на острове родном:.
Стенанья, кровь под этим светлым солнцем!
Сограждане! Мы согрешили все,
Мы тяжко согрешили перед богом
Жестокостью. От запада к востоку
Стон обвинения несется к небу!
Несчастные нас обличают; толпы
Неисчислимых, грозных, наших братьев,
Сынов господних! Как зловонный облак,
Поднявшийся с Каирских чумных топей,
Так мы несли далеким племенам,
Сограждане, и рабство, и мученья,
И горшую из язв -- свои пороки,
Чей тихий яд все губит в человеке,
И плоть и душу! Между тем, как дома,
Где личное достоинство и мощь
Зарыты в Комитетах, Учрежденьях,
Ассоциациях, Палатах, -- праздный
Цех пустословия и пересказов,
Союз  ревнителей взаимной лести, --
Благопристойно, словно в час молитвы,
Мы пили скверну в чаше изобилья;
Не признавая ничьего господства,
Мы торговали жизнью и свободой

Несчастных, как на ярмарке! Слова
Христовы, что еще могли бы
Пресечь погибель, сказанные мудро,
Бормочутся людьми, чей самый голос
Твердит, как им их ремесло постыло,
Иль зубоскалами, которым лень
Признать их ложью иль постичь их правду.
О богохульство! Книга Жизни стала
Орудьем суеверия; на ней
Лепечут клятвы, с мыслью их нарушить;
Должны все клясться -- все, повсюду, в школе,
На пристани, в совете, на суде;
Все, все должны -- мздоимец и мздодатель,
Купец
и стряпчий, пастор и сенатор,
Богатый, бедный, юноша, старик;
Все, все готовы к вероломству, веру
Призвав на помощь; имя божье стало
Фиглярским заклинаньем; и, ликуя,
Из своего угрюмого гнезда
(Зловещий облик!) Филин Атеизм,
Взлетев на мерзких крыльях, белым днем,
Смыкает веки с синими краями
И, чуя солнце царственное в Небе,
Взывает: "Где оно?"
                     Ценить отвыкнув
Мир, огражденный флотом и морями,
Не зная бранной жизни, мы любили
Будить войну, увлечены войной!
Увы! не ведав, в ряде поколений,
Ее злосчастий (голода, чумы,
Осад, сражений, бегства в снег и в стужу),
Мы, всем народом, требовали громко
Войны и крови; буйная забава,
Нам, зрителям, она была приятным
Предметом для бесед. Не помышляя
О нами не испытанных невзгодах,
Не думая о случае, хоть он
Настолько темен, что нельзя найти
Ему причины явственной, -- повсюду
(Снабдив  велеречивым, предисловьем
И призывавьем бога в небесах)
Мы слали повеленья умереть
Десяткам тысяч! Юноши, и девы,
И женщины, что плачут, если лапку
Сломать жуку, читают про войну --
Излюбленная к завтраку приправа!
Несчастный, знающий слова святые
Лишь по божбе, умеющий едва
Призвать благословение  господне,
Становится витией, знатоком
Механики побед и поражений,
Всех терминов науки об убийстве,
Которые мы бегло произносим,
Как отвлеченья, как пустые звуки,
Что не родят ни образов, ни чувств!
Как будто павший воин не был ранен;
Как будто ткань богоподобной плоти
Рвалась без муки тягостной; как будто
Несчастный,легший на кровавом поле,
Был не убит, а вознесен на небо;
Как будто мертвого вдова не кличет
И бог не судит! Потому идут
На нас дни бед, сограждане мои!
Что, если отомщающий, всесильный,
Всем воздающий промысл нам откроет
Смысл наших слов, заставит нас постичь
Безумие и пустоту всех наших
Жестоких дел?
              О, не спеши карать,
Отец небесный! Не спеши карать нас!
Не дай изведать нашим женам бегство,
Под непосильным бременем малюток,
Любимых деток, что вчера смеялись
У их груди! Мужья, сыны и братья,
Покоившие нежный взгляд на тех,
Кто с вами рос у очага родного,
Вы все, внимавшие субботним звонам
Не с мертвым сердцем, станьте ныне чисты!
Вперед! как мужи! отразить врага
Безбожного, пустой, но злобный род,
Который честь поносит, сочетая
С убийством радость; и, суля свободу,
Сам слишком чувственный, чтоб быть свободным,
Свет жизни гасит, убивает в сердце
Надежду, веру, все, что утешает,
Что возвышает дух! Вперед! И сбросим
Их рать на возмущенный океан,
И пусть она качается в волнах,
Как жалкий сор, что с наших берегов
Смея горный вихрь! И если б нам вернуться
Не в упоенье славы, но со страхом,
Раскаявшись в ошибках, пробудивших
Врагов свирепых ярость!
                         Я сказал,
О братья! О британцы! Я сказал
Вам злую правду, но не злобой движим
И не мятежным, неуместным рвеньем;
В том нет прямого мужества, кто, прячась
От совести, боится увидать
Свои пороки. Все мы слишком долго
Питались заблужденьями!  Одни,
Томясь враждой неутолимой, ждут
Всех перемен от смены управленья;
Как будто правящая власть -- одежда,
К которой наши бедствия пришиты,
Как кружева и ленты, и с одеждой
Их можно снять. Другие слепо ждут
Всем язвам исцеленья от немногих
Ничтожных слуг карающей Десницы,
Заимствующих качества свои
От наших же грехов и беззаконий,
Их воспитавших. Третьи, между тем,
Объяты буйным идолопоклонством;
И все, кто не падет пред их богами
И им молитв не вознесет, -- враги
Отечества!
           Таким сочтен и я. --
Но, о Британия! родимый остров!
Ты всех имен дороже и святей
Мне, сыну и товарищу, и брату,
И мужу, и отцу, который чтит
Все узы чувства и нашел их все
В окружии твоих скалистых взморий.
Моя Британия! родимый остров!
И как не быть тебе святой и милой
Мне, от твоих озер и облаков,
Холмов, долин, утесов и морей
Впивавшему, пока себя я помню,
Всю сладость чувств, все благородство мыслей,
Все обожание творца в природе,
Все, что родит любовь и преклоненье,
Что духу смертному дает вкусить
Грядущей жизни радость и величье?
В моей душе нет образов и чувств,
Мне не внушенных родиной! Прекрасный
И благодатный остров! Мой единый,
Величественный храм, где я брожу
Благоговейно и с высокой песнью,
Любя  творца! --
              О,если бы мой страх
Сыновний был напрасен! и угрозы
И похвальба свирепого врага
Прошли, как вихрь, что прошумел и замер
Среди дерев и, слышный в отдаленье,
Здесь, меж холмов, не преклонил травы.

Но вот уже роса далеко шлет
Плодовый запах золотого дрока:
Простился свет с вершиною холма,
Но озарен еще лучом наклонным
Маяк, плющом обвитый. До свиданья,
О ласковый, безмолвный уголок!
Тропой зеленой, вереском холмов
Иду домой; и вдруг, как бы очнувшись
От угнетавших душу мне предчувствий,
Себя я вижу на высоком гребне
И вздрагиваю! После одиноких
Часов в спокойной, замкнутой ложбине
Вся эта ширь -- и сумрачное море,
Свинцовое, и мощное величье
Огромного амфитеатра  тучных
Поросших вязами полей -- подобна
Содружеству, ведущему беседу
С моим сознаньем, взвихривая мысли!
А вот и ты, мой малый Стоуи! Вижу
И колокольню, и четыре вяза
Вокруг жилища друга моего;
За вязами, неразличим отсюда
И мой смиренный дом, где мой ребенок
И мать его живут в тиши! Проворным
И легким шагом я иду туда,
Зеленый дол, тебя припоминая
И радуясь, что тишиной природы
И одинокой думой смягчена
Моя душа и стала вновь достойна
Хранить любовь и скорбь о человеке.

Незеp-Cтoуи, апреля 20, 1798.



           ФРАНЦИЯ: ОДА


Первая строфа.
Обращение к тем предметам Природы, размышление
о которых внушило Поэту преданную любовь к Свободе.

Вторая строфа.
Радость Поэта при свершении Французской Революции
и его бесконечное отвращение к Союзу держав против
Республики.

Третья строфа.
Бесчинства и преступления во время власти Террористов
рассматриваются Поэтом как недолговечная буря и как
естественный результат недавнего деспотизма и грязных
суеверий Папства. В действительности Рассудок уже
начал внушать множество опасений; но все же Поэт
стремился сохранить надежду, что Франция изберет лишь
один путь победы -- показать Европе более счастливый и
просвещенный народ, чем при других формах Правительства.

Четвертая строфа.
Швейцария и отказ Поэта от прежних мыслей.

Пятая строфа.
Обращение к Свободе, в котором Поэт выражает убеждение,
что те чувства и тот великий  и д е а л  Свободы, который
разум обретает, созерцая свое индивидуальное бытие в
возвышенные объекты вокруг нас (см. первую строфу),
не принадлежат людям как членам общества и не могут
быть дарованы или воссозданы ни при какой форме правления;
но являются достоянием отдельных людей, если они чисты и
полны любви и поклонения богу в Природе".


               I

Вы, облака, чей вознесенный ход
Остановить не властен человек!
Вы, волны моря, чей свободный бег
Лишь вечные законы признает!
И вы, леса, чаруемые пеньем
Полночных птиц среди угрюмых скал
Или ветвей могучим мановеньем
Из ветра создающие хорал, --
   Где, как любимый сын творца,
   Во тьме безвестной для ловца,
   Как часто, вслед мечте священной,
Я лунный путь свивал в траве густой,
   Величьем звуков вдохновенный
И диких образов суровой красотой!
   Морские волны! Мощные леса!
   Вы, облака, средь голубых пустынь!
   И ты, о солнце! Вы, о небеса!
   Великий сонм от века вольных сил!
   Вы знаете, как трепетно я чтил,
   Как я превыше всех земных святынь
   Божественную Вольность возносил.


                II

Когда, восстав в порыве мятежа,
Взгремела Франция, потрясши свет,
И крикнула, что рабства больше нет,
Вы знаете, как верил я, дрожа!
Какие гимны, в радости высокой,
Я пел, бесстрашный, посреди рабов!
Когда ж, стране отмщая одинокой,
Как вызванный волхвами полк бесов,
   Монархи шли, в годину зла,
   И Англия в их строй вошла,
   Хоть милы мне ее заливы,
Хотя любовь и дружба юных лет
   Отчизны освятили нивы,
На все ее холмы пролив волшебный свет, --
Мой голос стойко возвещал разгром
Противникам тираноборных стрел,
Мне было больно за родимый дом!
Затем, что Вольность, ты одна всегда
Светила мне, священная звезда;
Я Францию проснувшуюся пел
И за отчизну плакал от стыда.


             III

Я говорил: "Пусть богохульный стон
Врывается в созвучья вольных дней,
И пляс страстей свирепей и пьяней,
Чем самый черный н безумный сон!
Вы, на заре столпившиеся тучи,
Восходит солнце и рассеет вас!"
И вот, когда вослед надежде жгучей,
Разлад умолк, и длился ясный, час,
   И Франция свой лоб кровавый
   Венчала тяжким лавром славы,
   Когда крушительным напором
Оплот врагов смела, как пыль, она,
   И яростным сверкая взором,
Измена тайная во прах сокрушена,
   Вилась в крови, как раненый дракон, --
   Я говорил, провидя свет в дали:
   "Уж скоро мудрость явит свой закон
   Под кровом всех, кто горестью томим!
   И Франция укажет путь другим,
   И станут вольны племена земли,
И радость и любовь увидят мир своим".


               IV

Прости мне, Вольность! О, прости мечты!
Твой стон я слышу, слышу твой укор
С холодных срывов Гельветийских гор,
Твой скорбный плач с кровавой высоты!
Цвет храбрецов, за мирный край сраженный,
И вы, чья кровь окрасила снега
Родимых круч, простите, что плененный
Мечтой, я славил вашего врага!
   Разить пожаром и мечом,
   Где мир воздвиг ревнивый дом,
   Лишить народ старинной чести,
Всего, что он в пустыне отыскал,
   И отравить дыханьем мести
Свободу чистую необагренных скал, --
   О, Франция, пустой, слепой народ,
   Не помнящий своих же страшных ран!
   Так вот чем ты горда, избранный род?
   Как деспоты,, кичась, повелевать,
   Вопить на травле и добычу рвать,
   Сквернить знаменами свободных стран
   Храм Вольности, опутать и предать?


                  V

Кто служит чувствам, кто во тьме живет,
Тот вечно раб! Безумец, в диких снах;
Он, раздробив оковы на руках,
Свои колодки волею зовет!
Как много дней, с тоскою неизменной,
Тебе вослед, о Вольность, я летел!
Но ты не там, где власть, твой дух священный
Не веет в персти человечьих дел.
   Ты ото всех тебя хвалящих,
   Чудясь молитв и песен льстящих,
   От тех, что грязнет в суеверьях,
И от кощунства буйственных рабов
   Летишь на белоснежных перьях,
Вожатый вольных бурь и друг морских валов!
   Здесь я познал тебя, -- у края скал,
   Где стройный бор гуденье хвои
   В единый ропот с шумом вод сливал!
   Здесь я стоял с открытой головой,
   Себя отдав пустыне мировой,
   И в этот миг властительной любви
   Мой дух, о Вольность, встретился с тобой.


Февраль, 1798  (М. Л. Лозинский-декабрь 1919)




       ЭЛИС ДЮ КЛО,
   ИЛИ РАЗДВОЕННЫЙ ЯЗЫК

(Alice du Clos; or, The Forked Tongue)

   Перевод Михаила Лозинского

         Баллада

                Двусмысленное слово -- щит и стрела
                предателя; и раздвоенный язык да
                будет его гербом.
                      Кавказская пословица


"Еще не встало солнце,
Но заря разлилась по лугам.
Лорд Джульен сбежал от своих ловцов,
Он вышел навстречу вам.
Накиньте ваш зеленый плащ,
   Возьмите  ваш колчан;
Лорд Джульен не любитель ждать,
   Он тороплив и рьян.
Он скоро женится на вас,
   Я в этом убежден,
И будет, леди, ваш супруг
   И повелитель он.
Оставьте вашу книгу тут!
Боюсь, там cердятся и ждут".

Внимала Элис, дочь Дю Кло,
Докладу сэра Хью, посла,
Так, непорочно, так светло
   Воздушна и мила,
Как лань в ее гербе, с звездою между глаз, -
В беседке сидя в ранний час,
Когда еще и птицы спят,
В широком платье снеговом,
С полуопущенным лицом,
Подснежник между снежных гряд.

Представьте мысленно на миг
В саду любительницу книг, --
   Предутренний цветок, --
Меж тем, как из небесных сфер
Алмазный блещет Люцифер,
   Венчающий восток;
Среди смятенных полчищ звезд,
   Надменный, только он
Остался встретить рать лучей,
   Объявших небосклон.

О, Элис знала много книг,
   И был в руках у ней
Рассказ Назона про богов
И смертных и зверей.
Язвительная речь посла
Отравой душу ей прожгла;
   Но Элис от страниц
На сэра Хью не подняла
   Презрительных ресниц.
"Предатель, прочь!  Твой взор нечист
   Перед моим лицом!
И как лорд Джульен мог ко мне
   Прислать тебя гонцом?

Стрелку проворному ответь,
   Что тихий путь верней;
Я ставлю здесь другую сеть,
   И для других зверей".

С улыбкой мрачной отошел
   От девушки вассал,
Как средь пучин от корабля
   Отходит грузный вал,

И тот, ныряя вглубь, замрет,
   Ударом сотрясен,
И тяжко продолжает путь,
И скрип его -- как стон.

Казалась Элис смущена
Насмешкой колкой болтуна;
   Но отлетел дурман,
И вот уже в плаще она
   И за плечом колчан.

Терновый куст стоит в цвету,
Мы видим веток черноту
   В туманный ранний час;
Но в солнце тающая мгла
Стоцветным блеском расцвела,
   И каждый лист -- алмаз!

Слеза в улыбку перешла,
И снова Элис весела,
   Ей сладок кличь погонь.
"Хип! Флорьен, хип!  Коня, коня!
   Где мой любимый конь?

Они уж вышли зверя гнать.
   Мой мальчик, торопись!
Лорд Джульен не любитель ждать:
   Кто  опоздал, держись!"

Тот Флорьен был испанский паж,
   Красив лицом и смел.
Он горд и счастлив был вполне,
Скача за Элис на коне,
   Но, шлейф неся, краснел.

И вот они летят вдвоем
Светло вокруг. У Элис лук
   И вырезной колчан.
За нею с радостным лицом
Играет в воздухе копьем
   Веселый  мальчуган.

И если бы на миг она
Не задержала  скакуна,
   Взглянуть навстречу дню,
Как солнце приняло вдали
Прощальный поцелуй земли,
   Они б настигли Хью.

Случилось, что по той тропе,
   Где Джульен поджидал,
Соседний рыцарь, запоздав,
   К охотникам скакал.
И Джульен должен был в сердцах,
   Сопутствовать ему:
С невестой только сговорен,
Не мог найти предлога он
   Остаться одному.

Он мял перчатку, хмурил бровь,
Кусая губы чуть не в кровь,
Не в силах изобресть исход.
Увы, но так уж повелось:
Любовь и гордость ходят врозь.
А всякой гордости любовь
Простую смелость предпочтет!

Был у опушки свод дерев
   Просторен и высок.
Там, как в обители монах,
   Шагая, петь бы мог.
Из-под его  густой листвы,
   Где полумгла и тень,
Манил зеленый шелк травы,
   Зеленый, светлый день.

И здесь лорд Джульен сел в седло;
   Поодаль стали в круг
Вассалы и домашний люд;
Псы в нетерпеньи своры рвут,
   Копыта топчут луг.

Доехав до поляны, Хью
   Пришпорил между трав
И стал за Джульеном в строю,
   Ни слова не сказав.

Лорд Джульен повернул коня
   "Что? Элис не склонна
Принять любезный ваш покров?
Иль на поле, боясь лесов,
   Подъедет  к  нам  она?"

Ему угрюмо отвечал,
Косясь по сторонам, вассал:
   "Нет, нам не стоит ждать!
Ее ответ и мой рассказ
Навряд ли позабавят вас,
   И я бы рад молчать.
Я прибыл рано. У ворот
   Еще висел засов.
Я только две живых души
   Застал  в тени садов.

"Меня не ждали; и меня
   Не встретили тепло;
В густой беседке я нашел
Дочь старого Дю Кло.

"Да что там! Небогатый клад
   Не жалко и терять.
Не мне девичью болтовню
   Пред вами повторять".

"В чем дело? -- вскрикнул Джульен; боль
Свела черты его лица.
И речь коварную вассал
С притворным гневом продолжал:
"Не хмурьтесь: Кто к чему готов:
Умею вабить соколов,
   Не женские сердца.

"Она сказала мне: "Ответь,
   Что тихий путь верней.
Я ставлю здесь другую сеть,
   И для других зверей".

"Но я игру прелестных глаз,
Ей-богу, разгадал тотчас:
Простился, ухожу,
Оглядываюсь наугад, --
Миледи дарит долгий взгляд
   Нарядному пажу".

Едва предательских речей
   Последний звук умолк, --
Меж двух дубов, от смеха пьян,
Веселый мчится мальчуган
   Одетый в черный шелк.

Конь непокорен седоку,
А тот кричит на всем скаку,
   Оборотись туда,
Где слышен чей-то звонкий смех:
   "Не мой,  миледи,  это грех,
Конь захотел сюда".

И вот за ним, во весь опор --
Смотрите! Что за ясный взор!
   Какое гордое чело!
Тебе бы только серп луны,
Чтоб стать Дианой старины,
   Дочурка славного Дю Кло.

Темнее сна, лорд Джульен ждал,
Быстрее сна, к нему скакал
   Конь Элис в блеске дня!
Пропела меткая стрела,
Не вскрикнув, Элис замерла
И покатилась из седла,
   В крови, к ногам коня.


1802 (?)

Last-modified: Wed, 26 Sep 2001 20:02:49 GMT
Оцените этот текст: