л к выходу. -- Куда ты? Погоди!.. -- запротестовал инженер. Пашка, не оглянувшись, вышел. Уезжал Пашка из этой деревни. Уезжал в Салтон. Прохорову он подсунул под дверь записку с адресом автобазы, куда просил прислать справку о том, что он отработал честно три дня на посевной. Представив себе, как будет огорчен Прохонров его отъездом, Пашка дописал в конце: "Прости меня, но я не виноват". Пашке было грустно. Он беспрерывно курил. Пошел мелкий дождь. У Игренева, последней деревни перед Салтоном, на донроге впереди выросли две человеческие фигуры. Замахали руками. Пашка остановился. Подбежали молоденький офицер с девушкой. -- До Салтона подбрось, пожалуйста! -- Офицер был чем-то очень доволен. -- Садись! Девушка залезла в кабину и стала вертеться, отряхиватьнся. Лейтенант запрыгнул в кузов. Начали переговариваться, хохотали. Пашка искоса разглядывал девушку -- хорошенькая, бенлозубая, губки бантиком -- прямо куколка! Но до Насти ей далеко. -- Куда это на ночь глядя? -- спросил Пашка. -- В гости, -- охотно откликнулась девушка. И высунунлась из кабины -- опять говорить со своим дружком. -- Санша? Саш!.. Как ты там?! -- В ажуре! -- кричал из кузова лейтенант. -- Что, дня не хватает? -- опять спросил Пашка. -- Что? -- Девушка мельком глянула на него и опять: -- Саша? Саш!.. -- Все начисто повлюблялись, -- проворчал Пашка. -- С ума все посходили. -- Он вспомнил опять Настю: совсем недавно она сидела с ним рядом -- чужая. И эта чужая. -- Саша! Саш!.. "Саша! Саш! -- съехидничал про себя Пашка. -- Твой Санша и так сам себя не помнит от радости. Пусти сейчас -- впенред машины побежит". -- Я представляю, что там сейчас будет! -- кричал из кунзова Саша. Девушка так и покатилась со смеху. "Нет, люди все-таки ненормальными становятся в это время", -- сердито думал Пашка. Дождь припустил сильнее. -- Саша! Как ты там?! -- Порядок! На борту порядок! -- Скажи ему -- там под баллоном брезент есть -- пусть накроется, -- сказал Пашка. Девушка чуть не вывалилась из кабины. -- Саша! Саш!.. Под баллоном какой-то брезент!.. Нанкройся! -- Хорошо! Спасибо! -- На здоровье, -- сказал Пашка, закурил и задумался, всматриваясь прищуренными глазами в дорогу. OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского Кляуза Опыт документального рассказа Хочу попробовать написать рассказ, ничего не выдумынвая. Последнее время мне нравятся такие рассказы -- невындуманные. Но вот только начал я писать, как сразу запнулнся: забыл лицо женщины, про которую собрался рассказать. Забыл! Не ставь я такой задачи -- написать только так, как было на самом деле, -- я, не задумываясь, подробно описал бы ее внешность... Но я-то собрался иначе. И вот не знаю: как теперь? Вообще, удивительно, что я забыл ее лицо, -- я думал: буду помнить его долго-долго, всю жизнь. И вот -- забыл. Забыл даже: есть на этом лице бородавка или нету. Кажется, есть, но, может быть, и нету, может быть, это мне со зла кажется, что есть. Стало быть, лицо -- пропускаем, не помню. Помню только: не хотелось смотреть в это лицо, ненловко как-то было смотреть, стыдно, потому видно, и не занпомнилось-то. Помню еще, что немного страшно было смотреть в него, хотя были мгновения, когда я, например, кричал: "Слушайте!.." Значит, смотрел же я в это лицо, а вот -- не помню. Значит, не надо кричать и злиться, если хончешь что-нибудь запомнить. Но это так -- на будущее. И понтом: вовсе я не хотел тогда запомнить лицо этой женщины, мы в те минуты совершенно серьезно НЕНАВИДЕЛИ друг друга... Что же с ненависти спрашивать! Да и теперь, если уж говорить всю правду, не хочу я вспоминать ее лицо, не хочу. Это я за ради документальности решил было начать с того: как выглядит женщина. Никак! Единственное, что я хотел бы сейчас вспомнить: есть на ее лице бородавка или нет, но и этого не могу вспомнить. А прошло-то всего три недели! Множество лиц помню с детского возраста, пренкрасно помню, мог бы подробно описать, если бы надо бынло, а тут... так, отшибло память, и все. Но -- к делу. Раз уж рассказ документальный, то и начну я с докунмента, который сам и написал. Написал я его по просьбе врачей той больницы, где все случилось. А случилось все венчером, а утром я позвонил врачам и извинился за самовольнный уход из больницы и объяснил, что случилось. А когда позвонил, они сказали, что ТА женщина уже написала на меня ДОКУМЕНТ, и посоветовали мне тоже написать что-то вроде объяснительной записки, что ли. Я сказал дрожанщим голосом: "Конечно, напишу. Я напишу-у!.." Меня вознмутило, что ОНА уже успела написать! Ночью писала! Я, приняв димедрол, спал, а она не спала -- писала. Может, за это уважать надо, но никакого чувства, похожего на уваженние (уважают же, говорят, достойных врагов!), не шевельнунлось во мне. Я ходил по комнате и только мычал: "Мх ты..." Не то возмутило, что ОНА опередила меня, а то -- что ОНА там написала. Я догадывался, что ОНА там наворочала. Кстати, почерк ЕЕ, не видя его ни разу, я, мне кажется, знаю. Лица не помню, не знаю, а почерк покажи -- сразу сказал бы, что это ЕЕ почерк. Вот дела-то! Я походил, помычал и сел писать. Вот что я написал: "Директору клиники пропедевтики 1-го мединститута им. Сеченова". Я не знал, как надо: "главврачу" или "директору", но пондумал и решил: лучше -- "директору". Если там "главврач", то он или она, прочитав: "директору", подумает: "Ну уж!.." Потому что, как ни говорите, но директор -- это директор. Я писал дальше: "Объяснительная записка. Хочу объяснить свой инциндент..." Тут я опять остановился и с удовлетворением подумал, что в ЕЕ ДОКУМЕНТЕ наверняка нет слова "инцидент", а у меня -- вот оно, извольте: резкое, цинковое словцо, котонрое -- и само за себя говорит, и за меня говорит: что я его знаю. "... с работником вашей больницы..." Тут опять вот -- "вашей". Другой бы подмахнул "Вашей", но я же понимаю, что больница-то не лично его, динректора, а государственная, то есть общее достояние, поэтонму, слукавь я, польсти с этим "Вашей", я бы уронил себя в глазах того же директора, он еще возьмет и подумает: "Э-э, братец, да ты сам безграмотный". Или -- еще хуже -- подунмает: "Подхалим". Итак: "Хочу объяснить свой инцидент с работником вашей больнницы (женщина, которая стояла на вахте 2 декабря 1973 гонда, фамилию она отказалась назвать, а узнавать теперь, заднним числом, я как-то по-человечески не могу, ибо не считаю это свое объяснение неким "заявлением" и не жду, и не тренбую никаких оргвыводов по отношению к ней), который произошел у нас 2 декабря. В 11 часов утра..." В этом абзаце мне понравилось, во-первых, что "задним числом, я как-то по-человечески не могу..." Вот это "по-ченловечески" мне очень понравилось. Еще понравилось, что я не требую никаких "оргвыводов". Я даже подумал: "Монжет, вообще не писать?" Ведь получается, что я, благороднный человек, все же -- пишу на кого-то что-то такое... В чем-то таком кого-то хочу обвинить... Но как подумал, что ОНА-то уже написала, так снова взялся за ручку. ОНА ненбось не раздумывала! И потом, что значит -- обвинить? Я не обвиняю, я объясняю, и "оргвыводов" не жду, больше того, не требую никаких "оргвыводов", я же и пишу об этом. "В 11 часов утра (в воскресенье) жена пришла ко мне с детьнми (шести и семи лет), я спустился по лестнице встретить их, но женщина-вахтер не пускает их. Причем я, спускаясь по ленстнице, видел посетителей с детьми, поэтому, естественно, выразил недоумение -- почему она не пускает? В ответ услыншал какое-то злостное -- не объяснение даже -- ворчание: "Ходют тут!" Мне со стороны умудренные посетители тихонько подсказали: "Да дай ты ей пятьдесят копеек, и все будет в порядке". Пятидесяти копеек у меня не случилось, кроме того (я это совершенно серьезно говорю), я не умею "давать": мне ненловко. Я взял и выразил сожаление по этому поводу вслух: что у меня нет с собой пятидесяти копеек". Я помню, что в это время там, в больнице, я стал нервнинчать. "Да до каких пор!.." -- подумал я. "Женщина-вахтер тогда вообще хлопнула дверью перед нонсом жены. Тогда стоявшие рядом люди хором стали просить ее: "Да пустите вы жену-то, пусть она к дежурному врачу сходит, может, их пропустят!" Честное слово, так и просили все... У меня там, в больнинце, слезы на глаза навернулись от любви и благодарности к людям. "Ну!.." -- подумал я про вахтершу, но от всяческих оскорблений и громких возмущений я удерживался, моженте поверить. Я же актер, я понимаю... Наоборот, я сделал "фигуру полной беспомощности" и выразил на лице больншое огорчение. "После этого женщина-вахтер пропустила жену, так как у нее же был пропуск, а я, воспользовавшись открытой дверью, вышел в вестибюль к детям, чтобы они не оставались одни. Женщина-вахтер стала громко требовать, чтобы я вернулся в палату..." Тут я не смогу, пожалуй, передать, как ОНА требовала. ОНА как-то механически, не так уж громко, но на весь веснтибюль повторяла, как в репродуктор: "Больной, вернитесь в палату! Больной, вернитесь в палату! Больной, я кому сказала: вернитесь сейчас же в палату!" Народу было полно; все смотрели на нас. "При этом женщина-вахтер как-то упорно, зло, гадко не хочет понять, что я этого не могу сделать -- уйти от детей, пока жена ищет дежурного врача. Наконец она нашла дежурного врача, и он разрешил нам войти. Женщине-вахтеру это очень не понравилось". О, ЕЙ это не понравилось; да: все смотрели на нас и жданли, чем это кончится, а кончилось, что ЕЕ как бы отодвинунли в сторону. Но и я, по правде сказать, радости не испынтал -- я чувствовал, что это еще не победа, я понимал тогда сердцем и понимаю теперь разумом: ЕЕ победить невознможно. "Когда я проходил мимо женщины-вахтера, я услышал ее недоброе обещание: "Я тебе это запомню". И сказано это было с такой проникновенной злобой, с такой глубокой, с такой истинной злобой!.. Тут со мной что-то случилось: меня стало мелко всего трясти..." Это правда. Не знаю, что такое там со мной случилось, но я вдруг почувствовал: что -- все, конец. Какой "конец", чему "конец" -- не пойму, не знаю и теперь, но предчувстнвие какого-то очень простого, тупого конца было отчетлинвое. Не смерть же, в самом деле, я почувствовал -- не ее принближение, но какой-то КОНЕЦ... Я тогда повернулся к НЕЙ и сказал: "Ты же не человек". Вот -- смотрел же я на НЕЕ! -- а лица не помню. Мне тогда показалось, что я сканзал -- гулко, мощно, показалось, что я чуть не опрокинул ЕЕ этими словами. Мне на миг самому сделалось страшно, я поскорей отвернулся и побежал догонять своих на лестнинце. "О-о!.. -- думал я про себя. -- А вот -- пусть!.. А то тольнко и знают, что грозят!" Но тревога в душе осталась, смутнная какая-то жуть... И правая рука дергалась -- не вся, а большой палец, у меня это бывает. "Я никак не мог потом успокоиться в течение всего дня. Я просил жену, пока она находилась со мной, чтобы она взяла такси -- и я уехал бы отсюда прямо сейчас. Страшно и пронтивно стало жить, не могу собрать воедино мысли, не могу донказать себе, что это -- мелочь. Рука трясется, душа трясетнся, думаю: "Да отчего же такая сознательная, такая в нас осмысленная злость-то ?" При этом -- не хочет видеть, что со мной маленькие дети, у них глаза распахнулись от ужаса, что "на их папу кричат", а я ничего не могу сделать. Это ужасно, я и хочу сейчас, чтобы вот эта-то мысль стала бы понятной: жить же противно, жить неохота, когда мы такие. Вечером того же дня (в шесть часов вечера) ко мне приенхали из Вологды писатель В. Белов и секретарь Вологодсконго отделения Союза писателей поэт В. Коротаев. Я знал об их приезде (встреча эта деловая), поэтому заранее попросил моего лечащего врача оставить пропуск на них. В шесть чансов они приехали -- она не пускает. Я опять вышел... Она там зло орет на них. Я тоже зло стал говорить, что -- есть же пропуск!.. Вот тут-то мы все трое получили..." В вестибюле в то время было еще двое служителей -- ОНА, видно, давала им урок "обращения", они с интересом смотрели. Это было, наверно, зрелище. Я хотел рвать на сенбе больничную пижаму, но почему-то не рвал, а только иснтерично и как-то неубедительно выкрикивал, показывая кунда-то рукой: "Да есть же пропуск!.. Пропуск же!.." ОНА, подбоченившись, с удовольствием, гордо, презрительно -- и все же лица не помню, а помню, что презрительно и горндо -- тоже кричала: "Пропуск здесь -- я!" Вот уж мы бесинлись-то!.. И ведь мы, все трое, -- немолодые люди, повиданли всякое, но как же мы суетились, господи! А она кричала: "А то -- побежа-али!.. К дежурному вра-чу-у!.. -- это ОНА мне. -- Я побегаю! Побегаю тут!.. Марш на место! -- это опять мне. -- А то завтра же вылетишь отсудова!" Эх, тут мы снова, все трое, -- возмущаться, показывать, что мы тоже занконы знаем! "Как это -- "вылетишь"?! Как это! Он больнной!.." -- "А вы -- марш на улицу! Вон отсудова!.." Так мы там упражнялись в пустом гулком вестибюле. "Словом, женщина-вахтер не впустила моих товарищей ко мне, не дала и там поговорить и стала их выгонять. Я попронсил, чтобы они нашли такси..." Тут наступает особый момент в наших с НЕЙ отношенинях. Когда товарищи мои ушли ловить такси, мы замолчали... И стали смотреть друг на друга: кто кого пересмотрит. И еще раз хочу сказать -- боюсь, надоел уж с этим -- не помню ЕЕ лица, хоть убей. Но отлично помню -- до сих пор это чувстнвую, -- с какой враждебностью, как презрительно ОНА не верила, что я вот так вот возьму и уеду. Может, у НЕЙ дранма какая была в жизни, может, ЕЙ много раз заявляли вот так же: возьму и сделаю!.. А не делали, она обиделась на венки вечные, не знаю, только ОНА прямо смеялась и особо как-то ненавидела меня за это трепаческое заявление -- что я уеду. Мы еще некоторое время смотрели друг на друга... И я пошел к выходу. Тут было отделился от стенки какой-то мужчина и сказал: "Э-э, куда это?" Но я нес в груди огромнную силу и удовлетворенность. "Прочь с дороги!" -- сказал я, как Тарас Булъба. И вышел на улицу. Был морозец, я в тапочках, без шапки... Хорошо, что больничный костюм был темный, а без шапок многие хондят... Я боялся, что таксист, обнаружив на мне больничное, не повезет. Но было уже и темновато. Я беспечно, не торонпясь, стараясь не скользить в тапочках, чтобы тот же таксист не подумал, что я пьяный, пошагал вдоль тротуара, огляндываясь назад, как это делают люди, которые хотят взять такси. Я шел и думал: "У меня же ведь еще хроническая пневмония... Я же прямо горстями нагребаю в грудь воспанление". Но и тут же с необъяснимым упорством и злым удовлетворением думал: "И пусть". А друзья мои в другом месте тоже ловили такси. На мое счастье я скоро увидел зеленый огонек... Все это я и рассказал в "Объяснительной записке". И конгда кончил писать, подумал: "Кляуза, вообще-то..." Но тут же сам себе с дрожью в голосе сказал: -- Ну, не-ет! И послал свой ДОКУМЕНТ в больницу. Мне этого показалось мало: я попросил моих вологоднских друзей тоже написать ДОКУМЕНТ и направить туда же. Они написали, прислали мне, так как точного адреса больницы не знали. Я этот их ДОКУМЕНТ в больницу не послал -- я и про свою-то "Объяснительную записку" сожанлею теперь, -- а подумал: "А напишу-ка я документальный рассказ! Попробую, по крайней мере. И приложу оба ДОнКУМЕНТА". Вот -- прикладываю и их ДОКУМЕНТ. г. Москва, ул. Погодинская, клиника пропедевтики, Главному врачу Настоящим письмом обращаем Ваше внимание на следуюнщий возмутительный случай, происшедший в клинике 2 декабнря в период с 18 до 19 часов. Приехав из другого города по делам, связанным с писательской организацией, мы обратились к дежурной с просьбой разрешить свидание с находившимся в клинике Шукшиным В. М. Вначале дежурная разрешила свиданние и порекомендовала позвонить на этаж. Но, узнав фамилию больного, вдруг переменила решение и заявила: "К нему я вас не пущу". На вопрос "почему?" -- она не ответила и вновь надменнно и грубо заявила, что "может сделать, но не сделает", что "другим сделает, а нам не сделает". Такие действия для нас были совершенно непонятны, тем более что во время наших объяснений входили и выходили посетители, которым дежурнная демонстративно разрешала свидания. Один из них благондарил дежурную весьма своеобразно, он сказал, уходя: "Завтра с меня шоколадка" (мы не предполагали, что в столичной клиннике может существовать такая форма благодарности, и шонколадом не запаслись). В.М. Шукшин, которому сообщили о нашем приходе другие больные, спустился с этажа и спросил дежурную, почему она не разрешает свидание, хотя у нас выписан пропуск. Она ответила грубым криком и оскорблением. Она не разрешила нам даже поговорить с В.М. Шукшиным и выгнала из вестибюля. На вопрос, каковы ее имя и фамилия, она не ответила и демангогически заявила, что мы пьяны. Разумеется, это была завендомая ложь и ничем не прикрытое оскорбление. Считаем, что подобные люди из числа младшего медициннского персонала позорят советскую медицину, и требуем приннять административные и общественные меры в отношении медработника, находившегося на дежурстве во второй половинне дня 2 декабря с. г. Ответственный секретарь Вологодской писательской организации В. Коротаев. Писатель В. Белов. И -- число и подписи. ...Прочитал сейчас все это... И думаю: "Что с нами пронисходит?" OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского Коленчатые валы В самый разгар уборочной в колхозе "Заря коммунизма" вышли из строя две автомашины -- полетели коленчатые ванлы. Шоферы второпях недосмотрели, залили в картеры грязнное масло -- шатунные вкладыши поплавились. Остальное доделали головки шатунов. Запасных коленчатых валов в РТС не было, а ехать в обнластной сельхозснаб -- потерять верных три дня. Колхозный механик Сеня Громов, сухой маленький ченловек, налетел на шоферов соколом. -- До-д-д-доигрались?! -- Сеня заикался. -- До-д-допры-гались?! Шоферы молчали. Один, сидя на крыле своей машины, курил с серьезным видом, второй -- тоже с серьезным виндом -- протирал тряпкой побитые шейки коленчатых валов. -- По п-п-п-пятьдесят восьмой пойдете! Обои!.. -- кринчал Сеня. -- Сеня! -- сказал председатель колхоза. -- Ну что ты с этими лоботрясами разговариваешь?! Надо доставать валы. -- Гэ-г-где? -- Сеня подбоченился и склонил голову нанбок. -- Г-где? -- Это уж я не знаю. Тебе виднее. -- Великолепно. Тэ-т-т-тогда я вам рожу их. Дэ-д-двой-няшку! Шофер, который протирал тряпочкой израненный вал, хмыкнул и сочувственно заметил: -- Трудно тебе придется. -- Чего трудно? -- повернулся к нему Сеня. -- Рожать-то. Они же гнутые, вон какие... Сеня нехорошо прищурился и пошел к шоферу. Тот поспешно встал и заговорил: -- Ты вот кричишь, Сеня, а чья обязанность, скажи, понжалуйста, масло проверить? Не твоя? Откуда я знаю, чего в этом масле?! Стоит масло -- я заливаю. Сеня достал из кармана грязный платок, вытер потное лицо. Помолчали все четверо. -- Ты думаешь, у Каменного человека нет валов? -- спронсил председатель Сеню. Каменный человек -- это председатель соседнего колхоза Антипов Макар, великий молчун и скряга. -- Я с ним н-н-не хочу иметь ничего общего, -- сказал Сеня. -- Хочешь не хочешь, а надо выходить из положения. -- Вэ-в-выйдешь тут... -- Надо, Семен. Сеня повернулся и, ничего не сказав, пошел к стану тракторной бригады -- там стоял его мотоцикл. Через пятнадцать минут он подлетел к правлению соседннего колхоза. Прислонил мотоцикл к заборчику, молодцеванто взбежал на крыльцо... и встретил в дверях Антипова. Тот собрался куда-то уезжать. -- Привет! -- воскликнул Сеня. -- А я к тебе... З-з-здорово! Антипов молча подал руку и подозрительно посмотрел на Сеню. -- Кэ-к-как делишки? Жнем помаленьку? -- затараторил Сеня. -- Жнем, -- сказал Антипов. -- Мы тоже, понимаешь... фу-у! Дни-то!.. Золотые де-де-денечки стоят! -- Ты насчет чего? -- спросил Антипов. -- Насчет валов. Пэ-п-п-подкинь пару. -- Нету. -- Антипов легонько отстранил Сеню и пошел с крыльца. -- Слушай, мэ-м-монумент!.. -- Сеня пошел следом за Антиповым. -- Мы же к коммунизму п-подходим!.. Я же на общее дело... Дай два вала!!! -- Не ори, -- спокойно сказал Антипов. -- Дай пару валов. Я же отдам... Макар! -- Нету. -- Кэ-к-кулак! -- сказал Сеня, останавливаясь. -- Кэ-к-когда будем переходить в коммунизм, я первый проголосую, чтобы тебя не брать. -- Осторожней, -- посоветовал Антипов, залезая в "Понбеду". -- Насчет кулаков -- поосторожней. -- А кто же ты? -- Поехали, -- сказал Антипов шоферу. "Победа" плавно тронулась с места и, переваливаясь на кочках, как гусыня, поплыла по улице. Сеня завел мотоцикл, догнал "Победу", крикнул Антипову: -- Поехал в райком!.. Жаловаться на тебя! Приготовь валы, штук пять! Мне, пэ-п-правда, только два надо, но понпрошу пять -- охота н-н-наказать тебя! -- Передавай привет в райкоме! -- сказал Антипов. Сеня дал газку и обогнал "Победу". В приемной райкома партии было людно. Сидели на нонвеньких стульях с высокими спинками, ждали приема. Курили. Высокая дверь, обитая черной клеенкой, то и дело отнкрывалась -- выходили одни и тотчас, гася на ходу окурки, входили другие. Сеня сердито посмотрел на всех и сел на стул. -- Слишком много болтаете! -- строго заметил он. Мягко хлопала дверь. Выходили из кабинета то радостнные, то мрачные. Сеня закурил. С ним рядом сидел какой-то незнакомый мужчина гонродского вида, лысый, с большим желтым портфелем. -- Вы кэ-к-райний? -- спросил его Сеня. -- Э... кажется, да, -- как-то угодливо ответил мужчина. Сеня тотчас обнаглел. -- Я впереди вас п-п-пойду. -- Почему? -- У меня машины стоят. Вот почему. -- Пожалуйста. К Сене подсел цыгановатый мужик с буйной шевелюрой, хлопнул его по колену. -- Здорово, Сеня! Сеня поморщился, потер колено. -- Что за д-д-дурацкая привычка, слушай, руки распуснкать! Курчавый хохотнул, встал, поправил ремень гимнастернки. Посмотрел на дверь кабинета. -- Судьба решается, Сеня. -- Все насчет тех т-т-тракторов? -- Все насчет тех... Я сейчас скажу там несколько слов. -- Курчавый заметно волновался. -- Не было такого указания, чтобы закупку ограничивать. -- А куда вы столько нахватали? Стоят же они у вас. -- Нынче стоят, а завтра пойдут -- расширим пашню... -- Н-н-ненормальные вы, -- сказал Сеня. -- Когда раснширите, тогда и покупайте. Что их, солить, что ли! -- Тактика нужна, Сеня, -- поучительно сказал курчанвый. -- Тактика. Из кабинета вышли. Курчавый кашлянул в ладонь, еще раз поправил гимнаснтерку, вошел в кабинет. И тотчас вышел обратно. Достал из кармана блокнот, вырвал из него лист и, склонившись, стал вытирать грязные сапоги. Сеня хихикнул. -- Ну что?.. Сказал н-н-несколько слов? Или н-н-не успел? -- Ковров понастелили, -- проворчал курчавый. Брезглинво взял двумя пальцами черный комочек и бросил в урну. Лысый гражданин пошевелился на стуле. -- Что, не в духе сегодня? -- спросил он курчавого (он имел в виду секретаря райкома). Курчавый ничего не сказал, вошел снова в кабинет. -- Не в духе, -- сказал лысый, обращаясь к Сене. -- Точно! -- Я сам не в духе, -- ответил Сеня. Чтобы не быть в кабинете многословным, Сеня заранее заготовил фразу: "Здравствуйте, Иван Васильевич. У нас пронрыв: стали две машины. Нет валов. Валы есть у Антонова. Но Антипов не дает". Секретарь сидел, склонившись над столом, смотрел на людей немигающими усталыми глазами, слушал, кивал голонвой, говорил прокуренным, густым голосом. Говорил ненгромко, коротко. Он измотался за уборочную, изнервничалнся. Скуластое, грубоватой работы лицо его осунулось, приобнрело излишнюю жесткость. -- Здравствуйте, Иван Васильевич! -- Здорово. Садись. Что? -- П-п-прорыв... Два наших охламона залили в машины грязное масло... И, главное, у-у-убеждают, что это не их дело -- масло п-п-проверить! -- Сеня даже руками развел. -- А чье же, м-м-милые вы мои? Мое, что ли? У меня их на шее пя-п-пятнадцать... -- Ну а что случилось-то? -- Валы полетели. Стоят две машины. А з-за... это... занпасных валов нету. -- У меня тоже нету -- У Антипова есть. Но он не дает. А в сельхозснаб сейчас ехать -- вы ж понимаете... -- Так что ты хочешь-то? -- Позвоните Антипову, пусть он... -- Антипов меня пошлет к черту и будет прав. -- Не пошлет, -- серьезно сказал Сеня. -- Что вы! -- Ну так я сам не хочу звонить. Что вам Антипов -- снабнженец? Как можно докатиться до того, чтобы ни одного вала в запасе не было? А? Чем же вы занимаетесь там? Сеня молчал. -- Вот. -- Секретарь положил огромную ладонь на стекло стола. -- Где хотите, там и доставайте валы. Вечером мне донложите. Если машины будут стоять... -- Понятно. По-по-понял. До свиданья. -- До свиданья. Сеня быстро вышел из кабинета. В приемной оглянулся на дверь и сердито воскликнул: -- Очень хо-хо-хорошо! -- И потер ладони. -- П-просто великолепно! В приемной остался один лысый гражданин. Он сидел, не решаясь входить в кабинет. -- Пятый угол искали? -- спросил он Сеню и улыбнулся; во рту его жарко вспыхнуло золото вставленных зубов. Сеня грозно глянул на золотозубого. И вдруг его осенило: городской вид лысого, его гладкое бабье лицо, золотые зубы, а главное, желтый портфель -- все это непонятным образом вызвало в воображении Сени чарующую картину заводского склада... Темные низкие стеллажи, а на них, тускло поблеснкивая маслом, рядами лежат валы -- огромное количество коленчатых валов. В складе тишина, покой, как в церкви. Прохладно и остро пахнет свежим маслом. Раза три за свою жизнь Сеня доставал запчасти помимо сельхозснаба. И всянкий раз содействовал этому какой-нибудь вот такой тип -- с брюшком и с портфелем. Сеня подошел к золотозубому, хлопнул его грязной рукой по плечу. -- С-с-слушай, друг!.. -- Сеня изобразил на лице небрежнность и снисходительность. -- У тебя на авторемонтном в го-городе никого знакомого нету? Пару валов вот так надо! -- Сеня чиркнул себя по горлу ребром маленькой темной ладонни. -- Литр ставлю. Лысый снял с плеча Сенину руку. -- Я такими вещами не занимаюсь, товарищ, -- строго сказал он. Потом деловито спросил: -- Он сильно злой? -- Кто? -- Секретарь-то. Сеня посмотрел в серые мутновато-наглые глаза лысого и опять увидел стройные ряды коленчатых валов на стеллажах. -- Н-н-не очень. Бывает хуже. Иди, я тебя по-по... это... подожду здесь. Иди, не робей. Лысый медленно поднялся, поправил галстук. Прошелся около двери, подумал. Быстренько снял галстук и сунул его в карман. -- Тактика нужна, тактика, -- пояснил он Сене. -- Пранвильно давеча твой друг говорил. -- Откашлялся в ладонь, мелко постучал в дверь. Дверь неожиданно распахнулась -- на пороге стоял секнретарь. -- Здравствуйте, товарищ первый секретарь, -- негромко и торопливо сказал лысый. -- Я по поводу алиментов. Секретарь не разобрал, по какому вопросу пришел лынсый. -- Что? -- Насчет алиментов. -- Каких алиментов?.. Лысый снисходительно поморщился. -- Ну, с меня удерживают... Я считаю, несправедливо. Я вот здесь подробно, в письменной форме... -- Он стал выннимать из желтого портфеля листы бумага. -- Вот тут на улице, за углом, прокуратура, -- показал секретарь, -- туда. Лысый стал вежливо объяснять: -- Не в этом дело, товарищ секретарь. Они не поймут... Я уже был там. Здесь нужен партийный подход... Я считаю, что так как у нас теперь установка на справедливость... Секретарь устало прислонился спиной к дверному косяку. -- Идите к черту, слушайте!.. Или еще куда! Справедлинвость! Вот по справедливости и будете платить. Лысый помолчал и дрожащим от обиды голосом сказал: -- Между прочим, Ленин так не разговаривал с нарондом. -- Повернулся и пошел на выход совсем в другую сторонну. -- Все начисто забыли! -- Не туда, -- сказал секретарь. -- Вон выход-то! Лысый вернулся. Проходя мимо секретаря, горько проншептал, ни к кому не обращаясь: -- А кричим: "Коммунизм! Коммунизм!" Секретарь проводил его взглядом, потом повернулся к Сене. -- Кто это, не знаешь? Сеня пожал плечами. -- По-моему, это по-по-п-полезный человек. -- А ты чего сидишь тут? -- Я уже пошел, все. -- Сеня встал и пошел за лысым. Лысый шагал серединой улицы -- большой, солидный. Круглая большая голова его сияла на солнце. Сеня догнал его. -- Разволновался? -- спросил он. -- А заелся ваш секретарь-то! -- сказал лысый, глядя прянмо перед собой. -- Ох, заелся! -- Он за-за-за... это... зашился, а не заелся. Мы же го-го-горим со страшной силой! Нам весной еще т-т-три тыщи гекнтар подвалили... попробуй тут! Трудно же! -- Всем трудно, -- сказал лысый. -- У вас чайная далеко? -- Вот, рядом. -- Заелся, заелся ваш секретарь, -- еще раз сказал лынсый. -- Трудно, конечно: такая власть в руках... -- У тебя на авторемонтном в го-го-го... -- начал Сеня. -- У меня там приятель работает, -- сказал лысый. -- Завскладом. -- И посмотрел сверху на Сеню. Сеня даже остановился. -- Ми-ми-милый ты мой, ка-к-к... это... кровинушка ты моя! -- Он ласково взял лысого за рукав. -- Как тебя зовут, я все забываю? Лысый подал ему руку. -- Евгений Иванович. -- Ев-в-ге-ге... Это... Женя, друг, выручи! Пару валов -- хоть плачь!.. А? -- Сеня улыбнулся. Глаза его засветились неножиданно мягким, добрым светом. -- Д-д-две бутылки ставнлю. -- Сеня показал два черных пальца. Лысый важно нахмурился. -- Тебе коленчатых, значит? -- Ко-ко-ко... Ага. -- Пару? -- Парочку, Женя! -- Можно будет. Сеня зажмурился... -- В-в-в-великолепно! Махнем прямо сейчас? У меня монтоцикл. За час слетаем. -- Нет, сперва надо подкрепиться. -- Женя погладил свой живот. -- Ла-ла-лады! -- согласился Сеня. -- Вот и чайнуха. Пять минут, эх, пять мину-ут!.. -- пропел он, торопливо сенменя рядом с огромным Женей. Потом спросил: -- Ты сам, значит, городской? -- Был городской. Теперь в вашем районе ошиваюсь, в Соусканихе. -- Сразу видно, что го-го-го-городской, -- тонко заметил Сеня. -- Почему видно? -- Очень ка-ка-к-красивый. На сцене, наверно, выступанешь? -- Сеня погрозил ему пальцем и пощекотал в бок. -- Ох, Женька!.. Женя густо хохотнул, потянулся рукой к груди: хотел понправить галстук, но вспомнил, что он в кармане, нахмурился. -- Бюрократ ваш секретарь, -- сказал он. -- Выступишь с такими... -- А ты где сам работаешь, Женя? -- По торговой. -- Хорошее дело, -- похвалил Сеня. Сели за угловой столик, за фикус. Сеня обвел повеселевшими глазами пустой зал. -- Ну кто там!.. Мы торопимся! По борщишку ударим? -- спросил он Женю. Женя выразительно посмотрел на него. -- Я лично устроил бы небольшой забег в ширину... С горя. Сеня потрогал в раздумье лоб. -- Здесь? -- А где же еще? -- Это... вообще-то тут нельзя... -- Везде нельзя! -- громко и обиженно заметил лысый. -- Знаешь, есть анекдот... -- Ну ладно, я поговорю пойду. Сеня встал и пошел к буфету. Долго что-то объяснял бунфетчице, махал руками, но говорил вполголоса. Вернулся к лысому, достал из-под полы пиджака бутылку водки. -- "Ка-ка-калгановая" какая-то. Другой нету. Женя быстренько налил полный стакан, хряпнул, перенкосился... -- Не пошла, сволочь! Он налил еще полстакана и еще выпил. -- Ого! -- сказал Сеня. -- Ничего себе! -- От так. -- На глазах у лысого выступили светлые слензы. -- Выпьешь? -- Нет, мне нельзя. -- Правильно, -- одобрил лысый. Им принесли борщ и котлеты. Начали есть. -- Борщ как помои, -- сказал лысый. Сеня с аппетитом хлебал борщ. -- Ничего борщишко, чего ты! -- До чего же мы кричать любим! -- продолжал лысый, помешивая ложкой в тарелке. -- Это ж медом нас не корми, дай только покричать. -- Насчет чего кричать? -- спросил Сеня. -- Насчет всего. Кричим, требуем, а все без толку. Лысый хлебнул еще две ложки, откинулся на спинку стунла. Его как-то сразу развезло. -- Вот ты, например, -- начал он издалека, -- так назынваемый Сеня: ну на кой тебе сдались эти валы? Они тебе нужны? Сеня, не прожевав кусок, воскликнул: -- Я ему битый час т-т-толкую, а он!.. -- Я говорю: тебе! Лично тебе! -- Нужны, Женя. Лысый поморщился, оглянулся кругом, повалился грундью на стол и заговорил негромко: -- Жизни-то никакой нету!.. Никаких условий! Законов понаписали -- во! -- Лысый показал рукой высоко над понлом. -- А все ж без толку. Пшик. -- Как это п-п-пшик? -- Сеня отложил ложку. -- Какие законы? -- А всякие. Скажем, про алименты... -- Лысый полез под стол за бутылкой, но Сеня перехватил ее раньше. -- Хватит, а то ты за-запьянеешь. Мы же за ва-валами понедем. -- Валы!.. -- Лысого неудержимо вело. -- Они небось на "Победах" разъезжают, командывают, а мы вкалываем, валы достаем. Алименты вычитать -- это у них есть законы!.. Ранвенство!.. -- Лысый говорил уже во весь голос. Сеня внимательно слушал. -- Ешь! -- зло сказал он. -- Чего ты развякался-то? -- Не хочу есть, -- капризно сказал лысый. -- И в никанкой коммунизм вообще я не верю. Понял? -- По-по-почему? -- Потому. -- Лысый посмотрел на Сеню, пододвинул к себе тарелку и стал есть. -- Тебе валы-то какие нужны? Конленчатые? Сеня менялся на глазах -- темнел. -- Почему, интересно, в коммунизм не веришь? -- перенспросил он. -- Ты только не ори, -- сказал лысый. -- Понял? От... А валы мы достанем. -- Вы-вы-вы... -- Сеня показал рукой на дверь. -- Выйди отсюда. Слышишь?! -- Чудак, -- миролюбиво сказал лысый. -- Чего ты разоншелся? Сеня грохнул кулаком по столу; один стакан подпрыгнул, упал на пол и раскололся. Из кухни вышли повар и официантки. ... Сеня и лысый стояли друг против друга; лысый был на две головы выше Сени; Сеня смотрел на него снизу гневно, в упор. -- Ты не очень тут... понял? -- Лысый трусливо посмотнрел на официанток, усмехнулся. -- От дает!.. Сеня толкнул его в мягкий живот. -- Кому сказано: выйди вон! -- Ты не толкайся! Ты не толкайся! А то я... Смотри у меня! -- Лысый пошел к двери. Сеня -- за ним. -- Смотри у меня! -- Я тебя насквозь вижу, паразит! -- Дурак ты! -- Я т-т-те по-по-кажу... Около двери лысый обернулся, ощерился и небольно ткнул пухлым кулаком Сеню в грудь. Прошипел: -- Прислужник несчастный! Обормот! Сеня отступил на шаг и ринулся головой на жирную гронмаду. Дверь с треском распахнулась. Лысый вылетел на крыльнцо и стал быстро спускаться по ступенькам. Сеня успел донгнать его и пнул в толстый зад. -- Де-де-деятель вшивый! -- Вот тебе, а не валы! -- крикнул снизу лысый. -- Дурак неотесанный! Лысый пустился тяжелой рысью по улице, оглянулся на бегу, показал Сене фигу. Сеня крикнул ему вслед: -- Я на тебя в "Крокодил" на-на-напишу, зараза! Пе-пе-пережиток! Гад подколодный! Лысый больше не оглядывался. Сеня вернулся в чайную, расплатился с официанткой, спросил ее на всякий случай: -- У тебя на авторемонтном в го-го-городе никакого знанкомого нету? -- Нет. Чего с лысым-то не поделили? -- спросила офинциантка. -- Я на него в "Крокодил" на-н-напишу, -- сказал Сеня, еще не остывший после бурной сцены. -- Он в Соусканихе работает... Я его найду, гада! На короткое мгновение в глазах Сени опять встала сканзочная картина заводского склада с холодным мерцанием конленчатых валов на стеллажах -- и пропала. -- А ни у кого тут из ваших в го-го-городе на авторемонтнном нету знакомых? -- Откуда?! Сеня завел мотоцикл и поехал к Макару Антипову. Манленькая цепкая фигурка на мотоцикле выражала собой одно несокрушимое стремление -- добиться своего. Антипова он нашел в полеводческой бригаде, в вагончинке. Макар сидел на самодельном, на скорую руку сколоченнном стуле, пил чай из термоса. -- Макар!.. -- с ходу начал Сеня. -- Я здесь по-по-погиб-ну, но без валов не уйду. Ты что, хочешь, чтобы я на тебя в "Крокодил" написал? Ты что... -- Спокойно, -- сказал Макар. -- Сбавь. В "Крокодил" -- это вас надо, а не меня. -- Он достал из кармана засаленный блокнот, нашел чистый лист, вырвал его и написал крупно: "ЕГОР, ДАЙ ЕМУ ПАРУ ВАЛОВ, В ДОЛГ, КОНЕЧНО. Антипов". Сеня оторопел. -- С-с-пасибо, Макарушка!.. -- Только жаловаться умеете, -- сердито сказал Антинпов. -- Хозяева мне!.. Горе луковое! -- А-а! -- Сеня сообразил, чья могучая рука вырвала у Макара валы. -- Вот так, М-м-макар! А то ломался, по-по-понимаешь... Макар продолжал пить чай из термоса. Через час Сеня подлетел к двум своим машинам, начал отвязывать от багажника валы. Оба шофера засуетились около него. -- Сеня!.. Милая ты моя душа! Достал? -- Вечером умоешься -- я тебя поцелую... -- Ло-ло-лоботрясы, -- сердито сказал Сеня, -- в "Кронкодил" вот катануть на вас!.. -- Вытер запыленное лицо фунражкой, сел на стерню, закурил. -- Да-да-да... это... давайте живее! OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского Крыша над головой Вечером, в субботу, в клубе села Нового собрались обнсуждать только что полученную пьесу. Собралось человек двенадцать -- участники художественной самодеятельнности. Речь держит Ваня Татусь, невысокий крепыш, честонлюбивый, обидчивый и вредный. Он в этом году окончил областную культпросветшколу и неумеренно форсит. Он -- руководитель художественной самодеятельности. -- Я собрал вас, чтобы сообщить важную новость... -- К нам едет ревизор? -- это Володька Маров. Володька дружит с медсестрой Верой, которая нравится Ване Татусю, но Ваня это скрывает, надеется, что Вера сама заметит гордого Ваню и покинет дубинистого Володьку. Если же она останется с шофером Володькой, то пусть пеняет на себя. Основания для того, чтоб она потом страдала и раскаиванлась, -- будут. А Володька знает -- почувствовал, что ли, -- тайные помыслы Вани и ест его поедом. Для того и в самондеятельность записался. Медсестра Вера сидит здесь же -- она помешалась на самодеятельности, и тем еще злит Ваню, что с такой-то любовью к драматическому искусству не монжет, дурочка, сообразить, что любить надо -- режиссера. Интересно, о чем они говорят с Володькой? О поршнях? -- Маров, острить будешь потом, -- Ваня понимает, что не надо даже и замечать-то Володьку, не то что вступать в разговоры с ним, но не может сдержаться -- старается тоже укусить соперника. -- Мы получили из области пьесу. Пьесу написал наш областной автор. Мы должны ее отрепетиронвать и показать на областном смотре. Острит, Маров, тот, кто острит последним. -- Ослит, -- поправляет Володька. -- Вот именно. Надо сначала отрепетировать пьесу, а понтом будем острить и смеяться... -- Как дети, среди упорной борьбы и труда... -- Перестань! -- сердито прерывает Вера. -- Про что пьенса, Ваня? Женские роли есть? -- Пьеса из колхозной жизни, бьет по... -- Ваня заглянул в аннотацию. -- Бьет по частнособственническим интересам. Автор сам вышел из народной гущи, хорошо знает современную колхозную деревню, ее быт и нравы. Слово его крепко, как... дуга. -- Как это -- из гущи? -- спросил Васька Ермилов, по общему мнению, дураковатый парень, любитель выпить, тоже шофер, дружок Володьки. Володька привлек его с сонбой в самодеятельность, чтобы не скучно было. Васька, г