впечатляло больше, чем остальные. Казалось, будто оно с мрачным упорством настойчиво вдалбливало людям, что для них отныне нет места на Земле. Итак, пять мотелей, оповещавших об отсутствии мест, и один вообще без всякого объявления - запертый, темный и пустой: уголок, наглухо отгородившийся от всего мира. Я замедлил ход и, нажав на тормоз, плавно остановил машину. Мы уставились на мигающее объявление. - Этого следовало ожидать, - проговорила Джой. - Как это мы не сообразили! Те люди, которые не могут найти себе жилье, - ведь это они нас опередили. И возможно, что кое-кто из них даже на несколько недель. Дождь не стихал. Уныло поскрипывали "дворники". - Может, мы тут и впрямь дали маху, - сказал я. - Может, все-таки... - Нет, - перебила она. - Ни о своей квартире, ни о моем доме даже не заикайся. Я скорее умру, чем поеду туда. Мы тронулись дальше. Еще два мотеля - еще два объявления, сообщавших об отсутствии мест. - С ума сойти можно! - воскликнула Джой. Везде все занято. В отелях, верно, творится то же самое. - Не отчаивайся, - сказал я. - Помнишь тот мотель, на котором не было объявления? Тот, что был закрыт? - Но в нем ведь темно. Он пуст. - Зато в нем можно укрыться от непогоды, - сказал я. - И у нас будет крыша над головой. Тому человеку на берегу озера пришлось взломать замок. Почему бы нам не последовать его примеру? Я повернул, не доезжая до конца квартала. Сейчас это было безопасно - ни вслед за нами, ни навстречу не шло ни одной машины. - Ты помнишь, где он находится? - спросила она. - Думаю, что помню, - ответил я. Однако я все-таки проскочил мимо, и пришлось возвращаться назад. Вот наконец и он - ни вывески, ни огонька, ни души вокруг. - Куплен и закрыт, - сказал я. - Закрыт безо всяких проволочек. Это тебе не многоквартирный дом, где нужно предупреждать жильцов заранее. - Ты так считаешь? - спросила Джой. - По-твоему, этот мотель купил Этвуд? - А иначе зачем было его закрывать? - в свою очередь, спросил я. - Тебе не кажется, что, будь у него другой хозяин, он был бы открыт? При нынешнем-то спросе. Я свернул на дорогу, которая некруто спускалась к строениям мотеля. Свет фар скользнул по стоявшей перед одним из блоков машине. - Нас уже кто-то опередил, - заметила Джой. - Не волнуйся, - сказал я. - Все в порядке. Я проехал двор и затормозил, осветив фарами другую машину. Сквозь затуманенное дождем стекло на нас с испугом смотрели бледные, с расплывшимися контурами лица. Немного повременив, я вылез из машины. У той машины открылась дверца со стороны водителя, и показался какой-то мужчина. Он направился ко мне, шагая в веере света наших фар. - Вы ищете, где бы переночевать? - спросил он. - Напрасный труд - везде все занято. Это был средних лет мужчина, хорошо одетый, хотя его платье нуждалось в глажке. На нем было новое пальто, шляпа из дорогого магазина, а под пальто элегантный деловой костюм. Ботинки его были свежевычищены, и их облепили блестящие бусинки дождевых капель. - Я знаю точно, что нигде нет мест, - продолжал он. - Я уже справлялся. И не только сегодня - я занимаюсь этим каждый вечер. Я молча кивнул, чувствуя, как мои внутренности сжимаются в плотный, твердый комок. От его вида у меня тоскливо защемило сердце. Вот и еще один бездомный. - Сэр, - проговорил он, - вы не объясните мне, что сейчас творится на свете? Вы ведь не полицейский, правда? Впрочем, это не имеет значения. - Нет, я не фараон, - сказал я. Судя по его тону, он находился почти на грани истерики - у него был голос человека, который вот-вот рухнет под тяжестью свалившихся на него невзгод. Человека, на глазах у которого день за днем постепенно разваливался его личный, сколоченный им мирок, а он бил бессилен этому помешать. - Я в том же положении, что и вы, - сказал я. - Ищу конюшню. Мне почему-то вдруг вспомнилось, как Джой назвала мотель постоялым двором. Сейчас подобная острота была явно не к месту, но он, видимо, этого не заметил. - Мое имя - Джон Куинн, - представился он. - Я вице-президент страховой компании. Зарабатываю около сорока тысяч в год, и, как видите, мне негде жить, негде укрыть маю семью от дождя. Если, конечно, не считать машины. Он заглянул мне в глаза. - Обхохотаться можно, - проговорил он. - Ну, смейтесь же! - Мне не до смеху, - сказал я. - Почти год назад мы продали свой дом, - продолжал Куинн. - На условии долгосрочной аренды. Мне предложили за него такую цену, о которой я и не мечтал. Понимаете, мы собирались купить дом побольше. Семья ведь росла. Нам очень не хотелось продавать наш старый дом. Он был такой уютный. Да и привыкли мы к нему. Но нам стало в нем тесновато. Я кивнул. Все та же история. - Послушайте, - сказал я, - хватит нам мокнуть под дождем. Но он словно оглох. Он испытывал неодолимую потребность выговориться. Его распирало от желания излить душу. Верно, я был первым человеком, с которым он мог по-настоящему поделиться, - человеком, который, как и он, рыскал по городу в поисках пристанища. - Разве мы могли предположить, что так получится? - продолжал он. - Нам казалось, что все очень просто. При наличии договора о долгосрочной аренде у нас впереди было достаточно времени, чтобы подыскать себе подходящий дом. Но мы его так и не нашли. Нам, конечно, попадались объявления. Но мы всегда опаздывали. Приедешь, а дом уже продан. Тогда мы обратились к строительным подрядчикам, но никто из них не брался выстроить дом раньше, чем через два года. Одному или двум я даже попытался дать взятку, на безрезультатно. Все в один голос твердили, что завалены заказами. Многие нахватали до ста подрядов, а то и больше. Что-то невероятное, правда? - Да, просто не верится, - согласился я. - По их словам, сумей они нанять больше рабочих, они бы выполнили мой заказ. Но рабочих нет и в помине. Все они заняты. Ни один не сидит сложа руки. Мы попросили продлить срок нашего пребывания в доме сперва на месяц, потом на два, и наконец - на три, но пришел день, когда мы уже обязаны были передать собственность владельцу. Я предложил покупателю пять тысяч отступного, если он аннулирует сделку, но получил отказ. Он сказал, что очень сожалеет, но дом им куплен и этот дом ему нужен. Напомнил, что дал мне три месяца сверх договоренного срока. И, бесспорно, был прав. Нам некуда было податься. У нас нет родственников, у которых можно попросить приюта. Во всяком случае, в этом городе. Мы, правда, могли бы отослать детей в деревню к какой-то дальней родне, но нам очень не хотелось разбивать семью, а кроме того, кое-кто из этих родственников сам оказался в затруднительном положении. У нас, конечно, полно друзей, но ведь друзей не попросишь, чтобы они разделили с тобой свой дом. Не дай бог, чтобы они вообще узнали, в какую ты попал переделку. Тут уж гордость не позволит пожаловаться. Из последних сил изображаешь полное благополучие в надежде, что все образуется. Я, конечно, перебрал все возможности. Отели и мотели забиты до отказа. Свободных квартир нет. Я пытался купить трейлер [оборудованный под жилье прицеп к автомашине]. Так оказалось, что нужно записаться в очередь. Великий боже, список желающих на пять лет вперед! - Поэтому-то вас и занесло сюда сегодня ночью, - подытожил я. - Да, - подтвердил он. - Мы не на улице, и то спасибо. Тут хоть тебя не будят проезжающие мимо машины. И нет пешеходов. Но как же это тяжко. Особенно для жены и ребятишек. Скоро месяц, как мы живем в этой машине. Когда повезет, едим в ресторанах, но обычно в них яблоку негде упасть. Большей же частью мы питаемся в кинотеатрах, в тех, что на открытом воздухе, а иногда покупаем какую-нибудь провизию, выезжаем за город и устраиваем пикник. Когда-то пикники были развлечением, но прошли те времена. Теперь даже детям они не в радость. Мы пользуемся туалетами заправочных станций. Белье стираем в прачечных самообслуживания. Каждое утро я езжу на работу; потом жена отвозит детей в школу. А пока они в школе, мечется по городу в поисках жилья. К концу рабочего дня они все заезжают за мной в контору, и мы отправляемся искать место, где можно перекусить. Мы выдержали месяц такой жизни, - добавил он. - Но долго мы так не протянем. Дети все спрашивают, когда у нас снова будет дом, да и зима на пороге, Мы не сможем жить в машине, когда грянут морозы и пойдет снег. Если мы не подыщем себе жилья, придется уехать в какой-нибудь другой город, где можно найти дом, квартиру, что угодно - мы согласны почти на любое помещение. Я буду вынужден уйти с работы и... - Переезд вам ничего не даст, - перебил я. - Ехать некуда. Везде одно и то же. - Мистер! - воскликнул Куинн высоким, срывающимся от отчаяния голосом. - Объясните мне, в чем дело? Что все-таки происходит? - Кто его знает, - пожал я плечами. Не мог же я сказать ему правду. Ему и без того было тошно. Для него лучше, если он проведет эту ночь в неведении. Так вот оно и будет, подумал я. Повсеместно. Население земного шара превратится в кочевников, которые будут скитаться в надежде набрести на места получше, а таких мест уже днем с огнем не сыщешь. Вначале они будут кочевать семьями, потом, возможно, объединятся в племена. Со временем многих сгонят в резервации или специально для них отведенные области типа резерваций, ибо только при этом условии уцелевшие правительства сумеют оказать им хоть какую-нибудь помощь. Но до самого конца не переведутся бродяги, которые будут остервенело биться за крышу над головой и всеми правдами и неправдами раздобывать себе пропитание. Вначале, в первом порыве бешенства, им, быть может, посчастливится захватить какие-нибудь жилые строения - свои собственные дома или чужие, неважно. На первых порах они будут драться за пищу, воровать продукты, припрятывать запасы. Но все жилища пришельцы постепенно либо сожгут, либо разрушат каким-нибудь иным способом. Они превратят их в руины, пользуясь своим неограниченным правом собственности, и едва ли этому можно будет помешать, поскольку они будут действовать втихую. И с чистой совестью - ведь, как полноправные владельцы этих домов, они сочтут такое обращение со своей собственностью вполне законным, и пожарам не будет конца. И нет на них никакой управы, а если и есть, то сразу ее не найдешь, Ведь с Этвудами не вступишь врукопашную, не дашь бой кегельным шарам. Их можно только ненавидеть. Их трудно изловить, не менее трудно уничтожить, и у них всегда поблизости есть крысиная нора, через которую они могут улизнуть в другой мир. И придет время, когда, не останется больше жилых строений, кончится пища, хотя вопреки всему человек, возможно, еще будет кое-как влачить жалкое существование. Но из каждой тысячи людей останется только один, и когда наступит этот день, пришельцы окончательно выиграют войну, которой на самом деле и не было. И человек из хозяина планеты превратится в затравленное животное. - Мистер, - прервал молчание Куинн, - я не знаю вашего имени. - Меня зовут Грейвс, - сказал я. - Так что же вы скажете, Грейвс? Что будем делать дальше? - То, что вам следовало сделать с самого начала, - ответил я. - Мы с вами сейчас взломаем дверь и войдем в помещение. Вы и ваша семья будете спать под крышей, вам будет где готовить себе пищу, и вы приобретете собственный туалет. - Но это же незаконное вторжение! - вскричал он. Вот так, подумал я. Даже на грани отчаяния человек не теряет уважения к законам, охраняющим право собственности. Не кради, не вторгайся в чужие владения, не прикасайся к тому, что принадлежит другому. Из-за этого-то мы и оказались сейчас в таком положении. Именно из-за них, из-за этих законов, столь почитаемых, что мы слепо подчиняемся им даже тогда, когда они, обернувшись ловушкой, отнимают у нас право первородства. - Вы ведь хотите, чтобы ваши дети спали под крышей, - сказал я. - Вам нужно место, где вы могли бы побриться. - А вдруг кто-нибудь окажется поблизости и... - Если кто-нибудь явится и попытается выставить вас за дверь, пустите в ход пистолет. - У меня нет пистолета, - возразил он. - Так достаньте, - посоветовал я. - Утром первым делом раздобудьте себе оружие. И я подивился, как легко и незаметно из гражданина, свято соблюдающего законы, я превратился в другого человека, человека, готового написать новый закон и защищать его до последней капли крови. 29 Солнечный свет косыми полосками пробивался в щели между планками жалюзи, падая в тишину, покой и тепло комнаты, которую я не сразу узнал. Я неподвижно лежал, полузакрыв глаза, ни о чем не думая, ни над чем не ломая голову, только наслаждаясь этим своим состоянием. Солнечный свет, тишина, мягкая постель и едва уловимый запах духов. А ведь такими духами, мелькнуло у меня, душилась Джой. - Джой! - позвал я, быстро сев в кровати, - я вдруг все вспомнил: и ночь, и дождь, и все, что произошло накануне. Дверь в соседнюю комнату была открыта настежь, но никто не откликнулся. - Джой! - снова крикнул я, выбираясь из постели. Спустив с кровати ноги, я ощутил холодное прикосновение пола, а из неплотно прикрытого окна дул прохладный ветерок. Я подошел к двери и заглянул в соседнюю комнату. Постель после ночи была не прибрана, только кое-как прикрыта одеялом. Джой там не было. И тут я увидел приколотую к двери булавкой записку. Я сорвал ее и прочел: "Паркер, милый, я беру машину и уезжаю в редакцию. Нужно доредактировать статью для воскресного номера. Вернусь после полудня. Кстати, где то самое хваленое мужское начало? Ты даже не пытался подгрести ко мне с нескромным предложением. Джой". Я вернулся в свою комнату и, не выпуская из рук записки, присел на край кровати. Мои брюки, пиджак и рубашка были развешаны на стуле, а под ним на полу стояли ботинки с засунутыми в них носками. В одном углу стояла винтовка, которую я прихватил из лаборатории Стирлинга. Я вспомнил, что она оставалась в машине. Должно быть, перед тем как уехать в редакцию, Джой перенесла ее из машины в комнату. "Вернусь после полудня" - написала она в записке. И кровать ее была не застелена. Словно она приняла как должное, что отныне мы будем жить именно так. Словно иного образа жизни не существует вообще. Словно она уже приспособилась к происшедшим переменам. И возможно, что вначале человек приспособится к новым условиям с такой же легкостью, радуясь всему, что хоть как-то избавит его от трудностей и горечи разбитых надежд. Но за этой первой кратковременной ассимиляцией придут гнев, ожесточение, осознание утраты и ощущение полной безнадежности. Джой вернулась в редакцию, чтобы поработать над статьей для воскресного номера. Мой сосед продолжал ездить в свою страховую компанию - даже теперь, когда трещал по швам его личный мирок. Все это, конечно, объяснимо - ведь человек должен есть, человек должен как-то существовать, должен иметь деньги. Но за этим, наверно, скрывалось нечто гораздо большее, подумал я. Для человека это было средством - быть может, единственным оставшимся в его распоряжении средством - сохранить привычную рутину, внушить себе, что жизнь изменилась не полностью, что кое-какие из старых, давно заведенных порядков остались нетронутыми. А я? - спросил я себя. Что теперь делать мне? Я мог вернуться в редакцию, сесть за свой стол и до отъезда в командировку настрочить еще несколько статей. Мне как-то даже чудно было думать об этой поездке - она полностью вылетела у меня из головы. Будто сама идея ее была для меня новостью, будто раньше я даже не знал о ней, а если и знал, то так давно, что вполне естественно было о ней забыть. Я мог поехать в редакцию, но, собственно, с какой целью? Чтобы написать статьи, которые никто никогда не прочтет, статьи для газеты, которую через несколько дней, быть может, перестанут выпускать? Труд, бесполезный до чертиков. Настолько бесполезный, что о нем и думать-то не хотелось. Возможно, что именно потому никто не пожелает меня выслушать - если люди о чем-то не знают, они избавлены от необходимости об этом думать. Я выпустил из пальцев записку Джой, и она, затрепетав, медленно опустилась на пол. Я протянул руку и взял со стула рубашку. Я, правда, еще не решил, что мне делать, но так или иначе, прежде чем я за что-нибудь возьмусь, мне следовало одеться. Я вышел на крыльцо - стоял теплый, солнечный день, скорее летний, чем осенний. Дождя как не бывало, на дворе было сухо, только кое-где сохранились маленькие лужицы, как доказательство того, что он все-таки недавно шел. Я взглянул на часы - было уже около полудня. Машина страховщика стояла перед соседним блоком, но ни его самого, ни его близких нигде не было видно. Вероятно, по субботам он не работал, и семья спала допоздна. Как раз то, что им необходимо, подумал я, небольшой подкрепляющий отдых под крышей. В конце улицы я разглядел вывеску ресторана и понял, что голоден. Там, наверно, есть телефон, а мне нужно позвонить Джой. В ресторане было душновато и не слишком чисто, но он был переполнен. Я пробрался к стойке и, подождав, пока какой-то посетитель покончил с едой, захватил освободившийся табурет. Я дал заказ подошедшей официантке, встал и протолкался сквозь толпу в угол к телефонной будке. Я втиснулся в нее и закрыл за собой дверь. Опустил монету, набрал номер и попросил телефонистку соединить меня с Джой. - Ну как, отредактировала свою статью? - спросил я ее. - Соня ты, соня, - промурлыкала она. - Ты давно встал? - Только что. Как дела? - Гэвин рвет и мечет. Поступили кое-какие интересные сведения, а он не может их использовать. - Что-нибудь о... - Не знаю, - ответила Джой, видимо поняв, о чем я собираюсь спросить. - Возможно. В банках обнаружена недостача денег. Известно, что... - Недостача денег?! Так ведь Дау только вчера мне говорил, что банки забиты деньгами. - Наверно, так оно и было, - сказала она. - Но с тех пор картина изменилась, Еще вчера в полдень деньги были на месте, а вечером к закрытию огромные суммы просто-напросто исчезли. - И ни из кого слова не вытянешь, - предположил я. - Точно. От тех, кого Гэвину и Дау удалось поймать, толку не добьешься. Они ничего не знают. Со многими же - с теми, кто поважнее и посолиднее, они вообще не могут связаться. Сам знаешь, как обстоит дело с банковскими служащими в субботу. Их разве найдешь? - Где уж, - согласился я. - Кто на рыбалке, кто в гольф играет. - Паркер, ты думаешь, что тут не обошлось без Этвуда? - Не знаю, - ответил я. - Но меня бы это ничуть не удивило. Попробую навести справки. - Интересно, как? - насторожившись, спросила она. - Я мог бы съездить в усадьбу "Белмонт". Этвуд ведь предлагал... - Мне это не нравится, - резко перебила она. - Ты однажды уже там побывал. - Я не стану нарываться на неприятности. С Этвудом я как-нибудь управлюсь. - У тебя нет машины. - Я возьму такси. - На такси у тебя нет денег. - Шофер отвезет меня туда и привезет обратно, - сказал я. - На обратном пути я могу заехать в редакцию, получить деньги и расплатиться с ним. - Все-то ты продумал, - заметила она. - Ну, во всяком случае, почти все. Продумал ли я вообще хоть что-нибудь, спросил я себя, повесив трубку. 30 Окно было закрыто - первое, что бросилось мне в глаза. Прошлой ночью, удирая отсюда, я оставил его открытым, хотя у меня тогда возникло странное ощущение, что, несмотря ни на что, мне нужно вернуться и закрыть его. Но сейчас это окно было плотно прикрыто, и все окна занавешены изнутри; я попытался вспомнить, были ли на них занавеси накануне, да так и не вспомнил. Дом, старый и мрачный, купался в бледных лучах солнца, а с востока, с берега озера, доносился отдаленный плеск волн. Я стоял и смотрел на дом, внушая себе, что мне здесь нечего бояться. Что это самый обыкновенный старый дом, который, разомлев, греет на солнце свои дряхлые кости. - Хотите, чтобы я вас подождал? - спросил шофер. - Я ненадолго, - ответил я. - Смотрите, дело ваше, хозяин. Мне-то все равно. Счетчик ведь щелкает. Я направился по вымощенной кирпичом дорожке к дому. Под подошвами у меня хрустели опавшие сухие листья. Вначале я попытаюсь проникнуть в дом через дверь, решил я. Как добропорядочный, цивилизованный человек. А если на мой звонок никто не выйдет, я, как в прошлый раз, влезу в окно. Шофер, конечно, изведется от любопытства, пытаясь понять, что я замыслил. Ну и черт с ним. Его дело дождаться меня и отвезти обратно в город, а остальное его не касается. Впрочем, подумал я, кто-то ведь закрыл окно, и сейчас оно может оказаться запертым. Но это меня не остановит. Меня уже ничто не могло остановить. Однако я сознавал, что, даже будь у меня время на размышление, все равно я не сумел бы объяснить, почему так рвался попасть в этот дом и зачем мне вдруг понадобилось встретиться с Этвудом. Интуиция? - спросил я себя. Джой что-то говорила о человеческой интуиции - или это говорил Этвуд? Я не мог вспомнить, кто из них. Я поднялся по ступенькам, нажал на кнопку звонка и немного подождал. Едва я протянул палец, чтобы позвонить еще раз, за дверью в прихожей послышались шаги. Тут я вспомнил, что, когда я приезжал сюда прошлой ночью, звонок был испорчен. Он еле держался и завихлялся у меня под пальцем, когда я пытался звонить. Но сейчас он был в полной исправности, окно было закрыто, а в прихожей звучали шаги, направлявшиеся к двери. Дверь распахнулась, и на пороге появилась девушка в строгом черно-белом одеянии горничной. Я прирос к месту, вытаращив на нее глаза. Горничная стояла неподвижно, выжидающе, с дерзким видом смотрела на меня. - Я надеялся увидеть мистера Этвуда, - наконец выдавил я. - Не будете ли вы так любезны войти в дом, сэр? - спросила она. Я вступил в вестибюль: тут тоже произошли большие перемены. Прошлой ночью дом казался заброшенным, везде лежал толстый слой пыли, а стоявшая здесь мебель была закрыта чехлами. Сейчас он приобрел вполне жилой вид. Пыль исчезла, деревянные панели и кафельные плитки пола сверкали чистотой. В сиротливом одиночестве стояла пустая старинная вешалка для одежды, а рядом с ней - зеркало в рост человека, блестевшее после недавнего мытья. - Позвольте вашу шляпу и пальто, сэр, - сказала горничная. - Мадам в кабинете. - Но этвуд? Ведь это Этвуд... - Мистера Этвуда здесь нет, сэр. Она взяла у меня из рук шляпу и приготовилась принять пальто. Я снял его и отдал ей. - Пожалуйте сюда, сэр, - пригласила она. Дверь была открыта, и, переступив порог, я очутился в комнате, вдоль стен, которой с пола до потолка сплошными рядами поднимались заставленные книгами полки. У окна за письменным столом сидела блондинка, с которой я познакомился в баре, та самая, что вручила мне карточку, на которой было написано: "Мы покупаем все". - Добрый день, мистер Грейвс, - произнесла она. - Рада вас видеть. - Этвуд сказал мне... - К сожалению, мистер Этвуд нас покинул. - И вы, конечно, замените его. Ледяное спокойствие и запах фиалок. Белокурая богиня отлично уживалась в ней с опытной секретаршей. И вдобавок она была еще существом из другого мира и крошечной, безупречно выполненной куколкой, которую я вчера держал в руках. - Вас это удивляет, мистер Грейвс? - Нет, - ответил я. - Сейчас нет. Возможно, раньше это меня поразило бы. Но не теперь. - Вы пришли поговорить с мистером Этвудом. Мы надеялись, что вы придете. Нам нужны такие люди, как вы. - Как рыбке зонтик, - заметил я. - Вы не присядете, мистер Грейвс? И прошу вас, оставьте этот шутливый тон. Я опустился на стул как раз напротив нее, по эту сторону стола. - Как же мне себя вести? - спросил я. - Что, по-вашему, я должен потерять самообладание и зарыдать? - От вас не требуется никакого особого поведения, - ответила она. - Пожалуйста, будьте самим собой, и только. Давайте побеседуем так, словно оба мы люди. - К которым вы, естественно, не относитесь. - Совершенно верно, мистер Грейвс. Мы сидели, глядя друг на друга, и мне было дьявольски неловко. На ее бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул: прекрасное каменное лицо идола. - Будь вы человеком иного склада, - произнесла она, - я попыталась бы заставить вас забыть, что я не принадлежу к человеческому роду. Но думаю, что с вами это не пройдет. Я покачал головой. - Мне тоже жаль, что это так, - сказал я. - Поверьте, я искренне сожалею об этом. Мне больше всего хотелось бы считать вас человеческим существом. - Мистер Грейвс, если бы я была человеком, то из всех, доставшихся на мою долю комплиментов этот был бы самым приятным. - А разве вы не человек? - Пожалуй, я все равно расцениваю это как комплимент. Я пристально посмотрел на нее. Меня озадачили не только ее слова, но и тон, которым она их произнесла. - А вдруг в вас все-таки есть что-то человеческое?.. - проговорил я. - Нет, - сказала она. - Не будем себя обманывать, ни вы, ни я. В сущности, вы должны меня ненавидеть, полагаю, что так оно и есть. Хотя, может статься, ваша ненависть не столь уж интенсивна. А мне, по идее, полагалось бы испытывать к вам глубочайшее презрение, однако я погрешу против истины, если скажу, что я вас презираю. И тем не менее я считаю, что в нашей беседе мы оба должны по возможности проявить некоторое благоразумие. - А к чему вам быть благоразумной по отношению ко мне? Есть же много других... - Но вы ведь знаете о нас, мистер Грейвс, - сказала она. - Вы и еще несколько человек. И таких людей очень, очень мало. Мы бы удивились, узнав, как мало их наберется во всем мире. - И я должен держать язык за зубами. - Право, мистер Грейвс, уж кто-кто, а вы на этом собаку съели. На сегодняшний день сколько нашлось человек, готовых выслушать вас? - Один-единственный, - признался я. И это наверняка девушка. Вы любите ее, а она любит вас. Я кивнул. - Вот видите, - сказала она. - Вам поверил только один человек - и то ваша возлюбленная. - Пожалуй, вы правы. Я чувствовал себя последним идиотом. - Тогда перейдем к делу, - сказала она. - Предположим, мы дадим вам возможность заключить наивыгоднейшую сделку. Если б вы о нас не знали, мы бы не обратились к вам с этим предложением, но, поскольку вы достаточно осведомлены, нам терять нечего. - Сделку? - тупо переспросил я. - Ну конечно, - подтвердила она. - Вы получите... как это у вас называется? Акции на правах с учредителями. Я правильно выразилась? - Но, может, в подобной сделке... - Послушайте, мистер Грейвс. У вас не должно быть никаких иллюзий. Я подозреваю, что они еще сохранились у вас, но вам необходимо с ними расстаться. У вас нет никакой возможности нас остановить. Нас ничто не может остановить. Просто потому, что операция слишком далеко продвинулась. Предположим, было время, когда вам удалось бы справиться с нами. Но оно прошло. Уверяю вас, мистер Грейвс, уже слишком поздно. - Но если уже слишком поздно, зачем вам тогда тратить на меня энергию? - Вы можете нам пригодиться, - ответила она. - Вы можете кое-что для нас сделать. Когда в один прекрасный день люди разберутся в том, что над ними сотворили, они возмутятся. Разве не так, мистер Грейвс? - Милочка, - сказал я, - ты и на половину не представляешь, что тогда поднимется. - Но, как вы понимаете, мы хотим избежать неприятностей. Или, по крайней мере, свести их до минимума. Что касается нравственной и правовой стороны вопроса, то мы чувствуем под собой твердую почву, неукоснительно соблюдая все законы, выработанные вашим собственным обществом. Мы не нарушили ни одного предписания, и нам не хотелось бы, чтобы нас вынудили прибегнуть к карательным мерам. Я уверена, что люди тоже предпочли бы без этого обойтись, потому что, должна вам сказать, это может принести им немало страданий. Мы хотим довести выполнение своего плана до конца и заняться чем-нибудь другим. И насколько это в нашей власти, мы хотим завершить операцию как можно спокойнее. В этом-то вы и можете быть нам полезны. - С какой это стати я буду вам помогать? - Мистер Грейвс, - произнесла она, - вы окажете этим услугу не только нам, но и всему человеческому роду, любые ваши действия, которые помогут сгладить трения во время завершения операции, пойдут на пользу не только нам, но и вашим соплеменникам. Потому что, как бы они себя ни вели, в конечном итоге судьба их от этого не изменится. А какой им смысл подвергать себя бесполезным мучениям, если они все равно обречены? Теперь рассмотрим следующий момент: вы специалист по распространению разного рода информации... - Не такой уж я специалист, как вам кажется, - перебил я. - Но вы знакомы с методами и технической стороной дела. Вы можете убедительно писать... - Есть люди, которые пишут гораздо более убедительно. - Но у нас в распоряжении именно вы, мистер Грейвс. Тон, которым это было сказано, мне не понравился. - Стало быть, вы хотите, чтобы я успокаивал людей, убаюкивал их колыбельными песенками. - Да, и еще в меру своих возможностей вы будете советовать нам, как следует реагировать на ту или иную ситуацию. Можете назвать это должностью консультанта. - Но вы ведь сами все знаете. Не хуже меня. - Вам, наверно, кажется, мистер Грейвс, что мы усвоили человеческие взгляды во всей их полноте. Что мы можем думать и действовать, как люди. А ведь дело обстоит совсем не так. Мы, конечно, разбираемся в том, что вы называете бизнесом. И мы изучили его весьма досконально. Мы отлично поднаторели в вашем законодательстве. Однако многое осталось неизученным из-за недостатка времени. Мы знаем только одну сторону человеческой натуры - то, как она реагирует на торговые сделки. А в остальном наши сведения о людях очень ограничены. Мы, к примеру, отчетливо не представляем себе реакцию людей, когда они узнают правду. - Что, страшновато, да? - спросил я. - Нет, мы ничего не боимся. Мы готовы при случае проявить необходимую жестокость. Но на это потребуется время. А мы хотим закончить все как можно быстрее. - О'кэй. Предположим, я буду писать для вас. А что это даст? Кто напечатает мои статьи? Каким образом они дойдут до людей? - Вы только пишите, - произнес этот белокурый айсберг. - А остальное мы берем на себя. Мы донесем ваши статьи до людей. Мы сумеем их распространить. Это уже не ваша забота. Меня охватил страх. Пожалуй, с легкой примесью злобы. Но в основном это был страх. Потому что только сейчас я по-настоящему осознал, насколько неумолимы и беспощадны эти пришельцы. Они не знали, что такое мстительность, они не знали ненависти. Едва ли их можно было считать врагами в нашем понимании этого слова. Они были губительной, злой силой, и их не могли пронять никакие мольбы. Просто-напросто их ничто не трогало. Земля для них была не более чем предметом собственности, а люди - пустым местом. - Вы предлагаете мне стать предателем своего племени, - сказал я. Впрочем, произнося эту фразу, я прекрасно сознавал, что слово "предатель" для них лишь бессмысленное сочетание звуков. И хотя, по всей вероятности, им известно, что оно означает, они абсолютно не способны понять его истинного смысла. Потому что их этика не может иметь ничего общего с этикой человеческого рода; возможно, что у них есть свои нравственные установки, но они так же недоступны нашему пониманию, как наши недоступны для них. - Давайте рассмотрим этот вопрос с практической точки зрения, - произнесла она. - Мы предлагаем вам выбрать одно из двух. Либо вы остаетесь с людьми и делите с ними их общую судьбу, либо вы переходите на нашу сторону с куда большей для себя выгодой. Если вы отклоните наше предложение, мы не очень от этого пострадаем. Если же вы его примете, вы в значительной степени облегчите существование самому себе и - правда, в несколько меньшей степени - своим соплеменникам. Лично вы от этого выиграете, а род человеческий, поверьте мне, ничего не потеряет. - А где гарантия, что вы не нарушите слова? - Сделка есть сделка, - отрезала она. - Полагаю, что вы отвалите мне за это солидную сумму. - Очень солидную, - сказала она. Откуда ни возьмись появился кегельный шар и покатился по полу. Он остановился футах в трех от стула, на котором я сидел. Девушка встала и вышла из-за письменного стола. Она остановилась у угла стола, устремив взгляд на кегельный шар. Шар вдруг стал полосатым - покрылся тончайшими, как на дифракционной решетке, полосками. Потом он начал по этим линиям расщепляться. Он расщепился и из черного стал зеленым - и вот вместо кегельного шара на полу уже лежала кучка банкнотов. Я не вымолвил ни слова, У меня язык прилип к гортани. Она нагнулась, подняла одну бумажку и подала ее мне. Я взглянул на нее. Девушка ждала. А я все разглядывал банкнот. - Что вы скажете, мистер Грейвс? - спросила она. - Это похоже на деньги, - ответил я. - Это и есть деньги. Откуда же еще, по-вашему, мы берем их? - И вы еще утверждаете, что соблюдаете наши законы, - заметил я. - Я вас не понимаю. - Вы нарушили один закон. Самый важный из всех. Деньги - это мерило человеческого труда: стоимость построенной человеком дороги, написанной им картины или количества часов, которые он проработал. - Это деньги, - сказала она. - А нам только это и нужно. Она снова наклонилась и сгребла всю кучу бумажек. Положила на стол и принялась складывать их стопками. Я понял, что дальнейшие объяснения бесполезны, она все равно ничего не поймет. Ее нельзя было обвинить в цинизме. Или в мошенничестве. Она просто не могла этого понять: пришельцы слабо разбирались в подобных вопросах. Деньги для них были не символом, а изделием. Только этим, и ничем больше. Она сложила деньги в аккуратные стопки. Потом нагнулась и подобрала несколько бумажек, отлетевших в сторону, когда она поднимала с пола ворох банкнот, положила их в одну из стопок. Бумажка, которую я держал в руке, была стоимостью в двадцать долларов, как и большинство остальных, насколько я мог судить; впрочем, там были и десятидолларовые билеты, и кое-где в стопках проглядывали пятидесятидолларовики. Она сложила все стопки в одну пачку и протянула ее мне. - Это ваше, - сказала она. - Но ведь я еще не дал... - Будете вы работать на нас или нет, они ваши. А вы хорошенько подумайте над тем, что я вам сказала. - Ладно, - согласился я. - Подумаю. Я встал и взял у нее деньги. Распихал их по карманам. Карманы от них раздулись. - Придет день, - сказал я, похлопывая себя по карманам, - когда от них не будет никакого проку. Наступит время, когда на них нечего будет купить. - Когда настанет этот день, - сказала она, - их заменит что-нибудь другое. Вы будете обеспечены всем, что вам тогда понадобится. Я стоял и думал, но почему-то думал я только о том, что теперь мне есть чем расплатиться с шофером такси. За исключением этой мысли, голова моя была абсолютно пуста. Безмерная гнусность этой беседы начисто выпотрошила меня - осталось лишь ощущение полного поражения и мысль, о том, что я теперь могу расплатиться с шофером. Я знал, что должен поскорее унести отсюда ноги. Должен покинуть этот дом прежде, чем меня захлестнет сокрушительный шквал эмоций. Должен уйти, пока во мне не взбунтовалось человеческое достоинство. Я должен уехать, выбрать место и время и все как следует обдумать. А пока пусть они считают, что я согласен стать их союзником. - Благодарю вас, мисс, - сказал я. - Сдается мне, что я не знаю вашего имени. - У меня нет имени, - сказала она. - Мне незачем было иметь имя. Имена нужны были только таким, как Этвуд. - Тогда благодарю вас еще раз, - произнес я. - Я обдумаю ваше предложение. Она повернулась и вышла в прихожую. Горничной нигде не было видно. Я заметил, что гостиная, расположенная по ту сторону прихожей, сверкала чистотой и была заставлена мебелью. Любопытно, подумал я, много ли тут настоящей мебели и какую часть ее составляют превратившиеся в предметы обстановки кегельные шары? Я взял с вешалки шляпу и пальто. Она открыла парадную дверь. - Хорошо, что вы зашли, - сказала она. - С вашей стороны это было очень разумно. Хочу верить, что это не последний ваш визит. Выйдя на крыльцо, я не увидел своего такси. На его месте стоял длинный белый "кадиллак". - Я приехал на такси, - сказал я. - Должно быть, оно ждет на дороге. - Мы расплатились с шофером, - сказала девушка, - и отослали машину. Такси вам больше не понадобится. Она прочла на моем лице недоумение. - Эта машина принадлежит вам, - объяснила она. - Если вы будете на нас работать... - А бомбу подложить не забили? - поинтересовался я. Она вздохнула. - Ну как мне заставить вас понять? Ладно, придется говорить прямо, без обиняков. Пока вы можете быть нам полезны, вам не грозит никакая опасность. Сослужите нам эту службу, и с вами никогда не случится ничего дурного. Вы будете под нашей опекой до конца ваших дней. - А Джой Кейн? - спросил я. - Если пожелаете, то и Джой Кейн тоже. Она в упор посмотрела на меня своими ледяными глазами. - Но только попробуйте помешать нам, только попробуйте нас обмануть... И она издала звук, напоминающий звук ножа, вонзающегося в горло. Я пошел к машине. 31 Я остановил машину на окраине города в местном торговом центре и направился в аптеку, чтобы купить газету. Меня интересовало, удалось ли Гэвину раздобыть какие-нибудь сведения об исчезнувших из банков деньгах. Я-то теперь мог бы раскрыть ему глаза на то, что с ними произошло. Но он, как и все остальные, не стал бы меня слушать. Я мог бы прийти в редакцию, сесть за свой стол и написать потрясающую статью, такую, какой еще не видывал мир. Но это было бы пустой тратой времени. Ее бы не напечатали. Для печати она была бы слишком экстравагантной. А даже если б ее все-таки опубликовали, ей никто бы не поверил. Или почти никто. Разве что горстка каких-нибудь душевнобольных. А это не в счет. Прежде чем выйти из машины, я в поисках десятидолларовой бумажки разворошил лежавшую в кармане пиджака пачку денег. Но оказалась, что в пачке нет даже пятидолларовых или долларовых купюр. И пока я рылся в этих бумажках, мне захотелось узнать, сколько у меня сейчас денег. Не потому, что это было так уж важно. Просто из чистого любопытства. Ведь через несколько недель, а может, даже и дней, деньги начнут терять ценность. А вскоре после этого обесценятся полностью. Они превратятся в бесполезные бумажки. Ими нельзя будет питаться, их нельзя будет носить вместо одежды, и они не укроют человека от ветра и непогоды. Ибо они были - и были таковыми испокон веков - всего лишь изобретенным человеком орудием, с помощью которого он строил свою своеобразную цивилизацию. По сути дела, они значили не больше, чем бороздки на рукоятке пистолета или бессмысленные закорючки, начерченные мелом на стене. Во все времена они были не более чем хитроумными фишками. Я вошел в аптеку, взял газету с пачки, лежавшей на табачном прилавке, - и с фотографии на первой странице на меня глянула улыбающаяся и счастливая морда Пса. Тут не могло быть никаких сомнений. Я узнал бы его при любых обстоятельствах. Он сидел перед объективом - само дружелюбие, - а за его спиной возвышалось здание Белого дома. Заголовок напечатанной под фотографией статьи окончательно подтвердил мою догадку. В нем сообщалось, что "говорящая собака хочет нанести визит Президенту". - Мистер, - спросил продавец, - вы купите эту г