язгом гремят  буфера, гнутся рессоры. Свистит паровоз. Торопливо в
окне мелькают огни. Торопливо стучат колеса.
     В Петербурге осенняя грязь. Хмурится утро. Волны в Неве, как свинец. За
Невою туманная тень, острый шпиц: крепость.
     В  три часа  день потух,  зажгли  фонари. Ревет  с моря ветер. Бурлит в
граните Нева: наводненье.
     Скучно. В  Москве кресты, в Петербурге солдаты. Монастырь и казарма ...
Я жду ночи. Ночью мой час. Час забвения и мира.

        3 октября.

     Вчера  на Невском я случайно встретил Андрея Петровича. Он обрадовался,
глаза его  улыбнулись.  Он не подходит  ко мне. Осторожный,  он идет за мной
следом. Я не хочу его видеть. Я не  хочу говорить о делах. Я знаю его слова,
благоразумные поучения. Я ускоряю шаги, ухожу в переулок. Он догоняет меня.
      Приехали, Жорж? Слава Богу.
     И крепко жмет мою руку.
     -- Зайдемте в трактир.
     Как  всегда,  хрипит  разбитый  орган,  снуют  половые.  Мне  неприятен
табачный дым, крепкий запах водки, еды и пива.
     -- Мы вас ждали. Слушайте, Жорж.
     -- Ну?
     Он таинственно шепчет:
     -- Много работы... Слышали, -- Эрну взяли? Она застрелилась.
     --Ну?
     -- Нужно поставить дело. Мы решили: министр юстиции.
     Трясется седая  бородка, по-стариковски  мигают  глаза.  Он  ждет моего
ответа.
     Пауза. Он опять говорит:
     --  Мы  решили   вам  поручить.  Дело  трудное:  в  Петербурге.  Но  вы
справитесь, Жорж.
     Я слушаю его и не слышу. Кто-то чужой говорит чужие слова. Вот он зовет
меня на террор, опять на убийство. Я не хочу убивать. Зачем?
     И я говорю:
     -- Зачем?
     -- Что, Жорж, зачем?
     -- Зачем убивать?
     Он не понял меня, -- наливает стакан холодной воды.
     -- Выпейте. Вы устали.
     -- Я не устал.
     -- Жорж .. . Что с вами?
     Он с тревогой глядит на меня и  ласково, как отец, гладит мне руку. А я
уже знаю: я ни с ним, ни с Ваней, ни с Эрной. Я -- ни с кем.
     Я беру свою шляпу.
     -- Прощайте, Андрей Петрович.
     -- Жорж . . .
     --Ну?
      Жорж, вы больны: отдохните.
      Пауза. Потом я медленно говорю:
     -- Я не устал и здоров. Но ничего больше делать не буду. Прощайте.
     На улице та же грязь, за Невой тот же шпиц. Серо, сыро и жутко.

     <b><i>4 октября</I></B><i>.</I>

     Я понял: я не хочу больше жить. Мне  скучны мои  слова, мои мысли,  мои
желания.  Мне  скучны  люди, их  жизнь.  Между ними  и мною  -- предел. Есть
заветные рубежи. Мой рубеж -- алый меч.
     В детстве я видел солнце. Оно  слепило  меня,  жгло лучистым сиянием. В
детстве я знал любовь -- материнскую ласку. Я  невинно любил людей, радостно
любил жизнь. Я  не люблю теперь никого. Я не хочу и не умею любить.  Проклят
мир и опустел для меня в один час: все ложь и суета.

     <b><i>5 октября</I></B>.

     Было желание,  я был в терроре.  Я не хочу  террора теперь.  Зачем? Для
сцены? Для марионеток?
     Я вспоминаю:  "Кто не любит, тот не  познал Бога, потому что  Бог  есть
любовь". Я не люблю и не знаю Бога. Ваня знал. Знал ли он?
     И  еще:  "Блаженны  не  видевшие и  уверовавшие". Во что  верить?  Кому
молиться?  . . Я не хочу молитвы рабов  ... Пусть Христос зажег Словом свет.
Мне не  нужно  тихого света. Пусть любовь спасет  мир. Мне не нужно любви. Я
один. Я  уйду из  скучного  балагана.  И -- отверзнется на небе храм,  --  я
сказку и тогда: все суета и ложь.
     Сегодня ясный,  задумчивый  день. Нева  сверкает на солнце. Я  люблю ее
величавую  гладь, лоно вод глубоких и тихих. В море гаснет  печальный закат,
горят багряные зори. Грустно плещет волна. Никнут ели.  Пахнет смолой. Когда
звезды  зажгутся,  упадет  осенняя  ночь,  я  скажу мое последнее слово: мой
револьвер со мною.