Султан Яшуркаев. Ях. Дневник чеченского писателя
---------------------------------------------------------------
© Copyright Султан Яшуркаев, 1995-1999
Origin: "Радио Свобода" Ё http://www.svoboda.org
См. также: "Воспоминания участников и очевидцев Чеченской войны" Ё
---------------------------------------------------------------
Султан Яшуркаев вел свой дневник во время боев в Грозном зимой 1995
года.
Султан Яшуркаев (1942) чеченский писатель. Окончил юридический
факультет Московского государственного университета (1974), работал в Чечне:
учителем, следователем, некоторое время в республиканском управленческом
аппарате. Выпустил две книги прозы и поэзии на чеченском языке. "Ях" --
первая книга (рукопись), написанная по-русски. Живет в Грозном.
Передача первая
Сегодня, 4 января 1995 года, под рев самолетов, которые непрерывно
бомбят город, вдруг сел и начал делать эти записи. Когда мирные дома
взлетают в небо, как серая пыль и больше на землю не возвращаются, это,
может быть даже интересно. Самолет сбросил бомбу или ракету где-то уж совсем
рядом и всадил в дом 15 осколков. Выбило все четыре окна со стороны улицы.
Один осколок пробил стену ближе к потолку и вышиб книжную полку. На ней
стояли книги из серии: "Жизнь в искусстве".
Мы с матерью в это время возились в коровнике. У нас 5 голов крупного
рогатого скота, 2 барана, 11 кур, одна кошка и собачка по кличке Барсик.
Мать говорит, что у скотины нет человеческой речи, поэтому ее нельзя бросать
на произвол судьбы. Покидать родной дом тоже не следует -- лучше встретить
судьбу на месте, чем бегать от нее по чужим углам. Жена с детьми в
Урус-Мартане, откуда она родом. Сам я из горного, известного в истории Чечни
района -- Ведено. Там у нас большой, хороший сад -- яблони, орехи. Там бы
сейчас и быть! Чеченец, где бы ни умер, похоронен должен быть на том
кладбище, где его предки, так стоит ли создавать хлопоты родне по перевозке
вашего праха?
Стрельба пошла гуще. Это около нас, чуть ниже, в районе металлосклада.
Известно, что там, на поляне, вдоль шоссе, "армия" Гелаева. Экскаватором
вырыты окопы, врыты орудия, и во дворе склада сидят ополченцы. Там длинный
бетонный забор и много помещений из железобетона, рядом проходит
железнодорожное полотно. Стреляют там с первого дня. И шум самолета слышен
сквозь стрельбу. Вертолеты, кажется, бьют... Нет, не кажется, а бьют и бьют,
снаряды ревут голосом какого-то давно вымершего животного. Самолет пролетел
над нами -- будто цепь через уши протащил. Еще один... С айвы под окном,
листья слетают птичьей стаей, но в этом ничего красивого. Айвовые листья
особые, они держатся всю зиму, если, конечно, над ними, вот так, не летают
самолеты...
Вечером, при свете свечи, разглядывал книги, вспоминал, как их собирал,
читал, как хвастал ими перед друзьями, считая настоящим богатством.
Оказывается, самым надежным, нужным богатством в этой стране, от которой,
очевидно, отвернулся Всевышний, может быть только глубокий толстостенный
подвал, которого, увы, у нас нет. Роскошью могут явиться: железная печь,
дрова, спички, свечи, керосин, лампа. Какими мудрыми людьми оказались те,
кто строил дома с бетонными подвалами! А те, кто смеялся над ними: "Что,
бомбоубежище строишь? ", сегодня разводят руками: "Кто мог подумать? " И я в
их числе, черт бы меня побрал! Как зайцы, дрожим в своих мазанках и в
хрущевках, с трещинами в стенах, через которые видны идущие с ревом танки, а
потом -- с ревом сдающиеся в плен танкисты.
Русскую женщину убило в одном из таких домов российским снарядом из
российского танка. Она наклонилась посмотреть в кастрюлю у себя на кухне.
Полголовы ей и снесло в эту посуду. Вдовец ходил с кастрюлей и ее содержимым
по двору и спрашивал всех, что ему делать. Этих "ВСЕХ" там было несколько
старух, пьяный мужик и я, шедший от магазина "Заря", куда ходил в поисках
сигарет. Грозный -- самый интернациональный город Кавказа, то есть, самый
нечеченский город Чечни, во многом -- русский город. Рабочий класс
республики, в основном, состоял из русских, накачиваемых сюда со стороны, и,
в соответствии с законом Архимеда, столько же туземцев откачивалось из
родных мест. Основная масса народа проживала в селах, переселение в город
было крайне затруднено. Особенно оберегалась от чеченцев промышленность и в
первую очередь -- нефтяная. В этой отрасли (не только в ней) было множество
предприятий и организаций, куда не допускался на работу ни один них.
Не особенно слежу за связью вещей, главное писать под ритм, что задает
пальба, громыхание, уханье разрывов...
В Чечне всегда ходило слово. У него был хозяин, и оно стоило столько,
сколько стоил он или он стоил столько, сколько стоило его слово. Люди брали
слово в залог, отдавали за него отару овец, стадо быков, табун лошадей. За
словом стоял ЧЕЛОВЕК, его род, совесть и... кинжал. Поймали кровники своего
врага, и взметнулись кинжалы мести. Тот попросил перед смертью воды, и ему
дали. Он держал чашу и не пил. -- Почему не пьешь? -- спросил старший из
кровников. -- Боюсь, что не дадите допить -- ответил, стоявший на пороге
смерти. -- Тебя не убьют, пока ты не выпьешь эту воду, -- дал тот слово.
Стоявший у ворот смерти выплеснул содержимое чаши на землю, и давший не
нарушил своего слова. А где слово Ельцина, обещавшего не бомбить Чечню?
Сколько оно стоит? Благородный человек, тем паче царь, знает, что достойно
его имени, его страны, народа. Говорили древние: благородный знает долг,
низкий -- выгоду. Да и выгода-то, где она?!
Чеченцы -- самый большой народ на Северном Кавказе -- никогда не
воевали ни с одним соседним народом, никого не поглотили, не присоединили,
культуру свою не навязывали. И вот будет, говорят, третий штурм Грозного.
Уложат еще тысячу -- другую деревенских парней. Что, и все?! Глупости! Еще
не раз придется каждый камешек здесь брать штурмом, и после этого он будет
взрываться под ногами и стрелять... и в генералов тоже попадать. До
нашествия автомат здесь стоил 1 миллион рублей. Когда генералы прибыли в
Моздок, цена подскочила до 1, 5 миллиона, когда перешли Терек -- до 2
миллионов. Прежде чем штурмовать Грозный, надо было иметь данные о местных
ценах.
Чудом прорвавшись через фронт, приехал зять. Сразу же отправил с ним
мать, наказав увезти ее в Урус-Мартан. Она здесь очень боялась. Теперь один.
Все делаю сам. Самое нудное занятие -- варить скотине, в большой алюминиевой
кастрюле, пшеницу. Комбикорм давно кончился. Сена очень мало, даю его, как
деликатес. Вся надежда на пшеницу. Но варить ее! Дров надо уйму, постоянно
следить за кастрюлей, доливать воду, перемешивать -- целая система и
технология. Воды нет, со всего двора собрал снег, растопил его, хватит, от
силы, раза два напоить живность. Из парового отопления ржавую воду уже
выпустил и споил.
Сегодня сильные бои начались аккурат к 8 часам утра. Всю ночь тоже
стреляли из орудий, но как-то вяло. А с утра начали, будто доброе дело.
Стреляют везде и со всех сторон и изо всех видов оружия. Здесь, в поселке
Катаяма, тоже идет сатанинская работа, но в центре -- основное и самое
жаркое. Такое ощущение, что там на огромном огне кипит, бултыхает, ревет,
клокочет, переливается через край гигантский котел.
Не запер курятник, и куры прямо на землю снесли три яйца. Одно украл
Барсик -- поймал его с поличным. Он посмотрел на меня с удивлением и
укоризной, будто говоря: тут, дяденька, целая война идет, а ты -- о каком-то
яйце. Войны Барсик боится страшно, все требует, чтобы пустил его к себе в
комнату, вдвоем, дескать, спокойней. Но у нас не принято держать собаку в
доме. А кот, наоборот, категорически не хочет заходить в помещение. Не
обладает ли он неким предчувствием? Или точно знает, что в это помещение
скоро что-нибудь шлепнется?
Все женщины с нашей улицы давно в бегах, осталась одна моя соседка
слева, Дугурхан. Если сказать о ней телеграфным текстом: ингушка,
учительница, живет одна, ничего не боится, замужем не была, не думаю, что
собирается, лет ей, не знаю сколько. Щупленькая, но это не делает ее
хрупкой, слабой. Страдает, что блюстители конституционного порядка снесли
крышу образцово-показательной школы, где она преподавала русский язык и
литературу. Школа недалеко от нас, внизу, в городке Иваново. Под мощнейшим
артобстрелом Дугурухан сходила и посмотрела, что с нею стало. "Заслуженная
учительница РСФСР".
Город будто прыгает на одной ноге или сидит на кляче, которая бежит
трясучей рысью. Пол, топчан, весь дом и даже тетрадь и рука, прижатая к
бумаге, и бумага, и буквы, что вывожу -- ходит ходуном, дрожит, но как ни
странно, когда пишешь, забываешься, не слушаешь, не глядишь этой дряни в
глаза, не имеешь других забот. А когда война остановится, чтобы
подзарядиться, необходимо будет сделать кучу дел: накормить живность, найти
дрова, воду, позаботиться о еде себе, Барсику... Самая большая забота- вода.
Выпустить скотину, чтобы она сама искала воду? А где она ее найдет?!
Между пушечными выстрелами все ближе слышны автоматные очереди и свист
пуль, будто пчелы в саду жужжат, или что-то на горячей сковородке шипит. Под
загнутым краем ковра, на котором сплю, когда в комнате жарко от раскаленной
печи, нашел пулю калибра пять сорок пять. Сделал вывод, что единственное
безопасное место у меня тут -- угол между входной дверью и окном. Это -- в
рассуждении пуль. А от снаряда может спасти только пятый угол, а его вряд ли
найдешь сегодня во всей Чечне.
Нет, это полнейшее невежество -- предложить человеку сдать автомат, за
который он заплатил первый, а может быть и последний в своей жизни миллион![x]
Началось еще в 18 веке. Пришел тогда некий полковник русской службы Пьерри с
солдатами и говорит: "Чеченцы, сдайте оружие, оно вам не положено, разве вы
не знаете, что вы холопы самодержца всея Руси? " А чеченцы и слыхом не
слыхавшие, что они в таком статусе у белого царя, отвечают: "Не знаем, но
раз пришел взять, возьми, если сможешь" Долго потом плавали военные фуражки
по горной реке. Если бы тогда вместо Пьерри прислали какого-нибудь Порфирия
с обозом ситца и гвоздей, вся история русско-чеченских отношений могла пойти
по-другому. В тридцатые годы на каждый район спускался план не только по
шерсти, но и по изъятию оружия. Забирали человека в НКВД, ставили перед ним
таз и, наклонив, начинали бить его по лицу. Кровь стекала в эту посуду, и
пол оставался чистым. После такого вступления предлагали сдать оружие.
Чеченец отвечал, что у него нету. Тогда ему предлагали хоть купить, но
сдать, иначе расстрел. Он спрашивал, где купить. Тут по секрету говорилось,
что у одного работника НКВД есть на продажу винтовка. Так одна винтовка была
сдавалась раз двадцать. А потом из Москвы приезжали комиссары и спрашивали с
удивлением, откуда берутся абреки -- разбойники.
Голуби всегда летали стаей, выглядывая себе корм. Я кормил кур, они
налетели сизой тучкой и мигом склевали все зерно. Я насчитал девятнадцать.
Кричал на них, махал руками, но они, чувствуя, что не швырну в них палку,
чуть взлетев, садились снова. Куры их или боялись, или жалели, но всегда
уступали им. Сегодня, выйдя во двор к курам, я не услышал привычного шума
сверху. Возле навозной кучи валялись какие-то тряпки. Это были мертвые
голуби. Стал машинально собирать их. Не сразу дошло, что их накрыл снаряд
или дождь осколков. Смотрю, сосед напротив, Салавди, тоже что-то собирает.
Да, чеченские голуби, как видно, войну проиграли, так и не став вестниками
мира. А вороны убитой не видел пока ни одной! Наверное, они умнее голубей.
Салавди сказал: что -- голуби, за "черметом" люди хоронят трупы солдат,
которые валяются по всему Старопромысловскому шоссе, до самого центра. А во
дворе "Дома печати? их несчетно...
Писали, пишут о чеченцах: фанатики. Путают Божий дар с яичницей.
Фанатизм -- больное состояние духа, в нем мало осознанного. У чеченцев есть
слово из двух букв: "ях". Оно означает и героизм, и гордость, и честь, и
благородство, и силу, и дерзость, и еще что-то, что легко понимает
семилетней ребенок в самом глухом чеченском ауле, но трудно понять тем, кто
сбрасывает сейчас бомбы на этого ребенка. Особое состояние не только души,
но и тела: глубоко сознательная, радостная готовность претерпеть все, но
совершить то, что должно быть совершено. Все высшие человеческие качества
уложены в этом слове. Каждый день вижу парней с оружием -- одни идут в бой,
другие выходят из боя. На их лицах улыбки, и эти улыбки не показные и не
вымученные. Они в состоянии ях. Ях -- путь человека от рождения до подвига и
достойной смерти, до высшей точки духовного и физического подъема. Триста
спартанцев у Фермопил, безусловно, были в состоянии "ях". В числе защитников
Брестской крепости был учебный батальон, он оказался там случайно, в ходе
учений, большинство в нем были чеченцы. Курсанты Эльмурзаев, Закриев, Садаев
по очереди танцевали лезгинку на крепостной стене, когда немцы шли на
очередной штурм крепости, находившейся в глубоком тылу их армии.
Радио "Свобода" передает, что в этот момент в Грозном за минуту
разрывается 15 снарядов. Я насчитал 47 и минута даже не прошла, далее не
стал считать. Если бы мир слышал только радио "Россия", вообще, то не
услышал бы ни одного разрыва.
Писали, пишут о дудаевском режиме: бандитский. Не могу назвать этот
режим своим, но знал ли кто-нибудь революцию, в которой не участвовали бы
уголовники, люмпены и прочие "элементы" общества? Были ли такие? Кто, какой
вождь мог удержать "босяцкий пролетариат", как называл его известный
"ренегат" Каутский? И, вообще, не маргиналов ли право и привилегия --
совершать революции? Не их ли, уже беременное революцией, общество выделяет
из себя, чтобы они совершили этот исторический эксцесс?
Если меня накроет, не знаю, что будут делать коровы, бараны, куры,
собачка. За Барсика особо боюсь, вдруг пойдет по миру и, наткнувшись на
трупы, станет от голода их поедать. Скотина, конечно, передохнет. Может она
с отчаяния разнесет все, вырвется и доберется до корма где-нибудь? Нет, ведь
кругом крепкие стены.
В Москве всегда уверены, что к ним из Анголы, Никарагуа, Эфиопии,
Афганистана, Чечни бегут лучшие, так называемые "здоровые силы", а того не
допускают, что "здоровья" кому-то как раз и не хватает. Дудаев знал это и
думал, что и в Москве знают это. Ему казалось, что российские политики в
собственных интересах должны будут признать его и вести с ним разговор. Это
был главный его просчет. Генерал просчитался тут на все сто, а вернее, на
целую войну.
Но свою трагедию чеченцы видят не в том, что огромная машина двинулась
на них всей своей гусеничной мощью. Трагедия в том, что они сегодня в
расколе. Одни считают: Россия -- огромное государство, с ним никому не
справиться, а теперь в ней много свободы, хватит и нам, свое государство
построить мы не способны, мы уже давно в России и должны оставаться в ней.
Другие считают, что любой ценой надо получить свободу и строить свою жизнь
на основе своих традиций и культуры. Эти два мнения в народе -- два рукава
одной реки, которые расходятся на определенном участке ее течения.
Армия вступила в микрорайон. Хватают мужчин, одних расстреливают,
других увозят в бэтээрах. В первую очередь расправляются с молодыми,
крепкими. Когда кто-то говорит, что не воевал, отвечают: надо было
воевать... Русская женщина, лет сорока пяти, кружась на месте, будто
шаманка, кричала: "Не хочу быть русской! Не хочу быть русской!" Последний
слог долго раскатывался эхом. В руках у нее был кирпич от ее разбитого
снарядом дома. Она грозилась этим кирпичом в ту сторону, откуда был слышен
гул танков. Ее 17-летний парнишка задавал корм корове, когда в сарай попал
снаряд. Убило и парнишку, и корову. Корова была чужая: ее хозяин-чеченец,
уезжая куда-то, попросил русских соседей присмотреть за нею. Чеченки тоже
кричат, тоже шаманят. "Чтобы Бог забрал вас!" -- бросают они в ревущее небо.
Постепенно ум начинает осваивать буддийский постулат: сей есть мир, который
не должен был бы быть, человек есть существо, которому не место во
вселенной.
Передача вторая
Делу этому конца не видно. Сказал кто- то: чтобы установить мир, нужно
устранить хозяев войны, а они устраняются только после штурма их Бастилий.
До этого, видимо, еще далеко, а денег маловато, имею две пачки "Северных" и
три пачки "Примы". "Приму" купил у старого знакомого Амы, по 500 рублей. Это
было третьего дня, а вчера опять был у него -- уже очень жалеет, что
продешевил.
Воды почти нет. Пока выручает погода: капает с крыш, и за ночь
набирается несколько ведер. Дров -- на три-четыре дня, потом придется рубить
сад, не знаю смогу ли. Если Всевышний призовет к себе до исчерпания этих
ресурсов, тогда проблем не будет. Кто-то сказал: смерть -- великий
математик, безошибочно решает все задачи. Но если задачи не будут решены,
как буду смотреть в глаза животным, которые будут метаться, прося пить?
Сена-то хватит на январь и пол-февраля, наверное.
Внизу раскурочивают пятиэтажки: снимают окна, двери и прочее, что
горит. Жители все на улице, стряпают на импровизированных печах. Много
детей. Подошел к одной толпе. Раздают гуманитарную помощь -- рис в пакетах,
на глаз, килограмма по два. До этого раздали кильку в жестянках и чай.
Помощь не российская, а дудаевская. Я, было, подумал, что наоборот. Говорят,
разбили запоры мясокомбината и вытаскивают оттуда целые туши мяса. Я и сам
это видел, но не совсем понимал, что к чему. Взламывают все склады.
Занимаются этим в основном русские -- не потому, что чеченцы воздерживаются,
а просто чеченцев очень мало в городе. Подошел к двум женщинам, с которыми
была девочка лет пяти-шести. Стало жалко ребенка, предложил им молока.
Спросили, сколько хочу за него, ответил, что не продаю, а даю девочке.
Говорят: "Это вы шутите, дедушка?" У меня борода, конечно, почти белая, но
она уже лет 15 такая. За "дедушку" немного обижаюсь, называю свой адрес и
ухожу. Пришли через полчаса с двумя двухлитровыми банками. Наполнил их, и
еще немного осталось. Сказал, что можно приходить через день. Корова доится
не ахти как.
В русско-кавказскую войну прошлого века реальная Россия для нас была --
до Астрахани. Все, что простиралось дальше, было "терра инкогнито" и на наше
"стратегическое планирование" не влияло. Мы слышали, конечно, о
Санкт-Петербурге и о "белом царе", но реальный конец войны, то есть, победа,
виделся нам в походах на Моздок и Кизляр, во взятии оных. Плененный Шамиль,
когда его везли в Петербург, был удивлен, что везут так долго, и на какой-то
день сказал: " Если бы я знал, что Россия такая большая, не стал бы с ней
воевать. " Что сказал бы имам, если бы его повезли на Сахалин?
Почти все советское сельское строительство, от Ливонского края до этого
самого Сахалина, -- дело рук: чеченцев, дагестанцев, армян, грузин.
Вкалывали по 18-20 часов в сутки, прорабам, директорам совхозов,
председателям колхозов, секретарям райкомов давали взятки за то, что
способствовали. Вместе с ними и воровали, конечно. Чеченцу что, он любую
бумагу подпишет, кроме протокола допроса, лишь бы ему отдали его
заработанные, кровные. Получил их -- и на зимовку, в Чечню. Тут "шабашников"
встречают свои мздоимцы. Военкомат сдерет за нарушение воинского учета,
участковый -- паспортного режима, сельсовет -- за справку, директор школы-
за то, что ребенка увез и не вовремя вернул в школу, профессор -- за то, что
у сына "хвост" по научному коммунизму. Глядишь, к весне и рубля нет. В воду
попадешь -- сухим не вылезешь, говорит чеченец. Займет на дорогу и опять --
в Сибирь, пока "Жигули" не пригонит.
Чеченцы говорят, что русские не особо запасливы, неожиданностей вроде
войны никогда не ждут, и готовы к ней не бывают сверху донизу, от царя до
мужика. Вроде бы только то и делают, что воюют, бунтуют, делают революции,
контрреволюции, перестройки, демократии и никогда не бывают подготовлены к
очередному событию своей истории. Чеченец обречен на лишения и всегда готов
к ним. Избавившись от одной напасти, он готовится к следующей, точно зная,
что она придет.
Из книг, вышвырнутых попаданием осколка в книжную полку, дальше всех
отлетел Жерар Филипп. Поднял и спрашиваю: ну, что, струхнул, "Фанфан"? С
обложки, будто мальчик, только что окончивший школу, улыбается совсем не
испуганный человек и отвечает: "Да вы, дядя, сами. струхнули." Он мне
нравится с детства, с тех пор, как увидел кинокартину "Фанфан Тюльпан."
Огромное здание обкома, одно из самых больших обкомовских зданий в
Советском Союзе, теперь -- президентский дворец, строилось очень долго, и с
самого начала его все не любили. Стреляющие сейчас по дворцу, наверное,
воображают, что бьют по рейхстагу, что там засели все чеченцы во главе с
Дудаевым, который, мы знаем это точно, уже давно в другом месте. Бюрократам
от войны нужны символы. Доложить: "Президентский дворец пал!" Или: "...
взят вверенными моему командованию войсками." Конечно, было бы лучше, если
бы Дудаев и не въезжал в это здание, но первому чеченскому президенту тоже
требовался символ, тем более, что здание стояло не только вызывающе, как
поп-модель, но и стратегически удобно, обеспечивало хороший обзор. Правда и
стрелять по нему теперь удобно -- со всех окраин города его видно.
[x]
Сильно бьют, пойду на улицу, посмотрю.
Слушал минут 20. Одни стреляли откуда-то с Ташкалы, это в двух
остановках от нас, а другие -- со стороны аэропорта и наших дач. До дач
ленивой ходьбы -- час. Позавчера наблюдал с крыши, как семь вертолетов
летали над ними, палили из пулеметов и методично бросали ракеты. Взрываются
целой грядой. Не мог понять цель этой операции. Потом рассказали, что
вертолеты отстреливали своих солдат-дезертиров, устроившихся жить на дачах.
Не знаю, какой урон был причинен беглецам, но дачам, думаю, досталось. У
меня-то там домик маленький, а у многих целые особняки. Бывать на даче мне
нравилось, много работал там, но в последний год разлюбил. Если ее угробили,
то буду считать, что я это предчувствовал. По улице Короленко сегодня долго
бегали семеро солдат и просили взять их в плен. В "плен" взяли автоматы, а
им отказали. Интересно, куда они делись? Говорят, что прибежали с дач.
В одно прекрасное утро чеченцы проснулись в республике, где почти
повсеместно установилась своя, не бывалая до сих пор, чеченская власть. Что
делает человек, который всю жизнь бедствовал и вдруг, нежданно-негаданно
становится богачом? Одни начали сорить властью, другие просто сходить от нее
с ума. Жалуются на плохое наследство, на бедность страны и внешнюю угрозу, в
виду которой надо затягивать пояса, но сами живут неплохо, богатеют даже,
некоторые и баснословно. То же самое было и в России: народу от революции
достался лишь красный ситец с громкими лозунгами, -- когда же вскрыли сейф
пламенного революционера Якова Свердлова, умершего в самом тяжелом для
революции 19-ом, одних золотых монет нашли на несколько миллионов. А когда
отправлялся в алма-атинскую ссылку Троцкий -- еще более пламенный
революционер, понадобились семь вагонов, чтобы погрузить скромный домашний
скарб сторонника перманентной революции.
Уже с полчаса не слышно ни выстрела. Неестественно. Слышно, летит
самолет. Летит высоко, но воет, будто зверь, забравшийся на крышу. По-моему,
не будет бомбить -- кажется, разведчик. Шум ушел. Тот, что бросает ракеты
или бомбы, летит со свистом, как бы пронзая крыши и головы. По улице проехал
грузовик. Время -- 18 часов 50 минут, какой день и число, не знаю и знать не
хочу. Когда не живешь, а выживаешь, многое не нужно и не имеет значение.
Время и деньги лучше тратятся, когда их не считаешь. Уже и радио не включаю
-- одно и тоже, и батарейки дышат на ладан.
Казалось бы, что должна была делать Москва, когда Дудаев взял власть в
Чечне и повел дело к выходу из России? Присматривать человека, который мог
бы найти общий язык с генералом. А она выуживала недовольных им. Эти люди
вешали ей на уши лапшу, говоря, что Дудаева в Чечне никто не признает и
власть его висит на волоске. У чеченцев есть одна притча. Увидела лиса
огромные причандалы, тяжело отвисавшие у барана между ног, и решила, что они
обязательно должны оборваться. Долго ходила лиса за бараном.
С 1944 года, когда нас вывезли в Казахстан, по 1963-й практически ни
одному чеченцу не было позволено получить стоящее высшее образование. Было
оно затруднено и потом. Проживая в селах, которым, кстати, были даны сплошь
русские названия, мы не могли получить добротное первоначальное образование.
Если кто-нибудь уезжал в Россию и там, сдав вступительные экзамены (зачастую
деньгами), кончал ВУЗ, то назад в Чечню он не допускался. Исключения
делались для детей и родственников тех чеченцев, которые являлись
национальной частью советской номенклатуры. В самой Чечено-Ингушетии было
два института -- педагогический и нефтяной. Последний был привилегированным
вузом союзного значения, и туда туземцев почти не брали. Коренная
национальность училась в "педе", на так называемом "нацфаке". Количество
жалоб, писем и прочего материала, направленного чеченцами в
первопрестольную, равен, наверное, рукописному фонду Ленинской библиотеки.
Признаться, и автор этих строк внес свой вклад.
Шамиль был аварцем. Он бежал в Чечню после поражения под аулом Ахульго
в 1839 году. А чеченцы как раз нуждались в предводителе для войны с
надвигающимся белым царем и спорили, кого назначить. Никто не хотел, чтобы
им командовал другой чеченец. Появление Шамиля сняло с них огромный груз,
гость без особых дебатов был избран имамом. Теперь, равные друг другу,
чеченцы могли спокойно подчиняться постороннему, не причиняя ущерба своему
равенству. У чеченца, как сказал, понаблюдав за нами Шамиль, нет горы, чтобы
возвести на нее лучшего из своих, и нет ямы -- сбросить худшего. Соблазн
избавиться от власти, которую он избрал три дня назад, у чеченца и сегодня
очень большой. У нас, чует мое сердце, будут огромные трудности при
построении своего государства. Чеченец под свободой подразумевает равенство.
Мы все должны жить или одинаково бедно, или богато, иначе у нас всегда будет
"революционная ситуация".
При советской власти почти все коренное население Чечено-Ингушетии было
безработным. В горных районах Чечни была внедрена табачная отрасль.
Говорили, что табак даст нам заработок. Вокруг горских аулов нет земельных
угодий -- горы и лес. Табак сажался прямо в ауле, вокруг домов, им
занимались женщины и дети. Они травились табачными парами, страдали
болезнями, о которых у нас раньше не слыхали. Народ уверился, что для его
физического изведения все и задумано.
Пришла пожилая русская женщина в круглых старых очках. С нею знакома
моя жена, а я ее почти не знаю, весной видел однажды, как она со стариком
брала от нас навоз для своего огородика. Рассказывает, что все окна в их
доме уже вылетели, убит сосед, готовят на улице. Пришла, по ее словам,
узнать, живы ли мы. Дал ей полведра молока, кусок сушеного мяса, все,
сколько было в наличии, яйца. Ушла, плача. Потом принесла мое ведро,
сказала, что может приготовить мне что-нибудь, если надо. Я поблагодарил.
Она была очень слаба, еле передвигала ноги.
Когда власть в Грозном стала чеченской, она сразу потеряла в наших
глазах тот ореол, который старательно создает вокруг себя всякая власть. Для
чеченца она теперь была, собственно, не власть, а чей-то сын или брат,
оказавшийся после ухода московских ставленников на должности. А по какому
праву? Почему не я? Чем его отец лучше моего? Были, конечно, и те, кто знал,
что такое власть, что не надо сразу после ухода одних начинать делить ее
между другими по праву денег, кулаков или тщеславия. Это были те, кто
мечтал, чтобы родная власть отвечала духовному миру народа, его исторической
тоске. Первый внутричеченский разлад начался отсюда.
Большинство наших обид, если посмотреть на них через глазок окна, в
который только что влетела пуля, -- мелочные, мы зря нагружаем себя ими.
Закурю, хорошая вещь "Прима", прямо в душу пробирается. Это лучшие сигареты,
только их и надо курить под обстрелом.
Двоюродный брат из Гудермеса привез мне печь, которая называется
"чеченской". Это что-то вроде передвижного глиняного камина, на ней можно и
готовить. В наших горах она появилась при жизни моего прадеда. Он был
искусным, известным во всей Чечне, врачевателем. Старики рассказывали, что
делал операции даже на мозге. Участвовал в первой кавказской войне. В те
времена он встретился с одним большим русским врачом и показал ему свое
искусство. Русский врач признал его превосходство, гласит наша семейная
легенда. Я думаю, что этот "большой русский врач" был Пироговым. Прадед не
шаманил, не шарлатанил, а лечил снадобьями из трав и другого сырья. Однажды
его пригласили к больному на равнину. Там он увидел странное изделие,
которое оказалось печью. В горах печей еще не было, а были довольно грубые
сооружения -- "товха". Это был, собственно, дымоход, к которому подвешивали
на цепи медный котел. Часто топили целыми бревнами. Один конец бревна
подтаскивали к дымоходу и зажигали, другой -- оставался на улице. Когда
бревно, наконец, укорачивалось настолько, что можно было закрыть дверь, это
событие превращалось в праздник. Односельчане набивались в гости к тому, чье
бревно вошло в дом, и грелись от души. Выражение "бревно вступило в дом"
существует в нашем языке до сих пор, оно означает, что у человека дела пошли
в гору. В уплату за лечение мой прадед потребовал поразившую его печь. С
большой осторожностью ее водрузили на сани, запряженные буйволами и повезли
в горы. По пути она подвергалась ушибам, что крайне огорчало нового
владельца, но среди сопровождавших груз была женщина-печник, и все кончилось
хорошо.
В глазах кавказцев самый великий народ среди них -- самый
малочисленный. К меньшим относятся с большим уважением, щадят самолюбие.
Почти каждый чеченец имеет тот или иной интерес в России и особо не
мыслит себя без нее, что, конечно, вовсе не значит, что он хочет быть
российским "черным", "лицом кавказской национальности". Душевное и
умственное состояние чеченцев таково, что они не могут ненавидеть русский
народ, хотя война и называется "русско-чеченской". Многие сторонники
независимости имеют в Москве квартиры, фирмы. После страшной война за
национальное освобождение множество алжирцев живет во Франции. Никто на
Кавказе не прочитал больше русских книг, чем чеченцы, никто не говорит на
русском лучше, чем они. Сторонники Москвы были вовсе не за то, чтобы в Чечне
хозяйничали московские чиновники, а противники не имели в виду строить
китайскую стену между Россией и Чечней. Народ не хочет оставлять своему
потомству кровную месть, которая тянулась бы до седьмого колена и привела бы
к самоуничтожению нации. Но всем виновникам этой войны, как бы она ни
завершилась, чеченцы обязательно предъявят национальный счет.
Вчера Барсик утащил одну мою галошу. Я долго не мог ее найти. Он
положил его в основном доме, перед дверью комнаты, где я спал до войны.
Подумав, я лег в этой комнате, хоть она теперь и холодная. Ночью сильно била
артиллерия. Утром я увидел, что окно времянки, в которой живу с начала
войны, отсутствует. Больше всего осколков было на моем топчане. Посмотрю,
какой совет с помощью галоши даст мне Барсик сегодня. Подчинюсь
беспрекословно. Самый большой осколок был в полпальца, дв грани были
гладкие, две -- расколоты, края очень острые. Если такой кусочек попадет в
тебя, изорвет все нутро, никакой Пирогов и даже мой прадед не залатают.
Встретил троюродного брата, по материнской линии, Яраги. Кто-то меня
окликнул возле двора, я обернулся и не сразу его признал. Обросший густой
черной бородой, с автоматом, пахнет порохом и гарью. Рассказал, что в центре
русские солдаты стреляют куда попало, не прицельно, лупят и по дворцу, но не
прямой наводкой. Все вокруг они уже заняли. У защитников дворца нет тяжелого
оружия. Они располагаются в подъездах, вестибюлях, подвальных этажах, их
довольно много, настроены решительно, паники нет.
[x]
Яраги выбрался оттуда вчера, переночевал дома и теперь идет обратно.
Выбрался, чтобы показаться больному отцу. Там есть какие-то лазейки -- можно
уходить и возвращаться, хотя это трудно -- смертельный риск, если говорить
прямо. Яраги совсем молод, не женат, не сорвиголова -- сын очень
трудолюбивого человека, который всю жизнь горбился на металлоскладе, никогда
ничего не украл, вырастил кучу детей. Старший брат Яраги дома, с отцом. У
них тоже много скотины и овец.
Сегодня президент Чечни рискует жизнью. Какие бы промахи он ни сделал
до войны, он мужествен, и за это ему многое простят теперь уже бывшие его
противники. После войны, по непреложному историческому закону, у руля
встанут другие -- те, кого породит она. Война всегда порождает много новых
героев, правда, потом не знает, куда их деть. Появятся и антигерои --
носители той безудержной стихии, которую тоже порождает война. Кто никогда
не побеждает в войне, так это народ -- даже взяв Париж или Берлин. Все ее
беды, кровь, все последствия безраздельно принадлежат ему одному. Лаврами
обычно покрывают тех, кто подвел его к войне, уложил его под танки, бомбы,
пули. В учебниках истории печатают их парадные портреты, а народ тихо лечит
свои раны. Как сказал древний: что ни творили цари-сумасброды, страдают
ахейцы.
Передача третья
Осенью, еще до похода "оппозиции" на Грозный, мне приснился сон. Смысл
его был в том, что дела наши скоро будут плохи. Я рассказал его своему другу
Зелимхану, но не как сон, а как прогноз. Он хмыкнул: "Посмотрим" и сделал
пометку в записной книжке. Все эти годы я говорил, что русские танки
обязательно придут наводить у нас "конституционный порядок", а он со мной не
соглашался, ссылаясь на местных провидцев. Может быть, во мне говорил опыт
1944 года.
Позавчера недалеко от нас одним ударом накрыло шестерых человек,
рубивших дрова. Убитый русский мужик упал на свои салазки, на которых
собирался увезти топливо. Я пошел туда, но вернулся с полпути: зачем
смотреть на тела, которые и живыми были жалки? Видя смерть своих и чужих,
уже никто не плачет. Принесли чеченке убитого в бою сына -- она и не
заплакала. Индусы говорят: мудрые не оплакивают ни умерших, ни живых.
Если бы историю и географию можно было чуть-чуть сдвинуть... Европейцы
даже по энциклопедии Брокгауза и Эфрона, мы внутренне и ориентированы на
Европу, но приписаны к Востоку. Религия? Конечно. Но она, как известно, не
врожденная. Считать чеченца восточным религиозным фанатиком, даже если он в
экстазе лежит в кругу зикр у президентского дворца, -- просто не знать его.
Послышался звон стекла со двора. Значит, что-то попало в кучу молочных
бутылок, что лежат у забора еще с советских времен. Сколько раз говорил жене
выбросить их...
Вспоминаю сегодня, как на политической сцене Чечни появился
освободившийся из Лефортово Хасбулатов. Он стал ездить по аулам и городам.
Народ, которому поряджком уже надоело под новой, пусть теперь и родной,
властью, охотно валил на встречи с ним. Дудаевская власть объявила
Хасбулатова персоной нон-грата. Хасбулатов принял вызов. Начался тайный
переход на его сторону отдельных должностных лиц. Кто-то уже выбирал себе
портфель, многие ходили с удостоверениями, выданными самим себе. Президенту
все резче предлагалось уйти. Судьба его, казалось, висела на волоске. В этот
момент на выручку ему, как всегда, пришли: Москва и его "оппозиция".
Приревновали к Хасбулатову народ... Было решено одним махом покончить и с
генералом, и с его соперником. Так и наступил день, объявленный "оппозицией"
как праздник ее вторжения в Грозный. Вторглись без проблем, заняли заранее
намеченные позиции и стали ждать, когда, теоретически уже низложенный,
президент с поднятыми руками выйдет из своего дворца. А он все не выходил...
В это утро мы с соседом ехали на машине по улице Маяковского, и по этой
же улице ехали танки. Они не стреляли, и в них никто не стрелял. Народ
занимался повседневными делами. Ребятам в танках стало скучно. Они стали
выходить на броню, закуривать, дышать свежим воздухом. Все молодые,
разговорчивые. Снимают шлемофоны, а под ними -- русые чубы, пахнущие
Нечерноземной полосой матушки России. Прохожие на языке "Нечерноземья" и
спрашивают их: "Ребята, а вы ненароком не из России самой будете? " Те --
гордо: "Да, мы русские, освободители всех слабых и угнетенных!" И, в свою
очередь спрашивают у прохожих: "А вы Дудаева случайно не видели? А то мы его
свергать пришли." Тогда прохожие поспешили к президентскому дворцу и
увидели Дудаева, который преспокойно брился у себя в ванной комнате: так,
мол, и так, Джохар, русские ребята на танках подкатили, тебя спрашивают,
свергать, дескать, тебя будут. "Русские!" -- воскликнул генерал русской
армии и чеченский президент и мысленно обнял всех, кто ниспослал ему такой
подарок. "Русские идут! Нас оккупируют! Спешите, удальцы!", -- понеслось по
городу и за город. Многие, давшие слово не воевать "между собой", смутились:
"Как -- русские?! "Оппозиция" же говорит, что это она вошла в Грозный.
Значит, обманула нас: она привела сюда русских, чтобы они убивали нас,
насиловали наших женщин, грабили наши дома, оскверняли мечети! " Танки
разгуливали по городу уже час-полтора, и тем, кто сидел в них, было,
наверное, обидно, что на них никто не обращает внимания. Ребята, от нечего
делать, стали рушить коммерческие ларьки, швыряли куда попало опорожненные
бутылки, окурки. Пройдет еще полчаса-час, и они, сгорая в танках, падая под
пулями возле танков, будут, должно быть, думать, что это им -- за
перевернутые ларьки, за брошенные в неположенном месте окурки...
Разгром танков стал свидетельством полной несостоятельности "оппозиции"
и бездарности русских генералов, отписавших ей солдат регулярной армии. Они,
эти генералы и политики, были именно те, о ком француз еще двести лет назад
сказал: они всегда отставали от века на один год, на одну армию и на одну
идею. В тот же день весь город, вернее, почти вся республика прошлась
экскурсией по местам, так сказать, боевой славы, охая, ахая, цокая языками
при виде разнесенных в клочья танков, обгорелых трупов и собак, уже
обгладывающих человеческие тела. Огромный мотор танка, подбитого перед
президентским дворцом, был отброшен от железного чудовища метров на двести.
Торжествующая сторона стала все это показывать на весь мир. Понурые взгляды
пленных солдат, плетущихся под объективами десятков видеокамер, усиливали
триумф. Те, на чьей совести трагедия этих ребят, изо всех сил отказывались
от них: это, мол, не военнослужащие. Чечня в ответ представляла все новые и
новые доказательства, что солдаты таки армейские, а не какие-нибудь там
"ландскнехты". Наверное, зря многократно демонстрировали этих солдат, трупы,
пирующих собак. Может, лучше было бы скромно показать, во что превращено
вторжение "оппозиции", на которую в Москве сделали ставку и сразу перейти к
урегулированию отношений, но уже в качестве великодушного победителя. В знак
доброй воли вернуть пленных их матерям, а не раздаривать, как сувениры,
московским депутатам. Когда чеченская сторона стала неопровержимо изобличать
российских генералов и политиков, им не было оставлено ни одного сантиметра
для маневра. Грачевы поняли, что надо срочно что-то придумать, чтобы не
попасть на скамью подсудимых. И они придумали. Свое неудачное вторжение в
Грозный под видом чеченской "оппозиции" грачевы стали подавать Ельцину и
соот