Перси Биши Шелли. Стихотворения
----------------------------------------------------------------------------
Перси Биши Шелли. Избранные произведения. Стихотворения. Поэмы. Драмы.
Философские этюды
М., "Рипол Классик", 1998
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Песня ирландца. Перевод Г. Симоновича
Республиканцам Северной Америки. Перевод А. Шараповой
К Ирландии. Перевод Г. Симоновича
Прогулки Дьявола. Перевод А. Шараповой
Монолог Вечного Жида. Перевод А. Шараповой
К... (Гляди, гляди...). Перевод К. Бальмонта
Стансы (Уходи! Потемнела равнина...). Перевод К. Бальмонта
К Харриэт. Перевод А. Шараповой
Изменчивость. Перевод В. Левика
О смерти. Перевод К. Бальмонта
Летний вечер на кладбище. Перевод Вс. Рождественского
Вордсворту. Перевод Б. Томашевского
Чувства республиканца при падении Наполеона. Перевод А. Голембы
Гимн интеллектуальной красоте. Перевод В. Рогова.
Лорду-канцлеру. Перевод А. Ларина
Смерть. Перевод В. Рогова
Озимандия. Перевод В. Микушевича
Критику. Перевод К. Бальмонта
К Нилу. Перевод В. Левика
Минувшее. Перевод Б. Дубинина
Горесть. Перевод В. Топорова
Стансы, написанные в унынии вблизи Неаполя. Перевод В. Левика
Сонет (Узорный не откидывай покров...). Перевод В. Микушевича
Мужам Англии. Перевод С. Маршака
Англия в 1819 году. Перевод В. Топорова
Увещание. Перевод В. Меркурьевой
Ода западному ветру. Перевод Б. Пастернака
Медуза Леонардо да Винчи во Флорентийской галерее. Перевод Р. Березкиной
Индийская серенада. Перевод Б. Пастернака
Философия любви. Перевод А. Ибрагимова
Наслаждение. Перевод Р. Березкиной
Облако. Перевод В. Левика
Жаворонок. Перевод В. Левика
Ода свободе. Перевод В. Меркурьевой
К... (Я трепещу твоих лобзаний...). Перевод А. Шараповой
Аретуза. Перевод К. Чемена
Песнь Прозерпины. Перевод В. Микушевича
Гимн Аполлона. Перевод В. Рогова
Гимн Пана. Перевод В. Левика
Вопрос. Перевод В. Топорова
Лето и зима. Перевод С. Маршака
Башня Голода. Перевод В. Левика
Аллегория. Перевод В. Рогова
Странники мира. Перевод В. Микушевича
Минувшие дни. Перевод К. Бальмонта
Доброй ночи. Перевод А. Голембы
Время. Перевод А. Голембы
Беглецы. Перевод А. Кочеткова
К... (Пусть отошли в былое страсти...). Перевод А. Шараповой
Превратность. Перевод К. Бальмонта
Государственное величие. Перевод К. Чемена
Вечер. Перевод В. Левика
Азиола. Перевод А. Голембы
Опошлено слово одно... Перевод Б. Пастернака
Завтра. Перевод Б. Гиленсона
Разобьется лампада... Перевод Б. Пастернака
Магнетизируя больного. Перевод В. Меркурьевой
К Джейн с гитарой. Перевод А. Спаль
Эпитафия. Перевод А. Ларина
Островок. Перевод А. Голембы
Песня. Перевод С. Маршака
НЕДАТИРОВАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ, ФРАГМЕНТЫ
Любовь, Желанье, Чаянье и Страх. Перевод К. Бальмонта
Джиневра. Перевод К. Бальмонта
Повстречались не так... Перевод К. Бальмонта
Сонет к Байрону. Перевод К. Бальмонта
Отрывок о Китсе. Перевод К. Бальмонта
Дух Мильтона. Перевод К. Чемена
Лавр. Перевод А. Шараповой
К Италии. Перевод К. Бальмонта
Комната Римлянина. Перевод К. Бальмонта
Тень Ада. Перевод А. Шараповой
Песня ирландца
И звезды не вечны, и света лучи
Исчезнут в хаосе, утонут в ночи,
Обрушатся замки, разверзнется твердь,
Но дух твой, о Эрин, сильнее, чем смерть.
Смотрите! Руины вокруг, пепелища,
В земле похоронены предков жилища,
Враги попирают отечества прах,
А наши герои недвижны в полях.
Погибла мелодия арфы певучей,
Мертвы переливы родимых созвучий;
Взамен им проснулись аккорды войны,
Мертвящие кличи да копья слышны.
О, где вы, герои? В предсмертном порыве
Припали ли вы к окровавленной ниве,
Иль в призрачной скачке вас гонят ветра
И стонут, и молят: "К отмщенью! Пора!"
Республиканцам Северной Америки
Пусть меж нами смерч жестокий,
Бездна пенящихся вод -
Братья! Внутреннее око
Сквозь туман распознает
Край ветров, где реют флаги
Не в крови - в соленой влаге...
И в могилах пульс Отваги
Биться не перестает;
Голосом ее Природа
Шепчет: "Смерть или Свобода!"
Громче! Чтобы и рабы
Слышать этот клич могли бы;
Встав с колен на путь борьбы,
Сокрушили тюрьмы, дыбы,
Хладный оживив оплот.
Грех и горе прочь уйдет,
Свергнется кичливый плод,
В пепел изотрутся глыбы, -
А из праха огнь взойдет
И твердыни тюрьм сожжет!
Котопахи! Пробужденье
Принеси громадам гор, -
Вспыхнет свет освобожденья
На лице твоих сестер.
Ты же, Океана бездна,
Что бросаешь бесполезно
Волны в мир, где плачут слезно
Жертвы Злобы с давних пор, -
Ветр, что грудь твою колышет,
Волей пусть отныне дышит!
Тщетно свет звезды дневной
Ласковым сияньем греет...
Флаг, запятнанный войной,
На руинах мира реет!
Только Мщенье сможет что-то
Там, где сердце патриота
Полно лишь одной заботой:
Как он встретить смерть сумеет!
Полно! С глаз вдовы-Любви
Плат соленый в гневе рви!
К Ирландии
Свершится, Эрин! Остров уязвленный
Зазеленеет, солнцем озаренный,
И ветерок, над нивами паря,
Обдаст теплом окружные моря!
Теперь стоят убоги и безлисты
Твои деревья, некогда тенисты,
(...) и им уж не цвести,
Погибших листьев им не обрести,
Покуда, хладом корни поражая,
Сбирает враг остатки урожая.
Я долго мог стоять,
О Эрин, над твоими берегами
И наблюдать, как волны беспрерывно
Кидаются на отмель, и казалось,
Что это Время молотком гигантским
Раскалывает Вечности твердыни.
Верши, титан, от битвы и до битвы,
Свой одинокий путь! Народы никнут
Под поступью твоею; пирамиды,
Что были столько лет неуязвимы
Для молний и ветров, уйдут в ничто.
И тот монарх величественно-грозный,
Он для тебя гнилушка в зимний день:
Прошествуешь - он прахом обернется.
Ты победитель, Время; пред тобою
Бессильно все, но не святая воля,
Но не душа, что до тебя была
И твой исход когда-нибудь увидит.
Прогулки Дьявола
В тот день Отец всех зол еще перед рассветом
С постели встал.
Возился долго с туалетом
И по-воскресному себя убрал.
Надел ботинки, чтобы скрыть копыта,
Чтоб не торчать когтям, перчатки натянул,
А место, где рога, под шляпой было скрыто.
И вот он на Бонд-стрит уверенно шагнул,
Разряженный, как денди знаменитый.
Сопровождаемый бесенком верным,
На предрассветный Лондон он взирал;
То с другом рассуждал о новостях вчерашних,
То Бога бытие опровергал -
Покуда Солнца свет не заиграл на башнях.
К Святому Якову наведался рогатый,
И Павла он вниманьем не оставил.
Он с виду весел был, однако же лукавил:
В святых местах душа болит у Супостата.
Замечу: Дьявол земледелье знал;
Поскольку же дурное всхоже семя,
А он и сеял хорошо и жал,
То жатву он снимал в любое время.
Во всякую щель, под любую постель
Залезал он, паству ища;
Когти были остры, и ухмылки хитры;
Взор горел, приводя в восхищенье людей,
Хоть они забирались под стол, трепеща.
В щель просунутый нос багровел, как кумач...
А беспечное племя земное
Занималось решеньем нехитрых задач:
Тот наряд примерял, тот расписывал мяч -
Но Нечистый видел иное.
Перед носом священника в храме
Весь молебен он отсидел.
- Пастор, можно ли ладить с такими гостями?
- Что вы! Я бы не потерпел!
Бес вздохнул: "Болтовня!
Он-то видел меня,
Просто понял давно: без меня не дано
Обойтись никакому из дел!"
Затем он побывал и при дворе монарха.
Там было суетно и жарко,
И все это ему напоминало Ад.
У трона поиграть позвали бесенят.
И свита слушала, как крылья их шумят.
Дьявол молвил: "Ну что же! Пастбище есть -
Моя скотинка не захиреет,
Крови сможет напиться, мясца поесть -
Мертвечины хоть отбавляй на ужин,
И сон не будет никем нарушен -
И она, как родня ее, разжиреет;
Как те стервятники, что пьют
В полях испанских кровь людей,
Где лемех плуга обагрен,
Где зерна в борозде гниют,
Где побеждающий - злодей
И мукам Ада обречен;
Как птица Эрина, что вершит
Свой пир на трупах тех, кто убит,
А после над Каслеро кружит
И мертвых сыновей сердца
Рвет злобно из горстей отца -
И на заре домой летит;
Как черви могильных ям,
Что мертвого осадили, -
Они родились и подохнут там,
Извиваясь в зловонной гнили;
Точно наш ленивый дофин,
За игрушку сладость отдавший,
Чуть-чуть поигравший
И просящий конфету, как мальчик-кретин.
Его камзола две половины
Не сходятся - лезет по швам вдоль спины!
А его панталон штанины
Круглы, словно две луны.
Когда жратвой напичкается он
От глупой головы до пят, -
То видно, как слегка дрожат
Два полулунья панталон.
Бес (иль Природа?) безразличья
Не знает к тем, кто власть стяжал:
Штришок малейший их обличья
Все скажет про оригинал...
Обвившую ножку стола змею
Пристукнул судья, и подумал Дьявол,
Глядя на змейку и на судью:
Это были Каин и Авель.
Как йомен гуляет среди хлебов
И, радуясь от души
При виде тучных коров,
Поет и считает свои гроши, -
Так Дьявол, гуляя по нашей земле,
Поет и считает свои барыши.
Блажен, кто носит красный цвет:
Ведь этот цвет любезен бесу,
И кто, из нищеты и бед
Придя, сумел добиться весу,
И кто, покинув высший свет,
Взял посох и подался к лесу.
Епископ толст, и он в чести.
Худ адвокат, в чести и он.
Парик иль плащ любой почти
Сверканьем Ада озарен.
Свинью звать чистой - сущий вздор,
Хоть ест отборное зерно;
В пир превращен весь день обжор -
Их мясо постно все равно!
До чего же весел владыка Ада!
До ушей растянулся рот.
Вот он скинул плащ, хохоча до упада,
Отбивает курбеты, плеща крылом,
Злобно выдвинул жало, ползет бочком -
Словом, во всей красоте грядет.
Дело в том, что его посетил сановник.
И Дьявол, кокетливо лебезя,
Словно девка, к которой пришел любовник,
Кажет что можно и что нельзя.
Знакомый жест, пригласительный взгляд -
Демоны видят, что он их не бросит впредь,
И уже стигийских стрекоз отряд
Расправил крылышки, чтоб лететь.
Алеет кровь на лаврах благородных,
Закона осеняющих чело;
Погибель, Горе, Срам - три пса голодных -
По стогнам рыщут, озираясь зло.
Их всех Испания влечет:
Там человеческая кровь течет.
Чу! Трещит земли средина,
Победители дрожат,
В страхе черная скотина,
Сатанинский хвост поджат!
Бесовской армии солдаты
В честь властелина пир творят...
Но створы адамантных врат
Кровавым пламенем объяты.
И острый взор, огонь Рассудка,
Скользнул по лику Сатаны.
И фосфорные табуны
Перепугались. Разве шутка?
Царь-Рассудок молчаливо
Посмотрел за край небес,
Где метался бледный бес,
Как душа его, трусливый.
Монолог Вечного Жида
О, Вечный, Триединый Боже Сил,
Ты ль колесо Судьбы остановил,
В Ад заточил меня и держишь там?
Ужли и гром сожечь меня не в силах,
И меч отступит, кровь оставив в жилах?
Пусть так. В дом Гибели приду я сам -
Расшевелю ее в берлоге сонной
И разбужу, дразня, в ней гнев законный.
Есть факел в тайниках ее унылых
Для моего костра! Я буду храбр.
О Ты, Земли тиран, страданья раб,
Я знаю, в закромах Возмездья есть
Убийце уготованная месть!
Я голову с презреньем запрокину
Под ядовитым облаком Твоим!
Где ветер Твой, в дни гнева Палестину
Дыханием наполнивший чумы?
Где царь Возмездия, что в волн пучину
Низвергнул древле ассириян тьмы,
Твоею волею руководим?
Где черный демон, мрачный дух Корана,
Потрясший города во время сна?
Где меч двуострый, райских кущ охрана,
Что от блаженства отлучил людей?
Не пращуров карал ты заблужденья -
Ты правнуков предвидел преступленья!
Теперь я кары требую своей!
Тиран! И я Твой трон хвалой украшу,
Лишь дай испить желанной смерти чашу!
Гляди, гляди - не отвращай свой взгляд!
Читай любовь в моих глазах влюбленных,
Лучи в них отраженные горят,
Лучи твоих очей непобежденных.
О, говори! Твой голос - вздох мечты,
Моей души восторженное эхо.
В мой взор взглянув, себя в нем видишь ты,
Мне голос твой - ответная утеха.
Мне чудится, что любишь ты меня,
Я слышу затаенные признанья,
Ты мне близка, как ночь сиянью дня,
Как родина в последний миг изгнанья!
Стансы
Уходи! Потемнела равнина,
Бледный месяц несмело сверкнул.
Между быстрых вечерних туманов
Свет последних лучей утонул.
Скоро ветер полночный повеет,
Обоймет и долины, и лес
И окутает саваном черным
Безграничные своды небес.
Не удерживай друга напрасно.
Ночь так явственно шепчет: "Иди!"
В час разлуки замедли рыданья.
Будет время для слез. Погоди.
Что погибло, тому не воскреснуть,
Что прошло, не вернется назад;
Не зажжется, не вспыхнет любовью
Равнодушный скучающий взгляд.
Одиночество в дом опустелый,
Как твой верный товарищ, придет,
К твоему бесприютному ложу
В безысходной тоске припадет.
И туманные легкие тени
Будут реять полночной порой,
Будут плакать, порхать над тобою,
Точно тешась воздушной игрой.
Неизбежно осенние листья
С почерневших деревьев летят;
Неизбежно весенним полуднем
Разливают цветы аромат.
Равномерной стопою уходят -
День, неделя, и месяц, и год;
И всему на земле неизбежно
Наступает обычный черед.
Перелетные быстрые тучки
Отдыхают в час общего сна;
Умолкает лепечущий ветер,
В глубине засыпает луна.
И у бурного гневного моря
Утихает томительный стон;
Все, что борется, плачет, тоскует,
Все найдет предназначенный сон.
Свой покой обретешь ты в могиле,
Но пока к тебе смерть не пришла,
Тебе дороги - домик, и садик,
И рассвет, и вечерняя мгла.
И пока над тобой не сомкнулась
Намогильным курганом земля,
Тебе дороги детские взоры,
Смех друзей и родные поля.
К Харриэт
Дано смирять мятежность нашу
Исполненным любви глазам,
И нежность бросит в жизни чашу
Целительный бальзам.
Все беды минут во мгновенье:
Я избран! Мне - благословенье!
О Харриэт! Кто раз испил
До дна твой взор лучистый,
Тот сумрак жизни победил...
Но, друг мой, в страсти чистой
Признаться я не поспешил -
И тем презренье заслужил.
О Харриэт, в твоих лишь силах
Не очерстветь средь суеты;
Меж ненавистников унылых
Добра, нежна лишь ты,
И хрупкая твоя отвага
Заменит мне земные блага.
Твой друг в страданьях изнемог,
Черты как неживые.
Твое лишь имя, слышит Бог,
Твердят уста больные...
Но не цели его недуг:
Страшится здравья он, не мук.
Я отвергаю уверенья,
Что ты - мой гений злой.
То гордости и озлобленья
Был голос, а не твой.
Но гордость краше есть, чем эта:
Пусть не люби - жалей поэта!
Изменчивость
Мы, словно облака вокруг луны, -
Летим сквозь ночь, трепещем и блистаем.
Сомкнется тьма - и вмиг поглощены,
Мы навсегда бесследно исчезаем.
Мы точно звуки несогласных лир -
Ответ наш разный разным дуновеньям.
Не повторит на хрупких струнах мир
То, что с прошедшим отошло мгновеньем.
Мы спим - расстроен сновиденьем сон.
Встаем - мелькнувшей мыслью день отравлен.
Веселье, плач, надежда, смех и стон -
Что постоянно в мире? Кто избавлен
От вечных смен? - Для них свободен путь.
Ни радость, ни печаль не знают плена.
И день вчерашний завтра не вернуть.
Изменчивость - одна лишь неизменна.
О смерти
Потому что в могиле, куда
ты пойдешь, нет ни работы, ни
размышления, ни знания, ни мудрости.
Екклезиаст
Еле зримой улыбкой, лунно-холодной,
Вспыхнет ночью безлунной во мгле метеор,
И на остров, окутанный бездной бесплодной,
Пред победой зари он уронит свой взор.
Так и блеск нашей жизни на миг возникает
И над нашим путем, погасая, сверкает.
Человек, сохрани непреклонность души
Между бурных теней этой здешней дороги,
И волнения туч завершатся в тиши,
В блеске дивного дня, на лучистом пороге,
Ад и рай там оставят тебя, без борьбы,
Будешь вольным тогда во вселенной судьбы.
Этот мир есть кормилец всего, что мы знаем,
Этот мир породил все, что чувствуем мы,
И пред смертью - от ужаса мы замираем,
Если нервы - не сталь, мы пугаемся тьмы,
Смертной тьмы, где - как сон, как мгновенная тайна,
Все, что знали мы здесь, что любили случайно.
Тайны смерти пребудут, не будет лишь нас,
Все пребудет, лишь труп наш, остывши, не дышит,
Поразительный слух, тонко созданный глаз
Не увидит, о нет, ничего не услышит,
В этом мире, где бьются так странно сердца,
В здешнем царстве измен, перемен без конца.
Кто нам скажет рассказ этой смерти безмолвной?
Кто над тем, что грядет, приподнимет покров?
Кто представит нам тени, что скрыты, как волны,
В лабиринтной глуши многолюдных гробов?
Кто вольет нам надежду на то, что настанет,
С тем, что здесь, что вот тут, что блеснет и обманет?!
Летний вечер на кладбище
Уже горит в рассеявшемся дыме
Полоска предзакатного огня,
Ночь заслонила косами своими
Объятые истомой очи дня.
Туда, где скоро в тьму сольются,
Безмолвие и Сумерки крадутся.
Дню ускользающему заклинанья
Шлют вслед они, царя над всей землей,
Но свет, и звук, и темных нив дыханье
Им отвечают тайною ночной.
Затихли ветры, и трава безмолвна
На кладбище у церкви, мраком полной.
Ты, здание, чьи колокольни-сестры,
Как пламя, над землею вознеслись,
Объято тоже тьмой. Но шпиль твой острый
Еще горит, пронзив ночную высь.
А там, на высоте недостижимой,
В сиянье звезд проходят тучи мимо.
Здесь мертвые покоятся в могилах,
Но в тишине вдруг возникает звук -
Мысль или чувство? - из земли унылой
Встает он, заполняя все вокруг,
И, с небом, с ночью слитый воедино,
Плывет, как смутный шорох над долиной.
Смерть кажется и нежной и смягченной,
Сокрывшей от людей весь ужас свой,
И верю я, как мальчик, увлеченный
Игрою средь могил, что их покой
О тайне величавой нам не скажет,
Что лучшие из снов у ней на страже.
Вордсворту
Поэт Природы, ты горюешь вновь
О том, что минуло и не вернется.
Дни детства, юность, дружба и любовь -
Об этих снах грустить лишь остается.
Я знаю эту грусть. Но никогда
Ты не делил со мной другой печали...
Ты, словно одинокая звезда,
Мерцал над шхуной в бурном, зимнем шквале.
Ты неприступной высился скалой
Над ослепленной, яростной толпой...
В почетной бедности всегда стремился
К Свободе, к Правде твой звенящий стих...
Таков ты был, теперь ты изменился, -
О, как мне жаль, что ты забыл о них!
Чувства республиканца при падении Бонапарта
Поверженный тиран! Мне было больно
Прозреть в тебе жалчайшего раба,
Когда тебе позволила судьба
Плясать над гробом Вольности... Довольно!
Ты мог бескровно утвердить свой трон,
Но предпочел резню в пышнейшем стиле;
Ты памяти своей нанес урон,
К забвению тебя приговорили!
Насилье, Сладострастие и Страх -
Твоих кошмаров пагубный народец.
Ты шествуешь в забвенье, Полководец!
С тобой простерлась Франция во прах.
Но у Добра есть худший враг - химеры
Повиновенья, ослепленность веры!
Гимн интеллектуальной красоте
Незримого Начала тень, грозна,
Сквозь мир плывет, внушая трепет нам,
И нет препон изменчивым крылам -
Так ветра дрожь среди цветов видна;
Как свет, что льет на лес в отрогах гор луна,
Ее неверный взор проник
В любое сердце, в каждый лик,
Как сумрак и покой по вечерам,
Как тучки в звездной вышине,
Как память песни в тишине,
Как все, что в красоте своей
Таинственностью нам еще милей.
Куда ты скрылся, Гений Красоты,
Свой чистый свет способный принести
Телам и душам в их земном пути?
Зачем, исчезнув, оставляешь ты
Юдоль скорбей и слез добычей пустоты?
Зачем не можешь, солнце, век
Ткать радуги над гладью рек?
Зачем все сущее должно пройти,
А жизнь и смерть, мечта и страх
Мрак порождает в наших днях?
Зачем исполнен род людской
Любовью, гневом, грезами, тоской?
Вовек из горных сфер на то ответ
Провидец и поэт не получил,
Затем-то Демон, Дух и Хор Светил -
Слова, что обличают много лет
Бессилие умов, и чар всесильных нет,
Способных с глаз и духа снять
Сомненья вечную печать,
Твой свет лишь, как туман, что горы скрыл,
Иль звуки, что, звеня струной,
Рождает ветерок ночной,
Или ручей, луной зажжен,
Привносит правду в наш тяжелый сон.
Любви, Надежд, Величья ореол,
Подобно облаку, растает вмиг;
Да, человек бессмертья бы достиг
И высшее могущество обрел,
Когда б в его душе воздвигнул ты престол,
Предвестник чувств, что оживят
Изменчивый влюбленный взгляд,
О жизнетворный разума родник,
Меня целишь ты - так в ночи
Виднее слабые лучи!
Останься, чтоб могильный прах
Не стал мне явью, словно жизнь и страх.
Блуждал я в детстве по ночным лесам,
В пещеры шел, среди руин бродил,
Мечтая вызвать мертвых из могил,
Вопрос о высшем обратить к теням.
Взывал я к пагубным для юных именам,
И все ж ответа не слыхал.
Но я однажды размышлял
О бытии, а ветер приносил
Предвестья радостные мне
О певчих птицах, о весне -
И мне предстала тень твоя,
И с воплем руки сжал в экстазе я!
Тебе я был пожертвовать готов
Все силы - и нарушен ли обет?
Дрожа, рыдая, через много лет
Зову я тени тысячи часов
Из сумрака могил, - любви и мысли кров
Их привечал, они со мной
Перемогали мрак ночной;
Чело мне озарял отрады свет
Лишь с думой, что от тяжких пут
Твои усилья мир спасут
И, грозный, то несешь ты нам,
Чего не выразить моим словам.
Свет пополудни безмятежно строг,
И осени гармония дана:
В те дни лучами твердь озарена,
Каких не знает летний солнцепек,
Каких представить он вовеки бы не мог!
О Дух, о юности оплот,
Да будет от твоих щедрот
Покоем жизнь моя теперь полна;
Внуши тому, кто чтит тебя
И все, вместившее тебя,
Дух светлый, чарою твоей
Себя бояться и любить людей.
Лорду-канцлеру
Ты проклят всей страной. Ты яд из жала
Гигантской многокольчатой змеи,
Которая из праха вновь восстала
И гложет все - от духа до семьи.
Ты проклят всеми. Воет правосудье,
Рыдает правда, стонет естество,
И золото - растления орудье -
Изобличает злобы торжество.
Пока архангел в безразличье сонном
С судом верховным явно не спешит
И, безучастный к всенародным стонам.
Тебе в твоих злодействах ворожит,
Пусть вгонит в гроб тебя слеза отцова,
А стон дочерний в крышку гвоздь вобьет,
Пусть наше горе саваном свинцовым
Тебя к червям навеки упечет.
Кляну тебя родительской любовью,
Которую ты хочешь в прах втоптать,
Моей печалью, стойкою к злословью,
И нежностью, какой тебе не знать.
Приветливой улыбкою ребячьей,
Которая мой дом не будет греть, -
Потушен злобой жар ее горячий,
И стыть ему на пепелище впредь.
Бессвязною младенческою речью,
В которую отец хотел вложить
Глубины знанья - тяжкое увечье
Грозит умам детей. Ну как мне жить?
Биеньем жизни, резвостью и прытью,
С какой ребенок крепнет и растет
(Хотя сулят грядущие событья
Не только радость, но мильон забот),
Тенетами убийственной опеки,
Вогнавшей горечь в юные сердца, -
Откуда столько злобы в человеке,
Чтоб в детском сердце умертвить отца?
Двуличием, которое отравит
Само дыханье нежных детских губ
И, въевшись в разум, мозга не оставит,
Пока в могилу не опустят труп,
Твоею преисподней, где злодейства
Готовятся во тьме в урочный час
Под пеленою лжи и фарисейства,
В которых ты навек душой погряз,
Твоею злобой, похотью звериной,
Стяжательством и жаждой слез чужих,
Фальшивостью, пятнающей седины, -
Защитой верной грязных дел твоих,
Твоим глумленьем, мягкостью притворной,
И - так как ты слезлив, как крокодил, -
Твоей слезой - она тот самый жернов,
Который никого б не пощадил,
Издевкой над моим отцовским чувством,
Мучительством, злорадным и тупым, -
С каким умением, с каким искусством
Ты мучаешь! - отчаянием моим,
Отчаянием! Оно мне скулы сводит:
"Я больше не отец моих детей.
Моя закваска в их сознанье бродит,
Но их растлит расчетливый злодей".
Кляну тебя, хоть силы нет для злобы.
Когда б ты стал честнее невзначай,
Благословением на крышку гроба
Легло б мое проклятие. Прощай.
Смерть
Навек ушли умершие, и Горе,
У гроба сидя, их зовет назад, -
Седой юнец с отчаяньем во взоре, -
Но не вернутся друг, невеста, брат
На еле слышный зов. Лишь именами
От нас ушедшие остались с нами,
Лишь мука для души больной -
Могилы предо мной.
О Горе, лучший друг, не плачь! Когда-то,
Я помню, вместе любовались мы
На этом месте заревом заката,
Все безмятежно было, но, увы,
Тому, что минуло, не возвратиться,
Ушли надежды, седина сребрится,
Лишь мука для души больной -
Могилы предо мной.
Озимандия
Рассказывал мне странник, что в пустыне,
В песках, две каменных ноги стоят
Без туловища с давних пор поныне.
У ног - разбитый лик, чей властный взгляд
Исполнен столь насмешливой гордыни,
Что можно восхититься мастерством,
Которое в таких сердцах читало,
Запечатлев живое в неживом.
И письмена взывают с пьедестала:
"Я Озимандия. Я царь царей.
Моей державе в мире места мало.
Все рушится. Нет ничего быстрей
Песков, которым словно не пристало
Вокруг развалин медлить в беге дней".
Критику
С шелковичных червей соберет ли кто медь,
Или шелк у пчелы золотистой?
Чувство злобы во мне так же скоро блеснет,
Как под вьюгою ландыш душистый.
Лицемеров, ханжей всей душой ненавидеть,
Или тех, кто поносит бесчестно;
Равным чувством легко им тебе отплатить,
Им воздушность моя неизвестна.
Иль раба отыщи, что в богатство влюблен,
Предсказать я вам дружбу сумею;
Но притворщик скорей будет правдой пленен,
Чем подвигнут я злобой твоею.
То, что чувствую я, невозможно дробить,
Никого не хочу я обидеть;
Ненавижу в тебе, что не можешь любить, -
Как могу я тебя ненавидеть?
К Нилу
Дожди, дожди три месяца подряд
Скрывают эфиопские долины.
Среди пустыни - льдистые вершины,
Где зной и холод, братствуя, царят.
В горах Атласа влажный снегопад,
И обдувает буря край пустынный,
И мчит на Север нильские стремнины,
Где вал морской встречает их, как брат.
В Египте, на Земле Воспоминаний,
Среди своих, о Нил, твой ровен бег.
Там яд и плод - все от твоих даяний,
В них зло и благо емлет человек.
Усвой, живущий жизнью быстротечной:
Как вечный Нил, должна быть Мудрость вечной.
Минувшее
О тех мгновеньях позабудешь ты?
В тени Любви мы их похоронили,
Чтоб милых тел, не отданных могиле,
Касались только листья и цветы.
В цветах - отрада, что давно мертва,
В листве - надежда, что угаснет вскоре.
Забыть мгновенья, что погребены?
Но смутный ум раскаяньем томится,
Но память сердцу тягостней гробницы,
Но суд вершат непрошеные сны,
Шепча зловещие слова:
"Минувшая отрада - горе!"
Горесть
Слава богу! Прочь унынье!
В полуночной темной сини
Озаренная луной
Бесприютная княгиня
Горесть - снова ты со мной.
Слава богу! Прочь унынье!
Горесть, скорбная княгиня,
Наши помыслы близки,
И печаль моя отныне -
Только тень твоей тоски.
Горесть! Как сестру и брата
Нас оставили когда-то,
Бросили в пустынный дом.
Годы сгинут без возврата,
Мы останемся вдвоем.
Так на нас бросали жребий,
Так за нас решали в небе,
Но когда б Любовь взялась
Жить на Горя черством хлебе -
Так и звали б нашу связь!
Прочь унынье... Сядем рядом,
Обводя влюбленным взглядом
Речку, рощу, сонный луг.
Чу! Кузнечик... птица... - Адом
Не зови земли, мой друг.
Как привольно-величавы
Эти рощи! Эти травы
Как раздольно зелены!
Только мы - о боже правый -
Неизменно холодны.
Неизменно? - Нет, едва ли:
Наши взоры заблистали,
Шепчешь, вздрагиваешь, ждешь.
Горесть нежная! Печали
Нашей прежней - не вернешь.
Поцелуй... О нет! - иного
Жду лобзанья! Снова! Снова!
Поцелуи мертвеца
Жарче этих. Сбрось оковы!
Стань живою до конца!
Горесть! Горесть! Друг мой милый!
На краю сырой могилы
Чувство нечего скрывать.
Спит уныло мир постылый...
Горесть, хватит горевать!
Пусть сердца - в одно срастутся,
Тени пусть - в одну сольются,
И, когда настанет миг,
Пусть над нами раздаются
Вешний шум и птичий крик!
И уснем... уснем, как будто
Мы не знали тайной смуты.
Мы уснем с тобой вдвоем.
Стряхнув земные путы,
Сном забвенья мы уснем.
Смейся ж, горести не зная!
Смейся, горесть неземная,
Над тенями, над людьми!
Тучей звезды застилая,
Крылья, горесть, распрями!
Люди, как марионетки,
Скачут в пошлой оперетке
Без надежды на успех.
Горесть! Бросим им объедки
Наших дум - пусть смолкнет смех!
Стансы, написанные в унынии вблизи Неаполя
Сияет солнце, даль ясна,
Вся в блестках, пляшет зыбь морская,
И снежных гор голубизна
Бледнеет, в блеске полдня тая.
Все юно, как в преддверье мая,
И от земли струится свет,
И где-то суета людская,
Крик чаек, ветра шум в ответ,
Безлюдье, тишина, приюта лучше нет!
Над зыбкой мглой зеленый, алый
Сплетен из водорослей сад.
Омыт песок волною шалой,
И свет над ней - как звездопад.
Но я на берегу один,
Гляжу на взблески волн уныло,
Внимаю звукам из глубин...
Где сердце то, что сердцу мило,
Что все оттенки чувств со мной бы разделило?
Увы! Нет мира и в тиши,
Я болен, и надежд не стало.
Нет даже тех богатств души,
Что в мысли Мудрость обретала,
Когда не внешностью блистала.
Любовь и праздность, слава, власть.
Все - тем, которых в мире мало,
Кто наслаждаться может всласть.
И в том их жизнь. А мне - дана другая часть.
Под эти солнцем усмирится
Само отчаянье. Но мне,
Как в детстве, б наземь повалиться
И плакать, плакать в тишине
О том, что я - по чьей вине? -
Влачу в тревогах век бесплодный,
Пока к земле, в последнем сне,
Не припаду щекой холодной
Море не споет усопшему отходной.
Пусть скажут все: в нем сердца нет!
Так под вечерним небосклоном,
Вдруг постарев, угасший свет
Я проводил едва ль не стоном.
Пусть скажут! Чуждый их законам,
Я нелюбим. Но жаль, не мог
Блеснуть хоть сходством отдаленным
С тем днем, что в радости поблек
И память радует, как лучших дней залог.
Сонет
Узорный не откидывай покров,
Что жизнью мы зовем, пока живем,
Хотя, помимо призрачных даров,
Не обретаем ничего на нем;
Над бездною, где нет иных миров,
Лишь судьбы наши: страх с мечтой вдвоем.
Я знал того, кто превозмог запрет,
Любви взыскуя нежным сердцем так,
Что был он там, где никакой привет
Не обнадежит нас, где только мрак;
Неосторожный шел за шагом шаг,
Среди теней блуждающий просвет,
Дух в чаянье обетованных благ,
Взыскуя истины, которой нет.
Мужам Англии
Англичане, почему
Покорились вы ярму?
Отчего простой народ
Ткет и пашет на господ?
Для чего вам одевать
В шелк и бархат вашу знать,
Отдавать ей кровь и мозг,
Добывать ей мед и воск?
Пчелы Англии, зачем
Создавать оружье тем,
Кто оставил вам труды,
А себе берет плоды?
Где у вас покой, досуг,
Мир, любовь, семейный круг,
Хлеб насущный, теплый дом,
Заработанный трудом?
Кто не сеет - жатве рад,
Кто не ищет - делит клад,
И мечом грозит не тот,
Кто в огне его кует.
Жните хлеб себе на стол,
Тките ткань для тех, кто гол.
Куйте молотом металл,
Чтобы вас он защищал.
Вы, подвальные жильцы,
Лордам строите дворцы,
И ваши цепи сотней глаз
Глядят с насмешкою на вас.
Могилу роет землекоп,
Усердный плотник ладит гроб,
И белый саван шьет швея
Тебе, Британия моя!
Англия в 1819 году
Слепой старик и вечно в дураках -
Король. Ублюдки-принцы - даже этой
Семейки срам, чей Кембридж - в кабаках, -
Грязнее грязи, сволочь, сброд отпетый.
Пиявки щеголяют в париках,
Убийцы нацепляют эполеты,
Народ стращая - загнанный в правах,
Голодный, босоногий и раздетый.
Незыблемый Закон, нагнавший страх
На всех, кто не златит его кареты,
Продажная религия в церквах,
Продажных депутатов пируэты -
Вот Англия! Вот кладбище! - О, где ты,
Кровавый призрак с пламенем в очах?
Увещание
Пьет воздух, свет хамелеон,
Славу и любовь - поэт.
Если б находил их он
В сем обширном мире бед,
Не была ли б, всякий час,
Краска у него не та, -
Как хамелеон цвета
Сменит, свету напоказ,
В сутки двадцать раз?
Скрыт поэт с рожденья дней
Средь земных холодных сфер,
Как хамелеон в своей
Глубочайшей из пещер.
Свет блеснет - сменен и цвет;
Нет любви, поэт - иной.
Слава - грим любви; и той
И другой стремясь вослед,
Мечется поэт.
Не смейте вольный ум поэта
Богатством, властью принижать!
Если б что-нибудь, кроме света,
Мог хамелеон глотать, -
Он бы в ящерицы род
Перешел - сестры земной.
Дух залунный, сын иной
Солнечной звезды высот,
О, беги щедрот!
Ода западному ветру
О буйный ветер запада осенний!
Перед тобой толпой бегут листы,
Как перед чародеем привиденья,
То бурей желтизны и красноты,
То пестрым вихрем всех оттенков гнили;
То голых пашен черные пласты
Засыпал семенами в изобилье.
Весной трубы пронзительный раскат
Разбудит их, как мертвецов в могиле,
И теплый ветер, твой весенний брат,
Взовьет их к жизни дудочкой пастушьей,
И новою листвой оденет сад.
О дух морей, носящийся над сушей!
Творец и разрушитель, слушай, слушай!
Ты гонишь тучи, как круговорот
Листвы, не тонущей на водной глади,
Которую ветвистый небосвод
С себя роняет, как при листопаде.
То духи молний, и дожди, и гром.
Ты ставишь им, как пляшущей менаде,
Распущенные волосы торчком
И треплешь пряди бури. Непогода -
Как бы отходный гробовой псалом
Над прахом отбывающего года.
Ты высишь мрак, нависший невдали,
Как камень громоздящегося свода
Над черной усыпальницей земли.
Там дождь, и снег, и град. Внемли, внемли!
Ты в Средиземном море будишь хляби
Под Байями, где меж прибрежных скал
Спит глубина, укачанная рябью,
И отраженный остров задремал,
Топя столбы причалов, и ступени,
И темные сады на дне зеркал.
И, одуряя запахом цветений,
Пучина расступается до дна,
Когда ты в море входишь по колени.
Вся внутренность его тогда видна,
И водорослей и медуз тщедушье
От страха покрывает седина,
Когда над их сосудистою тушей
Твой голос раздается. Слушай, слушай!
Будь я листом, ты шелестел бы мной.
Будь тучей я, ты б нес меня с собою.
Будь я волной, я б рос пред крутизной
Стеною разъяренного прибоя.
О нет, когда б, по-прежнему дитя,
Я уносился в небо голубое
И с тучами гонялся не шутя,
Тогда б, участник твоего веселья,
Я сам, мольбой тебя не тяготя,
Отсюда улетел на самом деле.
Но я сражен. Как тучу и волну
Или листок, сними с песчаной мели
Того, кто тоже рвется в вышину
И горд, как ты, но пойман и в плену.
Дай стать мне лирой, как осенний лес,
И в честь твою ронять свой лист спросонья.
Устрой, чтоб постепенно я исчез
Обрывками разрозненных гармоний.
Суровый дух, позволь мне стать тобой!
Стань мною иль еще неугомонней!
Развей кругом притворный мой покой
И временную мыслей мертвечину.
Вздуй, как заклятьем, этою строкой
Золу из непогасшего камина.
Дай до людей мне слово донести,
Как ты заносишь семена в долину.
И сам раскатом трубным возвести:
Пришла Зима, зато Весна в пути!
Медуза Леонардо да Винчи во Флорентийской галерее
В зенит полночный взоры погружая,
На крутизне покоится она,
Благоговенье местности внушая,
Как божество, прекрасна и страшна;
Грозою огнедышащей сражая,
Таит очей бездонных глубина
Трагическую тайну мирозданья
В агонии предсмертного страданья.
Не страхом - красотой непреходящей
Пытливый разум в камень обращен;
Тогда чертам недвижимо лежащей
Ее характер будет возвращен,
Но мысли не вернуться уходящей;
Певучей красоты прольется звон
Сквозь тьму и вспышки боли, чья извечность
В мелодию вдохнула человечность.
Из головы ее, от стройной шеи,
Как водоросли средь морских камней,
Не волосы растут - живые змеи
Клубятся и сплетаются над ней,
Как в бесконечном вихре суховеи.
В мельканье беспорядочных теней
Насмешливое к гибели презренье
И духа неземное воспаренье.
Из-за скалы тритон ленивым взглядом
Сверлит ее недвижные зрачки,
Нетопыри порхают с нею рядом,
Бессмысленные делая скачки.
Встревоженные огненным разрядом,
Из тьмы они летят, как мотыльки,
На пламя, ослепляющее очи,
Безжалостнее мрака бурной ночи.
Ужасного хмельное наслажденье!
В змеящейся поверхности резной
Горит греха слепое наважденье,
Окутанное дымкою сквозной,
Где, появляясь, тает отраженье
Всей прелести и мерзости земной.
Змееволосой улетают взоры
От влажных скал в небесные просторы.
Индийская серенада
В сновиденьях о тебе
Прерываю сладость сна,
Мерно дышащая ночь
Звездами озарена.
В грезах о тебе встаю
И, всецело в их плену,
Как во сне, переношусь
Чудом к твоему окну.
Отзвук голосов плывет
По забывшейся реке.
Запах трав, как мысли вслух,
Носится невдалеке.
Безутешный соловей
Заливается в бреду.
Смертной мукою и я
Постепенно изойду.
Подыми меня с травы.
Я в огне, я тень, я труп.
К ледяным губам прижми
Животворный трепет губ.
Я, как труп, похолодел.
Телом всем прижмись ко мне,
Положи скорей предел
Сердца частой стукотне.
Философия любви
Ручьи вливаются в реки,
Реки бегут к низовью.
Ветры сплелись навеки
В ласках, полных любовью.
Все замкнуто тесным кругом.
Волею неземною
Сливаются все друг с другом, -
Почему же ты не со мною?
Небо целует горы.
Волн распахнулись объятья.
Отвергнутые - шлют укоры
Розам кичливым их братья.
Потоки лунного света
Ластятся к синей глади.
Но на что мне, скажите, все это,
Если ты со мною в разладе?
Наслаждение
В день земного нарожденья
Родилося Наслажденье;
Из небесной легкой плоти,
Нежной музыкой в полете,
В кольцах белого тумана,
Из певучего дурмана,
Среди сосен, что шумели
У озерной колыбели,
Невесомо воспарило
Животворное ветрило.
Гармонической, сквозной,
Невесомой пеленой,
Лучезарна и чиста,
Обвилась вокруг мечта.
Облако
Я влагой свежей морских побережий
Кроплю цветы весной,
Даю прохладу полям и стаду
В полдневный зной.
Крыла раскрою, прольюсь росою,
И вот ростки взошли,
Поникшие сонно на влажное лоно
Кружащейся в пляске Земли.
Я градом хлестну, как цепом по гумну,
И лист побелеет, и колос.
Я теплым дождем рассыплюсь кругом,
И смех мой - грома голос.
Одену в снега на горах луга,
Застонут кедры во мгле,
И в объятьях метели, как на белой постели,
Я сплю на дикой скале.
А на башнях моих, на зубцах крепостных
Мой кормчий, молния, ждет.
В подвале сыром воет скованный гром
И рвется в синий свод.
Над сушей, над морем по звездам и зорям
Мой кормчий правит наш бег,
Внемля в высях бездонных зовам дивов влюбленных,
Насельников моря и рек.
Под водой, в небесах, на полях, в лесах
Ночью звездной и солнечным днем,
В недрах гор, в глуби вод, мой видя полет,
Дух, любимый им, грезит о нем
И слепит, как бегу я, грозя и ликуя,
Расточаясь шумным дождем.
Из-за дальних гор, кинув огненный взор,
В красных перьях кровавый восход
Прыгнул, вытеснив тьму, на мою корму,
Солнце поднял из дальних вод.
Так могучий орел кинет хмурый дол
И взлетит, золотясь, как в огне,
На утес белоглавый, сотрясаемый лавой,
Кипящей в земной глубине.
Если ж воды спят, если тихий закат
Льет на мир любовь и покой,
Если, рдян и блестящ, алый вечера плащ
Упал на берег морской,
Я в воздушном гнезде дремлю в высоте,
Как голубь, укрытый листвой.
Дева с огненным ликом, в молчанье великом
Надо мной восходит луна,
Льет лучей волшебство на шелк моего
Размятенного ветром руна.
Пусть незрим ее шаг, синий гонит он мрак,
Разрывает мой тонкий шатер,
И тотчас же в разрыв звезды, дух затаив,
Любопытный кидают взор.
И гляжу я, смеясь, как теснятся, роясь,
Миллионы огненных пчелок,
Раздвигаю мой кров, что сплетен из паров,
Мой ветрами развеянный полог,
И тогда мне видна рек, озер глубина,
Вся в звездах, как неба осколок.
Лик луны я фатой обовью золотой,
Алой ризой - солнечный трон.
Звезды меркнут, отпрянув, гаснут жерла вулканов,
Если бурей стяг мой взметен.
Солнце скрою, над бездной морскою
Перекину гигантский пролет
И концам на горы, не ища в них опоры,
Лягу, чудом воздвигнутый свод.
Под сияюще-яркой триумфальною аркой
Пролечу, словно шквал грозовой,
Приковав неземные силы зыбкой стихии
К колеснице своей боевой.
Арка блещет, горит и трепещет,
И ликует мир подо мной.
Я вздымаюсь из пор океана и гор,
Жизнь дают мне земля и вода.
Постоянства не знаю, вечно облик меняю,
Зато не умру никогда.
Ибо в час после бури, если солнце - в лазури,
Если чист ее синий простор,
Если в небе согретом, создан ветром и светом,
Возникает воздушный собор,
Я смеюсь, уходя из царства дождя,
Я, как тень из могилы, встаю,
Как младенец из чрева, в мир являюсь без гнева
И сметаю гробницу мою.
Жаворонок
Здравствуй, дух веселый!
Взвившись в высоту,
На поля, на долы,
Где земля в цвету,
Изливай бездумно сердца полноту!
К солнцу с трелью звучной,
Искрой огневой!
С небом неразлучный,
Пьяный синевой,
С песней устремляйся и в полете пой!
Золотятся нивы,
В пламени восток.
Ты взлетел, счастливый,
От забот далек,
Радости надмирной маленький пророк.
Сквозь туман пурпурный
К небесам родным!
В вышине лазурной,
Как звезда, незрим,
Ты поешь, восторгом полный неземным.
Ты не луч ли диска,
Что для смертных глаз
Ал, когда он низко,
Бел в полдневный час,
Еле видим в блеске и лишь греет нас.
Звон твой полнит воздух,
Высь и глубь до дна
И в ночи при звездах,
В час, когда, ясна,
Мир потопом света залила луна.
Кто ты? С кем в природе
Родственен твой род?
Дождь твоих мелодий
Посрамил бы счет
Струй дождя, бегущих с облачных высот.
Ты как бард, который,
Светом мысли скрыт,
Гимны шлет в просторы,
Будит тех, кто спит,
Ждет ли их надежда, страх ли им грозит;
Как в высокой башне
Юная княжна,
Что леса и пашни
Видит из окна
И поет, любовью и тоской полна;
Как светляк зеленый,
Вспыхнувший в тени
Рощи полусонной,
Там, где мох да пни,
Разбросавший в травах бледные огни;
Как цветы, в которых
Любит ветр играть, -
Роз охватит ворох,
Станет обрывать,
Пьяный их дурманом легкокрылый тать.
Шорох трав и лепет
Светлого ручья,
Все, в чем свет и трепет,
Радость бытия,
Все вместить сумела песенка твоя.
Дух ты или птица?
Чей восторг людской
Может так излиться,
С нежностью такой
Славить хмель иль гимны петь любви самой?
Свадебное пенье
Иль победный хор -
Все с тобой в сравненье
Неумелый вздор.
Твой соперник выйдет только на позор.
В чем исток счастливый
Песенки твоей?
В том, что видишь нивы,
Ширь долин, морей?
Что без боли любишь, без людских страстей?
Словно утро, ясный,
Светлый, как рассвет.
Скуке непричастный
Радости поэт,
Чуждый пресыщенья, чуждый бурь и бед.
В вечной круговерти
Даже в смертный час
Думаешь о смерти -
Ты мудрее нас,
Оттого так светел твой призывный глас.
Будет или было -
Ни о чем наш стон!
Смех звучит уныло,
Болью отягчен.
Вестник мрачных мыслей наш сладчайший сон.
Гордостью томимы,
Смутным страхом гроз,
Если рождены мы
Не для войн и слез.
Как познать нам радость - ту, что ты принес?
Больше книг, цветущих
Мудростью сердец,
Больше строф поющих
Дар твой чтит певец.
Ты, презревший землю, бардов образец.
Дай мне эту радость
Хоть на малый срок,
Дай мне блеск и сладость
Сумасшедших строк,
Чтоб, как ты поэта, мир пленить я мог.
Ода свободе
Свобода! Стяг разорван твой, но все ж
Он веет против ветра, как гроза.
Байрон
Сверкнула молнией на рубеже
Испании - свобода, и гроза -
От башни к башне, от души к душе -
Пожаром охватила небеса.
Моя душа разбила цепь, мятясь,
И песен быстрые крыла
Раскрыла вновь, сильна, смела,
Своей добыче вслед - таков полет орла.
Но духа вихрь умчал ее, спустясь
С высот небесной Славы бытия;
Луч отдаленных сфер огня, светясь,
Тянулся вслед, как пенная струя
За кораблем. И пустота. И мгла.
Из глубины раздался голос: - Я
Поведаю, чему вняла душа моя.
"Взметнулись ввысь и солнце и луна.
Из бездны брошен звезд туманный ком
В глубь неба, и земля, чудес полна,
Как остров в океане мировом,
Повисла в дымке выспренных зыбей.
Но все был хаос в глубине
Вселенной дивной той - зане
Ты не пришла еще. Зажегся там в огне
Вражды, отчаяния - дух зверей,
И птиц, и воду населивших форм, -
И грудь земли-кормилицы все злей,
Без перемирья, роздыха и норм
Они терзали, червь с червем в войне,
И зверю - зверь, и людям люди - корм.
И в сердце каждого ярился ада шторм.
И человек, создания венец,
Размножился в шатре, что взвит над троном -
Сень солнца; пирамида и дворец,
Тюрьма и храм кишевшим миллионам,
Как бы волкам - нора в пещерах гор.
И, одичалая, груба,
Хитра, коварна и слепа -
Ты не пришла еще! - была людей толпа.
Как туча, что гнетет морской простор,
Так над пустыней людных городов
Нависла Тирания, с нею - Мор
Под мрак ее крыла сбирал рабов;
Питаясь кровью, золотом, скупа,
Жадна, рать анархистов и жрецов
Гнала стада людей со всех земли концов.
Улыбкой грела неба синева
В Элладе выси облачные гор,
Дремотно-голубые острова,
Раздельных волн сияющих простор.
Хранил пророчеств песенную весть
В глуши завороженный грот.
Олив и винограда плод
Рос дико, не войдя в насущный обиход.
Как цвет подводный - прежде чем расцвесть,
Как взрослых мысль в младенческих умах,
Как все, что будет - в том, что ныне есть,
Так сны искусства вечные - в камнях
Паросских были; и ребенка рот
Шептал стихи; у мудреца в глазах
Ты отражался; возникли на брегах
Эгейских волн - Афины: амбразура
Сребристых башен, пурпурных зубцов.
Жалка земных творцов архитектура
Пред городом вечерних облаков,
Что выстлан морем, под шатром небес;
Ветра живут во граде том,
На каждом ветре пояс - гром,
И солнечный венец над бурным их челом.
Но там, в Афинах, в городе чудес,
На воле человека водружен,
Как на горе алмазной, стройный лес
Колонн. Ведь ты пришла - и этот склон
Холма заполнен творческим резцом.
И в мраморах бессмертных сохранен
Оракул поздний твой - и с ним твой первый трон.
В реке времен, текущей бесконечно,
Тот образ отражен, как был тогда,
Недвижно-беспокойный; в ней он вечно
Дрожит и не исчезнет никогда.
Искусств твоих и мудрости основы
Дошли до прошлого, как взрыв,
Громами землю пробудив,
Смутив религию, Насилье устрашив.
Любви и радости крылатой зовы,
Где упоенья нет, - и там парят,
С пространства сняв и с времени покровы;
Единый океан - всей влаги скат,
Едино солнце, небо осветив,
Тобой единой так Афины мир живят.
И как волчонку Кадмская Менада,
Так молоко величия дала
Ты Риму, хоть любимейшего града
От груди ты еще не отняла;
И много страшных праведных деяний
Твой дух любовью освятил;
С твоей улыбкой уходил
Атилий на смерть, с ней безгрешный жил Камилл.
Но белизну чистейших одеяний
Пятнит слеза; Капитолийский трон
Сквернится золотом. От поруганий
Рабов тирана ты ушла. И стон
На Палатине отголоском был
Напевов ионийских; тихо он
Донесся до тебя, тобой не повторен.
В Гирканском ли ущелье вдалеке,
На мысе ли арктических морей
Или на недоступном островке
Ты над потерей плакала своей, -
Учила лес, и волны, и утес,
Поток Наяды - хладный там -
Высоких знаний голосам,
Что человек, приняв, посмел отвергнуть сам?
Ты не хранила жутких Скальда грез,
К Друиду ты не проникала в сны.
Те слезы, в прядях спутанных волос,
Не высохли ль, рыданьем сменены, -
Как Галилейский змей предать кострам,
Мечам твой мир приполз из глубины
Извечной смерти? Вслед - развалины видны.
Тысячелетье мир взывал, томим:
- Где ты? - И веянье твое сошло, -
Склонил Альфред Саксонец перед ним
Оливой осененное чело.
И, как утес, что выброшен огнем
Подземным, не один оплот
Святых Италии высот -
Угрозой королям, жрецам, рабам - встает.
Бесчинная толпа, мятясь, кругом,
Как пена моря, разбивалась в прах.
Рождалась песнь душевным тайником,
Внушая некий непостижный страх
Оружию. Искусство не умрет,
Божественным жезлом в земных домах
Чертя те образы, что вечны в небесах.
Ты - Ловчая, быстрее, чем Диана!
Ты - страх земных волков! Пред устремленьем
Стрел солнценосных твоего колчана -
Исчезнуть быстрокрылым Заблужденьям,
Как облакам растаять пред зарей,
Поймал твой проблеск Лютер; он
Будил копьем свинцовым сон,
В который мир, как в гроб иль в транс, был погружен.
Пророкам Англии ты госпожой
В веках была: их песнь, звуча всегда,
Не смолкнет в общей музыке. Слепой
Почуял Мильтон твой приход, когда
С печальной сцены (духом озарен,
Он видел, что скрывает темнота)
Ты, удрученная, спускалась, ей чужда.
Года - не споря, и Часы - спеша,
Как бы на выси горной, где рассвет,
Свою надежду и боязнь глуша,
Сошлись, толпясь, темня друг другу свет,
Зовя: - Свобода! - Отклик Возмущенья
На стоны жалости возник;
Бледнел в могиле смерти лик;
И разрушенье звал молящий Скорби крик.
Тогда, подобно солнцу в излучении
Сиянья, встала ты, гоня
Из края в край своих врагов, как тени,
И поразила (как явленье дня
На западе, раскрыв небес тайник
И полночь задремавшую сменя)
Людей, воспрянувших от твоего огня.
Земное небо - ты! Какие вновь
Тебя затмили чары? Сотни лет,
Питавшихся насильем, в слезы, в кровь
Окрашивали свой прозрачный свет.
Те пятна только звезды могут смыть.
Лоз Франции смертелен сок,
Вакханты крови пьют их ток,
Рабы со скипетром и в митрах, чей злой рок -
Все разрушать и Глупости служить.
Сильнейший всех восстал один из них,
Анарх, твоим не захотевший быть,
Смешал войска в порядках боевых -
Мрачащий небо грозных туч поток -
И, сломлен, лег. Тень дней его былых -
Страх победителей в их башнях родовых.
Спит Англия, хотя давно звана;
Испания зовет ее - так громом
Везувий звал бы Этну, и она
Ответила бы снежных скал разломом,
И слышно с Эолийских островов -
От Пифекузы до Пелора -
Сквозь плески волн роптанье хора:
"Тускнейте, светочи небесного дозора!"
Порвет улыбка нить ее оков
Златых, но только доблести пила
Разрежет сталь испанских кандалов.
Судьба нас близнецами зачала,
От вечности вы ждите приговора.
Печатью ваши мысли и дела
Да станут, и ее - времен не скроет мгла!
Арминия гробница! Мертвеца
Отдай ты своего! Над головой
Тирана пусть взовьется дух бойца,
Как знамя со стены сторожевой.
Чего нам ждать? Чего бояться нам? -
Свободна, духом ты полна,
В обмане царственном, она -
Германия - вином мистическим пьяна.
А ты, наш рай потерянный, ты - храм;
Очарованием одета, Скорбь в мольбах
Тому, чем ты была, склонилась там;
Ты - остров вечности, ты - вся в цветах,
Пустынная, прекрасная страна,
Италия! Гони, откинув страх,
Зверей, что залегли в твоих святых дворцах!
О, пусть бы вольные могли втоптать
В прах имя "царь", как грязное пятно
Страницы славы, или написать
В пыли, - чтоб было сглажено оно,
Занесено песком, как след змеи.
Оракула внятна вам речь? -
Возьмите ж свой победный меч -
Как узел гордиев то слово им рассечь.
Хоть слабое, шипы вонзив свои
В бичи и топоры, что род людской
Страшат, - оно скрепит их, как ничьи
Усилья б не могли: тот яд гнилой,
Жизнь заразив, гангреной может сжечь.
Когда придет пора, ты удостой
Стереть главу червя сама, своей пятой.
О, пусть бы мудрые - огнем лампад
Широкой мысли - отогнали тьму,
Чтоб, съежась, имя "жрец" обратно в ад
Отправилось, вновь к месту своему -
Кощунственная, дьявольская спесь!
О, пусть могла бы мысль и страсть
Лишь пред судом души упасть
Иль непостижную признать бесстрашно Власть.
Когда б тех слов, темнящих мысли здесь,
Как зыблемый над озером туман
В лазурь небес бросает пятен смесь,
Снять маску, цвет, что всем различный дан,
Улыбки блеск - не их, чужую часть,
Пока, открыв таимый в них изъян,
Воздаст их господин за правду и обман.
Удел был человеку уготован -
От колыбели до могилы - стать
Царем над Жизнью, но и коронован,
Он отдал волю в рабство, чтоб принять
Поработителя и притесненье.
Пускай мильонам в свой черед
Что нужно, все земля дает,
Пусть мысль могущество таит, как семя - плод,
Пускай Искусство взмолится, в паренье
К Природе, уклонив от ласки взгляд:
"Мать! Дай мне высь и глубь в мое владенье!"
К чему же это? - все новые стоят
Пред жизнью нужды, и Корысть возьмет
У тех, кто трудятся и кто скорбят,
За каждый дар - ее и твой - тысячекрат.
Приди, о Ты! Но - утренней звездой,
Зовущей солнце встать из волн Зари, -
Веди к нам мудрость из пучины той,
Что скрыта в духе, глубоко внутри.
И слышу, веет колесницы стяг.
Ужель не снидете с высот
Вы, измерители щедрот,
Что, правде чуждая, жизнь людям раздает -
Любовь слепую, Славу в прошлых днях,
Надежду в будущих? О, если твой,
Свобода, клад иль их (коль в именах
Различны вы) мог куплен быть ценой
Слез или крови, - не уплачен счет
Свободными и мудрыми - слезой
И кровью, как слеза?" Высокой песни строй
Прервался. И в ту пору Дух могучий
Своею бездною был втянут вдруг.
Тогда, как дикий лебедь, путь летучий
Стремит, паря в зари грозовый круг,
И вдруг падет с воздушной выси прочь.
Стрелою молнии сражен,
Туда, где глух равнины стон, -
Как туча, дождь пролив, покинет небосклон,
Как гаснет свет свечи, чуть гаснет ночь,
И мотыльку конец, чуть кончен день, -
Так песнь моя, свою утратив мощь,
Поникла; отзвуки свои, как тень,
Сомкнул над ней тот голос, отдален.
Так волны - зыбкая пловца ступень, -
Журча, над тонущим сомкнутся, пенясь всклень.
К ***
Я трепещу твоих лобзаний,
Но ты не бойся. Знай:
Я сам приму весь груз страданий,
Ты ж налегке ступай.
Страшусь твоих движений, взгляда,
Но ты боишься зря:
Мне только любоваться надо
Тобой, боготворя.
Аретуза
Словно грозные стражи,
Встали горные кряжи,
Кряжи Акрокераунских гор,
Встали в тесном союзе,
Чтоб не дать Аретузе
Убежать на манящий простор.
Но она убежала
И волной разостлала
Семицветные кудри свои
И на западных склонах
В переливах зеленых
Расстелила по кручам ручьи.
Горы ей улыбались,
Сосны к ней наклонялись,
И она, лепеча как во сне,
То замедлив теченье,
То ускорив движенье,
Пробиралась к морской глубине.
Но проснулся суровый
Бог Алфей седобровый
И ударил трезубцем в ледник, -
И в горах Эвриманта
От удара гиганта
Узкий выход на волю возник.
Из рассселины горной
Сразу вырвался черный
Южный ветер, и прочь из оков,
Разбиваемых громом,
По дрожащим проемам
Побежали потоки ручьев.
И Алфей под водою
Заблистал бородою
И помчался стремглав с высоты
За беглянкой уставшей,
Но уже побежавшей
До прибрежной Дорийской черты.
"О, скорей, я слабею!
О, не дайте Алфею
Впиться пальцами в волосы мне!"
И раздвинулись воды,
Словно в час непогоды,
И укрыли ее в глубине.
И беглянка земная
Вновь помчалась, мелькая,
Словно солнечный луч золотой,
Даже в море глубоком
Не сливаясь с потоком
С горьковатой Дорийской волной.
Но за нимфою сзади
По смарагдовой глади,
Выделяясь угрюмым пятном,
Мчался бог разозленный,
Как орел, устремленный
За голубкой с подбитым крылом.
И в потоке, бурлящем
По коралловым чащам,
Мимо гор из бесцветных камней
И пещер потаенных,
Где в жемчужных коронах
Восседают владыки морей,
Унеслись они в море,
Где в цветистом узоре
Перепутались солнца лучи
И где сумрак расселин
Неестественно зелен,
Как лесная опушка в ночи,
И, вспугнув мимоходом
Под лазоревым сводом
Рыбу-молот и рыбу-пилу,
По ущелью седому
Поднялись они к дому
И остались у входа в скалу.
И сверкающей пеной
Под обрывистой Энной
Плещет двух водометов струя,
Словно подали руки
После долгой разлуки
Неразлучные сердцем друзья.
Утром, прыгнув с откоса,
У подножья утеса,
Словно дети, играют они;
И весь день среди елей
И лесных асфоделей
Беззаботно лепечут в тени;
И в глубинах Дорийских
Возле скал Ортигийских
Засыпают, колышась едва,
Словно души влюбленных
В небесах благосклонных,
Где любовь и по смерти жива.
Песнь Прозерпины
Ты, Земля, Богиня-мать,
Ты, родящая во мраке,
Чтоб могли существовать
Боги, люди, звери, злаки.
Сил целебных не жалей
Ты для дочери своей!
Ты, вскормившая росой
Всех детей земного года,
Чтобы вешнею красой
Расцвела в цветах природа,
Сил целебных не жалей
Ты для дочери своей!
Гимн Аполлона
Пока я, звездным пологом сокрыт,
Простерся спящий, сонм бессонных Ор
За мною с неба лунного следит,
Но ото сна освободит мой взор,
Чуть повелит Заря, седая мать,
Что время и Луне и снам бежать.
Взбираюсь я на купол голубой;
Я шествую по волнам и горам,
Отбросив плащ на пенистый прибой;
Я тучи зажигаю; даже там,
Где тьма пещер, зрим свет моих лучей,
И снова Гея ласки ждет моей.
Я стрелами-лучами поражу
Обман, что, Ночь любя, страшится Дня;
Я злым делам и помыслам грожу;
В сиянье, исходящем от меня,
Любовь и честь по-новому жива,
Пока не вступит Ночь в свои права.
Несу для туч, для радуг, для цветов
Я краски нежные; мой ярый жар,
Как ризой, мощью облачить готов
И звезды чистые, и лунный шар;
И все лампады Неба и Земли,
Подвластны мне, огни свои зажгли.
В полдневный час достигну я высот,
И к горизонту нехотя сойду,
И, покидая темный небосвод,
Повергну в плач вечерних туч гряду -
Но что со взором ласковым моим
Сравнится, если улыбаюсь им?
Я - Мирозданья око; им оно
Узрит свою бессмертную красу;
Искусство с жизнью мною рождено,
Целенье и прозренье я несу;
Вам песнь моя гармонию лила,
За это ей - победа и хвала.
Гимн Пана
С холмов, из темных лесов
За мной, за мной!
С перевитых потоками островов,
Где смолкает шумящий прибой,
Внимая пенью моей свирели.
Умолкли птицы в листве,
И ветер притих в тростниках,
И ящерицы в траве,
И пчелы на тминных лугах,
И смолк веселых кузнечиков голос,
И все безмолвно, как древний Тмолос,
При сладостном пенье моей свирели.
Струится Пеней полусонно,
На дол Темпейский ложится тень
От темного Пелиона,
Спеша прогнать слабеющий день,
Чтоб слушать пенье моей свирели.
И нимфы ручьев и лесов,
Силены и фавны, сильваны
Выходят на берег, услышав мой зов,
На влажные от росы поляны.
И все умолкает, как ты, Аполлон,
Когда ты внемлешь, заворожен
Напевом сладостным нежной свирели.
О пляшущих звездах пою,
Пою столетья, землю и твердь,
Титанов, свой род истребивших в бою,
Любовь, Рожденье и Смерть -
И вдруг меняю напев свирели.
Пою, как догнал я в долине Менала
Сирингу, что стала простым тростником,
Но так и с людьми и с богами бывало:
Полюбит сердце - и плачет потом.
И если не властвует ревность над вами
Иль пламень в крови не потушен годами,
Рыдайте над скорбью моей свирели.
Вопрос
Мне снился снег, засыпавший округу,
Кружащийся, как мысли, надо мной, -
Кружащим в мыслях тягостных. Но, вьюгу
Развеяв, с юга брызнуло весной,
Луга и лес взглянули друг на друга,
Омытые недавней белизной
Снегов, и ветвь склонилась над рекою,
Как я, не разбудив, над спящею тобою.
Мгновенно всю природу охватив,
Щедр на узоры, краски, ароматы,
Неистовствовал свежести порыв.
Весенний запах вереска и мяты
Был горьковат и ландыша - игрив,
Ковер травы пушился непримятый,
И тысячью бездонно-синих глаз
Фиалка феерически зажглась.
От вишен исходил такой дурман,
Как будто - выжимай вино в бутыли
Хоть нынче же - и сразу будешь пьян;
Волнующе прекрасны розы были,
Приветлив плющ, не пасмурен бурьян,
Мох мягок; ветки влажные скользили
Мне по лицу - и прелесть этой влаги
Перу не поддается и бумаге.
По дивно изменившейся тропинке
Спустись к ручью, я астры увидал
На берегу, вдоль берега - кувшинки
(Их цвет был бело-розов, желт и ал),
На листьях плыли лилий сердцевинки,
И, утомленный блеском, отдыхал
Подолгу взгляд мой в камышах прибрежных -
Неярких, и доверчивых, и нежных.
И вот я опустился на колени
Над россыпью таинственных цветов
И начал рвать их - в буйности весенней,
В хаосе жизни, в прелести лугов
Под солнцем сна расцветшие растенья -
Пусть на мгновенья... Вот букет готов,
Но весь трепещет, рвется прочь из рук:
Он другу собран в дар. - А кто мне друг?
Лето и зима
Был ослепительный июньский день.
Тревожить воду ветру было лень.
На горизонте громоздились кучи
Плавучих гор - серебряные тучи.
И небосклон сиял над головой
Бездонною, как вечность, синевой.
Все радовалось: лес, река и нивы.
Поблескивали в роще листья ивы.
И шелестела в тишине едва
Дубов столетних плотная листва...
Была зима - такая, что с ветвей
Комочком белым падал воробей.
Закованные в ледяные глыбы,
В речных глубинах задыхались рыбы.
И до сих пор не замерзавший ил
В озерах теплых, сморщившись, застыл.
В такую ночь в печах пылало пламя,
Хозяин с домочадцами, с друзьями
Сидел и слушал, как трещит мороз...
Но горе было тем, кто гол и бос!
Башня голода
Опустошенный город стал могилой.
А жившие здесь люди в старину
Его считали колыбелью милой.
И горек вид крушенья. В вышину
Взметнулась Башня голода - темница
Среди темниц. За тяжкую вину
Преступный сброд во мраке их томится.
И кровь он знал, и деньги, и простор,
А ныне цепь, да хмурых стражей лица,
Да жизнь - как дотлевающий костер.
И все - кресты и золотые шпили,
Дворцы и храмы, мраморный декор
Роскошных зданий в итальянском стиле, -
Все меркнет рядом с Башней. Оттого
Они поодаль жмутся. Так в могиле
Лежит скелет, но чье-то колдовство
Свершается, и вот он, страшный, голый,
Идет в толпу красавиц - для чего?
Чтоб видели, что жизнь, и смех веселый,
И красота, и нежность их тепла -
Все, все уйдет, пока резец тяжелый
Не превратит в скульптуру их тела.
Аллегория
Их адаманта смутного портал
Зияет на дороге бытия,
Которой рок идти предначертал;
Вокруг, вражды извечной не тая,
Ярятся тени, словно между скал
Клубятся тучи, буйны и густы,
И воспаряют к вихрям высоты.
Проходят многие своей стезей,
Не зная, что теней (...)
Идет за каждым - даже там, где рой
Умерших нового пришельца ждет;
Иные остановятся порой
И пристально глядят на мрачный вход,
Да и они узнают лишь одно:
Что от теней спастись им не дано.
Странники мира
Светлокрылая звезда!
Неужели никогда
Не находишь ты гнезда
И летишь поныне?
Молви, месяц-нелюдим!
Бесприютный пилигрим,
Странствуя путем своим,
Ты грустишь поныне?
Ищешь, ветер, ты во мгле,
Нет ли места на земле,
Хоть на ветке, хоть в дупле,
Хоть в морской пучине.
Минувшие дни
Как тень дорогая умершего друга,
Минувшие дни
Приходят к нам с лаской в минуты досуга;
Надежд невозвратных в них блещут огни.
Любви обманувшей, мечты невозможной;
Как смутные призраки, с лаской тревожной
Приходят к нам прошлого дни.
Как сны золотые пленительной ночи,
Минувшие дни
На миг лишь один устремляют к нам очи,
И так же, как сны, нам отрадны они.
В них самая мука нежнее, чем счастье;
Как солнечный свет после мрака ненастья,
Нам дороги прошлые дни.
Приходите к нам из пучины забвенья,
Минувшие дни.
Взирая на вас, мы полны сожаленья:
Вы снова умчитесь, - мы снова одни.
И как мы над трупом ребенка рыдаем,
Мы смех наш минутный слезой провожаем,
Погибшие прошлые дни!
Доброй ночи
"Доброй ночи?" В самом деле?
Нет! Останься до утра!
Ангел милый, неужели
Расставаться нам пора?
"Доброй ночи?" Слово чести,
До разлук я не охочь;
Доброй - разве что из лести
Назову такую ночь!
Ведь сердцам, что пламенели
С ночи до зари сам-друг,
"Доброй ночи!" в самом деле
И сказать-то недосуг!
Время
Безбрежный океан земной печали,
О Время, Время, кто тебя постиг?
Чьих огорчений волны не качали,
Померкшие от вечных слез людских?
Потом, наскучив жалкою добычей,
Ужасен в шторм и вероломен в штиль,
Объемля человеческую боль,
Вдруг исторгает то бугшприт, то киль
Пучины сокрушительный обычай!
О Времени безжалостный прибой,
Еще кто будет поглощен тобой?
Беглецы
Шторм ломит стены,
Пляшет пена,
Сверкают стрелы,
Бьет град белый -
Прочь!
Пучина в кипенье,
Гром, в исступленье
Лео голову клонит,
Колокол стонет -
Прочь!
Океан и земля -
Обломки корабля.
Птица, зверь, человек, гад -
Все от бури спешат -
Прочь!
- "Рулевого нет
И мачты нет!.."
Кричит он; "Сейчас
Им нас
Не вернуть!"
И она: "Плывем!
Греби веслом!..
Пусть смерть и град
Море дробят -
В путь!"
И от башен, со скал
Синий взрыв маяка,
И пушка погонь
Красный огонь
Спешит вздуть...
И: "Боишься ты?" И: "Боишься ты?"
И: "Видишь ты?" И: "Видишь ты?"
И: "Разве вольные не плывем
Над странной бездной вдвоем,
Я и ты?"
Парусом укрыты,
Объятием слиты,
Шепчутся влюбленно
Средь разъяренной
Темноты.
А в замке пустом -
Побитым псом
Трясется жених,
Бледен и тих
От стыда.
Смерти грозный двойник,
Встал на башне старик -
Отец... С испугом
Жмутся друг к другу
Земля и вода.
И последний, кем горд
Угасший род.
Ждет проклятье, каких отец
Не шлет
Никогда.
Пусть отошли в былое страсти -
Еще покуда в нашей власти
Их след в сознанье сохранять -
Так сон и явь нельзя разнять.
К чему рыдать? К чему рыдать?
Один твой взгляд, одно движенье
Едва поймав, воображенье
Мир воссоздаст в одно мгновенье.
Сжигай меня - я рад сгореть -
Лишь нынешней останься впредь.
Смотри, упали сна оковы,
Цветы опять свежи и новы,
И роща дивно зелена.
Мир движут небо и волна,
А нам любовь и жизнь дана.
Превратность
Цветок чуть глянет - и умрет.
Проживши день всего;
Мираж восторга нам сверкнет,
Глядишь и нет его.
Непрочен счастия привет:
Во тьме ночной житейских бед
Он - беглых молний свет.
Как красота души хрупка,
Как редок дружбы смех,
И как в любви нас ждет тоска
За краткий миг утех!
Но пусть восторг промчится сном, -
Всегда мы то переживем,
Что мы своим зовем!
Пока лазурны небеса,
Покуда ясен день,
Пока блестит цветов краса
И медлит скорби тень, -
Мгновенья быстрые считай,
Отдайся райским снам, мечтай,
Пробудишься - рыдай!
Государственное величие
Без вдохновенья боя и труда,
Без доблести, без счастья и без славы
Пасутся подъяремные стада, -
И чужды им певучие октавы,
И, зеркало завесив от стыда,
Молчит Искусство, и мельчают Нравы.
Привычка к рабству мысли их тиранит;
Дыханьем осквернив небесный свод,
Их род бесчисленный в забвенье канет,
А человеком станет только тот,
Кто властелином над собою станет,
Своим престолом разум стать принудит,
И свергнет страхов и мечтаний гнет,
И лишь самим собой всегда пребудет.
Вечер
Ponte al Mare, Pisa
День закатился. Ласточки уснули.
Шныряют в серой мгле нетопыри.
Гулять выходят жабы. В смутном гуле
Слились все звуки. Тусклый свет зари
Погас на кровлях. Тень легла ночная,
И в летнем сне недвижна зыбь речная.
Нет сырости и в поздний этот час,
Трава суха, на листьях ни росинки.
Сухой и легкий ветер всякий раз
Вздымает пыль, соломинки, былинки,
Закружится и стихнет, и одна
По улицам блуждает тишина.
Домов, церквей, оград изображенья
В себе колышет и несет вода.
В недвижном беспокойстве отраженья
Дрожат, не исчезая никогда.
Взгляни на эту зыбь, на эти стены:
Ты стал другим, они же неизменны.
И сизые над бездной облака,
Где солнце, скрывшись, новой ждет Авроры,
Они - как груда гор издалека,
Но множатся и мчатся эти горы.
А там, в пространстве, синем, как вода,
Уже горит вечерняя звезда.
Азиола
"Ты слышал голос Азиолы? Это
Она кричит, должно быть, рядом где-то", -
Сказала Мэри. Мы в беззвездный мрак
Глядели долго, свеч не зажигая.
Тут мне подумалось: "Соседка? Кто ж такая?"
И я спросил: "Ну, что еще за Азиола?"
И неожиданно обрел покой:
Здесь не было подвоха иль укола,
Здесь не было насмешки никакой;
Ведь Мэри молвила с улыбкой (о, плутовка!):
"Кричит сова! Пушистенькая совка!"
Печальная колдунья Азиола,
В вечерней музыке своей тоски
Тревога рощ, ручьистый голос дола:
Ни лютни звон, ни птичьи голоски
Моей души вот так не задевали,
Нет, сладостней не ведал я печали!
И с тех пор, во сне и наяву,
Люблю я возглас грусти изначальной
И Азиолу - милую сову -
Пушистую. И крик души печальной!
Опошлено слово одно
И стало рутиной.
Над искренностью давно
Смеются в гостиной.
Надежда и самообман -
Два сходных недуга.
Единственный мир без румян -
Участие друга.
Любви я в ответ не прошу,
Но тем беззаветней
По-прежнему произношу
Обет долголетний.
Так бабочку тянет в костер
И полночь - к рассвету,
И так заставляет простор
Кружиться планету.
Завтра
О, где ты, утро завтрашнего дня?
Седой старик и юноша влюбленный,
В душе и радость и печаль храня, -
Все ждут твоей улыбки благосклонной.
Но всякий раз, неотвратим, как тень,
Сегодняшний тебя встречает день.
Разобьется лампада,
Не затеплится луч.
Гаснут радуг аркады
В ясных проблесках туч.
Поломавшейся лютни
Кратковременный шум.
Верность слову минутней
Наших клятв наобум.
Как непрочны созвучья
И пыланье лампад,
Так в сердцах неживучи
Единенье и лад.
Рознь любивших бездонна,
Как у стен маяка
Звон валов похоронный
Над душой моряка.
Минут первые ласки,
И любовь - из гнезда.
Горе жертвам развязки.
Слабый терпит всегда.
Что ж ты плачешь и ноешь,
Что ты, сердце, в тоске?
Не само ли ты строишь
Свой покой на песке?
Ты - добыча блужданий,
Как над глушью болот
Долгой ночью, в тумане,
Птичьей стаи полет.
Будет время, запомни,
На осенней заре
Ты проснешься бездомней
Голых нив в ноябре.
Магнетизируя больного
"Спи же, спи! Забудь недуг.
Я лба коснусь рукой -
В твой мозг сойдет мой дух.
Я жалостью овею грудь;
Вот - льется жизнь струей
С перстов, и ты укрыт за ней,
Запечатлен от боли злой.
Но эту жизнь не сомкнуть
С твоей.
Спи же, спи! Я не люблю
Тебя, но если друг,
Убравший так мою
Судьбу цветами, как полна
Твоя шипами, вдруг,
Как ты, потерян, не моей
Рукой заворожен от мук,
Как мною ты, - душа скорбна
С твоей.
Спи, спи сном мертвых или сном
Не бывших! Что ты жил,
Любил - забудь о том;
Забудь, что минет сон; не помни,
Что мир тебя хулил;
Забудь, что болен, юных дней
Забудь угасший дивный пыл;
Забудь меня - быть не дано мне
Твоей.
Как облако, моя душа
Льет дождь целебных слез
Тебе, увядший цвет, дыша
Немою музыкой сквозь сны,
Благоуханьем слез
Покоя мозг, ведя назад
В грудь молодость, что мрак унес.
Ты мной до самой глубины
Объят.
"Заворожен. Что, легче ль вам?"
"Мне хорошо, вполне", -
Ответил спящий сам.
"Но грудь и голову лечить
Чем можно не во сне?"
"Убийственно целенье, Джен.
И, если жить все ж надо мне, -
Не искушай меня разбить
Мой плен".
К Джейн с гитарой
Ярко блещут Стожары,
Несказанная в небе сияет
Луна.
Звонко пенье гитары,
Но лишь с голосом Джейн оживает
Струна.
Неба мрак серебристый
Лунно-звездные нежно согрели
Лучи;
Дарит голос твой чистый
Душу струнам, чьи мертвенны трели
В ночи.
Звездный свет, замирая,
Хочет видеть луны золотую
Красу;
Лист не дрогнет, вбирая
Гармонических струн неземную
Росу.
Звук летит окрыленный,
Раскрывая в ночное молчанье
Окно,
В этот мир отдаленный,
Где любовь, лунный свет и звучанье -
Одно.
Эпитафия
Здесь двое спят, чья жизнь была одно,
Ведь в памяти им вместе быть дано.
При жизни розно кровь текла в телах -
Да будет не делим их общий прах.
Островок
Островок лесистых склонов,
Белоснежных анемонов,
Где, фиалковую тень
Влажной свежестью колыша,
Дремлет лиственная крыша;
Где ни дождь, ни ветер синий
Не тревожат стройных пиний;
Где царит лазурный день;
Где, поверх блаженных гор,
Что до плеч в жемчужной пряже,
Смотрят облачные кряжи
В синеву живых озер.
Песня
Тоскует птица о любви своей,
Одна в лесу седом.
Крадется холод меж ветвей,
Ручей затянут льдом.
В полях живой травинки не найдешь,
Обнажены леса.
И тишину колеблет только дрожь
От мельничного колеса.
НЕДАТИРОВАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ, ФРАГМЕНТЫ
Любовь, Желанье, Чаянье и Страх
...И многих ранило то сильное дитя,
Чье имя, если верить, Наслажденье;
А близ него, лучом безмерных чар блестя,
Четыре Женщины, простершие владенье
Над воздухом, над морем и землей,
Ничто не избежит влиянья власти той.
Их имена тебе скажу я:
Любовь, Желанье, Чаянье и Страх,
Всегда светясь в своих мечтах,
В своей победности ликуя
И нас волненьями томя,
Они правители над теми четырьмя
Стихиями, что образуют сердце,
И каждая свою имеет часть,
То сила служит им, то случай даст им власть,
То хитрость им - как узенькая дверца,
И царство бедное терзают все они.
Пред сердцем - зеркалом Желание играет,
И дух, что в сердце обитает,
Увидя нежные огни,
Каким-то ликом зачарован
И сладостным хотеньем скован,
Обняться хочет с тем, что в зеркале пред ним,
И, заблуждением обманут огневым,
Презрел бы мстительные стрелы,
Опасность, боль со смертным сном,
Но Страх безгласный, Страх несмелый
Оцепеняющим касается копьем,
И, как ручей оледенелый,
Кровь теплая сгустилась в нем:
Не смея говорить ни взглядом, ни движеньем,
Оно внутри горит надменным преклоненьем.
О, сердце бедное, как жалко билось ты!
Меж робким Страхом и Желаньем!
Печальна жизнь была того, кто все мечты
Смешал с томленьем и терзаньем:
Ты билось в нем, всегда, везде,
Как птица дикая в редеющем гнезде.
Но даже у свирепого Желанья
Его исторгнула любовь,
И в самой ране сердце вновь
Нашло блаженство сладкого мечтанья,
И в нежных взорах состраданья
Оно так много сил нашло,
Что вынесло легко все тонкие терзанья,
Утрату, грусть, боязнь, все трепетное зло.
А там и Чаянье пришло,
Что для сегодня в днях грядущих
Берет взаймы надежд цветущих
И блесков нового огня,
И Страх бессильный поскорее
Бежать, как ночь бежит от дня.
Когда, туман с высот гоня,
Заря нисходит пламенея, -
И сердце вновь себя нашло,
Перетерпев ночное зло.
Четыре легкие виденья
Вначале мира рождены,
И по решенью Наслажденья
Дано им сердце во владенье
Со дней забытой старины.
И, как Веселый лик Весны
С собою ласточку приводит,
Так с Наслажденьем происходит,
Что от него печаль и сны
Нисходят в сердце, и с тоскою
Оно спешит за той рукою,
Которой было пронзено,
Но каждый раз, когда оно,
Как заяц загнанный, стремится
У рыси в логовище скрыться,
Желанье, Чаянье, Любовь
И Страх дрожащий, вновь и вновь,
Спешат, - чтоб с ним соединиться.
Джиневра
Испугана, бледна, изумлена,
Как тот, кто видит солнце после сна,
Из комнаты идя походкой шаткой,
Где смертной был он скован лихорадкой, -
Ошеломленной спутанной мечтой
Беспомощно ловя неясный рой
Знакомых форм, и ликов, и предметов,
В сиянии каких-то новых светов, -
Как бы безумьем странных снов горя,
Джиневра отошла от алтаря;
Обеты, что уста ее сказали,
Как дикий звон, донесшийся из дали,
Врывались в помрачненный мозг ее,
Качая разногласие свое.
Так шла она, и под вуалью брачной
Прозрачность щек вдвойне была прозрачной,
И алость губ вдвойне была красна,
И волосы темнее: так луна
Лучом темнит; сияли украшенья,
Горели драгоценные каменья,
Она едва их видела, и ей
Был тягостен весь этот блеск огней,
Он в ней будил неясное страданье,
Ее томил он хаосом сиянья.
Она была пленительна, луна
В одежде светлых туч не так нежна;
Горел огонь в ее склоненном взоре,
И бриллианты в головном уборе
Ответным блеском, в искристых лучах,
На мраморных горели ступенях
Той лестницы, что, зеркалом для взора,
Вела к простору улиц и собора;
И след ее воздушных нежных ног
Стирал тот блеск, минутный тот намек.
За ней подруги светлой шли толпою,
Одни, тайком казняся над собою,
Завистливой мечтой к тому скользя,
Чему совсем завидовать нельзя;
Другие, полны нежного участья,
Лелеяли мечту чужого счастья;
Иные грустно думали о том,
Что скучен, темен их родимый дом;
Иные же мечтали с восхищеньем
О том, что вечно ласковым виденьем
Пред девушкой неопытной встает,
Ее от неба ясного зовет,
От всех родных, куда-то вдаль, к туману,
К великому житейскому обману.
Но все они ушли, и, в забытьи,
Глядя на руки белые свои,
Она стоит одна в саду зеленом;
И светлый воздух полон странным звоном,
Беснуяся, кричат колокола,
Их музыка так дико-весела.
Насильственно берет она вниманье,
Лазурное убито ей молчанье;
Она была как тот, кто, видя сон,
Во сне постиг, что спит и грезит он
И лишь непрочно предан усыпленью, -
Как вдруг пред ней, подобный привиденью,
Антонио предстал, и, как она,
Он бледен был; в глазах была видна
Обида, скорбь, тоска, и он с укором,
Невесту смерив пылким гордым взором,
Сказал: "Так что же, так ты мне верна?"
И тотчас же, как тот, кто ото сна
Был резко пробужден лучом жестоким
И светом дня мучительно-широким
С дремотною мечтою разлучен,
И должен встать, и позабыть свой сон, -
Джиневра на Антонио взглянула,
Сдержала крик, с трудом передохнула,
Кровь хлынула ей к сердцу, и она
Сказала так, прекрасна и бледна:
"О, милый, если зло или сомненье,
Насилие родных иль подозренье,
Привычка, время, случай, жалкий страх,
Иль месть, иль что-нибудь в глазах, в словах
Способны быть для нас змеиным взглядом
И отравить любовь горячим ядом,
Тогда, - тогда с тобой не любим мы -
И если гроб, что полон душной тьмы,
Безмолвный гроб, что тесно обнимает
И жертву у тирана отнимает,
Нас разлучить способен, о, тогда
С тобой мы не любили никогда".
"Но разве миг, спеша за мигом снова,
К Герарди, в тишину его алькова,
Тебя не увлечет? Мой темный рок
В твоем кольце не видит ли залог, -
Хотел сказать он, - нежных обещаний,
Нарушенных, расторгнутых мечтаний".
Но, золотое сняв с себя кольцо
И не меняя бледное лицо,
Она сказала с грустью неземною:
"Возьми его в залог, что пред тобою
Я буду, как была, всегда верна,
И наш союз порвет лишь смерть одна.
Уж я мертва, умру через мгновенье,
Колоколов ликующее пенье
Смешается с напевом панихид,
Их музыка - ты слышишь? - говорит:
"Мы это тело в саван облекаем,
Его от ложа к гробу отторгаем".
Цветы, что в брачной комнате моей
Рассыпаны, во всей красе своей,
Мой гроб собой украсят, доцветая,
И отцветет фиалка молодая
Не прежде, чем Джиневра". И, бледна,
Она своей мечтой побеждена,
В груди слабеет голос, взор туманен,
И самый воздух вкруг нее так странен,
Как будто в ясный полдень - страх проник,
И вот она лишь тень, лишь смутный лик:
Так тени из могил и так пророки
Об ужасах, - которые далеки,
Но к нам идут, - вещают. И, смущен,
Как тот, кто преступленьем отягчен,
Как тот, кто под давлением испуга,
Оговорив товарища и друга,
В его глазах упрек не прочитав,
Дрожит пред тем, пред кем он так не прав,
И в приговоре с ним хотел бы слиться,
Раз приговор не может измениться, -
Антонио, робея, ищет слов,
Но вот раздался говор голосов,
Он отошел, другие к ней подходят,
И во дворец ее, дивясь, уводят,
С ней девушки о чем-то говорят,
Она меняет пышный свой наряд,
Они уходят, медля у порога,
Ей надо отдохнуть теперь немного,
И вот, раскрыв глаза, лежит она,
В слабеющем сиянии бледна.
День быстро меркнет с ропотом чуть слышным,
И гости собрались в чертоге пышном;
Сияет красота вдвойне светлей
Под взором зачарованных очей,
И, на себе влюбленность отражая,
На миг она живет в них блеском Рая.
Толпа спокойней, чем безмолвный лес,
Где шепчет лишь любовь средь мглы завес;
Вино горит огнем в сердцах остывших,
А для сердец, свой жар с другими сливших,
Поют с волшебной негой голоса,
Им, детям солнца, музыка - роса:
Здесь многие впервые вместе будут,
Но, разлучась, друг друга не забудут,
Пред многими здесь искрится звезда,
Что раньше не горела никогда,
Очарованье вздоха, слова, взгляда,
Власть юности, рассветная услада;
Разорван жизни будничной покров, -
И как весь мир, стряхнув оковы снов,
Когда землетрясенье наступает,
Ликует и беды своей не знает,
И ветер, над цветами прошептав,
Их аромат роняет между трав,
И шар земной в восторге пробужденья
Во всех сердцах рождает наслажденье,
Ликуют горы, долы и моря,
Сияньем ослепительным горя,
Как будто бы грядущее с минувшим
Сошлись в одном мгновении сверкнувшем, -
Так у Герарди пиршественный зал
Огнями и веселием блистал,
Но кто-то, взоры вкруг себя бросая,
Промолвил вслух: "А где же молодая?"
Тогда одна из девушек ушла,
И, прежде чем, как вестник дня, - светла,
Она придет, среди гостей молчанье
Возникло красноречьем ожиданья,
Сердца, еще не видя красоту,
Уж полны ей и ткут свою мечту;
Потом в сердцах возникло изумленье,
И страх за ним восстал, как привиденье;
От гостя к гостю шепот долетел,
И каждый, услыхав его, бледнел,
Все громче он и громче становился,
И вот Герарди меж гостей явился,
Печалью показной исполнен он,
Кругом рыданье, слышен чей-то стон.
Что ж значит скорбь, - как саван распростертый?
Увы, они нашли Джиневру мертвой,
Да, мертвой, если это смерть - лежать
Без пульса, не вздыхать и не дышать,
Быть белою, холодной, восковою,
С глазами, что как будто над собою
Смеются мертвым светом без лучей,
Стеклянностью безжизненных очей.
Да, мертвой, если это смерть - дыханье
Землистое и льдистый свет, молчанье,
И в страхе дыбом волосы встают,
Как будто дух чумы нашел приют
Вот тут, вот здесь, и в мертвенном покое
Глухой земле он отдает земное,
За быстрой вспышкой вдруг приводит мглу.
За блеском дым рождает и золу:
Ночь мысли так нас тесно обнимает,
Что наша мысль о смерти нашей знает
Лишь то, что может знать о жизни сон,
Который умер, прежде чем рожден.
Пир свадебный - отрада так обманна -
Стал похоронным празднеством нежданно;
С тяжелым сердцем, взор склонивши свой,
Печально все отправились домой;
И слезы неожиданные лили
Не только те, кто мертвую любили,
Во всех сердцах открылся их родник,
Затем что никогда уж этот лик
Пред ними в красоте своей не встанет,
Улыбкой грусть в их сердце не обманет.
Над пиршеством покинутым огни
То здесь, то там светились, и они
В пустом унылом зале освещали
Как бы туман густеющей печали,
Как будто бы, людской покинув ум,
Проникла в воздух тяжесть темных дум.
Еще с Герарди медлили иные,
Друзья умершей, ее родные,
И тупо утешенья слушал он,
В которых не нуждался: не зажжен
Любовью был в нем дух, и лишь смущенье
Он чувствовал, лишь страх, не огорченье,
Их шепотом зловещим смущена,
Еще как бы полнее тишина;
Одни из них беспомощно рыдали,
Другие в тихой медлили печали
И плакали безмолвно, а иной,
Склонясь к столу и скован тишиной,
Вдруг вздрагивал, когда из коридоров,
Из комнат, где сияньем скорбным взоров
Подруги обнимали мертвый лик,
Внезапно раздавался резкий крик,
И свечи в ветре дымно трепетали,
Огнем как бы ответствуя печали;
Раздался звон, глухой, как гул псалмов,
Священники пришли на этот зов
И вновь ушли, увидев, что могила
Все прегрешенья мертвой отпустила,
И плакальщиц тогда явился рой,
Чтоб над Джиневрой плакать молодой.
Похоронный гимн
Бежала старая зима,
К пустыням гор в бессилии сокрылась,
Где холод, свист ветров и тьма,
И к нам весна в лучах звезды спустилась,
В лучах звезды, что дышит над водой.
Непобедимо-молодая,
Своей игрою золотой
Рубеж зимы и ночи отдвигая;
Но, если воздух, травы и вода
Явлению весны не рады,
Джиневра юная, тогда
И мы в тебе не видели отрады!
О, как тиха и холодна
На ложе радости она!
Ты ступишь шаг - увидишь саван белый,
Ты ступишь два - и гроб перед тобой,
И шаг еще - к могиле роковой,
И шаг еще - куда? Дрожа, несмелый,
Ты видишь, что рукой умелой
Пробито сердце черною стрелой.
Пред тем как раз еще моря и мысы
Обнимет солнце - трепещи и жди, -
В тиши шурша, чудовищные крысы
Совьют гнездо в ее груди,
И в волосах, что цвет хранят червонца,
Слепые черви будут пировать,
Покуда солнце царствует как солнце,
Джиневра будет спать и спать.
Повстречались не так...
Повстречались не так, как прощались,
То, что в нас, непостижно другим,
Мы свободно с тобой расставались,
Но сомнением дух наш томим.
Вот, мы скованы мигом одним.
Этот миг отошел безвозвратно,
Как напев, что весной промелькнул,
Как цветок, что расцвел ароматно,
И как луч, что на влаге сверкнул
И на дне, в глубине, утонул.
Этот миг от времен отделился,
Он был первый отмечен тоской,
И восторг его с горечью слился,
- О, обман, для души - дорогой!
Тщетно ждать, что настанет другой.
Если б смерть мою мысли скрывали,
О, уста дорогие, от вас,
Вы отказывать в ней бы не стали,
Вашей влаги вкусивши сейчас,
Умирая, ласкал бы я вас!
Сонет к Байрону
(Я боюсь, что эти стихи не понравятся вам, но)
Когда бы меньше почитал я вас,
От Зависти погибло б Наслажденье;
Отчаянье тогда б и Изумленье
Над тем умом смеялись бы сейчас,
Который, - как червяк, что в вешний час
Участвует в безмерности цветенья, -
Глядя на завершенные творенья,
Отрадою исполнен каждый раз.
И вот, ни власть, что дышит властью Бога,
Ни мощное паренье меж высот,
Куда другие тащатся убого, -
Ни слава, о, ничто не извлечет
Ни вздоха у того, кто возвращает:
Червяк, молясь, до Бога досягает.
Отрывок о Китсе,
который пожелал, чтоб над его могилой написали:
"Здесь тот, чье имя - надпись на воде".
Но, прежде чем успело дуновенье
Стереть слова, - страшася убиенья,
Смерть, убивая раньше все везде,
Здесь, как зима, бессмертие даруя,
Подула вкось теченья, и поток,
От смертного застывши поцелуя,
Кристальностью возник блестящих строк,
И Адонаис умереть не мог.
Дух Мильтона
...Дух Мильтона явился мне сейчас, -
И лютню снял с густого древа жизни,
И громом сладкозвучия потряс
Людишек, презирающих людей,
И кровью обагренные престолы,
И алтари, и крепости, и тюрьмы...
Лавр
- О, по какому праву, дерзновенный,
Свое чело венцом ты осенил?
Не для тебя, ущербный и забвенный,
Он предназначен - для иных светил!
Кто навестил в ее Эдеме Славу,
Кто сызмальства к избранникам причтен,
Тот лаврами украсился по праву,
А ты в толпе исчезнуть осужден!
- О друг, пойми: венец ношу я ложный.
Не он был знаком славы непреложной.
Бессмертный Мильтон не его стяжал...
Мой лавр отравлен. Лист его холодный
Надежд прекрасных много возбуждал,
Но каждая из них была бесплодной!
К Италии
Как для ночей - зари явленье,
Как ветер северный - для туч,
Как быстрый бег землетрясенья -
Для задрожавших горных круч,
Так ты, Италия, навеки
Живи в свободном человеке.
Комната Римлянина
В пещере, скрытой под листвою,
Возлюбленного нежно жди;
Под этой бледною луною
Все дышит кроткой тишиною,
И нет ни облачка. Гляди!
В пирах зловещих, в низкой неге
Когда-то Римлянин здесь жил;
Где вьются дикие побеги,
Там дьявол жертву сторожил...
Тень Ада
Прекрасный ангел златокрылый
Пред троном Судии предстал:
Стопы и длани кровь багрила,
Взор обезумевший блуждал.
Он известил Отца и Сына,
Что бытия мрачна картина,
Что Сатана освобожден
И что несметный легион
Бесов пустил по свету он...
Он смолк - и странный звук раздался,
То вкрадчивый, то сладкий звук,
Как веяние крыл вокруг,
И свет лампад заколебался -
Лампад, что светят над людьми
У лиц Архангелов семи.
Песня ирландца.
Стихотворение опубликовано в 1810 г. в совместном сборнике
стихотворений Перси Биши Шелли и его сестры Элизабет. Это не единственное
выступление поэта в поддержку борьбы ирландского народа за свободу своей
страны. У него даже было намерение писать историю Ирландии.
Эрин - Ирландия.
Республиканцам Северной Америки.
Котопахи - действующий вулкан.
К Ирландии.
Стихотворение впервые опубликовано лишь в 1907 г.
Монолог Вечного Жида.
Вечный Жид - персонаж многих средневековых легенд. Осужден на вечное
скитание за то, что, по одной версии, глумился над Иисусом, по другой -
ударил его на пути к месту распятия.
К... (Гляди, гляди...)
Стихотворение написано, когда угасла любовь Шелли к его первой жене
Харриэт и наступила счастливая пора влюбленности в Мэри Годвин, ставшую его
второй женой. Мэри Годвин - дочь известного писателя Вильяма Годвина
(1756-1836), оказавшего большое влияние на Шелли своей книгой
"Общественная справедливость", и писательницы Мэри Вулстонкрафт (1759-1797),
автора книги "В защиту человеческих прав". Мэри Годвин (Шелли) - автор
знаменитого романа "Франкенштейн".
Стансы.
Стихотворение посвящено разрыву с первой женой и разлуке с детьми.
К Харриэт.
Харриэт Вестбрук - первая жена Перси Биши Шелли.
Изменчивость.
В ранней юности Шелли был весьма склонен к пессимизму и часто
предавался размышлениям о смерти. См. "О смерти", "Летний вечер на
кладбище".
Летний вечер на кладбище.
В июле 1815 г. Шелли по совету врача совершил путешествие по Темзе, во
время которого и было написано это стихотворение. Вордсворту.
Стихотворение написано как отклик на поэму Вордсворта "Прогулка".
Уильям Вордсворт (см. прим. к поэме "Атласская колдунья") - один из
выдающихся поэтов эпохи романтизма, на которого, тем не менее, нередко
нападали его более молодые современники за то, что с течением времени он из
вольнолюбца, с надеждой взиравшего на Французскую революцию, превратился в
консерватора, то есть отрекся от революции.
Чувства республиканца при падении Наполеона.
См. предисловие.
Гимн интеллектуальной красоте.
К. Бальмонт справедливо считал, что это стихотворение одно из важнейших
в творчестве Шелли и дает основания для сближения философии Шелли с
философией, в первую очередь, Плотина: "По представлениям Плотина, Бог есть
Высшее Благо и Высшая Красота. Космический Разум прекрасен, ибо он образ
Бога. Мир прекрасен, ибо он образ Разума. Космический Разум, Мировая Душа и
Мировое Тело - три Высшие Красоты. Когда мы созерцаем красивое, мы делаемся
красивыми, но, чтобы созерцать Высшую Красоту, нужно сделать свое внутреннее
"я" изваянием: закрыть глаза тела и воскресить живущее в нас видение,
которым обладают все, но которое развивают немногие. Миросозерцание Шелли,
так же как миросозерцание современной теософии, весьма близко к этой схеме".
Согласно воспоминаниям Мэри Шелли, стихотворение было написано вскоре
после знакомства с Джорджем Г. Байроном на берегу Женевского озера и под
непосредственным впечатлением образа Сен-Пре из "Новой Элоизы" Жан-Жака
Руссо (1712-1778).
Лорду-канцлеру.
Впервые стихотворение было опубликовано лишь в 1839 г. В октябре 1816
г. покончила с собой первая жена Шелли, и в марте того же года он был лишен
родительских прав в отношении детей от этого брака. Тогда же ему стало
известно, что лорд-канцлер выразил желание отнять у него и сына от второй
жены Мэри. Решение основывалось на том, что Шелли в своих произведениях
высказывал отрицательное отношение к обязательности брачного института и
осуждение установленных форм христианства, и было совершенно произвольным,
потому что подобные взгляды высказывались далеко не одним Шелли и они не
нарушали законов страны.
...Которая из праха вновь восстала... - Речь идет о "Звездной
палате", высшем суде в Англии в XV-XVII вв. Упразднена во время буржуазной
революции (1641 г.).
...Твоей слезой - она тот самый жернов... - Образ, не раз
встречающийся у Шелли и заимствованный у В.Шекспира. С такими словами
Глостер обращается к своим убийцам в "Ричарде III".
Озимандия.
В Египте на самом деле был найден обломок статуи с именем царя -
Озимандия.
Критику.
В течение всей жизни Шелли подвергался жестоким нападкам критиков,
которые с пристальным и недоброжелательным вниманием следили не только за
его творчеством, но и за его частной жизнью.
К Нилу.
Этот сонет написан в доме поэта Ли Ханта во время дружеского
соревнования между Хаитом, Шелли и еще одним приятелем Шелли. Лучшим был
признан сонет Ли Ханта, который мы приводим в переводе В. Левика:
Нил
Он в тишине песков египетских струится, -
Так медленная мысль ползет сквозь тяжкий сон.
И вещи и века собрал и сблизил он
В их вечной сущности - и к Вечности стремится.
Тут пастухи, стада, там древняя гробница,
Громады пирамид, вонзенных в небосклон,
Тут грозный Сезострис, а там - из тьмы времен
Насмешливо глядит всевластная царица.
И дальше смерть, песок, пустыни вечный гнев,
Изнеможенный мир застыл, оцепенев,
И давит пустота, и дышит небо знойно...
Но плодоносных струй ты слушаешь напев
И мыслишь: как бы нам, чьи дни текут спокойно,
Для человечества свершить свой путь достойно.
Стансы, написанные в унынии вблизи Неаполя.
Мэри Шелли сообщала, что во время написания этого стихотворения поэт
был болен и переносил ужасные страдания, отчего пребывал в мрачном
расположении духа.
В своих примечаниях к переводу К. Бальмонт писал, что у Шелли любимой
забавой было пускать бумажные кораблики, и, когда один такой кораблик
потонул, он сказал: "Как счастлив был бы я потерпеть крушение в такой ладье;
это самая желанная форма смерти!" Несколько раз он и вправду едва не утонул.
В первый раз, когда с Мэри бежал на континент. Во второй раз, когда в
Швейцарии катался с Байроном по Женевскому озеру. В третий раз - за год до
смерти, между Ливорно и Пизой. В четвертый раз, - катаясь с Джейн Уильямс в
лодке... И все-таки он утонул.
Сонет.
Узорный не откидывай покров... - К. Бальмонт считал важным отметить,
что здесь Шелли заимствовал индийское представление о жизни как о покрове,
на котором мерцают узоры вымысла.
Я знал того... - Вероятно, Шелли имеет в виду мифического фракийского
певца Орфея, который отправился в Аид за своей умершей женой Эврндикой. Ему
было запрещено оглядываться на нее и заговаривать с ней, пока он не выйдет
на землю, однако Орфей нарушил запрет и навсегда потерял жену.
Мужам Англии.
Это стихотворение стало гимном чартистов, участников массового
политического движения пролетариата в Великобритании в 1830-1850-е гг.
Увещание.
У Шелли было пристрастие к экзотическим растениям и животным.
Ода западному ветру.
П. Б. Шелли писал: "Это стихотворение было задумано и почти целиком
написано в лесу, обрамляющем Арно, близ Флоренции, в один из тех дней, когда
этот бурный ветер, температура которого одновременно ласкает и живит,
собирает испарения, разрешающиеся осенними дождями. Они возникли, как я и
предвидел, на закате, вместе с сильными взрывами града и дождя,
сопровождаемые теми величественными явлениями грома и молнии, которые
составляют особенность Заальпийских областей. Природный факт, на который я
намекаю в конце третьей стансы, хорошо известен естествоиспытателям.
Растительность на дне моря, рек и озер находится в содружественной связи с
земной растительностью при перемене времен года и следственно подчиняется
влиянию ветров, которые их возвещают" (перевод К. Бальмонта).
Менада - участница буйных празднеств в честь бога Диониса в Древней
Греции.
Байи - известный с древних времен город близ Неаполя.
Медуза Леонардо да Винчи во Флорентийской галерее.
К. Бальмонт писал: "Стихотворение Шелли гораздо глубже и красивее, чем
находящаяся во Флоренции картина Медузы, в которой весьма мало
леонардовского. Образ Медузы был близок фантазии Шелли. Так же, как Колридж
и Эдгар По, он хорошо понимал поэзию чудовищного, змея была его любимым
животным; как он умел поэтизировать ужас, показывает его гениальная трагедия
"Ченчи".
Картина с изображением Медузы Горгоны в настоящее время произведением
Леонардо да Винчи не считается.
Философия любви.
Это стихотворение в одной из рукописных копий имеет подзаголовок
"анакреонтическое".
Наслаждение.
В оригинале называется "Рождение наслаждения".
Облако.
Подобно "Оде западному ветру", одно из хрестоматийных стихотворений
Шелли, породившее ряд подражаний. "Пантеистическая поэзия Шелли очень
родственна с поэзией космогонии, - считал К. Бальмонт. - Природные явления,
как облако, ветер, луна, не явления для него, а живые индивидуальные
сущности... Ветер у него губитель и зиждитель, Облако переходит от
нежнейшего к самому грозному... шеллиевское Облако, едва только все небо
сделается безоблачным, встает белизною и опять разрушает лазурь".
Жаворонок.
Почти все английские поэты отдали дань прославлению жаворонка. О нем
красноречиво и по-разному писали Шекспир, Вальтер Скотт, Вордсворт, Китс.
Ода свободе.
Стихотворение написано под впечатлением испанской революции весной 1820
года. В 1814 году, после падения Наполеона, происходит при помощи Англии
реставрация Бурбонов в Испании и восстановление инквизиции. Революция 1820
г. вынудила Фердинанда VII восстановить конституцию.
...рать анархистов и жрецов... - Во времена Шелли слово "анархист" было
синонимом слова "деспот".
Люций Атилий (IV в. до н.э.) - трибун республиканского Рима.
Марк Фурий Камилл (IV в. до н.э.) - трибун республиканского Рима. За
свои заслуги был прозван вторым основателем Рима.
Капитолий - один из семи холмов Рима, у подножия которого расположен
римский Форум (Рыночная площадь - лат.), где проходили народные собрания,
суд, велась торговля. На вершине холма в V в. до н.э. был построен храм
Юпитера, а на другой вершине, где располагалась римская крепость, в 269 г.
до н.э. был построен храм Юноны Монеты (Советчицы), при котором устроен
монетный двор.
Палатин - один из семи холмов Рима. В период Республики здесь были дома
знати, в дальнейшем Палатин становится местом императорских резиденций.
Скальды - древнескандинавские поэты.
Друиды - гэльские и бриттские жрецы.
Альфред Саксонец, или Альфред Великий (849-901) - англосаксонский
король, дважды спасший Англию от датчан. Покровительствовал литературе, сам
написал несколько сочинений. Известны его слова из "Завещания": "Англичане
должны быть так же свободны, как их мысли".
...Анарх, твоим не захотевший быть... - Наполеон.
Пифекуза - древнее название острова Исхии в Неаполитанском заливе.
Пелор - высокий Сицилийский мыс.
Арминий (18 до н.э. - 20 н.э.) - вождь херусков, освободитель
Германии. В 9 г. н.э. разбил армию римского полководца Вара в Тевтобургском
лесу.
К... (Я трепещу твоих лобзаний...)
К. Бальмонт небезосновательно предлагает сравнить это стихотворение со
стихотворением М.Ю. Лермонтова "Отчего":
Мне грустно, потому что я тебя люблю,
И знаю: молодость цветущую твою
Не пощадит молвы коварное гоненье.
За каждый светлый день иль сладкое мгновенье
Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.
Мне грустно... потому что весело тебе.
Аретуза.
Аретуза, в которую влюбился речной бог Алфей, спасаясь от него,
превратилась в ручей, но Алфей стал рекой, и его воды соединились с водами
Аретузы. Это один вариант греческого мифа. Согласно другому, Аретуза бежала
от Алфея по дну моря в Сицилию, и Артемида превратила ее в источник на
острове Ортигии.
...Кряжи Акрокераунские гор... - горная цепь в Эпире.
...в горах Эвриманата... - на юге Греции.
...До прибрежной Дорийской черты... - В Греции есть порожистая горная
река Дора Бальтеа, несущая свои воды в море. Однако здесь и дальше,
по-видимому, "дорийский" - синоним слова "морской", так как мать Аретузы
звали Доридой и она была морской царицей.
...Под обрывистой Энной... - горная цепь в Сицилии.
Песнь Прозерпины.
Прозерпина (Персефона) - дочь богини земного плодородия Деметры,
владычица преисподней и богиня произрастания злаков (греч. миф.). Зимой
Прозерпину похищает бог подземного царства Плутон, а весной он разрешает ей
вернуться на землю к матери, и тогда счастливая Деметра украшает землю
обильной растительностью.
Гимн Аполлона.
Аполлон - бог солнца, покровитель искусств и ремесел, изображался с
лирой.
Оры - крылатые существа, олицетворяющие время.
Гея - олицетворение земли (греч. миф.).
...Целенье и прозренье я несу... - Аполлон считался покровителем
врачевателей, а его святилище в Дельфах было знаменито оракулом,
предсказывавшим будущее.
Гимн Пана.
Пан - аркадский бог лесов и рощ, изображался со свирелью. Состязание
Аполлона и Пана, лиры и свирели, описал Овидий в книге одиннадцатой
"Метаморфоз". В этом состязании не оказалось победителя, если верить Шелли,
хотя в мифе победил Аполлон, и царь Мидас, который не признал его
победителем, был им жестоко наказан. Кстати, если бы Шелли точно следовал
мифу, то начать он должен был бы с "Гимна Пана", потому что состязание начал
Пан. В интерпретации Шелли бог Аполлон - бог индивидуальный, бог личности,
тогда как Пан - бог всего сущего, Аполлон - бог радости, Пан - бог скорби.
Тмолос и (несколькими строками ниже) Пелион - горы в Греции.
Пеней - река в Темпейской долине.
Сиринга (Сиринкс) - наяда, которую преследовал своей любовью Пан.
Сиринга была обращена в тростник, из которого Пан вырезал себе пастушескую
свирель (сиринкс). (Греч. миф.)
Вопрос.
...Над россыпью таинственных цветов... - Здесь анемоны, которых одни
считают слезами Венеры, а другие - цветами Адониса, финикийского божества
природы, олицетворяющего умирающую и воскресающую растительность. Плиний
говорил, что анемоны раскрываются тогда, когда дует ветер.
Башня Голода.
Подразумевается Пизанская башня, служившая тюрьмой. Английский поэт
более позднего времени Роберт Браунинг справедливо заметил, что Шелли спутал
Башню Гвельфов, к которой относится его описание, с Башней Голода, руины
которой находятся на Пьяцца ди и Кавальери.
Аллегория.
Тени представляются поэту вьющимися между горами облаками.
Странники мира.
Необычное для Шелли стихотворение, похожее на простенькую народную
песенку.
Минувшие дни.
Не исключено, что это стихотворение - литературная предтеча знаменитого
цикла английского поэта Альфреда Теннисона "In Memoriam", посвященного его
погибшему другу.
Беглецы.
Возможно, в основе стихотворения воспоминания о бегстве с Мэри Годвин
(Шелли) во Францию.
Перевод А. Кочеткова хранится в РГАЛИ (Шуман. Три баллады для
декламации. Фонд 2189, опись 1, единица хранения 53) и публикуется,
по-видимому, впервые. К сожалению, пропущены четыре последние строки в
третьей строфе.
Вечер.
В этом стихотворении пятая строка третьей строфы в оригинале
недописана.
Азиола.
В английской традиции сова - птица зловещая. (Кстати, не только в
английской. Плиний говорил, что сова есть истинное чудовище ночи.) Шелли и
здесь нарушает традицию, обращаясь к сове с нежностью.
Опошлено слово одно...
Первое стихотворение П. Б. Шелли, переведенное на русский язык и,
по-видимому, переводившееся гораздо чаще других произведений английского
поэта.
Магнетизируя больного.
Джейн (Джен) Уильямс, жена капитана Уильямса, утонувшего вместе с
Шелли, умела погружать поэта в сон и тем самым избавлять от жестоких
невралгических болей. Когда она в первый раз усыпила его, то спросила, что
может его излечить, и он ответил ей: "То, что излечило бы меня, то и убило
бы".
К Джейн с гитарой.
Шелли подарил Джейн Уильямс гитару и написал это стихотворение.
Островок.
К. Бальмонт назвал это стихотворение "нежной камеей".
Любовь, желанье, чаянье и страх.
Не исключено, что на это стихотворение оказала влияние итальянская
средневековая поэзия, явление естественное для западноевропейского
романтизма.
Джиневра.
В 1400 году, Джиневра Амиери, влюбленная в Антонио Рондинелли, была
против воли выдана замуж за некоего Аголанти. Четыре года спустя она впала в
каталепсию и была заживо похоронена. Когда же она очнулась и возвратилась к
своему мужу, он принял ее за привидение и прогнал. Джиневра нашла прибежище
у своего первого возлюбленного, и они поженились. Брак был утвержден
властями.
Сонет к Байрону.
Шелли, несомненно, высоко ценил творчество Байрона, однако же ясно
сознавал и собственный гений.
Отрывок о Китсе.
Джон Китс (1795-1821), один из замечательных английских поэтов XIX
века, опоэтизирован Шелли в поэме "Адонаис".
Дух Мильтона.
Джон Мильтон (1608-1674) - великий английский поэт, автор поэмы
"Потерянный рай", оказал большое влияние на творчество Шелли, говорившего с
богами на равных.
Л. Володарская
Last-modified: Thu, 15 Sep 2005 05:02:44 GMT