Перси Биши Шелли. Атласская колдунья
----------------------------------------------------------------------------
Перевод А. Шараповой
Перси Биши Шелли. Избранные произведения. Стихотворения. Поэмы. Драмы.
Философские этюды
М., "Рипол Классик", 1998
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Посвящение
(Мэри, упрекнувшей мою поэму в том,
что она лишена человеческого интереса)
Как, Мэри? Ты ужалена хулой
(Змея страшна и мертвая) газеты?
Мою поэму ты зовешь плохой
За то одно, что лишена сюжета?
Мышей не ловит котик молодой,
Но он прелестен, несмотря на это,
Резов и смел. Я просто в этот раз
Фантазию слагал, а не рассказ.
О, чья рука, скажи мне, растерзает
За то лишь трепетного мотылька,
Что, словно лебедь, он не воссылает
Хвалений солнцу? Не твоя рука!
Ведь он живет часы и умирает,
Как только день, два ока-огонька
И светлое лицо с твоей улыбкой
Утопит в оперенье ночи зыбкой.
И вот к твоим ногам прекрасным льнет
Крылатое и бренное творенье.
Оно за славой бросилось в полет,
И увядающее оперенье
Вдруг под твоим дыханьем оживет;
Но только солнце совершит вращенье,
Оно погибнет... Вряд ли может быть,
Что созданное мной достойно жить.
Наш Вордсворт девятнадцать лет трудился,
Покамест свет увидел Питер Белл,
И слез поток на лист бумаги лился -
Для лавров Пита слез он не жалел,
И лавр корнями в бездну погрузился,
Листвою застя рай. Так преуспел,
Бедняга, он в искусстве садовода,
Что досадил земле и небосводу.
Я не хочу волшебницу равнять
Ни с Руфью, ни с Люси. Однако Питу
Она была бы, кажется, под стать.
Но, впрочем, я, в отличье от пиита,
В три дня сумел красавицу убрать,
А Питер, словно денди знаменитый,
Хоть убирался девятнадцать лет,
Не лучше Лира нищего одет.
И вот еще. Разденьте Пита Белла.
От экваториальной той жары,
Какою славны адские пределы,
Он пожелтел, как серные пары.
Он видом Скарамуш, лицом Отелло.
Но лишь с волшебницы, его сестры,
Одежды снимете, - из грешной плоти
Кумира сотворив, вы пропадете!
Среди существ, пленительных для глаз
И оправдавших труд стихосложенья,
Но изгнанных с земли, когда сошлась
Со Временем-отцом в кровосмешенье
Превратность буйная и родилась
Их двойня - Истина и Заблужденье, -
Жила в одной из атласских пещер
Колдунья-дева, Атлантиды дщерь.
Там куталась она, как в покрывало,
В очарованье красоты живой,
И солнце, что ни разу не встречало
Под небом мира прелести такой,
Лучами золотыми целовало
Свод серокаменной пещеры той
С укрытым в темноте ее потоком,
Где забывалась дева в сне глубоком.
И не было ее - а только пар
Иль облачко, что мотыльком витает
На западе, где темно-красный шар
За горы клонится и пропадает;
То, силою своих волшебных чар,
Кометой страшной, что луну пугает,
Колдунья становилась, то звездой,
Затерянной меж Марсом и Землей.
Мать месяцев в виду звезды туманной,
Должно быть, наклонилась десять раз,
Повелевая водам океана
Избороздить пески, - как, возвратясь
В свой изначальный облик, всем желанный,
На каменистом ложе улеглась
Колдунья; в ней дышала мощь без меры,
Обогревая внутренность пещеры.
Глаза колдуньи - огнь во тьме густой,
Взгляд этих глаз, пленительный и томный,
И стройный стан, пьянящий красотой,
И волосы - как будто купол темный
У храма предвечернею порой,
И губы нежные с улыбкой скромной,
И низкий голос, и живая речь -
Все, все могло в сердцах любовь зажечь.
К ней шли в пещеру леопард пятнистый,
Премудрый и неустрашимый слон,
Лукавая змея - клубок огнистый;
К ней гневные спешили на поклон,
Чтоб усмирил их девы взор лучистый,
А также те, кто мужества лишен,
Чтоб чаровницы ласковая сила
Их обнадежила и укрепила.
И львица к ней вела подросших львят -
Пусть в них убийства жажда истребится,
И кровожадный ягуар был рад
Глазам красноречивым подчиниться,
Которые без речи объяснят,
Как сделать хищника смирней телицы, -
Или веселым взором невзначай
Убийцам яростным откроют рай.
Старик Силен ей нес гирлянды лилий;
За ним толпой шумливой и босой
Лесные божества из чащ валили,
Словно цикады, пьяные росой;
Дриопа с Фавном ласково просили
У бога Пана: "О приди и спой!" -
И улыбалось всем живое чудо
На ложе, созданном из изумруда.
И появлялся вездесущий Пан.
Никто его не знал, но сквозь алмазы
Глубинных недр, сквозь воздух и туман
Он видел все, хоть от простого глаза
Скрывался сам: ведь дар ему был дан
Весь мир охватывать очами сразу.
И сердце мира было - ведал он -
Возложено на изумрудный трон.
И нимфа водоема, и дриада,
И та пастушка, что пасет в морях
Своих барашков белорунных стадо,
И Океан, в чьих соль блестит кудрях,
И сам Приап, и рать его, и чада -
Дивились, что в безжизненных горах
Могло родиться в мир созданье это,
Исполненное доброты и света.
И горные красавицы к ней шли,
И грубые владыки пасторалей -
Как пламя той лампады, что зажгли
На сквозняке, в них души трепетали.
Сатиры и кентавры всей земли
Ее приют с охотой навещали
И стая дивных полумертвецов
С ногами птиц и головами псов.
И так волшебница была прекрасна,
Что перед нею меркло все кругом,
И так мудра, что было бы напрасно
Ей преданного утверждать в ином
Учении. Все было ей подвластно
В широком мире вольно-молодом.
Другого не было еще кумира
Под небом вечнокружащимся мира.
Потом она брала веретено,
Три нитки тонкорунного тумана
И три луча зари сводя в одно -
Зари, что освещает океаны
И в небе облака, пока темно
Не станет в мире, - и золототканый
Из рук волшебных выходил вуаль,
Который красоту ее скрывал.
И сладостными звуками эфира
Таинственный переполнялся грот -
Им подчинялись все владыки мира.
Она в ячейках, словно в сотах мед,
Хранила их... Средь чувственного пира
Мы думаем, что чувство не умрет.
Но зрелость над бессмертными смеется.
Уходят чувства. Горечь остается.
Там спали сотни образов в тени,
Как будто драгоценности в футлярах.
Мятежны, ярки, взрывчаты одни,
А те, в отличье от собратьев ярых,
Смиренные и томные они,
Как богомольцы на картинах старых, -
И зелены, и белы, и черны -
Все как один лишь ей подчинены.
И ароматы... От любви страдая,
В часы, когда луна еще спала,
Для них, рожденных цветниками рая,
Волшебница вместилища ткала
Из паутин. Как бабочки, играя
У окон сыроварни, близ тепла
Они вились, одних одушевляя,
В других унынье горькое вселяя.
Здесь были жидкости. Сладки, чисты,
Они больных душою врачевали,
Тьму смерти - в ночи, полные мечты
И милых сновидений, превращали,
А плачущему горечь маеты
Восторгом вдохновенным замещали.
Колдунья в хрустале хранила их
Для исцеленья мертвых и живых.
И свитки. Их создатель был верховный
Сатурнов маг. Он наставлял людей,
Как можно только силою духовной
Вернуть на землю рой счастливых дней,
Как искупить людской удел греховный
И наделить неистовство страстей
Незыблемою силой созиданья.
Там многих действ хранились описанья.
И знанье было там закреплено,
Что вещества и существа живые,
Смирить которых, молвят, не дано,
И время, и пространство, и стихии -
Все это может быть подчинено,
А также воля и дела людские,
Но тайна, что содержат письмена,
Чужда непосвященным и страшна.
Собрание камней шероховатых
Отец прекрасной феи превратил
В чреду вещей изящных и богатых.
Лампады, вазы, чаши сгромоздил
Кудесник в лабиринтах и палатах,
И странный свет от каждой исходил -
Так светляки взлетают от нарциссов
К вершинам черных стройных кипарисов.
В ущелье том она жила одна,
И мысли ей служили как министры:
Одна была бурливая волна,
Другая ветер, третья пламень быстрый,
И что б ни приказала им она,
Какой безумный план она ни выстрой -
Все выполнялось. Властию своей
Был Гелиос один подобен ей.
Океаниды и гамадриады,
Чьи волосы, как листья трав, длинны,
А также ореады и наяды -
В холодный мир подводной глубины
Колдунью звали, вверх, где скал громады,
И вниз, где корни дуба сплетены:
Украсить жизнь мечтали ученицы
Соседством богоравной чаровницы,
Колдунья же им отвечала: "Нет!
Тогда иссякнут ручейки и реки,
И волосы наяд утратят цвет;
Дуб силу истощит свою навеки,
Став тощим и безлистным, как скелет,
И море будет пар. О человеке
Не говорю: повсюду, где он был,
Полдневный ветерок поднимет пыль.
А я без вас останусь сиротою,
И в час, когда, явившись из-за туч,
Бесстрастно бросит солнце золотое
На ваш упадок свой веселый луч,
Я буду плакать. Дерзкою мечтою
Вы мир погубите, что так могуч.
Шумите, листья, надо мной. Ведите
Домой меня, ручьи! Друзья, простите!"
Роняли слезы грустные глаза
На темную поверхность водоема,
И каждый круг, где капнула слеза,
Как зайчик, улетал под своды дома;
И доносились крики, как гроза,
В раскатах оглушающего грома:
То погибали формы бытия
В зеленых ветках, в белизне ручья.
Весь день колдунья разбирала свитки;
Прочтя преданье древности глухой,
Она достала ткани, иглы, нитки;
Очарованье нежности живой,
В ее душе заложенной в избытке,
Прибавила к поэзии чужой, -
И неба предзакатного сиянье
Возникло под иглой на тонкой ткани.
И вспыхивал на очаге сандал,
Камеди редкостные и корица.
Жаль, что никто из смертных не видал
Огня, что так играет и искрится,
Как растворенный в воздухе кристалл -
Он всем принадлежит, кто им дивится.
Но вышивка у девушки в руках
Горела так, что мерк пред ней очаг.
Бессильная заснуть, всю ночь лежала
В серебряном источнике она,
Своей красой воспламеняя скалы,
И странно преломляла глубина
Плеяды звезд. Колдунья созерцала
Полет светил - на жестком ложе дна
С огромными открытыми глазами
И сжатыми недвижными руками.
Но вихрь кипел, снижались облака,
И чаровница из своих ущелий
Вдаль ускользала, девственно-легка,
Там в отсветах раскрытых асфоделей
Поверхность пламенного родника,
Укрытая ветвями древних елей,
Переливалась пурпурным огнем -
Им до краев был полон водоем.
Зимою вьюга игры заводила,
Подернув рябью пламенную гладь,
Бесчисленные луны и светила
На глади заставляя танцевать.
Змея, заслышав вьюгу, прочь скользила,
И девушка любила наблюдать
Сквозь слой огня, как белый снег летает
И, чуть коснувшись глади, тут же тает.
Она владела дивною ладьей -
Той, что Вулкан построил в дар Венере
В обличье колесницы золотой;
Но в звездном мире, в раскаленной сфере,
Не место было колеснице той,
И Феб ее купил для нашей пери, -
Теперь она по глади мертвых вод
В ладью преображенная плывет.
А то еще иное говорили,
Что в незапамятные времена
Амур-младенец, чуть расправя крылья.
Похитил у кого-то семена,
И на звезде Венере в черном иле
Он семя высадил; прошла весна;
Он омывал крылом, поил росою
И наблюдал за порослью младою.
А летом удивительный цветок
Опал, и странный плод продолговатый,
Впитав росу и вод подземных ток,
Стал покрываться росписью богатой
И веером прожилок. Сладкий ток
Был как у спелой тыквы. И тогда-то
Ребенок сделал из плода ладью
И бросил в океанскую струю.
Когда ладья досталась чаровнице,
Та разожгла в ней некий дух живой,
В любую скорость властный обратиться
Иль сделаться как леопард ручной,
Тот, что на лапы Эвана садится,
Иль стать поэмой, что Гомер слепой
Оставил смертным. И ладья стояла
В счастливом ожиданье у причала.
А фея, взяв любовный эликсир,
Смешала два враждебные начала -
Огонь и воду, между ними мир
Установив, слила их, замешала, -
И выпорхнул из рук ее кумир
Прекраснейший живого идеала,
Который изваял Пигмалион,
К которому проникся страстью он.
Творение без пола, не страдая
Пороками ни мужа, ни жены
И взор великолепьем поражая.
Тем было славно, что съединены
В нем прелесть женщины и мощь мужская,
А кто отобразил его, должны
Быть славны в жизни бренной и загробной
За воплощенье красоты подобной.
И два крыла вздымались за спиной,
Способных возносить в седьмую сферу
И там терпеть невыносимый зной -
Так их закаливала атмосфера;
Кивнув на свой колодец огневой,
На нос ладьи, поставленной в пещеру.
Волшебница шепнула: "Здесь сиди!" -
И у руля уселась позади.
Ладья скользила по волнам течений,
Где островки - убежища зверей -
Дарят покой и запахи растений,
Где кроется услада для людей
В томленье меланхолии. И тени
Высоких пирамид во тьме ночей
Им виделись - или глаза пантеры
Сверкали из разверзшейся пещеры.
В лощине ветер выл, и лунный луч
Наклонным светом проступал сквозь хвои -
Совсем как солнце из вечерних туч
Иль пламя бледное и колдовское,
Что источает, нежен и пахуч,
Лилеи цвет. И вот лицо земное
Покрыла ночь, и лентой голубой
Чуть неба виделось над головой.
Все время плавания без движенья,
Смеживши очи и сомкнув крыла,
В ладье лежало дивное творенье;
Мечты, которым не было числа,
Как мошкара, над ним вились, как тени,
Меняя выражение чела,
Впивая то слезу, то выдох сладкий,
Что дух могучий исторгал украдкой.
А башенка ладьи скользила вниз,
Гонимая меж берегов наклонных,
И в заводях, где стебли трав сплелись,
Задерживалась, то на мелях сонных,
Где пенится вода, - и собрались
Песчинки, гальки на обшивках донных.
Что ж! Смертное творение земли
Быть скорым не умело на мели.
По страшным водопадам, тем, чьи воды
Подобны снегу в воздухе златом,
Через ущелий мраморные своды,
Где волны спят, как в склепе, но потом
Взрывают грунт, дорвавшись до свободы,
Они прошли, и - мост вслед за мостом -
Вставала радуг солнечных аркада
Над темною дорогой водопада.
И лабиринтами, где ветер выл,
Они пришли в пещеру у вершины.
"Гермафродит!" - колдуньи возглас был,
И вдруг какой-то серый цвет мышиный
Подернул щеки спутника - и сплыл,
Так тени трав от ветерка долины
Перечеркнут темнеющий поток
И пропадут, лишь схлынет ветерок.
И он раскинул голубые крылья,
И звездами покрылась быстрина,
И во владеньях солнца в изобилье
Распространилась слава - так весна
Мир кроет слоем изумрудной пыли,
Так перистого снега пелена
Под зимнею? луной блестит в долине
И на сосне лежит морозный иней.
И мчался в райском воздухе пинас,
Том воздухе, что был над чаровницей,
Все убыстряя скорость и кренясь,
Как та звезда, что в небе ночи мчится,
Или орел, за жертвою гонясь, -
То проплывал по небу колесницей,
То снова крылья в весла обращал
И к устьям бурных рек пути держал.
Как метеор в полуденном просторе,
Летел пинас. Стояла тишина.
Но взвихрилась, как будто в бурном море
Потока неглубокого волна,
И волосы колдуньи, с ветром споря,
Лицо ей застили. Возмущена
Вторженьем беззаконного начала,
Топорщилась волна и бушевала.
Когда на небесах был месяц нов
Иль время в час полуночи вступало,
Колдунья не могла надеть оков
На вольный дух и плавала, бывало,
Под светом звезд. И, не боясь штормов,
Парил Гермафродит над пеной вала.
Пинас, ускорив взмахи весел-крыл,
В Австралию, в Тамандокану, плыл.
Как будто луг, не тронутый косцами,
Ни ветром не помятый, ни дождем,
Разустланный прекрасными цветами,
Вдали виднелся чистый водоем..
Здесь форт, непобедимый облаками,
Хотела дева выстроить, чтоб гром
Гремел из башен неба в отдаленье
И не затрагивал ее владенье.
Неверным светом дальние миры
Гладь фиолетовую окаймляли,
Вокруг густели плотные пары,
Все озеро утесы окружали,
Да кое-где ущелья в глубь горы
Извилистыми лентами бежали.
И чудный берег кружево являл
Из фьордов, бухточек, заливов, скал.
Там бухту пришлецы облюбовали;
Тем часом, как повсюду ветер выл,
Как раненая тварь, и привставали
Большие волны, и о воду бил
Крылом баклан испуганный, и дали,
Окрашенные бурей в цвет чернил,
Метали копья молний - бухта эта
Казалась камнем голубого цвета.
И там она гонялась за звездой,
Как на Гидаспе юная тигрица
За резвой антилопой молодой;
Ей было любо буйствовать, резвиться
И танцевать, покуда над водой
Луны не поднималась колесница -
Как странница, путем утомлена,
С востока шла белесая луна.
И служащих ей духов легионы
Из белых облаков и золотых
Она звала - и мчались миллионы.
Над ними, отмечая доблесть их,
Кометы, обращенные в знамена,
Играли гордо; цепь шатров больших
Они на гладком море разбивали -
Из тканей атмосферы их сшивали.
Для феи же поставлен был шатер,
Из белой пелены туманов тканный.
Как дивный храм, он украшал простор,
Огнями вышних молний осиянный,
Там из слоновой кости был узор,
И сквозь него пылал закат багряный,
А в лунном свете плавало шитье,
Как руна редкостные, - труд ее.
На звездном троне фея восседала,
Залитом с гор скатившейся росой, -
На нем она министров принимала,
Ей доносили новости порой,
И обо всем колдунья узнавала,
Что делалось меж небом и землей.
Она встречала новости, то млея,
То плача, то от хохота хмелея.
Она любила быстро вверх взбежать
По лестнице их облаков плывущих
И на высоком самом танцевать,
Потом, как Арион в волнах ревущих
Оседлывал дельфина, оседлать
То облако, и змейки молний жгучих
Ловить, и ветер чувствовать в груди,
И шорох метеоров позади.
А то, достигнув высшего предела,
Тех воздухов, что вертят шар земной,
Колдунья в хоре горних духов пела -
И тихо было небо над землей
В часы такие: музыка владела
Душой людей, и слышен был порой
Надежды голос в глубине сердечной -
Прекрасной гостьи и недолговечной.
Но странствовать в безмолвии ночном
Над Эфиопией, над руслом Нила,
Где волны дивным кажутся руном,
И над Египтом, где царей могилы
И храмы спят ненарушимым сном,
Волшебница особенно любила;
Ей был любезен градов гордый вид
И темные громады пирамид.
У озера Мерида, где цветами
Все устлано, как новобрачной дом,
И где нагие мальчики уздами
Смиряют змей озерных, а потом
Спешат к пирам Озириса толпами
На дивных аллигаторах верхом
И дремлют за латунными столами,
Усталые, в обнимку со зверями;
И там, где зеркало большой реки
Хранит массивных храмов отраженья,
Которым облака и ветерки
Готовят каждый миг уничтоженье,
Где дремлют белых лотосов цветки
И где невероятные строенья
Возносят шпили к темным небесам, -
Там странствовала дева по ночам.
Как ласкового ветра дуновенья,
Казалась поступь странницы легка,
И прилетали сладкие виденья
За нею, как на крыльях ветерка.
И часто в сокровенные владенья,
Которые ветвились, как река,
На много русл, колдунья нисходила -
Есть царство сонных под теченьем Нила.
Она бросала восхищенный взгляд
На толпы смертных, спавших непробудно:
Вот сестры-близнецы, обнявшись, спят;
Вот юноша - кричит, вздыхает трудно
В мятежном сне; а в стороне сидят
Любовники, и волосы их чудно
Сплелись, как стебли лоз; и старики
Застыли, сжав ладони в кулаки.
А также то, чего и в песнопенье
Не выразить, увидела она -
Порывистые резкие движенья,
Улыбка ужасом искажена,
И на челе любого поколенья
Законов беззаконных письмена.
"И здесь борьба, как всюду, взволновала
Поверхность жизни", - дева прошептала.
Но не было смятенья видно в ней.
Мы, неуверенные мореходы
Безбрежных и бушующих морей, -
Мы путь беззвездный сквозь ночные воды
Ведем без кормчего и без снастей.
Она ж на дне морском, дитя свободы,
Между жилищ бессмертных путь вела,
Над ней шумели волны без числа.
Там принцы возлежали под волнами
В веселом свете солнцеликих гемм;
Священник старый, что служил во храме,
Лежал в опочивальне, глух и нем,
И бесподобно схожие, рядами
Жрецы дремали (различить совсем
Их невозможно); дале - мореходы
И все, чьи трупы поглотили воды.
Но формы их и позы для нее
Не больше значили, чем в маскараде
Блестящее и яркое тряпье...
Лишь странную иронию во взгляде:
"Зачем же прятать существо мое?" -
Скрывали маски. Словно на параде,
Во всей их восхитительной красе
Они прошли перед колдуньей все.
Она живые души созерцала,
А не окаменелые тела.
Душа пред нею голой представала
Во всей красе... Порой она могла
Найти черты живого идеала
Под грубой оболочкой. И была
Ей тайна ведома, как поселиться
В чужой душе и с ней соединиться.
И знала заклинание она...
Аврора в горький час, когда Тифона
Нежданная коснулась седина,
Венера, чтоб отнять у Персефоны
Адониса (Аидова жена
Делилась с ней добычею законной) -
Всем заплатили бы за слово то,
Но в Аттике не знал его никто.
Земной любви мучительная рана
Потом и ей нанесена была...
Но - до Эндимиона - и Диана
Бесстрастнее казаться не могла,
Чем наша дева: холодно и странно
Она склонялась к сонным, как пчела
Целует все цветы, не зная страсти, -
Любовь над нею не имела власти.
Людей, чей облик совершенен был,
Она чудесным снадобьем поила:
Оно давало им избыток сил,
Как будто чья-то воля их водила
Могучая; когда же час их бил
И забирала умерших могила,
Входила их душа в зеленый дом,
И горы самоцветов были в нем.
В ту ночь, когда свершалось погребенье,
Она бальзам кропила на тела,
Предотвращая этим разрушенье,
И, в душном мраке мертвого угла
Зежегши свет, в единое мгновенье
Срывала с трупов саваны и жгла,
Потом бросала в яму гроб с презреньем,
Оставя тело под своим призреньем.
Они лежали так за веком век,
Храня дыханье, горячи, нетленны,
С улыбкой тонкой в нежных складках век -
Так в хижине отшельник спит смиренно, -
Видения волшебных, сладких нег
Являлись им: прекрасны, вдохновенны,
В нарядах вечно новых, мимо шли
Все поколенья жителей земли.
На менее прекрасны насылала
Колдунья очистительные сны;
Чьи примитивны были идеалы,
Оказывались вдруг пробуждены
В обличье змей в пустыне среди шквала
Песчаного; обносков и мошны
Скупые удостоены бывали,
А лживые обман свой выдавали.
Священники, на греческий язык
Древнейший текст переведя, писали,
Что Апис был не более как бык,
И, к двери храма прикрепив скрижали,
Непререкаемую мудрость книг
Без раболепства, смело толковали, -
И шли трактаты по державе всей
Про ястребов, про кошек, про гусей.
Король мартышке надевал корону
И на высокий трон ее сажал,
А яркий пересмешник возле трона
Реченьям обезьяны подражал, -
Теперь она была здесь царь законный,
Что весь народ открыто признавал,
Весь божий день, с восхода до заката,
К деснице припадая волосатой.
И кузнецами видели в ночи
Себя солдаты: как сновидцы странны,
Сходились к наковальне ковачи -
Так шли циклопов полчища к Вулкану -
На плуги перековывать мечи;
Начальники темниц, услав охрану,
Прощали узников, чем оскорблен,
Конечно, был Амасис-фараон.
А юношам и девам, столь пугливым,
Что вряд ли знали, любят ли они,
Вдруг мир являлся сказочно красивым:
Мечты сбылись... Но проходили дни -
И, грешникам подобны боязливым,
Они скрывались, прятались в тени,
Чтобы не знать друг друга. Так и было,
Покуда девять лун не заходило.
И все ж дурного не было у них:
Волшебница умело отметала
Десятки изощреннейших интриг
И лишь простое счастье оставляла.
Она умела помирить двоих,
Меж кем вражда десятки лет стояла,
И, вызвав в них смиренье и любовь,
Поссорившихся съединяла вновь.
И вот еще волшебницы проказы:
Она внушала духам и богам...
Но мы отложим до другого раза
Об этом повесть - зимним вечерам
Скорей под стать подобные рассказы,
Чем этим лучезарным летним дням,
Когда от нас все темное далеко
И веришь только в то, что видит око.
Поэма написана в 1820 году.
Шелли сам не раз признавался, что считает эту поэму любимым своим
творением. Задуманная во время одинокого восхождения на гору, она была
написана всего за три дня.
Прекрасная и счастливая фея-колдунья, шутя повелевающая громами и
молниями, а также дикими зверями, которых легко учит кротости, - возможно,
символ поэтической души Шелли.
Уильям Вордсворт (1770-1850) - поэт эпохи романтизма, слава которого с
годами и десятилетиями не только не тускнеет, но возрастает многократно. Его
и Колриджа книга "Баллады" (1798) положила начало эпохе романтизма в Англии,
основные эстетические положения которого он же и обосновал в статьях,
предварявших первое и второе издания "Баллад". Отошедший от революционной
тематики Вордсворт вызывал постоянные нарекания своих младших современников.
Поэма "Питер Белл" стала объектом многих пародий из-за своего утомительного
(почему бы и нет?) многословия. (См. прим. к стих. "Вордсворт".)
...атласских пещер... - Речь идет об Атласских горах в Африке.
Атлантида - дочь титана Атласа (греч. миф.).
Силен - воспитатель Диониса (Вакха), бога вина и веселья. Древние
представляли его в виде вечно пьяного и веселого лысого старика, толстого,
как винный мех, с которым он никогда не расстанется (греч. миф.).
Дриопа - нимфа, соблазненная Аполлоном и родившая ему сына (греч.
миф.).
Фавн - римский бог лесов и полей, покровитель стад и пастухов.
Пан - бог лесов и рощ, родившийся кривоносым, волосатым, рогатым, с
козлиными копытами, бородой и хвостом (греч. миф.).
Приап - сын Диониса и Афродиты, бог сладострастия и чувственных
наслаждений (греч. миф.).
Гелиос - бог солнца (греч. миф.).
Гамадриады - подруги нимфы Дриопы (греч. миф.).
Ореады - нимфы гор (греч. миф.).
Тифон - молодой пастух, которого любила Аврора. Юпитер, даровав ему
бессмертие, забыл даровать вечную молодость, и Тифон состарился и был
обращен в цикаду (рим. миф.).
Л. Володарская
Last-modified: Thu, 15 Sep 2005 05:02:44 GMT