ь: лагуна по-прежнему кишела акулами.
-- Мне кажется, -- сказал Чарли, окинув взглядом остров и покосившись в
сторону башни, -- что нам еще придется как следует попотеть.
Чарли не ошибся. На следующее утро всех разбудил рев моторов.
Громадный, сверкающий на солнце транспортный самолет ВВС США проплыл над
островом, развернулся и пошел на посадку. Выше него в бездонной синеве
неба серебристыми мушками кружили девять реактивных истребителей. Самолет
приземлился в северной части острова, где не было построек, и все удивились
искусству, с которым пилот посадил многотонную махину в каких-нибудь пяти
метрах от берега. Истребители, сделав прощальный круг, улетели.
Из здания управления высыпали люди. Полковник Смайерс и Болл спешили к
самолету, остальные -- к рабочим баракам.
-- Пятнадцать человек к башне -- устанавливать лебедку, -- задыхаясь
от быстрого бега, крикнул старший десятник, -- тридцать -- на разгрузку!..
Пяток останется при мне. Скорей, ребята, самолет еще сегодня должен улететь
обратно!
Чарли и Дик попали на разгрузку. Из открытого люка им передали по
одному небольшому ящику, обитому прочной фанерой.
-- Все ящики -- к башне! -- распорядился высокий, худощавый человек в
коротких штанах, темных очках и пробковом шлеме.
Он прилетел на самолете и, по-видимому, был важной персоной, если
судить по почтительности, с которой к нему обращались Смайерс и Болл.
Отходя, Дик и Чарли слышали, как он сказал десятнику:
-- Послушайте... как вас... Распорядитесь, чтобы ящики складывали не
штабелем, не в кучу, а по одному прямо на землю. Понимаете?.. А вы, Болл,
проследите за этим...
Ящики оказались невероятно тяжелыми. Их было очень много, и на каждом
из них был номер. Несколько человек разбирали и перекладывали их таким
образом, чтобы последние номера оказались ближе к башне, а начальные --
дальше.
Вслед за небольшими ящиками из самолета появились большие
продолговатые, затем выгрузили огромную динамо-машину и еще какие-то
механизмы в дощатых решетках, набитых стружкой.
Все это складывалось возле башни.
К вечеру разгрузка окончилась, и самолет улетел. Человек в тропическом
шлеме остался. Он придирчиво осмотрел и пересчитал выгруженное имущество,
зачем-то потрогал некоторые ящики и распорядился накрыть груз брезентом.
Затем, недовольно брюзжа, подошел к лебедке.
-- Вы уверены, что она не сорвется с фундамента? спросил он сердито
Болла.
-- Совершенно уверен, генерал, -- бодро ответил Болл, но, когда тот
ушел, обратился с тем же вопросом к десятнику.
-- Не беспокойтесь, мистер Болл. Полторы тонны лебедка выдержит
свободно.
-- Учтите, -- Болл строго посмотрел на десятника: -- если хоть один из
этих ящиков сорвется... -- Он сжал губы, повернулся и быстро пошел к дому.
Неделя, прошедшая с того дня, как приземлился транспортный самолет,
была, пожалуй, самой беспокойной на острове. Люди спали не более трех --
четырех часов в сутки. А человек в тропическом шлеме, казалось, не спал
совсем. Его обтянутое шелушащейся кожей лицо, запекшиеся губы, сухие
яростные глаза пугающим видением нависали над истомленными людьми.
"Живее!"
Это было единственное слово, которое они слышали в палящем мареве
тропического дня и в душной мгле ночи, за завтраком и за ужином, сгибаясь
под тяжестью таинственных ящиков и стальных негнущихся листов. И каждый
вздрагивал, заслышав этот скрипучий, лишенный интонаций голос.
Люди были словно загипнотизированы. Высушенные неистовым солнцем,
потеряв представление о времени, они работали, как автоматы.
-- Живее! -- повторял человек в тропическом шлеме.
-- Люди устали, сэр, -- робко заметил как-то Болл, когда тот, брызжа
слюной, ругался над свалившимся в обмороке рабочим.
-- Люди? -- ядовито переспросил человек в шлеме. -- Люди устали,
говорите вы? Болл втянул голову в плечи.
-- Мы подготавливаем грандиознейший эксперимент, а вы толкуете мне об
усталости! Да вы что, с луны свалились, мистер... э-э... Голл?
-- Болл, сэр...
-- Тем более... При чем тут усталость? А разве я отдыхаю?
Двадцать пятого февраля снова наступила передышка. Человек в
тропическом шлеме не показывался. Рабочие топтались вокруг башни, как бы
впервые увидев это странное сооружение. Вершины башни уже не было видно. Ее
окружала широкая круглая площадка, сделанная из дырчатых железных листов.
Туда вела маршевая лестница, похожая на пожарную, с большими промежутками
между ступенями и с туго натянутым тросом вместо перил. Туда же уходил
двойной трос от лебедки и тянулся толстый, многожильный кабель от
динамо-машины. Электросварщики, работавшие наверху, рассказали, что там
установлено громадное полушарие из алюминия и кабель входит прямо в него.
-- Словно яичная скорлупа. А внутри сделаны такие пазы, как гнезда.
-- Любопытно, что за начинка будет, -- заметил кто-то из рабочих.
-- Ничего нет любопытного! -- отрезал подошедший Болл. -- Сейчас надо
будет распаковывать ящики. Начинайте от башни.
И они принялись за дело. Фанерная упаковка и стружки усеяли все
пространство вокруг башни. Лебедка поднимала наверх один за другим странные
блестящие предметы, похожие на толстые короткие трубки; несколько человек
в белых халатах принимали их и уносили куда-то. При распаковке длинного
ящика присутствовал сам человек в тропическом шлеме. Из узкого, обитого
войлоком отверстия извлекли продолговатый металлический баллон.
-- Осторожнее! -- мягко сказал человек в тропическом шлеме.
Это было неожиданно. Он не сказал: "Живее!", он оказал: "Осторожнее!"
Испуганные рабочие, глядя себе под ноги, подтащили загадочный баллон к
лебедке.
-- Пожалуй, следовало бы поднять эту штуку вместе с упаковкой... --
пробормотал _ человек в тропическом шлеме.
-- Ничего, -- отозвался Болл, -- все будет в порядке.
-- Но ведь там -- тритий...
Он запнулся и поспешно огляделся. Но поблизости был только Чарли,
возившийся с очередным ящиком. А Чарли если и слышал, то, разумеется, не
подал виду. Что за дело было ему до непонятного слова "тритий"? Впрочем,
ночью, впервые за все время пребывания на острове, он задал вопрос:
-- Слушай, Дик, что такое тритий?
-- Не знаю, друг, -- сонным голосом ответил тот. -- Что-нибудь из
библии...
-- Нет, не из библии. -- Чарли помолчал. -- Это что-то совсем другое...
Действительно, это было совсем другое: как известно, название
сверхтяжелого изотопа водорода в библии не упоминается.
Двадцать шестого у подножия башни не осталось ни одного ящика. Груды
фанеры и жести были разбросаны по всему острову. Куски фанеры плавали в
лагуне. Легкий ветерок гонял по цементу и сбрасывал в океан стружки и
упаковочную бумагу. Опять наступило затишье.
Под вечер на острове приземлился самолет. Из него тяжело выбрался и
почти упал на протянутые руки встречавших грузный человек в адмиральском
мундире, Поздоровавшись, он потребовал воды.
-- С каплей коньяку, пожалуйста, если это здесь водится, сэры.
Все, даже человек в тропическом шлеме, заулыбались. Адмирал прошелся по
бетону, притопывая каблуками, словно проверяя его прочность. Затем залился
тонким смехом:
-- Прочно сделано, дьявол побери, а? Но ничего, перед ней ничто не
устоит. Покажите-ка мне ее!
Все рабочие, в том числе Дик и Чарли, наблюдали, как адмирала вежливо
подталкивали под оттопыренный зад, когда он поднимался на башню. Дырчатая
железная площадка скрыла гостя от их взоров. Через несколько минут туда
поспешно пронесли несколько сифонов -- как видно, адмирала томила жажда.
Прошло полчаса, и он снова с нескрываемым удовольствием ступил на
цементно-бетонную гладь. Некоторое время он стоял молча, героически
выпячивая нижнюю губу и пристально всматриваясь в океанские просторы. Потом
сказал громко и хрипло:
-- Можно начинать, господа, -- и быстрым шагом направился к самолету.
Столб цементной пыли, рябь на поверхности лагуны -- и самолет улетел.
Рабочих снова собрали к управлению.
-- Ребята, -- сказал им Болл, -- работа окончена! Завтра утром вы
получите расчет, и начнем грузить вас на "Санта-Круц"... Да-да, на этот
белый теплоход в лагуне. Могу вас еще обрадовать: каждый из вас получит
бумагу, по которой вы будете иметь возможность поступить на любое
предприятие в Штатах вне всякой очереди. Это вам подарок от Холмса и
Харвера. Я рад за вас, ребята!
Они тоже были рады -- за себя. Чарли едва не прыгал от радости.
Кто-то осторожно спросил:
-- Не скажете ли вы, мистер Болл, что мы тут строили?
Болл пожал плечами:
-- Знаю не больше вашего, ребята. Вы ведь слышали -- заказ военный.
Государственная тайна... Но вы можете гордиться тем, что честно выполнили
эту работу. Ну, а теперь отдыхайте.
Люди, довольные, разошлись по баракам, но почему-то избегали смотреть
друг другу в глаза. Никто не говорило предстоящем радостном событии--
возвращении на родину на шикарном теплоходе "Санта-Круц". Все словно
стыдились чего-то.
-- Вот ты как хочешь, Чарли, но мне кажется, что мы сделали что-то
нехорошее,-- сказал, укладываясь спать, Дик.-- Помяни мое слово -- это так.
-- Не каркай! -- досадливо отмахнулся Чарли. -- Чепуха все это.
Но заснуть он не мог долго, ворочался с боку на бок, вздыхал, вспоминая
Джейн. Потом она приснилась ему, растерзанная, в лохмотьях, с умоляюще
протянутыми руками. "Это ты виноват!" -- сказал голос. Чарли бросился
бежать, провалился в пропасть и проснулся. Дик тряс его за плечо:
-- Вставай, мальчуган. Будем готовиться к погрузке. Но погрузки не было
и в этот день. Начальство нервничало, чего-то выжидая. Люди в белых халатах
тоже не работали. Вместе со Смайерсом и человеком в пробковом шлеме они
сидели на веранде управления и пили прохладительные напитки.
-- Я бы сейчас тоже выпил чего-нибудь холодненького, со льдом, --
вздохнул Дик, завистливо поглядывая в сторону веранды.
Но рядом с управлением, у подножия стальной башни, расположились трое
здоровенных молодчиков в трусах и белых панамах, со свисающими через плечо
автоматами. Не то чтобы они запрещали подходить близко к веранде или к
башне, но всякого, кто нечаянно приближался к ним, они мерили взглядами,
исполненными такого недоумения, что тому оставалось только поспешно,
ретироваться.
Чтобы рабочие не слонялись без дела, Болл приказал сжечь весь
картонно-фанерный хлам, валявшийся на острове. В ослепительном сиянии солнца
не было видно пламени; казалось, что стружки, бумага, фанера сами собой
чернеют, скручиваются и исчезают потихоньку, выпуская в небо синий дымок.
Через полчаса ветер смел в океан пепел.
-- Как насчет отправки домой, сэр? -- спросил одного из десятников Дик.
Последовал короткий ответ:
-- Ждите.
И они ждали. Зевали, валялись на койках, играли до одури в карты и
снова зевали. Нехотя пообедали, затем поужинали. Упала черная ночь. Не
обменявшись, против обыкновения, ни словом, Дик и Чарли улеглись спать.
...Утром началась суматоха. Рабочих подняли чуть свет и приказали
разбирать бараки, опустевшие склады и здание управления. От теплохода к
берегу сновал катер. Все воспрянули духом; работали дружно и весело,
обмениваясь шутками. От вечернего уныния не осталось и следа.
-- Кажется, двигаемся наконец? -- шепнул Чарли Дику.
-- Кажется, так, старина, -- довольно ухмыльнулся тот.
К полудню все здания были разобраны и погружены на пароход. Последним
исчез в трюме тяжелый сейф начальника строительства, и Чарли под усмешки
товарищей выразил сочувствие грузившим его людям:
-- Ведь когда мы волокли эту махину сюда, она была пустая и легкая, а
теперь, битком набитая бумагами, стала вдвое тяжелее. Все, наверно,
секретные документы...
Когда имущество было погружено, стали перевозить рабочих.
Прыгнув в катер, Чарли и Дик оглянулись на осточертевший остров.
Закованный в цемент и бетон, прошитый металлическими брусьями, он напоминал
исполинское морское животное, горбом выпятившее серую спину из лазурных вод
океана. На вершине горба возвышалась решетчатая стальная башня, подпирающая
громадное сверкающее яйцо, а под ней маячили фигуры парней в панамах и с
автоматами. Больше на гладкой поверхности острова не было никого и ничего.
Рабочих разместили в трюме. Как выразился Чарли, здесь было гораздо
лучше, чем в свинарнике, в котором они ехали сюда, но все же хуже, чем можно
было предполагать, судя по нарядному виду теплохода.
-- Если не нравится, сойдите, сэр, и дождитесь следующего рейса, --
съязвил кто-то. -- Тогда вам, несомненно, предоставят "люкс".
-- В трюм спустился кассир. За ним несли столик и кожаный чемодан.
Наступил долгожданный миг. Каждый получил по два конверта -- один с чеком,
другой с рекомендацией -- и по двести долларов наличными. Чарли и Дик,
поспевшие, как всегда, первыми, вскрыли конверты. с чеками и чуть не
задохнулись от изумления и радости: на нежно-лиловых узорчатых листках
плотной бумаги были выведены фантастические числа -- четыре тысячи... Четыре
тысячи долларов!
-- Выйдем на палубу, -- после короткого молчания сказал Дик, -- душно
мне что-то...
Они торопливо выбрались наверх и остановились на корме.
-- Да-а...-- пробормотал Чарли, -- четыре тысячи! Подумай только,
четыре тысячи за пять месяцев! Теперь уж я...
-- И рекомендация! Не забудь про рекомендацию, старик! Стивен клялся,
что это лучше всяких справок о лояльности...
Они поглядели друг на друга и счастливо рассмеялись. Вдруг Дик схватил
приятеля за руку:
-- Гляди, Чарли! Что они там делают?
Парней с автоматами уже не было возле башни. Но на ее вершине, возле
купола, копошились люди в белых халатах. Даже с борта теплохода, на
расстоянии не менее двухсот метров, было видно, что они очень торопились.
Вот один из них спустился, осмотрел кабель, тянувшийся сверху, и что-то
крикнул. Сейчас же спустились и остальные.
-- Вон он, тот, тощий дьявол! -- прошептал Дик. Человек в пробковом
шлеме и люди в белых халатах поспешно сбежали к берегу и прыгнули в катер. В
то же мгновение корпус теплохода задрожал мелкой дрожью:
заработали машины. Едва катер был поднят, как заплескалась вода за
кормой, и остров медленно поплыл в сторону. Теплоход, набирая скорость,
вышел из лагуны и взял курс на юг. Чарли и Дик как завороженные смотрели в
сторону острова. Он уменьшался на глазах. Башня с куполом становилась все
ниже и тоньше и наконец превратилась в едва заметную черточку на горизонте.
Кто-то кашлянул над их головами. Они оглянулись и увидели человека в
тропическом шлеме, стоявшего на мостике. Он всматривался в ту сторону, где
таяли очертания острова. К нему подошел моряк в кителе с золотыми нашивками
-- очевидно, капитан.
-- Любуетесь в последний раз, сэр? -- сказал он.
-- В последний раз, -- не сразу ответил человек в шлеме. -- Больше его
никто никогда не увидит.
-- Обреченный атолл, -- усмехнулся капитан. -- Да, обреченный остров.
Через сутки он... пффф!
-- Мы-то, слава богу, будем уже достаточно далеко отсюда.
-- Надо надеяться. Я не дал бы ни цента за наши жизни, если бы у нас
сейчас что-нибудь случилось с машинами.
-- Или в дистанционном механизме... Впрочем, за нами прислали бы
самолет.
-- Вы думаете, это бы помогло?
-- Ну... часа два мы продержались бы как-нибудь.
-- Я вижу, дорогой сэр, у вас несколько превратное представление о ее
мощи, -- человек в тропическом шлеме кивнул головой в сторону острова. --
Если завтра к полуночи мы не уберемся от н ее на расстояние по крайней мере
километров в сто, нам крышка.
-- Базисная волна? Не чересчур ли далеко для нее?
-- Мы попросту сгорим.
Высоко над теплоходом с сухим шелестом прошли два реактивных самолета.
-- "Сейбры", -- сказал капитан. -- Они будут патрулировать над
объектом все время, до самого момента... -- Тут он случайно взглянул вниз и,
увидев Чарли и Дика, стоявших с разинутыми ртами, побагровел и крикнул: -- А
вы что здесь торчите? Марш в трюм! Живо, болваны!
Приятели не стали дожидаться повторного "приглашения" и проворно
юркнули в люк. На дне железного колодца Дик остановился.
-- Темное дело, Чарли, -- пробормотал он. Чарли пощупал карман, в
котором лежали заветные конверты, и ничего не ответил.
ОНА В ДЕЙСТВИИ
"23 февраля 1954 года. Операция "Плющ", Кваджелейн, адмиралу Брэйву.
Докладываю, что объект "15" полностью эвакуирован, система пущена в
действие согласно инструкции, район объекта патрулируется. Донесений о
наличии в опасной зоне посторонних не поступало.
Полковник Смайерс".
-- Ну, теперь вряд ли кто поможет этим посторонним, если бы даже
донесение о них и поступило, -- пробормотал Смайерс, вытирая мокрый лоб.
Вечером двадцать восьмого февраля на аэродроме атолла Кваджелейн царило
необычное оживление. Аэродром представлял собой одну единственную
взлетно-посадочную полосу, проходящую в неприятно близком соседстве с
обоими берегами атолла -- океанским и лагунным, и неопытный пилот мог бы
легко промахнуться при посадке, опрокинув свой самолет в океан или разбив
его о скалистый берег. Впрочем, неопытные пилоты не летали на Кваджелейне,
если верить неоднократным заверениям командующего ВВС США о том, что для
обслуживания операции "Плющ" выделены самые надежные, проверенные экипажи.
В описываемый вечер эти экипажи молча копались в своих машинах, впервые
в жизни, вероятно, не доверяя техническому персоналу аэродрома. Лица пилотов
были озабочены, и то один из них, то другой тревожно оглядывались на
солнце, неумолимо сползающее к горизонту. Кроме экипажей, вокруг самолетов
толкались и мешали друг другу еще десятка полтора человек, военных и
штатских. Они по очереди неловко влезали в кабины, где и без того было
тесно от заполнявших их приборов, баллонов и проводов, всевозможных кранов и
циферблатов, что-то крутили, отвинчивали, рассматривали, протирали и снова
завинчивали, спорили вполголоса и, отдуваясь и обмахиваясь платками,
выбирались наружу, чтобы, походив вокруг самолетов, опять кинуться в кабины
и крутить, протирать, завинчивать без конца. Зашло солнце, вспыхнули
прожекторы, и возня на аэродроме сделалась еще более суетливой и
напряженной.
В одиннадцать часов адмирал Брэйв категорически потребовал, чтобы все
-- пилоты, научные работники и военные наблюдатели -- отдохнули хотя бы
несколько часов перед операцией. Аэродром опустел, но вряд ли кто из них
сомкнул глаза в эту ночь: то, что предстояло, было слишком серьезно и
страшно. Никто не знал, как будет вести себя проклятая штука, ожидающая
своего часа на далеком бетонированном берегу.
...Ровно в два часа ночи слабо хлопнул выстрел, и в черное небо
медленно поднялась яркая красная ракета. И сейчас же заревели моторы. На
залитый прожекторным светом аэродром выбегали люди, поспешно карабкались по
алюминиевым лестницам и скрывались в кабинах. Последним в первый на старте
самолет поднялся адмирал Брэйв. Он оглядел аэродром, выплюнул потухшую
сигарету и захлопнул за собой дверцу. Поднялась еще одна ракета, на этот
раз зеленая. Самолеты, тяжело переваливаясь, выползали на взлетную дорожку,
стремглав бросались в непроглядную тьму над океаном и брали курс на север.
Адмирал, поминутно поглядывая на хронометр, сидел рядом со штурманом.
За его спиной копошились у своих приборов авторы и экзаменаторы новейшего
ядерного оружия-- ученые и инженеры. В самолете адмирала их было пятеро
(десять других летели, на остальных самолетах). В кабине слышны были
обрывки разговоров:
-- Включите Гейгера...
-- Обычный фон... Около трехсот каунтов... ( Каунт -- единица счета
заряженных частиц, проходящих через приборы, которыми измеряют радиацию.)
-- Космические лучи, разумеется...
-- Какая высота?
-- Двадцать тысяч футов. (Шесть тысяч метров)
-- Не мало ли?
-- Не бойтесь, коллега...
Прошло полчаса. Автоматический прибор, вычерчивающий курс, повел линию
в обход обреченного атолла на расстоянии около двухсот километров от него.
-- Подойдите километров на пятьдесят ближе, -- сквозь зубы процедил
адмирал.
-- Слушаюсь, сэр, -- отозвался штурман и передал команду пилотам.
Теперь самолет пошел вокруг объекта "15" по суживающейся спирали,
постепенно приближаясь к нему. Адмирал посмотрел на хронометр. Еще минут
пятнадцать... Он выпрямился, чтобы рубашка отстала от мокрой спины. Закурил
сигарету и сразу же бросил. Голоса позади смолкли. Еще десять минут... А
вдруг ничего не будет? Что, если эти ученые что-нибудь перепутали? Осталось
пять минут.
-- Какой ветер, штурман? -- спросил адмирал.
-- Запад-северо-запад, сэр.
-- Не забудьте: держаться только с наветренной стороны... Всем надеть
очки!
Три минуты, две... Лицо штурмана в черных очках кажется
мертвенно-бледным. Адмирал поспешно надевает очки-консервы.
-- Внимание!
Застрекотали киносъемочные аппараты. И в то же мгновение стало светло.
Сквозь густо-черные окуляры отчетливо были видны окаменевшие лица,
приборы и аппаратура в кабине, рябая поверхность океана и серые полосы
слоистых облаков за окном. Свет бил из-за восточного горизонта. Через
несколько секунд он померк, и снова все потемнело. Адмирал сорвал очки,
крякнул и заслонил глаза. Так, вероятно, бывает с тем, кто заглядывает в
доменную печь.
Первая минута; Над горизонтом поднялся быстро увеличивающийся в
размерах ослепительный желто-оранжевый шар.
Вторая минута. Шар поднялся выше. Диаметр его около километра, высота
-- примерно три километра. Смотреть на него без очков все еще трудно, но
можно разглядеть на его поверхности темные прослойки.
Третья минута. Шар продолжает стремительно подниматься и
увеличиваться. Цвет его стал кроваво-красным, темные полосы и пятна
обозначились резче. Из-за горизонта появились клубящиеся облака раскаленного
пара.
Пятая минута. Шар теряет правильную форму и превращается в пухлое
багровое облако, похожее на солдатскую каску. Диаметр облака -- восемь
километров, высота -- двенадцать километров. Облако тянет за собой огромный
хвост пара и пыли.
Десятая минута. Облако раздается вширь. Теперь оно напоминает
исполинский гриб на скрученной клочковатой ножке. У основания гриба
громоздятся тучи пара.
Пятнадцатая минута. Шляпка гриба расплылась в веретенообразную массу,
над которой вырастает второй гриб. Высота верхнего гриба -- двадцать пять --
тридцать километров.
Через полчаса над океаном неподвижно встал невиданной высоты прямой
столб серебристо-серого цвета. Вершина его упиралась в туманное пятно,
расползавшееся где-то в ионосфере, на высоте ста -- ста пятидесяти
километров над океаном.
Адмирал откинулся на спинку кресла и перевел дыхание. Ученые
лихорадочно возились у своих приборов. Были слышны их отрывистые возгласы:
-- Двадцать пять тысяч... тридцать...
-- Температура падает медленнее, чем мы рассчитывали, Джеймс.
-- Оставьте этот спектрограф в покое...
-- Здесь что-то не так, джентльмены!
-- Ага! Радиоуглерод... Позвольте, а это еще что такое?
-- Восемьдесят тысяч каунтов!
-- Пора выбираться отсюда...
-- Ни за что, пока я не кончу! Внезапно самолет сильно встряхнуло.
Встревоженный адмирал приказал лечь на обратный курс. И тут кто-то крикнул:
-- Атолл горит!
Сквозь облака пара у основания огненного столба мерцало красно-желтое
пятно. Это горел, рассыпался и тончайшим прахом уносился внутрь столба
обреченный атолл;
Он продолжал гореть и под водой.
Чарли и Дик, убаюканные легкой качкой, спали и счастливо улыбались во
сне. Им снилось, что они стали миллионерами. У них есть своя строительная
контора, и строят они только огромные башни с алюминиевыми колпаками. Сам
человек в тропическом шлеме почтительно здоровается с ними и предлагает им
виски с содовой и консервированное пиво.
КВАДЖЕЛЕЙН
-- Проклятый ветер... Ну кто бы мог подумать? Адмирал Брэйв раздраженно
ткнул окурок сигары в красивую большую раковину, служившую пепельницей.
-- Одному богу известно, что получится из всего этого...
Полковник Смайерс насупился. Генерал Коркран усмехнулся, показав мелкие
желтоватые зубы, и откинул со лба жидкую, влажную от испарины прядь.
-- Ничего, адмирал. Вы еще должны благодарить бога, что ветер был
западный. Представляете, что бы было, если бы ему вздумалось подуть с
севера? Как раз в эту сторону, на Кваджелейн?
-- Тогда прежде всего досталось бы вашему великолепному теплоходу...
"Санта-Круц", или как его там...
-- Вот именно. И хлопот было бы много больше. Лучшее из двух зол --
меньшее. Брэйв вздохнул:
-- Боюсь, хлопот нам хватит и теперь. Ведь на Ронгелапе была наша
метеостанция. Четырнадцать нижних чинов и лейтенант.
-- И они...
-- Попались. Точно так же, как и туземцы.
-- Черт побери, -- пробормотал Смайерс, вертя зажигалку, -- не хотел
бы я быть на их месте. Но, боюсь, я не совсем понимаю, что же произошло...
Неужели все это наделала наша бомба?
-- Нет, -- желчно сказал Коркран, -- это не наша бомба. Это последнее
великое противостояние Марса. Не будьте таким... э-э... младенцем, Смайерс.
Дело серьезное.
Брэйв исподлобья взглянул на него, но промолчал. Смайерс обиженно
поджал губы:
-- Я, разумеется, не ученый. Я только строитель. Но... полагаю, как
участник операции, я мог бы рассчитывать на... на более вразумительное
объяснение. Ронгелап... туземцы, метеостанция -- и наша бомба! И при чем
здесь ветер, скажите на милость?
Коркран снял очки, достал из нагрудного кармана кусочек замши и
принялся протирать стекла. Без очков и тропического шлема, за который
Смайерс втихомолку называл его "английским резидентом", лицо
генерала-ученого стало каким-то детским и растерянным.
-- Хорошо, Смайерс, попробую объяснить вам популярно. Полмесяца назад
мы произвели взрыв нашего устройства -- так? Я не буду вдаваться в
подробности термоядерного процесса, это долго и скучно. Главное то, что над
местом взрыва возникло, по-видимому, плотное облако радиоактивных продуктов
взрыва. И ветер понес это облако на северо-восток. К счастью, -- на
северо-восток, а не на юг, не сюда, на Кваджелейн. Но и на северо-восток
было достаточно плохо. На пути облака оказался атолл Ронгелап с населением в
две сотни канаков и с нашей метеостанцией...
-- Понятно, понятно, -- проворчал Смайерс. -- Они все заболели атомной
горячкой... Искренне благодарен вам, мистер Коркран. -- Он подумал и добавил
с глубокомысленным видом: -- За границей, должно быть, теперь поднимется
бешеный шум. Но ведь никто не мог предположить таких последствий, как вы
думаете?
Коркран водрузил очки на нос и надменно взглянул на него:
-- Считается, что мы должны были учесть все, -- даже невозможное.
Брэйв отсутствующим взглядом смотрел куда-то поверх головы генерала,
неслышно барабаня пальцами по столу. Он никогда не любил дельцов, перед
которыми ему приходилось пресмыкаться, и ученых, от которых в той или иной
степени зависела мощь армии и флота. Вдвойне несимпатичны были ему дельцы и
ученые в мундирах, как этот Смайерс и Коркран. Но сейчас они делили с ним
ответственность за то, что произошло. Его неприятности были их
неприятностями. Он закурил новую сигару и благосклонно кивнул
генералу-физику:
-- Вполне с вами согласен, Коркран. В таких делах всегда есть риск...
большой риск. Смайерс вздохнул:
-- Интересно, в каком они сейчас состоянии? -- Кто? -- Те... туземцы и
служащие метеостанции.
-- А... не знаю, право, -- сказал Брэйв. -- Их привезли сюда, на
Кваджелеин, и разместили в гарнизонном госпитале. Ими занимается некто
Нортон, полковник, сотрудник АВСС (комиссия по наблюдению за жертвами
атомной бомбы. Создана в Японии после взрыва атомных бомб в Хиросиме и
Нагасаки (август 1945 года)). Я вызвал его из Японии и он прилетел через
день после взрыва.
-- Большой специалист? -- Говорят, лучший в мире. -- Еще бы! -- хмуро
проворчал Коркран, -- Почти десять лет возится с японцами, пострадавшими в
Хиросиме и Нагасаки. Должен же он чему-нибудь научиться за это время...
-- Он будет здесь через час, я думаю, -- сказал Брэйв. -- Кстати,
Коркран, вы, кажется, принимали участие в испытаниях первой водородной
бомбы в пятьдесят втором. Случилось ли тогда что-нибудь подобное?
-- Нет, все прошло нормально.
-- И чем вы это объясняете?
Коркран пожал плечами: ..
-- Эти водородные бомбы -- капризные штуки. Чрезвычайно трудно
предсказать все последствия взрыва, Понимаете... слишком много факторов,
которые трудно или невозможно учесть заранее.
-- Например?
-- Гм... Форма оболочек, их толщина... материал. Гм... Расположение
урановых запалов... Мало ли что... Кстати, почему вы называете их бомбами?
-- То есть...
-- "Бомбы"! -- Коркран презрительно фыркнул. -- Даже то чудище, которое
мы испытывали сейчас, весило со всеми приспособлениями около сорока тонн. А
в пятьдесят втором это был чудовищный, неуклюжий фургон весом в семьдесят
тонн, и будь я проклят, если кто-нибудь знал заранее, что из него
получится!
Смайерс с любопытством взглянул на генерала, На лице которого
изображалась смесь самодовольства и крайней степени брезгливости.
-- Значит, можно ожидать, что следующий экземпляр будет уже настоящей
бомбой?
-- Возможно. Видите ли, господа, первая термоядерная установка была
чрезвычайно примитивной по конструкции. Смесь жидкого дейтерия и жидкого
трития, устройства для их хранения, необычайно громоздкие и
нерентабельные... Сейчас мы испытали более совершенный образец; Основой в
нЕм было твердое вещество - соединение лития с дейтерием и тритием.
Брэйв зевнул.
-- К сожалению, -- проговорил он, -- первенство здесь принадлежит не
вам.
-- Русским? -- спросил Смайерс. -- Увы, да.
Генерал Коркран покраснел.
-- Ничего нет удивительного! -- сердито выкрикнул он.-- Они тоже не
зевают, да никогда и не зевали, если
вам угодно знать.
-- А! -- сказал Брэйв. -- Вот и Нортон! В комнату вошел высокий,
худощавый человек с утомленным лицом, в коротких штанах и простой серой
рубашке с засученными рукавами.
-- Позвольте вас познакомить, господа. Полковник Нортон -- генерал
Коркран...
-- Мы уже знакомы... во всяком случае, -- заочно, -- буркнул Коркран
кивая.
-- Полковник Нортон -- полковник Смайерс.
-- Очень рад, сэр, -- сказал Смайерс.
-- Ну, как у вас там? -- спросил Брэйв, когда Нортон опустился в кресло
у окна.
-- Никто не умер? -- насмешливо процедил Коркран. Нортон внимательно
взглянул на него, затем посмотрел на Брэйва:
-- Я думаю, все в порядке, сэр. Опасности нет никакой.
-- Слава тебе, господи, -- сказал Брэйв.
-- Хорошо, что вы вызвали меня сразу же, -- продолжал Нортон. -- Я
успел произвести полную дезактивацию, промывание желудков и прочее...
-- Воображаю! -- хмыкнул Коркран. -- Думаю, что теперь можно поручить
лечение вашим местным врачам. Я дал необходимые инструкции, и они
справляются превосходно... Одним словом, если дело только в этих беднягах с
Ронгелапа, то все в порядке.
-- Что вы имеете в виду? -- нахмурился Брэйв.
-- Не пугайте адмирала, доктор! -- насмешливо осклабился Коркран. - Он
и так достаточно переволновался из-за этих несчастных канаков. Вы
представляете, что теперь будет с мировым общественным мнением?
-- Черт бы его побрал! -- с большим чувством сказал Брэйв.
-- Не знаю, джентльмены... -- Нортон встал. -- Для меня человеческая
жизнь есть человеческая жизнь, не меньше. Независимо от общественного
мнения. Лучевые удары -- это очень болезненно и очень опасно. Вряд ли. они
могут быть темой для шуток...
Он шагнул к двери, но в этот момент на пороге появился лейтенант
Погги, адъютант Брэйва.
-- Прошу прощения, сэр, -- сказал он. -- Радиограмма полковнику
Нортону.
-- Откуда? -- удивленно спросил Нортон, протягивая руку за листком.
-- Из Токио.
Нортон торопливо развернул бланк.
-- Черт... -- хрипло сказал он.
-- Что? Что случилось? -- Брэйв медленно поднялся, опираясь руками о
стол.
Нортон протянул адмиралу радиограмму:
-- Мне надо немедленно возвратиться в Японию. Наступила тишина. Наконец
Брэйв осторожно положил желтый листок на стол и провел ладонью по
побледневшему лицу.
-- Так, -- проговорил он. -- Ну что ж... Погги! (Адъютант выжидательно
глядел на адмирала.) Мой самолет -- для мистера Нортона. В Токио, сейчас же!
* ЧАСТЬ 2. НЕБО ГОРИТ. *
новый год
Для японца -- во всяком случае, для японца, не потерявшего голову и
уважение к традициям в неразберихе войны и в сутолоке жизни больших городов,
-- Новый год -- всегда событие исключительной важности. Те, кто в полночь
тридцать первого декабря с благоговением прислушивается к звонким ударам
храмового колокола, знают, что с последним, сто восьмым ударом, все
неприятности, пережитые в старом году, исчезают, рассеиваются, как дурной
сон, и жизнь снова начинает сиять чистым светом радости и надежд. Поэтому к
встрече нового, 1954 года, или 29 года эры СЕва (В Японии летоисчисление
ведется не по европейскому образцу, а по годам правления императоров. Эра
Сева началась со вступлением на престол императора Хирохито в 1926 году), в
семье Сюкити Кубо-сава готовились по всем правилам. Накануне старая КиЕ,
маленькая Ацу и Умэ тщательно и ревностно провели "сусу-хараи" --
традиционную уборку дома: известно, что счастье и удача нового года входят
только в чистый дом. На улице, перед входом в дом, были установлены
красивые "кадо-маду" -- каждая из трех косо срезанных стволов бамбука,
украшенных ветками сосны и сливы, -- символизирующие пожелание здоровья,
силы и смелости. Над дверью красовался внушительный "симэ-нава" -- огромный
жгут соломы, охраняющий дом от всякого зла и несчастья. Кладовая была полна
съестных припасов, праздничных кушаний и напитков, которыми хозяину и
домочадцам предстояло угощаться и угощать в течение всей первой недели
января; в шкафу для каждого члена семьи было приготовлено свежее белье и
новая одежда. А в самой большой и светлой комнате стоял низенький столик,
покрытый двумя листами чистой бумаги, на котором лежали друг на друге,
увенчанные аппетитным красным омаром, два "кагами-моти" -- символы удачи
-- круглые пироги из толченого отваренного риса. Им предстояло пролежать до
одиннадцатого января, чтобы затем быть добросовестно съеденными.
Короче говоря, праздник обещал быть по-настоящему радостным и веселым,
как это принято в каждой семье порядочного японца.
Сам Сюкити Кубосава, в прошлом ефрейтор корпуса береговой обороны, а
ныне радист рыболовной шхуны "Дай-дзю Фукурю-мару", что в переводе означает
"Счастливый Дракон No 10", считал себя человеком передовым и не придавал
какого-либо значения декоративной стороне новогоднего праздника. Но,
во-первых, эта сторона кое-что значит для торжественного настроения, без
которого немыслимы праздники подобного рода; во-вторых, как и всякий
истинный японец, Кубосава был немного суеверен и втихомолку верил в чудесные
свойства "кадо-мацу", "симэ-нава" и прочих атрибутов встречи Нового года.
Поэтому он никогда не мешал теще, этому великому, известному всему Коидзу
знатоку старых обычаев, действовать по-своему. И КиЕ старалась в полную
меру знаний и способностей.
Шумная, суетливая, она успевала работать сама, давать указания
маленькой Ацу и старшей внучке и отвечать на бесконечные вопросы семилетней
Ясуко.
Кубосава, расположившись на чистой циновке с газетой в руках, с
любопытством прислушивался к разъяснениям старухи по поводу "кагами-моти".
Оказывается, эти круглые сухие ковриги делаются по образу и подобию
счастливого зеркала, при помощи которого в незапамятные времена боги
выманили из пещеры обиженную богиню света Аматэрасу.
-- А почему? -- спросила Ясуко. -- Как же? Разве Ясу-тян (Тян --
суффикс, придающий японским именам уменьшительно-ласкательный оттенок) не
знает, что солнышко приносит нам свет и тепло? Солнышко и есть сама великая
Аматэрасу, наша прародительница. Она дает нам свет и счастье. Вот бабушка и
испекла кагами-моти, чтобы в новом году в наш дом пришло счастье...
-- И сусу-хараивы тоже делаете для этого?
-- Конечно! Нельзя пыль и грязь переносить из старого года в новый. Не
будет удачи.
-- Значит, в прошлом году мать убрала дом не так, как надо... -- не
удержался Кубосава.
-- Что вы, что вы, Сюкити-сан! (Сан -- суффикс, употребляемый в
японских именах при почтительном обращении.) Нельзя так говорить -- удача
может обидеться!
Кубосава вздохнул. Удача... Конечно, со стороны могло показаться, что
он достаточно удачлив. Стотонная шхуна, на которой он служил, принадлежала
самому Нарикава -- человеку, весьма уважаемому в Коидзу. Хозяин благоволил к
нему за почтительность и усердие, за то, что он в свое время был в армии и
понимал толк в дисциплине. Зарабатывал Кубосава не очень много, но все же
гораздо больше, чем простой рыбак. Кроме того, должность ставила его в
привилегированное по отношению к прочим положение: он входил в рыбацкую
аристократию, в тот круг людей, к которому принадлежали капитаны,
начальники лова -- "сэндо", радисты. Как будто бы ясно, что оснований
жаловаться на судьбу у него не могло быть. А между тем счастье упорно
обходило его домик, В котором он жил с женой, двумя дочками и старухой
тещей. Дело в том, что "Счастливому Дракону" не везло. Своего названия он не
оправдывал, возможно, потому, что был десятым "Счастливым Драконом",
зарегистрированным в списках государственной инспекции морского промысла.
Как бы то ни было, улов и, следовательно, доля в наградных с каждым рейсом
становились все меньше и меньше. А во время последнего плавания несчастная
шхуна попала в индонезийские воды и была задержана за браконьерство.
Поистине несчастливый год! Хорошо еще, что удалось откупиться от
пограничников уловом. Обычно такие дела оканчивались конфискацией орудий
лова и даже самой шхуны, а команду во главе с капитаном сажали на шесть
месяцев в тюрьму.
Неудачи "Счастливого Дракона" выводили толстого Нарикава из себя.
Правда, хозяин мог утешаться тем, что все сошло относительно благополучно.
Как-никак, шхуна осталась цела, снасти не отобраны, и сам он не был
вовлечен ни в какие неприятности. Такому обороту дела хозяин был обязан той
традиции, которая свято соблюдается рыбаками всех приморских городков,
вроде Коидзу. Пограничники соседних стран, задержавшие японских
браконьеров в своих водах, могут сколько угодно опрашивать капитана,
начальника лова -- сэндо и команду -- всех вместе и каждого в отдельности,
-- пытаясь выяснить, почему они вели лов в чужих водах. Задержанные, чем бы
это им ни грозило, будут дружно и угрюмо отстаивать два положения:
во-первых, в чужие воды они зашли по незнанию; во-вторых, сделали они это
сами, по своей воле, без ведома и, уж конечно, вопреки воле хозяина.
Однако факт остается фактом. Шхуна приносила убытки, а для команды это
было вопросом жизни. Сюкити Кубосава в последнее время с трудом сводил концы
с концами. Правда, у него были кое-какие сбережения, к тому же он мог от
времени до времени подрабатывать на берегу -- на ремонте дешевых
отечественных приемников, которыми пользовалось большинство его земляков и
которые не отличались высоким качеством. По зато не отличалась качеством и
та одежда, которой пользовалась семья Кубосава, особенно одежда девочек.
Казалось, она горела на них. Сильно подорожал рис, поднялись цены и на
другие продукты. Сбережения таяли, и никаких побочных заработков больше н