режение, дабы мы не слишком предавались суете этого мира, а стремились к более высоким целям и лелеяли не столь преходящие надежды. Даже лучшие из нас - лишь бедные близорукие создания и нередко принимают зло за добро. И то, что ныне вас так печалит, если взглянуть на это надлежащим образом, возможно, в будущем окажется поворотным пунктом, с которого и начнется истинное ваше счастье. - Да благословит вас бог, сэр, - сказала вдова, все еще робко утирая глаза кончиком платка. - Добрый вы джентльмен. У меня от ваших слов прямо на душе полегчало. - У нас у всех есть свои невзгоды и несчастья, - продолжал глава фирмы, - у некоторых больше, у других меньше. Сегодня - ваша очередь, а завтра, быть может, наступит моя. Но будем стремиться к достойной цели, и бремя невзгод не заставит нас упасть без сил у дороги. А теперь, миссис Хадсон, я должен пожелать вам всего самого лучшего. Поверьте, я глубоко вам сочувствую. Вдова встала, нерешительно потопталась на месте, словно собираясь сказать еще что-то. - А когда мне можно будет получить жалованье Джима, сэр? - спросила она робко. - Я уж заложила почти все вещи, и мы с дочкой совсем ослабли от голода. - Жалованье вашего мужа, - сказал коммерсант, снимая с полки счетную книгу и быстро ее листая. - Мне кажется, вы заблуждаетесь, миссис Хадсон. Посмотрим, посмотрим: Доусон, Даффилд, Эверард, Фрэнсис, Грегори, Гантер, Харди. А... вот! Хадсон, боцман "Черного орла". Как я вижу, он получал в месяц пять фунтов. Плавание длилось восемь месяцев. Но ваш супруг скончался, когда судно находилось в море всего два с половиной месяца. - Это верно, сэр, - сказала вдова, с тревогой вглядываясь в длинные столбцы цифр на странице книги. - Разумеется, контракт с его смертью потерял силу, и, таким образом, фирма была должна ему двенадцать фунтов десять шиллингов. Однако, согласно моим книгам, все эти восемь месяцев вы получали половину его жалованья. Следовательно, фирма выплатила вам двадцать фунтов, и, таким образом, вы должны ей семь фунтов десять шиллингов. Пока мы не будем говорить об этом, - великодушным тоном заключил коммерсант. - Вы можете уплатить этот должок, когда ваши обстоятельства поправятся, но дальнейшей помощи от нас вам, разумеется, ожидать не следует. - Да как же, сэр, ведь у нас ничего нет! - заплакала миссис Хадсон. - Печально, весьма печально, но обращаться за помощью вам следует не к нам. Вы женщина рассудительная, и сами это поймете, ведь теперь я вам все объяснил. Прощайте. Желаю вам всего самого хорошего и надеюсь, вы будете время от времени извещать нас о том, как вы живете. Мы всегда интересуемся семьями наших служащих. - Мистер Гердлстон открыл дверь, и бедная женщина побрела через контору, пошатываясь и сгибаясь под тяжестью ребенка. Во дворе она остановилась, ошеломленно озираясь вокруг. Старший клерк, задержавшись на пороге, с тревогой наблюдал за ней. Затем он быстро оглянулся. Эзра Гердлстон внимательно изучал какие-то счета, а все клерки тоже были поглощены своей работой. Гилрей с виноватой улыбкой тихонько подошел к женщине, сунул ей что-то в руку и поспешил назад в контору с таким строгим выражением на лице, словно все его мысли были заняты делами фирмы. Есть спекуляции, недоступные дельцам. Быть может, Джон Гилрей, эти полкроны, которые были так нужны тебе самому, ты поместил куда более выгодно, чем твой хозяин свои двадцать пять фунтов. ГЛАВА IV ГАМИЛЬТОН МИГГС, КАПИТАН "ЧЕРНОГО ОРЛА" Глава фирмы только-только успел вернуть себе душевное спокойствие, после того как он выполнил свой тяжкий долг и объяснил вдове Хадсон ее финансовое положение, когда его чуткий слух уловил звук тяжелых шагов в конторе. И тут же послышался грубый голос, который в выражениях, куда более энергичных, чем те, что обычно раздавались в этих респектабельных стенах, осведомился, можно ли видеть хозяина или нет. Ответ, по-видимому, последовал утвердительный, потому что грузные шаги начали быстро приближаться, а затем два мощных удара в дверь возвестили, что посетитель находится по ту ее сторону. - Войдите! - крикнул мистер Гердлстон, кладя перо. Вслед за этим приглашением ручка опустилась, и дверь медленно повернулась на петлях. Однако в комнату проник только сильный аромат спиртных напитков, за которым не последовало ничего более существенного. - Входите же, - нетерпеливо повторил коммерсант. При этом втором разрешении из-за косяка медленно возникла густая копна черных волос. Затем лоб цвета меди и пара косматых бровей, а вслед за ними - два глаза, желтоватых и нездоровых, которые словно стремились выскочить из глазниц. Глаза эти неторопливо оглядели сперва главу фирмы, а затем и весь кабинет, после чего, словно успокоенная осмотром, появилась и остальная часть лица: расплющенный нос, большой рот, нижняя губа которого отвисала, обнажая ряд пожелтевших от никотина зубов, и наконец всклокоченная черная борода, начинавшаяся от самых скул и неопровержимо свидетельствовавшая, что ее владелец ел за завтраком яичницу. За головой не замедлило последовать и туловище, но, впрочем, все тем же манером, свойственным больше анаконде, и наконец на пороге возник весь человек - целиком. Это был коренастый моряк в неизменной куртке и синих штанах. Свою клеенчатую шляпу он держал в руке. Скрипя подошвами и неприятно ухмыляясь, он двинулся к коммерсанту, протягивая в знак приветствия волосатую руку, испещренную татуировкой. - Здравствуйте, капитан, - сказал Гердлстон, подымаясь и сердечно тряся руку вошедшего. - Рад вас видеть целым и невредимым. - И я рад вас видеть, сэр, очень рад. Голос у посетителя был низкий и хриплый, а походка - неуверенная, словно после тяжелого запоя. - Я вошел эдак осторожно, - продолжал он. - Я ж не знал, кто тут может у вас сидеть. Когда мы, значит, с вами беседуем, нам лишние уши не нужны. Гердлстон чуть-чуть приподнял косматые брови, как будто этот намек на общие его секреты с капитаном пришелся ему не слишком по вкусу. - Может быть, вы все-таки присядете? - сказал он. Капитан взял плетеный стул и отнес его в самый дальний угол кабинета. Затем он внимательно осмотрел стену, постучал по ней костяшками пальцев и наконец сел, продолжая время от времени с опаской поглядывать через плечо. - Чего-то на меня трясучка находит, - объяснил он владельцу фирмы. - Ну, и оно спокойнее, когда знаешь, что позади-то никого нет. - Вам следовало бы побороть это отвратительное пристрастие к горячительным напиткам, - нравоучительно заметил мистер Гердлстон. - Так проматываются драгоценнейшие дары, которыми награждает нас провидение. Это не доведет вас до добра ни в этом мире, ни в том. Однако этот разумнейший совет, казалось, не произвел на капитана Гамильтона Миггса ни малейшего впечатления. Более того, он испустил довольно громкий смешок и, хлопнув себя по колену, заметил вслух, что его хозяин "ловкая штучка", и несколько раз повторил это выражение с нескрываемым восхищением. - Ну что же. - сказал Гердлстон после короткого молчания. - Дети есть дети, а моряки - моряки. Когда восемь месяцев треволнений и тяжкого труда завершаются полным успехом - я горжусь, что могу произнести эти слова! - почему бы не позволить себе небольшого удовольствия? К другим я не отношусь с той же строгостью и взыскательностью, с какой сужу свои собственные поступки. Но изложение столь благородных принципов также не растрогало закоснелого Миггса, а только еще больше его развеселило и подвигло его сделать еще несколько восхищенных замечаний относительно интересных свойств характера его хозяина. - Я должен поздравить вас с очень удачным грузом и пожелать такой же удачи и в следующем вашем плавании, - продолжал коммерсант. - Слоновая кость, и золотой песок, и шкуры, и камедь, и кошениль, и черное дерево, и рис, и табак, и фрукты, и орехи. Хотел бы я посмотреть на груз получше этого! - вызывающим тоном ответил моряк. - Прекрасный груз, капитан, да, да, прекрасный! Если не ошибаюсь, во время плавания вы потеряли троих людей? - Да, их трое у меня концы отдали. Двоих доконала лихорадка, а одного змея укусила. И что это за матросы нынче пошли, хоть убей, не пойму. Когда я ходил простым матросом, мы бы постыдились дохнуть от таких пустяков. Да вот хоть меня взять: я шестнадцать раз переболел гнилой лихорадкой, валялся и с желтой лихорадкой и с дизентерией. А на Андаманских островах меня кусала черная кобра. И холерой я тоже болел. Я тогда плавал на бриге у Сандвичевых островов. И всей-то нашей команды было три матроса и семь покойников. И все это с меня - как с гуся вода. И дальше тоже так будет. Только вот что, хозяин, не найдется ли у вас тут хлебнуть чего-нибудь покрепче? Старший компаньон встал и, взяв из шкафа бутылку рома, наполнил довольно большой стакан. Моряк с жадностью его осушил и с удовлетворенным вздохом поставил на стол. - А скажите-ка, - сказал он с неприятной фамильярной усмешкой, - небось, вы очень удивились, что мы вернулись, а? Ну, скажите честно, как мужчина мужчине. - Отчего же? Ваше судно хоть и старое, да зато крепкое. Ему еще плавать и плавать, - ответил коммерсант. - Плавать и плавать! Да разрази меня бог! В Бискайском заливе мы чуть было не пошли на дно кормить рыб. Ну и ночка была, доложу я вам: штормяга задувал с вест-зюйд-веста и дул, проклятый, уже третий день, так что нам солоно пришлось. Еще когда мы из Англии уходили, старое корыто только-только держалось на воде. Ну, а солнышко вытопило всю смолу из швов - палец пролезет, если не вся ладонь! Два дня и одну ночь мы не отходили от помп - текло оно, как решето. Фортопсель у нас прямо с раксами сорвало. Я уж думал, не видать нам больше Лондона. - Раз оно выдержало такой шторм, то прекрасно может сделать еще один рейс. - Отправиться-то оно отправится, - угрюмо сказал моряк, - только назад не вернется, это уж как пить дать. - Что с вами сегодня, Миггс? Вы просто на себя не похожи. Мы высоко ценим вас как храброго и мужественного человека - разрешите, я вам еще налью! - который не побоится маленького риска, когда есть ради чего рисковать. Смотрите, вы лишитесь своей репутации, если не возьмете себя в руки! - "Черный орел" еле держится на воде, - не сдавался капитан. - И вам придется с ним что-то сделать, так он плавать больше не может. - И что же с ним надо сделать? - Поставить в сухой док и хорошенько его подштопать. Не то он не успеет даже из Ла-Манша выйти. - Прекрасно, - холодным тоном сказал коммерсант. - Раз вы настаиваете, значит, судно придется ремонтировать. Но, разумеется, это сильнейшим образом отразится на вашем жалованье. - Как это? - В настоящее время вы получаете пятнадцать фунтов в месяц и пять процентов комиссионных. Мы платим вам столько ввиду риска, которому вы подвергаетесь. Мы поставим "Черного орла" в сухой док, и с этих пор вы будете получать десять фунтов в месяц и два с половиной процента комиссионных. - Эй, погодите-ка! - закричал моряк. Его медно-багровое лицо совсем потемнело, налитые желчью глаза злобно заблестели. - Вы эти штучки со мной бросьте, черт бы вас подрал! - прошипел он и, подойдя к столу, оперся на него так, что его сердитое лицо почти вплотную приблизилось к лицу коммерсанта. - Меня голыми руками не возьмешь, приятель, потому что я свободный британский моряк и надо мной хозяев нет! - Вы пьяны, - сказал старший компаньон. - Сядьте! - Жалованье мне убавлять! - ревел капитан Миггс, все больше разъяряясь. - Это мне-то! После того, как я служил вам верой и правдой, жизни своей не жалея! Вы только попробуйте, хозяин, только попробуйте! А что, если я возьму и расскажу про то, как закрашивались грузовые марки? Что тогда будет с фирмой "Гердлстон"?! Да вы мне жалованье удвоите, лишь бы это дельце не выплыло на свет божий! - О чем вы говорите? - О чем? Ах, вы не знаете, о чем я говорю? Где уж там! Это же не вы велели нам ночью замазать государственные марки и поставить их повыше, чтобы можно было взять лишний груз. Это, значит, не вы распорядились, а? - Вы собираетесь утверждать, будто я отдал вам подобное распоряжение? - Само собой! - гремел рассерженный моряк. Гердлстон ударил в гонг, который стоял у него на столе. - Гилрей, - спокойно распорядился он, - сходите за полицией. Капитан Гамильтон Миггс был несколько ошеломлен этим неожиданным ходом своего противника. - Потише, потише, хозяин, - сказал он. - Чего это вы затеваете? - Я намерен потребовать вашего ареста. - Это за что же? - За угрозы, запугивание и попытку вымогательства. - Свидетелей-то не было, - ответил моряк с некоторым вызовом, но уже явно струсив. - Нет, были, - заметил Эзра Гердлстон, входя в кабинет. Он давно уже стоял между дверями, отделявшими кабинет от конторы, и слышал большую часть разговора. - Но, кажется, я перебил вас. Вы говорили, что замараете доброе имя моего отца, если он откажется повысить вам жалованье. - Я ж ничего дурного не думал, - сказал капитан Гамильтон Миггс, тревожно переводя взгляд с отца на сына. В молодости он был хорошо известен полицейским властям и не имел ни малейшего желания возобновлять знакомство с ними. - Кто закрасил эти грузовые марки? - спросил коммерсант. - Я. - Вам кто-нибудь велел это сделать? - Нет. - Попросить полицейского войти, сэр? - осведомился Гилрей, заглядывая в дверь. - Пусть немного подождет, - ответил Гердлстон. - А теперь, капитан, вернемся к сути нашего разговора: поставим ли мы "Черного орла" на ремонт в сухой док и снизим вам жалованье, или же вы сочтете возможным отправиться в новое плавание на прежних условиях? - Отправлюсь, будь оно трижды проклято! - отрезал капитан и, сунув руки в карманы куртки, вновь развалился на стуле. - Совершенно правильное решение, - одобрительно произнес его суровый хозяин. - Но божба - весьма греховная привычка. Отошли полицейского, Эзра. Молодой человек усмехнулся и вышел, оставив отца вновь наедине с капитаном. - Если вы ничего с ним не сделаете, портовый инспектор все равно его в плавание не выпустит, заметил моряк после долгого молчания, во время которого он успел перебрать в памяти все свои обиды. - Ну, разумеется, мы что-то сделаем. Нашу фирму никто не обвинит в скупости, хотя мы избегаем излишних расходов. Надо будет покрасить и просмолить корпус, а также перебрать такелаж. Это ведь добротное старое судно, и под командой превосходного моряка - мы же знаем вам цену, капитан, - оно совершит еще немало рейсов. - Мне-то платят за риск, хозяин, как вы только что сами сказали, - заметил капитан, - а вот как насчет тех, кто за него ничего не получает, - мои помощники, команда? - Дорогой капитан, во всяком деле есть свой риск. Без риска в нашем мире прожить невозможно. Вы знаете, что сказано о тех, кто отправляется в море на кораблях: они видят чудеса пучины морской, но зато и подвергаются опасности. Землетрясение может разрушить мой дом на Эклстон-сквер, ураган может сокрушить его стены, однако же я не думаю об этих опасностях. Так почему же вы убеждены, что с "Черным орлом" обязательно должно случиться несчастье? Моряк ничего не ответил на эти рассуждения, хотя они его и не убедили. - Ну ладно! - сказал он угрюмо. - Я же согласился - и делу конец, так что говорить об этом больше нечего. Вам зачем-то нужно посылать в плавание дырявые лохани, и вы мне хорошо платите, чтобы я на них плавал. Это меня устраивает, и вас это устраивает. Ну, и об чем разговор? - Справедливо. Хотите еще рому? - Нет. - Почему? - А потому, что люблю быть в своем рассудке, пока разговариваю с вами, мистер Гердлстон. Вот уйду из вашей конторы и буду пить до дальнейших распоряжений. А дело делать и заодно дурманиться не желаю! Когда прикажете выйти в море? - Когда разгрузитесь и снова погрузитесь. Недели через три или через месяц. К тому времени я жду Спендера с "Девой Афин". - Если только с ними по дороге ничего не приключится, - заметил капитан Гамильтон Миггс с прежней нехорошей усмешкой. - Когда мы возвращались, он был в Сьерра-Леоне. Сам-то я зайти в порт не мог, потому что у тамошней полиции был ордер на мой арест: я всадил в одного черномазого хороший заряд дроби. - Это был дурной поступок, Миггс, очень дурной, - проникновенно произнес коммерсант. - Вы обязаны заботиться об интересах фирмы. Нам слишком невыгодно, чтобы из-за подобной причины наши корабли лишались возможности заходить в такие хорошие порты. А вызов в суд вам вручили? - Другой черномазый привез его на борт. - Вы его прочли? - Нет, бросил в море. - А что стало с негром? - Да видите ли, - ухмыльнулся Миггс, - когда я, значит, бросал вызов за борт, черномазый-то за него держался. Ну, и полетели они в воду вместе. А я поднял якорь и ушел в море. - А акулы там водятся? - Попадаются. - Право же, Миггс, - сказал коммерсант, - вы должны научиться обуздывать свои греховные страсти. Вы нарушили шестую заповедь* и лишили "Черного орла" возможности торговать с Фритауном. ______________ * "Не убий" (библ.). - Тоже мне торговлишка! - ответил моряк. - С английскими колонистами дела не сделаешь. Мне подавай настоящих черномазых, которые понятия не имеют о законах там или цивилизациях и всякой другой такой чуши. Вот с ними я полажу. - Я часто задумывался над тем, как вам это удается, - с любопытством заметил Гердлстон. - Вы умеете взять полный груз там, где самые лучшие и степенные наши люди и мешка орехов не получат. Как вы этого добиваетесь? - Это многим бы хотелось узнать, - ответил Миггс, выразительно подмигивая. - Значит, это секрет? - Да от вас-то чего скрывать: вы же не шкипер, и меня не убьете, если я вам и скажу. Ну, а так-то, я, конечно, не хочу, чтобы эта штука всем была известна. - Как же все-таки вы этого достигаете? - А вот послушайте, - ответил Миггс. К этому времени он, казалось, совсем успокоился и рассказывал о своих подвигах с большим удовольствием. - Я с ними напиваюсь. Вот как это у меня получается. - Ах так! - Да, в том-то вся и штука. Господи боже ты мой! Да когда эти хваленые капитаны с сертификатами, всякие там графские племянники да двоюродные братцы являются туда, так они смотрят на вождей и разговаривают с ними, будто Мафусаилы какие-нибудь! До того спесью надуваются, что сюртук самого господа бога им и в жилеты не пригодится. Ну, а я, значит, приглашаю всю эту братию к себе в каюту, какие они там ни есть черные и голые, да и попахивает от них не слишком чтобы приятно. А потом я, значит, вытаскиваю ром, и начинается у нас "выпей сам, передай бутылочку соседу!". Глядишь - у них языки и развязались. А я сижу и помалкиваю да мотаю на ус, какой у них есть товар. А уж когда я знаю, что покупать, так было бы довольно странно не купить. К тому же они не хуже христиан любят, чтобы с ними обходились уважительно, и помнят, что я их компанией не брезговал. - Прекрасный способ, Миггс, чудесный способ, - сказал коммерсант. - Фирма чрезвычайно высоко ценит ваши услуги. - Ну, ладно, - сказал капитан, вставая со стула, - у меня от этой болтовни совсем в глотке пересохло. Я, конечно, готов запанибрата с вождями черномазых, но будь я проклят, если стану... - Он умолк, но угрюмая улыбка на губах его собеседника показала, что тот понял намек. - А вот скажите-ка, - продолжал Миггс, фамильярно толкая хозяина локтем, - если бы мы, скажем, да пошли на дно в Бискайском заливе, так вышло бы, что вы маленько просчитались, а? - Почему же? - А потому, что уж очень намного мы были застрахованы. И приключись с нами беда в начале плавания, вы бы положили в карман не одну тысчонку, уж я-то знаю! Да только вернулись мы с грузом, который принесет больше, чем страховка. И, значит, потопни мы на обратном пути, так вы остались бы в чистом убытке, и попал бы боцман в собственную удавку, как говорит Шекспир. - Подобных случайностей мы предусмотреть не можем, - с достоинством ответил коммерсант. - Ну, пожелаю вам доброго утра, хозяин, - буркнул капитан Гамильтон Миггс. - Если я вам понадоблюсь, так найдете меня в известном вам заведении, в "Петухе и курослепе". Это, значит, в Ротерхите. Когда капитан вышел из конторы, Эзра отправился к отцу в кабинет. - Чудак! - заметил он, кивнув на дверь, через которую удалился Миггс. - Я услышал, что он ревет, как разъяренный бык, и решил, что мне следует послушать. Но иметь такого человека на службе очень полезно. - Он просто полудикарь, - ответил его отец, - и прекрасно чувствует себя среди дикарей. Вот почему он так хорошо с ними ладит. - И тамошний климат ему тоже, кажется, не вредит. - Не вредит его плоти, ты хочешь сказать. Но его безнравственности можно только ужасаться. Впрочем, вернемся к делу. Будь добр, повидайся со страховщиками и уплати взнос за "Черного орла". Если окажется возможным, то увеличь сумму страховки. Но действуй очень осторожно, Эзра, с большим тактом. В следующее плавание "Черный орел" отправится в пору равноденственных штормов. И если с ним все-таки что-нибудь случится, то фирме незачем оставаться в убытке. ГЛАВА V СОВРЕМЕННЫЕ АФИНЯНЕ Эдинбургский университет с угрюмым юмором именует себя "альма матер" своих студентов, но если его и можно признать матерью, то лишь самого героического спартанского склада, удивительно хорошо умеющей скрывать свои материнские чувства. Университет интересуется своими сынами лишь в тех не слишком редких случаях, когда надеется получить от них гинею-другую. И тут остается только дивиться, с какой заботой старая курица считает своих цыплят и с какой быстротой эта просьба достигает каждого из тысяч ее питомцев, рассеянных по всей империи, - питомцев, которые, несмотря на пренебрежительное к ним отношение, питают в глубине души нежную привязанность к своему колледжу. Самый вид университета символичен: квадратное массивное здание, угрюмый серый фасад - ни колонны, ни барельефы нигде не смягчают скучного однообразия каменных стен. В этом оплоте учености и практической пользы нет места для сентиментальности и романтизма, что, впрочем, отвечает духу той нации, самым молодым и самым процветающим учебным заведением которой он является. Юноша, поступивший в какой-нибудь английский университет, словно вновь оказывается в школе, лишь несколько более обширной и премудрой. Если же он окончил Харроу или Итон, то ему и вовсе трудно заметить разницу между жизнью, которую он вел в старшем классе, и той, которая ожидает его на берегах Кэма или верхней Темзы. Ему отводятся комнаты, в которых до него уже обитали неисчислимые поколения студентов и которые в будущем послужат приютом для стольких же поколений. Его религиозность служит предметом тщательной опеки, он обязан являться на общую молитву в зал и посещать часовню. Ему положено возвращаться в свой колледж не позже установленного времени. Специальные служители следят за его благонравием, и любой его проступок может навлечь на него строгое наказание. Но зато университет всячески им интересуется и гладит его по головке за каждый успех. Того, кто опояшет свои чресла и начнет трудиться, ожидают всяческие награды, стипендии, солидные денежные пособия. В шотландском университете вы не найдете ничего подобного. Молодой человек вносит требуемую плату и становится студентом, после чего он волен делать все, что ему заблагорассудится. В определенные часы читаются определенные лекции, которые он может посещать, если хочет. Если же он их не посещает, то университетское начальство не обратит на это ни малейшего внимания. Его религия также не интересует университет - он может поклоняться солнцу или какому-нибудь своему собственному фетишу, воздвигнув ему алтарь на каминной полке в своей комнате. Он может жить, где хочет, ложиться спать и вставать, когда хочет, и ему дано право безнаказанно нарушать любую из десяти заповедей при условии, что в пределах университета он все же воздержится от слишком уж непозволительных выходок. В любом отношении студент шотландского университета сам себе хозяин. В определенные сроки проводятся экзамены, но он может их сдавать, а может и не сдавать. Университет представляет собой огромную равнодушную машину, которая с одного конца поглощает поток долговязых, неотесанных юнцов, а с другого конца извергает их уже в виде ученых священников, проницательных юристов и искусных врачей. Из каждой тысячи штук сырья примерно шестьсот полностью проходят процесс обработки. Остальные в ее ходе отбрасываются. Достоинства и недостатки шотландской системы высшего образования равно очевидны. Юноша, предоставленный самому себе в не слишком-то высоконравственном городе, нередко падает в самом начале жизненной скачки, чтобы больше уже не подняться. Многие студенты превращаются в бездельников или спиваются, а другие, зря потратив время и деньги, которые могли бы употребить на что-нибудь более полезное, оставляют колледж, не приобретя там ничего, кроме пороков. С другой стороны, люди, наделенные волей и здравым смыслом, которые помогают им противостоять соблазнам, получают наилучшую подготовку к самостоятельной жизни. С честью выдержав испытание, они приобретают уверенность в себе и умение стоять на собственных ногах. Короче говоря, они становятся взрослыми людьми в то время, когда их английские сверстники в духовном отношении еще остаются школьниками. На верхнем, третьем этаже дома на Хау-стрит некий Томас Димсдейл проходил срок своего испытания в маленькой спальне и большой гостиной, которая, как это водится у студентов, служила ему также столовой, приемной и кабинетом. Ветхий буфет, четыре еще более ветхих стула и диван археологической древности, а также заваленный тетрадями круглый стол красного дерева составляли всю обстановку комнаты. Над каминной доской помещалось засиженное мухами зеркало в венце из заткнутых за раму бесчисленных карточек и конвертов. По бокам его расположились две подставки для трубок. На буфете подозрительно аккуратным строем стояли внушительные тома, покой которых явно нарушался очень редко: "Остеология" Холдена, "Анатомия" Куэйна, "Физиология" Керка и "Беспозвоночные" Гексли, а также человеческий череп. Сбоку к камину были прислонены две берцовые кости, а по другую его сторону красовались две рапиры, два эспадрона и набор боксерских перчаток. На полке, в уютной нише, хранилась беллетристика, и стоявшие там книги выглядели куда более потрепанными, чем ученые тома. "Эсмонд" Теккерея, "Новые сказки тысячи и одной ночи" Стивенсона и "Ричард Феверел" Мередита тесно соседствовали с "Завоеванием Гренады" Ирвинга и романами в бумажных обложках, зачитанными почти до дыр. Над буфетом висела вставленная в рамку фотография команды регбистов Эдинбургского университета, а напротив - фотография самого Димсдейла в весьма скудном костюме (фотография была сделана сразу же после того, когда на внутренних университетских соревнованиях он выиграл забег на полмили). Под ней, на полочке, стоял большой серебряный кубок, которым он был награжден по случаю этой победы. Так выглядела комната вышеуказанного студента в то утро, о котором пойдет рассказ, и необходимо добавить только, что сам молодой ее хозяин лениво развалился в кресле в углу, посасывая короткую деревянную трубочку и закинув ноги на край стола. Этот сероглазый белокурый юноша, широкий в плечах и узкий в бедрах, сильный, как бык, стремительный и легкий в движениях, как олень, мог бы считаться прекрасным образчиком молодого англичанина. Афинский скульптор с удовольствием скопировал бы эти длинные красивые ноги и круглую сильную голову, изящно посаженную на крепкую, мускулистую шею. Однако лицо его отнюдь не отличалось классической правильностью черт. Оно было законченно англосаксонским вплоть до широко расставленных глаз и маленьких усиков, казавшихся светлее загорелой кожи. Это лицо, застенчивое и все же волевое, не очень красивое, но приятное, могло принадлежать только человеку, который не умеет и не любит говорить о себе; но именно такие люди, а не ораторы и не писатели, помогли опоясать нашу планету алым кушаком британских владений. - Наверное, Джек Гарруэй уже готов, - пробормотал он и, отложив номер "Скотсмена", поглядел на потолок. - Ведь уже одиннадцать часов. Он зевнул, поднялся на ноги, взял кочергу, влез на стул и трижды постучал в потолок. Сверху донеслись три глухих ответных удара. Димсдейл, спрыгнув на пол, неторопливо снял куртку и жилет. В ту же минуту на лестнице послышались быстрые, энергичные шаги, и в комнату вошел худощавый, но крепкий на вид молодой человек среднего роста. Кивнув в знак приветствия, он отодвинул стол к стене, в свою очередь, разделся и взял лежавшие в углу боксерские перчатки. Димсдейл уже в перчатках стоял на середине комнаты, являя собой образчик мужественной грациозности и силы. - Начнем отрабатывать твой удар, Джек. Бей сюда! - И он постучал себя по лбу пухлой перчаткой. Джек стал в стойку, и его левая рука глухо стукнула по указанному месту. Димсдейл мягко улыбнулся и покачал головой. - Плохо, - сказал он. - Я бил изо всей мочи, - с виноватым видом ответил тот. - Все равно плохо. Попробуй снова. Гость ударил еще раз как мог сильнее. Димсдейл огорченно покачал головой. - Ты никак не можешь понять, - сказал он. - Вот смотри. Он наклонился вперед, раздался звук резкого удара, и ученик, перелетев через всю комнату, чуть было не выбил головой дверную панель. - Вот как надо, - терпеливо сказал Димсдейл. - Да неужели, - ответил его товарищ, потирая затылок. - Чертовски интересно! Но, по-моему, я понял бы лучше, если бы ты показал мне этот удар на ком-нибудь другом. Это какая-то смесь между судорогами и взрывом порохового погреба. Его наставник мрачно улыбнулся. - Другого способа научиться ему не существует, - сказал он. - А теперь - трехминутный бой на ближней дистанции, и утренний урок закончен. Пока в жилище студентов происходила эта сцена, по Хау-стрит неторопливо шел невысокий пожилой толстяк, поглядывая на номера домов. Он был объемист, как пузатая бутылка с голландским джином, но на мясистом красном лице поблескивали проницательные, умные глаза, в которых прятались веселые искорки извечного мальчишества. Его румяные щеки были окаймлены пушистыми седеющими бакенбардами, и шел он спокойной походкой человека, довольного и собой и всеми, кто его окружает. Он остановился перед домом номер тринадцать и громко постучал в дверь металлическим набалдашником своей трости. - Миссис Мактавиш? - спросил он костлявую женщину с суровым лицом, которая ему открыла. - Да, это я, сэр. - Если не ошибаюсь, мистер Димсдейл проживает у вас? - Третий этаж, сэр. - Он дома? Женщина вперила в него подозрительный взгляд. - Вы счет принесли? - спросила она. - Счет, любезная моя? Нет, ничего подобного. Я доктор Димсдейл, отец этого молодца. Приехал сюда из Лондона повидаться с ним. Надеюсь, он не слишком переутомляет себя занятиями? По лицу женщины скользнула улыбка. - Вроде бы нет, сэр, - ответила она. - Пожалуй, мне следовало бы прийти попозже, днем, - сказал посетитель, широко расставив толстые ноги на коврике у двери. - Жаль отвлекать его. Ведь он по утрам занимается. - Ну, уж это вы напрасно, сэр. - Ну-ну! Третий этаж, вы сказали? Он меня так рано не ждет. Придется оторвать милого мальчика от работы. Хозяйка по-прежнему стояла в прихожей и прислушивалась. Толстячок, тяжело ступая, поднялся на второй этаж. На площадке он остановился. - Боже мой! - пробормотал он. - Тут кто-то выбивает ковры. И бедняжка Том вынужден заниматься в подобном шуме? Когда он достиг площадки между вторым и третьим этажом, шум заметно усилился. - Наверное, здесь кто-то дает уроки танцев, - решил доктор. Однако когда он добрался до двери своего сына, его недоумение относительно источника этих звуков окончательно рассеялось. Из-за двери доносился топот и шарканье ног, слышалось шипение, словно кто-то втягивал воздух сквозь стиснутые зубы, а порой раздавался глухой стук, как будто кто-то бодал мешок с шерстью. - Эпилептический припадок! - испуганно воскликнул доктор и, повернув ручку, кинулся в комнату. Одного поспешного взгляда было достаточно: какой-то сумасшедший молотил его Тома кулаками. Доктор бросился на безумца, схватил его поперек живота, опрокинул на пол и уселся у него на груди. - Ну-ка свяжи ему руки, - не без самодовольства распорядился он, всей тяжестью придавливая извивающуюся фигуру. ГЛАВА VI ВЫБОРЫ РЕКТОРА Прошло немало времени, прежде чем сын, задыхавшийся от хохота, сумел втолковать воинственному доктору, что он восседает не на буйном сумасшедшем, а на весьма достойном и законопослушном члене общества. Когда доктор наконец понял, в чем дело, он немедленно освободил своего пленника и рассыпался в извинениях. - Гарруэй, это мой отец, - сказал Димсдейл, - я его не ждал так рано. - Приношу вам тысячу извинений, сэр. Дело в том, что я близорук и не успел надеть очки. Мне показалось, что тут происходит опасная драка. - Да забудьте об этом, сэр, - с величайшим добродушием ответил Гарруэй. - А ты, Том, плут ты эдакий! Так-то занимаешься по утрам? Я думал, что застану тебя за книгами. Я даже сказал твоей хозяйке, как мне неприятно отвлекать тебя от работы. Ведь, если не ошибаюсь, ты должен через несколько недель сдавать экзамены. - Не беспокойтесь, папа, - кротко ответил его сын. - Мы с Гарруэем обычно немного разминаемся перед трудовым днем. Садитесь в кресло и выкурите папиросу. Доктор увидел ученые тома на камине, череп, и его дурное настроение рассеялось. - Как погляжу, у тебя все инструменты под рукой, - сказал он. - Да, папа, все в полном порядке. - Эти кости будят во мне старые воспоминания. Я, конечно, подзабыл анатомию, но думаю, что еще могу с тобой потягаться. Ну-ка, ну-ка, назови мне отверстия клиновидной кости и скажи, что через них проходит. А? - Иду! - изо всей мочи крикнул его сын. - Иду! - И тут же исчез за дверью. - Я ничего не слышал, - заметил доктор. - Да неужели, сэр! - отозвался Гарруэй, быстро застегивая куртку. - По-моему, кто-то звал. - Вы занимаетесь вместе с моим сыном, не правда ли? - Да, сэр. - Так, может, вы скажете мне, что проходит через отверстия клиновидной кости? - Да-да, конечно, сэр. Ну, во-первых... Сейчас, Том, сейчас! Извините, сэр! Он меня зовет. - И Гарруэй исчез с той же быстротой, что и его друг. Оставшись в одиночестве, доктор курил свою папиросу и печально размышлял о том, что становится туговат на ухо. Вскоре оба студента вернулись с чуть-чуть пристыженным видом и немедленно пустились в многословные рассуждения о погоде, городских новостях, об университете - о чем угодно, кроме клиновидной кости. - Если вы хотите посмотреть университетскую жизнь, папа, - сказал Том, - то вы приехали в очень удачное время. Сегодня мы выбираем нашего нового лорда-ректора. Мы с Гарруэем все вам покажем. - Да, мне часто хотелось посмотреть что-нибудь подобное, - ответил его отец. - Я ведь, мистер Гарруэй, учился по старинке и поступить в университет мне не довелось. - Правда, сэр? - Но я так ясно себе все это воображаю? Есть ли зрелище прекраснее, чем сообщество молодых людей, стремящихся к знанию и соревнующихся в прилежании и любви к занятиям? Но, конечно, я признаю, что им следует и развлекаться. Я вижу, как они прогуливаются по старинным дворикам своего древнего университета и на досуге обсуждают различные физиологические теории или последние добавления к фармакопее. В течение этой речи Гарруэй некоторое время сохранял подобающую серьезность, но при ее заключительных словах он вдруг поперхнулся и вновь с молниеносной быстротой исчез за дверью. - Твоему другу, по-видимому, стало смешно, - кротко заметил доктор Димсдейл. - Да, это с ним случается, - ответил его сын, - и все братья у него такие же. Но я еще не сказал вам, папа, как я рад вас видеть. - А я тебя, мой милый мальчик. Твоя мать и Кэт приедут вечерним поездом. Я уже снял нам номер в гостинице. - Кэт Харстон! Шесть лет тому назад, когда я ее видел в последний раз, это была тихонькая девочка с длинными каштановыми волосами. Она обещала стать очень хорошенькой. - Ну, так она сдержала свое обещание. Впрочем, ты сможешь сам судить об этом. Она живет у своего опекуна Джона Гердлстона - коммерсанта, ведущего торговлю с Африкой. Но мы ее единственные родственники. Ее отец был моим троюродным братом. Теперь она часто бывает у нас в Филлимор-Гарденс, так часто, как позволяет ее опекун. Он предпочитает, чтобы она оставалась дома, и я его не виню - ведь она словно солнечный лучик. Ему было бы легче дать выдрать себе все зубы, чем согласиться отпустить ее с нами сюда. Но я настаивал, пока совсем его не измучил. Да-да, в буквальном смысле слова. - Толстенький доктор усмехнулся, вспомнив про свою победу, и протянул ноги поближе к огню. - Экзамены помешают мне проводить с вами столько времени, сколько мне хотелось бы. - Правильно, мой мальчик, ничто не должно отвлекать тебя от занятий. - Впрочем, я не особенно опасаюсь. И я рад, что они приезжают теперь, потому что на следующую среду назначен международный матч в регби. Мы с Гарруэем хавбеки шотландской команды. Вы все непременно должны посмотреть эту игру. - Вот что, Димсдейл, - сказал Гарруэй, появляясь в дверях. - Если мы не поторопимся, то вообще не успеем на выборы, ведь уже скоро двенадцать. - Я совсем готов! - воскликнул доктор Димсдейл, вскакивая на ноги и застегивая сюртук. - Ну, так идемте, - сказал его сын, и, взяв шляпы и трости, они быстро спустились по лестнице и вышли на улицу. Выборы ректора - это специфический шотландский обычай, и каким бы он ни показался беспристрастному наблюдателю, сами студенты считают эту церемонию чрезвычайно торжественным и важным событием, которое может иметь серьезные последствия. Слушая речи и призывы соперничающих ораторов, можно вообразить, что от того, будет ли избран их кандидат, зависит целость конституции и самое существование Британской империи. Обычно в кандидаты выдвигаются какие-нибудь видные деятели консервативной и либеральной партий и назначается день выборов. Право голоса имеют только студенты, а профессора в выборах не участвуют. Среди возможных кандидатов всегда находятся желающие занять этот почетный пост, тем более, что с ним связаны лишь номинальные обязанности. Изредка выдвигаются кандидатуры какого-нибудь известного писателя или ученого, но, как правило, выборы носят чисто политический характер и обставляются, точно настоящие парламентские выборы. Уже за несколько месяцев до великого дня начинается деятельная к нему подготовка. Заседают тайные комитеты, вырабатываются правила, и вкрадчивые агенты рыскают повсюду, высматривая тех, кто еще не выбрал своего флага и доступен политической агитации. Затем проходит великолепный митинг "Ас