чке на мачте, - что руль не слушается поворотов штурвала. Немедленное обследование обнаружило, что руль так сильно ударился о риф, когда нас оттуда сбросило волной, что сам приподнялся, а верхний и нижний штыри выскочили из гнезд петель и уперлись на их кромки. Теперь штыри стояли на петлях, вместо того чтобы сидеть в их гнездах. При малейшем движении руля назад или в сторону штыри непременно соскочили бы совсем и мы очутились бы без руля в Ледовитом океане! Но, к нашему великому облегчению, несколько минут спустя штыри скользнули обратно в гнезда петель, руль опять стал слушаться штурвала, и мы были спасены. То, что мы дешево отделались в другой раз, тоже следует отнести только за счет счастливого случая. Тесное машинное отделение, где помещался наш мотор, было заставлено цистернами с горючим, так что машинист едва мог там повернуться. Однажды утром последний явился ко мне с сообщением, что одна из цистерн дала маленькую течь, пока пустячную, но если не обратить на нее внимания, то машинное отделение в конце концов пропитается горючим, пары которого могут быть опасны. Я расследовал это дело и приказал ему перекачать содержимое из испорченной цистерны в другую. К счастью, он тут же выполнил это распоряжение. К вечеру мы бросили якорь у небольшого острова. Только что я собрался лечь спать, как услыхал зловещий крик: "Пожар!" Все бросились на палубу. Огромные языки пламени вырывались из машинного отделения, и, заглянув туда, мы увидели сплошное море огня. Единственное, что можно было сделать, - это залить все помещение водою, и пожар удалось постепенно прекратить. При ближайшем рассмотрении оказалось, что во время нашей борьбы с огнем металлический кран опустошенной утром цистерны отломался. Значит, если бы машинист не выполнил тотчас же моего приказания, то содержимое цистерны вылилось бы в огонь. Результатом был бы взрыв и гибель корабля и команды. Третий случай имел место во время страшного западного шторма, бушевавшего, не ослабевая, четверо суток. Несмотря на якоря и мотор, нас, по-видимому, неминуемо должно было вынести на берег Боотии. Я настолько твердо был уверен в неизбежности такого исхода, что старался маневрировать "Йоа" таким образом, чтобы держаться у самой благоприятной части побережья. В самом худшем случае нас полным ходом вынесло бы носом прямо на берег. Но так мы избежали бы опасности разбиться в щепки и оказались бы в лучшем положении, когда впоследствии стали бы стаскивать судно обратно в воду. К счастью, нам удалось продержаться до тех пор, пока ураган на четвертые сутки, наконец, не улегся, и мы не потерпели никакой аварии. Это случилось 9 сентября, когда уже начиналась полярная ночь. Я понимал, что необходимо искать место для зимовки. Лавируя в проливе Рэ, мы подошли к южному берегу Земли Короля Уильяма. Здесь мы набрели на самую лучшую и спокойную бухточку, какую только может пожелать сердце моряка. Со всех сторон окруженная холмами, она представляла отличную защиту от бурь, и ничего идеальнее для нашей цели нельзя было найти. Мы немедленно бросили здесь якорь и начали готовиться к зимовке в "Бухте Йоа". Вскоре все ящики были выгружены на берег и распакованы. Они составляли существенную часть нашего снаряжения, и устройство их было тщательно обдумано: их доски, совершенно одинаковых размеров, были выструганы из тщательно подобранного дерева и скреплены между собой медными гвоздями. (В те времена медь, конечно, была значительно дешевле, но все же достаточно дорога для сколачивания ящиков.) Благодаря этому последние были лишены магнитных свойств, так что их можно было употребить на постройку наших обсерваторий. Я забыл упомянуть, что для наших научных наблюдений выписал из Германии полный ассортимент самых точных и современных приборов. Эти приборы приводились в действие часовым механизмом и регистрировали автоматически. На игле было прикреплено зеркальце, отражавшее свет лампочки на катушку с намотанной фотографической бумагой. Катушка, приводимая в движение часовым механизмом, совершала один полный оборот в сутки. Вследствие этого наши обсерватории должны были быть не только немагнитными, но также и светонепроницаемыми. Это требовало изобретательности при постройке, что удалось нам в совершенстве. Мы даже привезли с собою мраморные доски, чтобы смонтировать на них наши приборы с безусловной точностью. Эти доски покоились на каменном фундаменте обсерваторий, окруженных снаружи вырытыми нами канавами, чтобы во время летнего таяния вода беспрепятственно туда стекала и не размывала фундамента, отчего могло измениться положение приборов. Устроив наши обсерватории и установив приборы, мы принялись за постройку помещений для собак. Когда все было окончено, то оказалось, что более комфортабельного помещения мы не могли бы иметь даже и в цивилизованных странах. Дом, выстроенный нами для себя, был теплый, защищенный от непогоды, и у нас имелись все необходимые удобства. Следующей нашей заботой было запастись свежим мясом. Разбившись на группы по два человека, мы принялись охотиться за оленями, и вскоре у нас накопилась сотня оленьих туш. Однажды я стоял с двумя из моих товарищей на палубе, как вдруг один из них воскликнул "Олень!" - и указал на маленькое черное пятнышко, видневшееся на гребне одного из холмов. Второй, обладавший великолепным зрением, внимательно всмотревшись в указанном направлении, возразил: "Олень этот ходит на двух ногах". При ближайшем рассмотрении действительно оказалось, что то был не олень, а эскимос. Еще несколько "двуногих оленей" присоединились к первому, и наконец, на горизонте появилось пять силуэтов. Они гурьбой направились к нам. Я послал обоих товарищей взять винтовки, после чего мы все втроем пошли навстречу гостям, я во главе, а за мною моя маленькая "армия" из двух человек. Когда эскимосы приблизились, мы увидели, что они вооружены луками и стрелами. Дело принимало неприятный оборот. Мы не могли знать, питают ли они дружеские, или враждебные намерения. Во всяком случае вид у них был воинственный, но нам ничего другого не оставалось, как только встретиться с ними лицом к лицу. Оба отряда подошли друг к другу на расстояние около пятнадцати шагов, после чего остановились. Я обернулся к моему войску и приказал ему демонстративно бросить ружья на землю. Затем я повернулся лицом к эскимосам. Увидав такой миролюбивый поступок, их предводитель последовал нашему примеру и, обернувшись к своим спутникам, отдал им какое-то приказание. Они бросили наземь луки и стрелы. Безоружный, я подошел к ним, а предводитель эскимосов в свою очередь шагнул ко мне навстречу. Поразительно, как прекрасно могут понять друг друга два человека, говорящие на разных языках и живущие в совершенно различных жизненных условиях. Мимика, утвердительный или отрицательный кивок головы, жестикуляция или интонация устанавливают взаимное понимание с удивительной точностью. Этими приемами мне быстро удалось убедить предводителя эскимосов, что я хочу стать его другом, и он разделил мое желание. У нас быстро установились самые лучшие отношения, и я пригласил эскимосов на корабль. То был, наверно, потрясающий момент в жизни этих бедных туземцев. Никому из них еще не приходилось лицезреть белого человека, хотя в преданиях их племени сохранился рассказ о белых людях. Семьдесят два года тому назад их деды встретили почти на этом же самом месте Джемса Кларка Росса. Их поразил вид англичан, а предметы их удивительного снаряжения произвели на них огромное впечатление. Эскимосу, отроду не видавшему инструмента или оружия из металла и никогда не державшему в руках даже самого ничтожного деревянного предмета (в этих местах плавник совершенно отсутствует), ножи, топоры, ружья и сани белого человека должны были показаться настоящим чудом. После краткого пребывания в этих местах Росс и его спутники снова ушли в море, и с тех пор эскимосы ни разу не видели других белых, но появление этих чудесных белых людей послужило, конечно, неисчерпаемым материалом для сказаний, передаваемых из рода в род в течение долгих вечеров. Поэтому наше появление произвело на них, вероятно, еще более сильное впечатление, так как им казалось, что они в качестве избранных присутствуют при повторении чуда. Мы приветствовали их на нашем корабле, показали им сокровища нашего снаряжения и проявили к ним чрезвычайное внимание. Они просили разрешения перекочевать сюда всем племенем и поселиться около нас. Мы дали свое согласие, и вскоре вокруг нашей зимовки выросло пятьдесят эскимосских хижин. Всего пришло до двухсот человек - мужчин, женщин и детей. Тут было от чего радостно забиться сердцу антрополога и этнографа. На такую удачу мы как раз и надеялись, когда снаряжали экспедицию, и поэтому захватили с собою множество подходящих предметов для меновой торговли. Я принялся набирать полную коллекцию экспонатов для музеев с целью всестороннего показа быта эскимосов. Вскоре я уже обладал несколькими такими полностью представленными коллекциями, которые в настоящее время хранятся в норвежских музеях. Я достал образцы буквально всех предметов эскимосского обихода, начиная с одежды обоих полов и кончая образцами утвари, служащей для приготовления пищи и для охоты. При собирании этих коллекций возникали самые удивительные торговые сделки. Так, например, я получил за пустую жестянку два полных комплекта женской одежды. Меня поразили художественный вкус и искусство, с каким была выполнена эта одежда. Эскимосские женщины в совершенстве умеют вырезать белые и черные места из оленьих шкур и сшивать их красивыми полосками, составляя из них оригинальные узоры. Также и бусы, которые они нанизывают из зубов и кусочков сушеной оленьей кости, свидетельствуют об их вкусе и ловкости. С большим интересом знакомился я и с различными предметами обихода этого народа. Их уменье вынимать, растягивать и выгибать кости только что убитых животных, придавая им желаемые размеры и формы, и затем делать из них острия для копий, различные иглы для шитья и другие полезные предметы казалось мне разительным примером человеческой изобретательности. Другою сделкою был обмен большой стальной иглы на четыре прекраснейшие песцовые шкурки, какие мне приходилось когда-либо видеть в моих полярных странствованиях. Может показаться, что некоторые из этих сделок были с нашей стороны не совсем безупречны, но в действительности это не так. Эскимосы только меняли свои излишки на предметы нашего снаряжения, представлявшие в их условиях цену, равную тому, что они нам давали. Хороший охотничий нож из шведской стали вполне может иметь для эскимоса ценность гораздо большую, чем дюжина роскошнейших шкурок, ненужных ему в данный момент, которые он легко может добыть себе снова. Таким образом, в течение двух лет, проведенных нами в соседстве с их лагерем, они получили все, что им было нужно из наших вещей, а мы сделались обладателями полной коллекции их изделий. Это блестящий пример торговли, одинаково выгодной для обеих сторон. Когда эскимосы расположились лагерем около нас, я очутился в положении, которое должен учесть каждый начальник экспедиции, когда происходит общение белых с туземцами. Всем первобытным людям белый человек всегда кажется подобным некоему божеству. Его смертоносное таинственное оружие, средства, при помощи которых он в любую минуту может разводить огонь и зажигать свет, его богатое снаряжение и разнообразие пищевых продуктов представляются эскимосам чем-то исходящим от божества. Этот суеверный страх является лучшим защитником исследователя. Как доказал мой пример, пока этот страх существует, человек с шестью товарищами может чувствовать себя в полной безопасности среди двухсот эскимосов. Однако имеется одно обстоятельство, которое с неминуемой верностью способно развенчать эту власть. Белый может выказывать жестокость по отношению к туземцам и все же сохранять их уважение, ибо грубая сила является в их глазах высшим качеством. Но с того момента, когда белый человек отдается во власть низменных инстинктов и разрешает себе вольности с туземными женщинами, он тотчас же опускается до уровня обыкновенного смертного и передает себя в их руки. Поэтому я с самого начала имел серьезный разговор с моими товарищами и предупредил их, чтобы они не поддавались искушениям подобного рода. Уезжая, мы отдали эскимосам многое из уже ненужных нам вещей. Самым драгоценным подарком явились для них доски, из которых были построены у нас дом и обсерватории. У них не имелось ни одной деревянной щепочки, и этот дар представлял для них богатый запас строительного материала для нарт, древков копий и других необходимых предметов. Научный материал, привезенный нами на родину, отличался необычайным обилием. Наши магнитные наблюдения были так обширны и полны, что ученым, которым мы передали их по возвращении в 1906 году, понадобилось около двадцати лет, чтобы их обработать, и лишь в прошлом году они закончили вычисления, построенные на наших данных. Никогда еще наука не получала ничего даже отдаленно схожего по совершенству с этими обстоятельнейшими наблюдениями явлений магнетизма у Северного полюса. Но нам предстояло еще пройти остальную часть Северо-западного прохода. Мы покинули нашу стоянку 13 августа 1905 года и пустились в путь к проливу Симпсона. Значительная часть этого побережья уже была нанесена на карту прежними исследователями, проникшими туда по материку со стороны залива Гудсона, но ни один корабль до сих пор не плавал еще в этих водах и не измерял их глубин. Будь иначе, нам, вероятно, не пришлось бы испытывать такие трудности. Очень часто нам казалось, что придется повернуть обратно из-за малой глубины этих извилистых проливов. Изо дня в день целых три недели подряд - самые длинные недели моей жизни - мы ползли вперед, беспрестанно бросая лот и отыскивая то тут, то там пролив, который благополучно вывел бы нас в изведанный район западных вод. Однажды даже в проливе Симпсона под килем судна был всего один дюйм свободной воды! Во время этих испытаний я потерял сон и аппетит. Каждый кусок при глотании буквально застревал у меня в горле. Нервы были натянуты до крайности. Мне приходилось беспрестанно напрягать все свои силы, чтобы предупредить малейшую опасность, каждый несчастный случай. Экспедиция должна была удаться! "Парус! Парус!" Нам удалось! Какими чарующими показались нам далекие очертания китобойного судна, маячившего на западе! Появление его означало для нас завершение долгих лет надежд и сурового труда, ибо этот парусник пришел сюда из Сан-Франциско через Берингов пролив и вдоль северного побережья Аляски, а там, где мог пройти его широкий корпус, там пройдем и мы. Этим был положен конец всем сомнениям относительно удачного завершения нашей экспедиции. Победа была за нами! Мое нервное напряжение, длившееся три недели, тотчас же упало, а как только оно прошло - вернулся и аппетит. Я почти обезумел от голода На такелаже висели оленьи туши, я набросился на них с ножом в руке. С дикой жадностью я вырезывал кусок за куском сырого мяса и тут же проглатывал их целиком, словно изголодавшийся зверь. Голод требовал такого варварского насыщения, но желудок от него отказался. Пришлось мне "отдать дань". Но голод все еще не проходил, и я снова наелся досыта сырым полузамерзшим мясом. На этот раз дело пошло на лад, и скоро я воспрянул и почувствовал себя так хорошо, как ни разу за эти последние три страшные недели. Однако они не прошли для меня бесследно, так как по возвращении все определяли мои возраст между 59 и 75 годами, хотя мне было только 33 года. Китобой этот был "Чарльз Ганссон" из Сан-Франциско, увидели же мы его 26 августа 1905 года. Посетив капитана на китобое, мы пошли дальше на запад, чтобы завершить наше плавание. Мы и не подозревали, что нам понадобится еще целый год на покрытие последнего этапа. Лед становился все гуще и гуще, замедляя наше продвижение вперед, и, наконец, неделю спустя, 2 сентября, мы совсем застряли в нем несколько севернее Кинг-Пойнта, у северных берегов Канады. Скоро нам стало ясно, что здесь придется зимовать. Начиналась полярная ночь, а лед лишил нас всякой возможности двигаться дальше. Поэтому мы выбрали наиболее благоприятное место, куда можно было подойти, и, причалив судно позади выброшенной на берег льдины, принялись готовиться к третьей зимовке на севере. Вскоре все было устроено. Мы в последние дни так медленно подвигались вперед, что отошли лишь на несколько миль от китоловов, которые тоже зазимовали во льдах у острова Гершеля. Казалось бы, мы не должны были ощущать недостатка в обществе. Однако скоро мы узнали, что соседство наше не очень желательно. Один из капитанов даже проворчал что-то насчет "семи голодных лишних ртов". Но еще до окончания зимы и он и остальные убедились, что мы были гораздо лучше снабжены продовольствием, чем они. Мы ни разу не просили у них припасов, но, наоборот, сами передали им за зиму две тонны пшеничной муки, которой у них не хватило. У Кинг-Пойнта застрял китобой "Бонанца", которого летом подвижкою льда выбросило на берег. Я хочу рассказать здесь о приключении, пережитом мною вместе с капитаном этого судна. Капитану очень хотелось вернуться в Сан-Франциско сушей, чтобы там снарядить второй корабль, с которым он хотел пройти на север будущей весной, так как иначе он упускал целый промысловый сезон. Я же со своей стороны пылал желанием добраться до какой-либо телеграфной станции, чтобы разослать по всему свету весть о нашем успешном прохождении Северо-западным проходом. Но ближайшая телеграфная станция находилась в 700 километрах по ту сторону горной цепи высотою в 2750 метров, и это расстояние нужно было пройти в наступившие короткие дни. Тем не менее, оба одержимые страстным желанием, мы решили отправиться в путь. Путешествие само по себе не внушало мне никаких опасений, скорее я призадумывался пуститься в него в обществе такого человека, каким был капитан Могг с "Бонанцы". Прежде всего он располагал деньгами, а я нет, что давало ему право распоряжаться нашей маленькой экспедицией. Но, судя по всему, я был уверен, что в экспедициях подобного рода он обладал гораздо меньшим опытом, чем я. Кроме того, капитан Могг был маленький и толстый, так что ни в каком случае не мог бежать рядом с нартами, запряженными собаками, а скорее его самого пришлось бы везти в нартах. Однако поездка имела для меня слишком большое значение, и я не хотел упустить этой возможности. Но я приуныл, когда начались обсуждения, какого рода продовольствие нам следовало взять с собою. На "Йоа" у меня имелось много ящиков с пеммиканом в жестянках - идеальным продовольствием для зимней поездки любой продолжительности, так как пеммикан, состоящий из равных частей сушеного мяса и жира, является наиболее концентрированным видом продукта, достаточно питательного в холодном климате. Но капитан Могг с презрением отверг мое предложение взять с собой эти консервы в качестве основного питания, заметив, что они не годятся даже и для собак. Он в свою очередь выдвинул предложение, с которым волей-неволей мне пришлось согласиться, взять с собою несколько мешков с вареными и замороженными бобами. Не говоря уже о чрезвычайно малой питательности по отношению к их объему, думаю, что даже малоопытный человек сообразит, сколько излишней содержимой бобами воды нам пришлось с трудом тащить по снегу на протяжении несчитанных миль. Но ничего нельзя было поделать, и, снабженные таким продовольствием, мы двинулись в путь с острова Гершеля 24 октября 1905 года. У нас было двое нарт и 12 собак, составлявших собственность Джимми. Его жена Каппа была четвертым членом нашей маленькой экспедиции. Наш путь лежал вверх по реке Гершеля, через скалистый хребет высотой 2750 метров и затем вниз по южному склону к реке Юкону, где первой торговой станцией был форт Юкон. Джимми бежал впереди первой упряжки, прокладывая дорогу в снегу, а я - впереди второй. Вначале я немного сдавал после многих недель пребывания на борту "Йоа", но через неделю снова натренировался, и мы без труда покрывали ежедневно от 30 до 40 километров по глубокому снегу. Это было недурно, но скудный ужин скоро стал сказываться на всех нас - исключая капитана Могга. Разумеется, он за день не производил никакой работы, а только сидел в своих нартах. Для нас же троих остальных порция из пригоршни вареных бобов была совершенно недостаточна, чтобы пополнить затрату мышечной энергии, произведенную за день. С каждой милей мы изнурялись и тощали все больше и больше. Джимми и Каппу мы оставили у форта Юкон, а сами с капитаном Моггом поехали вниз по Юкону с одной упряжкой, причем капитан по-прежнему сидел в нартах, а я бежал впереди. Здесь путешествие наше было уже безопасно, так как в расстоянии половины дневного пути друг от друга были понастроены так называемые Road House - постоялые дворы для проезжих и, кроме того, замерзшая река указывала нам путь. Но капитану Моггу не терпелось добраться как можно скорее, и он потребовал, чтобы мы ехали беспрерывно от завтрака до ужина и чтобы обеденные отдыхи были совсем уничтожены. Я решительно воспротивился, доказывая ему, что так как мне приходится тратить больше сил, чем ему, то и пищи мне требуется тоже больше. Капитан в бешенстве не желал даже слушать мои возражения и заявил, что он - начальник экспедиции, и если уже на то пошло, то и деньги у него, и поэтому я должен повиноваться его приказаниям. Я смолчал, но втайне решил отомстить. На следующее утро мы покинули наш привал и тронулись дальше по глубокому снегу в ясный солнечный день. Я шел впереди и как раз на полдороге между хижиной, которую мы покинули утром, и той, которую собирались достигнуть к ужину, я остановил собак и заявил капитану Моггу, что отсюда он может ехать дальше один, я же вернусь обратно к покинутой утром хижине. Собаки, нарты и все припасы, разумеется, составляют его собственность и остаются в его распоряжении. Почему ему не продолжать своего странствования в одиночестве? Капитан растерялся и перепугался до смерти. Он стал жаловаться, что я покидаю его на верную смерть в пустыне, так как он не умеет управлять собаками, а идти пешком он физически не в состоянии, не говоря уже о том, что не обладает опытом, необходимым для ориентировки в этих местностях. "Все это, быть может, и правда, - ответил я ему, - но меня совершенно не касается. Я не могу ехать дальше, если не буду есть три раза в день и столько, сколько мне нужно, чтобы быть сытым. Я поеду с вами дальше только при условии, что вы будете кормить меня досыта". Капитан поспешил дать мне требуемое согласие, так как боялся, что я могу изменить мое скромное требование и предоставить его собственной судьбе. После его торжественного заверения, что он будет порядочно кормить меня три раза в день, мы отправились дальше. Мы достигли форта Эгберт 5 декабря 1905 года. Помню, что градусник показывал 50oЦ ниже нуля. Форт Эгберт является самым крайним военным постом Соединенных Штатов на севере и конечным пунктом линии военного телеграфа. Я был принят с лестной для меня любезностью начальником станции, засыпавшим меня поздравлениями по поводу моего успеха и настойчиво приглашавшим меня погостить у него подольше. Я не мог принять его приглашения, но с глубокой благодарностью принял его предложение отослать мои телеграммы. Я написал около тысячи слов, которые немедленно были отправлены. По какому-то несчастному стечению обстоятельств как раз в те дни где-то на линии провода лопнули от мороза; на починку их потребовалась неделя времени, после чего я, наконец, получил подтверждение, что мои телеграммы дошли до места назначения. Разумеется, я тогда же получил множество поздравительных телеграмм и обменялся деловыми сообщениями с моим братом, ведавшим моими делами в Осло. Я покинул форт Эгберт в феврале 1906 года и поехал назад вдоль торговых станций к Джимми и Каппе, с которыми пустился в обратный путь на "Йоа". На этот раз мы позаботились о более разумном и подходящем снабжении продовольствием, так что для нас троих, привычных к таким поездкам здесь на севере, это возвращение было сплошным удовольствием. Однажды утром, вскоре после того как мы достигли реки Поркьюпайн на своем пути к северу, Джимми вдруг издал возглас изумления и указал на что-то впереди. Его острые глаза разглядели черную точку, двигавшуюся по снегу. Скоро ее различил и я. Час спустя мы повстречали одинокого человека с черным от копоти лицом, который, не имея даже собаки, сам тащил за собою свои нарты. То был почтальон, развозивший почту между устьем реки Меккензи и торговыми станциями по ту сторону гор. Я не верил своим глазам. Передо мною стоял человек, который за сотни миль от ближайшего жилья, не имея ни единой души, могущей ему помочь в случае болезни или несчастья, безмятежно шагал в разгаре полярной зимы через скованную льдом и морозом пустыню и даже не подозревал, что он совершает подвиг! Я исполнился восхищением перед этим мужественным добродушным шотландцем. Мы сразу подружились, и он часто потом писал мне письма, а в последнем просил меня взять его с собою в предстоявшую мне экспедицию на Южный полюс. Я был чрезвычайно рад заполучить его в качестве спутника, и он непременно отправился бы со мною, если бы судьба не решила иначе. Он пропал без вести у устья реки Меккензи, и больше о нем никто не слыхал. Я не могу упустить случая и не почтить здесь памяти этого замечательнейшего, лучшего и благороднейшего из сынов пустыни, которого я имел счастье встретить на моем пути. В остальном наше возвращение на остров Гершель прошло без примечательных событий. В июле взломался лед, и мы без особых затруднений достигли мыса Барроу. Оттуда мы пошли через Берингов пролив и вдоль побережья до Сан-Франциско, куда прибыли в октябре. Я подарил этому городу "Йоа" на память о завоевании Северо-западного прохода. Она до сих пор стоит в парке "Золотых Ворот" в Сан-Франциско, где желающие могут ее осматривать. Прежде чем кончить эту главу, я хочу оглянуться на прошлое и вкратце перечислить предшествовавшие попытки совершить плавание Северо-западным проходом. Задолго до моей экспедиции мне удалось, в 1899 году, приобрести у одного старика из Гримсби, в Англии, всю существовавшую тогда литературу о Северо-западном проходе. Благодаря этим книгам я был подробнейшим образом осведомлен об интересующем меня предприятии еще прежде, чем стал готовиться к моей увенчавшейся успехом экспедиции. При первом взгляде на карту этих местностей можно убедиться, что там существует несметное число проливов, отделяющих группу островов от северных берегов Америки. При поверхностном рассмотрении казалось, что самый естественный путь - это тот, который идет прямо на запад от северной оконечности Боотии Феликс, так как карта там указывает на открытые воды с самого этого места. Это как раз и есть тот путь, которым так неудачно пыталось пройти большинство моих предшественников. В моем же предприятии больше всего способствовало удачному исходу то, что я шел на юг вдоль западного побережья Боотии Феликс до самой южной оконечности Земли Короля Уильяма и только оттуда повернул к западу, держась все время у самого берега. Я должен принести горячую благодарность старику в Гримсби, так как в одной из его книг, повествующей о поисках Джона Франклина, предпринятых адмиралом Леопольдом Мак-Клинтоком, я прочел предположение, что настоящий проход будет найден тем, кто изберет более южный маршрут, нежели тот, которого до сих пор держались все исследователи. Это предположение явилось главным основанием в выборе моего пути. Многие из прежних попыток пройти Северо-западным проходом были предприняты экспедициями, которые английское правительство посылало на помощь Джону Франклину, не вернувшемуся из своей последней экспедиции. Он и его спутники погибли от голода и, как ни странно, именно в тех местах, где мы сами напали на изобилие зверья и рыбы. Несколько лет тому назад, британское правительство назначило премию в 350000 крон тому, кто первый откроет Северо-западный проход. Эта премия была разделена между доктором Джоном Рэ, служащим Компании Гудсонова залива, и адмиралом Робертом Ле Мессюрье Мак-Клюором. Моя удачная экспедиция на "Йоа" является первым и до сего дня единственным сквозным плаванием Северо-западным проходом (1927 год). Принимая во внимание связанные с ним бесчисленные трудности и опасности, в высшей степени сомнительно, чтобы кто-либо в будущем на него отважился. Соображения, которыми руководствовалось британское правительство, присуждая премию Джону Рэ и адмиралу Роберту Мак-Клюру, были следующие: Мак-Клюр пытался пройти с запада и продвинулся до залива Милосердия на Земле Бенкса. Там ему пришлось покинуть свое судно, и он был в конце концов доставлен обратно вместе со своими людьми спасательной экспедицией, явившейся на Землю Бенкса с востока. Доктор Джон Рэ был служащим Компании Гудсонова залива. Он вообще никогда не пытался предпринять плавание Северо-западным проходом, но в качестве начальника ряда экспедиций по суше к северным берегам Канады он составил в высшей степени ценные карты и привез первые достоверные сведения о судьбе Франклиновой экспедиции. Едва ли стоит добавлять, что, хотя эти дельные люди и заслужили вполне награду за свои труды и успехи, экспедиция на "Йоа" все же остается первым и единственным плаванием всем Северо-западным проходом. Достигнув, таким образом, первой цели, которую я поставил себе в жизни, я начал искать новые области для своей деятельности. Годы 1906 и 1907 я посвятил чтению лекций, разъезжая по Европе и Америке, и вернулся в Норвегию с деньгами, хватившими на уплату всем моим кредиторам, в их числе и тому, который чуть не помешал моей экспедиции. Я снова был свободен и мог приступить к составлению новых планов. ГЛАВА IV ЮЖНЫЙ ПОЛЮС Следующей задачей, которую я задумал разрешить, было открытие Северного полюса. Мне очень хотелось самому проделать попытку, предпринятую несколько лет тому назад доктором Нансеном, а именно - продрейфовать с полярными течениями через Северный полюс поперек Северного Ледовитого океана. Для этой цели я воспользовался знаменитым судном доктора Нансена "Фрам". Хотя оно со временем сильно обветшало и износилось, но я не сомневался, что оно еще способно выдерживать толчки полярных льдов и ему вполне можно доверить судьбу экспедиции. Я закончил все подготовительные работы, привел "Фрам" в порядок, погрузил снаряжение и продовольствие и подобрал товарищей, среди которых находился также летчик. Но вот, когда все уже было почти готово к отправлению, по всему миру распространилось известие об открытии адмиралом Пири Северного полюса в апреле 1909 года. Это, конечно, было для меня жестоким ударом! Чтобы поддержать мой престиж полярного исследователя, мне необходимо было как можно скорее достигнуть какого-либо другого сенсационного успеха. Я решился на рискованный шаг, заявил официально, что, оставаясь по-прежнему при своем мнении, считаю научные результаты такого плавания достаточно важными, чтобы не отказываться от последнего, и покинул с моими спутниками Норвегию в августе 1910 года. Согласно первоначальному плану, мы должны были выйти в Северный Ледовитый океан через Берингов пролив, так как предполагали, что главное течение идет в этом направлении. Наш путь из Норвегии в Берингов пролив шел мимо мыса Горн, но прежде мы должны были зайти на остров Мадейру. Здесь я сообщил моим товарищам, что так как Северный полюс открыт, то я решил идти на южный. Все с восторгом согласились. История о наших достижениях в этой экспедиции подробно изложена в моей книге "Южный полюс". Описание экспедиции капитана Скотта также настолько общеизвестно, что возвращаться к нему было бы бесцельным повторением. Однако здесь стоит привести некоторые соображения по поводу причин нашего счастливого возвращения из этого рискованного предприятия и трагической гибели капитана Скотта и его спутников. Я считаю уместным откровенно разобрать ту часть критики, которая была вызвана моим соревнованием с капитаном Скоттом, но основана на общераспространенном искажении некоторых существенных фактов, она, как мне известно, послужила поводом к несправедливому суждению обо мне со стороны многих людей. Одно из этих утверждений гласит, что я, выражаясь спортивным языком, недобросовестно "обошел" Скотта, якобы не уведомив его о моем намерении устроить состязание между нашими экспедициями. В действительности же дело обстояло совершенно иначе. Капитан Скотт имел самые точные, какие только можно себе представить, сведения о моих намерениях не только еще до ухода его из Австралии, но и позднее, когда мы оба уже находились на месте наших зимовок в Антарктике. Покидая осенью 1910 года Мадейру, я оставил запечатанную в конверте депешу в Австралию на имя капитана Скотта, которую мой секретарь, согласно моему поручению, отослал несколько дней спустя после того, как мы вышли в море, - в ней я совершенно ясно и открыто извещал Скотта о моем намерении вступить с ним в состязание относительно открытия Южного полюса. Позднее, зимою (в Антарктике, разумеется, стояло лето), группа из экспедиции Скотта посетила нашу зимовку в бухте Китовой - приблизительно в 60 норвежских милях от зимовки Скотта - и здесь осмотрела все наши подготовительные работы. Обеим экспедициям, конечно, пришлось провести зиму на своих зимовках, ожидая наступления теплой погоды для дальнейшего продвижения к полюсу. Мы не только оказали этим людям самое широкое гостеприимство и предоставили все возможности осмотреть наше снаряжение, но я даже пригласил их остаться у нас зимовать и забрать половину наших собак. Они отказались. Мои опыт в полярных путешествиях укрепил во мне убеждение, что собаки являются единственными подходящими ездовыми животными в снегах и льдах. Они быстры, сильны, умны и способны двигаться в любых условиях дороги, где только может пройти сам человек. Скотт же явился на юг, снабженный моторными санями, не замедлившими доказать свою непригодность на снегу и льду. Он также привез с собою несколько шотландских пони, на которых и возлагал все свои надежды. Я с самого начала считал это роковой ошибкой, явившейся, к моему прискорбию, в значительной мере причиной трагической гибели Скотта. Итак, повторяю, Скотт был полностью уведомлен о моих намерениях, прежде чем сам приступил к выполнению своих. То обстоятельство, что мы устроили нашу зимовку на Ледяном барьере, самым существенным образом способствовало нашему успеху, так же как выбор Скоттом западной части материка явился причиной его гибели при возвращении с полюса. Прежде всего, вследствие воздушных течений в Антарктике погода на материке гораздо суровее, чем на льду. Климат Антарктики - даже в самых благоприятных случаях - является худшим во всем мире, главным образом из-за необычайно сильных штормов, которые здесь свирепствуют почти без перерывов. Сила ветра при этих штормах достигает невероятной скорости. Скотт испытал не раз ураганы такой силы, что положительно не мог удержаться на ногах. На своей зимовке Скотт и его товарищи во время томительных зимних месяцев почти беспрерывно страдали от скверной погоды. Наша зимовка на льду барьера, напротив, оказалась в более благоприятных условиях в смысле погоды, и нам ни разу не пришлось страдать от каких-либо неприятностей. Приобретенный нами опыт помог нам построить абсолютно непроницаемое для ветра жилье, а так как мы сумели наладить и хорошую вентиляцию, то жили мы, можно сказать, со всеми удобствами. Ледяной барьер, описанный так подробно во всех книгах об Антарктике, в действительности не что иное, как чудовищных размеров ледник, спускающийся с высот антарктических гор к морю. Этот ледник имеет сотни миль в ширину и от ста до двухсот футов в вышину. Как и все ледники, на нижнем своем конце он беспрестанно ломается. Поэтому мысль разбить постоянный лагерь на самом барьере постоянно отвергалась: это считалось слишком опасным. Я внимательно проштудировал все труды прежних исследователей Антарктики. При сравнении различных описаний, читая об открытии Китовой бухты, я был поражен тем, что хотя эта бухта вдается в самый барьер, она не претерпела заметных изменений с того самого времени, когда была впервые открыта Джоном Россом в 1841 году. "Если, - думал я, - эта часть ледника фактически не сдвинулась с места в течение 70 лет, то такому явлению имеется только одно объяснение: ледник в этом месте должен покоиться на неподвижном основании какого-нибудь острова". Чем больше я раздумывал над этим объяснением, тем сильнее убеждался в его справедливости Поэтому я нисколько не боялся за устойчивость нашей зимовки, принимая решение разбить наш постоянный лагерь на краю Ледяного барьера в Китовой бухте. Нет нужды добавлять, что убеждение мое всецело подтвердилось дальнейшими событиями. У нас имелись самые чувствительные приборы, и мы целыми месяцами вели беспрерывные наблюдения, но ни одно из них не отметило ни малейшего колебания льда в этом месте. Выбор Китовой бухты дал нам множество преимуществ при попытке достигнуть полюса. Прежде всего мы находились здесь ближе к полюсу, чем Скотт в своей зимовке, а путь к югу, который мы вынуждены были избрать, оказался, как показали последствия, безусловно самым благоприятным. Но больше всего способствовало нашему успеху применение собак. Причина этого в кратких словах следующая: наш метод достижения полюса состоял в том, что мы с места нашей зимовки предприняли несколько повторных поездок к югу и устроили по определенному направлению и на расстоянии нескольких дней пути друг от друга склады продовольствия, вследствие чего могли проделать поход к полюсу и обратно, не таская взад и вперед наши запасы. Эти склады мы устроили очень быстро и в каждом из них оставили потребный минимум припасов для обратного пути. Учитывая расстояния между этими складами и количество продовольствия, оставляемого в каждом из них, я мог уменьшить вес забираемого продовольствия, присчитав к нашим запасам и мясо собак, тащивших продовольствие. Так как эскимосская собака дает около 25 килограммов съедобного мяса, легко было рассчитать, что каждая собака, взятая нами на юг, означала уменьшение на 25 килограммов продовольствия как на нартах, так и на складах. В расчете, составленном перед окончательным отправлением на полюс, я точно установил день, когда следует застрелить каждую собаку, то есть момент, когда она переставала служить нам средством передвижения и начинала служить продовольствием. Этого расчета мы придерживались с точностью приблизительно до одного дня и до одной собаки. Более чем что-либо другое, это обстоятельство явилось главным фактором достижения Южного полюса и нашего счастливого возвращения к исходной путевой базе. Скотт и его спутники погибли при возвращении с полюса вовсе не вследствие огорчения, вызванного тем, что мы опередили их, а потому, что неминуемо должны были погибнуть от голода из-за недостаточного снабжения пищевыми припасами. Разница между обеими экспедициями состояла как раз в преимуществе собак над средствами передвижения другой экспедиции. Дальнейшее течение событий общеизвестно. С четырьмя товарищами - Вистингом, Хансеном, Хасселем и Бьоландом - достиг я в декабре 1911 года Южного полюса. Мы провели там три