шках, если морозы приударят по-настоящему. Все было готово, но только в самый последний момент. Наружные мешки шились у скорняка Бранда в Бергене и были так великолепны и по своему материалу и по шитью, что никто на свете не мог бы сшить их лучше. Образцовая работа! Чтобы сберечь эти мешки, мы сделали на них чехлы из легчайшей непроницаемой материи. Они были сделаны значительно длиннее спальных мешков. Их легко было завязывать сверху, как всякий обыкновенный мешок, что предохраняло спальные мешки от проникновения в них снега во время дневных переходов. Таким образом, мы были всегда избавлены от несносного забивавшегося всюду снега. Мы особенно заботились о том" чтобы мешки наши шились из меха самого лучшего сорта, и тщательно следили, чтобы тонкая шкура с брюха вырезалась. Я видел, как спальные мешки, сшитые из отличных оленьих шкур, портились в сравнительно короткий срок оттого, что в них были местами куски тонкой шкуры с брюха. Холод, конечно, легче проникает через этот тонкий мех, и в мешке образуется влага в виде инея от теплоты человеческого тела. Эти куски тонкого меха остаются влажными все время, пока человек находится в мешке, и поэтому в сравнительно короткий срок с них слезает волос. Влажность расползается дальше, как гниение в дереве, и поражает все больше окружающий мех, вследствие чего в один прекрасный день человек оказывается лежащим в облезшем и лысом спальном мешке. Надо быть чрезвычайно осторожным при выборе шкур. Для экономии шкур фабриканты спальных мешков из оленьего меха шьют их обычно ворсом к отверстию мешка. Это выгодно, конечно, потому что больше соответствует форме шкуры. Но это невыгодно для того, кто будет пользоваться мешком. И без того уже трудно забираться в спальный мешок, который шьется так, что в него едва-едва можно влезть. А если еще лезть в мешок против ворса, то попасть в него вдвое труднее. Я велел шить все мешки одноместными, со шнуровкой вокруг шеи. Конечно, это не всем нравилось, о чем я и расскажу потом. Верхняя часть такого толстого спального мешка шилась из более тонкого оленьего меха, чтобы можно было плотнее затягивать его вокруг шеи. Толстый мех нельзя так хорошо стянуть и завязать плотно вокруг шеи, как тонкий. Наше одеяние для более высокой температуры состояло из плотного шерстяного нижнего белья и костюма, сшитого из непроницаемой для ветра материи барбери. Такое нижнее белье я специально заказал для этого случая, сам следил за изготовлением материала и знал поэтому, что он был из чистой шерсти. Одежда,. непроницаемая для ветра, изготовлялась из двух различных сортов материн - барбери и обыкновенной зеленой материи, употребляемой у нас зимой. Для санных путешествий, где нужно экономить на весе и работать в просторной, удобной одежде, я решительно рекомендую барбери. Она необыкновенно легка. крепка и совершенно не пропускает ветра. Для тяжелой работы я предпочитаю зеленую материю. Она тоже хорошо предохраняет от ветра, но не так легка, более громоздка и менее удобна во время продолжительных переходов. Наша одежда из материи барбери была сшита в виде анорака и штанов, и то и другое очень просторное. Вторая шилась в виде штанов и куртки с капюшоном. Варежки были у нас самые обыкновенные, какие можно купить в каждом магазине. Других нам не нужно было ни на нашей зимней стоянке, ни поблизости от нее. Поверх варежек мы надавали чехлы из непроницаемой для ветра материи, чтобы варежки не снашивать слишком быстро. Ведь варежки эти не очень прочны, но зато хороши и теплы. Кроме этих, у нас было 10 пар обыкновенных варежек для прогулок - варежек glace. Они были куплены в одном перчаточном магазине в Кристиании и буквально не знали износа. Я пользовался своими от "Фрамхейма" до полюса и обратно к дому и потом во время плавания до Тасмании. Подкладка, конечно, разорвалась в некоторых местах, но швы на варежках оставались в таком же виде, как в тот день, когда я купил эти варежки. Если принять во внимание, что я все время шел на лыжах и пользовался двумя палками, то легко понять, что варежки были крепкие. Кроме того, у нас был еще запас перчаток. Странное дело, некоторые из нас находили их очень хорошими, я же сам никогда не мог их носить. У меня просто отмерзали пальцы. Однако же, обувь самое важное из всего! Ведь ноги - наиболее уязвимое место, и защитить их труднее всего. За руками можно следить. Если они замерзли, то сейчас же, похлопав ими, их можно согреть. Не то с ногами. Их обувают поутру, а это занятие настолько кропотливое, что обычно разуваешься только по вечерам, когда нужно ложиться спать. Значит, в течение дня ног не видно. Надо всецело полагаться на ощущение. Однако, ощущение в данном случае может сыграть с вами плохую шутку. Сколько раз случалось, что люди Отмораживали себе ноги, даже не зная этого. Знай они это, тогда они никоим образом не дали бы делу зайти -так далеко. Объясняется это тем, что ощущение в данном случае-весьма плохой указатель. Ноги теряют чувствительность. Конечно, есть промежуточная стадия, когда холод щиплет пальцы на ногах. Это ощущение пробуют устранить, постукивая нотами. Вот здесь-то и наступает самый критический момент. Момент неустойчивого равновесия. Чаще всего все обходится благополучно; тепло возвращается, то есть снова восстанавливается правильное кровообращение. Но случается иногда, что у некоторых чувствительность пропадает совершенно в тот самый момент, когда они начинают стучать ногами. Надо быть стреляным волком, чтобы понять, что тут случилось. Ведь многие делают вывод, что раз больше нет неприятного жгучего ощущения, значит, все в порядке. И только вечером, рассматривая ногу, обнаруживают по ее особому сальному виду, что она отморожена. Такое происшествие может погубить наилучше подготовленное предприятие, а потому с ногами следует быть до смешного осторожным. Обычно, если человек носит исключительно мягкую обувь, то риск отморожения гораздо меньше, чем если человек принужден носить твердую обувь. В мягкой обуви ноге, конечно, легче двигаться, и она дольше сохраняет теплоту. Но если приходится идти на лыжах, пользуясь ими в полной мере, то необходимо иметь хотя бы твердую подошву, чтобы на ней держалось крепление. Что пользы в хорошем креплении, если им нельзя пользоваться надлежащим образом! Я считаю, что во время такого продолжительного путешествия,. - какое предстояло нам, нужно, чтобы лыжи сидели на ногах совершенно плотно. Ничто не утомляет меня так, как плохое крепление, когда нога хлябает в ремнях. Мне .нужно, чтобы лыжи составляли со мной одно целое и чтобы я все время чувствовал себя господином положения. Я перепробовал разные системы, всегда опасаясь жесткого крепления в мороз. Но все эти системы, без исключения, в конце концов-ужасная гадость. На этот раз я решил попробовать комбинацию твердой и мягкой обуви, чтобы применить великолепное крепление Витфельда-Хейера-Эллефсена. Но это было нелегко. Столь необходимая нам твердая нижняя часть обуви из всего нашего снаряжения, несомненно, больше всего заставила меня ломать себе голову, а позднее во время самой экспедиции доставляла нам больше всего работы. Под конец нам удалось разрешить задачу. Я обратился к самому известному в городе фабриканту спортивной обуви и объяснил ему, в чем состоят наше затруднение. К счастью, в нем я встретил человека, который, видимо, интересовался этим вопросом. Мы сошлись на том, что он попробует сшить пару сапог по образцу беговых сапог для лыж. Подошва будет толстой и твердой, - мы ведь должны были быть готовы к тому, что нам придется пользоваться шипами для льда, - но верх по возможности мягким. Чтобы обойтись без кожи, так как она чаще всего легко трескается от мороза, становясь жесткой, фабрикант решил взять для верха комбинацию из кожи и тонкого брезента - кожа у самой подошвы, а брезент в остальных частях. Мерка была снята с моей ноги, которая в двух парах толстых чулок из оленьего меха не является, конечно, детской ножкой. Таких сапог было заказано 10 пар. Отлично помню тот момент, когда л увидел эти сапоги в цивилизованной Кристиании. Они стояли на выставке в витрине магазина обуви - я нарочно сделал крюк, чтобы не встречаться на людях с такими чудовищами! Ведь мы все немного тщеславны и не любим, чтобы на наши слабости проливали яркий свет. Если я когда-нибудь и связывал мысль о "стройной ножке" со своей особой, то уверяю вас, что в тот день, когда я прошел мимо витрины сапожника и увидел собственные сапоги, последние остатки тщеславия умерли в моей душе! Я никогда больше не ходил этой дорогой, пока не узнал, что выставка закончилась. Одно верно-сапоги эти были прекрасной работы. Позднее мы узнаем, какой переделке должны были подвергнуться эти сапоги, пока, наконец, они не стали таких размеров, какие нам были нужны. Дело в том, что сапоги-великаны оказались все-таки. . . слишком малы. Из остального снаряжения я упомяну наши замечательные примусы - кухонные аппараты. Все они с комплектом запасных частей были куплены в Стокгольме. В качестве аппарата для варки пищи во время санного похода примус вытеснил все остальные. Он дает много жару, потребляет мало керосина и не требует никаких Хлопот. Таковы преимущества примуса, преимущества, которые везде должны играть большую роль, а особенно при продолжительном санном путешествии. С этим аппаратом никогда не бывает никаких недоразумений. Он доведен до возможного совершенства. Мы взяли с собой пять походных кухонь Нансена, Они лучше всяких других приборов используют весь жар. Одно лишь возражение у меня есть против них: они занимают много места. Мы пользовались ими во время своих поездок для устройства складов, но, к сожалению, должны были отказаться от них при путешествии на юг. Нас тогда в палатке было не так много, а место было так ограничено, что я не решился рискнуть ими воспользоваться. При достаточном пространстве эти походные кухни, по-моему, идеальны. Мы взяли с собой 10 пар канадских лыж и 100 собачьих сбруй по образцу аляскинских эскимосов. Эскимосы на Аляске запрягают своих собак в сани цугом. Вся сила тяги располагается тогда по прямой от саней, и это без сомнения лучший способ использования силы. Я решил пользоваться на барьере таким же способом езды. Я достигал этим не только лучшего использования силы, но и получал громадное преимущество в том, что собаки проходили через трещины поодиночке, отчего опасность провалиться значительно уменьшалась. Тяга в аляскинской упряжи менее утомительна, чем тяга в гренландской, так как в аляскинской упряжи есть узкий подбитый ошейник, надевающийся через голову животного, отчего главная тяжесть ложится на плечевую кость животного, тогда как гренландская упряжь давит на грудь. Ссадины, обычные при гренландской сбруе, при этой почти избегаются. Вся упряжь шилась в мастерских морского ведомства. И теперь еще, после долгого употребления при тяжелой работе, она осталась все такой же хорошей; лучшей похвалы нельзя и придумать. Из инструментов и аппаратов для санных поездок мы повезли с собой 2 секстана, 3 искусственных горизонта, из них два зеркальных с темным стеклом и один ртутный, а также 4 спиртовых компаса, изготовленных в Кристиании - превосходные маленькие компасы, но, к сожалению, негодные к употреблению во время сильных морозов, то есть при понижении температуры ниже. 40oС, так как тогда жидкость замерзала. Я заранее обратил на это внимание фабриканта и просил его взять как можно более чистый спирт. Не знаю, каково было его намерение, но только взятый им спирт был чрезвычайно слабый. Лучшим доказательством этого служит то обстоятельство, что жидкость в наших компасах замерзала раньше, чем водка в бутылках. Конечно, это доставило нам много неприятностей. Кроме этих инструментов, у нас был небольшой обыкновенный карманный компас, два бинокля, Цейса и Герца, и снежные очки доктора Шанца. У нас были разных сортов стекла, так что мы могли их менять, когда нам надоедал цвет. Сам я в течение всего времени пребывания на ледяном барьере пользовался парой обыкновенных очков со стеклами, слегка окрашенными в желтый цвет. Они с помощью какого-то химического процесса были изготовлены таким образом, что уничтожали вредные цвета солнечных лучей. Насколько хороши эти очки, можно заключить из того, что я ни разу за весь поход не страдал снежной слепотой, хотя очки мои были совершенно открыты и позволяли свету проникать всюду. Некоторые могут, пожалуй, подумать, что я меньше других подвержен этой болезни, но я по личному опыту знаю, что это не так. Много раз раньше я сильно страдал от снежной слепоты. Два фотографических аппарата, термометр для измерения температуры воздуха, два анероидных барометра со шкалой давления для высоты до 5000 метров и 2 гипсометра. Гипсометр - это прибор с точно нанесенными делениями, с помощью которого можно определять положение данного пункта и тем самым его высоту над уровнем моря. Способ употребления и надежен, и прост. Медицинское снаряжение для санных поездок было подарено нам одной лондонской фирмой. Способ упаковки говорит без слов о качестве всего. Ни одного пятнышка ржавчины на иглах, ножницах, скальпелях и т. п., хотя все это подвергалось большой сырости. Наше собственное снаряжение, купленное в Кристиании. и по уверениям продавца упакованное необычайно хорошо, так пострадало за короткий срок, что было совершенно испорчено. Следует сказать несколько слов .и о провианте для санных поездок. О пеммикане я говорил уже раньше. Я никогда не считал нужным брать с собой в санное путешествие целую бакалейную лавку. Что-нибудь простое и питательное-и баста. Богатое и разнообразное меню предназначается для людей, которым нечего делать. Кроме пеммикана, у нас были печенье, молочная мука и шоколад. Печенье было подарком одной норвежской фабрики; к чести ее надо сказать, оно было приготовлено специально для нас. Это было овсяное печенье, чрезвычайно питательное, сладковатое на вкус и содержащее сухое молоко. Кроме того, оно было замечательно вкусным и, благодаря добросовестной, упаковке, оставалось свежим и хрустящим все время. Печенье составляло большую часть нашего ежедневного провианта и без сомнения в высшей степени содействовало достижению хорошего результата. Молочная мука у нас сравнительно новый продукт, который однако стоит внимания. Ее нам доставили с Йерена. Ни тепло, ни мороз, ни сухая погода, ни сырость не вредят этому продукту. Большие запасы такой молочной муки сохранялись у нас в небольших, тонких полотняных мешочках при всякой погоде. Мука оставалась одинаково хорошей как в первый, так и в последний день. Кроме того, у нас было сухое молоко от одной фирмы в Висконсине. Молоко было смешано с солодом и сахаром и, на мой вкус, было замечательным. И оно тоже хорошо сохранялось все время. Шоколад был от всемирно известной фирмы и оказался выше всяких похвал. Вся партия его была для нас весьма желанным и ценным подарком. НА ЮГ Шел май месяц 1910 года. Был он прекрасен, как может быть прекрасен только весенний месяц в Норвегии - чудесная сказочная картина из зелени и цветов. К сожалению, у нас было очень мало времени любоваться всем этим окружающим нас великолепием. Наш лозунг был: "Прочь, прочь, прочь от красоты как можно скорее!". С начала месяца "Фрам" стоял на бочках у стен старого Акерсхюса. Он вышел с Хортенской верфи заново выкрашенный и красивый. От него просто распространялось сияние во все стороны. При взгляде на "Фрам" в голову невольно приходила мысль о праздничной прогулке по морю или увеселительном плавании. Но этим все и ограничивалось. Уже на следующий день после прихода на палубе судна разыгрывались самые будничные сцены, какие только можно себе представить. Началась погрузка. Из подвалов исторического музея (Здесь было устроено хранилище для грузов "Фрама".-Прим. перев.) длинной, непрерывной вереницей потянулись ящики с провиантом в просторные трюмы "Фрама", где лейтенант Нильсен с тремя северянами были готовы к их приему. Прием этот протекал не так уж просто. Наоборот, он был весьма торжественен. Недостаточно было знать, что все ящики на судне; задача заключалась в том, чтобы помнить, куда поставлен каждый ящик, а кроме того укладывать ящики таким образом, чтобы в будущем было легко до каждого добраться. Это трудная работа. и она не становилась легче оттого, что нужно было принимать во внимание многочисленные люки, ведущие в нижний трюм, где стояли огромные баки с керосином. Все эти люки должны были быть доступными, иначе мы были бы лишены возможности перекачивать нефть в машинное отделение. Но Нильсен и его помощники блестяще справились с своей задачей. Из многих сотен ящиков ни один не затерялся; не было ни одного, уложенного так, чтобы его нельзя было быстро извлечь. Одновременно с провиантом мы грузили на судно и остальное снаряжение. Участники экспедиции деятельно заботились об этом, каждый по своей части. А дело шло не о пустяках. Сколько ни ломай себе голову заранее, все равно явятся новые потребности, пока не отдашь швартовов и не выйдешь в море, положив всему конец. Между тем, наступал июнь месяц, и время нашего ухода быстро приближалось. Третьего июня утром "Фрам" покинул Кристианию. Пока целью его плавания был только берег Буннефьорда, где стоял в саду наш зимовочный дом. Мы должны были погрузить его уже совсем готовым. Творцом этого крепкого строения был наш славный плотник и столяр Йерген Стубберуд. Теперь дом был быстро разобран, и каждая доска и бревно тщательно перемечены. На борт судна приходилось грузить внушительную кучу материалов, а там и без того уже было тесновато. Большая часть груза была сложена под баком; остальное-в рабочем помещении. Более опытных из участников экспедиции, очевидно, наводила на глубокие размышления мысль о назначении этого "дома для наблюдений", как окрестили его газеты. Вполне понятно, что у них были основания для догадок. Под домом для наблюдений обычно понимается относительно простое сооружение, в котором можно найти необходимую защиту в непогоду и ветер. Наш же дом был почти образцом солидности. Тройные стены, двойной пол и потолок. Внутри дом был оборудован десятью удобными койками, плитой и столом, на котором, к тому же, лежала новехонькая клеенка. "Ну, с натяжкой я еще могу понять, что им хочется наблюдать в тепле, - говорил Хельмер Хансен, - но к чему им клеенка на столе, этого уж я никак не возьму в толк!" Шестого июня к вечеру было объявлено, что все готово для отплытия. Вечером мы все собрались в саду на скромное прощальное торжество. Я воспользовался случаем, чтобы каждому в отдельности пожелать удачи и всякого благополучия. И вот началась посадка на судно. Последним в лодке был помощник начальника. Он появился, вооруженный подковой. По его мнению, старая подкова приносит черт знает сколько счастья! Возможно, что он прав. Во всяком случае, подкова была старательно приколочена к мачте в салоне "Фрама", где она находится и по сей час. Поднявшись на борт "Фрама", мы сейчас же приступили к подъему якоря. Застучал мотор Болиндера, и тяжелая цепь заскрипела, проходя через клюз. Ровно в 12 часов ночи якорь отделился от дна, и в ту минуту, когда над нами занимался день седьмого июня, "Фрам" в третий раз выходил из Кристиания-фьорда. Дважды горсточка отважных людей приводила это судно со славой обратно после многолетнего путешествия. Суждено ли нам продолжать эту почетную традицию? Понятно, что такие мысли обуревали многих из нас, пока наше судно скользило по зеркальной глади фьорда в светлую летнюю ночь. Начало было положено под знаком седьмого июня, (7 июня празднуется отделение Норвегии от Швеции, происшедшее в 1905 году.-Прим. пер.). Это сочтено было многообещающим предзнаменованием, но в светлые смелые надежды закрадывалось облачко грусти. Склоны гор, леса, фьорды-все было так чарующе прекрасно и так дорого сердцу! Они звали и манили к себе. Но у дизель-мотора нет никакого сострадания. Он грубо стучит и стучит себе среди тишины. Лодочка, в которой сидел кое-кто из моих самых ближайших родственников, мало-помалу отставала от нас, исчезая за кормой. В сумерках с трудом различались белые платки... До свидания!.. На следующее утро мы ошвартовались во внутренней гавани Хортена. Какой-то невинного вида лихтер сейчас же подошел к борту судна. Но груз этого лихтера был далеко не столь невинен. Он состоял не более не менее как из полутонны пироксилина и ружейных патронов-несколько неприятной, но все-таки столь же необходимой статьи нашего снаряжения. Кроме погрузки здесь патронов, мы воспользовались также случаем пополнить свои запасы воды. Покончив с этим, мы немедленно отвалили. Когда мы проходили мимо военных судов, команда их была послана на реи, а оркестр музыки играл гимн. Теперь мы направились на юг, как и сказано в заглавии этой главы, .но пока еще не прямо. Перед нами была еще одна дополнительная задача-океанографическое исследование Атлантического океана. Для этого пришлось делать значительный крюк. Исчерпывающее описание этого плавания будет дано в другом месте. И если я упоминаю здесь о нем вкратце, то ради связности изложения. После совещания с проф. Нансеном я составил план начать исследования в районе к югу от Ирландии и оттуда пройти к западу, насколько нам позволят время и обстоятельства. Работа должна была продолжаться и на обратном пути по направлению к северной оконечности Шотландии, По разным причинам эту программу пришлось потом очень значительно сократить. В первые дни после ухода из Норвегии стояла прекраснейшая погода. Северное море было тихо, как гусиный пруд; "Фрам" покачивался не больше, чем когда он стоял в Буннефьорде. Это пришлось тем более кстати, что мы еще не могли похвастать своей полной готовностью к морскому плаванию, когда прошли маяк Фэрдэр и перед нами открылся капризный Скагерак. За тот короткий промежуток времени, который был в нашем распоряжении, мы не успели принайтовить и прибрать все доставленные в последний момент вещи так, как это было бы желательно; поэтому свежий ветер при выходе из фьорда был бы довольно неприятен. Теперь же все удалось устроить прекрасно. Правда, мы работали день и ночь. Мне рассказывали, что будто бы морская болезнь сильно свирепствовала на "Фраме" в прошлые плавания. Но мы легко избегли и этого испытания. Почти все участники экспедиции были привычными моряками, а у тех немногих, которые, может быть, отличались не такой уж нечувствительностью к этому, была для тренировки целая неделя хорошей погоды. И поэтому, насколько я знаю, у нас не было ни одного случая этой неприятной и, по справедливости, страшной повальной болезни. Пройдя Доггер-банку, мы встретили весьма благоприятный северо-восточный ветер. Теперь с помощью парусов можно было немного увеличить не совсем головокружительную скорость, которую в состоянии был порождать наш мотор. Перед нашим отплытием циркулировали самые противоречивые сведения о достоинствах "Фрама" как парусного судна. Утверждали, что судно вообще не сдвинется с места на воде. С таким же убеждением поддерживалось и противоположное мнение: "Фрам" - настоящий крейсер по своей быстроте. Как полагается, истина и в данном случае находилась посредине между двумя крайностями. Наше судно вовсе не было гоночным, но и не упрямилось во что бы то ни стало. Со свежим норд-остом мы шли к Английскому каналу со скоростью в семь узлов и этим пока были вполне довольны. Нам нужно было удержать попутный ветер и пройти с ним через пролив у Дувра, а по возможности и большую часть всего Ла-Манша. Ведь мощность нашей машины была слишком ограничена, чтобы ею можно было пользоваться для плавания против ветра. В таких случаях нам приходилось прибегать к тому способу продвижения вперед, которым обладает парусник, а именно- лавировать. Но крейсировать в Английском канале- одном из самых оживленных участков моря на земном шаре - уже само по себе мало приятное занятие. Для нас же оно было еще хуже, так как это значительно. сокращало бы время, остававшееся для океанографических исследований. Однако, восточный ветер продолжал держаться с похвальным усердием. В два дня мы прошли Английский канал, а уже через неделю после ухода из Норвегии могли взять первую океанографическую станцию в намеченном по плану месте. До сих пор все шло как нельзя более гладко. Но вот для "разнообразия" появились и затруднения. Прежде всего в отношении неблагоприятной погоды. Стоит только северо-западному ветру начать задувать в северной части Атлантического океана, и он уж зарядит надолго и всерьез, пока, наконец, не утихнет. И теперь он не отказался от своей старой привычки. Мы не только не продвигались на запад, но одно время даже опасались, что нас отнесет к ирландским берегам. Однако, до этого не дошло; но вскоре мы оказались вынужденными значительно укоротить первоначально намеченный путь. Причиной, содействовавшей этому решению, было еще и то обстоятельство, что мотор наш задурил. Нефть ли, машина ли сама были тут виноваты, машинист не мог выяснить хорошенько. Приходилось поэтому, пока еще было время, возвращаться домой на тот случай, если потребуется сколько-нибудь значительный ремонт. Несмотря на эти затруднения, мы все же собрали приличную коллекцию проб воды и измерений температуры на разных глубинах, а затем в первых числах июля взяли курс на Норвегию, имея своей целью Берген. Проходя проливом Пентланд-ферт, мы встретили здоровенный свежий северный ветер, давший нам возможность испытать, как "Фрам" ведет себя в дурную погоду. Проба досталась нам не так-то легко. Шторм и волна были прямо с левого борта. Мы шли почти что на всех парусах и с удовлетворением наблюдали, что наше судно делает больше девяти миль в час. При довольно сильном крене ослаб брюканец у мачты в носовом салоне, вследствие этого открылся доступ воде, и в результате в каютах помощника и моей произошло небольшое наводнение. Остальные, жившие по левому борту, оказались с наветренной стороны, и поэтому все у них было сухо. Мы отделались потерей нескольких ящиков сигар, которые промокли насквозь. Впрочем, совсем они не пропали. Ренне взял их себе на хранение и потом роскошно угощался просоленными, заплесневевшими сигарами в продолжение полугода. При скорости от восьми до девяти миль расстояние между Шотландией и Норвегией тает быстро. К вечеру в субботу девятого июля ветер начал стихать, и одновременно вахтенный сообщил, что впереди видна земля. Это был "Сигген" на острове Беммель. В течение ночи мы подошли к берегу, а утром в воскресенье десятого июля вошли в Сэльбьернс-фьорд. У нас не было никаких специальных карт для входа в этот фьорд; но, поревев как следует своей сиреной, мы подняли, наконец, на ноги людей лоцманской станции, и на судно явился лоцман. Он обнаружил явные признаки удивления, когда увидел перед собой "Фрам", прочтя это название на борту судна. "Господи, а я-то думал, что это какой-нибудь русский парусник", - произнес он. Это заявление служило, вероятно, своего рода извинением за ту умеренную торопливость, с которой он явился к нам. Чудесная прогулка-плавание фьордами к Бергену! Насколько ветрено и холодно было в море, настолько же тепло и тихо было здесь. Весь день стояла совершенно тихая погода; мотор с трудом сообщал скорость всего лишь в четыре мили, и был уж поздний вечер, когда мы встали на якорь у военной верфи в Сульхеймсвике. Наше пребывание в Бергене совпало с большой национальной выставкой. Комитет выставки оказал экспедиции внимание и предоставил всем ее участникам повсюду свободный вход. Разные дела заставили меня уехать в Кристианию. "Фрам" я поручил заботам лейтенанта Нильсена. У всех хлопот было выше головы. Фирма "Дизель" в Стокгольме прислала в Берген своего замечательного монтера Аспелунда. Он сразу же приступил к основательной переборке. После тщательного изучения причин неисправности было решено заменить соляровое масло, бывшее у нас на судне, очищенным керосином. Нам удалось устроить это при содействии одной фирмы. Работа была чрезвычайно хлопотливая, но она окупила себя впоследствии. Пробы воды, привезенные нами из плавания, были доставлены на биологическую станцию, где Кучин (Русский участник экспедиции Амундсена, позднее спутник В. Русанова, погибший вместе с ним на судне "Геркулес" во время плавания от берегов Шпицбергена к Таймырскому полуострову в 1912-1914. - Прим. перев.) сейчас же занялся их титрованием (определением содержания в воде хлора). Наш немецкий спутник, океанограф Шрер, покинул нас в Бергене. Двадцать третьего июля "Фрам" вышел из Бергена и на другой день прибыл в Кристиансанд, где я и встретил его. Здесь снова нам предстояло провести ряд хлопотливых дней. В одном из таможенных пакгаузов лежала масса вещей, которые надо было погрузить на судно; около 400 связок сушеной рыбы, все лыжное и санное снаряжение, вагон лесного материала и т. п. На Фредриксхолме у Флеккере нам пришлось очистить место, пожалуй, для самого важного-для наших пассажиров, 97 полярных собак, прибывших в середине июля из Гренландии на пароходе "Ханс Эгеде". Пароходу пришлось сделать довольно длинный и трудный переход, отчего при прибытии собаки чувствовали себя довольно плохо, но через несколько дней, проведенных на острове под присмотром Хасселя и Линдстрема, они снова восстановили свои силы. Обильные порции свежего мяса сделали чудеса. Островок с остатками старой крепости, до того времени столь мирный, оглашался теперь каждый день, а то и по ночам, чудеснейшим концертным воем. Эти музыкальные упражнения привлекали массу любопытных посетителей, которым, кроме того, хотелось рассмотреть участников хора более подробно. Поэтому мы в известные часы открыли доступ публике для обозрения животных. Вскоре обнаружилось, что большинство собак оказались совсем не свирепыми и нетрусливыми; наоборот, они чрезвычайно ценили эти посещения. Ведь может случиться, что им перепадет лишний лакомый кусок в виде бутерброда или еще чего-нибудь в этом роде. Кроме того, не велико развлечение для полярной собаки в ее и без того мало привлекательной жизни, сидеть на привязи. А ведь каждая из них была надежно привязана. Сделать это было необходимо, главным образом, чтобы воспрепятствовать взаимным сварам. Нередко случалось, что одна или несколько собак отвязывались, но оба надзирателя всегда были готовы схватить беглецов. Один предприимчивый молодчик даже пустился вплавь через пролив к ближайшему берегу-целью побега были, вероятно, ничего не подозревавшие овцы, щипавшие на берегу траву; однако, этот комбинированный спорт-плавание и охота-был во время прекращен. С прибытием "Фрама" Вистинг заменил Хасселя в должности надзирателя. Он и Линдстрем жили неподалеку от островка, где были собаки. У Вистинга был особенный метод обращаться со своими четвероногими подданными, и он быстро сошелся с ними. Впоследствии он оказался обладателем редких способностей в роли врача-ветеринара - чрезвычайно полезное качество в тех случаях, когда так часто встречается необходимость лечить то или иное повреждение. Как уже упоминалось раньше, в это время еще никто из участников экспедиции, кроме помощника начальника, лейтенанта Нильсена, не знал ничего о расширении составленного мною первоначально плана. Поэтому многое и многое из того, что грузилось на судно и что подготовлялось во время нашего пребывания в Кристиансанде, должно было казаться весьма страшным для того, кто пока ждал только плавания вокруг мыса Горна до Сан-Франциско. Какой смысл брать на судно всех этих собак и везти их с собой в такую даль? Да и вообще вынесет ли какая-либо из них путь вокруг этого пользующегося такой дурной славой мыса? А кроме того, - разве нет собак, и хороших собак, на Аляске? На что нам все эти доски и планки? Разве нельзя обойтись без них и взять потом такой груз на судно во Фриско? Такие и масса подобных им вопросов стали возникать среди команды. Даже физиономии у моряков стали походить на вопросительный знак. Но меня об этом никто не спрашивал никогда,-это моему помощнику приходилось выдерживать натиск и отвечать на вопросы по собственному своему разумению. В высшей степени неблагодарное и неприятное занятие для человека, у которого и так были полны руки дела. Чтобы облегчить ему это трудное положение, я решил незадолго до отплытия из Кристиансанда сообщить Преструду и Ертсену о действительном положении вещей. Дав мне подписку держать все в секрете, они получили от меня все сведения о задуманном мною походе к южному полюсу и объяснения, почему все это хранится в тайн. На мой вопpoc, согласны ли они с изменением, оба они, не задумываясь, дали мне свой утвердительный ответ, и таким образом все было в порядке. Теперь уже три человека на судне - все командование - знали положение вещей и тем самым были в состоянии парировать щекотливые вопросы и отклонять возможные домыслы у тех, кто все еще не был посвящен в курс дела. Двое из участников экспедиции вступили в нее во время нашего пребывания в Кристиансанде - Хассель и Линдстрем. Кроме того, произошел обмен. Машинист Эллиассен был списан. Не так легко было найти теперь человека, удовлетворяющего условиям, которые ставились для занятия должности машиниста на "Фраме". Трудно было ожидать, чтобы из местных жителей кто-нибудь был основательно знаком с моторами такой величины, о какой здесь шла речь. Единственным выходом было обращение туда, где машина строилась, - в Швецию. Фирма "Дизель" в Стокгольме помогла нам выйти из затруднения. Она прислала нам человека, который, как выяснилось позднее, оказался именно таким, какой нам требовался. Звали его Кнут Сундбек. Можно написать целую главу о том, как хороша была работа этого парня и как спокойно и скромно он ее выполнял. Начать с того, что он присутствовал при постройке мотора "Фрама". Поэтому машину свою он знал досконально. Обращался он с ней, как со своей любимой игрушкой; поэтому с мотором никогда ничего не слушалось. Тем временем мы работали изо всех сил, чтобы быть готовыми к уходу. Было решено, что он состоится в середине августа, и чем скорее, тем лучше. "Фрам" побывал в сухом доке, где корпус судна был основательно прокрыт краской. Судно было так тяжело нагружено, что фальшкиль несколько пострадал под огромным давлением на настил. С помощью водолаза мы, однако, быстро исправили повреждение. Как ни было тесно в главном трюме, все же туда нам пришлось засунуть много сотен связок сушеной рыбы. Все санное и лыжное снаряжение было заботливо уложено, чтобы насколько возможно защитить его от сырости. Эти вещи должны сохраняться в сухом месте, чтобы они не "покоробились" и от этого не стали негодными к употреблению. Этим заведовал Бьолан, он знал, как с такими вещами нужно обращаться. Но вот, как обычно бывает, черед дошел и до пассажиров, после того как все грузы были благополучно добавлены на судно. "Фрам" встал на якорь у Фредриксхолма, и сразу же мы занялись созданием необходимых условий для приема наших четвероногих друзей. Под просвещенным руководством Бьолана и Стубберуда большинство команды принялось орудовать топорами и пилами. В течение нескольких часов на "Фраме" была поставлена новая палуба. Она состояла из отдельных щитов, которые легко поднимались и снимались для мытья и чистки. Щиты накладывались на трехдюймовые планки, прибитые к палубе судна. Поэтому между ними и палубой оставалось значительное пространство. Цель при этом, как уже упоминалось раньше, была двойная: достижение быстрого стока неизбежного в таком путешествии избытка воды и, кроме того, предоставление воздуху возможности циркулировать и тем самым возможно больше охлаждать подстилку для животных. Это устройство, как оказалось позднее, прекрасно оправдало свое назначение. Ограждением на фордеке "Фрама" были железные поручни, оплетенные стальной проволочной сеткой. Теперь, для большего удобства и затенения, эти поручни с внутренней стороны были забраны досками. На всех возможных и невозможных местах были приделаны цепи - для привязывания к ним собак. Нельзя было с самого же начала позволять собакам бегать свободно, была кое-какая надежда, что можно будет спустить их с цепей потом, когда они лучше узнают своих хозяев и освоятся с условиями. К вечеру девятого августа мы были готовы к приему своих новых товарищей. По 20 штук зараз их перевозили с oострова на большой плоскодонке. Заведовавшие перевозкой Вистинг и Линдстрем превосходно командовали ими. Они вовремя успели приобрести доверие собак и внушить им полное уважение к себе - именно то, что было нужно. На "Фраме" у фалрепа собак ждал ловкий и крутой прием. Прежде чем растерявшиеся собаки успевали хорошенько прийти в себя от удивления и страха, они уже оказывались надежно привязанными на палубе, и им вежливо давали понять, что самое лучшее, что они теперь могут сделать, - это спокойно примириться со своей судьбой. Все шло само собой и настолько быстро, что через несколько часов все 97 собак были благополучно перевезены на судно, но зато вся палуба "Фрама" была использована сплошь. Мы думали оставить свободным хоть капитанский мостик, но сделать этого не удалось, иначе мы не могли бы взять всех собак. Последнюю партию - числом четырнадцать - пришлось поместить там. Таким образом, для рулевого оставалось очень мало свободного места. А с полем деятельности вахтенного офицера дело обстояло совсем плоховато. Имелись основания опасаться, что, пожалуй, он будет принужден проводить всю вахту, стоя смирнехонько на одном месте. Но пока что у нас не было времени останавливаться на такого рода маленьких неприятностях. Как только последние собаки были доставлены на борт, как только мы распорядились высадить всех посторонних на берег, сейчас же начал работать под баком мотор для подъема якоря. Якорь поднят! Полный ход машины. И вот началось наше путешествие к цели, находившейся от нас в 16000 милях! Никем не замеченные, тихо шли мы в сумерках по фьорду. Несколько наших друзей немного проводили нас. Вскоре после того, как за Флеккеро лоцман сошел с судна, темнота августовского вечера скрыла от нас очертания родины. Но Уксе и Рювинген еще всю ночь посылали нам свой прощальный привет. Ранним летом в начале нашего плавания по Атлантическому океану нам повезло с погодой и ветром. На этот раз они благоприятствовали нам еще больше, если только это возможно. Погода была совершенно тихая, когда мы вышли, и гладким как зеркало было Северное море в продолжение нескольких дней. Трудная вещь заручиться доверием всех этих собак и привыкнуть к ним, наша задача чрезвычайно облегчалась тем, что всю первую неделю стояла только хорошая погода. Перед отплытием высказывалось немало всяких дурных предсказаний относительно того, как пойдет дело с нашими собаками. Часть этих пророчеств мы сами слышали, а тех, что не дошли до наших ушей, было, наверное, гораздо больше. Скверно, очень скверно будет этим несчастным животным. Жара под тропиками быстро скосит большую часть из них. А если иные и останутся, то для них это будет только отсрочкой смертного приговора, так как они или будут смыты за борт, или утонут в воде на палубе, когда "Фрам" будет проходить пояс западных ветров. Поддерживать их жизнь крохами высушенной на ветру рыбы-невозможно и т. д. Как известно, все эти предсказания не сбылись, совершенно не сбылись. Случилось как раз обратное. Правда, потом уже на многих из нас, принимавших участие в этом удовольствии, постоянно сыпались вопросы: разве ваше плавание на юг не было чрезвыча