ловьем было: "все под одно". В
начале я думал, что это относится к его сложению, но потом заметил свою
ошибку. Это должно было означать, что ему "все равно". Таким он и был в
действительности.
Девятнадцатого апреля мы увидели солнце в последний раз, так как в этот
день оно ушло за наш горизонт - гребень возвышенности на севере. Оно было
ярко-красное и окружено пылающим морем огня. И только двадцать первого его
совсем не стало. Теперь все, что касалось нашего дома, обстояло весьма
хорошо и лучше и быть не могло. Но пристройка, которую первоначально мы
предназначали для рабочего помещения, вскоре оказалась слишком тесной,
темной и холодной. Кроме того через нее все постоянно проходили, а потому
работа нарушалась или даже прерывалась бы на долгое время. Кроме этой темной
дыры у нас не было никакого рабочего помещения,, а нам нужно было провести
большую работу. Правда, мы могли бы использовать свою комнату, по тогда
целый день напролет все толкались бы здесь и только мешали бы друг Другу. Да
и не годилось устраивать мастерскую в единственной комнате, где мы время от
времени могли бы найти себе покой и отдых. Конечно, я знаю, что обычно
принято так поступать, но я всегда считал такой порядок дурным.
Тут-то и пригодился бы хороший совет. Но опять-таки обстоятельства сами
пришли к нам на помощь. Оказывается, мы забыли, - так уж и быть, признаемся
в этом! - взять с собой орудие чрезвычайно полезное и необходимое для
полярной экспедиции, а именно - снежную лопату. У хорошо оборудованной
экспедиции, какой до некоторой степени являлась наша, должно быть по крайней
мере двенадцать крепких, толстых железных лопат. А у нас не было ни одной! У
нас были два обломка, но от них было мало толку. К счастью, у нас был очень
хороший толстый лист железа, И вот Бьолан взялся за дело и сфабриковал нам
целую дюжину прекрасных лопат. Стубберуд сделал к ним ручки; работа
закипела, как на большой фабрике. Как мы потом увидим, это сыграло большую
роль в нашем будущем благополучии. Если бы у нас с самого начала были лопаты
для снега, то мы, как люди порядочные, отгребали бы снег от своих дверей
каждое утро. Но, поскольку лопат у нас не было, то перед нашей дверью с
каждым днем все больше и больше наметало снега, и к тому времени, когда,
наконец, Бьолан приготовил лопаты, образовался огромный сугроб,
простиравшийся от входной двери к западу и как бы являвшийся продолжением
дома.
Разумеется, этот нанос, высотою почти что с дом, заставил нас нахмурить
брови, когда в одно прекрасное утро мы вышли из дому, вооружившись новыми
лопатами, чтобы расчищать и разгребать снег. Пока мы стояли тут в раздумье,
не зная, с чего начать, у кого-то из нас, - кажется, это был Линдстрем, или
Хансен, а может быть я, в сущности это неважно, - у кого-то из нас родилась
блестящая идея подать руку природе и работать с ней заодно, а не против нее.
Предложение состояло в том, чтобы вырыть в сугробе столярную мастерскую и
соединить ее непосредственно с домом. Едва только эта мысль была высказана,
как ее сейчас же единогласно одобрили. И вот начались "подземные" работы,
которые превратилась в затяжные, потому что одна раскопка влекла за собой
другую, и мы окончили их только тогда, когда вырыли целый подземный город.
Несомненно, это была одна из самых интересных работ, производившихся
когда-нибудь вокруг полярной станции. Начнем с того утра, когда мы всадили
первую лопату в сугроб. Это было в четверг, двадцатого апреля. Пока трое из
нас старались врыться прямо в сугроб от дверей дома на запад, трое других
принялись соединять выемку с домом. Они прокладывали досчатые щиты, - те
самые, которыми мы пользовались па "Фраме" для предохранения собак, - с
сугроба на крышу пристройки. Открытая часть между, сугробом и пристройкой с
северной стороны была целиком заполнена крепкой стеной, подходившей под
только что положенную крышу. Пространство между пристройкой и сугробом по
южной стене мы пока оставили открытым для выхода.
Но теперь нами овладела настоящая строительная лихорадка, и мы начали
выдвигать одно предложение грандиознее другого. Так. например, мы
единогласно решили прокопать ход по всей длине сугроба и закончить его
большой снежной хижиной, где у нас должна была быть паровая баня.
Да, таковы были наши планы! Паровая баня на 79o южной широты! Хансен,
профессиональный снежный строитель, начал постройку хижины. Он выстроил
совсем маленькую и крепкую и углубил и расширил ее внизу, так что когда она
была совсем готова, то от пола до потолка в ней было три с половиной метра.
Здесь было достаточно места для устройства бани.
Между тем, было слышно, что роющие ход приближаются. Стук их кирок и
лопат слышался все ближе и ближе. Хансен не мог этого вынести. Окончив
постройку хижины, он принялся рыть ход навстречу приближающимся. А когда
Хансен за что-нибудь берется, то он делает дело быстро. Было слышно, как обе
партии все приближались друг к Другу. Настрое-кие начало повышаться.
Встретятся ли они, или же вроются вкось и одна партия пройдет мимо другой? Я
невольно вспомнил о Симплоне, Гравехалсене и других знаменитых туннельных
работах. Уж если рабочие могли встретиться внутри темной горы, гак мы-то
наверное. .. Алло! Я был вырван из царства грез, увидев скалившую зубы
физиономию, которая торчала из дыры в стене как раз там, куда я только что
хотел всадить лопату...
Это был Вистинг - первый, кто сомкнул обе части "Фрамхеймского
туннеля". Право, он должен был радоваться, что унес из этого предприятия по
добру по здорову свой нос. Еще одно мгновение, и нос был бы у меня на
лопате!
То было красивое зрелище - белый длинный ход, заканчивавшийся высоким
сверкающим куполом. Прокапываясь вперед, мы в то же время зарывались и вниз,
чтобы не ослаблять потолка. Вниз можно было копать довольно глубоко, - ведь
ледяной барьер толстоват!
Окончив эту работу, мы принялись за столярную мастерскую. Ее надо было
копать гораздо глубже; сугроб как раз закруглялся немного в сторону. Поэтому
сперва мы врывались в сугроб в правой длинной стенке хода или, вернее,
несколько ближе к банному заведению, а затем начали копать вглубь. Насколько
помню, мы углубились здесь в барьер почти на два метра. Помещение было
сделано большим и просторным, места хватало для двух столяров, а в длину оно
было достаточно для наших саней. Верстак был вырезан в стене и покрыт
доской. Мастерская заканчивалась в западном конце очень маленьким
помещением, где столяры хранили свои самые тонкие инструменты. Из мастерской
в проход вела вырубленная в снегу широкая и хорошая лестница с выложенными
досками ступеньками.
Как только мастерская была готова, рабочие перебрались туда и
основались там под названием: "Объединение столяров". Здесь было заново
переделано все санное снаряжение для похода к полюсу. Прямо против
"объединения" поместилась кузница, выкопанная на той же глубине. Ею
пользовались реже. По другую сторону кузницы, ближе к дому, была выкопана
глубокая яма, куда выливалась вся грязная вода из кухни.
Между "Объединением" и входом в пристройку, прямо против хода на
барьер, было построено небольшое помещение, заслуживающее, в сущности, очень
подробного объяснения, но места мало - а потому умолчим о нем. Выход на
барьер, оставленный нами открытым, пока шли все эти работы, теперь был
закрыт. Устройство двери тоже заслуживает упоминания. Есть много людей,
которые, невидимому, никогда не могут научиться закрывать за собой дверь.
Где соберутся двое или трое, там найдется по меньшей мере один, страдающий
таким недостатком. Тем более здесь, где нас было девять человек. Бесполезно
просить человека, страдающего этой "болезнью", закрывать за собою дверь. Он
все равно не сможет этого выполнить. Я еще недостаточно хорошо был знаком со
своими спутниками, чтобы знать, как у них обстоит дело по этой части, но для
большей верности мы, на всякий случай, сделали самозакрывающуюся дверь.
Эту работу выполнил Стубберуд, укрепив дверную раму в стене в наклонном
положении. Совершенно так, как устраивается у нас в Норвегии вход в погреб.
В таком положении дверь не может стоять открытой, Она обязательно
захлопывается сама собой. Я очень обрадовался, когда ее навесили. Теперь мы
были защищены от нападения собак. Четыре снежных ступеньки, покрытых
досками, шли от двери в ход. Таким образом, кроме всех этих новых помещений,
у нас была еще и добавочная защита для нашего дома.
Пока производилась вся эта работа, наш инструментальных дел мастер тоже
не сидел без дела. Часовой механизм термографа испортился. Кажется, сломался
веретенный штифт. Это было чрезвычайно досадно, так как этот термограф очень
хорошо работал в мороз.
Второй термограф делали, очевидно, с расчетом на тропики. Во всяком
случае, в мороз он не желал действовать. У нашего мастера есть одно
средство, которое он применяет ко всем инструментам, почти без исключения.
Он сажает их в духовку и топит плиту. На сей раз это средство оказалось
прекрасным; по крайней мере, мастер с уверенностью мог сказать, что
инструмент не годится к употреблению. Термограф не желал работать на холоду.
Мастер очистил его от старого масла, накопившегося повсюду вокруг колесиков
и штифтов и напоминавшего рыбный клей. Затем инструмент был подвешен в кухне
под потолком. Может быть, температура кухни оживит его и заставит думать,
что он находится под тропиками?
Таким образом температура регистрировалась у нас в "камбузе", что,
конечно, когда-нибудь послужит материалом для вычислений, что было у нас на
обед в течение недели. Будет ли удовлетворен этой работой профессор Мун,
вопрос другой, поднимать который не осмеливаются ни инструментальных дел
мастер, ни директор!
Кроме этих инструментов, у нас был еще гидрограф" имевший обыкновение
делать передышку раз в сутки. Линдстрем вычистил и смазал его и всячески его
обхаживал. Но ничего не помогает - в три часа утра он останавливается. Но я
никогда еще не видел Линдстрема припертым к стене. Получив несколько
полезных советов, он взял на себя задачу попробовать сделать гидрограф из не
работавшего термографа. Результат, который он мне показал несколько часов
спустя, заставил мои волосы стать дыбом. Что сказал бы Стэн! Знаете ли, что
я увидел?
Представьте себе жестянку из-под консервов, прогуливающуюся в коробке
термографа! О, боже, какое обращение с саморегистрирующими
метеорологическими инструментами! Я точно с неба свалился. И, конечно,
подумал, что малый считает меня дураком. Все время я очень внимательно
наблюдал за лицом Линдстрема, чтобы по его выражению найти ключ к этой
загадке. Я не знал, плакать мне или смеяться. Но лицо Линдстрема оставалось
вполне серьезным. Если бы судить по нему о положении, то я думаю даже, что
уместнее были бы слезы. Но когда я заглянул в термограф и увидел, что там
марширует "Консервная фабрика в Ставангере, лучшие мясные котлеты", то не
выдержал. Комичное победило, и я разразился безумным хохотом. Когда я
успокоился, мне было преподано объяснение. Цилиндр не подходил, а потому
Линдстрем и попробовал пустить в дело банку, и она прекрасно работала.
"Котлетный термограф" работал вполне исправно до -40o, но тут машина
останавливалась.
Рабочая сила была разделена теперь на две партии, Одна из них должна
была откопать около сорока тюленей, лежавших под метровым покровом снега. На
эту работу пошло два дня. Нелегко было справляться с огромными, твердыми как
кремень тюленьими тушами. Псы очень интересовались этой работой. Каждая
туша, вытащенная на поверхность, принималась ими и тщательно
инспектировалась. Все туши были сложены в два штабеля, и тут псам было
достаточно работы на всю зиму.
Тем временем другая партия под начальством Хасселя строила подвал для
керосина. Бочки, сложенные здесь в начале февраля, теперь лежали глубоко под
снегом. Партия Хасселя вкопалась с обоих концов бочек и проделала ход под
снежной поверхностью вдоль них. Одновременно мы зарылись в барьер поглубже,
чтобы бочки оказались на нужной высоте. Повыкинув весь снег, мы снова
закрыли одно отверстие, а другое расширили, устроив через него большой
крытый спуск. Знание Стубберудом сводчатой кладки здесь очень пригодилось.
Ему принадлежит часть постройки великолепного сводчатого входа в склад
керосина. Приятно было туда спускаться. Наверное, ни у кого не было еще
такого прекрасного складочного места для керосина!
Но Хассель этим не удовольствовался. Теперь он всерьез был охвачен
строительной лихорадкой. От его великого проекта - соединить проходом склад
угля и дров с домом, под снежной поверхностью - у меня просто дух занялся.
Мне это показалось почти что нечеловеческой работой. Однако, они и с нею
справились! Расстояние от угольной палатки до дома было около десяти метров.
Хассель и Стубберуд сделали здесь разметку пути таким образом, чтобы он
соединился с ходом вокруг дома в юго-восточном углу. Покончив с этим, они
прорыли в барьере гигантскую яму между домом и палаткой и отсюда стали
прокапываться в противоположные стороны и в короткое время выполнили всю
работу.
Но тут принялся за дело и Преструд. Он захотел воспользоваться случаем,
пока большая яма оставалась еще открытой, чтобы построить себе обсерваторию
для гравитационного аппарата. И ему удалось прекрасно устроиться! А именно -
он врылся в снег сбоку хода, и у него между угольной палаткой и домом
получилась маленькая удобная обсерватория. Большую яму снова замуровали,
когда был выброшен весь снег. И теперь можно было, не выходя наружу,
проходить от кухни до самого угольного склада.
Сначала надо было пройти по ходу вокруг дома. Помните, это там, где в
таком образцовом порядке стояли все банки с консервами. Если дойти по этому
ходу до юго-восточного угла дома, то здесь открывается новый ход, ведущий к
угольной палатке. Посредине этого хода, по правую руку, дверь вела в
гравитационную обсерваторию. Если идти дальше, то сначала подходишь к
нескольким ступенькам, идущим вниз, а затем ход кончается крутой высокой
лестницей, ведущей вверх через отверстие в снежной поверхности. Вы
поднимаетесь по этой лестнице и попадаете сразу в угольную палатку.
Честь и слава строителям этого изумительного сооружения! Работа эта
вполне оправдала себя. Теперь .Хассель во всякое время мог приносить уголь,
не выходя из-под крыши, и был избавлен от необходимости выходить для этого
на холод.
Но этим все еще не кончились наши подземные работы. Нам нужно было
помещение, куда Вистинг мог бы сложить все вещи, отданные ему на хранение.
Особенно он беспокоился за меховую одежду и обязательно хотел держать ее под
крышей. Мы решили устроить такое просторное помещение, чтобы оно могло
вместить все эти вещи и вместе с тем служить местом работы для Вистинга и
Хансена, которые должны были скреплять асе сани, поступающие к ним от
Бьолана.
Для постройки этого помещения Вистинг выбрал огромный снежный нанос,
образовавшийся вокруг той палатки, где у него помещались все нужные
принадлежности. Место это было расположено к северо-востоку от дома.
"Интендантство", как называлась эта постройка, вышло довольно
поместительным, и в нем вполне хватило места как для всего снаряжения, так и
для мастерской. Из него вела дверь в совсем маленькое помещение, где Вистинг
поставил свою швейную машину и работал на ней всю зиму. Если идти дальше в
северо-восточном направлении, то мы попадем в другое огромное помещение,
названное "Хрустальным дворцом". Здесь хранились все лыжи и ящики для саней.
Здесь же упаковывался весь санный провиант. Пока эти помещения лежали
отдельно от других, и, чтобы попасть в них, нужно было выходить на
поверхность. Позднее, когда Линдстрем выкопал громадную пещеру в барьере на
том месте, где брал снег и лед для своей стряпни, мы соединили это помещение
с двумя только что названными и, в конце концов, могли попасть всюду по ходу
под снегом.
Выросла и астрономическая обсерватория. Она находилась тут же рядом с
"Хрустальным дворцом". Было похоже на то, что она страдает зубной болью, И в
очень непродолжительном времени она тихо скончалась. Позднее Преструд
прибегал ко всевозможным изобретениям. Одно время цоколем для инструмента
служил ему пустой бочонок, потом старый обрубок.
Велик опыт, приобретенный Преструдом по части подставок для
инструментов!
Все эти строительные работы были закончены в первых числах мая.
Оставалась еще одна последняя работа, и тогда все будет в порядке. Это была
переделка склада. Ящики с провиантом лежали отдельными партиями, что
оказалось неудобным. Проходы между отдельными штабелями являлись самым
подходящим местом для заносов. Поэтому все ящики были теперь вытащены и
поставлены двумя длинными рядами на таком расстоянии друг от друга, что они
не могли задерживать несущийся снег. Эта работа была выполнена в два дня.
Дни теперь стали уже довольно коротки, и мы были готовы приступить к
работам внутри помещения. Зимние работы были распределены следующим образом.
Преструд - научные занятия.
Иохансен упаковывал весь провиант для саней. Хассель снабжает
Линдстрема углем, дровами и керосином и делает кнуты. С этой работой он
хорошо ознакомился со времени второго похода "Фрама".
Стубберуд уменьшает вес ящиков для саней до возможного предела и
занимается еще всякой всячиной. Не было вещи, которой он не мог бы сделать.
Поэтому программа его зимних работ вышла несколько неопределенной. Я знал,
что он справится с гораздо большим, чем работа с ящиками для саней. Хотя
нужно сказать, что доставшаяся ему работа была очень кропотливой!
Бьолану была поручена работа, за которой мы следили с величайшим
волнением: переделка саней. Мы знали, что можно сэкономить невероятно много
на их весе, но сколько же именно?
Хансен и Вистинг должны были скреплять разные готовые уже части. Это
производилось в "Интендантстве". Кроме того, у обоих в программу их зимних
работ входило еще много рваных других дел. Многие думают, что полярное
путешествие - это просто препровождение времени. Мне очень хотелось бы,
чтобы приверженцы такого мнения побывали в ту зиму у нас во "Фрамхейме". Они
бы ушли отсюда совсем с другим мнением! Не оттого, что рабочее время было у
нас чересчур длинным. Этого не допускали обстоятельства. Но в рабочее время
приходилось работать интенсивно.
Из опыта многих прежних санных поездок я вывел заключение, что
термометр - весьма хрупкая вещь. Часто случается, что еще в начале
путешествия разбиваются все термометры и в один прекрасный день можно
очутиться без всяких средств для определения температуры. Если при таких
условиях выработать в себе привычку угадывать температуру, то можно будет с
некоторой вероятностью определять среднюю месячную температуру. Отдельные
дневные угадывания могут несколько уклоняться от настоящей температуры то в
ту, то в другую сторону, но, как я уже сказал, некоторая средняя температура
все же получится.
Имея это в виду, я объявил конкурс по угадыванию температуры. Каждый,
входящий по утрам в комнату, высказывал свое мнение относительно температуры
дня. Это заносилось в протокол. В конце месяца делался подсчет, и верно
угадавший большее число раз получал назначенную премию - несколько сигар.
Приучая угадывать температуру, такое соревнование кроме того служило
прекрасным развлечением, с которого начинался наш день.
Если жить подобно нам изо дня в день все в одних и тех же условиях,
почти без всякого изменения, то, нередко первый утренний глоток кофе кажется
горьковатым. Особенно некоторые бывают немножко капризны, пока они не
проглотят кофейку. Сейчас же спешу отметить, что утренних капризов я видел у
нас чрезвычайно мало. Но ни за что нельзя поручиться, никогда нельзя быть
вполне уверенным. Милейшие люди часто могут поразить каким-нибудь
удивительнейшим выпадом, пока кофе еще не оказало своего действия.
Придуманное мною угадывание было замечательным умиротворяющим средством. Оно
привлекало к себе всеобщий интерес и служило громоотводом в критические
моменты. Выступление отдельных лиц ожидалось с большим интересом.
Никому не позволялось угадывать так, чтобы слышал другой. Это,
несомненно, повлияло бы на ответы. Поэтому записи делались по мере того, как
товарищи появлялись один за другим.
- Ну, Стубберуд, какая же у нас сегодня температура?
У Стубберуда была своя собственная, система вычисления, постичь которую
мне так и не удалось. Вот и сегодня. Он огляделся по сторонам и стал изучать
различные физиономии.
- Сегодня нежарко, - произнес он очень уверенным тоном.
Я мог сейчас же утешить его, что он отгадал правильно. Было -56o С.
Месячный подсчет бывал очень интересным. Насколько я припоминаю, лучшим
результатом, который когда-либо дал наш конкурс в один из месяцев, было
восемь приблизительно правильных угадываний. Кто-нибудь в течение долгого
времени упорно указывал температуру, удивительно близко подходившую к
действительной. Но вдруг в один прекрасный день делал громадный
скачок-градусов на пятнадцать от настоящей температуры. Оказалось, что
средняя температура. по данным наилучшего отгадчика отличалась от
действительной на несколько десятых градуса. Если взять среднее из всех
средних показаний конкурентов, то получался результат, настолько близкий к
настоящей температуре, что на практике его можно было принять за
действительную температуру. Имея в виду главным образом все это, я и
придумал такие угадывания. Если потом нам так уж не повезет, что мы потеряем
все свои термометры, то мы не окажемся совсем беспомощными.
Здесь будет уместно сообщить, что во время санного путешествия к югу у
нас было с собой четыре термометра. Наблюдения производились три раза в
день. Все четыре термометра были привезены домой в неповрежденном виде.
Вистинг возглавлял эту отрасль науки, .и мне кажется, что тот фокус, который
он выкинул, не разбив ни одного термометра, не имеет себе подобного...
Пройдемся по "Фрамхейму", чтобы лучше понять нашу повседневную жизнь.
Раннее утро двадцать Третьего июня. Полнейшая тишина над всем барьером -
такая тишина, представить себе которую может лишь тот, кто побывал в этих
областях - одним словом, полнейшая тишина!
Мы поднимаемся по старой дороге от того места, где "Фрам" стоял в
первый раз. Идя, не раз хочется остановиться и спросить: да неужели же все
это действительно существует? Такой непостижимой красоты никому еще не
приходилось видеть! Вот северный край барьера "Фрама" с ближайшими к нему
"горами Нельсона и Ренникен". За ними зубец за зубцом, вершина за вершиной,
один выше другого громоздятся Старые, почтенные торосы. Освещение
изумительно! Откуда распространяется этот удивительный свет?
Светло, как днем, а. между тем у ворот уже стоит самый короткий дань в
году. Теней никаких нет, поэтому это не может быть луна. Нет, это игра
одного .из немногих, действительно сильных южных сияний.
Кажется, будто природа хочет угодить своим гостям и показаться в лучшем
своем убранстве. И наряд, выбранный ею, красив. Ни малейшего ветра,
сверкающие звезды, и ниоткуда ни звука. Однако, нет. Что эти? Как огненный
луч, скользит свет через все небо, И это движение сопровождается шипящим
звуком. Тш... Ты не слышишь? Вот он снова движется, он принял форму ленты и
отливает красным и зеленым. С минуту стоит спокойно, как бы раздумывая, в
каком ему направлении двинуться, и снова движется, сопровождаемый
прерывистым шипящим звуком, Итак, в это изумительное утро природа подарила
нас и этим, чем-то самым таинственным, самым непостижимым изо всего
существующего, - говорящим южным сиянием. Теперь вы можете вернуться домой и
рассказать, что сами видели и слышали южное сияние, Ведь теперь вы не
сомневаетесь больше? Как можно сомневаться в том, что ты слышал собственными
двоими ушами и видел собственными своими глазами? А все-таки вы обмануты - и
вы, как многие другие. Шипящего северного и южного сияния не существует
вовсе - это всего лишь плод вашего стремления к таинственному,
сопровождаемый вашим замерзающим на морозном воздухе дыханием! Может быть,
было глупо с моей стороны обращать на это ваше внимание. Пропало теперь
многое из очаровательной таинственности, и ландшафт утратил свою былую
привлекательность.
Мы тем временем поднялись мимо "Нельсона" и "Ренникена" и дошли как раз
до первого гребня холмов, Тут неподалеку под нами возвышается громадная
палатка, и по ее краю видны две длинные темные полосы. Это взор наш
остановился на главном складе.
Вы увидите, что мы держим свои вещи в порядке. Ящик лежит на ящике, как
будто они сложены на месте образцовой постройки. И все уложены в одну
сторону. Все номера обращены к северу.
- Почему вы выбрали именно это направление? - задается естественный
вопрос. - Сделано ли это с какой-то определенной целью?
- Да, конечно. Так оно и есть. Если вы посмотрите на восток, то
заметите, что небо на горизонте немного более светлого, нежного оттенка, чем
в других местах. Это день, каким он сейчас здесь бывает. При таком дневном
свете все еще нельзя ничего делать. Положить все ящики номерами на север
было бы невозможно без сильного южного сияния. Но этот светлый оттенок будет
возрастать и станет сильнее. В девять часов утра он будет на северо-востоке
и распространится по небу на 10o в высоту. Этот свет не производит такого
впечатления, что он дает какое-нибудь освещение, хотя так оно и есть; но вы
без труда сможете тогда прочесть номера. Больше того, вы прочтете и названия
фирм, которыми помечены почти все ящики. Когда же утренняя заря дойдет до
севера, вы увидите это еще яснее. Правда, эти цифры и буквы большие - около
пяти сантиметров в высоту и пяти в ширину, но это все же показывает, что
день у нас бывает и здесь в самое темное время года. Значит, абсолютной
темноты, как некоторые себе представляют, здесь не бывает.
В палатке, стоящей позади, хранится сушеная рыба. Ее у нас много. Нашим
собакам никогда не придется терпеть нужду. Но теперь нам надо поторопиться,
если мы хотим посмотреть, как начинается во "Фрамхейме" день. Вот мы
проходим мимо флага - это веха. У нас их поставлено пять штук между лагерем
и складом. Они нужны в темные дни, когда дует восточный ветер и метет снег.
А вот там на склоне вы видите "Фрамхейм". Пока он кажется нам какой-то
темной тенью на снегу, хотя до него и недалеко. Вот эти острые крыши,
торчащие вверх на фоне неба,-наши собачьи палатки. Самой хижины вам не
видно. Она совершенно занесена снегом и скрыта в барьере. Но, я вижу, вам
стало жарко от ходьбы? Мы пойдем немного потише, тогда вы не очень
вспотеете; это не годится. Всего -40o, а потому понятно, что вам стало жарко
во время ходьбы.
При такой температуре и затишье, как сегодня, быстро согреваешься, если
спешишь... Равнина, куда мы сейчас спустились, представляет нечто вроде
котловины. Если вы немного наклонитесь и посмотрите в сторону горизонта, то
при некотором старании увидите возвышенный гребень и повсюду вокруг торосы.
На склоне, к которому мы теперь приближаемся, стоит наш дом. Мы
построили его именно здесь, считая, что тут он будет лучше защищен, и,
оказывается, мы не ошиблись. Наблюдаемый здесь ветер, если он хоть
сколько-нибудь значителен, почти всегда дует с востока, А против таких
ветров находящийся здесь склон является прекрасной защитой. Если бы мы
построили свой дом там, на месте нашего склада, который мы только что
прошли, то мы, конечно, гораздо сильнее чувствовали бы непогоду.
Но теперь, подходя к дому, будьте осторожней, чтобы вас не услышали
псы. Теперь их у нас около 120 штук, и если они сейчас поднимут лай, тогда
прощай, прекрасное полярное утро!
Вот мы и пришли, и при том дневном свете, какой сейчас есть, вы можете
разглядеть ближайшие окрестности. Вы не видите дома, говорите вы? Охотно
верю! Труба вон там на снегу, вот и все, что осталось над барьером; откидная
дверь, к которой мы подходим, по вашему мнению, может быть, просто валяется
на снегу без всякой надобности, но это неверно. Это вход в наш дом. Вам
нужно хорошенько нагнуться, когда вы будете спускаться в барьер. Здесь в
полярных областях все делается в уменьшенных масштабах. Нам нельзя быть
расточительными! Вот перед вами сначала четыре ступеньки вниз. Осторожнее,
они довольно высоки! К счастью, у нас еще есть достаточно времени, чтобы
увидеть все с самого начала. Я вижу, лампа в коридоре еще не зажжена, значит
Линдстрем не встал. Ухватитесь теперь за мой анорак и следуйте за мной. Мы
теперь находимся в снежном коридоре, ведущем в пристройку. Ах, извините!
Простите, пожалуйста! Вы ушиблись? Я совсем забыл предупредить вас, что
здесь в дверях пристройки порог. Не впервые люди разбивают себе носы,
спотыкаясь об него. Мы все проделали это антраша! Теперь мы уже знаем и не
попадаемся больше. Подождите минутку, я зажгу спичку, и вам будет видно,
куда идти. Вот мы в кухне. ...Превратитесь же теперь в невидимку и следуйте
за мной по пятам целый день, тогда вы увидите, как протекает наша жизнь.
Вечером вы увидите, как проводится у нас праздник. Когда вы будете посылать
домой свои сообщения, не сгущайте красок, обещайте мне это. До свидания!.
"Дрень, др... р... р". Это будильник. Я жду, жду и жду. Дома я привык к
тому, что за этим звонком следует шлепанье по полу босых ног, зевок или
что-нибудь в таком роде. Но здесь-ни звука. Когда Амундсен ушел от меня, он
забыл сказать, куда мне прежде всего сунуться. Я попробовал было последовать
за ним и войти в комнату, но воздух там. . . нет, спасибо: я понял, что тут
спят девять человек в помещении 6 на 4 метра. Комментарии излишни!
Все еще ни звука. Будильник у них существует, видимо, лишь для
самообмана, чтобы воображать, будто они встают. Но вот, тш....
- Линтрум, Линтрум! (Он слыл под именем Линтрума, а не Линдстрема.).
Тебе, как будто бы, надо уже вставать! Кажется, будильник уж пошумел
довольно !
Это Вистинг-я узнаю его по голосу.
Страшный треск: это Линдстрем осторожно вылезает из койки. Если он
поздно просыпается, то одевается зато недолго. Раз, два, три - и он стоит
уже у двери с лампочкой в руке. Около шести часов утра. Он хорошо выглядит.
Круглый и толстый, как и в последний раз, когда я его видел. Одет он в
толстую темно-синюю одежду. На голове у него вязаный колпак. Почему это?
Ведь в комнате ничуть не холодно. Зимой у нас дома в деревне на кухне часто
бывает холоднее. Значит, причина не в этом. А, вот в чем дело! Линдстрем лыс
и стесняется показывать свое слабое место. Так обычно бывает со всеми лысыми
людьми. Они не любят, когда кто-нибудь это видит.
Прежде всего он затопляет плиту. Она стоит под окном и занимает
половину кухни в 2 на 4 метра. Мое внимание прежде всего останавливается на
его способе топки. Дома мы обыкновенно колем сначала лучину и очень
старательно следим за тем, как положить дрова. Но Линдстрем сует дрова, не
обращая внимания ни на их расположение, ни на их место. Да, если теперь все
это у него загорится, то он ловкач! Я все еще соображаю, как ему удастся
справиться, как вдруг он решительно нагибается и хватает бидончик. Не
сморгнув глазом, будто это самая естественная на свете вещь, льет он на
дрова керосин. И не каплю или две! Нет, столько, чтобы уж загорелось
наверняка! Спичка - да, ну теперь я понимаю, как Линдстрему удается все это
зажечь. Сделано чертовски хитро, но видел бы это Хассель!
Уже со вчерашнего вечера кастрюля налита водой, и Линдстрем только
сдвигает ее в сторону, чтобы очистить место для кофейника; кофе скоро
закипит на таком огне, который Линдстрем развел. Пламя пылало так, что в
трубе гудело. Нашему молодцу нужно порядочно горючего!
Удивительно, почему это Линдстрем так торопится сварить кофе. Я думал,
что завтрак подается в восемь часов, а теперь всего только четверть
седьмого. Линдстрем мелет кофе без передышки, даже щеки у него трясутся.
Если качество соответствует количеству, то получится изрядная вещь!
- Вот, черт! -это утреннее приветствие Линдстрема, - эта кофейная
мельница не годится я свиньям! Просто хоть грызи зерна! Право, это было бы
скорее!
Он, действительно, прав. После усердной десятиминутной работы у него
набралось кофе столько, сколько требуется. На часах уже половина седьмого.
Кофе заваривается. Ах, какой запах! Откуда это только Амундсен достал
такого? А пока что, кок вытащил трубочку и задымил вовсю натощак.
Невидимому, это ему не вредит. Ух! Кофе убежало. Пока кофе кипело, а
Линдстрем дымил вовсю, я все раздумывал, зачем ему нужно так спешить с кофе.
Глупец, как это я не понял сразу! Конечно, он хочет напиться горячего
свежего кофе, пока все остальные еще не поднялись. Совершенно ясно!
Когда кофе вскипело, я спокойно уселся на складной стул, стоявший в
одном из углов, и стал ждать, как будет происходить утреннее угощение.
Однако, должен сказать, что Линдстрем опять поразил меня. Он отодвинул
кофейник с огня, снял со стены чашку, пошел за чайником, стоявшим на
скамейке, и налил себе-поверите ли! - чашку старого холодного чаю. "Вот
удивительный тип!" - подумал я про себя.
Но вот Линдстрем чрезвычайно заинтересовался эмалированной миской,
стоявшей на полке над плитой. Теперь стало основательно жарко - я взглянул
на термограф, висевший под потолком: + 29o С - но, по-видимому, этого было
недостаточно для таинственного содержимого миски. Она была при этом закутана
в полотенца и одеяла и производила на меня впечатление сильно простуженной.
Время от времени Линдстрем бросал на миску вопрошающий взор. Он смотрел на
часы, приподнимал одеяло, и вид у него был задумчивый.
Но вот я вижу, что лицо его просветляется, он издает долгий, мало
мелодичный звук, нагибается, хватает совок для мусора и убегает в
пристройку. Тут уж. я серьезно, заинтересовался.
Что-то будет теперь ? В следующую минуту он возвращается, радостно
улыбаясь, и несет полный совок угля.
Если раньше я был только любопытен, то теперь я испугался. Я
отодвинулся как можно дальше от плиты, уселся прямо на пол и стал искоса
поглядывать на, термограф. И действительно, перо задвигалось вверх большими
шагами. Это уж чересчур! Я решил сейчас же по возвращении посетить
метеорологический институт и сообщить там обо всем, что видел собственными
глазами.
Даже здесь, на полу, где я сидел, жара казалась мне невыносимой. Как же
ему-то,.. Боже мой, да ведь он усаживается прямо на плиту! Должно быть, он
помешался. Только что я собирался закричать от ужаса, как дверь отворилась,
и из общей комнаты вышел Амундсен.
Я облегченно вздохнул. Теперь будет лучше. На часах было уже десять
минут восьмого.
- Здрасте, толстяк!
- Здрасте!
- Какая сегодня погода?
- Когда я выходил, был восточный ветер и сильная метель, но это было
уже довольно давно. У меня все смешалось в голове, - Линдстрем с невиннейшим
видом рассказывал о погоде, а я моту прозакладывать душу, что он сегодня
утром даже не выходил за двери.
- А как дела с этим сегодня? Что-нибудь выходит? Амундсен с интересом
заглядывает в таинственную миску. Линдстрем снова приподнимает одеяло.
- Да, поднимается, наконец, но и досталось же ему сегодня здорово!
- Да, оно и видно, - отвечает собеседник и уходит. Мой интерес
разделяется теперь между "этим" в миске и возвращением Амундсена со
следующей за тем метеорологической дискуссией.
Амундсен скоро возвращается. Температура воздуха очевидно, не особенно
привлекательна.
- Скажите, мой добрый друг, - Амундсен садится на складной стул у
самого того места, где я сижу на полу, - какая была погода, сказали вы?
Я в восторге. Будет забавно.
- Дул восточный ветер и шел снег, густой как стенка, когда я выходил в
шесть часов.
- Гм! С тех пор удивительно быстро прояснело и стало тихо. Ведь сейчас
совершенно тихо и ясно.
- Ну, я так и думал. Я понял, что она уляжется, да и на востоке как
будто бы светлело.
Он ловко выпутался. Между тем "это" в миске снова подверглось осмотру.
Миску сняли с полки над плитой и поставили на скамейку. Разные тряпки, в
которые миска была закутана, были сняты одна за другой, пока она не
предстала во всей своей наготе. Я уже не мог больше сдерживаться. Я должен
был подойти и заглянуть в миску! И, правда, было на что посмотреть. Миска
была полна до краев золотисто-желтым тестом, со множеством пузырьков и
явными признаками того, что оно "удалось". Я начал чувствовать почтение к
Линдстрему. Чертовски ловкий парень! Лучшего теста не сделать ни одному
кондитеру и в наших широтах!
Часы показывают теперь семь часов двадцать пять минут. По-видимому, все
здесь происходит по часам. Линдстрем бросает на своего баловня последний
взгляд, хватает бутылочку со спиртом и уходит в соседнюю комнату. Я вижу,
что мне следует идти за ним туда же. Оставаться с Амундсеном, сидевшим на
складном стуле и дремавшим, было неинтересно. В комнате был полный мрак и...
атмосфера! нет, по крайней мере,.. десять атмосфер!..
Я тихо стоял у дверей и с трудом дышал. Линдстрем .возился там в
темноте, искал ощупью спички и, наконец, нашел их. Чиркнул одну и зажег
спирт в чашечке под висячей лампой. При свете горящего спирта ничего нельзя
было хорошенько рассмотреть. Все еще приходилось только угадывать и,
пожалуй, также слышать. Ребята горазды спать! Один сопел здесь, другой там;
из каждого угла доносился легкий храп. Спирт горел минуты две, как вдруг
Линдстрем заторопился. Он бросился к выходу как раз в тот момент, когда
погасло спиртовое пламя. Полная тьма. Я слышал, как впопыхах Линдстрем
опрокинул бутылочку со спиртом и ближайший стул; не моту оказать, что еще
подверглось той же участи, так как я плохо знаком с местностью; но во всяком
случае еще много чего. Я услышал щелканье, но понятия не имел, что это
такое; затем опять то же стремительное движение к лампе. Теперь, конечно,
Линдстрем наступил на то, что уронил перед тем. Но тут я услышал свистящий
звук и почувствовал удушливый запах керосина.
Я собирался было уже открыть дверь и удрать, как вдруг, - так,
представляю я себе, должно быть происходило в первый день мироздания, я хочу
сказать столь же мгновенно, - появился свет, но свет, не поддающийся
никакому описанию. Он светил так, что слепил и резал глаза. При этом он был
совершенно белый и необычайно приятный. Очевидно, это была одна из так
называемых 200-свечовых ламп "Люкс". Мое изумление перед Линдстремом перешло
в восторг. Чего бы я не дал теперь, чтобы опять сделаться видимым, обнять
его и выразить ему свое о нем мнение! Но этого делать нельзя. Тогда я не
увижу, как в действительности живут во "Фрамхейме". Поэтому я продолжал
стоять тихо.
Прежде всего Линдстрем постарался привести в порядок все, что он
опрокинул, возясь с лампой. Спирт, конечно, весь вытек из бутылочки, когда
она упала, и теперь растекся по всему столу. Это, невидимому, не произвело
ни малейшего впечатления на Линдстрема. Взмах руки-и все очутилось на одежде
Иохансена, лежавшего около стола. Малый, кажется, столь же щедр со спиртом,
как и с керосином!
Теперь Линдстрем исчезает в кухне, но сейчас же появляется снова с
тарелками, чашками, ножами и вилками. Способ Линдстрема накрывать на стол
для завтрака мог служить прекраснейшим образцом неслыханного содома. Если
ему нужно было положить ложку в чашку, то это. происходило не обыкновенным
.манером. Нет, Линдстрем отставлял от себя чашку, поднимал ложку высоко в
воздух и затем ронял ее в чашку. Шум, производимый им при этом, был просто
адский!
Теперь мне стало ясно, п