ия. Радиальники, которые еще сегодня считали, что приехали на десять дней в "дом отдыха" и не помышляли ни о каких восхождениях, выражают бурное желание завтра же отправиться на Ачишхо и, конечно, самостоятельно. Наутро группа уходит. Я снова волнуюсь: тогда было двое, а сейчас в горах без проводника сразу пятнадцать человек! Но вечером все повторяется. За ужином очередная партия приехавших видит, как пятнадцать туристов возвращаются с Ачишхо с песней и - везет же людям - сообщают, что только что на спуске повстречали медведя! На базе создается особая атмосфера: прибывающие сами тянутся в горы, и вскоре я чувствую, что непозволительно мало знаю. Гости того и гляди потребуют кроки и на другие хребты. Значит, скорее искать, разведывать новые тропы! УРОК НЕДОЗВОЛЕННОГО Прежде всего надо закончить покорение Ачишхо - ведь и на этом ближайшем хребте я знаю всего один стандартный маршрут. В конце июня поднимаюсь на Ачишхо с группой экскурсоводов из Сочи. Собратья по работе - с ними надо делиться всем, что знаешь. Привез их сам Лев Николаевич Берсенев, сочинский краевед. Это участник гражданской войны (все тело в убедительных шрамах), друг Николая Островского. Берсеневский труд о Поляне я читал в позапрошлом году еще в рукописи, а год назад он вышел отдельной книжкой. Теперь сам автор присутствует на моей беседе о Поляне, слушает с интересом и недоверием: много нового, такого, чего не знают сочинские краеведы. Берсенев старый охотник. Не удивительно поэтому, что он указывает мне на некоторые неточности в моем рассказе о животных заповедника. Поправляет кое-что в сообщаемых мной сведениях о гражданской войне на Кавказе - ведь он живой свидетель и участник этих событий. Но по истории Черкесии и особенно поляны Кбаадэ мне есть что возразить на его замечания. Спорим прямо при слушателях - сочинским экскурсоводам это тоже полезно. Показываю свои конспекты статей Торнау, Духовского, Старка. Берсенев набрасывается на них, жадно делает выписки... Утро хмурое, и значительная часть прибывших уклоняется от похода. Иду с немногими. У Берсенева далеко зашедший туберкулез, этот человек уже отходил по высоким горам. Теперь, когда в памяти больше тридцати подъемов на Ачишхо, трудно вспомнить, при каком восхождении что случалось, какая была погода, сколько радостей приносили кругозоры, как портили или как украшали их облака, наконец, какие когда были спутники. А спутники бывали разные: то восторженные, восприимчивые к окружающей их красоте, то угрюмые, раздосадованные тем, что полезли "на эту проклятую гору". Чаще так думали "туристы поневоле": под видом путевок в дом отдыха людей премировали путевками на радиальные маршруты турбаз. Общий дух восхождений заражал и таких "туристов", но бывало, что премированный шел вместе с другими в горы, пыхтя и кряхтя, а на привалах отдувался и ворчал: - Вот это наградили! Самим бы им такую премию! Бывали туристы и такого узкоспортивного склада, которых интересовали только километраж, метраж, темп ходьбы и которые были безразличны к достоинствам пейзажей и к загадкам природы. Такими оказались и некоторые гости-экскурсоводы. Мой план разведывать с ними вместе новые тропы их совсем не увлек. Невольно думалось: какие же они краеведы? Чем они могут заинтересовать, увлечь своих экскурсантов, если сами ничем не интересуются, ничему не удивляются? Механизированные манекены со счетчиками метраж" на ногах. Пришлось опять ограничиться той же дорогой. Нам не повезло - на гребне стлался туман. К счастью, большинство спутников решили уже от метеостанции вернуться на базу, и я лишь с тремя более живыми и интересующимися ребятами пошел дальше. Ведь водопады хороши и в тумане. Упорство наше было вознаграждено. Водопады в начале лета полноводны и шумны. Полюбовались нижними каскадами, поднимаемся к вышележащей ступени. Рушащаяся пенная вода - как она бодрит, как поднимает настроение, снимает усталость. Хочется что-то совершить, куда-то подняться, чего-то достичь... Оставляю спутников над обрывом, ведущим к нижним водопадам, и беру на подъем по покатому снежнику - захотелось взобраться хоть немного повыше. Снег плотный, ячеистый - из ячеек получается что-то вроде ступенек. Но дальше склон становится круче, шагаю менее уверенно и, наконец, взглянув вниз, чувствую, что мне страшно даже стоять, а что падать с такой высоты и вовсе не годится. Снежник идет мимо стоящих сбоку спутников и выходит внизу прямо на уступ, с которого свергается нижний водопад. Понимаю, что сделал ошибку: полез без охранения по такому крутому снегу. У альпинистов это наверняка возбраняется. Полез, забыв свое же правило: прежде, чем влезать на склон, оцени, можно ли с него слезть! Сделал попытку спуститься шага на три - нет, не могу. Ноги дрожат, скользят, совсем как у моих недавних подопечных на тренировочном спуске с Монашки. Спутники снизу видят, что я замешкался и весело кричат: - Скатывайся прямо к нам! Легко им говорить "скатывайся". От крутизны кружится голова, а обрыв, которым заканчивается снежник, не обещает ничего хорошего: никакой лыжник не захочет прыгнуть с такого трамплина. Но получается так, что буквально через несколько секунд после повторного приглашения "скатиться" я поскользнулся и упал на бок. Беспомощно царапаю руками жесткий бугорчатый снег и чувствую, что уже качусь ногами вниз, увлекаемый неодолимой силой,- пять, десять, пятнадцать метров - все быстрее, быстрее. Надо удержаться во что бы то ни стало! Прижимаюсь локтем к снегу, но это плотный зернистый фирн, шершавый, как наждак, он до боли обжигает кожу. Сейчас я стремительно промчусь мимо моих спутников, стоящих рядом со снежником. Но они, цепочкой держась за руки, выбегают на снег, и один из них, придерживаемый другими, падает на меня, больно прижимая тело к обледеневшему фирну. Встаю пошатываясь, спутники смеются, но я лишь напряженно улыбаюсь. Рукава у меня засучены. Правая рука от кисти до локтя - сплошная ссадина, горит, как ошпаренная. Товарищи, оказывается, даже не знали, что я упал нечаянно. Им показалось, что просто я сразу исполнил их приглашение "скатиться", и они, спокойно страхуя друг друга, перехватили меня "в полете", после того как я промчался уже около тридцати метров. Правда, темп моего падения напугал и их самих. Но только теперь по моим ссадинам они увидели, что дело было нешуточное. Я не удержался и прошел вниз по уже более пологому снежнику к водопадному обрыву, где фирн оканчивался. Отвес метров в сорок был головокружителен. Меня даже замутило от запоздалого страха. Имею ли я право посылать туристов одних в горы, если еще сам способен делать подобные глупости? АЧИШХО С ЦЕЙЛОНОМ К веранде турбазы подошел по-полевому просто и собранно одетый человек с обветренно-загорелым мужественным лицом и отрекомендовался: - Профессор Пузанов, зоолог. Только что пересек заповедник по Главному маршруту. Лошадей и груз оставил у конторы Южного отдела, а остановиться хотел бы у вас на базе. Я был еще достаточно далек от естественных наук и ведающих ими авторитетов. Поэтому и не предполагал, что передо мною один из виднейших зоогеографов страны, известный путешественник, по книгам которого мне предстоит учиться. С нормальным гостеприимством дежурного "хозяина гостиницы" я "обслужил" гостя рядом советов, отвел в регистратуру, представил Энгелю, проводил в отдельную комнату на Собиновке и на прощание даже предложил свои консультации по району. Профессор деликатно отказался, но зато согласился участвовать в ближайшем подъеме на Ачишхо. На этот раз мне повезло. Ивану Ивановичу Пузанову хотелось провести на гребне хребта ночь, чтобы затем располагать целым днем для коллекционирования птиц на горных лугах (право "научного отстрела" было дано ему заповедником). Вышли после обеда, когда гора уже нахлобучила на свои лбы густейшие облака. Я уверенно обещал профессору, что к вечеру тучи уйдут, и мы будем вознаграждены панорамами заката... Правда, я и сам еще не был вечером на Ачишхо, но знал, что так обычно бывает, а значит, должно быть и в этот раз. С нами шел юноша-коллектор, стрелявший зоологу птиц, и еще один турист, по фамилии Петюнин, сухой и постный блондин в пенсне, назвавший себя преподавателем географии. Уже вскоре после Сосновой скалы мы погрузились в скользкий туман. Ни одна панорама не окрылила нас на подъеме. Петюнин начал ворчать, зачем и для чего мы идем. На полянке с камнем я напряг все свои способности, чтобы поярче рассказать, как замечательна при ясной погоде открывающаяся отсюда перспектива. Петюнин несколько раз вступал со мною в спор, заявляя, что высотные зоны леса должны сменять одна другую не на тех отметках, которые называл я, а на тех, которые он запомнил из учебника. Профессор вступился за меня и пояснил, что цифры высот зон могут меняться на различных склонах - на южных, на припеке, подниматься выше, а на северных, теневых, спускаться ниже. Петюнин начал возражать и профессору, сварливо доказывая ему какими-то примерами из Альп и Гималаев, какова должна быть природа на Кавказе. Я в те дни был еще далек и от страноведения, так что не мог судить, насколько справедливые вещи высказывал о столь дальних горах наш спутник: помню только, что Иван Иванович Пузанов очень терпеливо выслушивал нотации Петюнина и лишь изредка мягко ему возражал, про Альпы и Гималаи, в частности. О, как тоскливо и утомительно лезть в этой сырости - кажется, поневоле и не так разворчишься. Вот и верхние поляны с озерцами, вот метеостанция - а уже наступает вечер, без намека на закатные краски и панорамы, и туман в сумерках становится особенно тягостным, угнетающим, беспросветным. Я просто в отчаянии, что мой чудесный Ачишхо, а с ним и я сам так скомпрометированы, и все еще пытаюсь внушить спутникам, как в действительности хорошо на этом хребте... Но тут не удерживается от ворчливой фразы и Иван Иванович: - Все вы, экскурсоводы, такие - вас только и слушай. На какую вершину ни пойдешь - всегда так же вот красно обещают, а приходишь - и не видать ничего. Довелось мне на Цейлоне на Адамов пик подниматься, там тоже гиды были, сулили-сулили панорамы самые волшебные, а пришли и сидели вот в таком же тумане, как этот... Только представьте, как это обидно, Адамов пик - ведь один же раз в жизни... Растерянный от неожиданности, спрашиваю: - Это правда? Вы сами были на Цейлоне? (Надо вспомнить, какими небывалыми казались в тридцатых годах зарубежные экспедиции наших натуралистов, да еще в такие невероятные страны, как Цейлон.) Уже совсем стемнело, когда облака стали исчезать, и нас наградила за все наше терпение дивная звездная ночь. Иван Иванович не захотел ночевать в здании метеостанции, и мы разложили костерок неподалеку от Северного кругозора. Тут только я узнал, в каких дальних странах бывал этот человек. Как о простом и реальном рассказывал он о Малакке и Японии, Китае и Сингапуре, об Аравии и Египте, о своем путешествии в Судан. - О такой провинции, как Европа, я уже и не говорю. Для натуралиста ее столицы и комфортабельные дороги с отелями давали несравненно меньше, чем эти азиатские и африканские страны. Поучавший нас Петюнин, поняв наконец неуместность своих нравоучений, пожаловался на холод и отправился спать под крышу метеостанции. Мы остались с Иваном Ивановичем и его коллектором, втроем у пылающего костра. Как сказки Шехерезады, звучали рассказы профессора о роскоши экваториальной природы, о ее лианах и пальмах, обезьянах и крокодилах. А для меня чудом был сам человек, который видел все это, реальный, живой путешественник (до того путешественники были для меня только книжными персонажами). С особенным волнением Иван Иванович рассказал о прославленной талипотовой пальме Цейлона, о чудо-дереве, раз в жизни цветущем и после этого умирающем. С каким-то смущением профессор добавил: - Об этом у меня даже стихи написаны... И он прочитал свой сонет о "красе всех пальм цейлонских - талипоте". - Так, значит, вы еще и поэт! Этот человек все более вырастал в моих глазах. Какое же это счастье столько объездить и так сочетать в себе страсть к науке, путешествиям и искусству... Столько видеть и уметь об этом поведать людям! Иван Иванович рассказал, что писать стихи начал поздно, но с большим увлечением, что решающее влияние на него оказал в этом отношении крымский поэт Волошин... Долго, долго, чуть не до рассвета просидели мы у костра, читая друг другу стихи - и свои и чужие. В остром холоде ночи весело трещал костерок, разрывая тьму. Небо сияло мириадами искр, пылью Млечного Пути, крупными гвоздями ковша Медведицы... По двум передним "гвоздям" легко отыскивалась Полярная звезда. Глядя на нее, Иван Иванович сказал: - А на Цейлоне она лежит на самом горизонте, так что из-за дымки ее и не разглядишь... Этот человек видел места, где даже небо, наше северное небо, как бы опрокинуто набок, так что и Полярная звезда, над полюсом красующаяся в зените, укладывается на горизонт... Значит, реальны, достижимы и не просто формально занимают место в учебниках эти несбыточно далекие страны... АЧИШХО В ПЕТЛЕ Наутро, взбодренные холодом, проспав всего каких-нибудь три-четыре часа, мы чувствовали себя окрыленными, сильными, легкими на подъем. А холодная ночь у костра с рассказами о жарких странах и пальмах, со стихами Волошина и самого Пузанова уже сейчас становилась словно приснившейся, невероятной. Петюнин, ночевавший под крышей, вышел, чертыхаясь и ворча. Он и в комнате не мог спать, ему было одновременно и холодно и душно. Утро в горах. Мое первое утро на гребне хребта. Сколько в нем обновляющей свежести! Как чеканны все грани вершин, как росисты луга, каким безграничным выглядит вставшее, кажется выше всякого горизонта, море... Позавтракав у костра, идем к водопадам. Берсенев меня еще на базе раздразнил рассказом о том, что, переночевав на метеостанции, можно успеть обойти Ачишхо вкруговую, с заходом на главную его вершину и со спуском через западную часть хребта, мимо так называемых Греческих балаганов. Теперь это можно было осуществить. Уже через час мы были у водопадов и начали подниматься левее верхних каскадов. Коварный снежник, по которому я когда-то падал, оставили справа от себя - нашли в рододендронах подобие тропки и вскоре вышли над водопадными отвесами. Оказалось, что мы попали еще не на самый верхний этаж ступенчатых верховьев Ачипсе. Новая пологая ступень ее днища была ограждена сзади столь же крутой стеной отвесов. С них речка низвергалась еще одним водопадом. Значит, две группы водопадов, которые я посещал до сих пор, нужно считать не нижними и верхними, а нижними и средними, верхним же можно называть только этот одинокий каскад. Так начались открытия. Не будем бояться этого громкого слова. Конечно, я знал, что окружающие горы давно открыты, нанесены на подробные карты. Даже на дореволюционной одноверстке, наверное, можно отыскать и пересчитать все эти водопадные уступы. И все же здесь начинались мои собственные поиски, открытия для себя, которые я старался скорее превратить в радость для других. Каждый пик, кругозор, водопад, самостоятельно мною найденный или хотя бы только оцененный в качестве туристского объекта, был награждающей находкой, вырастал в своей ценности, приносил счастье мне и обещал приносить его многим... На площадке ниже каскада почему-то стоит палатка. В ней два медовеевских пастуха, рядом стадо овец. Оказывается, на этой окраине заповедника разрешен выпас. Ачишхо и в прошлом служил для выпаса скота медовеевцев и даже назывался у черкесов "Медозюи-Кушх" (пастбище медозюев). Поднимаемся еще на одну ступень. Над одиноким каскадом расположен крутостенный амфитеатр с плоским днищем и осыпями под скалистыми склонами. Вознесенная к небу скальная чаша - мир таинственного уединения, торжественного и сурового. В конце июня цирк был еще весь полон снега. Снежники несколькими полотнищами спускались к "арене" цирка по склонам, сходясь на ней в едином снежном пятне. Отсюда и рождается Ачипсе. С днища чаши совсем нетрудно подняться на зубцы главных вершин Ачишхо. Жаль только, что вокруг них уже толкутся космы рождающихся туманов. Где же мы находимся? Пожалуй, можно попробовать определиться по вершинам хребта. Перед нами тыльная по отношению к Красной Поляне сторона Ачишхо. Значит, видные из Поляны зубцы этого хребта можно пересчитать отсюда в обратном порядке. Вот перед нами Зуб, он кажется вторым слева, если смотреть из Поляны. Правее него для нас та вершина, что выглядит из Поляны самой левой. Но разве это вершина? Это же плечевидный выступ, а хребет уходит под прямым углом, удаляясь от Красной Поляны, и при этом продолжает еще подниматься. Следовательно, из Поляны и не видна главная вершина Ачишхо, она спрятана сзади за этим плечом! А мы-то снизу показывали левую горку как вершину! Хорошо, что я в этом вовремя разобрался. Иначе не знаю, выбрались ли бы мы благополучно из своего кругового рейда. Взбираемся на гребень. Внизу впереди уже сплошные облака, но ощущение высоты и вероятной огромности кругозора остается. Под нами страшные отвесы, зловеще уходящие в густую толчею клочьев тумана. Осторожно шагаем вдоль обрыва. Но что это? Слева отвес, а справа от наших ног зияет глубокая длинная трещина всего сантиметров сорок шириной. Значит... Значит, весь этот край хребта, как говорят геоморфологи, отседает вдоль трещины и вот-вот оборвется многотонной глыбищей. Скорее от края! Ведь наши шаги могут оказаться тем малым толчком, который только и нужен, чтобы висящая глыба оторвалась. Насколько же надо быть внимательным! Какие неожиданные опасности подстерегают туриста высоко в горах! Над гребнем визгливо кричат черные птицы - альпийские галки. Время от времени раздаются выстрелы: коллектор добывает Ивану Ивановичу птиц - не только гадок, но и горных тетеревов, выпархивающих из-под ног. Легко поднимаемся на угловое колено хребта. Отсюда к уже упомянутой невидной из Красной Поляны вершине ведет участок гребня, такой пологий, что, кажется, по нему можно проехать на велосипеде. Впрочем, такое ощущение длится недолго. Ближе к пику на гребне начинается что-то странное: какой чудак натащил сюда столько каменьев? На высшей части гребня крупные камни лежат валом, грудами, словно их кто-то нарочно нагромоздил здесь друг на друга. И даже вершина неожиданно оказывается такою же кучей камней! Иван Иванович поясняет, что именно так выглядят гребневые россыпи, то есть остатки самых стойких горных пород, уцелевших от разрушения. А более податливые, некогда связывавшие их частицы вымыты дождями, выдуты ветрами, унесены вниз по склонам. Значит, эти камни ниоткуда сюда не втащены! Это руины самой, в прошлом более высокой вершины, самого гребня. Хребет увенчан собственными развалинами! Мы на вершине Ачишхо. Пусть туман скрывает дали - радует и чисто спортивное достижение: ведь мы не на каких-то буграх у метеостанции, куда обычно ходят туристы, а на самой макушке хребта! Теперь предстояло выбирать спуск. Туманное месиво выглядело зловеще: как в нем нащупать тропу? Как обезопасить себя от внезапного выхода над обрывами? Спутники уже вознамерились было брать прямо с вершины на спуск, но я обеспокоился, что тогда мы выйдем не к Бешенке, а к Монашке или, что еще хуже, к Чвежипсе - ведь и ее истоки начинаются где-то тут же, у вершин Ачишхо. Энгель рассказывал о туристах, решивших спуститься с Ачишхо без тропы: увидели внизу речку, да и предположили, что здесь каждая струя воды выведет к Мзымте. А речка-то оказалась Ачипсе, с руслом, лишенным троп, заваленная древоломом. Петлю в два десятка километров делает эта речка по непролазным дебрям, прежде чем впасть в Мзымту у Сланцевого рудника. Помаялись заблудившиеся немало. Лишь на третьи сутки их, голодных и оборванных, обнаружили в среднем течении Ачипсе наблюдатели заповедника, посланные на поиски. Четыре года спустя я сам пройду этот путь без троп, изучая речные террасы, и пойму, что значит "спуститься по первой попавшейся речке". А тогда, в 1934 году, налицо были только неопытность, предостережение Энгеля да воспоминание о блужданиях краснолицего позапрошлой осенью... Итак, ни в коем случае не спускаться с первого попавшегося склона. Обострившимся (от ответственности, что ли?) пространственным чувством ощущаю, что нам нужно вернуться к плечу главной вершины, видимому из Поляны. Крупно шагаем по "велосипедному" гребню. Вот и плечо (гребень резко поворачивает влево к отседающей глыбище и Зубу). Стараюсь представить контур гребня, спускающегося по диагонали к горизонту,- линию, видную из Поляны. Надо держаться самого "конька" хребта, чтобы обойти страшные отвесы, зияющие слева. Ныряем в зловещий мутный туман. Спуск без троп градусов под тридцать крутизны. Скользим, то и дело съезжаем, хватаясь за колючки. Неожиданно выясняется, что ворчливый Петюнин не способен без нашей помощи сделать ни шагу дальше. У него боязнь пространства, и он не может спускаться. Бедняга и не знал за собою этого недостатка, когда решался лезть в гору. Вдвоем с Иваном Ивановичем чуть не под руки стаскиваем его шаг за шагом по травянистому склону, сами едва удерживаясь на ногах. Цветущий луг с анемонами и примулами не радует - сейчас он только мокр, скользок и неудобен для ходьбы. Но вот и коровьи следы. На такие кручи ходят пастись коровы? Пользуемся этим, чтобы подбодрить спутника. Он дрожит и сердится - боится, что мы заблудились, и от этого становится еще менее уверенным в себе. Мы понимаем, что это психоз, а ему не объяснишь. Терпеливо, сотню за сотней метров сбрасываем высоту. Пожалуй, пора уже брать левее? Прислушаемся, что это за звон. В густом молоке тумана что-то позвякивает влево и внизу от нас. Да это же колокольчики коров! Там стадо, а значит, близко и балаганы. Решительнее ныряем в зловещую муть. Минут через десять оказываемся у скалистого "когтя", который торчит на спускающемся коньке хребта. На седловине под Когтем развалины каменного коша, и тут же рядом, как привидение, выступает из тумана побрякивающая бубенчиком корова. Милая, путеводная ты наша звезда! От развалин, конечно, есть уже тропка. Метров на триста под нами слышен лай собак и мычание коров. Еще полчаса мучаемся с Петюниным и входим в поселок из драночных домиков - это и есть Греческие балаганы. Спускаясь, мы пересекли границу заповедника - она проходит как раз через Коготь. Странный жилой нагорный мир: дымят очаги, пахнет жареным луком, свежими сырами. И удивительно много людей. Видно, тут обитают совсем не одни пастухи. У хижин сидят покуривающие старики и занятые шитьем и вязаньем старухи, копошится детвора... Тихие скучноватые будни среди какого-то библейского умиротворения и, пожалуй, библейской же архаичности. Жители балаганов принимают нас почтительно - знают, что отыскать путь с вершины в тумане - дело не легкое. Устраиваем привал, прежде всего чтобы успокоить и привести в равновесие Петюнина. Расспрашиваем жителей, чем они тут заняты. Узнаем, что пасут и доят коров, делают сыр, бьют масло. - Для чего же у вас тут столько народу? - А это для нас вроде курорта. Старики и дети на перевал, как на дачу, на все лето жить из Поляны переезжают. Отдыхать хорошо, воздух хороший. - На какой перевал? - Вот на этот. Поселок стоял среди крутого склона на чуть более пологом уступе, и я не сразу понял, что русское слово "перевал" греки употребляют вовсе не в настоящем его значении. Для них это не перевальная точка дороги через хребет, а синоним любого пастбища, будь оно хоть на круче. Дальше нас ведет сама вьючная тропа, где Петюнин шагает уже храбрее и даже решается спрямлять зигзаги. За какой-нибудь час выходим к сухому руслу притока Бешенки и вдоль него на уже знакомую мне главную дорогу Ачишхо. Психоз у Петюнина полностью прекратился - с нами идет вполне здоровый, лишь немного смущенный человек. На базе рапортую Энгелю и Берсеневу, что круговой маршрут по Ачишхо пройден. Конечно, этот путь для однодневного похода труден, да и при ночлеге в горах доступен только более тренированным и умеющим ориентироваться туристам. У меня возникает поспешное заключение: если мы даже в тумане сумели найти спуск с вершины - насколько же проще спуститься с нее в ясную погоду, имея в руках кроки! Профессор Пузанов вскоре уезжает, побывав еще (увы, уже без меня) на Аибге. Разве мог бы я поверить тогда, что через четверть века я буду счастлив послать Ивану Ивановичу свою книжку с описанием моего собственного путешествия на Цейлон! ТРОПА ХМЕЛЕВСКОГО Я давно, еще со времени блужданий краснолицего, слышал, что на склонах Аибги существует большой красивый водопад. Надо было его разыскать, что я и делал не раз при возвращении с очередными группами со Сланцевого рудника. Из первого поиска вернулся смущенный. Тропы отыскивались и терялись, а водопада не было. Зато с Аибги великолепно просматривались склоны противолежащего Ачишхо и прорезающая их долина Мельничного ручья. Спокойный лесистый хребет, не внушавший никаких опасений, в верховьях этого ручья вдруг обрывался большой грядой скал. Вот ведь над какими утесами рискуешь оказаться, спускаясь без тропы! Неожиданно это наблюдение вскоре пригодилось. В один из ближайших вечеров работников базы срочно вызвали местные власти. В маленьком доме отдыха, приютившемся высоко над Красной Поляной, пропал один из отдыхающих. Ушел куда-то утром и не вернулся. На его поиски брошены были наблюдатели заповедника, лесники, проводники и охотники. Из Сочи вызвали машину со служебными собаками. Сидим с Энгелем и Берсеневым у председателя поселкового совета над картой. Вот отсюда гость вышел. Наверное, тоже пошел прогуляться "в горку". По кручам, сквозь густые кусты и лианы добрался до гребня, а гребень лесистый - никаких панорам. Начал спускаться и вот тут-то... И вот тут-то я чувствую, что мне открывается простой геометрический закон: человек, спускающийся без тропы, невольно стремится идти вниз по склону к ближайшему тальвегу (руслу). Тратить силы на подъем от дна лощины уже не хочется, и человек продолжает двигаться, подчиняясь руслу. А если оно ступенчато, перемежается с водопадными уступами? Тогда путешественник неминуемо повиснет над водопадами, а при попытке спуститься с них рискует разбиться пли искалечиться. Передо мною ясно встают виденные недавно отвесы в верховьях Мельничного ручья. К его же долине обращен склон, на котором уютно укрылся дом отдыха - невидная из Красной Поляны дача, бывшая Наумовка. Да, гость мог дойти и до гребня, а на спуске любой из отвершков долины Мельничного ручья должен был привести пропавшего именно к этим отвесам. Энгель молчит в нерешительности. Берсеневу же такое предположение кажется убедительным, и именно сюда решают бросить основные силы ищущих. А я получаю задание подняться на Ачишхо и там с одним из метеорологов вести поиски сверху, с Эстонских полян. Досадно, что попадаю не на главное направление, но в этом есть и выигрыш: попутно я познакомлюсь с восточной частью хребта, с новым вариантом кругового маршрута по Ачишхо. Со мной вызвались идти два молодых туриста. Быстро получаем продукты и медикаменты (мало ли в каком состоянии можно встретить пропавшего?) и, невзирая на вечернее время, идем на хребет. Ответственность задания придает силы, и мы поднимаемся к метеостанции за два с половиной часа вместо обычных четырех. В сумерках осматриваем ближайшие к станции участки. Тут уж пришлось и покричать - в нарушение правил заповедника. Мой второй вечер в горах. Но на этот раз нигде ни облачка. Во всю свою неизмеримую даль распласталась панорама. Меркнут глуби долин, а вершины еще продолжают сиять, словно сами излучают лиловый и розовый свет. Четкой чертой отделяется от неба море. Переночевали у метеорологов. В три часа утра были уже на ногах. Наскоро перекусили и двинулись в путь. Нас охватил жгучий холод рассветных сумерек. Задание гласило: пройти до Эстонских полян, отыскать начало тропы, спускающейся прямо к Красной Поляне - к участку Хмелевского, и по пути при помощи поперечных прочесов просмотреть местность на километр влево от тропы. С каким удовольствием на этот раз я пошел новой тропой - от соблазна сбиться на ее развилки сам столько раз предостерегал туристов. Вскоре все ветвления слились в одну большую тропу, промоченную "солнышками" - красными пятнами на зарубках (так в заповеднике метят экскурсионные пути, но этот почему-то был забыт проводниками) . Перелесками из гнутых буков, мимо невзрачных болотистых озерец и через ребристый скальный гребешок тропа вывела на привольные поляны, место, где когда-то были выпасы скота из Эстонки. Кругозор с этих полян наградил нас всею ослепительностью солнечного восхода. При закате поочередно гасли, а теперь одна за другой вспыхивали в лучах солнца сначала самые высокие, потом более низкие вершины, а остатки мрака все глубже заползали в складки долин. Луга пестрели ковром примул, генциан и причудливых белых подснежников * с длинными вычурно загнутыми лепестками, желто-коричневыми у сердцевины. А вот и еще цветок, не встречавшийся раньше: коричнево-лиловый бокальчик (виданное ли дело - коричневые цветы!), и все лепестки в бурых и желтых крапинках. Рябой цветок за это и прозван рябчиком. Пожалуй, приятнее латинское его название: фритиллярия. Под уступом лугового плато нам открылось безыменное озеро, скромное, осененное ветвями совсем русских березок. Уголок, словно чудом перенесенный сюда с далекого севера, из аксаковских, из тургеневских мест. Отсюда, ответвляясь от тропы с "солнышками", и идет тропа на участок Хмелевского, одного из первых исследователей флоры и климата Красной Поляны. Будет справедливо назвать этим именем и озеро и тропу. Теперь все внимание поискам. Начало тропы, ныряющей с луговины на спуск в лес, находим по зарубке на опушке. Аукаемся, всматриваемся в следы. Иногда делаем петли влево, прочесывая лес. Пологая дорожка неожиданно выводит к обрыву - невольно замираем. Не столько от его крутизны, сколько от глубины долины и прелести вида на совсем близкую, прямо у ног легшую Красную Поляну. Как до нее отсюда близко - не семь, а каких-нибудь три километра. Я уже уверен, что и Эстонские поляны, и поэтическое озерцо Хмелевского, и, наконец, эта осыпь с лучшим из всех мне известных видов Красной Поляны - все это великолепные *Этот цветок называется эритрониумом, а по-русски совсем прозаично - песьим зубом; впрочем, это буквальный перевод прежнего латинского названия растения Erytronium dens canis, где "дэнс канис" и означает "зуб пса". Теперь этот вид эритрониума называется caucasicum, то есть просто кавказским. узловые точки будущего краткого кругового маршрута по Ачишхо. Прощаемся с осыпью, пересекаем ручей, текущий к Бешенке, и начинаем крутой спуск по буковому лесу. Тропа завалена прошлогодней листвой, но ноги ее сами чувствуют. Местами помогают и заплывшие старые зарубки на стволах бука (здесь без "солнышек"). Делаем еще несколько петель влево, ломясь лесом без троп. Аукаемся - откликов нет. Путь утомительный. Слишком прямолинейно, по самому коньку круто снижающегося отрога, проложена тропа. А подниматься здесь и еще того тяжелей. Рекомендовать такую трассу можно только для спуска. Идем, все время ощущая под собою кручи - и справа и слева. Справа еще тенистый мир долины Бешенки, слева - другой мир - напоенные солнечным воздухом склоны, обращенные к Дворцовому ручью. На гребне начинают преобладать заросли крупной кавказской черники, дубняк и азалея - совсем как на спуске от дворца к Санаторной улице. Такая растительность обычна для нижних частей отрогов... Поселок все ближе, его присутствие уже чувствуется внизу впереди. Найти пропавшего больше нет шансов. Торопимся к базе узнать, не нужна ли наша помощь на каких-либо других направлениях. Незадолго перед концом пути спуск нас дарит прощальным сюрпризом: на одном из плечей хребтика лес расступается, и перед нами открывается еще один, в моей коллекции, вероятно, уже десятый, вид Красной Поляны сверху. Как хорошо Поляна вписывается в рамы окружающих гор! Откровенная, доверчивая - вот я, вся на виду, любуйся мной! Эта панорама хороша не только как завершение кольцевого маршрута. Сюда, на кругозор Хмелевского, можно посылать людей и в отдельные прогулки. Вот и старая дача этого профессора. Как ловко! Спуститься с Ачишхо не куда-то к Сосновой скале, от которой нужно еще пять-шесть километров топать "транзитным шагом", а прямо в поселок! Радость отыскания новой тропы несколько возмещает досаду оттого, что поиски безрезультатны. На базе нас встречает улыбающийся Энгель. Пропавший найден. И где же - как раз там, где мы предположили! Нашел его наш проводник Димитрий. Все было, как и догадывались. Выйдя утром, гость, пожилой человек, с упорством карабкался вверх, воюя с кустарниками. Вскоре он с горечью почувствовал, что сердце сдает, что по таким горам он не ходок, и решил спускаться. Неумолимая геометрия склонов привела его к тальвегу первой же ближней лощины. А лощины впадали одна в другую, в них появились ручьи, пришлось балансировать на скользких камнях. Несколько раз, не удержавшись, он падал в ледяную воду. Наконец на пределе усталости, мокрый, голодный, он вышел над страшными отвесами верховьев Мельничного ручья. Страдалец собрал последние силы и заставил себя вскарабкаться обратно, метров на сто выше отвеса. Здесь он сел на упавшем стволе, держась рукою за один из сучьев, и решил сидеть, никуда больше не двигаясь. Он просидел так остаток дня и всю ночь, люто холодную. Димитрий обнаружил его лишь на рассвете. Проводник рассказал, что уже вечером вышел на след пропавшего гостя, но искать помешала тьма. Переспав у костра, Димитрий с двумя подручными двинулся дальше по следу, пока наконец не заметил сидящего, уже ко всему безучастного человека. Дали ему глотнуть воды, вина, он встряхнулся, все понял и со слезами на глазах начал благодарить спасителей. Его свели вниз под руки... Энгель внимательно выслушал мой рассказ о "кольцевании" ачишхинского маршрута по тропе Хмелевского и, пожалуй, впервые сказал мне теплые поощряющие слова: на него произвела впечатление самая возможность диагноза - где мог человек заблудиться и где его надо искать. Да и сам я ощутил в себе признаки неведомой прежде "пространственной зоркости". Потребность ориентироваться в горах стала превращаться в способность, словно я обзавелся неким внутренним компасом. Только умение Димитрия читать следы человека в лесном бездорожье еще казалось мне непостижимой магией. КОЛЬЦО АЛЕНЫ И все-таки любая удача чревата головокружением от успехов. Ощутив в себе умение ориентироваться и ориентировать других в горах, я, что называется, закусил удила и, конечно, сразу же "перехватил". В день большого наплыва туристов Мне пришло в го-лову отправить на Ачишхо две самостоятельные группы сразу по обоим недавно разведанным круговым маршрутам. Хребет оплетался двумя петлями в один прием! Группам было предложено сообща подняться к метеостанции и пройти к водопадам. После этого одна из них должна была вернуться к метеостанции, на спуске держаться левых троп и у поляны с озером Хмелевского отыскать крутую тропу с осыпным кругозором, чтобы спуститься в Поляну в тот же день. Другая же группа, всего из трех человек, взявшая с собою одеяла и продукты па полтора суток, получила совет подняться от водопадов на вершину Ачишхо, полюбоваться, как солнце садится за море (увидеть это мне и самому еще не удавалось), и к темноте спуститься к Греческим балаганам. В них заночевать. Утром, если захочется, вновь побродить по вершинам и примерно к обеду спуститься на турбазу. Я же в свою очередь на день возвращения этой группы наметил свой кольцевой маршрут по Ачишхо, но во встречном направлении: с подъемом к балаганам и со спуском от метеостанции. Я рассчитывал, что, выйдя пораньше, мы еще застанем группу завтракающей в балаганах. Тут-то и можно будет взять их с собой к вершине, все им рассказать и показать. Заметнее всего в этой группе была женщина по имени Елена, именовавшая себя Аленой, очевидно, считая, что такое имя прибавляет ей очарования. Кокетливо и самоуверенно она выслушала все рекомендации и запреты, объявила, что ее спутники, двое мужчин, будут беспрекословно подчинены ей (те не возражали), и тройка двинулась в путь. Им было рассказано все, что нужно. И о трех ступенях водопадов; и о палатке медовеевских пастухов; и о том, как нельзя спускаться с вершины и как надо дойти до плеча и сползать к Когтю. За эту группу я был спокоен. Однодневная же внушала мне опасения: консультацию туристы этой группы слушали растерянно. Боялись, что не найдут поворот к озеру и начало тропы к осыпи. Но все же в поход они отправились. День проходит в лекциях вновь прибывшим туристам, в суете, в получении пропусков и продуктов на завтрашний "большой круговой Ачишхо". Непонятно, где и как простужаюсь и впервые в Красной Поляне ощущаю, что мне не по себе. Острый кашель, тяжелая голова... К ужину возвращаются однодневные ачишхинцы. "Малый круговой" с тропой Хмелевского пройден туристами самостоятельно! Спуск понравился, от панорамы с осыпи в восторге. Значит, теперь я уже ни одну группу не отправлю на Ачишхо челноком, взад-вперед по одной и той же дороге. Как минимум, будет спуск по тропе Хмелевского! А как максимум - завтра я еще разведаю, не проще ли вариант не со спуском, а с подъемом через Греческие балаганы. Утром встаю угнетенный. Кашель усилился, голова болит. Вероятно, даже небольшой жар. Но неужели из-за этого я откажусь от маршрута? Ведь не так часто Энгель отпускает меня наверх. К тому же болезнь можно перебороть, как говорят, путем "клинического" лечения - по принципу "клин клином"... Выхожу с группой в пятнадцать туристов. На подъеме вдоль Бешенки держусь в прошлом запретной левой тропы. Подъем к балаганам оказывается скучным и тем более долгим, что сам я иду с трудом: у меня жар, сердце колотится вдвое сильнее обычного. Вынужден останавливаться чаще, чем всегда. Да и туристы скучают. Как ни упоителен пронизанный солнцем и легким шумом высокоствольный лес, но и он надоедает при таком утомительном подъеме. Почти четыре часа подъема. Группу Алены не встретили. Очевидно, после ночлега в балаганах они ушли обратно к вершине. Вот наконец, и балаганы. Спрашиваем у пастухов: - Ночевали туристы? - Какие туристы? Не знаем, никто не ночевал. - Как никто? В груди словно что обрывается. Значит, с вершины они не спускались. Но вчера же был совсем ясный вечер! Неужели не нашли балаганов? Нет, наверное, просто вернулись на метеостанцию. Все же встревожен. Тороплю спутников и форсирую подъем к вершине. Сердце бьет барабаном, дыхания не успокоишь. Вот и Коготь с остатками балагана, и крутой луговой подъем. С интересом смотрю в ясную погоду на путь, по которому выбирал спуск в густой мути облаков. Оказывается, удачно выбрал: и левее и правее скальные кручи. Туристы меня обгоняют - нет даже сил их остановить. Ничего, дальше вершины не уйдут. На пике сажусь в изнеможении. Тщетно пытаюсь найти хоть какие-нибудь следы пребывания пропавших. Ни конфетной бумажки на снегу, ни окурка. Блюли строгие правила заповедника. Не видно ли чего на траве? Эх, нет со мною Димитрия. Что увидит такой следопыт, как я, в этой траве? Осмат