о инженера, скромного и надежного парня. Юрий так и не остепенился "с января". В марте 1967 года он погиб в снежной лавине на Саянах. Мы помним и всегда будем помнить, что произошло с Чаповским. И с другими, кто так же неожиданно и трагично закончил свою земную тропу. И память эта будет требовать от нас большей осмотрительности в пути и большего походного искусства, но вряд ли и она заставит нас остепениться. Это неизлечимо. - Избы! - кричит Борис. Мы только что выплыли из-за поворота. На правом берегу, освещенные солнцем, на фоне тайги четко выделяются три дома. До них километра два, но все эти два километра забиты мелким льдом, а берега поросли кустами. Берегами не проберешься. Мы знали, что в нескольких километрах выше озера Варчато есть рыбацкий поселок. Мы давно уже встречаем приметы близости жилья - рогульки от костра, следы топора на деревьях, остатки небольших северных стогов. И вот дома. Но до них два километра колотого льда. Неужели нам так и придется ночевать, не дотянув до этих милых, освещенных солнцем избушек? Или, бросив байдарки, идти к ним пешком по берегу? Не спуская глаз с цели, мы штурмовали ледовое поле. Месили веслами острые ледяные иглы, прорываясь через их скоп-пения, отталкивали ногами льдины, мешавшие плыть по узкой закраине, но дома почти не приближались. Мы останавливались и отдыхали, надеясь, что за то время, пока мы стоим, льдины раздвинутся и образуется щель. - Что-то не видно людей...- гадал Борис.- На охоте, наверное. Или на рыбалке. - Посидим хоть в избе, - мечтал Петр. - В бане помоемся... И мы снова шли на приступ ледового поля и опять едва ползли по нему. Отступление краеведческое За Полярным Уралом в верховьях Танью, Войкара и Сыни и дальше на восток - Шурышкарский район. Возле хребта он безлюден. Лишь ранней весной можно встретить тут кочевья оленеводов, перегоняющих стада в Боль-шеземельскую тундру, и в начале зимы, когда они возвращаются обратно. Но ближе к Оби уже встречаются отдельные домики и поселки. Живут в них рыбаки. Разговоры на рыболовную и водную темы в летнее время самые ходовые в Шурышкарском районе. И если бы патриоты этих мест вдруг решили создать свой, шурышкарский, герб, то на нем они обязательно изобразили бы лодку и сеть. Нашелся бы, наверное, уголок и для оленьих рогов, но это уж так, попутно, чтобы подчеркнуть принадлежность района к Северу. Главное же - это лодка. Несколько лет назад довелось мне постранствовать по водным просторам Шурышкарского района, по станам рыбаков, разбросанным среди бесчисленных протоков Оби, по Сыне и Куновату. Конечно, за месяц многого не увидишь, разве лишь отдельные детали и черточки, но и они в какой-то мере отражают особенность края, его сущность. Нижняя Обь не похожа на другие места, облик ее очень своеобразен. На Обском Севере нередко встречаются приметы современности: есть там радиомачты и оборудованные больницы, оснащенные холодильными установками рыболовецкие суда и зверофермы, пионерские лагеря, гидросамолеты и оранжереи с помидорами. Все это есть, но к проникающей способности нового мы уже привыкли, и глаз поэтому невольно останавливается на таких деталях быта, которые пришли в наши дни из тьмы веков и тем не менее неплохо уживаются с современностью. Коренные жители Шурышкарского района - ханты. Лесные люди (так их называли раньше) - прекрасные охотники. Но это зимой. Летом ханты ловят рыбу. На лодках. Обские просторы бороздят сотни моторных судов и суденышек, но все они лишь около рыбы, лишь обслуживают промыслы, а рыбачат тут в основном на простых лодках. Только при лове плавными сетями на лодке стоит мотор, помогающий заплывать против течения по "песку" (так на Оби называют места лова). В остальном же лодки такие, какими они были и сто, и триста лет назад. Рыбацкую рабочую лодку в этом смысле можно, наверное, сравнить с обыкновенной ложкой, которая до сих пор и почти в неизменном виде остается основным "орудием труда" за столом. На Оби несколько типов лодок. Самая маленькая - калданка. Она делается без единого гвоздя - из трех выгнутых по-особому досок, сшитых между собой кедровыми корнями. Щели замазываются смолой. Калданка очень верткая лодочка, но зато легкая и ходкая. Рыбаки-ханты управляют калданкой с артистической непринужденностью, орудуя лишь одним кормовым веслом. На калданках они пересекают широкие плесы в такую волну, когда не рискуют выходить даже катера. Следующая по размерам лодка - городов ушка. Она рассчитана на несколько человек и используется для перевозки небольшого груза. Потом - бударка, основная промысловая лодка для лова плавом, при помощи длинной сети, плывущей по течению. Наконец, неводник - большая лодка, предназначенная для перевозки груза в несколько тонн: рыбы, сетей, соли и всего рыбацкого имущества при переездах с песка на песок. Особое слово о веслах. На калданках весла с длинной стреловидной лопастью. На городовушках лопасть весла как секира либо прямоугольная. Каждому веслу - своя роль, своя лодка. Гребут ими тоже по-разному. При работе с сетями калданкой управляют одним кормовым веслом. Если надо быстро проплыть небольшое расстояние, пользуются уключинами и гребут, как на обычной так называемой распашной лодке - рывками, сразу двумя веслами. А когда требуется плыть далеко и долго, например целый день, сидят в середине калданки и, монотонно поскрипывая уключинами, загребают то одним, то другим веслом. Конечно, это не зря - гребут по очереди каждым веслом: попеременность работы утомляет меньше, потому что она естественна. Как ходьба. Как бег. Как самый распространенный способ ходьбы на лыжах. (Видимо, то же стремление добиться экономии энергии лежит в основе конструкции весел гренландского каяка и современной байдарки.) Большие мастера деревянных ремесел, ханты делают себе из местного материала и временные дома - берестяные чумы. Самобытные жилища эти, несмотря на то что появились они еще в глубокой древности, до сих пор в лесных районах Севера успешно конкурируют с палатками. Чумы удобны и вместительны. В них прямо на земле горит костер, и дым отпугивает комаров и мошек, но сам, не мешая обитателям чума, выходит через отверстие вверху. Главное же достоинство чумов то, что они сделаны из дешевого, прочного, всегда имеющегося под рукой материала и являются разборными. Последнее их качество особенно ценно для часто кочующих рыбаков. Собираются чумы из отдельных полос - нюков, которые изготовляются из кусков бересты, проваренных в кипятке с золой и жиром и сшитых в несколько слоев. При перевозке на лодках нюки складываются в трубы. В берестяных чумах рыбаки-ханты и их семьи живут лишь летом, на местах лова, а в остальное время - в постоянных поселках, в обычных бревенчатых домах. Поселки эти расположены на высоких горных берегах Оби и среди ее проток на возвышенных островах - пугорах. Названия хантыйских поселков звучные, оканчиваются они, как правило, словом "горт", что значит "селение": Шижимгорт, Карвожгорт, Анжигорт. Берестяные поселения часто располагаются по соседству с основными, и тогда они выглядят как дачные поселки. ...В поселке Летние Лопхари в устье Куновата берестяных чумов больше десятка. Как белые палатки в спортивном лагере, стоят они в ряд вдоль реки вблизи запора - загородки из кольев поперек Куновата (возле специальных отверстий в запоре в воде растянуты ставные невода). У чумов на жердях висит вяленая рыба - шомух. Хлопотливо снуют женщины в ярких, цветастых платьях и с травяными косами, искусно вплетенными в черные волосы. На вешалах сушатся сети. У сетей рядом с отцами возятся ребятишки. Едва научившись ходить, они уже бродят по берегу с короткими удилищами, таская прожорливых щурят - щурогаев, как говорят на Оби, Уж эти щурогаи... В низовье Оби еще много, очень много настоящей хорошей рыбы - осетра, муксуна, нельмы, сырка. Но, говоря об обской рыбе, нельзя не упомянуть и это бесчисленное потомство щуки. В июле, достигнув размера в ладонь, щурогаи несметными стаями идут вдоль берегов обских проток. Плотным строем, как саранча. В это время на всех пристанях, на каждом дебаркадере можно увидеть ватаги ребятишек и ожидающих пароходы командированных с удочками в руках. На крючке может быть что угодно - червяк, кишки того же щурогая, тряпочка, окурок. Ребятишки надергивают щурогаев за час по сотне, по две и, груженные тяжелыми связками, бегут домой, чтобы тотчас же вернуться и продолжать свою лихую ловлю. Щурогаи на Оби не только забава детей и командированных, ими интересуются и настоящие рыбаки. Причина этого интереса такова. Для охраны рыбных запасов на Оби после короткой ранне-летней путины (вонзя, как здесь говорят) вводится запрет на вылов осетровых и лососевых. Рыбаки тогда переключаются на лов "черной" рыбы - окуня, налима, чебака, щуки. На рыбозаводах, на плашкоутах все емкости, приспособленные для хранения рыбы, в это время бывают переполнены, и, чтобы не сокращать добычу, нашли выход. Стали частыми неводами ловить щурогая и партиями в несколько тонн каждая выпускать живьем в естественные садки, очищенные от коряг сора (озерца на островах). Там щурята, питаясь друг другом и оставшимися в водоеме мальками, уменьшаются числом, но растут, прибавляя в весе, и превращаются в товарных щук. А в начале зимы по первому крепкому льду "щукохранилища" подчистую облавливаются, и мороженая рыба, не требующая хлопот по сохранению, лежит прямо на воздухе, пока не перевезут ее на рыбозавод. На нижнюю Обь в последние годы приехало много рыбаков из тех мест, где рыбы заметно поубавилось - с Волги, с Камы, с Азовского моря, с Каспия. Говорят, что привлекает их на Север большой заработок. Да, платят тут неплохо, но дело в основном не в этом. Дело в том, что рыбак хочет ловить рыбу. Не елозить сетями по пустому водоему, изредка вытаскивая пропахших керосином сазанов или лещей, а ловить настоящую, большую, вкусную рыбу. И на Оби ее ловят. Условия для рыбацкого труда тут суровые: холода, туманы, дожди, ветры. Может случиться и так, что за все лето ни разу и не пройдешься в одной рубашке. Но люди живут, работают, радуются. В странствиях по протокам Оби мне приходилось встречать много рыбаков, простых в обращении, приветливых, смелых. Но особенно запомнился рыбак Кушеватского рыбозавода Иван Николаевич Шерстобитов. Человек тяжелой судьбы, победивший свое горе. В молодые годы, еще перед войной, Шерстобитов попал в пургу и крепко обморозился. Требовалась срочная медицинская помощь - рыбака необходимо было перевезти в Салехард. Но та же пурга не пустила самолет; когда же он смог прилететь, началась гангрена. Из больницы Шерстобитов возвратился без обеих ног по колено, без кисти на левой руке, без пальцев на правой. Но из больницы вышел не инвалид, а человек. Первое время было очень трудным, но вот наступил срок, и Шерстобитов появился на работе. На своей работе, к которой привык до несчастья и которую хорошо знал. Он сел в лодку и стал рыбачить. Люди вначале смотрели на Шерстобитова с жалостью, но он заставил их удивляться: он стал одним из лучших рыбаков района. А несколько сезонов был самым лучшим. И без скидки на увечье, просто первым по количеству выловленной рыбы. Я видел Шерстобитова на рыбной ловле. Ловит он плавом, то есть заплывает на лодке на середину протоки, выбрасывает поплавок и затем, удаляясь от него поперек реки, спускает в воду длинную, метров на полтораста, сеть. И еще один поплавок. И так они плывут рядом по течению - сеть на поплавках и Шерстобитов в лодке. Потом он быстро и проворно выбирает сеть в лодку, и бьются в ней тяжелые осетры и нельмы. В Горках, где живет Шерстобитов, рассказывают, что зимой он тоже не сидит без дела, а ремонтирует сети на рыбозаводе или работает плотником на строительстве. Например, кроет крыши... Лицо у Шерстобитова задумчивое и немного суровое, но просветленное внутренней силой... Озеро Варчато - Значит, путешествуете? - Богатырев прикуривает, затягивается и, вытянув вперед нижнюю губу, тонкой струйкой пускает дым к потолку.- Так, так... Хорошее дело. Видел я вашего брата здесь немало. Но только летом или осенью. А чтобы так рано, при снеге, не было еще этого... - Давно, Иван Михалыч, живешь тут? - Нет, не было - продолжает рыбак.- А летось четверо у меня тут жили. Тоже из Москвы. Баню я еще им топил. Да вот они... Иван Михайлович открывает темно-красный чемодан из фанеры, который лежит рядом на лавке, и вынимает оттуда фотографию. - Не узнаете? Ваши, Земляки. Надо же - в Москве семь миллионов земляков, а мы узнаем. На фотографии мой давнишний товарищ, спутник по дальним походам - Терехов. И Шаститко. Узнаем. Наши. - Ну что я говорил? Земляки. Когда расставались, этот вот, с бородой, сказал: "Спасибо, Михалыч, не забудем. Фото пришлем". И вот смотри, прислали. С осени еще. - Так давно ты здесь, Иван Михалыч? На озере-то? - Давно. Годков этак пять. А может, шесть. Как постоянный лов открыли. Иван Михайлович косится на флягу. Сквозь желтоватый полиэтилен кое-что еще просвечивает. В низкой избе тепло, дымно от папирос, пахнет оленьими шкурами, трудовым человеком и щами. Стены черные, хоть и есть труба у большой печки с вмазанной в нее плитой. На стенах, вблизи плиты прикреплены, как карманы, куски рыболовной сети, а в них набросаны недоеденные ломти хлеба: сушатся сухари на черный день, если он вдруг случится. Все-таки тайга, безлюдье. Б таких же сетках на стене напротив плиты по-холостяцки, без разбору, навалено всякое необходимое имущество - патронташ, резиновые сапоги, пачки папирос, чучела уток. На высоком фанерном ящике в углу избы, как икона, старенький ламповый приемник с батарейным питанием. Он мурлыкает что-то нежное. Не лесное. Сидим, курим все, даже те, кто обычно не курит. Стянув куртки и свитеры, блаженствуем. Хорошо, что дошли до этой избы. Те домики, к которым мы пробивались сквозь кашу из ледовых игл, оказались нежилыми. Брошенный дом в тайге - это еще хуже, чем сама тайга. Пусто, тоскливо. Решили пробиваться дальше. Туда, где возле самого озера Врчато на карте отмечены избы. Там должны быть люди. Но дальше по Танью совсем нельзя было двигаться - мелкий лед забил всю реку, а берега крутые, в буреломе и кустах. Забрались тогда на геодезическую вышку, что стояла недалеко от нежилых домов, и оттуда выбрали себе путь. Он оказался длинным, но зато свободным ото льда, в обход Танью, по кривым и узким озеркам, облепившим с севера Варчато. Выскочили опять к Танью как раз там, где на берегу стояли другие дома, уже жилые. Хозяева были в отлучке. Долго не раздумывая, мы расположились в избушке побольше и в ожидании хозяев на их же печке и дровах стали готовить обед. Наверное, мы очень огрубели в глуши, раз вошли без спросу в чужое жилище, но когда мы представили себя ожидающими хозяев в холоде на пороге дома, то чуть не рассмеялись. А уж хозяева, застав неожиданных своих гостей, переминающихся в нерешительности у двери без запора, наверняка бы посчитали их большими чудаками. Это ж не подмосковная дача с высоким крашеным забором, а дом в тайге... Пришел один хозяин. Хозяин озера Варчато, как он нам представился. Бригадир рыболовецкой бригады Иван Михайлович Богатырев. Самой бригады еще нет, не сезон, а он живет тут один, поддерживает в нормальном состоянии базу, приводит в порядок снасти. Иван Михайлович еще крепкий, хоть и за пятьдесят ему, судя по выцветшим синим глазам. Невысокий, с седыми прядями, с рябоватым лицом. В низкой избе тепло, дымно, уютно. Мы очень довольны, что встретились с человеком. Да и Иван Михайлович рад встрече. Ему ведь труднее, чем нам: месяцами один, с кем поговоришь... Разве что с собакой, да и то надоест. Правда, он привычный к суровой жизни, не то что мы, городские. Для него скитания в тайге - нормальная вещь, работа. А для нас - так... метания беспокойного духа. - Это вы правильно, ребята, что двинули на Север, в тайгу, что не побоялись - угадывая наши мысли и тему частых споров у костра, говорит Иван Михайлович.- Надо бродить по свету, пока есть силы. Я вот в молодости всю Обь обошел, в губе был, на Ямале. На Пуре. Он рассказывает нам о Севере, и мы вытягиваем босые ноги, и плывем, и тонем в табачном дыму, в тепле, в запахе булькающей на плите ухи. Мы давно уже не ели рыбы, еще с тех пор как провели четыре дня на лиственничном бугре в ожидании воды. Иван Михайлович рассказывает о своем житье-бытье на Варчато. Трудное оно. Рыбы ловят много, но не успевают ее вывозить. Весной еще хорошо, можно сплавить баржу-другую по Войкару, а летом, когда спадет вода, к озеру снизу не подберешься. Пороги. По суше и думать нечего - болота кругом, тайга, обычной дороги нет. Один путь - воздух. Вот и летает сюда из Салехарда, с рыбокомбината, гидросамолет. Каждый день, а то и по два раза на дню. - Ну а как снабжение тут организовано? - задает деловой вопрос Вилен. - Летом какое снабжение? Скажу пилоту, он привезет что надо. Самолет-то сюда пустой идет. Летом что, заботы нет. Зимой вот снабжение. У меня, правда, рация есть. Что потребуется - запрашиваю. Не сразу, конечно, но привозят. Через неделю, через две. Только, я заметил, шутники они там. На рыбокомбинате-то. Закажешь сахара - привезут ящик мыла. Слышимость, мол, подвела. Папирос попросишь - соли доставят. А солью я сам весь Салехард год могу кормить. Газеты надо - будет гречка. Я теперь уж приспособился. Надо мне батарейки для приемника - прошу макароны. Летят. Везут. В крайнем случае - вместо батареек доставят дроби и пороха. Тоже хорошо. Мы смотрим в маленькие окошки на реку. На Танью все лед, но теперь он кажется каким-то очень белым. Ослепительно белым. Да, конечно, это снег. Свежий снег лег повсюду уверенным пушистым слоем. И вода в закраинах по соседству с новорожденным снегом кажется черной и густой, как нефть. А снег все идет. Крупные мохнатые снежинки падают в воду, но тонут не сразу, а лежат еще несколько мгновений на поверхности, как пушинки тополя. А снег все идет. Плыть нам дальше или переждать? Подождать, оно, конечно, лучше. Переспать в тепле, под крышей. Куда там плыть - нас так разморило от ухи, от спирта, от чая, черного, как кофе. Нет, сегодня лишь подготовиться, а плыть уж утром. Утром Иван Михайлович вышел с нами на берег. Снегопад прекратился. Снег лежал вокруг тихий, смирный. Солнце было в облаках, но после черноты и сумрака избушки резало в глазах от всеобщей белизны. От берегов и покрытой льдом реки. Иван Михайлович снял меховую шапку и примял ладонью растрепавшиеся седые волосы. - Значит, так... Отсюда правым берегом. До развилки. А там средней протокой. Только поправее жмитесь. В озеро выйдете и смотрите влево, на край мыса. Ельник там высокий. На против мыса каменный пуп в озере. Остров такой. На него и держите. Промоина в озерном льду всегда идет мимо этого пупа. Там и спрятаться можно, если зацепит ветер. Он посмотрел на небо, на темную полосу воды между берегом и льдом. - А ветер будет. На самом краю зимы он всегда тут гоняется. Как загудит, значит, сразу ко льду поближе, где волну не больно разматывает. Не дай бог, занесет в середку промоины. Зальет или выкинет на лед возле берега. Ветер крепчал. Нужно бы подождать, но легко попасть в ловушку - ледовое поле начинает потрескивать, а по закраине поплыли отколовшиеся где-то выше по течению льдины. В любую минуту лед может тронуться и забить все выходы к чистой воде Варчато. - Ну давай - сказал Иван Михайлович, когда мы сели в байдарки.- На каменный пуп. И вдоль льда все время, ясно? Мы отплыли. Оглянувшись, увидели домики, занесенные снегом, две лодки на берегу и возле них одинокую фигурку хозяина озера Варчато. - Ничего себе ветерок - говорит Борис, наклоняется с края льдины к байдарке и привязывает к ней покрепче мешок с кинокамерой.- В такой ветер только и плыть по озеру... Ветер действительно силен. Он дует со стороны Урала, оттуда, где серебрятся заледеневшие на солнце и ветру вершины. Ветер срывает с крепкого ледового поля снег и бросает его пригоршнями в воду. Рядом с льдиной вода гладкая, в десяти метрах уже рябь, потом мелкие волны, а там вскипает озеро белыми гребнями, и несутся они через промоину к покрытому лесом низкому берегу. Напротив леса вдали - сверкание. Словно там кто-то балуется зеркалом. Это волны бьются в скопление льда у берегов, взлетают брызгами и вспыхивают на солнце. - Парус бы еще поставить в такой ветер, тогда уж точно кранты. - Что же теперь - возвращаться в избу к Михалычу? Борис пожимает плечами. - Нет, зачем же. Только среди льдов с ветром шутки плохи. Может быть, просто переждать? Мы вытаскиваем байдарки на крепкий лед и ходим вокруг них, поглядывая на озеро. Кажется, промоина, которой мы двигались от устья Танью, упирается в тупик. Не видно, где она продолжается - впереди всюду лед. Наверное, ветром разрушило часть основного ледового поля и забило промоину. Зато левее, прямо по ветру, виден чистый проход, до самого берега. И брызг там нет - наверное, волны гаснут в скоплениях льдин на отмелях. Если ветер еще с полчаса не перестанет, надо идти к берегу. Там хоть можно заночевать - есть лес, крепкая земля-Ветер не стихает. Мы сталкиваем байдарки в воду и плывем к берегу. Пройти бы метров семьсот. Последний отрезок промоины, а там уже и берег. Байдарки начинают качаться на волнах, скрипеть, но уходят от волн мягко. Словно в люльке - вниз-вверх, вниз-вверх, и никаких ударов о волны, никаких брызг. Набегающие сзади гребни тупо подталкивают байдарку в корму, рассыпаются рядом, вдоль бортов, и отстают, уходят назад. ...Костер горит в лесу, вдали от волн и шума озера. Вокруг снег и кочки. Место плохое. Мы тянем из кружек чай и говорим о том, что надо уходить отсюда. Для ночевки следовало бы найти что-нибудь получше. Хочется нам и пройти озеро, чтобы увидеть, наконец, что там ниже, на вытекающей из него реке Варчатовис. Если на ней уже нет ни льда, ни заторов, если нет их и на Войкаре, то два дня - и мы на Оби. А на озере все ветер. Даже через заслон елей слышны тяжелые удары волн по льдинам и скрип ледяных осколков, ерзающих в ослабших волнах у самого берега. Мы сидим. Ждем. Наконец удары слабеют, мы собираем посуду, мешок с сухарями и направляемся к берегу озера, туда, где на снегу стоят байдарки. - Борис! - кричу я.- Сюда! Тут легче спуститься в воду. Ветер в сторону Бориса и Вилена, они меня слышат, но все равно садятся в байдарку и начинают, распихивая веслами льдины, пробиваться к чистой воде. До края колотого льда им метров семьдесят. И льдины прижимает ветром к берегу и друг к другу - А с озера все подплывают и подплывают свежие осколки ледового поля. Им не пробиться через эту кашу. И потом, мы же договорились - Петр и я идем с байдарками на плечах по большой льдине и, найдя удобное место для спуска в озеро, зовем Бориса и Вилена. Что ж они не дождались и полезли в ледовое пекло? Что - снова начинается? - Петр, пойдем вытащим их обратно на лед. Ну куда они полезли? - Пусть. Ничего страшного, зато ничто так не учит, как неудачный личный опыт. Сталкиваем байдарку в скрипящую и вздыхающую кашу из ледовых осколков и, оттолкнувшись веслами от крепкого льда, выскакиваем на чистую воду. Ветер стих почти совсем. Мы подплываем к байдарке Бориса и, качаясь на угасающих волнах, молча смотрим, как они там возятся среди льдин. С нашей стороны это, конечно, жестоко и даже свинство - сложа весла сидеть и смотреть. Но чем мы можем им помочь? Советами? Им там виднее, что делать. Кинуть веревку и попробовать выдернуть их с кромки льда? Веревка до них не достанет, и, кроме того, Борис ее не возьмет. Он уже накалился достаточно и теперь скорее искупается в озере, чем повернет назад или примет чью-то помощь. Покачиваемся на волнах и смотрим, готовые в случае чего на активные действия. Борис злится, выскакивает из байдарки на тонкие льдины, топит их ногами, чтобы протолкнуться вперед. Рискуя сломать весло, он упирается им в большие льдины и медленно разводит их в стороны. Я все же не выдерживаю, кричу: - Помочь? Борис не отвечает. Он вылезает на широкую льдину и, воткнув весло в другую, такую же по величине, виснет на нем и разводит льдины, открывая проход для байдарки. А ведь выберутся... Проходит минут десять, и байдарка Бориса выползает из ледяной каши. - Орлы, - говорит Петр.- А мы уже думали, что вы там и заночуете. Борис вытирает рукавом пот с подбородка. - Папиросу... Узкая промоина в озерном льду, извилистая, как река, идет мимо каменного пупа, мимо еще двух островков, низких и поросших кустами, и вдруг впадает в широкое разводье на южном краю Варчато. Дальше льда нет. На чистой воде опять хозяйничает ветер. Он гоняет крутые волны и грозится нам белыми гребнями. Плыть напрямик, к реке, вытекающей из Варчато - значит подставить волнам и ветру свои бока, и мы идем вправо, под углом к волнам, на лесной берег. Утки стаями кружат над нами и садятся на воду впереди байдарок. Утки черные, как галки, и так же кричат. А может быть, и по-другому - стонут и вскрикивают, словно испуганные дети. У леса ветер и волны меньше, мы разворачиваемся и плывем к истоку Варчатовис. Позади нас из щели между тучами выглядывает солнце, и лучи его, прямые и светлые, как сосновые лучины, топорщатся во все стороны, загораживая горы и тучи. - Медведь! - Борис показывает рукой вперед и начинает судорожно рыться в рюкзаке. На поверхности залива или вытекающей из озера реки виден движущийся темный предмет. Какое-то крупное животное плывет впереди, пересекая нам путь. Нет, это не медведь. Это лось. Мы резко гребем и отрезаем ему дорогу к берегу. Лось испуганно фыркает и поворачивает обратно. Не бойся, дуралей, мы тебя не тронем. Ты нам нужен не в котле, а на кинопленке. Просто удивительно, как легко на байдарке догнать плывущего лося. Мы кружим вокруг него и ждем, когда Борис кончит возиться с кинокамерой. Что, опять заело кассету? Лось немного успокоился и теперь не мечется из стороны в сторону, плывет рядом с байдаркой по течению и слегка забирает вправо, к берегу. Борис машет рукой: мол, не держите лося, застряла пленка. Вглухую. Ну что ж, испуганный зверь, плыви с богом. ...Войкар кружит светлые струи вдоль размазанной линии, на которой его воды встречаются с мутными водами Танью. В глубине видны камни. Войкар стремительно несет на своей упругой спине одинокие небольшие льдины. Зато на берегах - нагромождение льдов. Следы недавнего сильного ледохода. В верховьях Войкара, в просвете между берегами, видны заросшие лесом и еще заснеженные горы. Где-то там в этих горах начинается таинственный светлый и быстрый Войкар. Сухая высокая лиственница слева, чуть ниже слияния Вой-кара и Танью, стоит, задрав кверху, как перекладину семафора, толстый прямой сук. Путь открыт. До Оби ровно сто. Ровно сутки. ...Поезд перевалил в Европу. Урал растворился в мокрых тучах. Моросило. В оврагах поверх снега текли желтые ручьи. Слева от железной дороги ворочал льдины весенний поток. В конце мая мы перешли через него на лыжах и направились к хребту. Это было почти месяц назад, но и сегодня по ледовым мостам и заторам еще можно перебраться через реку. В тундре появились большие проталины. По ложбинам и оврагам к Уралу тянулись снежные хвосты. Зима не спеша уползала в горы. ЛОДКИ ПЛЫВУТ ЧЕРЕЗ ГОРЫ (ст.Елецкая-р.Лев.Кечпель-пер.Южный Пайерский-р.Лев.Пайера-р.Танью-оз.Варчаты-р.Войкар-р.Малая Обь) Продолжение следует Говорят, что аппетит приходит во время еды. К счастью (а может быть, и к сожалению) во время еды он и уходит. А вот уж когда аппетит появляется и не торопится уходить - это во время воспоминаний о еде. Живописных и обстоятельных. Такие воспоминания о северной яркой весне, о Полярном Урале появились у нас, едва мы пришли в себя, приехав в Москву, едва отоспались и восстановили потерянные на Урале килограммы. Воспоминания одолевали нас долго. Зимой, в метель и в стужу, с весенне-полярной тоской еще можно было бороться, но в конце марта, когда брызнуло солнце и потекло... Кроме того, были у нас и особые счеты с Полярным Уралом. Мы помнили, как продержал он нас неделю в ледовом плену и как мял нашим байдаркам бока льдинами и заторами. То была хорошая наука. В первом опыте по-другому, видимо, и быть не могло, но мы все же чувствовали себя в этой игре с весной побежденными и стремились к реваншу ("вот если бы еще раз, тогда бы..."). А может быть, нам просто не хотелось бросать свою идею на полпути. Это уж известно - стоит в какое-нибудь дело как следует втравиться, попробуй потом от него отстать и заняться чем-нибудь другим; то, первое, не отпустит от себя, пока не сделаешь его до конца. На этот раз мы собрались вшестером. Из первой нашей четверки осталось лишь двое - Петр Лукоянов и я. Остальные были знакомы нам и между собой по предыдущим суровым походам. Все опытные "волки", вернее, почти все. Многолетним опытом участия в сложных путешествиях не мог в этой шестерке похвастать лишь Варламов, Мальчик Гена. Под таким титулом утвердился в нашем сообществе этот тридцатитрехлетний инженер с добродушным и простоватым лицом. Однако вскоре после знакомства с ним мы заметили, что простота эта не более как грим, сквозь который временами вдруг проступала эдакая крестьянская хитреца. И в жестах приземистого и чуть разлапистого Гены было что-то "от сохи" - пожалуй, неторопливость и обстоятельность. По разговорам и некоторым репликам до отъезда и уже в поезде мы установили, что Варламов обладает внушительными познаниями в области электроники, но заметно меньше осведомлен о тонкостях плавания на байдарках по бурным рекам. Правда, впоследствии выяснилось, что этот пробел в образовании Варламова был в известной мере мнимым и им же самим разрекламированным - по натуре своей Гена человек очень любознательный, и ему доставляло удовольствие слушать спортивные советы, недостатка в которых (чего не скажешь, например, о сахаре, тушенке, сухарях и вообще о продуктах) в походе обычно не ощущается. Идея нового путешествия в общем-то оставалась прежней - весенний поход и по снегу, и по воде на Крайнем Севере, но теперь мы наметили подойти к Полярному Уралу, перелезть через него и спуститься к Оби с байдарками, собранными в самом начале пути. То есть мы задумали, видите ли, переплыть через снежные горы... Байдарки по воде и льду до Урала, а также по снегу через хребет мы собирались тащить не просто так, на резиновом брюхе (нашли простачков), а на специальных, сделанных из тонкой листовой стали подкладках-волокушах, которые по праву изобретателей мы нарекли поддонами. Предшественником поддона был деревянный подстил, который Петр соорудил в предыдущем походе и который с честью выдержал тяжелые испытания на льдинах и снежных берегах Танью. Безусловно, и у этого предшественника поддона были свои предки (например, в арктическом походе упоминавшегося уже Юлиуса Пайера лодки через льдины перетаскивались на подкладках из лыж), но это не умаляет практической ценности нашего изобретения, а лишь подчеркивает преемственность технического прогресса и подтверждает правильность положения, что из ничего ничего не бывает. Теперь нам не обязательно нужен был снег в тундре перед Уралом, и наст, и мороз. Требовался лишь небольшой снежок при переходе через хребет. Поэтому мы выбрали самый поздний срок и решили уезжать из Москвы 1 июня. А ехать мы задумали, конечно, в новое место. На Полярный Урал, но южнее, туда, где от озера Варчато мы видели матовый блеск неведомых нам вершин и где начинается быстрая река Войкар. ...У причала стоит баржа-самоходка. На палубу ее погружен небольшой тягач-вездеход. Он стоит поперек баржи и нависает задом и носом над водой. Чтобы не соскользнул в реку, вездеход прихвачен тросами за кнехты, а под гусеницы подложены колодки. Самоходка и вездеход - для нас. Не специально, просто нам по пути. У совхоза есть дела на ферме по Юньяхе, а туда весной иначе как двумя этими видами транспорта и не доберешься. Нас провожают трое. Высокий мужчина в пальто и в черной фуражке, заместитель директора совхоза "Горняк" Иван Антонович Дулецкий. Июнь, тепло, а он в осеннем пальто. Северная привычка, вернее, опыт, который подсказывает, что долго это тепло не продержится. В любую минуту может пойти и снег. Это Дулецкий пошел нам навстречу и направил на ферму вездеход на два дня раньше, чем было намечено. А то бы мы уже плыли сейчас вниз по Усе, делая на веслах обход в пятьдесят километров. Рядом с Дулецким маленькая Катя. Она работает в столовой совхоза. Мы заходили туда накануне, вскоре после того как приехали на автобусе с железнодорожной станции. Катя кормила нас вкусной гречневой кашей и блинами с творогом. Гречневая каша подавалась в качестве гарнира к увесистому куску телятины. А вначале была еще миска, полная густого фасолевого супа. Когда мы все это осилили, Катя закрыла столовую и повела нас в кино. Со стороны это выглядело, наверное, забавно - тоненькая девчушка лет восемнадцати, порхающая в модных туфельках по дощечкам и бревнышкам, положенным посреди утопающей в весенней грязи улицы, а следом гуськом, как дети за воспитательницей - шесть лбов в брезентовых куртках и в резиновых сапогах. Мы шли, и каждый, наверное, думал с тоской о том, что гречневую кашу там, в тундре, мы себе еще сварим, но вот заботливой Кати у нас уж точно не будет. Третий провожающий - Григорий Карлович Любарский. По его длинной фигуре, по обветренному и морщинистому лицу нетрудно догадаться, что он рыбак. Рыбаки-любители есть в любом поселке, даже если вблизи него нет ни реки, ни рыбы. На Севере же рыбачат почти все. Но рыбаки бывают разные. Как и грибников, их можно разделить на добытчиков и бродяг. Первых интересует прежде всего сам улов, количество пойманной рыбы, и поэтому они не мечутся по рекам, а обстоятельно осваивают свои заветные места и способы ловли. Вторые, бродяги, рыскают широким поиском по всей округе. Их не так занимает добыча, как неизвестные никому рыбные места. Находя их, они получают не меньшее удовольствие, чем от самой ловли. Любарский принадлежал, безусловно, ко второй категории, Он подошел к нам, когда мы выгрузились с машины на берег Усы, острым взглядом бывалого путешественника оглядел наше походное имущество и заговорил, словно со старыми знакомыми. Через десять минут он уже рассказывал нам о реках, по которым мы намечали добираться до Урала. Капитан самоходки, он же лоцман и моторист, Иван Ряжен-цев машет рукой: мол, поехали. Мы поднимаемся с бревен, отвязываем чалки, скидываем их на палубу и сами запрыгиваем вслед за ними. Самоходка урчит, отталкивает носом притулившуюся к ней большую льдину, выходит на чистую воду и берет курс вверх по Усе. Плывут редкие льдины, кусты по берегам тонут в весеннем потоке, мы стоим, прислонившись к гусеницам вездехода, и, полные неясных предчувствий, смотрим вверх по реке... Юньяха хоть и ближе к Уралу, чем Уса, но льда на реке нет; вода подошла под самый лес, быстрый, мутный поток подрезает крутые берега. Нам надо вверх по Юньяхе до Лагорты. На веслах подниматься нельзя, слишком быстрое течение. Вдоль берега на бечеве тоже не пройдешь - кусты. Можно, конечно, пробираться сквозь кусты и переплывать с берега на берег, но это морока. За день наскребешь километров десять. Не такой хотели мы видеть Юньяху. Думали, то снежок будет по берегам, то галька... Можно, конечно, развернуться - и вниз, до Грубею, по ней дойти до Урала и перевалить на Малую Лагорту. Можно, но это уже будет хулиганство. В Москве-то ведь наши друзья знают, куда мы должны идти, и, если мы застрянем или какая-нибудь беда, где нас искать? На Малой Лагорте или на Большой? На Грубею или на Хойле? Придется пробираться, как было намечено еще в Москве, по Юньяхе. Мы сидим на берегу, с тревогой поглядываем за поддонами - не отвязались ли они еще от байдарок - и обсуждаем, как нам лучше двигаться по реке. Одному на бечеве, а другому с шестом? Или сделать бурундук - что-то вроде водяного змея из байдарки - и тянуть байдарку сразу двоим? Или одному сидеть на байдарке, грести и управлять ею, а другому тянуть? И так плохо, и так плохо: все берега в кустах и деревьях, затопленных водой. - Ну что, командор - говорит Лукоянов, поднимаясь с земли и натягивая брезентовые рукавицы - двинулись? Часы пущены. Вперед, на штурм Урала! В его тоне - торжественность не по моменту. Какой там к лешему штурм, когда нам предстоит не день и не два трепыхаться с байдарками в кустах. - Не спеши, Петр - говорит Рубинин. -Посиди. Еще успеешь искупаться в Юньяхе. Покури, пока сухие сигареты. Алексей Рубинин напарник Петра по байдарке. В этом году я плыву не с Петром. Со мной Гена Варламов. Петр будет снимать кино, а Рубинина он выбрал себе в качестве консультанта. Для этой роли Леша подходит вполне - он спокоен, выдержан и на серьезной реке чувствует себя уверенно. Когда плывешь с кинокамерой, это очень важно. Рубинин выделяется среди нас не только утонченно интеллигентными чертами лица, подчеркнутыми ранней и курчавой сединой, но и каким-то неуловимым настроем веселого скептицизма. В любых, даже самых трудных и неприятных ситуациях он спокоен, и с улыбающихся припухлых губ его всегда готово сорваться едкое, но дружеское словечко. Склонность к острому словцу, как известно, предоставляет большие возможности для отлынивания от черной работы, однако Леша никогда ими не пользовался и с неизменно милой улыбкой брался за любое дело обычно первым. Вернее, вторым - вслед за Петром Лукояновым. Если в двух байдарках по существу уже определилась ориентация их экипажа - в одной на походного кинорепортера Лукоянова, в другой на того, кто, не сумев сделать должного вывода из прошлогоднего горького опыта, снова захватил в свои руки власть руководителя группы - то в третьей байдарке полное равенство. Единство как борьба противоположностей. Шумный и деятельный Анатолий Деев и сдержанный Юра Фатеев, относящийся очень спокойно к поспешным советам своего напарника. Впрочем, тонкие нити взаимоотношений между членами экипажа каждой байдарки и между байдарками как коллективами еще скрыты, они только угадываются по отдельным репликам, по первым действиям. Для более основательных оценок своих спутников у каждого из нас фактических данных еще маловато. ...Петр выбрасывает окурок сигареты в реку; ждать больше нечего; мы поднимаемся все сразу, идем к байдаркам и, взявшись кто за шест, кто за веревку, начинаем двигаться вверх, слегка подзуживая друг друга. Через полчаса мы уже помалкиваем. Только кряхтим, пролезая под стволами или снимая длинными шестами зацепившуюся за кусты веревку. Нетрудно представить, как это все будет выглядеть дальше. Два дня мы будем продираться сквозь кусты, излохматим о них свои штормовки, а кто-нибудь, обходя снизу корни вывороченной елки, сорвется в воду. Петр, конечно, не отснимет ни одной кинопленки, он сам будет еле шевелить ногами уже после двух часов сражения с кустами. Так будем ползти до Лагорты. А там, пока мы здесь ковыряемся, сойдет лед и стает по берегам снег. Придется до Урала идти по воде. Проклятые кусты. То ли дело прошлой весной! Снег, простор, идешь себе по тундре солнечной морозной ночью. Посвистываешь. А тут кусты. Доигрались, "исследователи"... К вечеру начинается дождь. Мелкий, холодный. - Сюда! - кричит Деев. Он с Юрой идет впереди.- Нашел мес