-- У меня тоже головная боль,-- сказал он.-- И кроме того,-- большая семья. Я горячо сочувствовал ему. В моей голове все утро роились сходные мысли. Полное отсутствие каких-либо намеков на уют и мрачная беседа, слушая которую можно было принять нас за трех престарелых ипохондриков, совершенно отбили у меня охоту спать. Отдохнув, я до самого вечера бродил по плато, отшагал не один километр, даже поднялся снова к верхнему озеру и прилег воз- ле него, чуть не поддавшись искушению напиться. Возле берега в воде торчали ребристые камни. За ними в льдисто-зеленой толще плавали необычные рыбы -- словно коричневые палочки с меховым воротником. Помимо вездесущих примул, я нашел золотистые ранункулы и потенциллы, голубые непеты, а также розовый и желтый рододендрон. Жужжали пчелы, порхали маленькие бабочки цвета слоновой кости, с серыми пятнышками. В небе уныло кричали альпийские галки. Носились стаи небольших пестрых птиц, напоминающих дрозда, а возле зубчатых скал по соседству с "сыном" Мир Са-мира кружил одинокий орел. Около семи часов солнце ушло за край плато, и Мир Самир окутался облаками. Мы хорошо пообедали: съели суп, шоколад, варенье, выпили кофе-- и втиснулись в палатку. Она была так мала, что Абдул Гхиязу пришлось спать на "улице". В арктическом спальном мешке, который делал его похожим на куколку фантастического насекомого, он устроился не хуже, а даже лучше нас. Прежде чем лезть в мешок, Абдул заставил нас вооружиться ножами и ледорубами. -- От волков. -- Вздор какой-то,-- сказал я Хью.-- Мы же в палатке, нам нечего бояться... Как и все мои ночи в обществе Хью, эта была довольно беспокойной. Маленькая палатка плотно облегала нас, и трудно было не потревожить соседа, совершая очередной бросок за ближайший камень. И всякий раз Абдул выскакивал из спального мешка, держа наготове ледоруб. Сидя на морозе на корточках и слушая завывание ветра на склонах, было легко понять страхи Абдула Гхияза. Утром я пожаловался Хью на беспокойную ночь. Он удивился: -- Когда я вставал, ты спал как убитый. -- Ничего подобного! Я только делал вид, чтобы не огорчать тебя. А вот ты действительно спал, я сам слышал, как ты храпел. -- Да я глаз не сомкнул! То ли от недостатка, то ли от избытка сна -- во всяком случае, встали мы слишком поздно, часы показывали половину шестого, когда мы, наконец, вышли в путь. Следовало выйти минимум на час раньше: накануне мы убедились, что после одиннадцати становится слишком жарко, чтобы бродить по горам,, разведывая подходы к вершинам. Абдул Гхияз остался в лагере, однако мы не особенно завидовали нашему сторожу, которому предстояло торчать на солнцепеке среди красивого, но все же страшного плато. На этот раз нашей целью был юго-западный отрог Мир Са-мира (если такой отрог вообще есть, в чем мы отнюдь не были уверены). Мы надеялись пройти к нему через проход в гребне за-озером. Долина за седлом была ужасна. Огромные "живые" глыбы угрожающе качались под ногами. Из глубины осыпи доносилось журчание воды. Слева высились отвесные склоны "сына", справа -- скальная стена со льдом. Морена вздыбилась так круто,, что за ней не было видно самой горы. Путь преградила скала. Мы нашли турью тропку, легко поднялись по ней, связавшись веревкой, и очутились словно в огромном ящике под западным склоном Мир Самира. По-прежнему слева возвышался "сын". Здесь было мрачно и жутко, облака стремительно ползли вверх, скрывая вершину. Под ногами черный камень; лужи еще не освободились от ночного льда. Стена справа обрывалась тесной расселиной; дальше высилось плечо Мир Самира. К нему вел 1 надежный путь, начинающийся в глубоком снегу. Но, чтобы убедиться, есть ли путь дальше, от плеча к вершине, нужно было взойти на гребень, а нас что-то не тянуло совершать такую разведку. Вдоль подножья громоздились недавно упавшие обломки. Мы стали осторожно огибать склон, как вдруг сверху посыпались камешки -- маленькие, но не менее опасные, чем осколки артиллерийского снаряда. -- Вот бы сюда наших официанток-альпинисток!-- сказал Хью. Я думал то же самое. Неожиданно мы обнаружили, что смотрим на новый ледник. Видимая нам часть простиралась километра на три, а в том конце мы узрели то, что искали -- юго-западный отрог, зубчатый гребень, который огибал ледник и вверху смыкался с Мир Самиром почти так же, как стена над западным ледником; только этот отрог был намного выше и длиннее, с двадцатиметровыми "жандармами". Странный ледник... Полная тишина, даже ручейков не слышно. Лишь иногда глухо пророкочет падающая глыба. Мы сели на ледниковые столы -- плоские камни, лежащие на ледяных столбах,-- и стали размышлять, как быть. -- Если подняться на отрог, может, дойдем до вершины,-- сказал Хью. -- Ну и как же мы будем подниматься? -- От того места, где он начинается. А дальше -- вдоль гребня. Я подумал про острые зубцы; на то, чтобы одолеть их, уйдет не один день. Без носильщиков мы ничего не сделаем. Я изложил свои сомнения вслух. -- Ладно. Попробуем взойти на плечо с этой стороны. Мы перешли с ледника на склон. Хью шел первым. Пористый гранит легко крошился под рукой. Дважды нам попались крутые подъемы, и дважды мне угодили в голову камни величиной с целлулоидный мячик. Когда же сверху начали сыпаться ка-менюги размером с пушечное ядро, я крикнул Хью, чтобы он остановился. Этот склон явно разваливался на части. Продолжать здесь -- чистое самоубийство. Стояла дикая жара. Солнце, будто исполинская губка, высасывало из нас все силы. Жара, поздний час и усталость вынудили нас сдаться. Я стыжусь писать об этом, но так оно было. Вернувшись в "ящик", мы решили проверить другой склон плеча. Начали с крутого ледяного взлета. Облака рассеялись, путь был ясно виден; мы оба были убеждены, что этот путь не приведет нас ближе к цели. -- Вниз? -- Да, черт его дери. Мы пошли к тому месту, куда выходила турья тропа, но забрали чересчур влево, где склон был намного круче. Обуреваемый тем же легкомыслием, что я накануне, Хью вырвался вперед и стал спускаться без веревки. Всю дорогу до лагеря я заботливо лелеял этот повод для недовольства и перебирал в уме все гадости, которые ему скажу, Я даже мечтал упасть и сломать ногу, чтобы потом ввернуть: "Что я говорил?" С таким нездоровым настроением я пришел в лагерь, но Хью до того вымотался и так радовался моему появлению, что я выкинул ::з голов.ы все свои дурацкие мысли. Абдул Гхияз уже заварил ч-ай и вынес мне навстречу огромную пиалу, чуть не с детский горшочек. К сожалению, он испортил мой надувной матрац: протащил его по острым камням да еще посидел на нем. -- Я предлагаю еще день отвести на разведку,-- угрюмо произнес Хью, когда мы лежали рядом на скале, будто две медленно поджариваемые сельди. -- Что бы ты ни говорил, стоит все-таки попробовать юго-западный отрог. -- Сумасшествие! Некоторое время мы переругивались; на такой высоте не хочется быть покладистым. Наконец Хью сказал: -- Единственная альтернатива -- разведать другую сторону горы, южные склоны-отрога, который мы видели вчера с гребня. -- Далеко туда? -- Три дневных перехода, если учесть наше состояние. Выйдем тотчас -- к вечеру будем в Кауджане, завтра пройдем половину Чамарской долины, послезавтра будем у горы. Разбирая наше имущество> я обнаружил, что не хватает одного карабина и найлонового репшнура. Ну, конечно! Забыл накануне у подножья западного ледника, когда мы кончили спуск. О том, как действуют на человека даже такие скромные высоты, достаточно ясно говорит мое решение немедленно идти за оставленным снаряжением. -- Куда тебя черт несет? Я сидел, натягивая ботинки. -- Надо забрать карабин и репшнур. -- Плюнь. Не стоит возиться. У нас их и так больше, чем нужно. И все было бы хорошо, если бы он не добавил небрежным тоном:. -- Но в другой раз не забывай. -- Я знал, что ты это скажешь, именно поэтому я и пойду. -- Ты свихнулся,-- заключил Хью. Он был прав. Я прошел мимо озера, которое последовательно искушало меня напиться, выкупаться или утопиться в нем, и ступил на морену. Достиг ледника и по какой-то невероятной случайности очутился как раз в той точке, где на плоском камне лежал карабин. Я пошел обратно, гордясь самим собой. Но гордость длилась недолго: на сей раз искушение оказалось слишком велико. Озеро, чуть сморщенное ветерком, так красиво поблескивало на солнце... Я представил себе, сколь чудесно будет хоть на секун- ду окунуть голову. В следующий миг я сделал это и не успел
опомниться, как уже жадно глотал воду. Тут же мной овладело
такое чувство, будто я участвовал в каком-нибудь .отвратитель
ном преступлении -- например, в людоедстве -- идем заслужил
вечный позор. Я пришел в лагерь без четверти час, точно два'часа спустя после того, как покинул его. Впрочем, теперь это был уже не лагерь, а просто гранитная плита, на которой лежало связанное в тюк мое имущество. Лишь гул воды да стук падающих камней нарушали тишину плато. Я сидел десять минут, наслаждаясь одиночеством-в этом могучем горном амфитеатре плюс полным бездельем. Затем взгромоздил на себя ношу и двинулся в путь. Теперь нас было только трое, поэтому на каждого пришелся больший груз, нежели тогда, когда мы шли сюда. От усталости я стал невнимательным и, вместо того чтобы идти по лугу вдоль ручья, уклонился на север и забрел на морену. Теперь меня отделял от луга трехсотметровый спуск. Это был кошмар. Каких-нибудь триста метров, но камни предательски качались, не позволяя идти быстро. Я видел наш базовый лагерь, коней, людей у костра, зеленую траву, но расстояние никак не хотело сокращаться. Я чуть не рыдал от исступления... В конце концов я спустился и добрел по благословенной травке до тени. Тень... наконец-то!.. Часом позже мы шагали в Кауджан. Гора победила -- во всяком случае, пока что. В ОБХОД В конце третьего луга, на густой зеленой траве возле речки, ожидая нас, по-турецки сидел Абдул Рахим. Он сидел тут уже несколько часов, каким-то загадочным путем узнав, что штурм не удался. Абдул Рахим принес нам по большой лепешке. -- Сам испек для вас,-- сказал он. Вежливо подождав, пока мы кончим есть, он объяснил, что заставило его выйти нам навстречу. -- Случилась беда. Утром, еще в сумерках, мой племянник Мухаммед Наин забрал ружье и пошел охотиться на сурков. Влез на гору, засел в засаду. Часов пять спустя слышу выстрел. Смотрю в ту сторону и вижу: мой Мани (так Абдул сокращенно звал племянника) падает с горы. Я взбежал по склону, как козел, нашел его. Лежит будто мертвый. Принес его в айлак. Он сильно разбился. Боюсь, что умрет. Только ваши лекарства могут спасти его. Забыв про свои горести, мы помчались вперед, чтобы догнать погонщиков, пока они не ушли в долину Париан со всеми нашими вещами, включая медикаменты. В глухом каменистом ущелье Аб'дул Ра-хим (до тех пор он шел босиком, неся ботинки на шее) остановился, чтобы обуться. Я поглядел под ноги: никакой разницы, тропа "i'a же. Может быть, подобно ирландским крестьян? (о них говорят, что они идут босиком до дверей церкви), он почувствовал, что приближается цивилизация? Как раз в это время мне пришлось задержаться по неотложной естественной надобности. Мои товарищи ушли вперед, а когда я продолжил путь, у меня перед глазами маячили следы Абдула Рахима. Его ботинки были подбиты резиной от американской покрышки и печатали задом наперед марку "Таун'к Каунтри". Получалось: иртнуаК н'нуаТ, ирт-нуаК н'нуаТ, иртнуаК н'нуаТ". Снова и снова, до бесконечности, пока эти мудреные слова не превратились в магическое заклинание. "Таун'н Каунтри... Таун'н Каунтри". Я шел как в трансе, словно буддист, который бредет к святым местам, бубня свое: "Ом майи падмэ хум, ом мани падмэ хум". Кончилось тем, что я, совершенно ошалев, сбился с тропы и был наказан спуском, который был ничуть не легче вчерашнего, когда мы возвращались с ледника... Я устал, тропа казалась бесконечной. Ущелье... Палатки кочевников... Женщина, которая, отвернув лицо, жалась в сторону, будто испуганный кролик, пока я не прошел... Таджики и патаны, молча, но дружелюбно пожимающие мне руку... И, наконец, айлак, где меня дожидался Хыо. Все наши кони были развьючены, лекарства валялись на земле, Хью был в отвратительном настроении. -- Никак не мог найти чертов ящик, пришлось все вьюки разобрать. Я и не подозревал, что мы тащим с собой столько барахла! В самом последнем вьюке обнаружил! Может, надо было вспрыснуть ему морфий? -- продолжал он неуверенно. Хью не очень-то разбирался в медицине, о чем ярко свидетельствовал поразительный набор лекарств, путешествовавший с нами. -- А что ты сделал? -- Промыл ссадины, положил холодные компрессы. -- Ты еще не сказал, что с ним. -- Я ходил, осматривал его,-- Хью немного успокоился.-- Абдул Рахим проводил меня. Он лежал в каменной лачуге, укрытый кучей одеял. Темно, ничего не разобрать, кругом полно людей. Ему лет шестнадцать, только-только усы пробились. Лица не видно: все мухами усеяно. Нос и губы распухли, стали как у негра. Женщины обрили ему голову и обмотали тряпками; все в крови. Он метался, стонал. -- Хорошо, что ты не вспрыснул ему морфия. Наверное, у него сотрясение мозга. Морфий прикончил бы его. -- Нет, я не вспрыснул. Глаза склеились от крови. Мы умыли его -- лицо, голову. Наконец он приоткрыл один глаз и рот. Сильно стонал. Тут все стали его трясти. "Мани, Мани, слышишь нас?" Он не мог отвечать. Послушай, что было дальше! Абдул Рахим отвернул одеяла, чтобы мы могли осмотреть другие раны. И что же я вижу! У парня тело как у козла! Густая черная козлиная шерсть! До самых подмышек! "В чем дело?" -- спрашиваю Абдула Рахима. "У нас,-- говорит,-- как кто заболеет, всегда натягиваем на него козлиную шкуру. Тепло гонит в нее яд из тела". Удивительно! Не пережиток ли это культа Пана? Может быть, косматый бог, изгнанный с равнин мечом Ислама, еще сохранил влияние среди горцев-кочевников? Мы настолько устали, что когда пришли в Кауджан, то даже не хотели есть. Между тем Абдул Гхияз и его люди зарезали купленного ягненка и полтора часа варили в большом железном котле с солью, перцем, курдючным салом. Получился сплошной перец; впрочем, и он не мог перебить запаха сала, который казался нам невыносимым после такого дня: с половины пятого на ногах, сначала подъем на высоту пять тысяч метров, потом спуск до двух тысяч семисот. Желая доставить мне удовольствие {я скромно утаил, какие эмоции вызывает во мне курдюк), Абдул Гхияз порылся в общей миске, собрал самые жирные кус-- ки и подал мне. У меня не хватило сердца отвергать угощение, и я жевал сало, изображая крайний восторг. Но едва мои товарищи отвернулись, как я мгновенно сунул куски за пазуху, чтобы при случае избавиться от них. Весь следующий день прошел в безделье, если не считать ремонта надувных матрацев и поглощения таблеток от поноса, Я обнаружил в наших ящиках множество пузырьков с таблетками для дезинфицирования воды и торжественно поклялся,, что отныне не выпью ни капли влаги, не обработав ее. Надо сказать, что это довольно нудное занятие, и в дальнейшем я пред ставлял собой еще более странное зрелище, чем до сих пор, так как непрерывно размахивал бутылками с водой, которая никак не хотела растворять таблетки -- твердые, как дробь, и значительно менее приятные на вкус, чем она. Правда, у нас были еще? таблетки, якобы уничтожающие скверный привкус, но они почему-то не всегда помогали, и мне приходилось пить отныне какой-то хирургический раствор. Лишь под вечер третьего дня мы нашли в себе силы продолжать путешествие. Чтобы добраться до южной стороны Мир Самира, надо было обогнуть несколько отрогов. Вверх по Чамарской долине с нами шел таджик, который в результате какой-то удивительной мутации был наделен светлыми усами и розовыми глазами. Оказалось, что этот альбинос -- тханадар (сторож) Навакского перевала. В его обязанности входило охранять путников от гра-> бителей, и он добровольно покинул свой пост, чтобы сопровождать нас. Чамарская долина -- сравнительно широкая и намного более живописная, чем Дарра Самир. Трава радовала глаз обилием оттенков зелени, всюду цвели огромные мальвы. На склонах стояли кибитки кочевников, паслись овцы. Около семи часов мы сделали короткий привал в деревушке Дал Лиази, горстке каменных лачуг. Отсюда хорошо была видна дорога на Навакский перевал и гору Урсакао, коричневую, с тонкими языками снега. Чем выше, тем суровее становился пейзаж, реже попадались кибитки. С окружающих скал нас дружно освистывали сурки; Кони поминутно останавливались, привлеченные горькой полынью, которую они поедали в огромном количестве. На шестом часу ходьбы мы увидели устье большой, накрытой облаками долины, простирающейся на запад. -- Восточный ледник,-- сказал Хью.-- Теперь нам осталось немного. Жаль, что пасмурно. В этот миг облака стали рассеиваться, и вот уже нашим взорам предстала большая часть северного склона Мир Самира, включая Китайскую стену, а также и снежный конус вершины. К ней по гребню отрога вел как будто вполне проходимый путь. Мы повеселели. -- Только бы подняться на гребень, а там уж дойдем! Скользящие вверх по склонам рваные облака напоминали' дым; казалось, Мир Самир горит. Подул леденящий ветер и до- нес глухой рокот падающих камней. Не долина, а поле битвы; с которого валькирии унесли всех убитых. Несмотря на жару, нас пробрала дрожь. -- Если южный склон неприступен,-- сказал Хью,-- можем
попытаться отсюда. Пока что мы-пошли дальше по своему маршруту. Впереди с
Крутой осыпи срывался водопад. Мы поднялись рядом с ним,
обогнули восточный отрог Мир Самира и очутились в верхней
части Чамарской долины. До чего же мал человек! Справа открывался в;;д на южный фасад Мир Самира: восточный отрог, словно каменная стена, усыпанная сверху битым стеклом; снеговая вершина; ледник, который летняя жара заставила отступить к самой горе; морены -- каменистые пустыни; верхний луг, прорезанный широкой речкой, вбирающей в себя множество ручейков. Южный гребень -- плечо Мир Самира -- круто вздымался до высоты пяти тысяч метров, потом так же круто спускался, переходя в отрог, который тянулся на восток, замыкая верховье долины. За гребнем лежал юго-западный ледник, где мы бродили впустую несколько дней н-азад. -- По ту сторону,-- Хью, повернувшись, указал на отвесную стену,-- лежит Нуристан. Последние кибитки остались на лугу перед водопадом, а здесь стояла лишь убогая каменная лачуга, крытая дерном. Она принадлежала вождю таджикской деревни Шахр-и-Буланд, которую мы миновали по пути. В лачуге жил пастух, сын вождя. Когда мы, еле волоча ноги, ступили на огражденную камнями площадку перед лстовкой, он вышел навстречу и подал нам миску кислого молока. Полдень... Ослепительное солнце... Спасаясь от него, мы нырнули в расселины и будто очутились в ящиках каменного секретера. До самого вечера мы отдыхали, перебираясь из расселины в расселину по мере того, как нас настигало солнце. Хью читал "Собаку Баскервилей", я зубрил грамматику кафирского языка, единственную серьезную книгу в экспедиции, если не считать справочника по альпинизму. (Наша библиотека редела с угрожающей быстротой, так как нашла себе, увы, совсем иное при-- менение.) "Ноутс он зе Башгали (Кафир) Лэнгвидж" -- так назывался труд, составленный в 1901 году полковником Девидсоном с помощью двух кафиров из племени башгали. Помимо теоретической части, книга содержала ряд упражнений, Я тщательно прятал ее от Хью: он весьма пренебрежительно отзывался о моих попытках научиться персидскому языку. Впрочем, это и в самом деле было не так-то просто, если учесть мой возраст -- тридцать шесть лет -- и то обстоятельство, что у таджиков, с которыми меня свела судьба, было свое собственное представление о том, как следует произносить те или иные слова. Приобретая грамматику, я собирался втайне заучить побольше кафирских фраз и поразить Хью, когда мы встретимся с пародом. Но у нас было столько других дел, что до сего дня книга пребывала на дне одного из бесчисленных тюков. Только сейчас я обнаружил ее в рисе, который купил на рынке в Кабула. Прочитав одну тысячу семьсот сорок четыре сентенции и их перевод на английский язык, я получил несколько неожиданное представление о повседневной жизни кафиров-башгали. -- Штал латта вое ба падре у претт ту наштони мрлош
Знаешь, что это такое?.. (Теперь все равно было поздно потрясать Хью своим умением вести непринужденную беседу с местным населением.) -- Что? -- На языке башгали это значит: "Если у тебя давно понос, ты непременно умрешь". -- От этого изречения нам мало толку.-- Его гораздо больше занимал Конан-Дойл. -- А вот еще, послушан. Билугх ао на ни: н'па билош. Это значит: "Не пейте много воды, иначе вы не сможете долго путешествовать". -- Не мешай. Но я продолжал читать вслух, пока Хью, который никак не мог сосредоточиться, не перешел в другую расселину. Иные дебюты, которыми кафиры-башгали начинали свои беседы, буквально потрясли меня. "Ини аш птул п'мич е манчи мришт вариа'м" -- "Я увидел утром труп в поле". "Ту чи се бисс гур бити?" -- "Давно у тебя зоб?" Или вот: "Иа джук ной ба-зисна прелом" -- "Моя дочь -- невеста". Даже самые обиходные фразы и замечания ошарашивали непривычного человека как обухом по голове. "Ту тотт багло пил-тиа" -- "Твой отец упал в реку". "И нон ангур аи; ту та дутС ангур аи" -- "У меня девять пальцев, у тебя -- десять". "Ор манчи айо; бури аиш кутт" -- "Пришел карлик, просит еды". На за : явление "Иа читт битто ту ярлом" ("Я собираюсь убить тебя")' следовало отвечать: "Ту билугх ле бидива манчи ассиш ("У тебя очень доброе сердце"). Ветер в этой стране явно отличался небывалой силой. "Дум аллангити атсити и сунди басна бра" -- "Налетел порыв ветра и сорвал с меня всю одежду". Природа была суровой и жестокой: "Зхи маре бадист та во айо каккок дамити гва" -- "С неба упал стервятник и унес моего ягненка". Видимо, подобные злоключения сделали местных жителей раздражительными: "Ту билук вари валал манчи ассиш" -- "Ты человек, который говорит; вздор". "Ту каи дуга на ушпе па вич? Ту па вилом!" -- "За что ты пинаешь ногой мою лошадь? Вот я тебя пну!" "Ту иа каи ду- га урен вич? Ту иа орен вишиба о ту ярлом" -- "Чего ты пихаешься? Если будешь пихаться, я тебя прикончу". Похоже было, что этих людей не расположишь к себе невинной светской болтовней. "То'ст казхир круи п'пти та чук зхи протс ашт?" -- "Сколько черных пятен на спине твоей белой собаки?"-- - На сей вежливый вопрос следовал весьма сдержанный ответ: "Иа круи бробар адр ранг азза: штринг на асе" -- "Она желтая с ног до головы, и у нее нет никаких пятен". Но, пожалуй, наибольшее удовольствие доставило мне приложение с ссылками на другие книги, в которых говорится о кафирском языке. Так, отрывок из книги Терентьева (М. А. Терентьев. Россия и Англия в Азии. 1875 год, Калькутта, Английский перевод) воспроизводил "Отче наш" на языке болор (диалекте кафиров сяхпош), "Это не похоже ни на какие образцы диалектов ваигул или башгали, встреченные мною в других книгах,-- озабоченно комментировал полковник Девидсон.-- Диакритические знаки полностью отсутствуют". Впрочем, несколько дальше, в приложении к приложению, лаконично сообщалось, что, после того как было написано вышеозначенное, известный ученый Гриерсон послал экземпляр перевода профессору Кюну в Мюнхене и тот ответил, что это не-'точная запись молитвы на языке южноафриканских кафров. ВТОРОЙ РАУНД Утром мы поднялись пораньше, чтобы к пяти'часам выйти на восточный отрог. Абдул Гхияз напоил нас зеленым чаем, крепким и невкусным. Мы с Хью были исполнены решимости подняться на гребень отрога, а если удастся, -- и на вершину. Теперь эта решимость кажется мне довольно непонятной. Погонщики провожали нас печальными взорами; Абдул Гхияз спросил, как поступить, если мы не вернемся. (Мы чуть не предложили ему возглавить спасательный отряд, но тут же сообразили, что это было бы бестактностью.) Что ему посоветовать? Идти домой? Нас одолевали зловещие предчувствия. После нескончаемого подъема сквозь хаотические нагромождения черных глыб мы достигли, наконец, морены у подножья ледника. Нескольких минут оказалось достаточно, чтобы убедиться, что идти по неустойчивым черным глыбам все-таки приятнее; и вот мы уже опять прыгаем по качающимся камням. Местами попадались снежные поля, но небольшие, и мы не стали привязывать кошки. Впрочем, снег оказался достаточно твердым. Упав разок-другой и испытав на себе его твердость, мы связались веревкой. Высота больше пяти тысяч метров. Мы идем по узкому балкону. Над головой вздымается на триста метров отвесная стена-- там, наверху, гребень. Вниз на сто пятьдесят метров спа-* дает крутой склон до верхней кромки ледника. Восхитительное место! Под скальным навесом оказался клочок земли, на котором -приютились исполинские примулы. А за цветами, в тени, куда не проникало солнце, выстроились ледяные и снежные колонны. Но вот мы снова под палящими лучами солнца, пересекаем снежник размером с футбольное поле. Ветры и смена темпера-т^ры спрессовали снег столбиками высотой чуть больше метра, зты пробивались сквозь этот частокол, обливаясь потом и проклиная все на свете. Опять балкон. Несколько сложнее первого. Здесь, судя по кучкам помета, обитают туры. За балконом -- стенка, по которой бежали струйки талой воды. Правда, стенка казалась не особенно грозной, однако на ней почти не было опор для рук. Немногочисленные выступы были либо завалены вниз, либо заполнены каменной крошкой и слюдой, которую надо было осторожно выгребать, чтобы не порезать пальцы. В жизни не видал подобной горы. Ничего похожего мы не встречали и в Уэллсе. Такому профану в геологической терминологии, как я, порода представлялась молотым гранитом. Таяние усиливалось, и сверху на ледник все чаще катились здоровенные глыбины. Мы старались подбадривать друг друга шутками. -- Уж эти афганцы... Не могли сложить горы покрепче,-- заметил Хью, когда огромный камень, просвистев над нами, ухнул на ледник с грохотом, который полностью оправдал наши ожидания. В одиннадцать часов мы достигли устья кулуара и стали взбираться по нему, поминутно заглядывая в справочник. Впрочем, без помощи справочника, руководствуясь одним лишь здравым смыслом, мы разработали метод подъема с веревкой, который позволял нам двигаться значительно быстрее, чем до сих пор. Раньше Хью, если он шел впереди, ждал, пока я поднимусь туда, где он закрепился; затем я страховался сам, а он повторял мучительную процедуру подъема. Теперь я не останавливался, догнав его, а продолжал идти на полную длину веревки. Движение заметно ускорилось. Тот факт, что этот прием известен каждому альпинисту, лишний раз говорит о степени нашего невежества. Таким способом мы сравнительно быстро* одолели неприятный кулуар, загроможденный вверху глыбами, которые поминутно грозили сорваться нам на голову. В половине двенадцатого мы ступили на снег, покрывающий гребень восточного отрога. Это был великий миг. Мы вышли на гребень слишком рано, и дальнейшее продвижение по нему было невозможно из-за высоченного "жандарма", который казался нам крайне ненадежным. А вершина -- вот она, рукой подать! Постучав кулаком по высотомеру, мы добились того, что он показал пять тысяч четыреста. -- Приблизительно точно,-- сказал Хью.-- Здорово, ве^но? -- Я рад, что пошел с тобой. -- Нет, правда?-- В голосе Хью звучала неподдельная ра-, дость. -- Я не променял бы этот миг ни на что на сьсте.-- Я гово
рил совершенно искренне., г В шестистах метрах под нами простирался ледник -- испей, линская сковородка, шипящая на солнце. Вид на восток был закрыт изгибом отрога, зато на юг до самого горизонта выстроились вершины. В голове Хью родились дерзкие планы. -- Вообще-то жаль, что мы не пошли вон там,-- он указал на неприступную стенку над ледником.-- Но, может быть, так даже к лучшему. Теперь нам надо забросить на два дня продуктов на третий уступ и устроить там лагерь, на высоте около пяти тысяч. Оттуда поднимемся на гребень выше этого "жандарма". Если дальше нет никаких неодолимых препятствий, можно взять вершину за день. Высота действовала и на меня, я невольно заразился энтузиазмом Хью. Конечно же, возьмем вершину! -- Из долины мы шли до гребня шесть с половиной часов, от турьего уступа -- только полтора. Вряд ли понадобится много больше, чтобы выйти за "жандарм". Нужно только идти по другому кулуару. От "жандарма" до вершины максимум три часа, пусть даже пять с половиной -- итого семь часов от уступа. Если начнем в четыре утра, то в одиннадцать будем на вершине. Вряд ли на спуск потребуется больше времени. 1 Значит, вернемся в лагерь засветло. -- Да, на этот раз мы дойдем,-- подтвердил я. Наш вздорный план вскружил нам головы. Глотнув кофе и поев мятных пряников, которые казались нам вкуснее всего, что мы когда-либо едали, мы начали спуск. Но спускаться оказалось куда тяжелее, чем подниматься, и. я искренне сожалел, что наше скоротечное обучение сводилось только к подъемам, после которых мы шли вниз наиболее легким путем. Через два часа мы достигли снежного частокола, а еше 'терез четыре часа пришли, усталые и злые,-в лагерь, где застали врасплох Абдула Гхияза: он, лежа на спине, изучал гребень в бинокль и развлекал Шира Мухаммеда и Бадара Хана жип'-'м репортажем о нашем восхождении. Все трое очень обрадовались нашему появлению. Мы свалились в ожидании чая. Хью показал мне свои руки, -- Гляди,-- прохрипел он через силу. Какие-то красные, кровоточащие обрубки, будто куски мяса в витрине. Мир Самир сложен дородами, которые подверглись очень сильному выветриванию; поверхность скалы легко крошится, рассыпаясь на острые зубчатые пластинки. Я в этот день поднимался в замшевых перчатках и начисто стер их; Хью шел без перчаток. Я принялся бинтовать его. Очень скоро он стал похож на боксера. -- Ты подумал, черт подери, как я полезу завтра в таких бинтах? -- мрачно произнес ок. -- Завтра тебе будет лучше. -- - Черта с два. -- Ладно, я приготовлю обед,-- сказал я, чувствуя себя героем. Каждый вечер мы поочередно готовили какой-нибудь несложный деликатес (если не ограничивались ирландским гуляшем). Сегодня была очередь Хью. Я вызвался сделать сырники. Восхищенные погонщики столпились вокруг, чтобы посмотреть, как я буду готовить неведомое блюдо. Я открыл банки с творогом, достал прочие составные части и разжег примус. В тот самый миг, когда творог на сковородке начал густеть, достигая нужной консистенции, примус потух. Он и до того непрерывно фыркал, но теперь керосин иссяк окончательно. Абдул" Гхияз сорвался с места, притащил бидон и стал наполнять примус. Вдруг я обнаружил, что он наливает воду. Бадар Хан (единственный случай за всю экспедицию, когда он взялся сделать что-то, не предусмотренное контрактом!) принес другой бидон -- с денатуратом. Не спохватись я вовремя, мы все взлетели бы на воздух. Лакомое блюдо грозило погибнуть. Я встал, чтобы пойти за керосином, зацепил брюками сковороду, и содержимое размазалось по окружающим камням. -- В этот момент пришел с речки Хью -- чистый, умытый, причесанный, в новой рубашке и красивом свитере. -- Готово? -- любезно осведомился он. -- -- Нет, черт дери. -- Что так долго? Что он в самом деле! Не видит, как мы соскребаем обед с камней? -- Тебе придется долго ждать. На твоем месте я бы прилег. Мы оба совершенно выдохлись. Подъем на гребень потребовал огромных усилий; более опытные восходители прошли бы тот же путь с гораздо меньшими затратами. Солние скрылось за Мир Самиром в ярком закатном зареве, и ветер сразу завыл громче. Мы сидели, съежившись, вокруг костра, жевали испеченную Абдулом Гхиязом лепешку и толковали о паломничествах в Мекку и подобных похождениях. Настроение поднималось. Пусть сырники не получились, зато мы заправились швейцарским гороховым супом-концентратом, консервированным яблочным пудингом и полукилограммом клубничного варенья, которое лопали ложкой прямо из банки НОКАУТ Чтобы удостовериться, что к вершине нет легких маршрутов, которые престарелые нуристанцы облюбовали для воскресных прогулок, утром следующего дня я пошел разведать верховье долины. Тем временем Хью вместе с Абдулом Гхиязом и Широм Мухаммедом (последний -- очень неохотно) побрели с громоздкими ношами к турьему уступу. Бадару Хану удалось, как всегда, получить самую пассивную роль: он остался присматривать за лошадьми, кои продолжали объедаться и, видимо, по этой причине проявляли небывалую резвость. Кроме того, на его попечении была овца, купленная нашими погонщиками в складчину (мы тоже участвовали) за двести афгани у самого знатного человека в айлаке. Огромная сумма, которая делала честь коммерческой сметке хозяина! Чем выше, тем уже становился луг. Гора теснила его с обеих сторон; по склонам, вливаясь в реку, бежали тысячи ручей-ков. Вот и конец травы, у подножья высоких скал. Здесь пасся табун одичавших коней; заметив меня, они галопом ринулись по склону. Могучий водопад срывался в ореоле рваных радуг с шестидесятиметровой высоты по узкому каменному желобу в глубокое озерко. Над самым озерком поток, будто с трамплина, прыгал с черного уступа, и можно было стоять под струей, в леденящей тени среди блестящих сосулек, слушая оглушительный рев воды и глядя сквозь нее, как через текущее стекло, переливающееся и искрящееся на солнце. Между камнями-и в воде росли цветы: на сыром лугу -- при^ мулы, где посуше -- маленькие цветочки с желтыми лепестками и зеленой серединкой, в расселинах -- колючие растения, косматые, как эдельвейс, напоминающие видом кроличье ухо. Выше водопада травы не было, зато обильно цвели примулы по берегам прозрачного ярко-зеленого озерка, питающего поток. Справа высился Мир Самир. Отсюда он напоминал льва, приготовившегося к прыжку. Вершина -- голова зверя, длинные снежники -- седая грива. Кажется, от моей разведки толку мало. Вдоль всего отрога -- отвесные стены; ребра, что разделяют три небольших ледника, круты и неприступны. Один перед лицом величественной природы -- какое это сильное, упоительное чувство! Но сейчас мной владело еще и ощущение нереальности, точно ландшафт представлял собой декорации к пьесе, которая должна вот-вот начаться. Что ж, скоро и в самом деле начнется спектакль! Только бы не получилось комедии... Вернувшись в лагерь, я не застал Бадара Хана. Судя по звукам, которые доносились из лачуги, он был там. Я наелся сгущенного молока с сахаром и снегом (в других условиях меня стошнило бы от такой смеси), забрал свой рюкзак и двинулся к турьему уступу. Я переобулся и шел быстро; потребовалось два часа, чтобы дойти до цели. Здесь меня ждал Хью. Абдула Гхияза и Шира Мухаммеда не было. -- Наверное, вы разошлись у черного камня,-- сказал Хью. -- Мы поднимались четыре часа. Абдул Гхияз хотел возвращаться с полпути. Пришлось гнать его силой. Он явно пал духом. -- Это, должно быть, потому, что он видел, как я кувыркался тогда на леднике. От души сочувствую ему. Я спросил, как вел себя Шир Мухаммед. -- Молодцом! Идет хоть бы что, только молчит. Дошел сюда, положил тюк г буркнул "до свиданья" и помчался обратно. Ему надо успеть приготовить овцу. У них сегодня Ид-и-Кур-бан -- религиозный праздник. -- Пока эта овца разварится, пройдет не один час. Давай-ка и мы что-нибудь приготовим, пока не стемнело. Было пять часов. На нас уже пала вечерняя тень, по небо над головой было цвета яркого кобальта. Зато на востоке, над Чама-ром и гребнем, за которым начинался Нуристан, оно становилось медовым. С севера-запада подул холодный, пронизывающий ветер. Он перевалил через гребень, скатился вниз по склону, погасил примус и загнал нас в спальные мешки. Мы продолжали готовить, не вылезая из них. Вдруг гора начала разваливаться. Мороз еще не превратил влагу в лед, и под ударами ветра камни так и сыпались сверху. Я лежал у самой стенки на ложе из свежей каменной крошки. Ожидая, когда примус, заслоненный нашими телами, наконец-то сделает свое дело, я наблюдал, как в полутораста метрах над нами, на самом гребне, уныло покачивается глыба величиной с автобус. -- Это полнейший идиотизм -- выбрать для лагеря такое место,-- ворчал я.-- Погляди-ка, что над головой... -- Небось, уже не одну сотню лет так лежит. Думай лучше об ассигнованиях, которые ты получишь от Эверест Фаун-дейшн. -- Я отчетливо вижу, как он качается. Если сорвется, некому будет получать ассигнования, Однако нас больше заботило не то, что могло упасть, а то, что падало. В пятнадцати метрах над нами природа соорудила выступ. Большие камни прыгали с него, как с трамплина, и летели на ледник, но навес не защищал от града осколков. Мы обмотали головы тряпками, полагая, что это охранит нас, и заткнули уши, чтобы не слышать грохота. Затем пообедали. Обед был копией вчерашнего, и позавчерашнего, и так да- -лее: гороховый суп, консервированный яблочный пудинг... Стемнело. Ветер ослаб. Камни смерзлись, и бомбежка прекратилась. Лишь изредка срывалась какая-нибудь особенно тяжелая глыба. Царила полная тишина, если не считать неопределенного шороха, вроде того, который слышен в морской раковине. Однако так длилось недолго. Вскоре со стороны Нуристана донеслась тихая канонада, яркие вспышки озарили далекие вершины. -- Это над Северной Индией,-- твердо произнес Хью. Впрочем, наученный опытом, я не очень-то полагался на его авторитет. -- Пакистан, гроза, возможно, муссон. Километрах в ста пятидесяти отсюда. Хорошо, что далеко, не то это местечко могло бы стать неприятным. -- Оно и так неприятное. -- Я читал где-то,-- -продолжал Хью,-- что гроза в горах не опасна, исключая те случаи, когда слышишь звук, будто летит рой пчел. Но нам-то опасаться нечего. Муссон сюда не заходит. -- Откуда ты взял, что это муссон? До полуночи блистали зарницы, освещая огромные, похожие на гриб грозовые облака. (После-мы узнали, что гроза бушевала над Нуристаном, километрах в тридцати от нас.) Мы спали отвратительно: было тяжело дышать; ботинки, которые мы предусмотрительно сунули в мешки, чтобы они не задубели на морозе, упрямо карабкались вверх. Один раз я поймал себя на том, что с упоением сосу грязный шнурок. В два часа я встал, чтобы разжечь примус. Ветер прекратился. Гора выглядела очень холодной, темной и безмолвной. Я был рад чем-то заняться, чтобы поскорее кончилась эта отвратительная ночь. Сорок пять минут понадобилось на то, чтобы закипела вода; пока я ждал, показалась утренняя звезда. В половине пятого, как только стало светать, мы вышли в путь. Взяли две веревки, репшнур, караб