ины, молоток, крючья, термос с кофе, миндальное печенье, высотомер и два фотоаппа-' рата: один -- мелкоформатный, другой -- побольше. На этот раз мы направились вдоль склона над ледником к устью глубокого кулуара, который, разветвляясь вверху, подводил к характерному выступу на гребне, напоминающему видом и размерами средневековый замок. Медленно поднялись по осыпи. Издали она казалась чуть побольше клумбы, на деле ее площадь превышала пятнадцать гектаров. Выше осыпи начиналась скала. Еще стоял мороз, и казалось, что воздух потрескивает от нашего дыхания. Скальную стенку покрывала ледяная глазурь. Было настолько круто, что мы тыкались носом в камень. Шаг за шагом, шаг-за шагом, время будто замерло. Только солнце, которое начало-треть нам спину -- сперва чуть-чуть, потом все сильнее,-- да быстрое таяние льда говорили о том, что время все-таки идет. В самом начале развилки мы ступили на снег. На открытом' солнцу склоне он столько раз таял и смерзался, что был скорее похож на лед. -- Как, по-твоему, что делать теперь? Мы одновременно задали друг другу этот нелепый вопрос.. Ответ был известен заранее: "Идти дальше!" Дальше? Перед, нами был участок крутизной более семидесяти градусов! -- Посмотрим в справочник. В справочнике мы нашли рисунок: альпинист вырубает ступеньки на почти отвесной ледяной стенке. Н-да, стенка похуже нашей! Вдохновленный сравнением, я стал рубить ступени -- больше ничего не оставалось. Работа оказалась значительно более трудной, нежели я представлял. Стояла невыносимая жара,, и очки сразу запотели. Я решительно сдвинул их на лоб и чуть не ослеп от яркого света. Одолев с десяток метров, я убедился, что дальше идти не могу. Дело было не в высоте; просто нервы не выдерживали постоянного напряжения: это было похуже, чем работа на вантах корабля. Требовалось закрепить веревку, чтобы страховать Хью,. по как? Дрожащими руками я попытался осуществить то, что справочник называл "Страховкой через древко ледоруба", на пришел к заключению, .что удерживать кого-нибудь с помощыа столь ненадежного якоря равносильно убийству плюс самоубийство. Хью беспокойно следил снизу за моими маневрами. -- Забей крюк. -- Молоток у тебя, а крючья лежат в рюкзаке. Я не могу их вытащить. Лучше попробую дойти вон до той скалы. Метрах в четырех надо мной изо льда торчал камень. К сожалению, никто не мог сказать нам, что это: монолит или всего-навсего вмерзшая глыба? Я рискнул: добрался до камня и сел на него, упираясь кошками в лед. Камень выдержал. -- Поднимайся. Несмотря на ненадежную страховку, Хью добрался до меня и сразу пошел дальше. Здесь не стоило останавливаться. Выше склон был еще круче, зато грунт мягче, а под самым гребнем лежал пласт рыхлого снега. Правда, тут нас подстерегал очень неприятный острый выступ. Хью свернул в обход; теперь я стоял внизу, ожидая, не сорвет ли он лавину, которая прикончит меня. Но вот Хью влез на макушку. Несколько минут -- и я рядом с ним на гребне; дышу как паровоз. Мы находились как раз перед "Замком", часы показывали половину десятого, подъем на гребень занял пять часов, вместо намеченных двух. -- Опаздываем,-- сказал Хью. -- Успеем. -- Печенье или пряник? Наш разговор был теперь предельно лаконичным. - -- Сбереги печенье до вершины. -- На какой высоте мы? Хью достал высотомер, изделие, которое могло изящностью поспорить с железной цистерной. -- Что-то около пяти тысяч шестисот,- сказал он наконец, изрядно поколотив прибор.-- Ради нас надеюсь, что это правильно. Мы перевалили через гребень и снова увидели весь восточный ледник и большую часть западного. А вот вершина и длинное ребро, подводящее к ней. Но сперва -- "Замок". Его можно было взять только с севера, а здесь нас Ожидала совершенно открытая стенка и внушающая невольное уважение пропасть: девятьсот метров отвеса до восточного ледника. К тому же было адски холодно. Надежные точки для страховки отсутствовали, как и на всех разведанных нами подходах к этой несносной горе. До сих пор мы даже в самые отчаянные минуты ухитрялись выжимать из себя горькие шуточки, но на этой стенке чувство юмора окончательно изменило нам. Сидя на макушке "Замка", мы изучали дальнейший путь. Выбор невелик. Либо мрачная и холодная северная стенка, либо южная сторона.-- скальный лабиринт с трещинами и ледовыми каминами, чересчур тесными, чтобы без возражений пропустить человеческое тело. В одной трещине, рассекающей глыбину шес- тиметровой ширины, мы застряли и выбрались лишь с большим трудом. Все же мы предпочитали южную сторону. Всякий раз, как нам делалось очень уж тошно, мы выходили по снегу к северной стенке и неизменно убеждались, что с ней лучше не связываться. Чем дальше, тем уже становился гребень. Вскоре мы очутились словно па лезвии ножа. А впереди, отделенная от нас двумя устрашающими "жандармами", торчала вершина -- элементарный снежный конус, который отсюда казался не выше какого-нибудь холмика в родной нашей Англии. Мы зарылись в снег и взвесили положение. Вид был потрясающий. Мы смотрели на ледники и снежные вершины, которых до нас, возможно, никто не видел, разве .что с самолета. На севере и на западе -- могучий хребет Гиндукуша и его южные отроги от перевала Анджуман. На ост-норд-ост -- великан-семнтысячник Тирадж Мир на границе Читрала. На юго-запад уходили горы, отделяющие Нуристан от Паньшира. Впрочем, наша собственная позиция производила на нас не менее грандиозное впечатление, чем вид. Если выпустить камень из левой руки, он упадет на ледник в Чамарской долине, из правой-- на восточный ледник Мир Самира. Хью проделал наглядный эксперимент: определив нашу высоту -- пять тысяч восемьсот двадцать пять метров,-- он уронил высотомер, и тот, лишь однажды задев стенку, приземлился в Чамарской долине. -- Чертова банка, -- мрачно молвил Хью. -- А, все равно от нее мало толку. Над нами, издавая унылые звуки, кружили альпийские галки. -- Надо решать,-- продолжал он,-- пойдем дальше или нет. И уж если идти, то выбрать правильный путь. Не то угробимся... Где-нибудь еще эти слова показались бы излишне драматичными. Здесь они прозвучали как голая констатация факта. -- Сколько, по-твоему, нужно, чтобы дойти до вершины? -- Часа четыре, если не сбавим темпа. Была половина второго, прошло девять часов, как мы начали восхождение. -- Значит, будем там в половине шестого. Четыре часа обратно до "Замка", еще двадцать минут до кулуара. В десять начнем спуск по льду. Думаешь, доберемся до лагеря в темноте? -- Остается только ночевать на гребне. Но мы не взяли спальных мешков. Вряд ли выдержим. Можно, конечно, попробовать, если хочешь... Был момент, когда мы сдуру чуть не решили идти дальше. Уж очень соблазнительно: до вершины каких-нибудь двести метров. Но потом, чуть не плача, сдались. Обескураженные, съели печенье и выпили холодный кофе. Спуск был ужасен. Теперь, когда нас не вдохновляла надеж- да взять вершину, мы вдруг ощутили, до какой степени устали. Впрочем, хотя силы и выдержка были на исходе, мы твердо решили соблюдать предельную осторожность. Здесь нет горноспасательной службы; даже вывиха достаточно, чтобы погубить обоих. Я поймал себя на том, что бормочу: "Смерть одного -- другому конец, смерть одного -- другому конец". Несмотря на дикую усталость, нас объединяло чувство нерушимого товарищества. В эти критические минуты сознание взаимной зависимости (вызванное, по-видимому, тем фактом, что мы были связаны одной веревкой и жизнь одного находилась буквально в руках другого) родило во мне небывалую привязанность к Хью, несносному чудаку, который затащил меня в такое место. Около шести мы, как и предсказывал Хью, достигли развилки под "Замком". Но дальше не стало легче. Дул сильнейший ветер, склон был залит отвратительным желтым светом заходящего солнца. Потом сгустились тучи, и начался буран. Ветер, завывая, хлестал нас снегом и градом. Ниже "Замка" мы сняли кошки, но вскоре пришлось снова привязать их. Так, с кошками, мы по одному спустились через выступ в кулуар на южном склоне. Это был не тот кулуар. Шестьдесят метров скользкого льда, и слишком широкий, чтобы можно было надежно опираться о стенки. Дважды мы снимали и опять привязывали кошки, чуть не плача от злости и проклиная замерзшие ремни. Хуже всего бы- ло то, что ветер с гребня врывался в кулуар, ослепляя нас снегом и швыряя большие камни. Один камень больно стукнул Хью в плечо. Я боялся, что он потеряет сознание. Желоб заканчивался ледяным камином. Я прокатился метров шесть на "пятой точке", пока Хью не остановил меня, натянув веревку. Сдуру я нес кошки привязанными на поясе, а потому ехал, сидя на них. Длинные шипы оставили мне на всю жизнь любопытные шрамы. Стемнело. На скальной стенке, снова покрывшейся ледяным панцирем, мы провели час, которого я никогда не забуду. Но вот мы, наконец, дома. "Дом" -- это всего-навсего уступ, где нас ожидали два спальных мешка, примус и немного еды; но именно сюда в пос^ ледние часы и были устремлены все наши, помыслы. Навстречу нам поднялась темная фигура. Чиркнула спичка и осветила знакомое лицо с бородавкой на лбу: Шир Мухаммед, самый нерадивый и нелюдимый из наших погонщиков, -- Я беспокоился за вас,-- сказал он,-- вот и пришел. Было девять; мы почти семнадцать часов находились на ногах и не могли произнести ни слова. Час спустя вскипели одновременно оба котелка; мы жадно пили чай и томатный суп. За этой тошнотворной смесью последовала банка варенья и снотворные таблетки, кото-* рые, судя по величине, были рассчитаны ско* рее на лошадей, чем на людей. -- Не люблю наркотических средств,-- пробурчал Хью, погружаясь в сон,-- но в дан* ных обстоятельствах это, пожалуй, оправдано. Мы проснулись около пяти. Моей первой мыслью было, что я лежу на операционном столе. Это заблуждение усилилось, ког^ да я увидел окровавленные руки Хью. Мои руки выглядели теперь так же страшно, как и его несколько дней назад. Одевание оказалось неожиданно сложной процедурой. Ши-ру Мухаммеду пришлось застегивать нам брюки. Не так-то просто для человека, который в жизни не имел дела с брючными пуговицами. Это был единственный раз, когда я видел его смеющимся. Потом он зашнуровал нам ботинки. К тому времени, как мы собрались, уступ превратился в горячую тарелку. Шир Мухаммед шел впереди. Несмотря на тяжелую ношу, он прыгал по склону, как козел. Скоро ему надоел наш похоронный темп, и он ушел от нас. У верхней кромки ледника Хью остановился и снял рюкзак. -- В чем дело? -- Веревка,-- прохрипел он. -- Я забыл веревку. Пойду за ней. Спорить было бесполезно. Он уже тащился вверх по склону. Я сам создал глупейший прецедент, когда ходил за оставленным карабином. Сразу за ледником на морене сидел Абдул Гхияз. Он разошелся с Широм Мухаммедом в скальном лабиринте и очень тревожился за нас. -- Где мистер Кэрлесс? -- Наверху. !-- Погиб? -- Нет, он придет. -- Вы взяли вершину? -- Нет. -- Почему мистер Кэрлесс не с вами? На языке знаков я с большим трудом убедил его, что Хью не пал жертвой моего честолюбия. В конце концов Абдул согласился нести мой рюкзак. Вот, наконец, и лагерь. Прошел час, два, а Хью не показывался. Мне стало не по себе, я ругал себя за то, что не подождал его на леднике. Трое погонщиков, сидя вокруг костра, на котором готовился какой-то грандиозный и загадочный обед в честь нашего возвращения, монотонно бормотали: -- Мистер Кэрлесс, мистер Кэрлесс, где мистер Кэрлесс? Наконец он пришел. Борода покрыта инеем, губы потрескались; короче говоря -- человек, переживший сокрушительный разгром. -- Где ты был? Мы с ума сошли от беспокойства! -- Я нашел веревку, -- сказал он. -- А потом уснул под камнем. Перевод Л. Жданова. Рисунки В. Медведева.