т найти разрешение самых общих, теоретических проблем своей науки. Но не только для геолога интересен Памир; его окаймленный снежными хребтами квадрат врезается клином в территорию Китая и Афганистана. Узкий афганский коридор и хребет Гиндукуша отделяют его от Индии. Памир - наш форпост в Средней Азии, вокруг него скрещиваются враждебные нам полити- ческие влияния. Уже давно столкнулись здесь в своем стремительном беге на восток царская Россия и Англия, видевшая в завоевании русскими Памира угрозу северным подступам к Индии. Еще в 1872 - 1873 годах состоялось соглашение, по которому сфера русского влияния распространялась на правый берег Пянджа, а сфера английского - на афганские владения на левом его берегу. При этом за исток Пянджа была ошибочно принята река Памир, а не Вахан-Дарья. Таким образом к Афганистану отошла большая область, часть Вахана, расположенная между этими двумя реками. Англия обязалась удерживать афганцев от вторжений на территорию, расположенную по правому берегу Пянджа. Однако соглашение не прекратило борьбы. Она продолжалась в скрытой форме. Началась своеобразная кадриль английских и русских экспедиций на Памир. Затем англичане "не сумели" сдержать рвущихся в бой афганцев и китайцев, которые заняли часть Южного Памира, создавая буфер между русскими владениями и Индией. Матерой английский контрразведчик полковник Янгхезбенд появился в 1890 году на Памире, намереваясь закрепить создавшееся положение. Царское правительство ответило трехлетней экспедицией полковника Ионова, прошедшего весь Памир до северных перевалов Гиндукуша и уничтожившего афганский отряд у озера Яшиль-Куль. Экспедиция закончилась постройкой поста Памирского (Мургаб), где остался казачий гарнизон. Для точного определения русско-афганской границы была создана англо- русская комиссия. И царский генерал Швейковский снова согласился на проведение границы по реке Памир, а не по Вахан-Дарье. После революции гражданская война на Памире продолжалась несколько лет. Контрреволюционные силы пользовались деньгами и оружием из-за рубежа. Красная армия одержала окончательную победу в 1921 году. С перевала Кызыл-Арт дорога идет по склону горы. Долина Маркан-Су - "Долина смерти" - раскрывается перед нами страшной каменистой пустыней, словно высохшее русло необъятно-широкой реки. Голые, зализанные давно исчезнувшими глетчерами красно-бурые склоны гор окаймляют ее. Щебень долины отливает бурыми и зеленоватыми тонами. Расцветкой она напоминает распластанную кожу гигантского удава. Вдали видны полуразвалившиеся стены, здания пограничной заставы. Погранзаставу на Маркан-Су пришлось сиять - слишком трудно было доставлять фураж. Долина ведет в Китай. Наши три машины, спускаясь в Маркан-Су, соблюдают боевую дистанцию. Пронзительный западный ветер, поднимая пыль, метет по до" лине. Если он усилится и перейдет в ураган, - мелкий щебень закружится в вихревой пляске. Каменные смерчи, пойдут по долине узкими конусами, грозя гибелью караванам и автомобилям. По Маркан-Су мы едем быстро - километров восемьдесят в час. Всем хочется скорее миновать это проклятое место. Вдали столбом крутится смерч. "Долина смерти" остается позади. Мы поднимаемся на маленький перевал. Перед нами в огромной пустынной котловине - темно-синяя ширь Кара-Куля. Скалистый полуостров вдается в большое озеро, разрезая его на две части. Грандиозный массив Курумды поднимает свою двуглавую вершину на высоту 6500 метров. В километре от озера - белое квадратное здание пограничной заставы. Мешки ячменя сложены бруствером перед входом и на углах стен. По стене ходит часовой. Перед погранзаставой - стоянка автомобилей. Несколько машин Памирстроя и Совсинь-торга отдыхают после трудного пути. На снежных вершинах загораются алые отсветы заходящего солнца. Я с трудом выхожу из автомобиля. Меня мучает приступ горной болезни. Жестокая головная боль, озноб, страшная слабость. Пульс 140. Я лежу на земле, укрытый кошмой, пока ставят палатки. Потом, не раздеваясь, забираюсь в спальный мешок. С трогательной заботливостью опытной няни ухаживает за мной завхоз нашей ошской базы. Он укутывает меня полушубком, дает воды. В полузабытьи слышу я, как разводят костры, готовят пищу. Затем лагерь стихает. В соседней палатке идет производственное совещание. Горбунов, Марковский и начальники отдельных партий обсуждают детали предстоящей работы. С трудом вылезаю из мешка и выползаю из палатки. Несмотря на болезнь, я заворожен изумительным зрелищем. В утреннем солнце золотятся снежные вершины гор, обступивших со всех сторон котловину, и синеет озеро Кара-Куль, таинственный Кара-Куль - обетованная земля Свена Гедина. Меня сажают в машину. Шофер включает скорость. Он тоже болен. Его треплет малярия и от высоты болит голова. Мы быстро минуем Маркан-Су, взбираемся на Кызыл-Арт и начинаем спуск по серпантинам. Шофер гонит машину. Она прыгает на ухабах, рессоры прогибаются, кузов тяжело оседает. При такой езде автомобиля хватит ненадолго. Бордоба... Я слезаю с машины и с трудом иду к казарме. Я захожу в комнату Ивченко, начальника заставы. Его нет дома, жена его недовольно смотрит на незнакомого путника. Но мне безразлично, желанный ли я гость или нет. Я а изнеможении валюсь на постель и засыпаю мертвым сном... IV. Жизнь в Бордобе. - Отряд Григорьева. - Возвращение Горбунова. - Приезд Шиянова и Каплана. - Караваном по Алайской долине и Терс-Агарскому ущелью. - Охота на кииков. - Мазарские Альпы. - Алтын-Мазар. Я живу в Бордобе, ожидая возвращения Горбунова из Мургаба. Моя палатка стоит возле лагеря одного из, отрядов нашей экспедиции. Григорьев, прораб отряда, студент Ленинградского вуза, каждое утро уезжает с одним из рабочих в очередной геологический маршрут. Он делает съемку южных склонов Заалайского хребта к востоку от Бордобы. Я частенько заглядываю на заставу и беседую с бойцами. Командир Черный, пышащий здоровьем, крепкий, загорелый, белозубый донбассовский забойщик, рассказывает о своей жизни, о работе в шахтах и у раскаленных печей в "горячем" цехе металлургического завода. - Тяжелая работа, - говорю я, - Тяжелая, - соглашается Черный. - Да на легкой я почитай что отродясь не бывал. И он улыбается - ослепительно и добродушно. Через три дня приезжает из Одна начальник заставы Ивченко. Ивченко - украинец, у него крепкий круглый череп, умные лукавые глаза. В его причудливо изогнутых губах таится веселая усмешка. Он работает на Памире с 1926 года и прекрасно знает местные условия. О чем бы он ни говорил - о своем детстве, о том, как он работал батраком у немки- колонистки, об охоте на кииков и архаров, о борьбе с басмаческими шайками, - рассказ его всегда сочен, красочен и щедро приправлен забористым украин- ским юмором. Ивченко - хороший хозяин. Он умело использует местные ресурсы. Прекрасно, по промысловому, поставлена у него охота на архаров, кииков, сурков. Его колбасная мастерская пользуется всепамирской славой. Из Алтын-Мазара приходит присланный за нами Гетье караван - три верблюда и одна вьючная лошадь. Караван привел узбек Елдаш, рабочий нашего отряда. С ним пришли два караванщика-киргиза. Елдаш - красивый парень, похожий на турка, с большими черными глазами на выкате и великолепными усами. Один из киргизов - пожилой, тихий человек, другой - молодой, веселый и озорной. Ивченко он не нравится. По его мнению, он раньше "ходил в басмачах". С Памира возвращается Н.П. Горбунов. Благодушно улыбаясь, он вылезает из машины. Его нос, опаленный солнцем и ветром, ярко багровеет. Из-за пазухи торчат головы трех жалобно пищащих гусенят, пойманных на озере Ранг-Куле. С увлечением рассказывает о том, как он ловил их, гоняясь за ними на складной резиновой лодке. Это редкие у нас индийские гуси. Они предназначены для Московского зоопарка. Вместе с Николаем Петровичем приезжает Марковский. Веселые голубые глазки блестят на его сожженном, облупившемся лице. Марковский уже не первый год в Средней Азии. Не одну тысячу километров сделал он верхом по горным перевалам и долинам Таджикистана, не один десяток ледников исходил в тяжелых башмаках альпиниста. Отряд Григорьева подчинен Марковскому. Марковский чувствует себя в Бордобе на положении гостеприимного хозяина. Он неизменно любезен я внимателен, хотя в душе мало нас уважает. Человечество делится для Марковского на две несколько неравные части: на геологов и негеологов. Смысл существования негеологов для него не совсем ясен. Ведутся нескончаемые разговоры на геологические темы. Для непосвященных в великую науку о строении земной коры эти раз. говоры непонятны: палеозой, мезозой, интрузии, магма, пегматитовые жилы.., 19 июля приезжает, наконец, Шиянов с радиостанцией. Широкоплечий, с почти классической фигурой атлета, с быстрыми, легкими движениями, он в несколько минут устанавливает свой "шустер" (маленькая палатка для высокогорных походов), раскладывает вещи, раздевается, умывается и сразу же как-то очень складно и хорошо входит в жизнь нашего лагеря. На следующий день Шиянов на небольшом холме над нашими палатками производит испытание радиостанции. Радиостанция имеет крупные недостатки. Термограф (указатель температуры) не действует, прибор не приспособлен Для перевозки караваном, не разбирается удобно на несколько частей. На большой высоте его очень трудно будет нести. Николай Петрович в широчайшем альпийском костюме сидит на земле, сложив ноги по-турецки, и разбирает детали радиостанции. Шиянов забивает в землю штыри для растяжек. На холм поднимается молодой человек в пальто и кепи. - Позвольте представиться, - говорит он. - Моя фамилия Каплан. Я кинооператор ленинградской фабрики "Россфильм" и иду с вами на пик Сталина. Наши физиономии невольно расплываются в улыбки, которые мы стараемся выдать за улыбки приветственные. Этот юноша меньше всего похож на опытного альпиниста. - А как у вас со снаряжением? - спрашиваем мы. - Все в порядке. В Оше получил полушубок и башмаки. - А палатка, спальный мешок, ледоруб, кошки, теплое белье, наконец хотя бы свитер? - Свитер? Хм... Свитер... Это егеровская фуфайка? Есть, как же, есть. Улыбки переходят в хохот. Шиянов в восторге делает заднее сальто. Каплан невозмутимо ждет дальнейшего развития событий. Оказывается, что у него всего 300 метров пленки. Вместо того чтобы создать захватывающий документальный фильм о восхождении на пик Сталина, Ленинградская фабрика решила делать в Хороге сюжетный памирский фильм, и для него Каплан должен был заснять на пике Сталина два эпизода. Однако лучше 300 метров, чем ничего. Мы коллективно снабжаем Каплана всем необходимым для похода. Он поедет с нами. Итак, бордобинское сиденье окончено. Наш отряд в сборе. Мы собираемся в поход по Алайской долине, к Алтын-Мазару и к леднику Федченко. Но не так-то просто тронуться в путь. Возле палаток сложен наш груз - вьючные ящики и вьючные сумы, распухшие до крайних пределов рюкзаки, спальные мешки, ящики с продовольствием, метеорологический самописец, киноаппарат, тренога, казаны, чайники, сковороды, полушубки. Мы выдергиваем стойки из палаток, и наши уютные двухместные домики мягко ложатся на землю складками брезента. Мы скатываем их в тугие, толстые валики, втискиваем в чехлы и Присоединяем к остальной поклаже. Караванщики с ироническим недоумением смотрят на эту груду вещей: неужели мы думаем, что все это уместится на двух верблюдах и одной вьючной лошади? Действительно, Гетье просчитался, прислав нам такой маленький караван. Неблагополучно и с верховыми лошадьми. Лошадь, купленная для Горбунова, захромала и выбыла из строя. На четырех человек остался только мой Федька, почтенный пожилой конь, который однако на пробных проездках показал полное отсутствие "аллюров". Выручает Марковский. Из отряда Григорьева он выделяет нам до Алтын- Мазара двух вьючных лошадей и молодого жеребчика Пионера под верх. Начинается погрузка каравана. Это - трудное и сложное дело, требующее большого искусства и многолетнего опыта. Прежде всего караванщики прикидывают груз на каждое животное. Груз этот распределяется на две равные по весу части. Один из караванщиков вводит верблюда между двумя половинами лежащего на земле груза. Верблюд пронзительно ревет. Караванщик дергает за веревку, привязанную к продетому в ноздри верблюда куску дерева, и неуклюжий "корабль пустыни" подгибает сначала передние, потом задние ноги и неохотно подставляет под груз натруженные мозоли своих горбов. Через его спину перекидывают аркан и затем вьючат вещи одновре- менно с двух сторон, притягивая их все время арканом. Когда животное завьючено, караванщики начинают изо всех сил растягивать вьюки в стороны, чтобы посмотреть, не ослабнут ли арканы. Будет хуже, если это случится в пути, и вьюк развалится. Сверх основных вьюков прикрепляются чайники, рюкзаки, всякая мелочь. Навьюченный верблюд с усилием встает. Его отводят в сторону и принимаются за следующего. Вьюки надо распределять так, чтобы они не стирали животному бока. Иначе можно за один день пути вывести верблюда или лошадь из строя. Эта нелегкая процедура осложняется своеобразной погрузочной дипломатией. Рабочие отряда Григорьева норовят нагрузить своих лошадей полегче и самые тяжелые и неудобные вещи навьючить на верблюда. Киргизы-караванщики стараются незаметно подсунуть рабочим Григорьева небольшие, но увесистые ящики с консервами. Елдаш, который был бы нам очень полезен в походе, заболел и остается в Бордобе. Николаю Петровичу надоедает погрузочная канитель, и он решает идти с Шияновым вперед. Мы уславливаемся, что они, пройдя примерно половину дневного перехода, будут нас ждать на тропе. Наконец все готово. Мы с Капланом закидываем за плечи винтовки и фотоаппараты, приторачиваем к седлам плащи и полушубки, и караван трогается в путь. Цивилизация, - дома, кровати, столы, шоссе, автомобили - остается позади. Впереди - приволье похода. Мы спускаемся в широкую каменистую долину, переходим в брод несколько рукавов обмелевшей реки и выходим на тропу. От Заалайского хребта в Алайскую долину выпирают чукуры - поросшие густой травой холмы древней морены. Тропа Бьется между ними. Она проложена с удивительным Искусством, эта тропа, ведущая в обход погранзаставы, на долины Маркан-Су в Алай. Она проходит от погранзаставы в каком-нибудь километре, но караван, идущий по ней, надежно скрыт в чукурах и с погранзаставы не виден. В 1932 году по этой тропе прорвался из Китая в Алай Аид-Мерек, один из отважнейших басмаческих курбашш. В Алае он думал найти поддержку местных киргизов; он нашел смерть в жестокой схватке с вышедшими за ним в погоню пограничниками. Зеленое море чукуров поглощает нас. - Караван наш затерялся в долине, словно иголка, - говорит Каплан. И действительно, только сейчас мы ощутили, как просторен и безграничен Алай. Верблюды и лошади кажутся игрушечными... И все же он движется вперед, этот маленький, игрушечный караван, оставляя за собой километр за километром. Мерно раскачиваясь, несут свой груз верблюды. За ними, пожевывая удила, идут вьючные лошади. Караванщик-киргиз тянет заунывную песню. На пригорках в позе внимательно наблюдающего часового стоят сурки. При нашем приближении они быстро ныряют в норы. Справа, отделенная от нас тридцатикилометровой долиной, встает красная каменистая гряда Алайского хребта. Слева - один за другим раскрываются снежные гиганты Заалая. Купаясь в лучах солнца, ослепительно блестят фирновые поля пика Ленина. Солнце... Палящее, сверкающее солнце Памира. Оно неизменно сопутствовало нам в течение всех восьмидесяти дней похода, расцвечивая мир яркими красками... Время от времени наш путь пересекают реки, стекающие с ледников Заалая. Тропа зигзагами спускается по береговому обрыву между высокими столбами выветрившихся песчаников. Красные от размытых пород потоки быстро текут по каменистым руслам. Караван переходит вброд разлившуюся на несколько рукавов реку и снова углубляется в чукуры. Мы идем без привала целый день: с груженым караваном нельзя делать привалов. Солнце уже склоняется к западу, а Горбунова и Шиянова все еще нет. Продолжаем путь до темноты. Нам кажется, что мы скоро выйдем из полосы чукуров на открытую часть Алайской долины и увидим там наших товарищей. Но это - наивное предположение неопытных путешественников. Чукуры тянутся один за другим, и мы снова чувствуем себя ничтожно-маленькими, игрушечными в этом беспредельном море зеленых холмов. Караванщики уже давно настаивают на ночлеге. Мы решаем остановиться. Я хочу вернуться на несколько десятков метров назад, где я видел хорошую ложбинку. Молодой караванщик внезапно начинает протестовать. Он ударяет ладонью по земле, указывая, что хочет остановиться именно здесь. Я повора- чиваю лошадь. Старик-киргиз, ведя в поводу верблюдов, идет за- нами. Но молодой садится на землю и что-то кричит. Я беру у него из рук повод вьючной лошади, которую он вел, и продолжаю путь. Караванщик остается один. Некоторое время он сидит на земле. Потом встает и идет за нами. Вскоре мы располагаемся на ночлег в небольшой ложбине. Караванщики разгружают верблюдов и лошадей, мы ставим палатки. Наступает ночь. Каплан укладывается, я остаюсь дежурить. Я лежу в душистой степной траве, прислушиваюсь к пофыркиванию лошадей, пасущихся рядом с лагерем, и смотрю в небо. Яркие созвездия медленно плывут к западу. Кажется, что ощущаешь плавное и стремительное вращение земного шара. Утром мы посылаем молодого киргиза в Бордобу с письмом к Марковскому и Ивченко. Отсутствие Горбунова и Шиянова тревожит нас. Кроме того караванщики уверяют, что у нас слишком мало арканов. Около полудня со стороны Бордобы показывается группа всадников. Даже в шестикратный Цейсс они кажутся маленькими жучками, медленно ползущими вдоль берега высохшего русла реки. Иногда они скрываются в чукурах, потом вновь появляются. Мы внимательно следим за ними в бинокль с вершины небольшого холма. Они постепенно приближаются, вырастают. Уже можно различить их силуэты. В это время с противоположной стороны неожиданно раздается голос Горбунова, и оба наши товарища появляются из-за поворота тропы. 0казывается, они прошли вчера слишком далеко вперед и ночевали в нескольких километрах от нашего лагеря. Без палаток и спальных мешков они здорово промерзли. Кроме того они голодны, как волки. Пока Горбунов и Шиянов насыщаются, бордобинская кавалькада приближается к нам. Ближние чукуры поглощают всадников, потом они появляются у лагеря - Марковский с рабочим Милеем и три красноармейца. Выступать в путь уже поздно, и мы делаем дневку. На другой день трогаемся дальше. Марковский решил проводить нас еще на два перехода. Горбунов, Марковский и я покидаем караван и едем верхами к югу, к ледникам Заалайского хребта. Едем без тропы, огибая один чукур за другим. Кое-где встречаются маленькие озерки, остатки бывших моренных озер. Местность понемногу повышается. Оглядываясь назад, мы видим уходящую вдаль застывшую мертвую зыбь чукуров, широкий простор Алайской долины и красноватую гряду Алайского хребта. Впереди возникает крутой вал больших камней - конечная морена одного из ледников пика Ленина. Горбунов и я спешиваемся и начинаем подъем. Двигаемся медленно - высота дает себя чувствовать. Через час мы, достигаем верхнего края морены. Перед нами раскрывается несколько километров дикого хаоса, нагромождение камней, валунов и торосов серого, грязного льда. Ледник выпирает из узкой, крутой долины, обрываясь вниз террасами в несколько ярусов. Анероид показывает высоту в 4 тысячи метров. Десять дней тому назад я на такой же высоте тяжело болел горной болезнью. Сегодня я смог одолеть довольно трудный подъем. Организм начинает приспособляться. Горбунов фотографирует, делает наброски ледника, сверяет с картой. Потом мы спускаемся вниз и возвращаемся к лошадям. Надо догонять караван. Мы едем по другой тропе, ближе к Заалайскому хребту. Лошади Горбунова и Марковского идут размашистой ровной рысью. Я пытаюсь поспеть за ними на моем Федьке. Этот старый и угрюмый конь - несомненный философ. Он исповедует пессимистический фатализм. Его мировоззрение можно выразить в краткой сентенции: "люди конечно народ подлый но их приходится слушаться". Федька позволяет себе иногда не большую браваду: когда я сажусь на него, он косит глазом скалит зубы. Однако это скорее привычный ритуал, чем настоящий протест. У Федьки неплохая "тропота" - нечто вроде быстрого походного шага. Но этим и исчерпывается репертуар его аллюров Рысь его невыносима и грозит седоку немедленным смещением почек. При переходе в галоп и в карьер поступательное движение как-то странно замедляется - Федька скачет больше вверх чем вперед. Час езды на Федьке - и у самого опытного ездока некоторые части тела начинают "скучать". А я, стараясь не от стать от Марковского и Горбунова, трясусь на нем уже целый день. И все же он прекрасен - этот верховой поход по Алаю. Воз дух напоен запахом полыни. Седой ковыль стелется под ногам) лошадей. Солнце садится в облака и пронизывает их снопам! своих лучей. Бледное золото заката заливает скалистую гряд: Алая. Она теряет свою тяжесть, свой рельеф, свою материальность. Она вычерчивается в небе воздушным, реющим контуром Вершины Заалая скрыты в тучах. Сквозь их пелену иногда прорывается часть отвесной стены или фирновое поле. Снег отражает закат, и горы кажутся изваянными из бледнорозового алебастра. Мы проезжаем мимо небольшого озерка, поросшего камышом Закатное небо отражается в нем, как в зеркале. Камыш кладет на розовую поверхность воды темные полосы тени. Солнце заходит. В вечернем небе загораются бледные звезды. Мы подъезжаем к реке. Уже стемнело. В оглушительном реве потока тонут наши голоса. Где-то здесь должен стоять лагерем наш караван. Едем вниз по руслу, всматриваясь в темноту. На том берег показывается сигнальный огонек. Кто-то размахивает фонарем Мы осторожно переправляемся через реку. Шесть палаток расставлены в два ряда. Сложенный штабели груз покрыт брезентом. В казане варится ужин. За палаткам" темными шерстистыми грудами лежат верблюды. Время от времени они тяжело и как бы обиженно вздыхают. Доносится мерный хруст - лошади жуют траву. И над всем этим - черный бapхaт неба, расшитый серебром созвездий... На второй день похода я решаю отдохнуть от федькиных аллюров. Мы идем пешком с Шияновым и Капланом. Шагаем за караваном с раннего утра и до темноты. Мы беседуем. Шиянов говорит о своей работе. . Шиянов - техник по испытанию самолетов. Конструкции и детали самолетов, методы их испытания, техника управления, особенности летчиков, случаи из летной практики - вот основные темы нашей беседы. Несколько меньше говорит Шиянов о спорте. О боксе, акробатике, лыжах, альпинизме. Каплан ведет ожесточенную и беспрерывную борьбу с караванщиками- киргизами. Утром ему надо следить за тем, чтобы его кинокамеру завьючили поверх других вещей и при этом не опрокинули и не повредили веревками. Вечером - чтобы ее осторожно сняли с верблюда, те ударив о землю. Днем - чтобы караванщики, время от времени "присаживающиеся" на верблюдов, не взгромоздились на нее. Камера была импортная. Сначала Каплан пытался объяснить это киргизам. Потом, поняв безнадежность своих попыток, он всякий раз, как караванщики брались за нее, просто кричал во все горло: - Франция! Германия! Франция! Германия! Эти непонятные слова возымели свое действие. Караванщики стали обращаться с камерой менее варварски, чем с другим багажом, а Каплана звали "Франсгерман". На третьи сутки мы разбили лагерь у Гумбез-Мазара, недалеко от киргизского кишлака. С утра мимо нас стали ездить киргизы из ближайших кишлаков. Оказывается, в Дараут-Кургане - съезд председателей сельсоветов и колхозов. Караванщики отказываются вести наш караван дальше. Мы Удивлены. Начинаются переговоры. Караванщики с жаром что-то рассказывают. Часто повторяется слово "арпа" - ячмень. К сожалению, никто из нас толком не понимает по-киргизски. Из кишлака приходят еще два киргиза и присоединяются к беседе с таким азартом, словно они кровно заинтересованы в деле. Не менее часа проходит в этом оригинальном споре, в котором стороны не понимают друг друга. Наконец один из караванщиков совершенно неожиданно вынимает из кармана письмо Гетье к Горбунову, которое сразу все разъясняет. Оказывается, группа Гетье не имела ячменя для расплаты за верблюдов. Наши караванщики были наняты не для нас, а для того, чтобы перевезти этот ячмень из Бордобы в Гумбез-Мазар. Елдаш, приведший в Бордобу наш караван, ни слова нам об этом не сказал. Мы были в полной уверенности, что караван прислан нам для перехода в Алтын-Мазар. Таким образом караванщики опять не получили ячменя за перевозку грузов Гетье и не знали, как мы будем с ними расплачиваться. Характерно, что записка Гетье была извлечена из кармана только после часового бесплодного словопрения. Впоследствии это повторялось не раз: очевидно, сказывалась непривычка кочевых киргизов к писаному и печатному слову. Положение создавалось довольно затруднительное. Киргизы явно потеряли к нам доверие. Если не удастся уговорить их идти дальше, мы застрянем со всем нашим грузом в Гумбез-Мазаре на неопределенное время. Горбунов сидит на земле, поджав под себя ноги, не торопясь ведет разговор, разъясняет, убеждает, уговаривает. Один из приехавших из кишлаков киргизов оказывается председателем колхоза, в котором состоят наши караванщики. Дело постепенно улаживается. Николай Петрович договаривается о цене и сроках расплаты. Нам приводят других верблюдов и других караванщиков. Рано утром Марковский и Милей седлают лошадей, расстаются с нами и пускаются в обратную дорогу. Они хотят за один переход отмахать 80 километров и к вечеру быть в Бордобе. Я незаметно подкидываю Марковскому в седельную сумку две банки сгущенного молока: суровый исследователь питает слабость к этому лакомству. Мы продолжаем наш путь по Алаю. Вскоре нам предстоит покинуть Алайскую долину и свернуть к югу в ущелье Терс-Агар, ведущее к Алтын-Мазару. Это нас радует. Однообразный пейзаж чукуров нам порядком надоел. Мы приближаемся к повороту. Но еще бесконечно долго мы огибаем подножье горы, за которой начинается Терс-Агарское ущелье. На холме стоит большой мазар, могила мусульманского святого - глиняная постройка правильной кубической формы без окон, с небольшими деревянными дверями. Стены и пол устланы коврами, снаружи мазар украшен черепами кииков и архаров и хвостами яков и лошадей, укрепленными на высоком древке. Тысячелетней древностью степных кочевий веет от этой суровой могилы, сторожащей простор Алая. Мы обогнули наконец подножье горы. Перед нами - ущелье Терс-Агара. Бурная Алтын-Дара течет нам навстречу. Река размыла в ущелье глубокий крутой, каменистый каньон. К вечеру мы находим прекрасное место для лагеря. Небольшой ручей впадает в Алтын-Дару. Возле него яркозеленым ковром вкрапилась в каменистое русло реки лужайка с сочной густой травой. На лужайке стоит одинокая юрта. Дымок костра стелется над нею. Раскидываем лагерь, разгружаем верблюдов и лошадей и с наслаждением смываем в ручье пыль дневного перехода. Потом идем знакомиться с обитателями юрты. Бойкий парнишка лет четырнадцати встречает нас у входа. Возле костра, разложенного посредине юрты, сидит его мать, высокая широкоплечая женщина с большой серьгой в ухе, и размешивает в казане похлебку. В стороне - молодая девушка, почти подросток, занята шитьем. Правильные черты лица, смущенный и суровый взгляд больших, темных, чуть раскосых глаз. Возле матери копошится четвертый член семьи - четырехлетний мальчик. Киргизские малыши с их загорелыми лицами и черными, как смородина, слегка раскосыми глазами удивительно занятны. Сбоку юрты сложены пожитки семьи - два небольших сундучка, стопка кошм и одеял, посуда. Острый запах бараньей шерсти и кумыса стоит в воздухе. Мы знакомимся. Один из сопровождающих нас красноармейцев, Абдурахманов, служит переводчиком. Хозяин юрты все лето пасет скот высоко в горах. Зимой семья живет в зимних глиняных кибитках, которые видны на другом берегу Алтын-Дары. Угощаем хозяйку и ребят шоколадом. Блестящая свинцовая бумага производит большее впечатление, чем маленькие коричневые квадратики, которые они видят впервые. На следующий день Горбунов и Шиянов уезжают вперед. Каплан и я идем с караваном. Медленно поднимаемся вверх по Терс-Агару. Ущелье становится все круче и живописнее. Справа и слева - снежные вершины, висячие ледники. Но мы все еще не избавились от чукуров. Подобно огромным злокачественн1ым опухолям вылезают они из всех боковых долин и загораживают перспективу. Через несколько часов мы видим забавную картину: Горбунов и Шиянов, раздевшись догола, в одних шляпах сидят у ручья и ковшами промывают шлих, ища золото. Лошади пасутся невдалеке. Каплан и я забираем их и уезжаем вперед, чтобы на перевале ждать Горбунова и Шиянова. Приближаемся к перевалу Терс-Агар. В небольшой, уютной ложбинке на "свежей зеленой траве мы решаем отдохнуть. Слезаем с лошадей. Ноги и спину ломит от долгого пути. Вдруг Каплан хватает меня за руку и кричит: - Смотрите - киик! Один, два, три, шесть! Я вглядываюсь в скалы на противоположном берегу реки. С большим трудом различаю несколько кииков, почти невидимых на фоне скал благодаря изумительной защитной окраске. Усталости как не бывало. Я хватаю винтовку, быстро перехожу реку в брод и поднимаюсь На склон. Я хочу стрелять, но киики исчезли. Я долго всматриваюсь в скалы и наконец вижу их на том же месте, где и раньше. Небольшая перемена в освещении сделала их невидимыми, хотя я значительно к ним приблизился. Ложусь, кладу винтовку на большой камень и тщательно выцеливаю одного киика, который едва заметен на скале. Выстрел. Смертельно раненное животное прыгает вверх и падает. И в тот же момент целое стадо, испуганное выстрелом, пускается вскачь вверх по осыпи, поднимая облако пыли. Кииков было гораздо больше, чем мы сумели разглядеть. Я поднимаюсь по склону. Над убитым кииком плавными кругами реет орел. Красивое животное с тонкими стройными ногами и изящной небольшой головой лежит неподвижно. Безжизненные глаза кажутся стеклянными. Пуля попала под переднюю лопатку и вышла через шею. Я волоку киика вниз. Горбунов, подошедший с Шияновым к месту нашей стоянки вскакивает на лошадь, переезжает реку и быстро поднимается мне навстречу. На берегу он искусно потрошит киика, затем мы приторачиваем его к седлу и продолжаем наш путь. Мы приближаемся к перевальной точке. Ущелье расширяется, подъем становится положе. Река все ленивее течет нам навстречу, образует заводи и повороты. Перевал представляет собою широкое седло. Справа из карового ледника вытекает водопад. Внизу он бифуркирует - разделяется на две части. Одна из Четыре огромные зубчатые вершины - Музджилга, Сандал, Шильбе и безыменная - вырастают из него, четко выделяясь на светлом вечернем небе. Слоистые снежные карнизы, грозя обвалами, нависают над снежными стенами. Холодно блестят ледяные отвесы, расчерченные следами лавин. Ниже, в фирновых ущельях, насыпаны ровные снежные конусы - сюда скатились лавины. Еще ниже, уже вперемежку со скалами и темной грязью морен, лепятся по крутым ущельям и кулуарам висячие ледники, серые, изорванные, рассеченные зияющими трещинами. Под ледниками обрывается вниз двухкилометровая темная стена скал, могучее основание горного массива. Широкая долина Муксу, разделяющая Заалай от Мазарских Альп, позволяет охватить их взором сразу - от подножья и до вершин. В этом сочетании высочайших горных хребтов с широкими плоскими долинами - особая, Памиру свойственная, грандиозность панорамы. Снега вершин алеют в лучах заходящего солнца, легкие, розовые, пронизанные солнечным светом облачка медленно плывут между их зубцами. Незыблемый покой гор охватывает нас. Мы теряем ощущение самих себя. Мы стоим неподвижно, в глубоком молчании. Солнце садится все ниже. Алые отблески покидают вершины и окрашивают небо над ними. Голубые тени вечера ложатся на снега вершин. Горы становятся холодными, суровыми, хмурыми. Левее Мазарских Альп синеют ущелья Саук-Сая, Коинды и Сельдары. Текущие по ним реки тех же наименований образуют своим слиянием Муксу. Саук-Сай берет начало в ледниках южного склона пика Ленина. Сельдара питается ледником Федченко. На языке ледника Федченко расположен первый лагерь нашего 29-го отряда - базовый лагерь. Туда лежит наш путь. Мы начинаем спуск по бесконечным зигзагам тропы. На высоте 3 300 метров, прижавшись к камням, трогательно приютилась маленькая березка. Скалы на спуске кое-где выглажены, словно отшлифованы. Это - работа глетчеров. Миллионы лет тому назад все три Ущелья - Саук-Сая, Коинды, Сельдара - и долина Муксу были заполнены ледниками. Следы шлифовки на скалах позволяют судить о громадной мощности этих древних глетчеров. Толщина ледяного пласта превышала километр. Языком называется нижняя часть ледника, обычно покрытая мореной. . . ...... Быстро темнеет. Далеко внизу в сгущающихся сумерках идет наш караван. На середине спуска Николай Петрович и Шиянов остаются ждать отстающего Каплана. Я иду вперед, догоняю караван и выбираю место для лагеря возле большой глиняной кибитки, где помещается база 37-го отряда нашей экспе- диции, строящего метеорологическую станцию на леднике Федченко. Установив палатки, я посылаю на перевал одного из трех сопровождающих нас красноармейцев. Через несколько времени приходят отставшие. Оказывается, Каплан, утомленный долгим переходом, решил спуститься с перевала верхом. По неопытности он не проверил подпруги и вскоре съехал с седлом через голову лошади. С большим трудом ему удалось снова надеть седло. Но конь его, молодой и норовистый Пионер, отказался продолжать спуск. Каплан тащил его изо всех сил за повод, - Пионер, упираясь, продолжал щипать скудную траву. Каплан зашел Пионеру в тыл и стал нахлестывать его. Конь начал отчаянно брыкаться. Два часа в полной темноте бился бедный кинооператор с упрямым конем, пока не явилось спасение в образе посланного мною красноармейца. Опытный в конских делах воин быстро укротил строптивца, и все трое бла- гополучно добрались до лагеря. Мы располагаемся на ночлег. Рано утром нас будит бодрый голос Николая Петровича: - Вставайте, мировая жратва готова! Неисчерпаемая энергия у этого человека! Он уже давно встал, приготовил радиостанцию для пробного испытания и успел кроме того нажарить большой казан каурдака. Николай Петрович любит иногда готовить, изобретая при этом самые необыкновенные и сложные комбинации блюд и приправ. Некоторые "варианты" вошли в летопись нашей экспедиции под его именем. Существовало, например, блюдо "беф а-ля Горбунов". Когда оно не удавалось, его называли "блеф а-ля Горбунов". Мы принимаемся за еду. Каурдак явно пересолен. Наши физиономии приобретают лукаво-ироническое выражение. Николай Петрович смущен. - Черт возьми, - говорит он, - очевидно, солили дважды: я и Мельник. Мельник - красноармеец, помогавший Николаю Петровичу в приготовлении каурдака. Алтын-Мазар радует глаз сочной яркозеленой растительностью: рощи березы и арчи, густые заросли низкорослой ивы. Среди деревьев разбросаны юрты киргизов и их зимние глиняные дома, называемые кибитками. Население кишлака насчитывает несколько десятков человек. С обрыва Терс-Агара стекает водопад. Он вращает колесо небольшой мельницы и питает арыки, орошающие луга Алтын-Мазара. Восточная часть оазиса поросла густым кустарником. На лугах и в кустарнике пасется скот - бараны, верблюды, яки, которых на Памире называют кутасами. Очень забавны телята кутасов - лупоглазые, с длинной, стоящей торчком редкой шерстью. Наш лагерь стоит рядом с базой 37-го отряда. Кроме трех палаток, в которых мы живем, мы установили тент. Под ним мы обедаем, работаем, читаем. Перед кибиткой 37-го отряда на большом лугу в деревянном квадрате изгороди - приборы метеорологической станции Среднеазиатского гидрометеорологического института. Наблюдатель Пронин со своим помощником помещается в маленькой комнатке в кибитке. Пронин живет в Алтын-Мазаре с ноября 1932 года. Он - страстный охотник, за зиму убил 22 киика. Очень доволен своим алтын-мазарским существованием, хочет оставаться еще на один год. Единственное, что его тяготит, - это полная оторванность от внешнего мира. За все время он не получил ни одного письма. За лугом с метеорологическими приборами - густые заросли кустов и широкое - в километр - галечное ложе Муксу. Река течет целой паутиной русел и водоворотов. Левый берег упирается в грандиозные отвесные скалы Мазарских Альп. Могучие снежные массивы Музджилги, Сандала и Шильбе, меняющиеся в цвете и оттенках с каждым часом дня, составляют величественный фон отрезанного от мира Алтын-Мазара. На другой день после нашего прихода Шиянов для проверки делает сборку метеорологического самописца, который предстоит установить на вершине пика Сталина. Обнаруживается, что при переходе по Алайской долине утеряны винты, необходимые для закрепления пропеллера. Это - большая неудача. Потеря винтов может задержать восхождение. Посылаем верхового в Лянч, где есть механическая мастерская, чтобы заказать там винты. В Алтын-Мазаре мы живем два дня, поджидая Розова, заведующего транспортом 37-го отряда. Он должен помочь нам своим опытом, своими людьми и лошадьми в очень трудной и опасной переправе через реки Саук-Сай и Сельдару, которые нам предстоит перейти, чтобы добраться до лагеря нашего отряда на языке ледника Федченко, V. Переправа через Саук-Сай и Сельдару. - В базовом лагере. - Работа подготовительной группы. - Гибель Николаева. Лошадь осторожно входит в реку. Буро-красный поток с оглушительным ревом несется по перекатам. Когда смотришь на воду - кажется, что лошадь пятится назад и берега быстро движутся вверх по течению. Кружится голова, и странное искушение - сползти с седла и отдаться на волю волнам - охватывает тебя. Надо смотреть поверх воды на противоположный берег, на серо-зеленую гальку широкой долины, на отвесы обрамляющих ее скал с причудливым узором изогнутых пластов породы. Тогда все становится на место: берега перестают двигаться, лошадь медленно идет наискось по течению через русло, и только стремительный поток буро-красной воды, бурля и волоча по дну большие камни, мчится мимо. Я повторяю заповеди Розова: не вставлять ноги глубоко в стремена, не ослаблять повод, если лошадь потеряет упор и поплывет - направлять ее наискось к берегу, если она начнет погружаться с головой - прыгать в воду вверх по течению и плыть, держась за стремя или за хвост. Ни в коем случае не расставаться с лошадью, иначе - гибель. Этим летом в Саук-Сае и Сельдаре потонуло четырнадцать человек. Лошадь переходит русло, приближается к берегу, выходит из воды на гальку, встряхивается. Караван идет дальше. Рев воды позади нас стихает, но вскоре такой же рев начинает доноситься спереди. Мы подходим ко второму руслу. Впереди на крепкой кашгарской лошади едет наш проводник, казак Колыбай, уже два года водящий по пер