роцессе уничтожения материального. Потом экстаз миновал, и Эмоциональный-Понимающий-Суть сообщил, что дело сделано, материальная структура, возникшая в мире, более не существует. И все стали ждать рождения новой идеи. В тот раз в мир пришел Создатель-Вселенных. Сам он назвал себя Верящим-Принявшим-Творца. Имя было вызывающим, как и сама эта идея, сразу отторгнутая сообществом. Верящий-Принявший-Творца не мог противопоставить себя гармонии мироздания, он вынужденно подчинялся законам природы, но ни во что не ставил законы общества, в котором имел честь существовать. Именно так - имел честь и был этой чести недостоин. "Вселенная была создана в момент ноль Высшей Силой, - таким было его кредо, отвергнутое практически всеми сознаниями, кроме разве что самых инфантильных, вроде Понимающего-Любящего-Всех. - Высшая Сила - это недоступная нам духовность, обладающая бесконечными возможностями. Сила, способная создавать миры. И создающая их. Наша Вселенная - не единственная. Духовные сущности - не единственно возможные виды разумных. И все создано Им. Просто Им, без дальнейшего определения. Имя Ему - Бог". Вдохновенный-Ищущий-Невозможного долго спорил с этой идеей. Он даже на недолгое время слился с Верящим-Принявшим-Творца в единую суть и понял неожиданно (к тому, казалось бы, не было никаких предпосылок), что самой большой загадкой мироздания было, осталось и будет всегда происхождение Вселенной. Что было до расширения? Что было до того, как возникло время? Что было до того, как сформировались естественные природные законы? Что существовало, когда сущности были неразумными? До рождения Верящего-Принявшего-Творца никто таких вопросов не задавал. Время есть последовательность событий, отмеренная мыслью, и движется оно от причины к следствию. Это закон. Время не идея, время - то, что движет идеи от прошлого к будущему. Время не могло возникнуть само по себе, потому что вне идей время не существовало, разве Верящему-Принявшему-Творца это было непонятно? Оказывается, нет. По его мнению, идея Вселенной появилась, когда возник из ментального хаоса Живущий-Рожденный-Первым. Разве он был Богом - в том понимании, в каком мыслил это существо Верящий-Принявший-Творца? Нет, Живущий-Рожденный-Первым был первой идеей, обозначившей начало расширения мира, и расширение поначалу питалось мыслями его и тех сутей, что он сам порождал. Но Верящий-Принявший-Творца сдаваться не собирался. "Как возник Живущий-Рожденный-Первым? - спросил он. - Кто создал идею жизни? Кто создал этот мир и его законы?" "Он же и создал - своим присутствием, - с некоторой досадой возражал Вдохновенный-Ищущий-Невозможного. - Суть рождает суть, таков закон природы". "А кто создал этот закон, и кто создал первую во Вселенной суть?" Вдохновенный-Ищущий-Невозможного так и не понял, что хотел доказать ему Верящий-Принявший-Творца. Идея Бога - существа, для которого не было даже второго определения имени, - выглядела нелепой, а нелепости были чужды сути Вдохновенного-Ищущего-Невозможного. "В Бога нужно просто поверить, - воззвал в конце концов Верящий-Принявший-Творца, уже почти вытолкнутый мысленным давлением Вдохновенного-Ищущего-Невозможного из единой духовной оболочки. - Если не поверить в Него, мы никогда не сможем познать Вселенную. Если все поверят в Него, сжатие мироздания прекратится и вновь начнется расширение!" Вдохновенный-Ищущий-Невозможного вытолкнул наконец Верящего-Принявшего-Творца из собственных мыслей - точнее, сам покинул общую для них оболочку и удовлетворенно ощутил себя в привычном мире, где Знающий-Видевший-Начало сразу и подбодрил его замечанием о том, что верить можно в любую нелепость, и доказывать что-либо нет никакой необходимости. Не нужно забывать, что сам Верящий-Принявший-Творца появился, как внелогичное мыслительное образование - после гибели непознаваемой материальной сущности. Бог не мог быть объективной сущностью, иначе Он наверняка проявил бы себя. Не существовало такой идеи, а сейчас, когда речь шла о том, уничтожать ли новую материальную структуру, идея Бога тем более ничем помочь не могла и лишь отвлекала общество от принятия решения. Вдохновенный-Ищущий-Невозможного ощущал исходивший от материального импульс разума и поражался тому, что никто, кроме него, не чувствовал этого. Уничтожение материального разума представлялось Вдохновенному-Ищущему-Невозможного кощунством, но и противостоять он уже не мог, поскольку дискуссию проиграл, и мнение общества стало на время исполнения приговора законом природы, равнозначным закону сохранения знания. Что он мог? Предупредить. Если материальное будет все-таки уничтожено, в мире появится новая, ни в каких дискуссиях не рожденная идея, вроде этого странного Верящего-Принявшего-Творца, а он, Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, перестанет существовать. Это печально. И это прекрасно. Он станет частью Идеального-Принимающего-Ушедших, он потеряет себя, найдет покой... Он не хотел этого! Он знал, что прав, а остальные не правы. Это... Это было невозможно! Это противоречило законам природы. Он в принципе не мог чувствовать того, что сейчас чувствовал. Он в принципе не мог думать о том, чтобы пойти наперекор общему мнению уже после завершения дискуссии. Но он так думал, так хотел и знал, что так будет! Нужно предупредить - и невозможное произойдет. Глава восьмая Он был Ариманом и думал, что сейчас это хорошо. Ему нужно было полное знание о собственном прошлом и о прошлом своих составляющих, и только память Аримана, сохранившаяся и даже пополнившаяся новыми впечатлениями, позволяла принимать решения, основательно продумывая причины и следствия. Нужно было торопиться, потому что в любой момент он мог стать кем-то другим - возможно, даже раввином, и тогда стал бы думать о Боге и своем пути к Нему. Возможно, это не только имело смысл, но даже могло стать целью существования, но не теперь, когда решение целиком зависело от информации, поступавшей от Вдохновенного-Ищущего-Невозможного. Ариман сдвинул все свои тела ближе к центру тверди и мысленно вознесся над ними, обняв каждого и соединив не только сознания, но и глубинные мысленные устремления. Он уже убедился в том, что только будучи Ариманом и только собрав мысли не менее восьми (а лучше всех десяти) тел, он мог почувствовать, ощутить, представить, и, возможно, даже понять ту духовную сущность, которая назвала себя Вдохновенным-Ищущим-Невозможного. Ариман сцепил двадцать своих ладоней. Все. Теперь хорошо. Миньян готов к разговору. "Со Всевышним", - это была сдвоенная мысль Пинхаса и Абрама, и Ариман отбросил ее в глубину подсознания, не желая сейчас спорить, по сути, с самим собой. - Ты слышишь меня? - спросил Ариман пустоту. Трудно говорить, не только не видя собеседника, не только не представляя, как он выглядит, но зная точно, что собеседник не выглядит никак и не может выглядеть, потому что это не материальное существо, а мысль. Идея, существующая сама по себе, сама по себе развивающаяся и вольно общающаяся с другими столь же независимыми идеями. - Ты слышишь меня? - повторил Ариман объединенной мыслью всех десяти своих частей и только после этого понял, что задал вопрос неправильно. Всемогущий-Ищущий-Невозможного не мог слышать. Скорее всего, в его лексиконе и слова такого не было - в духовных мирах, какими их представлял себе Ариман (наверняка примитивно, но понимание придет со временем), не было звуков, не существовало понятия о слухе и зрении, не могло быть запахов или осязания. Вдохновенный-Ищущий-Невозможного никогда не слышал пения птиц, не касался холодной ладонью теплого, согретого солнцем, камня, не видел заката на берегу Красного моря и наверняка не понял бы ничего, если бы он, Ариман, вернувшись в прошлое памятью Аркадия Винокура - своей, по сути, памятью, - принялся бы рассказывать о том, как пахнет розарий на углу улиц Штрауса и Бережкова в Юго-Восточном анклаве Москвы. Этот запах, казалось, начинал ощущаться еще на подлете, в воздухе, даже при закрытых окнах, даже в густом вечернем смоге, даже тогда, когда розарий закрывали от нечаянных напастей пластиковым колпаком, сквозь который растения глядели вверх, будто из тюремной камеры промежуточного режима, где по закону решетки заменялись гиберглассом, столь же прочным, как металл, но все-таки менее удручающим сознание заключенного. Что представлял собой мир Вдохновенного-Ищущего-Невозможного, если там не было ничего, что составляло радость жизни Аримана, когда он еще был Аркадием, и когда он уже стал собой там, где Ученые начали против него войну на уничтожение? Если прав Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, война это могла продолжиться и сейчас - с абсолютно непредсказуемыми последствиями. Если смысл существования этой разумной идеи был действительно в поиске невозможного, то вот оно, невозможное, - и пусть забирает, пусть поймет всю немыслимость для своего мира и улыбки Даэны, и жесткого взгляда Виктора, и тяжелого удара Влада, и пахнущих клеем пальчиков Натальи Раскиной, и высокого лба Генриха Подольского, и... "Отзовись, - чужая мысль дернулась, будто рыба, попавшая на крючок. - Я хочу ощутить тебя. Ты, назвавшийся Ариманом"... "Я здесь", - подумал Ариман, и десять его сутей повторили эти слова, надеясь на то, что они существуют не только в материальном, но и в духовном мире. "Здесь тебя нет, - прозвучала новая напряженная мысль. - Здесь тебя нет и быть не может. Материальная структура не способна излучать мысль - это противоречит законам природы". "Законы природы, - подумал Ариман. - Да, в твоем мире они другие, это понятно. Но не противоречишь ли ты сам себе? Я материален, и я мыслю. Ты понимаешь, что я материален, и ты говоришь со мной, значит, улавливаешь мою мысль. Как ты выглядишь? Кто ты? Мужчина? Женщина?" "Непонятно, - был ответ. - Последняя мысль - хаос". Пожалуй, вопросы действительно не имели смысла. Вдохновенный-Ищущий-Невозможного был обособленной мыслью, имевшей собственный разум, и способной развиваться во взаимодействии с другими мыслями, также разумными. На вопрос Аримана "Где эти мысли носились, в чьей голове?" не могло быть ответа, поскольку не существовало ни головы, ни мозга, ни иной материальной сущности, связанной с личностью Вдохновенного-Ищущего-Невозможного. Ариману показалось удивительным, что озадачены были даже Ормузд с Антармом - эти двое, прожившие жизнь в мире, где материя и дух физически равноправны, должны были быстрее разобраться в сущности сугубо нематериального создания. Но Ормузд не высказывал своего мнения на протяжении всего диалога с Вдохновенным-Ищущим-Невозможного, а Антарм находился в еще большем смятении, чем даже Абрам, для которого нематериальное однозначно связывалось лишь с божественным и было неотделимо от личности Создателя. "Ты - удивительное существо, - заявил Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, - и твой разум необходимо сохранить. Возможно, тебе даже удастся стать личностью в мире. Но твою материальную составляющую, по-видимому, все-таки придется уничтожить. Мне этого не хочется, но таково общее мнение". "Уничтожить?" - удивился Ариман и оглядел себя: десять человеческих фигур, стоявших на берегу реки. Что значит - уничтожить материю? Ариман не понимал этого, а Ормузд с Антармом, умевшие создавать материальное из духовного и превращать материю в дух, не добавляли понимания. В их мире из идеи дома можно было построить дом, а из идеи дерева создать дерево. Но не существовало закона природы, согласно которому идея человека могла бы уничтожить человека из плоти и крови. Чепуха. "Уничтожить, - подтвердил Вдохновенный-Ищущий-Невозможного. - И я буду наказан тоже, поскольку общаюсь с тобой уже после того, как решение принято". Оставалось принять эти слова на веру. Да и спорить было не с кем - чужая мысль исчезла из сознания Аримана, и он подумал: "Мне нужно отойти в тень. Мной должен стать Ормузд". Ормузд посмотрел Ариману в глаза - впечатление было таким, будто пересеклись два луча: луч света и луч тьмы. И мальчишка по имени Ормузд стал богом света Ормуздом, воплотившись в это естество всеми десятью телами. Он оглядел себя и остался доволен. Он знал, как поступить, чтобы собратья Вдохновенного-Ищущего-Невозможного не смогли причинить ему вреда. Странно, - подумал он, - что духовным сущностям чуждо понятие зла, причиняемого материальным созданиям. В этом мире наверняка есть разумная идея, воплотившая в себе все зло мира. Как ее называют? Наверное - Материя-Чуждая-Духу. Материя им чужда абсолютно. И ассоциируется с абсолютным злом. - Пусть твердь вырастет, - сказал себе Ормузд, и десять его тел раскинули руки, запрокинули головы, будто стали одной огромной антенной, сигналы которой были направлены в зенит, чтобы отразиться там в невидимой тверди воздуха и вернуться обратно, став твердью. Ничего не произошло. - Да будет так! - сказал Ормузд и понял, что в схватке с духовными потерпел первое поражение. Вдохновенный-Ищущий-Невозможного был прав, но предупреждение его запоздало: уничтожение материи в мире началось с того, что создать из хаоса новую материю стало невозможно. - Антарм! - позвал Ормузд. - Я не справляюсь один. - Ты не один, - отозвалась знакомая мысль. - Мы вместе. - Ты понимаешь меня, - продолжал Ормузд. - Сейчас ты - моя рука. Ты должен стать мной, иначе не справиться. Не уверен, что мы и вместе сумеем сделать то, что нужно. Тебе легко удавались воплощения идей в прошлой жизни? - Я знаю свое прошлое, как и ты - по воспоминаниям Аримана, - подумал Антарм. - Надеюсь, что это удавалось мне легко. Антарм оставил сознание в теле, опустившемся на колени, а Ормузду передал только ту часть себя, которая действительно могла помочь справиться с проблемой. - Пусть вырастет твердь! - воскликнул Ормузд, но в мире ничто не изменилось. Нет, изменилось - к худшему. Далекое солнце, стоявшее на полпути от горизонта к зениту, потускнело и съежилось, будто воздушный шар, в котором появилось отверстие. Ормузд сжался в клубок человеческих тел, соприкоснувшихся плечами, обнявших друг друга, прижавших друг к другу колени. На какое-то мгновение Ормузд (он ли? Скорее, какая-то из его частей - Ариман или Влад) ощутил острое и не вполне понятное ему желание, когда высокая и упругая грудь Даэны коснулась его спины. - Свет! - воскликнул Ормузд, привлекая все сохраненные в общем сознании силы. Гаснувшее солнце, будто услышав этот призыв, перестало сжиматься, мир застыл в оцепенении, и только тени под ногами почему-то, вопреки всем природным законам, начали двигаться сами по себе, то удлиняясь, то укорачиваясь, то перемещаясь по кругу. Странно было видеть это, но в следующее мгновение еще более странным показалось Ормузду, что солнце, созданный его желанием газовый шар, излучило вместо световой волны не вполне очевидную мысль. Это был вздох, перешедший в тихий стон, а стон оказался попыткой произнести слово - будто человек, приходивший в себя после долгой и, возможно, безнадежной болезни, пытался выразить очень простую мысль, но не мог, не получалось, потому что возвращение к жизни было мучительным и могло не закончиться никогда. - О-а-о...с-а-э-в-е... Тени метались под ногами, и Ормузд наконец понял, почему это происходило. Твердь сжималась, сквозь песок проступал мрак, будто капли черной крови. Мрак был пустотой, но казался вязким, ноги - сколько? две? восемь? все двадцать? - погрузились уже по щиколотку в поднимавшееся из мрака отсутствие. Ормузду казалось, что происходившее предопределено и сопротивление бесполезно - он был один в этом мире, и мир идей поглощал его. - О-з-а-а...с-э-в-е... От тверди отвалился кусок - к счастью, довольно далеко от места, где стоял Ормузд - и исчез во мраке, будто ушедшая ко дну корма разбитого судна. "Вдохновенный-Ищущий-Невозможного!" - воззвал Ормузд, обращаясь к врагу, поскольку в этом мире больше некого было молить о спасении. Часть его сущности, принадлежавшая Чухновскому и Абраму, а отчасти и Ариману, пыталась заставить сознание воззвать совсем к другой сущности, но Ормузд не мог произнести даже мысленно это слово, оно было противно его личному мировосприятию, и он отодвинул три свои части, буквально оторвав руки Аримана от рук Даэны. "Не мешай!" - приказал Ормузд, и, к счастью, никто из его частей не смог воспрепятствовать этому желанию. Не к Богу нужно было сейчас взывать, не к Свету, отдававшему себя во власть мрака, но единственно к тому, у кого еще можно было найти хоть какое-то понимание. "Вдохновенный-Ищущий-Невозможного! - думал Ормузд. - Помоги мне остаться собой. Я чужой в твоем мире, но я здесь. Я здесь не для того, чтобы уничтожить дух, обратив его в материю. Обратив в дух меня, вы, разумные, не приобретете ничего, кроме пустой, ниоткуда не взявшейся и, следовательно, никому не нужной идеи. Я здесь, и мы вместе должны понять - для чего"... Ормузд знал, что Вдохновенный-Ищущий-Невозможного понимает его: мысль наталкивалась на преграду, отражалась и падала опять, и так, подпрыгивая, будто мяч, в конце концов уходила в чье-то неподатливое сознание, а ответ... Ормузд неожиданно понял и мгновенно восхитился смелости Вдохновенного-Ищущего-Невозможного. - Э-о-т...с-э-в-е... - выводили солнечные лучи, обращаясь в звук. Это говорил Вдохновенный-Ищущий-Невозможного. Говорил не мыслью своей, а с помощью материального носителя. Чего он хотел? Показать, что действительно способен на невозможное? - С-э-в-е-э, - выводило солнце странную руладу, и Ормузду показалось, что это было слово "свет". Возможно, он ошибался, но важно было другое. Нематериальное существо, имевшее о материи, как о природной сущности, изначально враждебной духу, весьма смутное и примитивное представление, Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, тем не менее, управлял физическими процессами внутри звезды. Если так, то становилось понятно, почему идеи-родичи Вдохновенного-Ищущего-Невозможного хотят уничтожить Миньян даже не пытаясь договориться. Стал бы он, Ормузд, будучи на месте Минозиса, церемониться с вышедшей из повиновения идеей, если, конечно, вообразить, что такое в принципе возможно? Подумать только: неизвестно откуда явившаяся в мир идея войны, никому не принадлежавшая, не из чьей головы не исторгнутая, вдруг начинает диктовать условия, создает армии, начинает наступление на Калган... Первое, что сделали бы Ученые - созвали всех коллег, а cреди них отобрали бы лучших, способных создавать пушки из идей, и выступили единым фронтом против наваждения. - О-о-о... - вздохнуло солнце. - Хорошо? - переспросил Ормузд и получил мысленный ответ. "Это правда, - была мысль Вдохновенного-Ищущего-Невозможного. - Материя не может обладать разумом. Разум - это свойство идеи к саморазвитию. Я разумен, потому что суть мою составляет идея вдохновенного поиска невозможного. Идее этой много оборотов Вселенной. Я знаю, что идея вдохновения, ставшая моей сутью, возникла в дискуссии между Познающим-Желающим-Понять и Спокойным-Знающим-Реальное". Вдохновения, как самостоятельной мыслящей категории, тогда еще не существовало. Вдохновение было свойством мыслящих вступать в резонансные отношения, когда во время дискуссий процесс взаимопонимания ускорялся во много раз. Происходило это крайне редко, но резонанс рождал поистине великие идеи. Вдохновенный-Ищущий-Невозможного себя великим, конечно, не считал, но родившийся одновременно с ним Эмоциональный-Предвидящий-Будущее действительно был гениальной идеей. Именно он первым понял, что будущее предсказуемо. Именно он объявил, что Вселенная начнет сжиматься и в конце концов погибнет. Именно он призвал общество уничтожить разумную материю. "Как? - спросил Ормузд. - Каким образом идея, как бы она ни была мудра и организована, может уничтожить материю - разумную или нет, неважно?" "Слово, - сказал он себе. Это была не его мысль, так думал Пинхас Чухновский. - Слово способно убить, мне ли не знать этого? Слово, мысль, идея способны убить материю, причем только разумную. Скажи: "Твой брат предал твой народ. Твой брат виноват в гибели тысяч людей. Твой брат - негодяй". И ты больше не сможешь жить". Это произошло с одним из его предков, и не умея разбираться в воспоминаниях, ему лично не принадлежавших, Чухновский не вполне надежно определял даже место действия, не говоря о времени, да и имя, скорее всего, было не реальным, а созданным в воображении. А вспомнилось ему раннее утро в гетто. Высокие серые стены. Когда он был маленьким, стены казались ему кладкой замка барона Гельфеншталя, он играл с другом, и они шли на приступ, а потом, когда замок был взят, сверху им на головы сыпался мусор, и грозный голос Фейги звучал, как Глас Господень: "Уши порву! Негодники! Идите отсюда, спать не даете!" Когда он вырос, стены стали такими, какими были на самом деле - дому давно нужен был ремонт, но денег на это не было. И не будет. Не будет уже ничего, потому что Ицика убили, и маму тоже, а Шуля умерла от того, что не представляла, как будет жить после случившегося. Лица зверей, ворвавшихся в дом в прошлую субботу, и сейчас стояли перед глазами, но что самое страшное - теперь он знал, почему слуги пана Яривского выбрали именно их дом. Савва. Брат. Самый родной человек на свете. Господи, что может сделать с человеком любовь! Если бы Шуля не отвергла Савву... Не любила она его, что поделаешь. В прошлом году, помнится, Юзик, бедняга, наложил на себя руки из-за безответной любви к Хаве, и его все жалели, но и Хаву жалели тоже. Никто ей не сказал ни одного худого слова, а как она мучилась, как винила себя в этой смерти, хотя и знала: доведись сегодня Юзику признаться ей в своем чувстве, она сказала бы ему то же самое. Что иное могла она сказать? "Люблю", если не любишь? "Да", когда нет? И если бы Савва последовал за Юзиком, его бы поняли, его бы тоже пожалели, но он поступил иначе, пошел во дворец и сказал... нет, на людском языке это называется иначе, но язык не поворачивается, даже в мыслях будто останавливаются колесики, когда нужно не произнести даже, а подумать... Не сказал Савва, не сказал, а именно донес - на Ицика и на старую Фейгу, и значит, на Шулю свою любимую тоже, и, скорее всего, с Шулей, а не с ее семьей он хотел поквитаться. Да, собирали Шумахеры ягоды в панском парке, Боже, какое преступление! Многие так делали, и пока никто не попался, хотя сам пан знал - не подозревал, а наверняка знал, не дурак же вовсе, - что евреи забирают в его поместье неплохую долю урожая. Знал, но ничего не предпринимал, пока никто не был схвачен за руку. Никого бы и не схватили, если бы Савва не пошел во дворец и не донес - да, именно донес, буду повторять это опять и опять... И тогда пан сделал то, что и без того мог, но не собирался, не зверем он был, но его бы не поняли собственные слуги, и тогда он сказал... Шулю убило не слово, но и слово было причиной. "Еврейка! А ну, иди-ка сюда, ну-ка..." Ничего не сказано, и сказано все. Он бы и не знал, что всему виной его брат Савва, но нашелся добрый человек, сообщил, а он не поверил и сделал глупость - спросил у Станислава, панского егеря, все знавшего, но в погроме том не участвовавшего. Тот и сказал. И как теперь жить на свете? Воспоминание рассыпалось, и Ормузд отбросил его в пустоту, не рассчитывая на то, что Вдохновенный-Ищущий-Невозможного поймет хитросплетения человеческой мысли. Шар солнца откликнулся долгим звуком: - О-о-е-о-е... Что-то было сказано, подумано, но слово не прозвучало - в словаре Ормузда не было ни нужного понятия, ни аналога его. Ормузд мог только наблюдать, как истончался созданный им мир, как свет становился хрупким и разламывался на куски, между которыми проступал мрак - не материальный мрак пустоты, но полный мрак отсутствия. Твердь истончалась тоже, и Ормузд собрал себя на оставшемся пока в целости склоне невысокого холма, с которого стекала река. Впрочем, это уже и не река была, а ручей, вода выглядела почему-то тоже черной, будто мрачная мысль о смерти. - О-о-е... - печально выводило солнце. Ормузду показалось, что Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, не умея помочь, пытался хотя бы сочувствовать. Ормузд не представлял, что можно было сделать - он умел создавать миры из идей, но не тогда, когда идеи сопротивлялись и противопоставляли усилиям человека собственные волю, не поддававшуюся пониманию. - Позволь мне, - это была мысль Чухновского, стоявшего на коленях, пальцы его рук погрузились в песок, сыпавшийся во мрак, а взгляд блуждал, пытаясь различить в глубине несуществования одному ему понятные идеи. Ормузд позволил сознанию Чухновского возвыситься и охватить Миньян жестким куполом единоличной власти. - Абрам, - подумал Чухновский, не меняя позы и продолжая вглядываться во мрак. - Абрам, помоги мне. Нас десять, и это не случайно. Но среди нас две женщины, и это не случайно тоже. Только Творец может спасти нас. Помолимся, Абрам. Он не помнил слов молитвы и знал, что Абрам тоже их не помнит. Оба воспринимали прошлое лишь сквозь призму памяти Аримана - Аркадия Винокура, - и в этих воспоминаниях не было места молитвам. Аркадий помнил, как приходил в синагогу, помнил светлый холл и уютное помещение, но слов обращения к Богу он, конечно, помнить не мог, разве что проступали из подсознания контурами отрывки текстов, слышанных им издали, когда он однажды дожидался раввина, чтобы поговорить с ним о деле Подольского. Слова были Аркадию непонятны, но и Чухновскому они сейчас говорили не больше. Пустые слова, как скорлупа ореха, из которого вынули сердцевину. И все-таки Чухновский заговорил, а Абрам Подольский повторял его слова, придавая им еще более глубокий смысл. Молитва - единственное, что объединяло этих людей в их прежней жизни, и то, что объединяло их еврейских предков, и то, что было общим в жизни предков Генриха Подольского и частично даже Аркадия Винокура, никогда себя в евреях не числившего, но, видимо, имевшего какого-то еврейского предка, посещавшего синагогу, накладывавшего тфилин и произносившего "Шма, Исраэль", обращаясь к невидимому и зовущему Иерусалиму. Слова звучали вслух, хотя никто не раскрывал рта. Слова возникали в подсознании и пробуждали в застывшем свете, висевшем над твердью, колебательные процессы, которые вряд ли могли бы быть описаны в терминах привычной для Подольского и Раскиной физики. Слова звучали, и странное дело - солнце повторяло их, запаздывая на неощутимую для Чухновского долю мгновения. "Барух ата Адонай элохейну мелех а-олам..." "Амен"... И еще: "Амен". И еще восемь раз: "Амен". Блеск солнца ослепил, и Чухновский, стоявший с запрокинутой головой, зажмурился - зажмурились и остальные, поскольку находились под мысленным контролем главы Миньяна. Кванты света, будто мелкие камешки или песчинки, впивались в кожу и исчезали из материального мира, создавая мысли о сущем, странные идеи, проникавшие в мозг. Чухновский впитывал свет, исходивший, конечно, от Творца, и понимал его. Свет Создателя говорил с ним, как когда-то Бог говорил с Моисеем из огненного куста. Чухновский ощущал восторг, наполнявший его непреодолимой силой, передававшийся Абраму, с таким же восторгом внимавшему движениям мысли Творца, а потом поток Божественного откровения растекался еще на восемь ручьев, и еще восемь сознаний впитывали его, как губка впитывает влагу. Бог говорил с человеком, и слова его были понятны, потому что открывали истину. Глава девятая Принцип отработали давно, еще в те времена, когда в мире возник первый материальный артефакт. Именно тогда был открыт закон сохранения противоположностей, ставший основой для уничтожения материальных структур, иногда появлявшихся в мире. Погибшая идея неразумна, как неразумна материя. Погибшая идея непознаваема, как непознаваема материя. Погибшая идея может впитать в себя материальную суть, чуждую миру, и в результате исчезнут обе, ибо плюс и минус дает нуль, как сообщил Мыслящий-Считающий-Множества - едва ли не единственный, кто понимал, во что в конечном счете превращаются материальная суть и соединившаяся с ней погибшая идея. В Ничто? Если Ничто есть идея, то она должна обладать полным именем и существовать в мире, но тогда непонятно, чем Ничто отличается от того же Мыслящего-Считающего-Множества и от других идей и представлений. А если Ничто идеей не является, то в мире его действительно нет, но нет и вне мира, поскольку материальная его составляющая уничтожена взаимодействием с погибшей идеей. Где тогда существует Ничто? Нигде, - отвечал Мыслящий-Считающий-Множества. Допустим, - отвечали ему. Но и Нигде либо является идеей и должно существовать в мире, либо идеей не является и дожно быть материальной структурой, каковой, однако, быть не может. Своим современникам Мыслящий-Считающий-Множества так и не смог втолковать противоречивую суть открытого им закона природы. К счастью, жизненный цикл этой идеи оказался очень длительным - во время дискуссий Мыслящий-Считающий-Множества лишь набирался новых откровений и со временем обучился считать не только множества, но и то, что счету вообще не поддавалось - к примеру, размытые во Вселенной идеи добра и зла, настолько абстрактные и не вступавшие в контакты ни с кем, кроме как друг с другом, что все полагали: добро и зло есть непрерывный нравственный фон Вселенной, проникающий в каждую мысль, каждую идею, каждую даже непроявленную пока духовную структуру. Понимание пришло со временем, но Мыслящий-Считающий-Множества решился на эксперимент - и действительно уничтожил материальную структуру, соединив ее с абсолютно мертвой идеей Владения-Сохраняющего-Рабство. Идея эта погибла когда-то в дискуссии, которую вели предки Мыслящего-Считающего-Множества. Мертвая идея исчезла из мира, имя, конечно, осталось, но никто уже не понимал, что оно означало. Материя исчезла тоже. С тех пор этот метод использовался всякий раз, когда дискуссии нарушались чьим-нибудь эмоциональным призывом: "В мире появилось материальное!" Мертвых идей всегда было больше, чем необходимо для борьбы с материальными атаками, и со временем процесс стал настолько же рутинным, насколько рутинны праздненства, связанные с завершением очередного цикла вращения Вселенной. Сейчас, однако, все обстояло куда сложнее и потому для большинства идей - интереснее и притягательнее. Возникшая в мире материя была разумной. Материя, способная создавать идеи самостоятельно, была - это признали без дискуссии - опасна для мироздания, поскольку нарушала один из самых фундаментальных законов сохранения: закон сохранения разума. Но именно это обстоятельство и делало для многих сомнительной возможность того, что метод Мыслящего-Считающего-Множества окажется столь же действенным, как прежде. С другой стороны, у Вдохновенного-Ищущего-Невозможного появлялся шанс на то, что ему удастся спасти не только это странное существо, но - что куда важнее - принесенную им нелепую, но почему-то притягательную идею Бога, Всемогущего и Всеведущего. Именно эта идея подвигла Вдохновенного-Ищущего-Невозможного воззвать к Всемогущему-Управляющему-Вселенной. Он понимал, что делает это от отчаяния. Всемогущий-Управляющий-Вселенной родился около тысячи оборотов назад, когда Вдохновенный-Ищущий-Невозможного мало понимал в хитросплетениях отношений идей, тем более пожилых, не только много знавших, но и впитавших ментальную суть поверженных соперников. Но даже он, молодой и пылкий, действительно вдохновенный, не то что сейчас, понимал, насколько Всемогущий-Управляющий-Вселенной не соответствовал заявленной им сути. Что-то он действительно умел - гораздо больше того, кстати, что умели другие, с этим никто и спорить не собирался. Всемогущий-Управляющий-Вселенной был стар, его коренная идея возникла еще тогда, когда мир был невелик, а число разумных исчислялось единственным десятком. Он действительно мог на определенное время завладеть любой неокрепшей идеей и переиначить ее так, как ему в тот момент хотелось. Из-за этого молодые неокрепшие идеи редко допускалась в общие дискуссии, чтобы не подвергать их опасности оказаться во власти Всемогущего-Управляющего-Вселенной. Умел он еще косвенно влиять на будущее. Впрочем, это не было доказано - никто, даже Аналитик-Понимающий-Причины не сумел сопоставить многочисленные предсказания Всемогущего-Управляющего-Вселенной с тем, что впоследствии происходило в мире. Так он и жил, гордый, не признанный, и возможно, действительно всемогущий... К нему и обратился Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, когда понял, что сам не способен даже на то, чтобы замедлить исчезновение тверди, без которой разумное существо, назвавшее себя Миньяном (просто Миньяном без расширительного определения имени), не представляло себе существования ни в духовном мире, ни в своем собственном. Всемогущий-Управляющий-Вселенной знал, конечно, чего хотел Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, но желанию его не сочувствовал. "Я не понимаю тебя, - ответил он. - Мироздание движется к гибели, я делаю все, чтобы замедлить сжатие, а ты хочешь помешать этому и зовешь меня стать губителем, а не спасителем мира?" "Ты неправ, - возразил Вдохновенный-Ищущий-Невозможного. - Я могу доказать, что материальный Миньян - и только он! - спасет мир, нас с тобой и всех живущих. Более того, только Миньян способен спасти другие Вселенные, о которых мы с тобой ничего знать не можем, потому что эти миры не являются идеями, пусть даже не разумными. Такие Вселенные не существуют для нас". "Если их нет для нас, почему я должен вмешиваться? - удивился Всемогущий-Управляющий-Вселенной. - А если их нет, как они могут спасти нас с тобой?" "Ты всемогущ или нет? - спросил Вдохновенный-Ищущий-Невозможного. - Ты можешь сделать то, чего я прошу, и делом доказать, что я неправ, если я действительно заблуждаюсь. Если Миньян будет уничтожен, то вместе со мной, потому что я нашел невозможное, я не могу жить без своей находки. Ты не способен понять этого. Ведь умение, в том числе безграничное, не означает даже малейшей степени понимания"... Всемогущий-Управляющий-Вселенной пропустил эту мысль сквозь свое сознание и решил, что она заслуживает внимания. Сделать то, чего никто не может. Спасти разумную материю. Гибельно для мира? Но разве эта идея уже имеет свое имя? Всемогущий-Управляющий-Вселенной сконцентрировал себя в одну мысль, отобрал подаренные было другим идеи (идея скрытых от разума законов природы, например, - она только нарождалась, и Всемогущий-Управляющий-Вселенной подарил ее Познающему-Комбинирующему-Законы, но теперь чувствовал необходимость и этой мысли) и бросился на помощь тому, кого на самом деле не хотел признавать. "Отдай мне свою мысль, - воззвал к Миньяну Всемогущий-Управляющий-Вселенной, пользуясь каналом, уже созданным Вдохновенным-Ищущим-Невозможного. - Отдай мне мысль и стань тем, кем должен стать по моей воле. Я - Бог. Я всемогущ. Я управляю Вселенной". Всемогущий не очень понимал, как эта мысль могла повлиять на существование материи. Он и сам знал, что понимание не входит в число его способностей. Он - всемогущий, и он - может. Всемогущий-Управляющий-Вселенной и Вдохновенный-Ищущий-Невозможного говорили с Миньяном через раскаленный шар-звезду. То, что представлялось невозможным - обращение мысли в материю - удалось, и оба понимали, что удалось по единственной причине: Миньян помогал им, вытягивал материальную суть из мысли или, точнее, наделял материальную суть звезды мыслью, созданной ими. Бог говорил с Миньяном из раскаленного шара, и Миньян внимал словам Бога. "Только Я могу спасти тебя от гибели, Я - Бог". "Я слышу тебя, Господь, Творец Вселенной, я вижу тебя, я иду к тебе"... "Спасти тебя может только разум. Материальная суть тебя погубит. Она будет уничтожена". "Ты говоришь о золотом тельце, Господи? О том, что однажды уже мог погубить народ твой?" "Я говорю о теле твоем, о тверди, созданной тобой, о свете и тьме, о звезде, из которой я говорю с тобой, и которую ты тоже создал своим воображением"... "Не понимаю, Господи, воли твоей. Мысль моя - это прежде всего любовь к Тебе, стремление возвыситься до Тебя, слиться с Тобой"... Всемогущий-Управляющий-Вселенной уничтожал физическую структуру звезды, превращая атомы в излучение, излучение - в собственную мысль, он терял себя в этом процессе и понимал, что теряет безвозвратно, и сожалел о себе, и это не позволяло ему правильно оценить сказанное Миньяном. "Любовь", - сказал Миньян, обращаясь к Богу. Если это была идея, то новизна ее была абсолютной. "Любовь, - повторил Вдохновенный-Ищущий-Невозможного, и слово это прозвучало для Миньяна словом Творца, произнесенным из огненного шара. - Что есть любовь?" Миньян застыл, - так показалось Всемогущему-Управляющему-Вселенной, для которого исчезновение мысли было равнозначно исчезновению сути. Мгновение спустя Миньян возник вновь, но что-то в нем неуловимо изменилось. Это было то же материальное существо, но - другое. Другим стал поток мысли, и самая суть Миньяна стала иной, новой. "Любовь - это соединение. Это знание, понимание и жизнь. Жизнь рождается от любви, и разрушается жизнь тоже любовью. Любовь самодостаточна, потому что кроме нее нет ничего на свете. Мир сотворен Богом, и любовь к Нему придает смысл всему сущему - от мельчайшего, плавающего в океане моллюска до человека. Мужчины и женщины созданы Им, чтобы они любили не только Его, но и друг друга и в этой любви продолжили Его замысел. Без любви к Нему и любви Его к миру не было бы ничего во Вселенной - ни звезд, ни планет, ни ветра, ни рек, ни костров на лесной поляне, ни шепота заговорщиков, ни крика ужаса перед неминуемой гибелью. Без любви мужчины и женщины не было бы человечества, и не было бы ничего, человечеством созданного: колеса и плахи, чайных клиперов и атомных субмарин, преданности и предательства, счастья и кошмара. Любовь не позволила миру погибнуть, хотя она же, любовь, и ведет мир к гибели. И еще я люблю, когда над землей поднимается солнце, будто прожигает себе дорогу в фиолетовом туннеле неба"... Мысль Миньяна тянулась и тянулась, конца ей не было, и Вдохновенный-Ищущий-Невозможного не мог остановить этот поток. Ощущениям стало больно, боль разрывала, уничтожала суть Вдохновенного-Ищущего-Невозможного, замещала эту суть оболочками никогда не существовавших идей. Колесо? Плаха? Моллюск? Мужчина? Женщина? Клипер? Субмарина? Иной мир, иные сути. Правы те, кто решил, что разумную материю нужно уничтожить, иначе - гибель. "Остановись! - воззвал Бог к человеку из огненного шара. - Любовь... Является ли она стремлением к соединению противоположных идей? Мне знакомо это желание - необходимость найти пару для рожденной только что мысли. Вот пример: влияние нового знания на прежнее. Эта мысль нуждается в соединении с противоположной - о том, что старое знание не может стремиться к усложнению, поскольку в пределах мироздания его всегда дос