реннюю поверхность. Водрузив шляпу на голову, Йосеф скрестил руки на груди и сказал: - Нам нужно обсудить дальнейшие действия. - Мы трое, - тихо сказал И.Д.К., - сейчас единственные евреи в мире, кто может решать. Потому что мы первые, чей генетический аппарат читает сейчас Тору в том виде, в каком она была записана много тысяч лет назад. Не будем обсуждать - кем. Сейчас это не имеет значения. Согласны? Дина кивнула, глядя на И.Д.К., но воспринимая мир только слухом, глаза ее смотрели внутрь собственного сознания, она не понимала себя, но и она, и И.Д.К. знали уже, что еще минута - процесс перестройки закончится, и тогда... Йосеф, уже прошедший эту стадию самопознания, тоже кивнул и с неожиданной улыбкой заявил: - Я только сейчас понял Его замысел, и все те ошибки, что совершали и совершают наши мудрецы, читая Тору глазами и мыслью, а не генами. Однако я понимаю, что Мессия еще сам находится на более низком уровне понимания, и следовательно, его действия не могут быть полностью приняты еврейским народом... -...который, - продолжил И.Д.К., - тоже еще только-только осваивается с новым Кодом жизни. - Господа, - сказала Дина, - на каком языке мы разговариваем? - На языке, впечатанном в Код, - сказал И.Д.К. - В нем много арамейских слов, - подхватил Йосеф, - есть кое- что, перешедшее в иврит, но есть и слова, которых нет ни в иврите, ни в арамейском. Например, генетика, радиологический анализ, или, вот, вспомнил, - темпоральная переброска биоактивного материала по квантованным измерениям. - Попросту говоря, скачок во времени, - сказал И.Д.К. - Язык наш сейчас богаче нас самих, наверняка множество слов есть в запасе, и они будут проявляться в активном словаре по мере необходимости. - Ты думаешь, - Йосеф снял шляпу, но теперь не для того, чтобы протереть ее, он повертел шляпу в руках и точным неожиданным движением подбросил в воздух - шляпа описала дугу и легла на верхний крючок висевшей у входа вешалки, - ты думаешь, Элиягу, что переброска народа в конечную стадию чтения Кода сейчас не является необходимой? - Не является, - согласился И.Д.К. - Собственно, я думаю не о евреях, а о тех, остальных, кто не подвержен действию кодовой системы и кто смотрит сейчас на происходящее со стороны. И взгляд этот наверняка недобрый. - Ты оценивал, какая доля генетической информации ответственна за включение Кода? Если достаточно одного- единственного кодона... - Нет, недостаточно, информация сложна. К тому же, на земле есть народы, которые, совершенно очевидно, никогда не имели с евреями ничего общего. Индейцы, скажем, или эскимосы. - Вам не кажется, - вмешалась Дина, - что вся эта теория носит расистский характер? - Почему бы нам не выпить чаю? - благожелательно сказал Йосеф. - Пока ты будешь заваривать, успеешь сама разобраться в том, почему ты неправа. - Сейчас, - сказала Дина, даже не подумав, насколько противоестественно это предложение сугубо религиозного человека. Она заглянула в спальню, и удостоверившись, что Хаим еще не проснулся, вышла на кухню. - Я не уверен, что женщина не читает мысли, - задумчиво сказал Йосеф, - но тут уж... То, что ее муж не еврей, в корне меняет дело, и я просто обязан немедленно связаться с главными раввинами - Гусманом и Шапирой. - Наш Мессия не меньший еврей, чем мы, и ты, Йосеф, если подумаешь, я повторяю - если подумаешь, а не будешь держаться за догму Галахи, согласишься... - Твое рассуждение очевидно. Ты полагаешь, что евреем нужно считать любого человека, чей генетический аппарат отзывается на кодовое включение. Тогда и чистокровного агличанина нужно считать евреем, если его пра- какая-то там бабка в семнадцатом веке, дочь лорда и все такое, согрешила со слугой, в жилах которого была... - При чем здесь жилы? Но в целом так оно и есть. Ты не согласен? - Не согласен. Еврей - это религия. - Ты готов, Йосеф, сообщить раву Шапире о том, что наш Мессия немного гой? Ты представляешь последствия? - Представляю, - мрачно ответил Йосеф. - Вчера это меня бы не остановило. - А сегодня? - Ты знаешь, что сегодня я уже не тот, и не нужно меня раздражать! Я... Мысли, которые сейчас появляются, вчера просто не могли бы... - Какие мысли? - заинтересованно спросил И.Д.К. - У меня тоже за ночь возникли кое-какие новые соображения, и неплохо бы... Дина внесла поднос с чашками, и мужчины замолкли. В молчании сделали первый глоток. И.Д.К. видел лишь профиль Дины на фоне огромного окна салона, за которым утренние лучи солнца высвечивали ослепительно синее иерусалимское небо, стеной поднимавшееся над крышами. Ему захотелось протянуть руку и погладить Дину по спине, будто котенка, лишившегося мамы. Ощущение было и непонятным, и нелепым, И.Д.К. даже отодвинулся чуть-чуть, и желание ослабло, будто связано было с Диной по закону обратных квадратов. - Он так и не объявился, - сказала Дина. - Муж. - Мессия, - сказал Йосеф, отвечая этим словом сразу двоим: Дине, которой сказал, что нельзя больше относиться к Илье Кремеру как обычному человеку и нужно хотя бы на время, если не навсегда, примириться с этим, и И.Д.К. отвечая, признавая этим словом возможность явления Мессии, сына Давида и Ирины, еврея и русской. И.Д.К. и Дина оценили этот ответ - каждый по-своему. Больше никто не сказал ни слова, пока не допили чай. И.Д.К. решительно поставил чашку на поднос и сказал: - Поговорим. Мне кажется, что это необходимо. - Да, - сказала Дина, - генетическая программа перестройки у меня включилась полностью. - Почему ты так думаешь, Дина? - Я знаю. Ты тоже должен это знать. - Да, - сказал И.Д.К. Он действительно знал это. Дина повернулась к Йосефу. Тот машинально поправил на голове кипу и обеими руками пригладил бороду, будто хотел убедиться в том, что она еще существует. - Да, - сказал он, - я тоже знаю. И не устаю поражаться величию этого плана, созданного Творцом. - Послушайте, - начал И.Д.К., - меня со вчерашнего утра смущает одно обстоятельство. Собственно, "смущает" - это мягко сказано. Я все время об этом думаю: откуда взялся на стройке в квартале Каменец замшелый камень, на котором написано имя твоего, Дина, мужа? Я понимаю, что без него доказать, что Илья - Мессия, было бы очень трудно. Я и готовился к этому, но... - Я об этом даже не думала, - растерянно сказала Дина, -разве это не твоя работа? - Господь должен был дать знак, - пожал плечами Йосеф, - и он создал этот камень еще тогда, когда определил имя Мессии. Может быть, в те времена, когда он создавал первых людей... - Замечательная идея, - согласился И.Д.К. - Обе идеи замечательные, поскольку, сложенные вместе, они объявляют меня Творцом. Однако я более скромен, чем вам кажется. Камню действительно миллионы лет, так показал радиоуглеродный анализ, в раввинате люди далеко не столь доверчивы, как тебе, Дина, кажется. Они научены многочисленными историями с лжемессиями. Пробный камень был доказательством того, что к словам Мессии нужно отнестись серьезно. Следствие: тестовые фразы, предложенные Мессией, сработали, потому что люди уже готовы были их воспринять - они уже верили. И существование Камня было воспринято как совершенно естественное явление - о причине перестали думать. Все, кроме меня. - А разве нужно более надежное доказательство? - сказал Йосеф. - Я не создавал Камня и не мог это сделать, - терпеливо повторил И.Д.К. - В какой-то момент я понял, что он существует и где находится. Ну, хорошо, мар Йосеф, Камень, по-твоему, действительно создан Богом. Но как он оказался на стройке? Упал с неба? Появился из надпространства? Более того. Пока я не встретил Илью Кремера в коридоре твоей, Йосеф, ешивы, я не знал о его существовании, и у меня не было идеи предложить роль Мессии именно ему. Если надпись на Камне, откуда бы он ни взялся, была действительно сделана миллионы лет назад, то получается, что предопределены были и мои поступки, и поступки Мессии, и твои, Йосеф... - Почему тебя смущает предопределенность? Вы, нерелигиозные люди, не понимаете, что верите вы или нет, истина от этого не становится ни на шекель легче. Почему вас смущает ваша предопределенность, а моя - нет? Сейчас я должен бы быть в своей ешиве, которая в такой важный момент, как пришествие Мессии, осталась без своего рава, и я должен бы заботиться о своей семье, а я сижу тут с вами и буду с вами до конца, потому что такая мицва дана мне Им, я это знаю, я это чувствую, и я уверен, что Творец накажет меня, если я начну делать то, что лично мне кажется гораздо более необходимым, чем следовать за вами. - Хорошо... То, что смущает меня, тебе представляется естественным. А второй аспект ты понимаешь? Мессия - твой муж, Дина, - нормальный марионеточный диктатор. Не знающий, чего он хочет. - Нет, - резко сказал Йосеф. - Ты кощунствуешь. Если Бог выбрал этого человека, значит, ему известны его достоинства, необходимые для того, чтобы выполнить Его волю. - Тебе, Дина, эти достоинства тоже известны? - Нет... Илья никогда не был лидером. Он приспособленец. - Сейчас он Мессия, - сказал И.Д.К. - Но ведь мы все стали другими, и я, и ты... Илья тоже. Он стал... жестче. Раньше он не смог бы так - почти сутки находиться где-то и ни разу не позвонить, да, Господи, он же сейчас себе не принадлежит, я понимаю, и взять нас к себе, наверное, не может, но узнать, что с нами, как... Особенно после того, как мы перестали слышать друг друга... - Йосеф, может ли Мессия быть женат? Иметь детей? - Мессия может все, что угодно Творцу, - сказал Йосеф, прислушиваясь к чему-то в себе. Казалось, что он мысленно ведет спор с невидимым собеседником, его оторвали нелепым вопросом, он машинально ответил и, похоже, извинился перед невидимкой за то, что на мгновение отвлекся. - Дина, - сказал И.Д.К. - Ты заметила, что мы с тобой тоже перешли на этот псевдоарамейский язык? Мы начали говорить на нем и даже не заметили этого. - Да, - согласилась Дина. - Я и думаю на этом языке. - Я тоже. Значит, это было в генах. Почему? Разве генетическая память должна содержать язык? И еще... Ты хочешь есть? - Нет. От одной мысли о еде мне становится нехорошо. - И мне. Йосеф тоже ни к чему не притронулся, кроме чая, и я сначала решил, что он просто соблюдает кашрут, а теперь думаю, что и он перестал думать о еде. - Что ты хочешь сказать? - Организм перестроился, Дина. Вчера были первые реакции. Будто тестовые проверки - все ли в порядке, верно ли записаны коды, работает ли программа вообще после многих веков, когда она была законсервирована в нас. Отсюда - наша неожиданно явившаяся и исчезнувшая способность к телепортации, телекинезу, телепатии. Будто садишься за руль машины, которая всю зиму простояла в гараже, и определяешь, все ли в порядке. Включаешь подфарники, смотришь на уровень масла, проверяешь, мягко ли идет педаль тормоза... А потом все выключаешь и некоторое время сидишь спокойно, привыкая заново к водительскому креслу. И только после этого запускаешь двигатель... - У тебя есть машина? - слабо улыбнулась Дина. - Никогда не было. Я просто представляю. И вот еще... Когда двигатель начнет работать, и автомобиль наберет скорость... - Ты думаешь, мы опять сможем... - Не знаю. Может, все как-то сложится, и возникнет умение, о котором мы и не подозреваем... Погоди, Дина, не перебивай... С детьми все будет нормально. Они естественно примут свою силу, а мы... Я думаю, что многое уйдет в подсознание, мы будем пользоваться, не задумываясь, инстинктивно, как дергаем ногой, если ударить по коленке... - Только евреи? - Не думаю. Вероятно, первоначальный замысел был в полной ассимиляции евреев, передаче генетической информации всем людям на планете. В этом - я так думаю - был смысл гибели обоих Храмов и многовековой диаспоры. Но евреи сопротивлялись изо всех сил, и этих сил оказалось больше, чем, возможно, рассчитывала Тора. Евреи слишком буквально приняли текстовый слой Книги... Понимаешь, это нормальное противоречие, без которого нет развития. С одной стороны, евреи должны были полностью ассимилироваться, чтобы генетический аппарат стал общим для всех людей. С другой стороны, они ни в коем случае не должны были ассимилироваться, обязаны были сохранить себя, чтобы в неизменности донести до нужного момента текст Книги, не изменив в нем ни слова, ни буквы. Выход из противоречия - не быть евреем, оставаясь им. Я думаю... Тора должна была стать основой для других религий. Вместе с евреями должен был ассимилироваться иудаизм. Проникнуть во все иные конфессии духом своим, и главное - буквой. Главные включающие коды должны были перейти из текста Торы в тексты других священных, не подлежащих изменению, книг. - В Библию и Коран? - Да, наверняка в Новом завете и в Коране тоже есть кодовые обозначения, перешедшие из Торы. Но в индуизме их нет, и во множестве иных книг. Замысел не сработал до конца. Евреи слишком дорожили покинутой родиной. Они не желали ассимилироваться. - Но в Торе прямо сказано, что эта земля дана евреям, и они должны сюда вернуться... - Да, так написано словами. Чтобы сохранить у народа стимул. Стимул хранения текста. Он должен был быть подкреплен не только внутренним самоощущением, но и прямым указанием. А желание слиться со всем человечеством, желание нести людям... - ...Волю Его, - сказал Йосеф. Оказывается, он внимательно слушал разговор. - И для того, чтобы быть проводником этой воли, не всегда нужно знать, в чем она заключается. В каждой ситуации нужно уметь выбрать. Господь дал нам свободу воли... -...и ограничил ее шестьюстами тринадцатью заповедями, смысл большей части которых мне никто объяснить не смог, - сказал И.Д.К. - Смысл открыт лишь Творцу, а мы выполняем Его волю. - Будучи свободны проявлять свою. - О чем мы спорим? - сказала Дина. - Сейчас не время... - Нет, нет, Дина, - отмахнулся И.Д.К., заметив неожиданно, что с удовольствием произнес это имя. Он запнулся на мгновение, ему захотелось произнести его еще раз, будто имя тоже было кодом, ключом, открывшим в нем некую глубину, о существовании которой он не подозревал. Он повторил: - Нет, Дина, это важно, потому что на самом деле заповеди имели совершенно реальный и физический смысл. Конечно, можно часть из них объяснить общечеловеческой моралью, часть - традициями кочевого племени и условиями жизни. Но был более глубокий смысл, направленный на то именно, чтобы текст генетического Кода дошел до нас неискаженным. Иначе... Иначе чтение Кода и явление Мессии породило бы монстров. Понимаешь? - Ты неправ, - сказал Йосеф, - но сейчас действительно не время для теологического спора. Любой ученик моей ешивы смог бы объяснить тебе... - Мессия тоже? - Я должен гордиться тем, что он учился в "Ор леолам". Сожалею, что редко говорил с ним лично. - Это поправимо, - сказал И.Д.К., - теперь-то ты говоришь с ним постоянно. Брови Йосефа поползли вверх. - Что ты хочешь сказать? - Дина, начавшая перекладывать чашки на поднос, замерла. - Прислушайтесь к себе, - спокойно сказал И.Д.К. - Способности, о которых мы, возможно, не подозреваем еще, попросту перешли с осознаваемого уровня в подсознание. Мы с вами прекрасно знаем, что делает Мессия сейчас и что должны делать мы сами. - Что же? - напряженно сказала Дина. - Не нужно думать об этом. Не нужно вообще о чем бы то ни было думать. Закройте глаза, уйдите в себя, забудьте обо всем. И сделайте первое, что захотите сделать. Это и будет... - Желание Творца, совершенно верно, - подтвердил Йосеф. - Выход в духовный мир, так говорит Каббала. Они переглянулись и, не сговариваясь, встали. Вышли на середину салона. Повернулись к окну, щурясь от солнца, которое разбросало ослепительные блики на стекле, плитках пола и лицах. Дине показалось, что в спальне зашевелился в кроватке Хаим, она покачала головой, и все стихло - ребенок спал. Три человека стояли рядом, и трудно было придумать больший контраст - высокий и худощавый И.Д.К. в потрепанных джинсах и выгоревшей куртке, Йосеф Дари, черно-белый в своем костюме, будто овеществленный кадр старой киноленты, и Дина, стоявшая между ними, в короткой широкой юбчонке и - по контрасту - закрытой до шеи блузке, женщина, выглядевшая девочкой. Первым исчез Йосеф - должно быть, его духовный контакт с высшей силой оказался более прочным. Вторым - И.Д.К. На несколько мгновений Дина осталась одна, но не почувствовала этого, давая Хаиму и родителям четкие наставления и собираясь проследить за выполнением. Хаим сказал, не просыпаясь: "Хорошо, мамочка", а отец мысленно отвернулся - он не любил, когда ему приказывали. Дина улыбнулась и последовала за И.Д.К. Часть вторая. ШЕМОТ (ИМЕНА) Болело в голове. Он знал это точно, но не чувствовал. Он чувствовал, как пот стекает по лицу, и подгибаются ноги от усталости, но не знал, с ним ли это происходит. И еще ему казалось, что звезды на небе (Господи! миллиарды! их не могло быть столько...) перемещались с одних мест на другие, то приближаясь друг к другу, то расходясь в стороны, но уж этого быть не могло никак. Под ногами был песок пустыни, но он не видел своих ног, он только понимал, что если они подгибаются от усталости (почти сутки не останавливался даже на миг), то должны же они существовать не только в его воображении! Ни Дины, ни Йосефа не было рядом. Вообще никого не было до самого горизонта. Никого и ничего. Ни травинки, ни чахлого кустика. Впрочем, было довольно темно - даже миллиард звезд не способен дать столько света, сколько одна полная луна. Странно, что он не испытывал удивления - усталость, боль, холод, но удивления не было, потому что он знал: так и должно быть.. Он не помнил, испугался ли в тот момент, когда салон с низким журнальным столом, потрепанным диваном и телевизором исчез, и сразу дохнуло жаром будто из печи, а ноги оказались по щиколотку погружены в раскаленный песок. "Я не на Земле," - была первая связная мысль после долгих (скольких?) часов блужданий по песку, камням и скалам. Только сейчас он понял, что бродил, имея в виду определенную цель: нужно было непременно отыскать Дину и Йосефа. "Я не на Земле," - подумал он опять, доверяя очевидности. Совершенно чужое небо - прежде всего. Чужая тяжесть - он только сейчас понял, почему было вовсе не трудно перепрыгивать с валуна на валун. И еще: чужой воздух. Дышать было легко, кислорода хватало, но при каждом вдохе в ноздри проникал запах, который он не мог бы ни определить, ни описать, даже с помощью сравнений, потому что не мог ни вспомнить, ни придумать ничего похожего. Он стянул с себя куртку (давно надо бы, но ему даже эта элементарная мысль не приходила в голову), расстегнул до пояса рубашку. Жаркий язык лизнул тело. В кармане куртки он нащупал дискеты и подумал, что именно они - единственно нужные ему, - стали совершенно лишними. Компьютеров здесь нет, а программа все равно уже включилась полностью. Не было никакого смысла стоять на месте, но и идти, не зная цели, смысла тоже не было. Он бросил куртку на землю и опустился на нее, подогнув ноги. Сидеть было жестко, сквозь ткань чувствовались острые грани мелких камней. Кольнул страх - подобное чувство возникло у него, когда он спустился с борта "Боинга" на летное поле аэропорта Бен- Гуриона. Кончилась прежняя жизнь, началась новая, и было страшно. Но тогда он хотя бы знал, что с ним может произойти через час, день и даже месяц. Мог мысленно планировать. Сейчас он не знал ничего - даже того, в каком порту оказался. Единственное, что не позволяло немедленно впасть в панику - убежденность в жесткой логичности происходящего. Генетическая программа включена. Он стал таким, каким предполагали видеть человека те (тот?), кто создавал Код. Физические законы, к которым он привык, оказались нарушены? Возможно. Значит, нужно разобраться в физических законах, к которым он еще не привык. Если вчера он не очень-то и поражался, телепортируя себя на расстояние в несколько километров, то нужно понять, что между сантиметром и световым годом нет принципиальной разницы. Если можно перемещаться (в подпространстве?) на расстояние мизинца, то какой закон помешает сложить триллион мизинцев? В конце концов, "почему" - вовсе не первый вопрос, на который он должен непременно ответить. Важнее - зачем? Он не разбирался в астрономии настолько, чтобы по расположению звезд определить звездную систему или - тем более - отыскать Солнце, если оно вообще есть в этой Вселенной. Можно подождать несколько часов и рассчитать - вокруг какой точки обращается небесный свод, определить направление на полюс. И что это даст? Ему все равно, где здесь север, поскольку он не знает, что может на севере находиться. Он рассуждал так, будто ничего не изменилось в его организме. Изменилось все. Он стал другим. Каким - он не имел ни малейшего представления. Значит, и логика поведения должна быть иной. Какой? Это известно ей самой - логике, а не ему с его устаревшим образом мысли (кстати, почему, если изменился организм, мысль, процесс принятия решений остались на прежнем уровне?). Значит, нужно прекратить рассуждения и сделать первое, что придет в голову. Он закрыл глаза, опустил голову на грудь, сложил руки на коленях. Полностью расслабиться не удавалось, поза была неудобной. "Дина!" - позвал он. Ему послышался слабый ответ, но это была, конечно, игра воображения. Прошла минута, прежде чем он понял (и опять испугался), что острые камешки больше не мешают ему сидеть. Он открыл глаза и вскочил на ноги. Если бы он не отбежал метров на пять, то наверняка был бы смыт волной. Способность слышать вернулась через несколько секунд после способности видеть, и львиный рык падавшей водяной лавины настиг его, когда ноги увязли в глубоком и рыхлом пляжном песке. Наверняка это был океан, а не какое- нибудь небольшое море вроде Средиземного, хотя и там однажды он видел валы, бежавшие на берег подобно орде захватчиков, убежденных в полной безнаказанности. Он огляделся по сторонам, когда сердце перестало колотиться о ребра. Рубашка стала влажной от брызг, мелкие капельки падали на лицо, и, облизнув губы, он с удивлением обнаружил, что вода не соленая. Привкус у нее был, но вовсе не тот, какого можно было бы ждать от капли из океанского прибоя. Он постоял, заново привыкая к темноте, и начал различать уходившие в небытие ночи барханы, а присмотревшись, разглядел на пределе видимости очень слабые огоньки на горизонте или на чем-то, что служило горизонтом во тьме. Просто между мерцанием звезд и чернотой земли он углядел тонкую линию немерцавших огоньков. Может быть, если бы не грохот прибоя, он и услышал бы что-нибудь (голоса? рокот двигателей? молитву?). Он пошел на эти огни, повернувшись к океану спиной и ощущая легкое давление - от прибоя тянуло ветерком, влажным, прохладным и настойчивым. Ноги увязали в песке по щиколотку, песчинки перетирались внутри туфель, он снял обувь, оставшись в носках, почувствовал сквозь них жар тягучей сковороды и пошел быстрее, чтобы время соприкосновения с песком было как можно меньше. Только тогда он подумал, что куртка осталась где-то в пустыне, а в карманах - дискеты, единственное его достояние. Сожалеть было бессмысленно, он все равно не знал, за сколько десятков или тысяч километров от куртки он теперь находится. Собственно, он мог оказаться на другой планете - определиться по звездам он все равно не мог. Он уходил от океана и больше не делал попыток телепортировать себя куда-нибудь еще. Любую способность нужно использовать с умом, а на что он еще был теперь способен, знало лишь его подсознание, которому он не то, чтобы не доверял, но относился с опаской, привыкнув за сорок лет жизни поступать разумно и обдуманно. Через полчаса он устал вытягивать ноги из песка при каждом шаге. Он опустился на песок, принявший его как мягкая и удобная перина, нагретая специально для спокойного и теплого сна. Ему было хорошо, но спать он не собирался. Теплота и тишина, однако, засасывали, песок здесь не был так горяч и почему-то, пересыпаясь под пальцами, не оставлял песчинок. Будто сухая жидкость, - подумал он отстраненно. Он набрал песок в пригоршню и услышал тихий стон - или ему показалось? Песок стек между пальцев, оставив ощущение чего-то мягкого и пушистого. Он лежал, смотрел вверх, на звезды, и ему казалось, что он начинает понимать эту планету. Он не удивился - знал, что так и должно быть, знал даже - почему так быть должно. Йосеф сказал бы просто: ему открылись духовные миры. Творец наградил его знанием, потому что пришел срок. Но он всегда считал себя материалистом и логиком, и духовный мир для него был не менее материален, чем мир пирамид и электростанций. Если нечто существует, оно материально. Оно обладает массой, энергией, импульсом, и если это нечто сегодня представляется непознаваемым и нематериальным, то в свое время (через сто лет? тысячу? миллион?) возникнет потребность, будет найден способ... Разве духовная сущность Торы не стала в конце концов основой вполне и сугубо материалистического обоснования генетического смысла ее знаков? Нужно будет поспорить об этом с Йосефом, - подумал он. Мысль о том, что Йосефа еще нужно найти, эмоций не вызвала. Он подумал, что нужно встать и идти дальше, к огонькам, но еще глубже зарылся в песок. Барханчики шевелились у самого его лица, а когда в песок погрузились уши, он почему-то стал лучше слышать - и услышал множество голосов, среди которых выделялся голос матери, монотонно повторявший "ты пришел, ты пришел..." Этот голос он не мог спутать ни с каким иным, у матери был удивительный тембр, бархатно-оранжевый, раскалывающий любую мысль, чтобы проникнуть в нее и сделать своей, а потом вернуть обратно и тем самым убедить. "Ты пришел..." Он открыл рот, чтобы ответить, потому что подсознание подсказало ему слова, и песок немедленно просочился между губ, обволакивая десна подобно детской зубной пасте - такой же сладковатый и рыхло-тянучий. Пошевелив языком и распробовав песчинки на вкус, он решил, что эта пища вполне съедобна, и начал глотать, а потом понял, что в этом нет необходимости. Необходимости не было ни в чем, и эта мысль его успокоила. Он сделал глубокий вдох - последний, потому что вместо воздуха впустил в легкие все тот же мягкий песок, - и закрыл глаза, инстинктивно, хотя и понимал, что песок не причинит вреда. Ведь они - он и пустыня - стали единым целым, и это хорошо. Он закончил один свой путь, чтобы начать другой. x x x Во время одной из дискуссий в Институте истории Земли на Израиле-3 мне пришлось отвечать на вопрос: почему никто из тех, кто владел частью истины, не сумел познать ее целиком, и почему это сделал человек, даже в отдаленной степени не обладавший мудростью толкователей Торы. Все достаточно просто - не нужно усложнять. Понять истину можно только находясь вне ее. Понять назначение Книги можно было только, не считая Книгу самодостаточной, а включить ее в общий контекст познания человека как биологического, а не только социально-исторического существа. Что и сделал И.Д.К. Невозможно приблизиться к истине, если упорно идти по пути, ведущему мимо цели - именно так поступали талмудисты, трактуя Тору в неизменном с начала времен направлении. Они достигли в этом изумляющего совершенства, они отшлифовали этот алмаз до такой красоты, что его только и оставалось безоговорочно признать творением Высших сил. Искусство интерпретации в рамках избранной доктрины не имело себе равных. А нужно было в какой-то момент свернуть с пути. Решать обходную задачу. Талмудисты были на это неспособны, потому что подчинялись авторитетам. Я говорю это для того, чтобы приблизить читателя к понимаю последующих поступков И.Д.К. Современный читатель не всегда может понять логику действий человека, жившего в Израиле, СНГ, России или вообще на Земле в конце ХХ века по христианскому летоисчислению. Я прервал повествование, чтобы предупредить читателя: не нужно особенно вдумываться в нелогичность некоторых поступков И.Д.К. или иных персонажей. Непонимание - следствие разницы в ментальностях, а вовсе не моя небрежность как интерпретатора. x x x Он погрузился в песок целиком и стал планетой, узнав ее сразу и до конца. Он был одинок, насколько вообще может быть одиноким Хранилище. Заглянув в себя, он понял, что ни одна из трех миллионов душ, составивших его физическую сущность, не в состоянии помочь ему в разрешении проблемы, потому что все эти люди умерли более трех тысячелетий назад, и примерно тогда же прервалась их связь с миром. К какому результату может привести взаимодействие его сознания с духовным миром древнего египтянина или древнего финикийца? Это предстояло проверить, потому что ничего иного просто не оставалось. Загадку близкого и странного горизонта, загадку далеких и странных огоньков, загадку глубокого и странного неба, и еще множество нелепых и странных загадок он разрешил сразу, потому что стал тем вместилищем, где и содержались ответы. Горизонт был странен, потому что планета - он сам - была вовсе не шаром, а не очень правильным многогранником, напоминая скорее плохо отшлифованный алмаз. Огоньки были странными, потому что являли собой ни что иное, как главные цели жизней трех миллионов душ, составивших ныне его сущность. Он удивился, почему не понял этого сразу: это же так естественно - если у человека есть цель, то она подобна далекому огоньку, к которому стремишься, не всегда даже надеясь достигнуть. Загадка неба оказалась и вовсе элементарной, он мгновенно описал решение в терминах римановой геометрии, которую изучал когда-то в университете и, как полагал, забыл надежно и навсегда. Еще один огонек взлетел из песка, когда его личная цель, первая и настоятельная, четко оформилась в сознании. Найти Дину и Йосефа. Они наверняка тоже оказались в этом пространстве-времени, и наверняка их положение хуже, потому что Йосеф попробует разбираться в этом сугубо материальном мире с помощью идей Торы, а Дина, будучи женщиной, может запаниковать и безнадежно запутать ситуацию. О том, что его собственная уверенность была не более чем отражением его личного понимания мира, которое могло быть еще дальше от истины, чем представления Йосефа, основанные все же на логике Книги - генетического кода, собственно, и приведшего сюда всех троих, он в тот момент не подумал. Колея, в которой он двигался, постепенно сужалась, тормозя полет, ему казалось, что грани (именно на гранях, будто огни святого Эльма, скапливались огоньки-цели) взрезают пространство, как тупое лезкие нелегко взрезает тонкую, но скользкую материю. Не останавливаться! Потому что он должен достичь той горловины, что связывала сейчас его - планету - с пространственным мешком, в котором, перемешиваясь подобно молекулам в газовом пузыре, летали иные планеты, иные Хранилища. Быстрым движением мысли он оглядел собственные недра, но знания древних ничем не помогли. Он воспринял миллион советов - от рекомендаций по растапливанию розового масла до указаний по созданию блоков для транспортировки гранитных плит (исходивших от главного зодчего времен Аменхотепа II). Отмахнувшись от непрошенных советов, он понял, что никакое движение в колее не приведет его к выходу из топологической ловушки. А выбраться из колеи он не мог. x x x Когда на мгновение погас и снова зажегся свет, Дина почувствовала, будто ее обняли крепкие и властные руки, чье- то дыхание коснулось ее щеки, и чей-то голос, тихий и уверенный, сказал: - Не бойся. Она не испугалась. Слишком много было иных впечатлений - для страха просто не осталось места. Она почувствовала, как на руки льется теплая вода, и отдернула их, чтобы не замочить рукава. Вода вытекала из отверстия в белой стене, тянувшейся на сотни метров вправо и влево. Она стояла перед стеной, и рядом с ней - справа и слева - стояли женщины. Все они протягивали к стене руки и ловили тонкие водяные струи. Струй было множество, будто ряд питьевых фонтанчиков. Женщины погружали руки в эти тоненькие параболы, набирали полные пригоршни, умывались, некоторые пили эту воду, и лица их выражали восторг, даже экстаз, будто вода была либо живой, залечивавшей любые раны, особенно раны души, либо была вовсе не водой, но божественной жидкостью, приобщавшей к блаженству. Скосив глаза на свою соседку справа, Дина провела мокрыми ладонями по лицу - и не почувствовала ничего. Вода как вода, теплая, и наверно, очень соленая, если судить по тому, как натянулась кожа. Дина лизнула кончик пальца - да, соль. Женщина, стоявшая справа, была одета в длинное, до земли, фиолетовое шелковое платье, широкое в подоле, узкое в талии, легко обнимавшее красивую грудь и сходившееся на шее строгим стоячим воротником. Было ей на вид лет пятьдесят, может быть, чуть меньше. Посмотрев влево, Дина увидела молодую девушку лет восемнадцати в пляжном костюме тридцатых годов - наглухо закрытом не только от непотребных взглядов, но и от жаркого летнего воздуха. Она посмотрела вверх и увидела то, что ожидала - стена кончалась на уровне примерно ста метров, а выше лежало небо. Небо? Это было бесконечно глубокое сферическое зеркало. В самом зените уходило направо и налево отражение белой стены, но невозможно было оценить ее толщину, потому что расстояние до купола оставалось загадкой, которую было страшно разгадывать. Расстояние наверняка было огромным - сотни километров, тысячи? - потому что отражение мира представало картой, на которой невозможно было разглядеть не только отдельных людей, пусть даже в необычном ракурсе, но даже значительно более крупные предметы. Желтовато-зеленые материки (острова?) на зеленовато-синей подкладке океанов. Дина подумала, что если дать себе волю, она сейчас сорвется и помчится вверх, который тут же станет низом, и мир перевернется, и упав, она снова окажется в своем салоне в Ир- Ганим и даже не почувствует удара от падения по очень простой причине - во сне не бывает больно. И тогда она разбудит Хаима, потому что... Она впервые подумала о сыне, и ей стало страшно. x x x Покачнувшись, но все же устояв на ногах, Йосеф Дари подумал о том, что нужно немедленно возблагодарить Господа за чудесное спасение. Когда свет исчез, он решил было, что умер - настолько плотной была темнота, настолько беззвучной и, главное, непредставимо бесконечной. "Неужели так вот и уходят?" - мысль была очень четкой, она и заставила Йосефа поверить, что не все связи с миром реальности уже утеряны. Он обнаружил, что стоит на большой городской площади перед длинным приземистым зданием. Здание было синагогой, Йосеф не нуждался в логических умозаключениях, чтобы понять это. Прежде чем начать разбираться в ситуации, нужно было войти, отыскать рава, собрать миньян и вознести хвалу Всевышнему. Он шел, глядя прямо перед собой на портал Храма, но боковым зрением различал все же, что площадь вовсе не пуста, как показалось с первого взгляда. Группами в разных ее концах стояли люди, будто застыли по чьей-то команде. Одежды... Чего здесь только не было: хасидские халаты, черные костюмы и шляпы хабадников, полосатые накидки испанских евреев, лапсердаки из белорусского местечка, длиннополые платья женщин. Храм доминировал, но и другие строения, ограничивавшие площадь по периметру, выглядели далеко не хибарами: добротная каменная кладка в два этажа, без излишеств и определенного архитектурного стиля. Площадь была выложена гранитными плитками, на стыках между ними пробивалась трава. День был жарким, судя по блеклой голубизне неба. Сам же Йосеф не ощущал ни жары, ни холода, ни запахов, которые здесь непременно должны были присутствовать, ни звуков, без которых городская площадь была всего лишь замечательно написанной картиной. Он вступил под тень портика, едва не споткнувшись, потому что не заметил ступеньки. Двери были массивными - в два роста - и украшенными сложным орнаментом. Они были закрыты, но справа Йосеф увидел небольшую дверцу с бронзовым кольцом. Дверца была полуоткрыта, из нее выглядывала темнота. Помедлив, Йосеф вступил в эту темноту, и она сомкнулась, избавив глаза от необходимости вглядываться. Вместо зрения включился слух, и Йосеф услышал первый звук в этом мире - чье-то спокойное размеренное дыхание. Нужно было прочитать молитву, хотя бы для того, чтобы снова ощутить себя личностью, но он не решался заговорить вслух, а мысленная молитва - он опасался - не будет услышана. Голос, раздавшийся высоко под невидимым сводом, прервал его размышления. - Вот ты и пришел ко мне. Голос был спокойным и низким, с удивительным сочетанием тембров, делавшим каждое слово будто заключенным в рамку из полувздохов. Йосеф оглянулся, ожидая увидеть светлый прямоугольник дверцы - единственную оставшуюся связь с видимым миром, - но темнота была абсолютной, и он ни за что не смог бы определить, откуда пришел и куда отступать, если в том возникнет нужда. Он провел в ешиве больше четверти века, он знал Талмуд и хорошо - по мнению рава Штайнзальца - разбирался в Каббале. Каждый миг своей жизни - даже тогода, когда занимался любовью с женой Ханой - он был морально готов предстать перед Всевышним, перед светом Творца. Почему - мрак? Может быть, мои ощущения вывернулись наизнанку? - подумал он. Абсолютный свет и абсолютная тьма - проблема восприятия. Проблема абсолюта, проблема терминологии, философии - но не практического знания. Ясно одно - он поднялся на свой Синай. И нужно быть достойным. Бог говорит с ним не из облака, а из мрака, который тоже подобен облаку, потому что не позволяет воспринимать Творца глазами. Творец говорил с Моше, Творец говорил с пророками, не являя им своей видимой сути, время от времени дозволяя лицезреть не облик свой, но формы, придуманные им для того, чтобы лучше вопринимались произносимые им слова. Слово - сущность бытия. Слово закреплено в Книге. - Верно, - сказал голос, и Йосеф понял, что слово - это и не звук вовсе, не буквы, впечатанные и вписанные, или выбитые на скрижали. Слово - это мысль. - И еще имя, - сказал голос. Имя? - Подумай, - сказал голос. Бог был рядом. Бог явился не ярким светом, не пылающим кустом, но чернотой во мраке, пустотой в вакууме. Йосеф не мог ни говорить, ни думать - делать то или другое, или то и другое вместе в присутствии Творца было не кощунством, но простой бессмыслицей. - Где двое, что пришли с тобой? Нужно отвечать. Нужны мысли. Память. Йосеф, который ощущал единство с абсолютом и полное отсутствие всего земного, был мгновенно ввергнут в свою телесную оболочку, и ему стало больно. Больно памяти, потому что он позволил ей забыть о них, но он не знал, что они тоже пришли в этот мир. Он вспомнил последние мгновения перед своим уходом из квартиры в Ир-ганим. Илья и Дина стояли у окна и не смотрели на него, а потом он сразу оказался на площади перед Храмом и не смотрел по сторонам. Если они последовали за ним, то, может быть, сейчас тоже стоят рядом. - Их нет здесь. Йосефу показалось, что стало светлее - может ли стать светлее в полном мраке? Что-то, еще более темное, чем мрак, отдалялось, уходило, исчезало из мыслей. Творец больше не желал говорить с ним. Он не сумел понять Творца. Пережить это было невозможно. Сердце Йосефа перестало биться. Он умер. x x x Он ощущал свою массу как сердечную боль. Бы