оителями, возводили и уничтожали странные сооружения, ни к чему не приспособленные - разве что служившие доказательством причастности человека к природе этого мира. Среди них бродили и Ричард с Джоанной - старожилы! - объясняя растерявшимся (таких, впрочем, было немного) простые истины Саграбала. Истина первая: этот мир наш, и он нас принял. Истина вторая: в этом мире мы можем все. И третья истина, которая следовала из первых двух: мы еще не знаем своих в этом мире возможностей, и потому нужно быть очень осторожными. Предостережение казалось излишним - люди были осторожны, в том числе и те, кто на Земле имел характер агрессивный и даже злобный. Йосеф переместился на сотню километров в сторону поднимавшихся из-за горизонта гор, и И.Д.К. последовал за ним - оба прибегли к телепортации. Йосеф возник неподалеку, метрах в десяти, и И.Д.К. едва удержался от смеха - очень уж нелепо выглядел Илья Давидович, стоявший в воздухе будто на твердом полу и даже притоптывавший ногой в нетерпении; фалды пиджака болтались, туфли же выглядели полным анахронизмом. Почему-то именно сейчас И.Д.К. пришло в голову, что одежда, которая все еще была на них, стала даже не анахронизмом, а просто бессмыслицей. Стеснялся ли он своего тела? Нет, конечно, так же как ни в малейшей степени не стеснялся своих мыслей, обнаженных по природе своей, не прикрытых с некоторых пор одеждами лжи. Почему, обнажив мысли свои, они до сих пор инстинктивно противились следующему естественному шагу? И.Д.К. перестал думать об этом, потому что Йосеф сказал, всматриваясь в темное пятно далеко на горизонте: - Я не вижу деталей. Бросив себя на высокий холм, где, казалось, и находилось пятно, И.Д.К. обнаружил лишь густые заросли все той же травы- дорожки, которая в растерянности пошла волнами, не понимая, чего хочет И.Д.К., а он и сам не знал этого, но, осмотревшись, увидел все то же темное пятно - на фоне уходившего за горизонт леса. Пятно висело в воздухе и, похоже, едва заметно шевелилось. Это подтвердил и Йосеф, опустившийся рядом. Он предпочел преодолеть расстояние по воздуху и мысленно показал И.Д.К., как пятно изменяло свое положение по мере того, как Йосеф, раскинув руки, удерживал тело Мессии от падения и направлял его по прямой к цели, эфемерность которой стала ему быстро ясна. Теперь они поменялись ролями - И.Д.К., преодолевая неожиданный и странный приступ боязни высоты, бросил свое тело в воздух, а Йосеф исчез, чтобы в следующее (или - в то же самое?) мгновение возникнуть там, где, как они оба были уверены, находилось пятно. Пятно мерно, будто бурдюк толстого барана, колыхалось на полпути к горизонту. Примерившись и оценив расстояние (возможно, совершенно неправильно), И.Д.К. нырнул, телепортируясь, и сразу же вынырнул. Никуда. x x x У Мусы были свои соображения, которыми он не хотел пока ни с кем делиться. Скрывать свои мысли он не умел - точнее, ему казалось, что, если он старается о чем-то не думать, то окружающие сразу узнают об этом его намерении и из любопытства (а может, и по иным причинам) начинают копаться в глубине - в том, что И.Д.К. называет подсознанием. Ему это не нравилось. Но еще меньше Мусе нравилось, когда на него не обращали внимания, когда его мысли игнорировались; в этом, конечно, заключалось противоречие, и Муса разрешил его стандартным методом, многократно описанным в теории творчества, хотя, естественно, никаких книг подобного рода Муса не читал. Решение представлялось единственно верным. Впервые за много дней Мусе захотелось помолиться. Он и в той жизни далеко не всегда совершал намазы, а здесь, на Саграбале, и думать забыл об этом, да и не знал, как это делать - где Мекка, в какую сторону направлять мысленные призывы? Сейчас у него почему-то не возникло сомнений, Муса опустился на колени, собрав траву-дорожку в подобие коврика, повернулся в ту сторону, где, как он знал, И.Д.К. и Дина видели Стену имен, отыскал на этой несуществующей и, возможно, не существовавшей, Стене, имя Аллаха - он сам поместил это имя между землей и облаками так, чтобы удобнее было смотреть, не задирая головы, - сказал "О Аллах, всемилостивейший и всемогущий" и, услышав тихий полувздох- полустон, принял его за ответ. Последние сомнения исчезли. Муса знал теперь, что ему делать. Он не подумал о том, что решение его противоречит всем законам природы, даже если они созданы были самим Аллахом. x x x Бросившись будто с обрыва, Дина и оказалась там, куда можно попасть, нырнув в беспросветную глубину. Темнота. Тишина. И ощущение, будто в уши попала вода. И плывешь куда-то, не различая верха и низа. Невесомость? - Хаим! - позвала она, но мысль, как в вату, вонзилась в черноту и отразилась от нее, вернулась к своему истоку, и отразилась опять, и мгновение спустя только эта мысль и существовала во всей Вселенной, повторенная бесконечное число раз, свернувшаяся кольцом, кусавшая свой короткий хвост и уже не пытавшаяся вырваться. - Илюша! - позвала она, и этот призыв, как и предыдущий, обратился в собственную противоположность, никого ни к чему не призывая, и потому Дина поразилась, услышав ответ. Услышала? Ответ на свой призыв она ощутила жесткой преградой на пути, ударом о твердую поверхность - эта поверхность и была откликом, она означала: - Дина! Ты пришла ко мне! - Господи, Илюша! - возглас Дины тоже был подобен твердой грани, уперевшейся в броню и не способной продавить или разбить преграду. Что могли сделать две твердые поверхности в мире, где нет звуков, а существует лишь смысл, этими звуками передаваемый? - Илюша! Где ты, что с тобой? - Где? Я не задаю себе такого вопроса. Что со мной? Я в порядке, Дина, я вывел народ из Египта, а ты с Ильей проведешь людей через Синай. - Я с Ильей... - Не пугайся в мыслях своих. - Я виновата перед тобой, Илюша... - Не более, чем любой человек перед любым другим, Дина. - Ты знаешь?.. - Конечно. - Как? Где ты? - Дина, ты задаешь этот вопрос вторично. Правильно ли спрашивать, где свет? Где тьма? Где разум? Если ты хочешь знать, скажу: я видел вас всегда. Если ты спросишь - когда именно, то не получишь ответа, потому что "когда" имеет не больше смысла, чем "где". - Ты меня поражаешь, Илья... Ты другой. - Дина, я и не подозревал, что в тебе столько предрассудков. - Во мне? Я... - Именно в тебе. Йосеф, попав в аналогичную ситуацию, нашел и нужные слова, и нужные мысли. А ты мечешься - мне даже уследить за тобой трудно. - Я ничего не понимаю, Илюша, объясни. Замечательно, что ты жив и... - Почему ты решила, что я жив? - Но... - Дина, я умер в тот момент, когда тело мое перешло к Йосефу. Я - единственный среди миллиардов людей - не вернусь к жизни, когда настанет час воскрешения. Таков мой удел, и не спрашивай меня, нравится ли мне это. Не спрашивай меня, хорошо ли это. Не спрашивай вообще ни о чем, потому что на большинство вопросов я не смогу ответить. - Тебя... тебя можно увидеть? - Разве ты меня не видишь? - Я... Не глазами. - А разве Илью ты видишь глазами? Глазами вообще ничего нельзя увидеть - даже поверхность вещи, и ту не целиком. - Я ищу Хаима, Илюша. Нашего сына. - Знаю. - И знаешь, где он? - Где? Да, это легко. Когда? Вот вопрос. А есть еще - зачем? Почему? Как? - Андрей - это сын Ильи - видел Хаима и говорил с ним. - Знаю. Они совпали в координатах цели и смысла, но лишь на незначительный квант измерения причины. Изменились причины, и Хаим сейчас в других уже координатах цели, и... - Как мне найти Хаима? Илья, ты всегда был демагогом! Илья, ты отец, ты мой муж, и ты... - Дина, дай себе труд немного проплыть по течению. Волны смысла баюкают не хуже океанской зыби... И ты поймешь, почему не нужно искать Хаима. Почему не нужно искать кого бы то ни было вообще. - Илюша, я боюсь тебя. Ты стал другим. - Ты тоже, Дина. - Ты любил меня... - Есть и такое измерение. И мои координаты в нем далеки от твоих. Я мог бы показать тебе - насколько далеки. - Илюша, мы должны быть вместе... - Мы вместе. Мы - это ты, Илья, Людмила, я, Йосеф, Хаим, Андрей, Муса, Джоанна и Ричард. Нас десять - десять человек, составляющих Миньян. Мы вместе. Поэтому я и говорю тебе - не нужно искать Хаима. Ты не найдешь его там, где он есть, а искать там, куда он еще не пришел - бессмысленно. Мы вместе - и Хаим тоже. - Да, - сказала Дина. x x x В дальний лагерь Людмилу вызвала Джоанна. - Ох, кажется, началось, - добавила она. Людмила бросилась на зов Джоанны прямо сквозь плотное тело планеты, сквозь ее кору, мантию и раскаленное ядро (во всяком случае, мгновенная смена ощущений располагалась именно в такой последовательности). Дальний лагерь находился еще в стадии формирования. Ричард трудился, создавая, подобно джинну, дворцы по собственному вкусу. Больше всего эти сооружения были похожи на искаженные копии Вестминстерского аббатства - они были столь же монументально массивны и устремлены в небо. Это, конечно, не имело значения - внутри, как убедилась Людмила, заглянув в один из дворцов, было светло, даже светлее, чем снаружи; стены оставались прозрачными, если кому-нибудь из обитателей не приходило в голову уединиться, а на потолке сверкали тысячи звезд земного неба - вероятно, для создания у вновь прибывших комфортного ощущения близости к оставленной родине. Джоанна - сбросив платье, только сковывавшее движения, она стала похожа на постаревшую Венеру с полотна Тициана - сидела на своеобразном пуфике, который для нее соорудила трава- дорожка, а перед ней стоял, глядя вдаль, нелепого вида оборванец - мужчина лет сорока, в широкополой помятой шляпе, завернутый, будто в саван, в серую накидку, возраст которой, судя по многочисленным потертостям и прорехам, был наверняка больше, чем возраст хозяина. Человек был бос и переминался с ноги на ногу, хотя трава-дорожка успела уже разобраться в его желаниях и создала под ногами подобие толстого коврика. - Вот, - сказала Джоанна. - Это Армандо Лопец, испанец, вяло отрицающий наличие какой бы то ни было связи с евреями. Родился в тысяча триста шестидесятом году после Рождества Христова, а умер... когда ты умер, сеньор Лопец? - Я уже говорил госпоже, - мысленный голос Лопеца оказался звучным как слегка надтреснутый колокол, - что был убит на улице цмрюльников в Мадриде, когда было мне сорок три года. - Где же ты был все это время? - задала Людмила невольный вопрос, совершенно лишний, поскольку ответ был ей известен. Лопец пожал плечами. - Меня заколол убийца, я почувствовал ужасную боль, и сердце остановилось. Я взлетел и увидел сверху самого себя, я лежал на камнях, и кровь текла из раны в груди... - А если без натуралистических подробностей? - спросила Джоанна. - Я понял, что умер, - продолжал испанец, - и понял, что покинул свое мертвое тело. И я отправился на небеса, к престолу Господнему... - Слушай, - сказала Джоанна Людмиле, - это очень интересно. - Нет, - подумала Людмила, обращаясь к испанцу, - не рассказывай, лучше покажи. Лопец покачал головой, гдядя в глаза Людмиле, но нужные образы возникли сами, вызванные воспоминаниями, о которых Лопец и не подозревал. Он оказался в Чистилище. Это был огромный плоский мир с крышей, на которой проступали странные, плохо различимые узоры. Откуда-то капала вода, и Лопец ловил ее, открыв рот. Он был один, но ему не было страшно, потому что самое страшное уже произошло - он умер, он это знал, а в загробном мире нет ни боли, ни наказаний. Разве что он попадет в Ад. Он ждал своей очереди быть судимым и осужденным. Он просто ждал - бездумно, как статуя Командора в поэме о доне Хуане. - Посмотри на небо, - услышал он голос и решил, что с ним говорит Бог. Бог-отец? Или Бог-сын? А может, Дух святой? Лопец всмотрелся в небесные узоры и понял, что это - карта. Карта неведомой страны Эльдорадо, о которой он много слышал и куда стремился попасть во время своих морских экспедиций. Но попадал он обычно не в страну мечты, а на Западный берег черной Африки, где однажды едва не погиб, пронзенный отравленной стрелой, выжил чудом, с морем пришлось расстаться, и Лопец был уверен, что доживет до старости, лет до пятидесяти наверняка - разве сравнить опасности столицы с тайнами и страхами мира туземцев? Не повезло. Он поведал о своей жизни Духу, говорившему с ним, он даже не пытался скрыть прегрешений - совратил малолетнюю Инессу, и она удавилась, а еще убил своего врага Альфонсо Кохидора - ножом в спину, а что оставалось делать, Лопец мог потерять корабль, и фрахт, и кучу заработанных честной торговлей денег. Были грехи помельче - он уже год не посещал свою мать, слышал, что она бедствует в Севилье, но у него не было времени отправиться туда самому, он посылал деньги с доверенными людьми, но мать не получала их, доверенные люди оказывались на поверку обычными ворами. - Все не то, - брюзгливо отозвался Дух, - ты не говоришь о главном. Лопец неожиданно оказался заключен в клетку с прочными прутьями, и хотя он знал, видел, понимал, что решетка вовсе не металлическая, а сделана из его же, Лопеца, покаянных мыслей, она не становилась из-за этого ни менее прочной, ни более гибкой. Он не пытался выйти наружу, да снаружи и не было ничего - равнина, желтовато-сизая, гладкая как лысый череп. Ему хотелось женщину, и с этим желанием он неожиданно для себя прибыл на Саграбал - в самый центр нового поселения. - Его увидел Ричард, - пояснила Людмиле Джоанна, - когда Лопец пристал к девушке... Испанец протянул руки вперед и неожиданно упал на колени, подумав: "Я воскрес!" - Может быть, есть и другие воскресшие? - спросила Людмила. - А мы просто еще не знаем об этом? - Мы не задавались подобным вопросом, - сказала Джоанна. - Было достаточно забот с приемом прибывающих с Земли. Ричард, слышавший каждое слово, вмешался: - Осмотримся, дамы? Думаю, проблема решится просто. Она, действительно, решилась просто, но кто знал это - тогда? x x x В измерении, которое И.Д.К. назвал измерением совести, Муса чувствовал себя на удивление комфортно. Страха не было, но было волнение, совершенно для Мусы непривычное. И.Д.К., если бы он в тот момент подумал о Мусе, определил бы это ощущение, как нетерпение творчества. Передвигаться в измерении совести можно лишь по течению - от высокого уровня сознания к более низкому. Эти тонкости физической структуры Мусе были неведомы, он лежал - так ему казалось - на зыбкой волне, и мысль его колебалась от "я отвечаю за все" к стандартному "да провалитесь вы, и пусть мне будет хорошо". Оттолкнувшись, Муса выпал в трехмерное пространство, пронизанное четвертым измерением - временем. В пространстве Муса ошибся ненамного, во времени - чуть больше, но по всем четырем координатам относительная погрешность не превысила трех-четырех процентов, вполне допустимая погрешность для непросчитанного, проведенного интуитивно, эксперимента... Было жарко - гораздо жарче, чем ожидал Муса. Судя по растрескавшейся почве, с неба не капало по меньшей мере полгода. Именно здесь, сейчас, а не в двадцатом веке, живут настоящие евреи. Именно им и сейчас он объяснит суть предназначения человека. Так примерно думал Муса - он был уверен, что попал в Иудею времен Второго храма. Какой-то город (неужели Иерусалим?) был виден в северной стороне, и Муса побрел к людям, не очень понимая, как среди Иудейских гор оказалась похожая на Араву пустыня. Пройдя, по его оценке, километра полтора, он приблизился к городским постройкам - ближе всего к нему оказалась длинная и высокая стена какого-то сооружения, в стене была открыта дверь, куда Муса и вошел просто для того, чтобы хоть немного побыть в тени. В ту же секунду ему захотелось выскочить обратно: лучше погибнуть от жары, чем от вони, мух и заунывного пения. Однако человек, который выводил невыносимо нудные рулады, уже увидел пришельца, Муса замешкался (по правде говоря, он испугался, потому что в руке у мужчины был большой острый нож) и, не сумев совладать с мгновенным столбняком, оказался вовлеченным в события, к которым вовсе не считал себя подготовленным. - О боги! - сказал мужчина. - Вы не позволили мне это! Мужчина говорил по-арабски, и Муса ответил ему на том же языке: - Я пришел с миром. Мне нужен кров. Я голоден. Мужчина, казалось, не слышал. Он повторял свое "вы не позволили мне", и Муса сделал несколько шагов вперед. Он находился в открытом дворике сооружения, скорее всего, предназначенного для отправления какого-то религиозного культа. Посреди дворика стояли два заляпанных кровью и грязью идола, а перед мужчиной лежало мертвое тело мальчика лет пятнадцати. И еще - навоз, трупный запах и мухи. Странные вещи делает с человеком страх, особенно если это ощущение непривычно. Муса не привык к страху. Он не знал, что страх может заставить бежать сломя голову, даже если опасность не очень-то велика. И может заставить идти навстречу явной гибели, потому что, достигнув какого-то, трудно установимого, предела, страх лишает человека способности правильно оценивать ситуацию. Муса просто не мог заставить себя повернуться спиной к человеку с ножом. Оставалось одно - идти вперед, что он и сделал. Мужчина уронил нож, упал на колени и завопил: - Боги не приняли жертву! Боги вернули мне сына! Может, так оно и было? Некий житель Мекки Абд аль-Муталлиб приносил богам в жертву собственного младшего сына Абдаллаха, поскольку в свое время дал обет: если родятся десять сыновей, одного обязательно пожертвую. Почему бы и нет - я породил, я и убью. Сыновья не возражали, даже сам приговоренный: воля отца - закон. И повел Абд аль-Муталлиб сына своего Абдаллаха к идолам Исафа и Найлы, на задний двор храма Каабы. И принес богам жертву, страдая всей душой. Но боги решили, что негоже лишать человека сына. Как иначе мог Абд аль-Муталлиб объяснить то, что произошло? Кровь еще капала с кончика ножа, когда открылась дверь в задней стене и явился юноша, почти обнаженный, похожий на Абдаллаха взглядом и осанкой. И сказал посланец богов: - Я пришел с миром! Слова эти пролились бальзамом на истерзанное сердце отца, и Абд аль-Муталлиб, не сходя с места, дал новый обет: принять посланца богов как собственного сына Абдаллаха, ибо означает это имя - "раб божий". А богам принести иную жертву. И чтобы не впасть в гордыню, Абд аль-Муталлиб решил: пусть назовет жертву прорицательница из Хиджаза, что в Ясрибе. И было так. Десять верблюдов, - сказала прорицательница, - а если окажется мало, то еще и еще десять. Пока боги не скажут: довольно. Муса, обросший уже бородой, вынужденный следить за каждым своим словом и жестом, проклинал себя за непродуманность действий (поддался эмоциям, не посоветовался ни с И.Д.К., ни с Йосефом), но понимал, что сделать ничего нельзя, он и не хотел уходить сейчас, и нужно было жить по законам курайшитов, а какие там законы в шестом веке, да еще в Аравийской пустыне, в Мекке, вовсе еще не священной? Мусе казалось, что иссушающая жара выпарила из него все способности, он не мог, хотя и мучительно желал этого, вернуться в серую синеву Саграбала, и даже родная Газа, казавшаяся сейчас красивейшим местом во всех временах, была недоступна - как ни молил Аллаха Муса, как ни напрягал все уровни разума, подвластные его сознанию, сделать он ничего не мог. Он пришел сюда. Он остался здесь. Он ошибся. И нет пути назад. Нет пути. Он был виноват перед Йосефом - почему-то именно эта вина казалась Мусе самой значительной. Братья приняли рассказ отца на веру, и могло ли быть иначе? Фатима, жена Абд аль-Муталлиба, лишь на третий день преодолела внутреннюю неприязнь к посланцу богов и поцеловала Мусу в лоб, отчего ему почему-то захотелось плакать. А потом привели в жертвенный загон храма Каабы десять верблюдов, и гадатель Хубал метал стрелы, и жребий пал на Мусу, и он понял, в чем был смысл жертвы, принесенной им во славу Аллаха, и закрыл глаза, чтобы ничего больше не видеть, но Абд аль-Муталлиб велел привести еще десять верблюдов, и снова стрелы указали на Мусу, а потом еще и еще... Он едва держался на ногах, тем более, что наступил полдень, и в загоне было невыносимо душно и зловонно. Сто верблюдов терлись друг о друга боками, когда гадатель провозгласил "боги говорят: хватит!" На пире Муса сидел по правую руку от отца своего, а братья хлопали его по плечу и славили, хотя новоявленный Абдаллах и не верил в их искренность. x x x Первым ощущением И.Д.К. было ощущение распада сознания. И.Д.К. показалось, что мозг его распался на отдельные молекулы, которые в то же мгновение были разнесены на расстояние многих тысяч парсеков друг от друга. Он видел, чувствовал, слышал, обонял, но главное - понимал все, что обонял, слышал и видел. Понимание всего лишь стало одним из каналов восприятия - наравне со зрением. Первое, что понял И.Д.К., была структура гравитационного поля Галактики. Звездная система, состоявшая из ста семидесяти семи миллиардов трехсот шестнадцати миллионов звезд, обладала стабильным полем тяготения, но в тридцати двух местах поле это казалось будто пробитым - на ровном золотистом фоне лежали темные капли. Мгновенное удивление сменилось мгновенным же пониманием - эти капли в обычном пространстве-времени были ничем иным, как массивными двойными системами, содержавшими черные дыры. Именно здесь, в эргосфере черной дыры, вращаясь вместе с падавшим веществом, возникали кванты измерений-сфирот, не совпадавших с традиционными пространством и временем. Первым желанием И.Д.К. стало желание найти свою планету среди миллиардов, населяющих Галактику. Ответ он нашел сразу - Саграбала в Галактике не было. Не было его и в Местной системе галактик, а равно и в ближайших скоплениях, на которые И.Д.К. бросил взгляд, сразу и однозначно поняв, что искать Саграбал в четырехмерной Вселенной не имеет смысла. Вслед за этим (вообще говоря - одновременно, но И.Д.К. подсознательно раскладывал собственное понимание на временные интервалы) И.Д.К. понял, что на Саграбал, где и когда бы он ни находился, привела их необходимость создания Миньяна - не в том, конечно, достаточно примитивном определении, которое дает ортодоксальный иудаизм, но в его истинном смысле, каковой и открылся И.Д.К. одновременно с иным знанием - знанием того, что Муса Шарафи может этот миньян разрушить, пусть из побуждений, благоразумных с его точки зрения и даже благородных. Для не знающего сути разумность субъективна, а истины нет вообще - есть лишь представление. Он вынырнул из коричневого пятна. x x x - Если, - сказал Йосеф, - поступком Мусы руководил Творец, то целью его было спасти избранный народ. Распространить Код. - Благодарю тебя за это "если", - кивнул И.Д.К. - Не хочешь ли ты сказать, что, если поступком Мусы руководил Творец, то мы не должны ничего делать, что исправить и вернуть? Йосеф долго молчал, глядя на коричневое пятно, висевшее в недвижном воздухе над строящимся городом - пятно слабо шевелилось, будто спящая амеба, и временами то ли сжималось едва ли не вдвое, то ли просто удалялось к облакам и возвращалось обратно. - Уверен ли ты, - сказал, наконец, Йосеф, - что сумеешь определить положение Мусы в том прошлом, каким оно открылось именно его восприятию? - Думаю, что смогу. И.Д.К. мысленной командой направил свое тело вверх, Йосеф последовал за ним без лишних вопросов, а почему вдруг рядом оказался еще и Ричард, выяснилось лишь впоследствии, когда они вернулись, и Ричард рассказал о том, что следил за происходившим с момента исчезновения Мусы. x x x Они стояли на вершине высокой горы. Склон был крут, собственно, скорее даже отвесен, а с одной из сторон срезан будто острым ножом, и поверхность камня (если это был камень, а не иной материал, которому, как и горе, еще не придумали названия) зеркально отражала подступавшие к склону долины. И.Д.К. стоял, придавленный собственными плечами, будто коромыслами весов, на которых покоились в неустойчивом равновесии две огромные, в несколько пудов, гири. Зрение было скорее ассоциативным, чем физическим, ибо видел И.Д.К. не страну, окружавшую гору, но время, скользившее вниз, склон лет, веков и тысячелетий. Мир, в котором они находились, существовал не "где", но лишь "когда" и охватывал это трехмерное "когда" с точки начала времен, уходя в будущее до другой, столь же бесконечно далекой точки, когда время закончится, исчерпав себя. - Гора времени, - определил Йосеф. - На все три стороны? - усомнился Ричард, но И.Д.К. уже сориентировался. - Йосеф прав, - сказал он, - мир трехмерного времени, где пространство является лишь четвертым измерением, ощущаемым как процесс, и не более того. Так должно быть, к примеру, в эргосферах черных дыр. - Ты полагаешь, что мы оказались... - Порассуждаете потом, - сказал Йосеф. - Мир растекается, ищите Мусу, иначе зачем мы здесь? Мир действительно растекался - во всяком случае, такое впечатление возникало, если смотреть на горизонт, который в этом мире представал не привычной окружностью, окаймляющей видимую землю, но двумя точками - впереди и сзади, - испускавшими и вбиравшими в себя все времена от их бесконечно далекого начала до не менее бесконечного в отдалении конца. Время вываливалось из точки и впадало в нее же, отстоявшую от самой себя на расстояние поворота головы. Расстояние измерялось годами, и И.Д.К. отмерил на глазок несколько столетий - примерно, конечно, он не видел пока ориентиров и мог ошибиться. На пределе зрения проявились картины средневековой Европы - возможно, это был Париж, возможно, иная европейская столица: город был большим, только это и мог сказать И.Д.К., описывая увиденное. В глазах зарябило от напряжения, И.Д.К. прикрыл веки и тогда понял, что видел вовсе не земной город - да, время, но не место... И.Д.К. бросил взгляд вокруг, стараясь сориентироваться более точно. Если он видел перед собой временной срез всей Вселенной, найти здесь Землю, и уж тем более - Мусу, было задачей поистине безнадежной. И.Д.К. пронесся по двадцатому веку будто комета Галлея, единым взглядом охватив события не только земной истории, но и всего, что происходило на этом срезе трехмерного времени во всей Вселенной. Не обратив внимания на десятки взрывов в галактических ядрах, осветивших всепроникающими квантами времени события, происходившие на Земле, И.Д.К. опустился по горному склону и, будто сквозь гряду облаков, проник к век девятнадцатый - Мусы здесь не было, путь лежал глубже, а в семнадцатом веке Мусы и быть не могло, И.Д.К. не сразу понял - почему именно. Он успел пронестись, будто на санках по снежной целине, сквозь три века, и лишь тогда до него дошла простая, по сути, аксиома: в трехмерном времени существуют свои запреты, и путешественник не волен останавливаться, когда пожелает. Вязкая точка горизонта даже не приблизилась, а вершина горы отдалилась чуть ли не в бесконечность, и И.Д.К. с ужасом подумал, что, когда нужно будет возвращаться, он может и не найти того времени, откуда стартовал. Ужас, впрочем, был мгновенным, И.Д.К. отделился от него, и перед глазами возникло лицо Мусы. Седьмой век. Где? И.Д.К. упал в чьи-то объятия, ослепительный дневной свет заставил его зажмуриться, и голос Йосефа сказал: - Хорошо, что ты сумел затормозить. У Ричарда это не получилось, и он провалился во времена фараонов. Подождем? Открыв глаза, И.Д.К. обнаружил, что стоит, погрузившись по щиколотку в горячий песок пустыни. Солнце было привычным, а фигура Ильи Давидовича Кремера вполне материальной. Мессия был обнажен по пояс и бос, но кипа плотно сидела на макушке, а черные брюки, хотя и выглядели нелепо, окаймленные золотом песка, представлялись непременным атрибутом странника во времени. Голосом Йосефа Дари Мессия повторил: - Подождем? Ждать им пришлось недолго. x x x Истинная история происхождения Ислама была предметом научных дискуссий на Израиле-3 лет сто назад, а сейчас каноны определились и не вызывают сомнений. Но, канонизировав известное, современная историография не нашла ни единой возможности связать явление Мусы Шарафи в Мекке середины VII века христианского летоисчисления с историей Исхода. По мнению Ицхака Садэ (Институт религий, Израиль-2), история курайшитов принципиально независима, поскольку в те времена Код не мог быть прочитан даже на мутационном уровне. Во временные пластовые сдвиги Садэ не верит, поскольку, видите ли, современная физика не дает им адэкватно-непротиворечивого описания. Можно подумать, что процесс Творения современная физика описывает на удовлетворительном уровне. Код предстояло распространить среди всех людей на планете, и кто ж это мог сделать, кроме евреев, чьи гены изначально содержали необходимую генетическую информацию? Евреи, потомки которых - из колена Исмаила - стали прародителями арабской нации. Ислам рассеял Код по планете не хуже, чем иудаизм. Есть еще и христианство, но о нем - потом. Пребывание Мусы Шарафи в реальном прошлом документировано (см. подборку материалов в хранилище Института физических измерений на Израиле-7), неясны были лишь интерпретации. Надеюсь, что читатель, не скованный догмами ортодоксальной историографии, догадался о том, что произошло четырнадцать лет спустя после явления Мусы Шарафи в храм Каабы, в августе 670 года, когда Муса-Абдаллах, сын Абд аль-Муталлиба, муж Амины, возвращался в Мекку из поездки в город Дамаск. И.Д.К. с Йосефом выловили караван в пустыне, а Ричард, находясь на грани измерений и готовый поспешить на помощь, фиксировал подробности этой первой операции, связанной с проникновением в реальное физическое время. x x x И явились они пред взором Абдаллаха, и тот простерся ниц, не зная - радоваться спасению или печалиться расставанию. - Я хочу увидеть своего сына, - закричал он. - Моя Амина должна родить со дня на день! - Почему ты думаешь, что у тебя родится сын? - спросил Йосеф. - Я люблю Амину, - помолчав, ответил по-арабски Муса Шарафи, Абдаллах, сын Абд Аль-Муталлиба, - я люблю ее как цветок в пустыне ранней весной, а любовь всегда рождает мальчиков. Мы хотели сына, как могло быть иначе? - Как... как ты собираешься назвать сына? - спросил Йосеф и замер в ожидании ответа. - Мухаммад, - сказал Абдаллах. - Я хотел сам воспитать его. Я хотел внушить ему, что Бог един. Я хотел, чтобы курайшиты поняли, в чем истина мира, чтобы они перестали поклоняться идолам, как сделали это вы, евреи. И разве не того же требует Код? А ты... вы... Абдаллах сжал кулаки и встал, но злость, вспыхнувшая в его глазах, сменилась мгновенной тоской - он вспомнил любимую свою Амину, оставшуюся вдовой, и отца своего с матерью, и братьев с сестрами, и Мекку вспомнил он, город юности с шумным базаром и храмом Каабы, и перевел взгляд на пологий холм, неподалеку от главного лагеря, на серо-голубое небо Саграбала, на лица людей, которых он любил уже многие века, но когда-то и ненавидел тоже, и хотел погубить, и ощущение это на мгновение вернулось, взорвалось яростью и рассеялось в воздухе, как рассеивается до полной неразличимости даже непредставимая мощь ядерной ударной волны. Он хотел домой. - Что ж, - сказал Йосеф, обращаясь скорее к самому себе, чем к Мусе, - ты передал своему сыну по наследству то, что мог. Он привел людей к единому Богу. Аллах - имя ему. - Аллах, - повторил Муса, прозревая. x x x - Этот испанец, - сказала Людмила, - объявился на Саграбале в тот самый момент, когда ты, дорогой Илюша, начал свой поиск в красном пятне. И.Д.К. поднял голову - пятно, дверь в провал времени, висело под облаками и едва заметно колыхалось. - Удалось ли установить какую-нибудь закономерность? - спросил он. - Эти воскресшие - они из разных эпох или из одной? - Из разных, - сказала Людмила. - И у меня вовсе не создалось впечатления, что первыми воскресают праведники. - Вот теперь, - подал голос Йосеф, - можно начать восстановление Третьего храма. - Мы, - ответил И.Д.К., - начали строить Третий храм в тот момент, когда воскрес Лопец. Йосеф посмотрел И.Д.К. в глаза. - Послушай, - продолжал И.Д.К., - в нашей десятке ты единственный, кто был близок к Творцу всю жизнь. В плоть и кровь твою вошла привычка говорить с Ним в определенное время, совершать определенные действия, выполнять заповеди, начертанные Им. - Я понял тебя, - подумал Йосеф. - Я не произнес ни единого благословения после того, как оказался здесь, на Саграбале. Я ни разу не подумал о том, что здесь нужно построить синагогу. Я ни разу не пожелал наложить тфилин и не пожалел о том, что у меня нет моего привычного талита. Все так. Он помедлил, обратившись за поддержкой не к И.Д.К., но к Мусе, который сидел на пороге своей лачуги и глядел в серое небо с равнодушием отшельника, давно утратившего связи с жизнью. Мысль Мусы уловили все: - Ты говорил с Ним, Йосеф. И я говорил с Ним. Потому ты и не молился Ему, уйдя с Земли. И я тоже ни разу не совершил намаза. Вместо этого мне захотелось... Он перешел от словесной речи к образной, и все увидели глазами Мусы пыльную Мекку, храм Каабы, и женщину, чем-то неуловимо похожую сразу на Людмилу, и Дину, и Джоанну. Женщину звали Амина, она умерла полторы тысячи лет назад, родив пророка, и теперь, сидя на пороге своего дома, Муса, отец Мухаммада, ждал воскрешения своей жены. - И сын твой Мухаммад вернется тоже? - спросил Йосеф, и Муса улыбнулся печально, он понял скрытый смысл вопроса. И ответил: - Пророк вернулся. Он там, где Мессия. - Подумав и найдя в глубине сознания слова, близкие к объяснению смысла, Муса добавил: - Мессия и Пророк создают каркас Мира. Саграбал - связь между ними и материальными измерениями. Именно эту задачу в прежние времена выполнял Храм. Значит... - Значит, - подхватил Йосеф, - мы сейчас делаем то, что делал Первосвященник в обоих Храмах. Осуществляем связь материальных измерений с нематериальными сфирот. И не нужно мудрствовать. Мертвые воскресают, и наша задача - принять их в мир. x x x И.Д.К. с Диной проводили ночи на той опушке, где они впервые увидели Стену имен. От Стены, перерезавшей планету надвое, остался слабый след - казалось, что в воздухе проходит невидимая граница. В ночные часы Вселенная съеживалась до нескольких простых измерений - взгляд, мысль, любовь, нежность, страсть. - Я очень боялась, что Люда будет ревновать и все разрушит, - сказала однажды Дина, нарисовав образ разъяренной фурии - женщины с горящим взглядом и длинными жилистыми руками. - Как хорошо, что она встретила Илью! - Хорошо для них или для нас? - улыбнулся И.Д.К. - Наверное, больше для нас, чем для них. - Ты... ты больше не боишься за Илью и Хаима? - спросил И.Д.К., он знал, что Дина уже несколько раз пробовала отыскать сына по тем вешкам, которые показал Андрей. Попытки не удались, но Андрей время от времени разговаривал с Хаимом, точнее - получал от него мысленные послания, из которых следовало, что мальчику хорошо, и он вовсе не жаждет встречи с мамой. - Ну... - сказала Дина, помедлив, - если и боюсь, то только одного. Она показала - чего именно. Дина боялась монстров. Многолапых существ с тремя головами, зловонно дышавших и пожиравших все живое. - О чем ты? - изумленно подумал И.Д.К. - Это может произойти в любую минуту, - подумала Дина. - Не может, - уверенно сказал И.Д.К., но его уверенность Дину не обманула. - Что ты сможешь сделать, если это случится? - спросила она, и "это" немедленно спроецировать в сознании И.Д.К. невероятно сложной картиной разбойных нападений, налетов, стихийных бедствий, и все это было, насколько понял И.Д.К., отголосками земных воспоминаний - даже не о самих событиях (когда это Дина присутствовала при налете?), но об их описаниях на страницах газет, в том числе и ивритских, в которых Дина мало что понимала, а цветные фотографии лишь возбуждали фантазию, ничего толком не объясняя. Возможность разбойного нападения на Хаима неких инопланетных монстров представлялась И.Д.К. не просто нелепой, но и физически невозможной. x x x Многие из моих критиков нашли немотивированными эти страницы повествования. Между тем, я уже призывал читателя погрузиться, насколько это возможно, в психологию человека Кода, знавшего, что Код существует, умевшего использовать преимущества, Кодом данные, но не понимавшего еще сути того, что происходило. Современному человеку зачастую непонятно, как можно было, зная уже о существовании множества измерений мироздания, в том числе и нематериальных, не задумываться о том, что ни одно из измерений (сфирот - буду пользоваться этим словом, оно точнее) не существует само по себе. Прошу принять к сведению: И.Д.К. и остальные люди Кода еще не знали, например, о законах интерференции сфирот, и уж, тем более, не умели этими законами пользоваться. Иными словами: каждый современный человек понимает, что нельзя было разговаривать так, как разговаривали, лежа на холме под ночным небом Саграбала, Дина с И.Д.К. Однако никто из них, первопроходцев, еще не знал этого. Естественный результат: они вызвали к жизни события, которых избежал бы нынче любой ребенок. x x x Сначала они услышали, как закричал Андрей. Потом - сразу - И.Д.К. увидел, что холм, на котором лежали они с Диной, стал островом в мутном, бурлящем и жарком болоте, от которого исходил сладковатый запах тления. Переход от идиллии к кошмару был настолько неожидан, что И.Д.К. принял верное решение мгновенно, не дав себе труда подумать. Он держал Дину за руки, так они и оказались в том дальнем лагере, где Людмила с Андреем принимали людей, а с некоторых пор - и бывших мертвецов, которые знали о своем воскрешении, но воспринимали явление в материальный мир совершенно по- разному, в зависимости от времени и места своего проживания на Земле. От лагеря ничего не осталось. Площадка, на которой еще минуту назад стояли десятки созданных Людмилой домиков для "воскресших", превратилась в глубокий овраг, будто планета вывернулась наизнанку. На дне оврага плескалась и пучилась та же болотная жижа, источавшая запах мертвечины. В первое мгновение И.Д.К. показалось, что Людмила, Андрей и все, кто здесь с ними находился, барахтаются в глубине, и выдернуть их оттуда не удастся, даже приложив все мысленные и физические усилия. Крик Дины вернул его к реальности - он увидел сначала Людмилу, стоявшую метрах в ста на небольшом возвышении, а затем и Андрея - рядом с матерью. - Дина! - позвал И.Д.К., но Дина уже опередила его, он увидел ее рядом с Андреем и сам мгновение спустя оказался там же. Сын немедленно схватил И.Д.К. за руку и прижался к нему всем телом. Островку, на котором они стояли, жить оставалось не больше минуты - мертвое болото, хлюпая и предвкушая легкую добычу, ленивыми волнами подкатывалось к людям. - Андрюша, - пробормотал И.Д.К., - отпусти меня, так мы не справимся. Я сейчас... Призвав мысленным криком Йосефа, Мусу и Ричарда, И.Д.К. вывалился в какое-то из нематериальных измерений, не пересекавшееся ни с одним из трех измерений времени. Не задавая конкретных координат, он бросил себя в видимое ничто сфирот духовных ценностей и обнаружил, что стоит на гладкой поверхности огромного кристалла под черным беззвездным небом, рядом возникли друзья, И.Д.К. видел