Пол Андерсон. Три сердца и три льва ПРОЛОГ Сколько времени минуло... Мне кажется, что рассказать обо всем этом - моя обязанность. Мы встретились, Хольгер и я, больше двадцати лет назад. Другие времена, другие люди. Улыбчивые парни, которым я сейчас преподаю, разумеется, очень милые ребята, но мы говорим и думаем на разных языках, и нет смысла прикидываться, будто это не так. Сомневаюсь, чтобы они поверили моему рассказу. Они более трезвомыслящие, чем были мы когда-то я и мои друзья. И жизнь, похоже, кажется нынешним парням не столь приятной штукой, как когда-то нам. Но что поделать - они росли среди необыкновенного. Откройте любой научный журнал, любую газету, выгляните в окно, а потом спросите себя: "Ну как, ты и теперь веришь, что необычное не стало в нашем мире повседневностью?!" Лично мне рассказ Хольгера кажется правдой. Понятно, я не настаиваю, что все так и было. У меня нет никаких доводов, чтобы подтвердить что-то или опровергнуть. Есть лишь надежда, что этот рассказ найдет хоть какой-то отклик. Допустим, чисто теоретически, что все, услышанное мною, было правдой. В таком случае история эта несет в себе кое-какие полезные для нашего будущего знания, которые мы наверняка смогли бы хоть как-то использовать. Допустим благоразумия ради, что все было сном или высосанной из пальца байкой. Но и в этом случае историю Хольгера стоит запечатлеть - хотя бы ради нее самой. По крайне мере, одно неопровержимо: Хольгер Карлсен работал в конструкторском бюро, куда поступил и я осенью далекого 1938 года. В последующие несколько месяцев я узнал его хорошо. Он был датчанином и, как большинство молодых скандинавов, жаждал познать мир. Еще мальчишкой он исколесил почти всю Европу, пешком и на велосипеде. Потом, исполненный традиционного в его стране восхищения Соединенными Штатами, он добился стипендии в одном из наших колледжей на востоке страны и стал учиться на инженерном факультете. А летом где-нибудь подрабатывал и скитался автостопом по всей Северной Америке. Он так любил эту страну, что, получив диплом, нашел здесь работу и не на шутку собирался получить американское гражданство. Все мы ходили у него в друзьях. Он был симпатичным спокойным парнем, прочно стоял на земле, обладал незатейливым чувством юмора, а в желаниях был скромен; разве что время от времени, чтобы побаловать себя, навещал один датский ресторанчик, съедал сморреброд и запивал его датской водкой. Как инженер он оказался вполне на уровне, пусть даже не мог похвастать "озарениями" - он был скорее практиком, предпочитал не теоретический анализ, а методичную рутинную работу. Одним словом, его нельзя было назвать обладателем выдающегося интеллекта. Как раз наоборот обстояло с его обликом. Он был огромен, почти двухметрового роста, но рост скрадывали широченные плечи. Разумеется, он играл в футбол и наверняка стал бы звездой университетской команды, не уделяй он столько времени науке. Неправильные черты почти квадратного лица, высокие скулы, выдающийся подбородок. Орлиный нос. Картину завершали светлые волосы и голубые, широко расставленные глаза. Будь у него получше с техникой (очень уж он боялся ненароком ранить чувства местных девушек, я имею в виду), он мог бы стать заправским сердцеедом. Однако эта робость как раз и удерживала его, и он никогда не доводил приключения такого рода до чего-то большего. Словом, Хольгер был милым, в меру заурядным парнем, каких потом стали называть "душа - человек". Он рассказал мне кое-что о себе. - Поверишь ты или нет, - усмехнулся он, - но я был натуральным подкидышем, знаешь, ребенком, которого подбрасывают на чужой порог. Мне едва пара дней исполнилась, когда меня нашли во дворе бездетные супруги из Хельсингера. Это очень красивый город, родина Гамлета. Вы его называете Эльсинор. Никто так никогда и не дознался, как я туда попал. В Дании такое весьма редко случается, и полиция из кожи вон лезла, да так ничего и не выяснила. Потом те супруги, Карлсены, меня усыновили. А больше в моей жизни ничего необычного и не было. (Так ему тогда казалось). Помню, как-то я уговорил его пойти со мной на лекцию приезжего физика, выдающегося человека, каких способна рождать одна Великобритания: ученый философ, поэт, эссеист, острослов - одним словом, талант эпохи Возрождения в улучшенном издании. Темой его лекции стали новые космологические теории. С тех пор физика продвинулась далеко вперед, но и поныне даже образованные люди тоскуют по временам, когда Вселенная была удивительной и непознанной. Свою лекцию физик завершил далеко идущими гипотезами о том, что может быть открыто в будущем. Он говорил: если теория относительности и квантовая механика доказали, что наблюдатель не способен вырваться за пределы мира, который наблюдает; если логический позитивизм показал, сколь многое из того, что мы называем "неопровержимыми фактами", является не более чем чисто умозрительными допущениями; если ученые доказали, что человек может неожиданно проявлять способности, о каких никто до сих пор и не подозревал - быть может, некоторые древние легенды и приемы магии все же являются чем-то большим, нежели простыми сказками? Гипноз и лечение психосоматических расстройств с помощью самовнушения тоже когда-то отметались и считались сказками. Что из отвергаемого нами сегодня могло опираться на подлинные наблюдения, пусть мимолетные и случайные, сделанные еще до того, как возникла наука и присвоила себе право решать, что может быть открыто в будущем, а что - нет? Этот вопрос касается одного-единственного мира - нашего. А как насчет других? Волновая механика уже сегодня допускает, что бок о бок с нашей может существовать в том же пространстве иная Вселенная. Не так уж трудно сделать следующий шаг и предположить, что таких Вселенных может оказаться несчетное количество. Логически рассуждая, в каждой из них законы природы могут быть чуточку иными. А потому все, что мы только можем себе представить, может существовать где-то в безграничной, неизмеримой действительности! Большую часть лекции Хольгер зевал, а потом, когда мы отправились чего-нибудь выпить, иронически бросил: - Эти математики так напрягают мозги, что ничего удивительного нет, если они впадают в метафизику. Ставят все вверх ногами. Я злорадно ответил: - А ведь ты, не зная о том, употребил самое верное определение. - Это какое? - "Метафизика". Толкуя буквально, метафизика - это то, что лежит "за физикой", вне ее. Иначе говоря: там, где кончается физика, которую измеряешь инструментами и приборами, обсчитываешь на логарифмической линейке, начинается метафизика. Как раз в этой точке мы с тобой, парень, сейчас и находимся - в точке, где кончается физика. - Ха! - он осушил бокал и заказал еще. - Вижу, тебя это захватило. - Возможно. Ты только подумай - разве мы знаем в полном смысле этого слова, что такое физические измерения? Может, мы просто-напросто присваиваем им названия, ничего общего не имеющие с сутью? Хольгер, что ты такое? Где ты? Что ты, где ты, когда ты? - Я - это я. Я здесь. Сейчас. Пью что-то, не первосортное, кстати. - Ты - в равновесии с чем-то. Связан с одним из элементов конкретного континуума, общего для нас обоих. Этот континуум - вещественное воплощение конкретной математической зависимости меж пространством, временем, энергией. Иные из этих зависимостей мы знаем под именем "законов природы". И потом мы создали науки, которые называем физикой, астрономией, химией... - У-уффф! - он поднял бокал. - Перестань уж. Пора и выпить как следует. Скооль! <твое здоровье! (датск.)> Я замолчал. Хольгер тоже не возвращался больше к этому разговору. Но он не мог его не запомнить. Быть может, это ему чуточку помогло - гораздо позже. По крайней мере, я на это надеюсь. За океаном вспыхнула война, и Хольгер потерял покой. Месяц тянулся за месяцем, и он становился все мрачнее. Стойких политических взглядов у него не было, но он с яростью, удивлявшей нас обоих, твердил, что ненавидит фашистов. Когда немцы вторглись на его родину, он три дня пил без перерыва. Однако оккупация Дании проходила довольно спокойно. Проглотив горькую пилюлю, правительство - единственное правительство, поступившее так - осталось в стране, которой был придан статус нейтрального государства под немецким протекторатом. Не думайте, будто это был акт трусости. Он означал еще, что король смог несколько лет препятствовать насилию, особенно по отношению к евреям - а ведь такое насилие было уделом всех других попавших в немецкую неволю народов. Хольгер себя не помнил от радости, когда датский посол в США выступил на стороне союзников и предложил американцам высадиться в Гренландии. Большинство из нас уже понимали, что рано или поздно Америка будет втянута в эту войну. И наилучшим выходом для Хольгера было бы дождаться этого дня и вступить в армию. Впрочем, он мог уже сейчас встать в ряды британских войск или частей "Свободной Норвегии". Часто, сам себе удивляясь, он говорил мне: - В толк не возьму, но что-то меня от этого удерживает... В 1941 году стали приходить известия, что Дания сыта по горло. До взрыва еще не дошло (он случился в конце концов в виде забастовки, и немцы, свергнув королевское правительство, стали править страной, как еще одной завоеванной провинцией), но слышались уже выстрелы и разрывы динамитных бомб. Потратив много времени и пива, Хольгер наконец решился. Его вдруг охватило неизвестно откуда взявшееся яростное желание вернуться на родину. Мне его решение казалось бессмысленным, но отговорить его мне не удалось. И я отступился. "В-седьмых и последних", как говорят его земляки, он был не американцем, а датчанином. И вот он уволился с работы, устроил нам прощальную вечеринку и отплыл на шведском пароходе. Из шведского порта Хельсинборг он на пароме перебрался в Данию. Наверняка немцы первое время не спускали с него глаз. Но он был вне подозрений, работал на заводах "Бурмистер и Вайн", производивших судовые двигатели. В середине 1942 года, узнав, что немцы потеряли к нему интерес, он вступил в сопротивление... и обнаружил, что его рабочее место обладает исключительными возможностями для саботажа. Не буду рассказывать подробно историю его деяний. Он неплохо себя показал. Вся организация неплохо себя показала, действовала столь изощренно, в постоянном контакте с англичанами, что за всю войну провалов почти не было. Во второй половине 1943 года Хольгер и его друзья свершили самое славное свое дело. Был человек, которого потребовалось тайно вывезти из Дании. Его знания и способности оказались крайне необходимы союзникам. Немцы прекрасно знали, кто он, и не спускали с него глаз. Но подпольщикам удалось незаметно вывезти его из дома и доставить к проливу Зунд, где уже ждала лодка, чтобы переправить его в Швецию. Оттуда его должны были перевезти в Англию. Должно быть, мы уже никогда не дознаемся, пронюхало ли об этом гестапо, или немецкий патруль, обходивший берег после наступления комендантского часа, чисто случайно наткнулся на подпольщиков. Кто-то выстрелил. Завязалась перестрелка. Берег был каменистый и гладкий, как доска. Звезды и огни на шведском берегу давали достаточно света. Укрыться негде, бежать некуда. Лодка отчалила, а партизаны решили задержать врага, пока она не достигнет того берега. Но надежды на это было мало. Лодка двигалась медленно. То, как ее защищали, показало немцам, как важно ее захватить. Через несколько минут все датчане будут перебиты, кто-нибудь из немцев вломится в ближайший дом и позвонит в штаб-квартиру оккупационных войск - она разместилась неподалеку, в Эльсиноре. Патрульный катер с мощным мотором перехватит беглецов, прежде чем они достигнут нейтральных вод. И все же подпольщики отчаянно отстреливались. Хольгер Карлсен не сомневался, что вскоре погибнет. Но не было времени пугаться. Какая-то частица его сознания вернулась к былому, проведенным здесь дням, солнечному покою, ласточкам над головой, родителям в воскресных нарядах, дому, полному маленьких любимых безделушек; да и замок Кронборг над блистающей водой - стены красного кирпича, изящные башенки, позеленевшие от времени медные крыши... Почему он вдруг вспомнил Кронборг? Он прильнул к земле, вытянул руку с горячим пистолетом, выстрелил по темным перебегающим силуэтам. Пули свистели вокруг. Кто-то вскрикнул. Хольгер прицелился, снова выстрелил. Потом мир взорвался ослепительным сиянием и тьмой. 1 Он пробуждался медленно. Лежал, не чувствуя ничего, кроме боли в голове. Медленно возвращалось зрение, наконец он понял, что торчит перед глазами - корень дерева. Он пошевелился, и под ним захрустел толстый ковер сухих листьев. Вокруг разливались запахи сырой земли, мха и влаги. - Дет вар сом фанден! <разрази меня гром! (датск.)> - буркнул он и приподнялся. Коснулся кончиком пальцев головы, ощутил засохшую кровь. Мысли повиновались плохо, но он сообразил, что пуля лишь вскользь ударила по голове, лишив сознания. Парой сантиметров пониже, и... Дрожь пробрала его. Но чем все кончилось? Он лежал в лесу, сейчас - светлый день. И никого поблизости. Ни следа человека. Скорее его друзьям удалось прорваться, и они унесли его с собой. А потом спрятали тут, в чащобе. Но почему они раздели его донага и оставили одного?! Он встал, ошеломленный, с одеревеневшими мышцами, горечью во рту и бурчащим от голода желудком. Сжал ладонями голову, чтобы она, чего доброго, не разлетелась на куски. По пробивавшимся сквозь кроны деревьев солнечным лучам определили, что перевалило за полдень. Утренний свет не приносит с собой того особенного золотистого блеска. Да, перевалило далеко за полдень. Ха! Он провалялся часов двенадцать! Хольгер чихнул. Поблизости, в глубокой, едва окропленной солнечными лучиками тени, поблескивал ручеек. Хольгер подошел, наклонился и пил большими глотками. Потом умыл лицо. Холодная вода вернула чуточку сил. Он огляделся, пытаясь понять, где же находится. Леса Гриб? Нет, во имя божье. Слишком высокое тут деревья, слишком узловатые, слишком дикие: ясени, буки, кусты высокого боярышника, покрытые густыми моховыми бородами, образовали меж деревьями почти непроходимую стену. В Дании таких лесов не было со времен средневековья. Белка промелькнула по стволу алым языком пламени. Скворцы сорвались с ветки. Сквозь просветы в листве Хольгер разглядел ястреба, кружившего высоко в небе. Неужели в Дании еще остались ястребы?! Быть может, один-два. Он не знал точно. Оглядел себя, обнаженного, и безрадостного задумался: что же теперь делать? Если его друзья раздели его и оставили здесь, значит, у них были на то серьезные причины. И отдаляться от этого места не следует, особенно голышом. Но, с другой стороны, с ними потом могло что-то случиться... - Скверный у тебя будет ночлег, парень, - буркнул он. - Посмотрим хоть, что это за место... - его голос среди тихого шума леса показался ненатурально громким. Шум леса? Нет, еще что-то. Он застыл, прислушался и распознал конское ржанье. Видимо, поблизости есть ферма. Он уже достаточно твердо стоял на ногах и мог, проломившись сквозь кустарник, поискать коня. Что он и сделал. И встал, как вкопанный. - Нет... - только и смог прошептать. Животное было огромно, не меньше першерона, но изящнее - красавец-скакун, черный, как отшлифованный мрак. Пут на нем не было. С красивой, украшенной серебром уздечки свободно свисали вычурные, обшитые бахромой повода. Седло с высокими луками, из узорчатой кожи, как и повода; белый шелковый чепрак с вышитым черным орлом; к седлу приторочены какие-то вьюки. Проглотив слюну, Хольгер подошел поближе. Ну вот и хорошо. Кто-то любит конные прогулки в таком вот стиле. - Эй! - позвал Хольгер. - Эй, есть тут кто? Когда он подошел совсем близко, конь встряхнул длинной гривой и радостно заржал. Мягкие ноздри коснулись щеки Хольгера, огромные подковы ударили оземь. Хольгер потрепал его по шее. Никогда еще он не встречал столь дружелюбного к чужим коня. Присмотрелся. На уздечке архаическими буквами выгравировано - "Папиллон". - Папиллон! - сказал Хольгер, чтобы проверить свою догадку. Конь заржал, топнул ногой и натянул поводья, которые Хольгер держал уже в руке. - Папиллон - это твое имя? - Хольгер потрепал его по шее. - По французски это означает "мотылек", верно? Это ж надо додуматься - назвать такую громадину Мотыльком! Его внимание привлек вьюк за седлом. Он присмотрелся... Черт побери! Кольчуга! - Эй! - позвал он вновь. - Есть тут кто? Помогите! Только сорока насмешливо застрекотала. Оглядевшись, Хольгер заметил прислоненное к стволу дуба древко со стальным острием с одной стороны и чашеобразным упором с другой. Господи боже, копье, настоящее средневековое копье! Хольгер воспрянул духом. Беспокойная жизнь в подполье привела к тому, что он не столь строго соблюдал законы, как делало большинство его законобоязненных земляков; и потому он без особых колебаний отвязал вьюк, выложил на землю его содержимое. Было на что посмотреть: кольчуга, которая пришлась бы Хольгеру по колено, островерхий шлем с пурпурным плюмажем и прикрывавшей нос стальной стрелкой, кинжал, все необходимые пояса и ремни, кафтан, какой надевали под броню. Часть одежды из грубого, ярко окрашенного полотна, часть - из обшитого мехом шелка. Он не особенно удивился, когда обнаружил на левом боку коня подвешенные на ремнях меч и щит. Щит был своеобразной формы, строго соответствовавшей законам геральдики. Около четырех футов длины, явно новехонький. Хольгер стянул с него полотняный чехол. Щит состоял из деревянного основания и тонкой стальной пластины, и нес на себе герб - на голубом фоне три золотых льва перемежались тремя алыми сердцами. Герб этот пробудил в нем смутные воспоминания. Минутку, минуточку... Герб Дании? Нет, на гербе Дании девять сердец. Не припомнить... Но что все это означает? - почесал в затылке Хольгер. Кто-то устраивает маскарад? Хольгер вытянул меч из ножен: длинный, обоюдоострый, заточен, как бритва, рукоять широкая, крестообразная. Взгляд инженера распознал сталь с низким содержанием углерода. Для киносъемок, не говоря уж о парадах, никто не стал бы с такой доскональностью имитировать средневековую экипировку... Хольгер вспомнил виденные в музеях доспехи. Мужчины средневековья были гораздо ниже ростом своих нынешних потомков. А этот меч подходил к руке Хольгера так, словно был выкован специально для него - хотя Хольгер был высок даже по меркам двадцатого века... Папиллон заржал, попятился. Хольгер резко обернулся. И увидел медведя. Это был огромный, коричневый медведь, он наверняка пришел сюда посмотреть, кто тут так шумит. Медведь вылупил глаза на них с Папиллоном - Хольгер горько жалел, что с ним нет его пистолета - потом повернулся и убежал в чащобу. Хольгер тяжело оперся на Папиллона, унимая колотящееся сердце. - Может, и остался в Дании кусочек дикой чащобы, - услышал он собственный голос. - Быть может, осталась парочка ястребов. Но медведей в Дании нет и быть не может! Разве что из зоопарка какой удрал... Ну вот, начинаются глупые домыслы. Сначала нужно разузнать о том о сем, а уж потом строить догадки... Может, он сошел с ума, и у него галлюцинации? Что-то не похоже... Слишком четко работает его мозг. Хольгер видел солнечные луга и танцующие в них пылинки, видел листья, вдыхал запах конского пота и своего собственного, запаха мха - для сновидения слишком много деталей... Его спокойный по натуре характер унял чуточку бег мыслей и привел к единственно возможному решению: даже если это и сон, ничего не поделаешь, придется жить в нем и дальше. Прежде всего - информация и сон. Поразмыслив, он поменял эти потребности местами. Конь держался с ним исключительно дружелюбно. Вообще-то Хольгер не имел права его забирать, но сейчас его собственные нужды были, несомненно, важнее прав неизвестного хозяина, так беззаботно бросившего здесь свою собственность. А потому Хольгер преспокойно оделся. Ему пришлось изрядно пораскинуть мозгами, чтобы надеть незнакомую одежду - но все, включая сапоги, сидело на нем, словно было на него шито. Даже подозрительно... Он запаковал оставшееся и вернулся к коню. Скакун тихо фыркнул, когда Хольгер садился в седло; потом без понукания подошел к копью. - Никогда бы не подумал, что кони такие умные, - сказал Хольгер громко. - Ну ладно, я понял намек. И взял копье, упер его в обнаруженную на седле подпорку; зажал поводья левой рукой, громко причмокнул. Папиллон направился в сторону солнца. Вскоре обнаружилось, что Хольгер, как ни странно, умеет ездить верхом! До сих пор его познания в конной езде ограничивались несколькими попытками, кончившимися плачевно. Он всегда говорил, что конь - всего лишь большая неуклюжая животина, занимающая место в пространстве. И потому удивительной была симпатия, какую он мгновенно почувствовал к этому огромному созданию. Еще удивительней была легкость, с какой Хольгер держался в седле. Словно он всю жизнь был ковбоем. Задумавшись над этим, он пошатнулся в седле, враз потеряв уверенную посадку. Папиллон фыркнул - с насмешкой, мог бы поклясться Хольгер. А потом датчанин выбросил все из головы и высматривал дорогу меж деревьями, сосредоточив на этом все внимание. Конь шагал по тропинке - протоптанной оленями? - но лес был такой густой, что ехать в нем с копьем в руке было чертовски неудобно. Солнце клонилось все ниже, и наконец лишь несколько лучиков просвечивали сквозь переплетение черных стволов и веток. Черт побери, столь обширная чащоба не может находиться в Дании! Неужели его, бесчувственного, перевезли в Норвегию? В Лапландию? В Россию? К черту на рога? Быть может, он лежал без сознания несколько недель, и пуля вызвала выпадение памяти? Нет, рана совсем свежая... Хольгер вздохнул. Все эти размышления не могли составить конкуренции мыслям о еде. Хватило бы жареной трески, и кружку холодного "Карлсберга"... Нет, поедим-ка по-американски и закажем бифштекс с косточкой, обложенный маринованным луком... Папиллон взмыл на дыбы, едва не выбросив Хольгера из седла. Из гущи кустарника, из сгущавшейся темноты вышел лев. Хольгер невольно вскрикнул. Лев остановился, выгнув хвост, из горла у него вырвался глухой рык. Папиллон беспокойно приплясывал, рыл копытами землю. Хольгер обнаружил вдруг, что опустил копье, уставив его в сторону огромного кота. Из глубины леса донесся протяжный волчий вой. Лев стоял неподвижно. Хольгер не чуял охоты дискутировать с ним о правилах дорожного движения. Он отъехал в сторону, хотя Папиллон, казалось, готов был драться. Миновав льва, Хольгер ощутил сильную тягу пуститься галопом. Но тогда первый же сук наверняка выбил бы его из седла в такой темени. Датчанин облился потом. Наступила ночь. Папиллон блуждал по звериным тропам. Блуждали и мысли Хольгера. Медведи, волки и львы - нет на земле такого уголка, где эти звери жили бы бок о бок. Быть может, в отдаленных местностях Индии?.. Но в Индии не растут европейские деревья, верно? Хольгер попытался вспомнить, что об этом писал Киплинг. И ничего не приходило в голову, одни смутные воспоминания, что запад есть запад, а восток есть восток. Ветка хлестнула его по лицу, и он принялся ругаться. - Похоже, нам придется ночевать под открытым небом, - сказал он, поостыв. - Прелестно... Папиллон шагал дальше - еще одна тень в насыщенной звуками темноте. Хольгер слышал волчий вой, крик филина, далекий хриплый визг, который мог издавать дикий кот. А это? Что такое? Злорадное хихиканье откуда-то снизу, с земли! - Кто там? Есть там кто? Топот маленьких ножек стал удаляться. С ним вместе удалялся и смех. Хольгер дрожал и не сразу решился ехать дальше. Ночной холод крепчал. И вдруг небо покрылось сверкающими звездами! Хольгер не сразу сообразил, что выехал на поляну. Впереди светился, мигал огонек. Дом? Хольгер пустил Папиллона рысью. И вскоре увидел избушку, необычайно примитивную - стены из обмазанных глиной плетенок, крыша дерновая. Блеск горевшего внутри огня багрово освещал дым, валивший сквозь щели в плетенках. Хольгер натянул поводья и облизнул губы. Сердце колотилось так, словно перед ним вновь возник лев. Но нужно решаться... Он подумал, что надежнее будет остаться в седле. И ударил в дверь концом копья. Дверь со скрипом отворилась. На фоне тусклого багрового света появилась сгорбленная фигурка. Раздался старческий голос, высокий и сварливый: - Кто там? Кто пришел к Мамаше Герде? - Я, кажется заблудился, - сказал Хольгер. - Не найдется ли у вас свободной постели? - Ох! А как же! Прекрасный молодой рыцарь, вижу я... да-да. Стары эти глаза, но Мамаша Герда хорошо видит, кто по ночам стучится к ней в дверь, хорошо видит. Сойди с коня, светлый господин, бедная старуха сможет тебе оказать... И не должен ты меня бояться, и я тебя бояться не должна, не в том я веке... Но знаешь, были времена... Однако все минуло, когда ты не родился, осталась одинокая старуха, и рада она любым вестям о великих событиях, что происходят вдали от ее скромной хижины... Входи, входи, отбрось свой страх. Прошу тебя, входи. Тут, на краю света, нелегко найти другое пристанище. Хольгер протиснулся мимо нее внутрь. Там никого больше не было. Пожалуй, опасаться нечего. 2 Он уселся у рассохшегося стола из неструганого дерева. Дым клубился под потолком, щипал глаза. Одна-единственная комната с глинобитным полом. Другая дверь ведет в конюшню, где стоял теперь Папиллон. Костер горит на плоском камне, распространяя тусклый свет. Хольгер огляделся и увидел несколько грубых стульев, набитый соломой матрац, немного кухонной утвари и черного кота, сидевшего на огромном деревянном сундуке искусной работы, совершенно не гармонировавшем с хижиной. Желтые немигающие кошачьи глаза не отрывались от Хольгера. Мамаша Герда мешала что-то в железном котелке, подвешенном над огнем. Это была сгорбленная, сухая старушка со сморщенным лицом. Ее одежда напоминала драный мешок. Седые волосы редкими космами обрамляли запавший рот, крючковатый нос и щерившиеся в бессмысленной улыбке пеньки зубов. Но глаза ее были черные, пронзительные, суровые. - Ну да, ну да, - затараторила она, - не таким, как я, бедным старухам выпытывать о том, что незнакомец желает сохранить в тайне. Хватает таких, что, не оказывая себя, пробираются по этим неспокойным землям у предела света... И ты вполне можешь быть рыцарем из Фаэра в человеческом обличье, готовым положить чары на слишком любопытные уста. Могу ли я, мой добрый господин, все же спросить тебя о твоем имени? О том, какое ты сейчас носишь, не о настоящем, понятно, если ты желаешь держать настоящее в тайне от глупой старухи, которая желает тебе только добра... должна признать, что годы на этой старушке сказались, и она порой болтает сверх меры... Но назови какое хочешь имя, чтобы я знала, как обращаться к тебе со всем надлежащим почтением. - Хольгер Карлсен, - сказал он. Старуха так и подпрыгнула, едва не перевернув котелок: - Что ты сказал?! - А что такого? - неужели его ищут? Неужели это какая-то дикая околица в Германии? На всякий случай он вытащил из-за пояса кинжал: - Меня зовут Хольгер Карлсен! И что с того? - Ох... Да ничего такого, господин мой, - Герда отвернулась, потом вновь повернула к нему голову быстрым птичьим движением. - Вот разве что... И Хольгер, и Карл - имена достаточно громкие, сам знаешь, но я, честно тебе признаюсь, никогда не слышала, чтобы один из них был сыном другого, отцами их были Пепин и Готфрид, или вернее, Готфрид и Пепин, чтобы уж совсем точно... Однако король - в каком-то смысле отец своего вассала, и... <приставка "сен" в скандинавских фамилиях означает "сын": Хольгер Карлсен - Хольгер, сын Карла> Чтобы прервать словоизвержение, Хольгер сказал: - Я не имею никакого отношения ни к одному из этих джентльменов. Это чистая случайность, что меня зовут именно так. Старуха словно бы расслабилась и наложила полную миску густого варева. Хольгер немедленно набросился на него, не забивая себе голову мыслями о яде или правилах гигиены. Старуха подала ему хлеб и сыр, которые он резал своим кинжалом и ел руками; налила кружку прекрасного пива. Много времени прошло, прежде чем он выпрямился, отдуваясь, и сказал: - Спасибо. Ты мне спасла жизнь, или по крайней мере рассудок. - Да что ты, господин мой, разве это яства для такого, как ты, кто наверняка с королями и герцогами за одним столом едал, менестрелей из Прованса слушал, их песни и острословье. Правда, и я хоть старая да неумелая, пыталась тебе потрафить... - У вас прекрасное пиво, - сказал Хольгер. - Я и не знал, что есть великолепный сорт. Видимо... - он хотел сказать: "Видимо, как ни странно, ваша местная пивоварня до сих пор не пользуется вполне заслуженной славой", но старуха, хихикая, прервала его: - Ох, благородный сэр Хольгер, ты наверняка рыцарь, может и не самого знатнейшего рода, но человек наблюдательный, сразу видно. Вмиг разгадал те безобидные штучки, на которые старая женщина вынуждена пускаться. Это верно, многие из подобных тебе негодуют на столь невинные заклятья, именуя их проделками Сатаны... Хотя, по правде говоря, в основе своей заклятья те ничуть не отличаются от деяний иных святых, творивших свои чудеса как для язычников, так и для христиан... Но ты-то ведь знаешь, как часто тут, на пограничных землях, пользуются слабенькой магией - не выгоды ради и прибыли, а чтобы оборонить себя от сил Серединного Мира. И понимаешь ты в доброте своей, что несправедливостью было бы палить на костре безобидную старушку только за то, что она зачаровала немножко пива, дабы погреть свои старые кости в холодные ночи... В то время как хватает здесь сильных чернокнижников, что открыто пользует черную магию, и как на них все не падает... "Она что, хочет сказать, что она ведьма?" - подумал Хольгер. - А я, выходит, это сразу заметил? Что за болтовня? Что за скверный маскарад?" Он не мешал ей тараторить - удивлялся языку, на котором она говорила. Это было весьма странное наречие (на котором он сам каким-то чудом изъяснялся свободно и обычно) - старофранцузский с большой примесью немецкого. Хольгер наверняка прочел бы книгу, написанную на этом языке - но с большим трудом. И никак не смог бы разговаривать на нем так, словно владел им с младенчества. Как получилось, что попав сюда - куда, о господи?! - он мгновенно научился говорить на здешнем диалекте? Он никогда не был большим любителем беллетристики, не читал научную фантастику - однако все сильнее склонялся к убеждению, что какое-то невероятное стечение обстоятельств перенесло его прямиком в прошлое. Эта хижина, эта старуха, что приняла его рыцарское одеяние, как нечто само собой разумеющееся, этот язык, эта бескрайняя чащоба... Но где он? В Скандинавии на таком наречии нигде не говорили. Германия, Франция, Британия? Если он оказался в средневековье, что здесь делает лев? И как понимать мимоходом брошенную старухой реплику о жизни на границе магической страны Фаэр? Нет, бессмысленно так гадать. Несколько прямых вопросов помогут ему больше. - Мамаша Герда... - Да, благородный господин? Слушаю. С каждой услугой, какую я тебе окажу, благодать придет в мой скромный домик... А потому ты уж только выскажи желания свои, а я в меру моих убогих силенок выполню все, что твоей душе угодно, - она погладила кота, не отрывавшего глаз от Хольгера. - Можешь ты мне сказать, какой нынче год? - Ох, дивные ты вопросы задаешь, добрый рыцарь... Все, должно быть, из-за твоей раненой головы, и рана эта, несомненно, полученная в славной битве с каким-нибудь ужасным троллем или великаном, чуточку замутила память благодетеля моего... Скажу тебе по правде, коли уж хочешь знать - такие расчеты нас давненько не трогают, да и со временем тут, у пределов мира, частенько случаются вещи непостижимые... - А что это за страна? Какое королевство? - Право же, рыцарь мой ясный, ты задал вопрос, над которым множество ученых ломали себе головы, и множество воинов проламывали головы друг другу. Хе-хе-хе... Долгие годы пограничье наше было предметом раздора меж сынами человеческими и народом Среднего Мира, и войн случилось изрядно, и могучих чернокнижных поединков... Одно могу тебе сказать - и Фаэр, и Святая Империя предъявляют на этот край свои права, но хозяина здесь как не было, так и нет... Однако права людей мне убедительней представляются, ведь люди живут тут постоянно, все новые приходят и поселяются... Однако, если рассудить, и сарацины права на эти земли заявить могут, потому что их Магомет сам был злым духом - по крайней мере, так христиане уверяют... Верно, Грималькин? - погладила она кота. - Что ж... - Хольгер последним усилием старался держать себя в руках. - А где мне найти людей... Христиан, скажем... которые мне помогут? Где тут самый ближний король, герцог, или кто-то в этом роде? - Есть город, не столь уж далекий отсюда по людским меркам. Но должна тебя предупредить, что веющее от Фаэра чернокнижье дивным образом коверкает как расстояние, так и время... И бывает, что место, куда ты направляешься, покажется тебе недалеким, а потом уплывает вдаль, в необозримые обширности, населенные опасностями... сама земля и дорога, по которой ты ступаешь, переменяется вдруг... Хольгер подумал: что ж, если совершаешь ошибку, следует вовремя в ней признаться. Либо эта ведьма - абсолютная идиотка, либо она нарочно пытается его запутать. Как бы там ни было, ничего от нее не добиться. Герда сказала вдруг: - Поняла я, похоже, что тебе требуется. Хоть мои мысли частенько и заплетаются, как то бывает в старых головах, а Грималькин ужасно сообразительный, да говорить, бедняжка, не умеет - есть все же способ и совет тебе подать, и раны твои залечить. Ты ведь не будешь против, светлый господин, если я чуточку магией воспользуюсь, белой магией, белой, или уж серой в крайнем случае... Будь я могучей чародейкой, как ты думаешь, ходила б я в этих лохмотьях, жила бы в этой развалюхе? О нет, золотой дворец был бы моим жилищем, и слуги бросались бы исполнять любое твое желание. Если б ты позволил, я призвала бы духа, маленького такого, слабенького такого... И уж он рассказал бы тебе то, что ты понял бы лучше меня... - Гм... - поднял брови Хольгер. Ну вот, теперь все ясно - она чокнутая. Лучше ей не противоречить, если хочешь пробыть здесь до утра. - Как тебе виднее, мамаша, - добавил он. - Теперь вижу - ты и в самом деле из предивных краев изволил прибыть, рыцарь мой. Даже не перекрестился, услышав про духа... Но ты явно не из тех рыцарей, что призывают то и дело Высочайшего, и часто столь могучими заклятьями, что обречены на адское пламя, а они и без того не славятся богобоязненной жизнью... Однако Империи приходится пользоваться и этими орудиями, ибо в нашем беспечном и убогом мире других сплошь и рядом не отыщешь... Ты не из тех, и не из этих, сэр Хольгер, а потому напрашивается вопрос - не из Фаэра ли ты, в самом-то деле? Ну ладно, попробуем что-нибудь сделать, хотя должна я тебя предупредить: духи - создания непредсказуемые, могут и вовсе не ответить, а могут и дать ответ, у которого найдется множество толкований... Кот прыгнул с сундука, и Герда подняла крышку. Держалась она словно бы с насмешкой, и Хольгер никак не мог сообразить, что же она задумала. По спине у него прошел холодок. Старуха вынула из сундука котелок на треноге, поставила его на пол и наполнила какой-то жидкостью из бутылки. Достала короткую палочку из эбенового дерева, украшенного слоновой костью. Бормоча и жестикулируя, начертила вокруг котелка два концентрических круга и вместе с котом стала меж внешним и внутренним. Пояснила: - Тот круг, что внутри, должен задержать самого демона, а тот, что снаружи - все чары, какие демон мог бы на нас навести, ведь демоны частенько капризничают, когда призывают их столь поспешно. И умоляю тебя, господин мой - не вздумай молиться или творить крестное знамение, иначе демон тут же улетучится не в самом добром настроении, - ее голос попросту констатировал факт, но старуха покосилась в его сторону, и Хольгер жалел, что не видит ее глаз. - Начинай уж, - сказал он чуточку хрипло. Она принялась выплясывать округ внутреннего круга; Хольгеру показалось, что он разбирает слова ее песни. "Амен... Амен..." Да, он знал, какие слова за этим последуют, хоть и не понимал, откуда у него это знание. "...Мало а нос либера сед..." Латынь. Непонятно отчего кожа его пошла вдруг пупырышками. Теперь она говорила не на латыни - на каком-то пискливом наречии, которого Хольгер не мог распознать. Вот она прикоснулась своей палочкой к котелку. Из него повалил густой дым, почти скрывший старуху - что любопытно, дым не вышел за пределы внутреннего круга. - О Велиал, Беел-Зебуб, Абаддон, Асмодей! - верещала старуха. - Самуэль, Самуэль, Самуэль! Дым стал гуще? Хольгер вскочил. Он едва мог разглядеть Герду сквозь налившийся багровый туман. Казалось, что-то повисло над котелком, что-то серое, полупрозрачное, змееподобное... Великий боже, уже видны красные глаза, и фигура приобретает человеческие очертания! Чудище заговорило свистящим, нечеловеческим голосом, а старуха отвечала на языке, которого Хольгер не знал. Чревовещание, быстро напомнил он себе, чревовещание и видения, порожденные его собственным помрачившимся рассудком, и только, и не более того. В конюшне бился и ржал Папиллон. Хольгер опустил руку кинжалу. Лезвие было горячим. Неужели магия вызывает вихревые токи, нагревающие металл? Существо в дыму свистело и прищелкивало, резко выгибаясь вдруг. Показалось, что с Гердой оно разговаривало ужасно долго. Наконец старуха воздела палочку и затянула иной напев. Дым начал редеть, он словно бы втягивался внутрь котелка. Хольгер выругался дрожащим голосом и потянулся за пивом. Когда от дыма не осталось и следа, Герда вышла из круга. Ее лицо вновь стало безжизненным, пустым, глаза полузакрыты. Но Хольгер видел, как ее трясет. Кот выгнул спину, задрал хвост и плюнул в сторону Хольгера. - Удивительный ответ, - сказала старуха бесцветным голосом. - Удивительные вещи рассказал мне демон. - Что он сказал? - прошептал Хольгер. - Сказал... Самуэль сказал, что ты пришел издалека, что человек мог бы шагать до Страшного суда, но так и не добрался бы до твоего дома. Это правда? - Пожалуй, - медленно сказал Хольгер. - Думается, можно выразиться и так... - И сказал еще: помочь твоей беде, вернуть тебя туда, откуда ты прибыл, могут только в Фаэре. Туда лежит твой путь, сэр... сэр Хольгер. Ты должен ехать в Фаэр. Он понятия не имел, что ответить. - Ох, не так Фаэр страшен, как о нем болтают, - Герда немного опамятовалась. Даже захихикала, хоть звучало это, как кашель. - Если уж пришла пора говорить, ничего не скрывая, то признаюсь, я не в самых худших отношениях с герцогом Альфриком - это один из Господ Фаэра, что живет к нам ближе других. Он малость обидчив, как весь их род, но поможет тебе, если попросишь - так сказал демон. А чтобы ты попал туда быстрее, я тебе дам проводника. - З... зачем? - сказал Хольгер. - То есть... Вряд ли я смогу заплатить. - Платить не нужно, - беззаботно махнула рукой Герда. - Может, мне еще и зачтется добрый поступок, когда придет пора уходить из нашего мира в другой, где будет, боюсь, пожарче. И вообще, старой бабке приятно оказать услугу такому благородному молодому человеку. Ах, были времена, давн