неваюсь, что вы это знаете, в вашем нынешнем состоянии, - фыркнул Нильсон, продолжая говорить на шведском. - Сегодня четвертое июля. - Пр-р-равильно! Т-ты знаешь, что эт' значит? Нет? - Вильямс повернулся к Фрайвальду. - А т-ты знаешь, парень? - Мм... годовщина? - предположил механик. - Верно. Годовщина. Кх...как т-ты угадал? - Вильямс поднял стакан. - Выпейте с' мной, в-вы двое. Пейте! Фрайвальд посмотрел на него понимающе и чокнулся: - Prosit. - Skal, - начал было говорить Нильсон, но поставил свой стакан обратно на стол и огляделся. - Четвертое июля, - сказал Вильямс. - День Независимости. Моей страны. Хотел устроить праздник. Всем плевать. Выпейте со мной один раз, может два, и пойдем на их чертовы танцы. - Он некоторое время рассматривал Нильсона. - Швед, - с расстановкой произнес он, - т-ты выпьешь со мной или я вреж-жу т'бе по зубам! Фрайвальд положил сильную руку Вильямсу на плечо. Химик попытался встать. Фрайвальд удержал его на месте. - Потише, пожалуйста, доктор Вильямс, - мягко попросил механик. - Если вы хотите отпраздновать национальный праздник, мы с удовольствием выпьем с вами. Не правда ли, сэр? - обратился он к Нильсону. Астроном ляпнул: - Я знаю, в чем причина. Мне говорил еще до нашего отбытия знающий человек. Крушение надежд. Он не в силах перенести нынешнее состояние управления. - П-проклятая бюрократия п-процветающего государства, - икнул Вильямс. - Он начал мечтать о той эпохе, когда его страна была суверенной империей, - продолжал Нильсон. - Фантазировал по поводу системы свободного предпринимательства - я лично сомневаюсь, что она вообще существовала. Ввязался в реакционную политику. Когда Управляющему Бюро пришлось арестовать нескольких высокопоставленных американских государственных служащих по обвинению в заговоре с целью нарушить Соглашение... - С меня довольно! - голос Вильямса поднялся до крика. - Д-другая звезда. Нов-вый мир. Шанс быть свободным. Даже если я должен лететь с бандой шведов. - Видите? - усмехнулся Фрайвальд. - Он всего лишь жертва романтического национализма, которым тешил себя наш чересчур упорядоченный мир. Жаль, что наш коллега не удовольствовался историческими романами и плохой эпической поэзией. - Романтик?! - взвыл Вильямс. Он тщетно барахтался в мощной хватке Фрайвальда. - Ах ты, толстобрюхий тощеногий филин! Каково тебе было быть таким уродцем, когда другие дети играли в викингов? Твой брак развалился с еще большим треском, чем мой! А я справлялся, у меня был порядок с платежной ведомостью - тебе-то никогда не приходилось об этом заботиться, ты... Пус-сти м'ня, и мы п'смотрим, кто тут мужчина! - Пожалуйста, - сказал Фрайвальд. - Bitte. Джентльмены. Он встал, чтобы удержать Вильямса на стуле и пристально глянул на сидящего напротив Нильсона. - А вы, сэр, - продолжил он резко. - Вы не имеете права над ним насмехаться. Вы могли бы проявить вежливость и выпить по поводу его национального праздника. Нильсон был на грани того, чтобы сослаться на свое умственное превосходство. Но не сделал этого, так как появилась Джейн Сэдлер. Она уже пару минут стояла в двери, наблюдая. У нее на лице было такое выражение, что ее обычное платье выглядело трогательным. - Иоганн прав, Элоф, - сказала она. - Лучше пойдем отсюда. - Танцевать? - рявкнул Нильсон. - После этого всего? - Именно после этого. - Она покачала головой. - Мне уже основательно надоели твои выходки, дорогой. Начнем заново, или бросим все прямо сейчас? Нильсон пробурчал что-то себе под нос, но встал и предложил ей руку. Она была немного выше него. Вильямс сидел понурившись и изо всех сил сдерживал слезы. - Я останусь здесь на некоторое время, Джейн, и попробую его развеселить, - шепнул ей Фрайвальд. Она улыбнулась. - Хорошо, Иоганн. - Они были вместе несколько раз, прежде чем она выбрала в качестве постоянного партнера Нильсона. - Спасибо. Взгляды их задержались. Нильсон кашлянул и шаркнул ногой по полу. - Увидимся позже, - сказала Джейн, и они вышли. 5 Когда скорость "Леоноры Кристины" составила существенную часть скорости света, оптические эффекты стали заметными для невооруженного глаза. Ее скорость и скорость лучей света, исходящих от звезд, складывались как векторы, результатом была аберрация. За исключением того, что лежало прямо по курсу или непосредственно позади корабля, все видимые картины изменились. Созвездия изменили очертания, стали гротескными и совсем растворились, по мере того, как составляющие их звезды дрейфовали во мраке. Одновременно действовал эффект Допплера. Поскольку корабль убегал от световых волн, которые догоняли его сзади, с точки зрения людей на корабле их длина возрастала, а частота понижалась. Подобным образом волны, которые догонял нос корабля, становились короче и быстрее. Звезды за кормой выглядели более красными, звезды впереди - более фиолетовыми. На мостике располагался компенсирующий видеоскоп: единственный на борту, учитывая сложность его конструкции. Компьютер постоянно вычислял, как бы выглядело небо, если находиться в данной точке пространства неподвижно, и проектировал подобие этого изображения. Устройство это предназначалось не для развлечения или удобства; оно существенно помогало навигации. Очевидно, тем не менее, что компьютеру необходимы были данные о том, где именно находится корабль и с какой скоростью он движется по отношению к небесным объектам. Это не так-то просто было выяснить. Точная скорость и точное направление менялись в соответствии с изменениями в межзвездной среде. Отклонения от расчетного курса корабля были сравнительно невелики; но на астрономических расстояниях любая неточность могла добавить свое к фатальной сумме. По этой причине опрятный, коренастый, темнобородый мужчина, навигационный офицер Огюст Будро, находился среди немногих членов экипажа, которые работали посменно, и занимались работой, связанной с управлением кораблем. Будро вращался в замкнутом логическом цикле, чтобы определить положение корабля, скорость и направление движения, а затем скорректировать оптические явления. Отдаленные галактики были его первостепенными бакенами; статистический анализ наблюдений за более близкими отдельными звездами обеспечивал следующие по важности данные. Он пользовался математикой последовательных приближений и передавал данные капитану Теландеру, который рассчитывал необходимые изменения курса и отдавал приказ об их исполнении главному инженеру Федорову. Задачу выполняли четко. Никто не чувствовал поправок, лишь изредка незначительно и кратковременно возрастала находящаяся на пороге восприятия пульсация корабля и происходило столь же небольшое и преходящее изменение в векторе ускорения, которое проявлялось лишь в том, будто палубы накренились на несколько градусов. Вдобавок Будро и Федоров пытались поддерживать связь с Землей. "Леонору Кристину" пока еще можно было обнаружить находящимися в космосе приборами в пределах Солнечной системы. Несмотря на трудности, создаваемые полями ее двигателя, мазерный передатчик на Луне все еще мог донести до нее запросы, новости, развлекательные программы и личные сообщения. Корабль отвечал, пользуясь собственным передатчиком. Собственно говоря, предполагалось, что такой обмен информацией станет регулярным, как только космонавты обоснуются на Бете Девы. Автоматический предшественник "Леоноры Кристины" не имел проблем при отправке данных. Он делал это и в настоящий момент, хотя на корабле их получить не могли, и экипаж собирался прочесть ленты на зонде, когда прибудет к месту назначения. Солнца и планеты - большие объекты. Они движутся в пространстве на разумных скоростях, редко более пятидесяти километров в секунду. И они не делают зигзагов, даже малейших. Несложно предсказать, где они будут через несколько столетий, и соответственно направить луч с сообщением. Космический корабль - совсем другие дело. Люди недолговечны; они должны торопиться. Аберрация и эффект Допплера затрагивают и радио. Через некоторое время передачи с Луны будут прибывать на таких частотах, которых не сможет принять ни одно устройство на борту корабля. Однако задолго до этого, в силу разных причин, которые невозможно предвидеть, время пути между мазерным передатчиком и кораблем растянется на месяцы и луч наверняка потеряет корабль. Федоров, являвшийся также офицером связи, возился с детекторами и усилителями. Он усиливал сигналы, которые отправлял к Солнцу, в надежде, что они дадут ключ к будущему местоположению корабля. Хотя проходили целые дни, а молчание не нарушалось, он упорствовал. И был вознагражден. Но качество приема было от раза к разу все хуже, а продолжительность передач короче, по мере того, как "Леонора Кристина" погружалась в Большую Глубину. Ингрид Линдгрен нажала кнопку звонка. Каюты основательно звукоизолировали, так что стучать было бесполезно. Она вновь позвонила, но никто не ответил. Ингрид нахмурилась и в нерешительности переступила с ноги на ногу. Наконец она положила руку на ручку двери. Дверь не была заперта. Линдгрен приоткрыла ее. Не заглядывая внутрь, она мягко позвала: - Борис, с вами все в порядке? Ее слуха достигли звуки: скрип, шуршание, медленные тяжелые шаги. Федоров распахнул дверь. - О, - сказал он. - Добрый день. Она окинула его взглядом. Главный инженер был плотным мужчиной среднего роста, с широким скуластым лицом. Его каштановые волосы, словно снегом присыпаны сединой, хотя ему всего сорок два. Он не брился уже несколько вахт. На нем был халат, явно только что наброшенный. - Можно к вам? - спросила Линдгрен. - Как пожелаете. Он взмахнул рукой, пропуская ее, и закрыл дверь. Его половина каюты была отделена перегородкой от той части, где в настоящий момент обитал управляющий биосистем Перейра. Большую часть помещения занимала неубранная кровать. На кухонном шкафчике стояла бутылка водки. - Извините за беспорядок, - равнодушно сказал он. Неуклюже двигаясь за ней, добавил: - Выпьете? У меня нет стаканов, но вы вполне можете глотнуть из бутылки. Ни у кого на корабле нет ничего заразного. - Он рассмеялся, но смех вышел неискренним. - Откуда здесь взяться микробам? Линдгрен присела на край кровати. - Нет, спасибо, - ответила она. - Я на дежурстве. - Я тоже по идее на дежурстве. Да. - Федоров возвышался над ней, согнувшись. - Я сообщил на мостик, что нездоров, и мне лучше отдохнуть. - Не следует ли вам показаться доктору Латвале? - Зачем? Физически я здоров. - Федоров сделал паузу. - Вы пришли удостовериться, что со мной. - Это входит в мою работу. Я уважаю ваше уединение. Но вы один из ключевых людей. Федоров улыбнулся. Улыбка была такой же вымученной, как предыдущий смех. - Не беспокойтесь, - сказал он. - Мозги у меня в порядке. - Он потянулся к бутылке, но убрал руку. - Я даже не намерен напиться до беспамятства. Это всего лишь попытка... как там говорят американцы?.. Дать по мозгам. - Давать по мозгам лучше в компании, - заявила Линдгрен. И добавила: - Я, пожалуй, выпью. Федоров передал ей бутылку и тоже сел на кровать. Линдгрен подняла бутылку: - Skal. Она проглотила немного, вернула бутылку Федорову. - Ваше здоровье, - сказал он по-русски. Некоторое время они сидели в молчании. Федоров рассматривал переборку. Наконец он пошевелился и произнес: - Ладно. Раз вам необходимо знать. Я бы не сказал никому другому, а женщине и подавно. Но я кое-что узнал о вас, Ингрид... дочь Гуннара, верно? - Да, Борис Ильич. Он ответил ей взглядом и более искренней улыбкой. Линдгрен сидела расслабившись, ее гибкое тело в комбинезоне дышало теплом. - Я думаю... - он запнулся. - Я надеюсь, что вы поймете меня, и не станете пересказывать то, что от меня услышите. - Я обещаю молчать. Что до понимания, то я постараюсь. Он явно нервничал. - Видите ли, это очень личное, - сказал он медленно и не очень уверенно. - Хотя и не так уж важно. Я скоро с этим справлюсь. Просто... последняя полученная нами передача... меня расстроила. - Музыка? - Да. Музыка. Соотношение сигнала к шуму слишком низкое для телепередачи. Почти слишком низкое для звука. Это последняя передача, Ингрид, дочь Гуннара, пока мы не достигнем цели и не начнем получать сообщения от следующего поколения. Несколько минут, то угасая, то возобновляясь, едва слышная сквозь потрескивание звезд и космических лучей - когда мы потеряли эту музыку, я понял, что больше мы ничего не услышим. Голос Федорова затих. Линдгрен ждала. Он встряхнулся. - Так случилось, что это была русская колыбельная, - сказал он. - Моя мать пела мне ее на ночь. Линдгрен положила руку ему на плечо - легкую, как перышко. - Не думайте, что я жалею себя, - торопливо добавил он. - Просто я ненадолго слишком хорошо вспомнил тех, кого уже нет. Это пройдет. - Наверное, я и в самом деле понимаю, - пробормотала она. Межзвездная экспедиция на "Леоноре Кристине" была для Федорова второй. Он участвовал в полете к Дельте Павлина. Данные зонда указывали на землеподобную планету, и экспедиция отправилась с радужными надеждами. Действительность оказалась столь кошмарной, что выжившие проявили редкостный героизм, когда остались для проведения исследований на минимальное запланированное время. Когда они вернулись, для них прошло двенадцать лет, но Земля постарела на сорок три. - Вряд ли вы понимаете. - Федоров повернулся к ней. - Мы ожидали, что когда вернемся, наших близких не будет в живых. Мы ожидали перемен. Как бы то ни было, вначале я был вне себя от радости, что могу узнать любимые места моего города - лунный свет на каналах и реке, купола и башни Казанского собора, Невский проспект, сокровища Эрмитажа... - Он снова отвернулся и покачал головой. - Но сама жизнь. Она так изменилась. Встретиться с ней было как... как встретить женщину, которую ты любил, и которая стала потаскухой. - Он презрительно усмехнулся. - Именно так! Вам, может быть, известно, что я работал в космосе сколько мог, пять лет. Участвовал в исследованиях и разработках по усовершенствованию бассердовского двигателя. Я стремился получить мою нынешнюю должность. Мы надеемся начать все сначала на Бете-3. Его голос стал едва слышным: - И вот до нас долетела колыбельная моей матери. В последний раз. Он поднес к губам бутылку. Линдгрен немного помолчала, а затем произнесла: - Теперь я отчасти понимаю, Борис, почему это вас так расстроило. Я немного изучала социоисторию. В вашем детстве люди были менее, ну, менее раскованными. Они восстановили нанесенный войной ущерб в большинстве стран и взяли под контроль гражданские беспорядки и рост населения. Затем они занялись новыми делами, потрясающими воображение проектами, как на Земле, так и в космосе. Казалось, невозможного нет. Ими двигали патриотизм, самоотдача. Я думаю, что вы сами служили всем сердцем двум богам: Отцу Науке и Матери России. - Ее рука скользнула вниз и накрыла его руку. - Вы вернулись, - сказала она, - и оказалось, что всем все равно. Он кивнул, закусив губу. - Именно поэтому вы презираете современных женщин? - спросила она. Он вздрогнул от неожиданности. - Нет! Ничего подобного! - Почему же тогда ни одна из ваших связей не продлилась дольше одной-двух недель? И это были лишь редкие встречи? - спросила она вызывающе. - Почему вы чувствуете себя непринужденно и веселитесь только среди мужчин? Мне кажется, что вы не хотите признавать нашу половину человеческой расы. Вы считаете, что в нас больше нет ничего, что стоило бы узнавать. И то, что вы только что сказали, о потаскухах... - Я вернулся с Дельты Павлина, надеясь встретить настоящую жену, - ответил он глухо, словно его душили. Линдгрен вздохнула. - Борис, нравы меняются. С моей точки зрения, вы выросли в период неразумного пуританизма. Но это была реакция на предыдущую легкость нравов, которая, быть может, зашла слишком далеко; а еще раньше... Впрочем, неважно. - Она тщательно подбирала слова. - Факт тот, что человек никогда не придерживался одного идеала. Массовый энтузиазм времен вашей молодости уступил место холодному рационалистическому классицизму. Сегодня он, в свою очередь, утонул в разновидности неоромантизма. Бог знает, куда это приведет. Мне, быть может, это не нравится. Но все равно вырастут новые поколения. Мы не имеем права формировать их по нашему собственному шаблону. Вселенная слишком обширна. Федоров не шевелился так долго, что она уже решила уйти. Внезапно он повернулся, схватил ее за руку и усадил обратно рядом с собой. Он заговорил: - Мне бы хотелось узнать вас, Ингрид, узнать как человека. - Я рада. Его губы сжались. - Все же сейчас вам лучше уйти, - вымолвил он. - Вы с Реймоном. Я не хочу послужить причиной неприятностей. - Я хочу, чтобы вы тоже были моим другом, Борис, - сказала она. - Я восхищаюсь вами с нашей первой встречи. Храбрость, компетентность, благожелательность - что еще есть такого, чем стоило бы восхищаться в человеке? Я бы хотела, чтобы вы научились демонстрировать эти качества тем вашим коллегам по экспедиции, которые - так сложилось - женщины. Он отпустил ее руку. - Предупреждаю вас: уходите. Она оглядела его. - Если я уйду, - сказала она, - то в следующий раз, когда мы будем разговаривать, будете ли вы чувствовать себя со мной свободно? - Не знаю, - ответил он. - Надеюсь, что да, но не знаю. Она задумалась еще на минуту. - Давайте попытаемся сделать так, чтобы мы были в этом уверены, - наконец мягко предложила она. - Я свободна до конца дежурства. 6 Каждый ученый на корабле запланировал по меньшей мере один исследовательский проект, чтобы заполнить несколько лет пути. Проектом Глассгольд было отслеживание химической основы жизни на Эпсилон Эридана-2. После того как установили оборудование, она начала эксперименты над протофитами и культурами тканей. В надлежащий момент она получила продукты реакции, и ей предстояло узнать, что они из себя представляют. Норберт Вильямс делал анализы для нескольких исследователей одновременно. Однажды в конце первого года полета он принес свой отчет о последних образцах Эммы к ней в лабораторию. Молекулы были незнакомыми, и он заинтересовался ими не меньше Глассгольд. Они вдвоем часами обсуждали новые результаты. И все чаще и чаще беседа затрагивала другие темы. Глассгольд весело приветствовала вошедшего Вильямса. Рабочий стол, за которым она стояла, был загроможден тестовыми трубками, колбами, измерителями кислотности, мешалками и прочим. - Отлично, - сказала она. - Мне не терпится узнать, какие изменения теперь произошли с моими любимцами. - Самая чертовская неразбериха, какую я видел. - Он перебросил ей несколько скрепленных страничек. - Мне очень жаль, Эмма, но вам придется повторить опыты. И, боюсь, придется повторять их снова и снова. Я не могу выдать результаты, опираясь на такие микроскопические количества. Нужно задействовать каждую разновидность хроматографии из тех, что у меня есть, плюс рентгеновские дифракции, плюс серию энзимных тестов - вот их список - прежде чем я решусь строить предположения касательно структурных формул. - Понимаю, - ответила Глассгольд. - Простите, что я добавляю вам столько работы. - Чепуха. Это то, для чего я здесь, пока мы еще не добрались до Беты-3. Если у меня не будет работы, я просто рехнусь. А ваша - самая интересная, вот что я скажу. - Вильямс запустил руку в волосы. - Хотя, по правде сказать, я не понимаю, зачем вы этим занимаетесь - разве что скоротать время. Я хочу сказать, что на Земле занимаются теми же проблемами - с большим штатом и лучшими приборами. Они, должно быть, раскусят ваши загадки раньше, чем мы доберемся до цели. - Не сомневаюсь, - сказала она. - Но передадут ли они нам результаты? - Я думаю, вряд ли, разве что мы попросим. Но даже если мы пошлем запрос, мы состаримся или вообще умрем до того, как придут ответы. - Вильямс нагнулся к ней через стол. - Вопрос в том, зачем нам это нужно? Какой бы тип биологии мы не обнаружили на Бете-3, мы знаем, что он не будет напоминать наш. Вы просто не хотите утрачивать навыки? - И это тоже, - признала она. - Кроме того, я считаю, что эти результаты все-таки будут иметь практическое значение. Чем шире будет мой взгляд на жизнь во вселенной, тем лучше я смогу изучать частный случай планеты, куда мы направляемся. Таким образом, мы скорее и вернее узнаем, возможно ли сделать ее нашим домом и домом для тех, кто последует за нами с Земли. Он потер подбородок. - М-да, я полагаю, что вы правы. Не думал с такой точки зрения. За прозаическими словами крылось благоговение. Как минимум, эти люди проведут еще половину десятилетия в системе Беты Девы, исследуя ее планеты во вспомогательных кораблях "Леоноры Кристины", добавляя то немногое, что они смогут добавить к сведениям, собранным орбитальным зондом. И если третья планета действительно обитаема, они никогда не вернутся домой - даже профессиональные космолетчики. Они проживут там всю свою жизнь, и их внуки и правнуки тоже, исследуя многочисленные тайны нового мира и отправляя информацию жадным умам Земли. Ибо любая планета - это воистину целый мир, бесконечно разнообразный, нескончаемо таинственный. И этот мир казался так похож на Землю. Люди с "Леоноры Кристины" надеялись, что у их потомков не будет причин возвращаться назад: Бета-3 превратится из базы в колонию, затем в Новую Землю, а затем - в стартовую площадку для следующего прыжка к звездам. Для человека нет другого способа овладеть галактикой. Как будто устыдившись картин, представших ее воображению, Глассгольд сказала, слегка зардевшись: - Кроме того, мне интересна эриданская жизнь. Она захватывает меня. Я хочу знать, что... заставляет ее тикать. А, как вы сказали, если мы останемся на Бете-3, то вряд ли узнаем ответы на протяжении нашей жизни. Он замолчал, поигрывая прибором для титрирования. Наконец шум двигателя корабля, дыхание вентилятора, резкие химические запахи, яркие цвета на полке с реактивами и красителями проникли в его сознание. Он откашлялся. - Мм... Эмма! - Что? Похоже, она чувствовала ту же самую застенчивость. - Как насчет перерыва в работе? Приглашаю вас в клуб сегодня вечером, немного выпить. Рацион мой. Она укрылась за своими приборами. - Нет, благодарю вас, - сказала она смущенно. - У меня... у меня действительно много работы. - У вас хватит для этого времени, - прямо сказал он. - О'кей, если вы не хотите коктейль, как насчет чашки кофе? Может быть, прогуляемся по саду... Послушайте, я не собираюсь к вам приставать. Я просто хочу познакомиться получше. Она запнулась, потом улыбнулась и тепло посмотрела на него. - Хорошо, Норберт. Мне бы тоже этого хотелось. Через год после старта "Леонора Кристина" была близка к своей предельной скорости. Ей потребуется тридцать один год, чтобы пересечь межзвездное пространство, и еще один год, чтобы затормозить, когда она приблизится к звезде своего назначения. Но это утверждение неполно. В нем не учитывается относительность. Поскольку существует абсолютная ограничивающая скорость (с которой свет путешествует in vacuo; аналогично нейтрино), постольку существует взаимозависимость пространства, времени, материи и энергии. В уравнения входит фактор тау. Если "v" - это (равномерная) скорость движения космического корабля, а "c" - скорость света, то тау равняется v^2/(1 - c^2). Чем ближе "v" подходит к "c", тем ближе тау подходит к нолю. Предположим, что сторонний наблюдатель измеряет массу космического корабля. Результат, который он получит, есть масса покоя корабля - то есть, та масса, которую имеет корабль, когда не движется по отношению к наблюдателю, - деленная на тау. Таким образом, чем быстрее движется корабль, тем большую массу он имеет, если рассматривать всю вселенную в целом. Корабль получает дополнительную массу от кинетической энергии движения; e = mc^2. Более того, если бы неподвижный наблюдатель мог сравнить часы корабля со своими собственными, он бы заметил несогласованность. Промежуток между двумя событиями (например, между рождением и смертью человека), измеренный на борту корабля, где происходят эти события, равен промежутку, измеренному наблюдателем... умноженному на тау. Можно сказать, что на борту космического корабля время идет пропорционально медленнее. Длины сокращаются; наблюдатель видит корабль укороченным в направлении движения пропорционально фактору тау. Измерения, сделанные на борту корабля, так же достоверны, как и сделанные в любом другом месте. Для члена экипажа, который глядит на вселенную, звезды сжимаются и прибавляют в массе; расстояния между ними сокращаются; их развитие происходит странно сокращенным образом. Однако картина в целом еще сложнее. Нужно принимать во внимание, что корабль фактически ускорялся и будет тормозить в соответствии с общим фоном вселенной. Это переносит проблему в целом из области специальной в область общей теории относительности. Положение звезд и корабля относительно друг друга не вполне симметрично. Парадокс близнецов не возникает. Когда скорости вновь уравниваются и происходит воссоединение, звезда прожила больший отрезок времени, чем корабль. Если тау падает до одной сотой и продолжает падать, вы пересечете световой век за один год вашего личного времени. (Хотя, разумеется, нельзя вернуть столетие, которое прошло за это время дома, где ваши друзья состарились и умерли). Это неизбежно подразумевает стократное увеличение массы. Бассердовский двигатель, черпая водород из космоса, может обеспечить такой полет. В самом деле, глупо останавливать двигатель и причаливать к берегу, когда можно продолжать уменьшать тау. Таким образом, чтобы достигнуть других солнц за разумный отрезок времени, нужно: продолжать постоянно ускоряться до точки середины пути между звездами, в каковой точке вы запускаете систему торможения в бассердовском модуле и начинаете замедляться обратно. Вы ограничены скоростью света, которой достичь невозможно. Но вы можете приблизиться к этой скорости. Таким образом, вы не имеете предела обратного фактора тау. За год полета при одном "g" разница между "Леонорой Кристиной" и медленно движущимися звездами накапливалась незаметно. Теперь кривая перешла к крутой части своего взлета. Людям на борту корабля стало казаться, что расстояние до звезды назначения сокращается - не только потому, что они приближались, но и потому, что с их точки зрения изменилась геометрия пространства. Процессы во внешнем мире воспринимались теперь как ускоряющиеся. Этого еще не было видно. Минимальный тау в плане полета корабля, в точке середины, должен быть немного выше 0,015. Но настал момент, когда минута на борту корабля соответствовала шестидесяти одной секунде в остальной галактике. Немного позже она соответствовала шестидесяти двум. Затем шестидесяти трем... шестидесяти четырем... корабельное время между такими отсчетами становилось постепенно, но неуклонно меньше... шестидесяти пяти... шестидесяти шести... шестидесяти семи... Первое Рождество, которое команда корабля проводила вместе, пришлось на самое начало полета и было лихорадочным карнавалом. Второе было менее громким. Люди уже занялись своей повседневной работой и установили круг постоянного общения. Все же импровизированные украшения сверкали на всех столах. Любительские мастерские огласились звуками - щелкали ножницы, мелькали иглы; камбуз пропах пряностями. Все делали друг другу маленькие подарки. Секция гидропоники решила, что может поделиться достаточным количеством зеленых лиан и веток для имитации рождественского дерева в спортзале. Из огромной библиотеки микрофильмов извлекли ленты о снеге и санях, записи веселых рождественских песен. Любители театра репетировали карнавальное шествие. Шеф-повар Кардуччи планировал банкеты. В общественных помещениях и каютах проходили веселые вечеринки. По негласному соглашению никто не упоминал, что с каждой секундой Земля становится на триста тысяч километров дальше. Реймон пробирался сквозь суматоху на палубе отдыха. Заканчивалось приготовление декораций. Многие играли в различные игры, болтали, предлагали выпить, флиртовали, веселились. Через треп, смех и шарканье ног, через гул, треск и шуршание из громкоговорителя неслась музыка. Механик проревел Реймону: - Guten Tag, mein lieber Schutzmann! Иди сюда и угостись из моей бутылки! Он взмахнул бутылкой. Другой рукой он обнимал Маргариту Хименес. Над ними висела полоса бумаги с надписью: "омела белая". Реймон остановился. Он был в хороших отношениях с Фрайвальдом. - Благодарю, не могу, - сказал он. - Ты не видел Бориса Федорова? Я думал, что он появится здесь после работы. - Н-нет. Я тоже ждал его, учитывая, какое сегодня веселье. Он в последнее время стал почему-то гораздо счастливее, верно? Что ты от него хочешь? - Дела. - Дела, всегда дела, - сказал Фрайвальд. - Могу поспорить, что твоя подруга злится. У меня вариант получше. - Он привлек к себе Хименес. Она прильнула к нему. - Ты вызывал его каюту? - Конечно. Он не отвечает. Все же, возможно... - Реймон повернулся. - Попробую пойти туда. Попозже вернусь ради этого шнапса, - добавил он, уже уходя. Он спустился по лестнице, миновав палубу команды, на офицерский уровень. Музыка следовала за ним. "...Iesu, tibi sit gloria". Коридор был пуст. Реймон нажал кнопку звонка каюты Федорова. Инженер открыл дверь. Он был одет в пижаму. Позади него на кухонном столике стояли бутылка французского вина, два бокала и сэндвичи в датском стиле. Он вздрогнул от неожиданности и сделал шаг назад. - Что... - начал он по-русски. - Вы? - Могу я поговорить с вами? - М-м-м. - Глаза Федорова блеснули. - Я жду гостя. Реймон ухмыльнулся. - Это видно невооруженным глазом. Не беспокойтесь, я не задержусь. Но дело не терпит отлагательств. Федоров сдержался. - Оно не может подождать, когда я буду на дежурстве? - Это лучше обсудить негласно, - сказал Реймон. - Капитан Теландер тоже так считает. - Он скользнул мимо Федорова в каюту. - Этот момент не был предусмотрен в планах, - продолжал он. - Согласно расписанию мы переходим на режим большого ускорения седьмого января. Вам известно лучше, чем мне, что это потребует двух-трех дней предварительной работы вашей группы и значительного нарушения распорядка работы и жизни всех остальных. Ну вот, каким-то образом те, кто планировал полет, забыли, что шестое января - важная дата в западноевропейской традиции. Двенадцатая ночь, канун Трех Святителей, называйте как хотите, но это кульминация праздничного веселья. В прошлом году празднование было таким буйным, что никто об этом не подумал. Но мне стало известно, что в этом году намечаются завершающие трапеза и танцы. Это благоприятно подействует на экипаж. Шкипер и я хотим, чтобы вы проверили возможно ли отложить переход к большому ускорению на несколько дней. - Да, да, я этим займусь. - Федоров подталкивал Реймона к открытой двери. - Завтра, прошу вас... Но было уже слишком поздно. В двери появилась Линдгрен в униформе, так как очень торопилась после вахты. - Gud! - вырвалось у нее. Она замерла на месте. - Какая неожиданность, Линдгрен! - торопливо произнес Федоров. - Что вас сюда привело? Реймон задохнулся. С лица его стерлось всякое выражение. Он стоял неподвижно, только кулаки его сжимались, пока ногти не впились в ладони, а кожа на костяшках натянулась и побелела. Началась новая рождественская песня. Линдгрен переводила взгляд с одного мужчины на другого. От ее лица отхлынула кровь. Но вдруг она выпрямилась и сказала: - Нет, Борис. Не будем лгать. - Это не поможет, - согласился Реймон без всякого выражения. Федоров развернулся к нему. - Ну ладно! - крикнул он. - Мы были вместе несколько раз. Что с того? Она ведь не жена тебе. - Я никогда не утверждал, что она моя жена, - ответил Реймон. Взгляд его был устремлен на нее. - Я намеревался просить ее руки, когда мы прибудем на место. - Карл, - прошептала она, - я люблю тебя. - Надо полагать, один партнер надоедает, - сказал Реймон ледяным тоном. - Ты почувствовала потребность перемен. Твоя привилегия, разумеется. Я только думал, что ты выше того, чтобы делать это украдкой, за моей спиной. - Оставь ее в покое! - Федоров слепо ринулся на него. Констебль отпрянул в сторону и рубанул ребром ладони. Инженер задохнулся от боли и осел на кровать, держа поврежденную кисть другой рукой. - Она не сломана, - сказал Реймон. - Но если вы не останетесь там, где сидите, пока я отсюда не уйду, я вынужден буду вас обезвредить. - Он сделал паузу и продолжал рассудительно. - Это не вызов вашему мужскому достоинству. Я знаю рукопашный бой так же, как вы знаете нуклеонику. Давайте останемся цивилизованными людьми. Все равно женщина ваша, я полагаю. - Карл! Линдгрен шагнула к нему. Протянула руки. Слезы текли у нее по щекам. Он изобразил поклон. - Я уберу свои вещи из твоей каюты, как только найду свободную койку. - О нет, Карл. Карл! - Она вцепилась в его тунику. - Я никогда не думала... Послушай! Борис нуждался во мне. Да, я признаю, что мне доставляло удовольствие быть с ним, но это никогда не было чем-то большим, чем дружба... помощь... тогда как ты... - Почему ты не рассказала мне об этом? Неужели я был недостоин знать? - Достоин, разумеется, достоин, но я боялась... несколько твоих замечаний... ты ведь в самом деле ревнив - совершенно напрасно, потому что только ты для меня имеешь значение! - Я всю свою жизнь прожил бедным, - сказал он, - и у меня примитивная мораль бедняка - так же как некоторые взгляды на то, о чем следует рассказывать, и о чем не следует. На Земле мы могли бы попытаться что-то исправить. Я мог бы подраться с соперником, или отправиться в длительное путешествие, или мы с тобой могли бы переехать в другое место. Здесь это невозможно. - Неужели ты не можешь понять? - взмолилась она. - А ты? - Он снова сжал кулаки. - Нет, - сказал он, - ты действительно не понимаешь, что причинила мне боль. Наше будущее и так достаточно сложное, чтобы еще пытаться поддерживать такую разновидность отношений. Реймон освободился от нее. - Прекрати реветь! - гаркнул он. Она вздрогнула и выпрямилась. Федоров заворчал и стал подниматься с места. Она жестом усадила его обратно. - Так-то лучше. - Реймон направился к двери, затем обернулся. - Между нами не будет ни сцен, ни интриг, ни затаенной неприязни, - объявил он. - Когда пятьдесят человек заперты в одной коробке, либо каждый ведет себя как должно, либо всех ждет смерть. Мистер инженер Федоров, капитан Теландер и я ждем вашего доклада по вопросу, который я пришел обсудить, как можно скорее. Вы можете поинтересоваться мнением мисс первого помощника Линдгрен. Помните только, что желательно сохранить все в секрете, пока мы не будем готовы объявить окончательное решение, то или иное. - На мгновение боль и ярость прорвались наружу. - Наш долг прежде всего перед кораблем, черт бы вас побрал! - Реймон совладел с собой и щелкнул каблуками. - Мои извинения. Доброго вечера. Он ушел. Федоров встал позади Линдгрен и положил руки ей на плечи. - Мне очень жаль, - сказал он неуклюже. - Если бы я знал, что такое может случиться, я бы никогда... - Это не твоя вина, Борис. Линдгрен не шевельнулась. - Если ты разделишь со мной каюту, я буду рад. - Спасибо, нет, - тускло ответила она. - На некоторое время я не играю в эти игры. - Она высвободилась. - Я лучше пойду. Спокойной ночи. Он остался стоять один со своими сэндвичами и вином. О святое дитя из Вифлеема, Спустись к нам, мы молим тебя. Через несколько дней после Крещения "Леонора Кристина" увеличила разгон. Корабль шире развернул черпающие поля, усилил термоядерный шар огня, который следовал за кораблем в хвосте бассердовского двигателя, и переключился на три "g". К низкой скорости это добавило бы почти тридцать метров в секунду за секунду. К нынешней же скорости корабля это добавило незначительный инкремент с точки зрения стороннего наблюдателя. С точки зрения тех, кто находился на корабле, "Леонора Кристина" стремилась вперед с ускорением три "g". Человеческий организм не мог бы выдержать такую нагрузку. Напряжение для сердца, легких и особенно проблемы баланса жидкости в теле были бы слишком велики. На помощь могла бы прийти медицина. Но, к счастью, было средство получше. Силы, которые разгоняли корабль, подталкивая его все ближе и ближе к скорости света, предельному "c", являлись не просто огромными. Они были настолько точными, что их взаимодействие внешним миром - материей и ее собственными силовыми полями - могло поддерживаться как практически постоянная результирующая, несмотря на изменения этих внешних условий. Аналогично, движущие энергии можно было безопасно сочетать с подобными им, гораздо более слабыми полями, которые поддерживались внутри корабля. Эта связь могла затем оперировать асимметрией атомов и молекул, чтобы породить ускорение, однородное с ускорением самого внутреннего генератора. Однако на практике эффект оставляли неполным. Одно g не компенсировался. Следовательно, вес на борту корабля оставался на постоянном уровне поверхности Земли независимо от ускорения. Три "g" не были пределом. С распростертыми черпающими полями и в районах, где материя являлась более плотной, чем здесь, например в туманности, корабль мог бы разогнаться намного выше. В данном конкретном полете, учитывая разреженность местного водорода, любой возможный выигрыш времени был недостаточен - поскольку формула включает гиперболическую функцию - чтобы стоило уменьшать коэффициент безопасности корабля. Другие факторы, например, оптимизация поглощения массы или минимизация длины пути, тоже входили в расчет схемы полета. Таким образом, фактор тау не был простым статическим множителем. Он был динамическим. Его воздействие на массу, пространство и время можно было рассматривать как фундаментальное явление, создающее вечно новые взаимоотношения между людьми и вселенной. В час корабельного времени, который, как утверждал календарь, принадлежал апрелю, а как утверждали часы, был утром, Реймон проснулся. Он не поеживался, не хлопал глазами, не зевал и не потягивался, как большинство людей. Он сел на постели, собранный и внимательный. Чи-Юэнь Ай-Линг проснулась раньше. Она стояла на коленях на азиатский манер и глядела на него с серьезностью, совершенно отличной от ее игривого настроения прошлой ночью. - Что-нибудь не так? - требовательно спросил он. То, что ее застигли врасплох, было заметно по расширившимся глазам. Через мгновение она улыбнулась, развернулась. - Я видела однажды ручного ястреба, - заметила она. - То есть, он не был приручен на манер собаки, но охотился со своим хозяином и снисходил до того, чтобы сидеть у него на запястье. Ты просыпаешься, как он. - М-мпф, - сказал он. - Я имел в виду твое обеспокоенное выражение. - Не обеспокоенное, Шарль. Задумчивое. Он с восхищением