ья. Закатный солнечный свет, казалось, столь же холоден, как и окружающая Эверарда синь. В ушах пронзительно свистел ветер. Кутаясь в парку, Эверард сидел на переднем сиденье темпороллера. Заднее сиденье было пустым - как почти у половины из двадцати аппаратов, находившихся рядом с ним в воздухе: их пилоты рассчитывали увезти арестованных. На остальные машины, с мощными энергетическими пушками, возлагалась роль огневой поддержки - под скорлупой брони, отражающей последние лучи солнца, ждал своего часа смертоносный огонь. "Черт! - подумал Эверард. Так и замерзнуть недолго. Сколько же еще ждать? Может, что-то пошло не так? Может, Пума раскрыли, или отказало его снаряжение, или еще что случилось?.." Прикрепленный к рулевой панели приемник запищал и замигал красным огоньком. Эверард облегченно выдохнул - белый пар немедленно разметало и развеяло ветром. Несмотря на многолетний опыт подобных операций, ему пришлось сделать над собой усилие, и лишь успокоившись, он отрывисто сказал в микрофон, прикрепленный у горла: - Сигнал получен. Станции триангуляции - доклад! Вражеская банда, появившись над бушующими волнами где-то под ними, готова была приняться за свою дьявольскую работу. Пум запустил руку в одежду и нажал кнопку миниатюрного радиопередатчика. Радио. Экзальтационисты наверняка не ожидают чего-то столь примитивного. Во всяком случае, Эверард надеялся... "Теперь, Пум, тебе надо только спрятаться и продержаться совсем немного". От волнения у патрульного перехватило горло. У него, без сомнения, были сыновья - в разных странах и разных временах, - но сейчас он больше, чем когда-либо, ощущал себя отцом. Сквозь треск в наушниках донеслись слова. Последовали цифры. Удаленные на сотню миль приборы определили точное местонахождение гибнущего корабля. На хронометре высветилось время начала операции. - О'кей, - сказал Эверард. - Необходимо вычислить пространственные координаты для каждой машины согласно нашему плану. Группе захвата ожидать инструкций! Это заняло еще несколько минут. Эверард почувствовал, как крепнет в нем уверенность в успехе. Его подразделение вступило в бой. В эти секунды оно уже сражалось там, внизу. Да свершится то, что повелели норны! [в скандинавской мифологии богини судьбы] Поступили данные расчетов. - Все готовы? - спросил он. - Вперед! Эверард настроил приборы управления и, щелкнув тумблером, включил двигатель. Темпороллер мгновенно переместился вперед в пространстве и назад во времени - к тому моменту, когда Пум подал сигнал. Ветер неистовствовал. Роллер трясло и швыряло из стороны в сторону в собственном антигравитационном поле. В пятидесяти ярдах внизу ревели черные в окружающей тьме волны и взметались клочья серой пены - все это освещал гигантский факел, пылавший чуть в стороне от роллера; резкий ветер только раздувал огонь, охвативший просмоленную мачту. Корабль начал разваливаться на куски, и над гаснущими в воде обломками поднялись клубы пара. Эверард прильнул к оптическому усилителю. Видно стало как днем, и он определил, что его люди прибыли точно в заданное место, окружив с полдюжины вражеских аппаратов со всех сторон. Однако помешать бандитам начать бойню они не сумели. Те обрушились на корабль, едва успели материализоваться. Не зная заранее, где точно будет каждый из роллеров противника, но подозревая, что все они чертовски хорошо вооружены, Эверард приказал своей группе материализоваться на некотором расстоянии от банды Варагана и оценить ситуацию, пока убийцы их не заметили. Но рассчитывать они могли от силы секунды на две. - В атаку! - заорал Эверард, хоть это было излишним. Его "конь" ринулся вперед. Слепяще-голубой луч смерти пронзил темноту. Какие бы зигзаги ни выписывала в полете его машина, Эверард каждый раз чувствовал, что луч проходит буквально в нескольких дюймах от него, - по теплу, резкому запаху озона, по треску в воздухе. Самих лучей он почти не видел: защитные очки автоматически задерживали слишком яркий свет, иначе он действительно мог ослепнуть. Сам Эверард пока не стрелял, хотя и держал бластер наготове: это не входило в его задачу. Все небо заполнилось скрещивающимися молниями. Они отражались в волнах, и казалось, само море горит. Арестовать вражеских пилотов было практически невозможно. Стрелки Эверарда получили приказ уничтожить их - уничтожить немедленно, не дожидаясь, пока бандиты поймут, что они в меньшинстве, и скроются в пространстве-времени. Тем же патрульным, у кого второе сиденье пустовало, было поручено взять в плен врагов, которые находились на борту корабля. Эверард не рассчитывал, что их можно будет найти у обломков корпуса, качающихся на волнах, хотя на всякий случай и обломки патрульные тоже собирались проверить. Скорее всего бандитов придется вылавливать в воде. Эверард не сомневался, что они приняли меры предосторожности и под халатами у них спасательные жилеты с баллончиками сжатого газа. Пум на это рассчитывать не мог. Как член экипажа, он выглядел бы неестественно, будь на нем что-то еще, кроме набедренной повязки. А в повязке можно было спрятать лишь его передатчик - и ничего более. Впрочем, Эверард заранее убедился, что тот умеет плавать. Но многие финикийские моряки не умели. Эверард заметил одного из них, ухватившегося за доску обшивки. Он почти уже отправился на помощь. Но нет, нельзя! Баалрам и его матросы утонули - все, кроме Гизго, да и тот выжил не случайно: если бы не атака Патруля, бандиты заметили бы его с воздуха и убили. К счастью, у него хватило сил держаться за тяжелое длинное весло, пока его не вынесло на берег. Что же касается его товарищей по плаванию, его друзей - то все они погибли, и родня оплакала их - и будет то уделом мореплавателей еще несколько тысяч лет... а вслед за нами - космоплавателей, времяплавателей... По крайней мере, они отдали свои жизни за то, чтобы жил их народ и бессчетные миллиарды людей будущего. Слабое, конечно, утешение... В оптическом усилителе Эверарда появилась над волнами еще одна голова - человек качался на волнах, как поплавок. Да, враг. Надо брать. Он спустился ниже. Человек посмотрел вверх из пены и хаоса волн, и его рот скривился от злобы. Над водой появилась рука с энергопистолетом. Эверард выстрелил первым. Пространство рассек тонкий луч. Крик противника затерялся в безумии бури, а его пистолет камнем пошел на дно. Он в ужасе уставился на опаленную плоть и обнажившуюся кость собственного запястья. Никакого сострадания к нему Эверард не испытывал. Но от него и не требовалось убивать. Живые пленники под безболезненным, безвредным, тотальным психодопросом могли направить Патруль к тайным базам других опасных злодеев. Эверард опустил свой аппарат почти до самой воды. Двигатель натужно загудел, удерживая машину на месте вопреки стараниям волн, которые с грохотом бились в бок роллера, и неистово завывающего, ледяного ветра. Ноги Эверарда плотно сжали раму аппарата. Наклонившись, он схватил человека в полубессознательном состоянии, поднял его и втянул на нос роллера. "О'кей, теперь можно и вверх..." Дело случая, конечно, - хотя радости это не умаляло - но так уж вышло, что именно он, Мэнс Эверард, оказался агентом Патруля, который задержал самого Меро Варагана. Прежде чем отправиться в будущее, отряд решил найти какое-нибудь тихое место и оценить обстановку. Их выбор пал на необитаемый островок в Эгейском море. Из лазурных вод, голубизна которых нарушалась лишь блеском солнечного света и пеной, вздымались белые скалы. Над ними с криками летали чайки. Между валунов пробивались кусты, источавшие под лучами солнца густой, резкий аромат. У горизонта двигался парус. Как знать, может, именно на том корабле плыл Одиссей... На острове подвели итоги. Из патрульных никто не пострадал, если не считать нескольких ранений. Раны обработали здесь же, но в дальнейшем раненым, видимо, предстояло лечение в госпитале Патруля. Они сбили четыре вражеские машины; три скрылись, но теперь их можно будет выследить. Бандитов, что находились на корабле, взяли всех. И один из патрульных, ориентируясь по сигналам радиопередатчика, вытащил из воды Пуммаирама. - Молодец, парень! - воскликнул Эверард и крепко его обнял. Они сидели на скамье в Египетской гавани. При желании это место можно было бы назвать уединенным - в том смысле, что окружающие были слишком заняты, чтобы подслушивать. Впрочем, на них обращали внимание: празднуя победу, они посетили множество развлекательных заведений, и Эверард купил им обоим халаты лучшего полотна и самого красивого цвета - халаты, достойные царей, каковыми они себя и ощущали. Сам Эверард относился к одежде безразлично, хотя, конечно, новое одеяние произведет должное впечатление во дворце, когда ему придется прощаться с Хирамом, зато Пум был в восторге. Причал оглашали привычные звуки - шлепанье босых ног, стук копыт, скрип колес, громыхание перекатываемых бочек. Из Офира через Синай пришел грузовой корабль, и портовые рабочие принялись за разгрузку тюков с ценным товаром. От пота их мускулистые тела блестели под яркими солнечными лучами. Моряки расположились на отдых под навесом соседней таверны, где под звуки флейты и барабана извивалась молоденькая танцовщица. Они пили, играли в кости, смеялись, хвастались и обменивались байками о далеких странах. Торговец с подносом расхваливал засахаренные фрукты. Проехала мимо груженая тележка с запряженным ослом. Жрец Мелкарта в роскошной мантии беседовал с аскетичного вида чужестранцем, который служил Осирису. Неподалеку прохаживались двое рыжеволосых ахейцев - похоже, что-то высматривали. Длиннобородый воин из Иерусалима и телохранитель приехавшего в Тир филистимлянского сановника обменивались свирепыми взглядами, однако спокойствие Хирамова царства удерживало их от драки. За чернокожим мужчиной в шкуре леопарда и страусиных перьях увязалась целая толпа финикийских мальчишек. Держа посох словно копье, важно проследовал ассириец. Спустя какое-то время, пошатываясь, прошли в обнимку анатолиец и белокурый уроженец Севера - пиво сделало их веселыми и добродушными. В воздухе пахло красками, пометом, дымом, дегтем, сандаловым деревом, миррой, пряностями и солеными брызгами. Когда-нибудь, спустя столетия, все это исчезнет, умрет - как умирает все. Но прежде - какая яркая, кипучая здесь будет жизнь! Какое богатое наследие она оставит! - Да, - сказал Эверард, - я не хочу, чтобы ты слишком уж важничал... - Он усмехнулся. - Хотя цену ты себе, похоже, знаешь, и от скромности не умрешь... Впрочем, Пум, ты и в самом деле настоящая находка. Так что мы не только спасли Тир, но еще и тебя заполучили. Испытывая непривычное для него волнение, юноша уставился в пространство перед собой. - Вы уже говорили об этом, повелитель, когда учили меня. О том, что едва ли кто в этой эпохе способен представить себе путешествие сквозь время и чудеса завтрашнего дня. О том, что им не помогут объяснения: они просто смутятся или испугаются. - Он погладил пушок на подбородке. - Может быть, я отличаюсь от них, потому что всегда рассчитывал лишь на себя и каждый новый день смотрел на мир открытыми глазами. - Просияв, он добавил: - В таком случае я восхваляю богов, или кто бы они ни были, за то, что они взвалили на меня такую судьбу. Ведь она подготовила меня к новой жизни с моим хозяином! - Ну, не совсем так, - промолвил Эверард. - Мы с тобой не будем встречаться часто. - Что? - воскликнул Пум. - Почему? Ваш слуга провинился перед вами, о мой повелитель? - Никоим образом. - Эверард похлопал паренька по тощему плечу. - Наоборот. Но моя работа связана с разъездами. А тебя мы хотим сделать "локальным агентом" - здесь, в твоей родной стране, которую ты знаешь лучше всякого чужеземца. Ни я, ни Хаим и Яэль Зораки никогда не изучим Тир лучше тебя. Не волнуйся. Работа будет интересная, и она потребует от тебя все, на что ты способен. Пум вздохнул. Но его лицо тут же озарила улыбка. - Ну что ж, хозяин, это подойдет! По правде говоря, от мысли, что придется всегда жить среди чужаков, мне было немного не по себе. - Упавшим голосом он добавил: - Вы когда-нибудь навестите меня? - Разумеется... Или ты, если захочешь, сможешь приехать ко мне во время отпуска на какую-нибудь базу отдыха в будущем. Работа у патрульных тяжелая и временами опасная, но и отдыхать мы умеем. Эверард умолк, но вскоре заговорил снова: - Конечно, сперва тебе нужно учиться, получить образование, приобрести навыки, которых у тебя нет. Ты отправишься в Академию - в иное место и иное время. Там ты проведешь несколько лет, и эти годы не будут для тебя легкими - хотя я уверен, что тебе там понравится. И только после этого ты вернешься в Тир - в этот же самый год, да, в этот же месяц - и приступишь к выполнению своих обязанностей. - Я стану взрослым? - Верно. В Академии тебе дадут знания, а заодно сделают тебя повыше ростом и пошире в плечах. Ты станешь другим человеком, но это будет нетрудно устроить. Имя сгодится прежнее: оно достаточно распространенное. Моряк Пуммаирам, который несколько лет назад ушел в плавание простым матросом, добился успеха в торговле и желает теперь купить корабль, дабы организовать свое собственное дело. В глаза тебе особенно бросаться не нужно: это повредило бы нашим намерениям. Просто зажиточный и уважаемый подданный царя Хирама. Мальчишка всплеснул руками. - Повелитель, ваш слуга потрясен вашей щедростью. - Подожди-подожди, - ответил Эверард. - У меня есть определенные полномочия действовать в подобных случаях по собственному усмотрению, и я намерен предпринять кое-что в твоих интересах. Даже когда ты заведешь свое дело, тебя не будут воспринимать всерьез, пока ты не женишься. А посему тебе нужно взять в жены Сараи. Пум простонал и в недоумении уставился на патрульного. Эверард засмеялся. - Ладно тебе! - сказал он. - Она, конечно, не красавица, но уродиной ее тоже не назовешь. Мы многим ей обязаны. Верная, умная, всех во дворце знает, а это тоже полезно. Она никогда не догадается, кто ты есть на самом деле - просто будет женой капитана Пуммаирама и матерью его детей. А если у нее и возникнут какие-то вопросы, я уверен, у нее хватит ума не задавать их. - Строгим голосом он добавил: - Ты будешь добр к ней. Слышишь? - Это... ну, это... - Взгляд Пума остановился на танцовщице. Финикийские мужчины жили по двойному стандарту, и увеселительных заведений в Тире было предостаточно. - Да, господин. Эверард хлопнул собеседника по колену. - Я же тебя насквозь вижу, сынок. Может статься, тебе не так уж и захочется развлекаться на стороне. Что ты скажешь, если твоей второй женой станет Бронвен? Пум зарделся от радости, и наблюдать за ним было одно удовольствие. Эверард посерьезнел. - До отъезда, - объяснил он, - я намерен сделать Хираму подарок, что-нибудь необычное, вроде большого золотого слитка. Богатства Патруля не ограничены, и на подобные траты у нас смотрят сквозь пальцы. Хирам, в свою очередь, не сможет отказать мне в моей просьбе. Я попрошу у него рабыню Бронвен и ее детей. Когда они будут моими, я официально отпущу их на волю и дам ей приданое. Я уже спрашивал ее. Если она сможет быть свободной в Тире, Бронвен предпочла бы остаться здесь, а не возвращаться на родину, где ей придется делить обмазанную глиной лачугу с десятью или пятнадцатью соплеменниками. Но для этого ей нужно найти себе мужа, а детям - отчима. Как насчет тебя? - Я... я хотел бы... но вот она... - Пум залился краской. Эверард кивнул. - Я обещал ей, что найду достойного человека. "Поначалу она расстроилась, - вспомнилось ему. - Однако в этой эпохе, как и в большинстве прочих, романтика пасует перед практичностью. Потом Пуму, быть может, придется трудно, поскольку семья его будет стареть, в то время как он - лишь имитировать старость. Однако благодаря странствиям по времени, он будет с ними в течение многих десятилетий своей жизни. Да и воспитание другое; американцы, пожалуй, более чувствительны. Видимо, все будет хорошо. Женщины, без сомнения, подружатся и образуют союз, чтобы спокойно править домом капитана Пуммаирама и заботиться о нем самом". - В таком случае... о, мой повелитель! - Пум вскочил на ноги и запрыгал от радости. - Спокойнее, спокойнее, - ухмыльнулся Эверард. - Помни, по твоему календарю пройдут годы, прежде чем ты займешь свой пост. Ну, чего медлишь? Беги к дому Закарбаала и расскажи все Зоракам. Они будут готовить тебя к Академии. "Что касается меня... нужно будет провести еще несколько дней во дворце, а затем можно и к себе, без спешки, с достоинством, не вызывая никаких сомнений или подозрений. Опять же, Бронвен..." - он грустно вздохнул, подумав о чем-то своем. Пума рядом с ним уже не было. Мелькали пятки, развевался пурпурный халат - маленький пострел с пристани спешил навстречу судьбе, которую он для себя еще только сотворит.  * ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ПЕЧАЛЬ ГОТА ОДИНА *  - О, горе отступнику! - Голос, мной слышанный, так возвещал. - Доля тяжка нибелунгов, и Один погружен в печаль. Уильям Моррис. "Сигурд Вольсунг". 372 г. Входная дверь распахнулась, и в залу ворвался ветер. Пламя в очагах вспыхнуло с новой силой; едкий дым, клубившийся под крышей, в которой были проделаны отверстия, чтобы он выходил наружу, устремился вниз. Ярко засверкало сложенное у двери оружие: наконечники копий, лезвия топоров, шишечки щитов и рукоятки клинков засияли неожиданным светом. Мужчины, что сидели за столами, вдруг притихли; женщины, подносившие им рога с пивом, принялись беспокойно озираться по сторонам. В полумраке, царившем в зале, как будто ожили резные лики богов на колоннах, а вслед за одноруким отцом Тивасом, Донаром и Братьями-Конниками пробудились к жизни изображения зверей и славных воинов, и словно зашелестели листьями переплетенные ветви на деревянных стенных панелях. "Ух-ху", - шумно вздохнул ледяной ветер. Показались Хатавульф и Солберн. Между ними шагала их мать Ульрика, и взгляд ее был не менее свирепым, чем у ее сыновей. Они остановились - на мгновение, но тем, кто ожидал их слова, этот миг казался неимоверно долгим. Потом Солберн закрыл дверь, а Хатавульф сделал шаг вперед и поднял правую руку. В зале установилась тишина, которую нарушало лишь потрескивание дров да учащенное дыхание людей. Первым, однако, заговорил Алавин. Вскочив, он воскликнул: - Мы идем мстить! - Голос его сорвался: ведь Алавину минуло всего только пятнадцать зим. Воин, сидевший рядом, потянул мальчика за рукав. - Садись, - проворчал он, - и слушай, что скажет вождь. Алавин поперхнулся, покраснел - и подчинился. Хатавульф криво усмехнулся. Он пришел в мир на девять лет раньше своего нетерпеливого единокровного брата и на четыре года опередил родного брата Солберна, но выглядел куда старше - высокий, широкоплечий, с соломенного цвета бородой и походкой крадущегося дикого кота. Он правил соплеменниками вот уже пять лет, со дня смерти своего отца Тарасмунда, а потому возмужал духом быстрее ровесников. Находились, правда, такие, кто уверял, что Хатавульф беспрекословно повинуется Ульрике, но всякому, кто ставил под сомнение его мужество, он предлагал поединок, и мало кому из противников вождя удавалось уйти с места схватки на собственных ногах. - Да, - произнес негромко Хатавульф, но его услышали даже те, кто располагался в дальнем конце залы. - Несите вино, женщины. Гуляйте, мои храбрецы, любите жен, готовьте снаряжение. Друзья, предложившие помощь, спасибо вам. Завтра на рассвете мы поскачем отомстить убийце моей сестры. - Эрманариху, - пробормотал Солберн. Он был ниже Хатавульфа ростом и волосы его были темнее; труд земледельца и ремесленника гораздо больше привлекал его, нежели война или охота, однако он словно выплюнул то имя, что сорвалось с его уст. По зале пробежал ропот. Смятение среди женщин: одни отшатнулись, другие кинулись к своим мужьям, братьям, отцам, возлюбленным, за которых собирались выйти замуж. Те же - кто обрадовался, кто помрачнел. Среди последних был Лиудерис, воин, осадивший Алавина. Он встал на скамью, чтобы все видели его - коренастого, седого, покрытого шрамами, вернейшего сподвижника Тарасмунда. - Ты выступишь против короля, которому принес клятву? - спросил он сурово. - Клятва утратила силу, когда Эрманарих приказал затоптать Сванхильд конями, - ответил Хатавульф. - Но он говорит, что Рандвар покушался на его жизнь. - Он наговорит! - вмешалась Ульрика, становясь так, чтобы быть на свету. Рыжие с проседью кудри обрамляли ее лицо, черты которого казались отмеченными печатью Вирд [богиня судьбы у древних германцев]. Шею Ульрики обвивало янтарное ожерелье из северных земель, плащ был подбит роскошным мехом, а на платье пошел восточный шелк, - ведь она была дочерью короля и вдовой Тарасмунда, род которого вел свое начало от богов. Стиснув кулаки, она бросила Лиудерису и остальным: - Нет, не из пустой прихоти замыслил Рандвар Рыжий убить Эрманариха! Слишком долго страдали готы под властью этого пса. Да, я называю Эрманариха псом, который недостоин жизни! Пускай он возвеличил нас и раздвинул пределы от Балтийского моря до Черного, пускай. То - его пределы, а не наши, и они отойдут с его смертью. Вспомните лучше о податях и поборах в казну, об обесчещенных девушках и женщинах, о неправедно захваченных землях и обездоленных людях, о зарубленных и сожженных заживо за то только, что осмелились противоречить ему! Вспомните, как он, не сумев заполучить сокровища своих племянников, не пощадил никого из их семей, как он повесил Рандвара по навету Сибихо Маннфритссона, этой змеи, что нашептывает ему на ухо! И спросите себя вот о чем: если Рандвар и впрямь был врагом Эрманариха, врагом, которого предали, прежде чем он успел нанести удар, - даже если так, за что погибла Сванхильд? За то, что была ему женой? - Ульрика перевела дыхание. - Но еще она была нашей с Тарасмундом дочерью, сестрой вашего вождя Хатавульфа и его брата Солберна. Те, чьим прародителем был Вотан, должны отправить Эрманариха в преисподнюю, чтобы он там прислуживал Сванхильд! - Ты полдня совещалась с сыновьями, госпожа, - проговорил Лиудерис. - Сдается мне, они покорились тебе. Ладонь Хатавульфа легла на рукоять меча. - Придержи язык, - рявкнул вождь. - Я не... - пробормотал было Лиудерис. - Кровь Сванхильд Прекрасной залила землю, - перебила Ульрика. - Простится ли нам, если мы не смоем ее кровью убийцы? - Тойринги, вам ведомо, что распря между королем и нашим племенем началась много лет назад, - подал голос Солберн. - Услышав о том, что случилось, вы поспешили к нам. Разве не так? Разве не думаете вы, что Эрманарих испытывает нас? Если мы останемся дома, если Хеорот примет виру [денежная пеня за убийство], какую сочтет подходящей король, то мы просто-напросто отдадим себя ему на растерзание. Лиудерис кивнул и ответил, сложив руки на груди: - Что ж, пока моя старая голова сидит на плечах, мы с моими сыновьями будем сопровождать вас повсюду. Но не опрометчиво ли ты поступаешь, Хатавульф? Эрманарих силен. Не лучше ли выждать, подготовиться, призвать на подмогу другие племена? Хатавульф улыбнулся - более веселой, чем раньше, улыбкой. - Мы думали об этом, - сказал он, не повышая голоса. - Промедление на руку королю. К тому же нам вряд ли удастся собрать многочисленное войско. Не забывай: вдоль болот шныряют гунны, данники не хотят платить дань, а римляне наверняка увидят в войне готов друг против друга возможность завладеть нашими землями. И потом, Эрманарих, похоже на то, скоро обрушится на тойрингов всей своей мощью. Нет, мы должны напасть сейчас, застать его врасплох, перебить дружинников - их немногим больше нашего, - зарубить короля и созвать вече, чтобы избрать нового, справедливого правителя. Лиудерис кивнул опять. - Ты выслушал меня, я выслушал тебя. Пора заканчивать разговоры. Завтра мы поскачем вместе. - Он сел. - Мои сыновья, - произнесла Ульрика, - быть может, найдут смерть. Все в воле Вирд, той, что определяет жребии богов и людей. Но по мне пусть они лучше падут в бою, чем преклонят колени перед убийцей своей сестры. Тогда удача все равно отвернется от них. Юный Алавин не выдержал, вскочил на скамью и выхватил из ножен кинжал. - Мы не погибнем! - воскликнул он. - Эрманарих умрет, а Хатавульф станет королем остготов! По зале прокатился, подобно морской волне, многоголосый рев. Солберн направился к Алавину. Люди расступились перед ним. Под его сапогами хрустели сухие стебли тростника, которыми был устлан глиняный пол. - Ты сказал "мы"? - справился он. - Нет, ты еще мал и не пойдешь с нами. На щеках Алавина заалел румянец. - Я мужчина и буду сражаться за свой род! Ульрика вздрогнула и выпрямилась. - За твой род, пащенок? - язвительно спросила она. Шум стих. Воины обеспокоенно переглянулись. Возобновление в такой час старой вражды не предвещало ничего хорошего. Мать Алавина Эрелива была наложницей Тарасмунда и единственной женщиной, о которой он по-настоящему заботился. Все дети, которых она принесла Тарасмунду, за исключением их первенца, к вящей радости Ульрики умерли совсем еще маленькими. Когда же и сам вождь отправился на тот свет, друзья Эреливы поспешно выдали ее за землепашца, который жил на значительном удалении от Хеорота. Алавин, впрочем, остался при Хатавульфе, сочтя бегство недостойным для себя, и вынужден был сносить придирки и колкости Ульрики. Их взгляды скрестились в дымном полумраке. - Да, мой род! Сванхильд - моя сестра, - на последних словах Алавин запнулся и от стыда закусил губу. - Ну, ну, - Хатавульф снова поднял руку. - У тебя есть право, паренек, и ты молодец, что отстаиваешь его. Ты поскачешь завтра с нами. Он сурово посмотрел на Ульрику. Та криво усмехнулась, но промолчала. Все поняли: она надеется на то, что сын Эреливы погибнет в столкновении с дружинниками Эрманариха. Хатавульф двинулся к трону, что стоял посреди залы. - Хватит препираться! - возгласил он. - Веселитесь! Анслауг, - добавил он, обращаясь к своей жене, - садись рядом со мной, и мы выпьем кубок Водана. Затопали ноги, застучали по дереву кулаки, засверкали, точно факелы, ножи. Женщины кричали заодно с мужчинами: - Слава! Слава! Слава! Входная дверь распахнулась. Приближалась осень, поэтому сумерки наступали достаточно рано, и за спиной того, кто возник на пороге, было темным-темно. Ветер, игравший полой синего плаща, что наброшен был на плечи позднего гостя, швырнул в залу охапку сухих листьев и с воем пронесся вдоль стен. Люди обернулись к двери - и затаили дыхание, а те, кто сидел, поспешно встали. К ним пришел Скиталец. Он возвышался надо всеми и держал свое копье так, словно оно служило ему посохом, а не оружием. Шляпа с широкими полями затеняла его лицо, но не могла скрыть ни седин, ни блеска глаз. Мало кто из собравшихся в Хеороте видел его раньше воочию, но каждый сразу же признал в нем главу рода, отпрыски которого были вождями тойрингов. Первой от изумления оправилась Ульрика. - Привет тебе, Скиталец, - сказала она. - Ты почтил нас своим присутствием. Усаживайся на трон, а я принесу тебе рог с вином. - Нет, - возразил Солберн, - римский кубок, лучший из тех, которые у нас есть. Хатавульф, расправив плечи, подошел к Праотцу. - Тебе ведомо будущее, - проговорил он. - Какие вести ты нам принес? - Такие, - отозвался Скиталец. Голос его звучал низко и зычно; слова он выговаривал иначе, нежели южные готы и все те, с кем им доводилось сталкиваться. Люди думали, что родным языком Скитальца был язык богов. Этим вечером в его голосе слышалась печаль. - Хатавульфу и Солберну суждено отомстить за сестру, и тут ничего не изменишь. Такова воля Вирд. Но Алавин не должен идти с вами. Юноша отшатнулся, побледнел, из горла его вырвался звук, похожий на рыдание. Скиталец отыскал его взглядом. - Так нужно, Алавин, - промолвил он. - Не гневайся на меня, но ты мужчина пока только наполовину и смерть твоя будет бесполезной. Помни, все мужчины когда-то были юнцами. К тому же тебе предназначен иной удел, куда более тяжкий, чем месть: ты будешь заботиться о благополучии тех, кто происходит от матери твоего отца, Йорит, - не дрогнул ли его голос? - и от меня. Терпи, Алавин. Скоро твоя судьба исполнится. - Мы... сделаем все... что ты прикажешь, господин, - пробормотал Хатавульф, поперхнувшись вином из кубка. - Но что ждет нас... тех, кто поскачет на Эрманариха? Скиталец долго глядел на него в тишине, которая воцарилась в зале, потом ответил: - Ведь ты не хочешь этого знать. Будь то радость или горе, ты не хочешь этого знать. Алавин опустился на скамью, обхватив голову руками. - Прощайте, - Скиталец закутался в плащ, взмахнул копьем. Громко хлопнула дверь. Он исчез. 1935 г. Я мчался на темпороллере через пространственно-временной континуум, решив переодеться позднее. Прибыв на базу Патруля, замаскированную под склад, я сбросил с себя все то, что носили в бассейне Днепра в конце четвертого века нашей эры, и облачился в одежду, которая подходила для Соединенных Штатов середины двадцатого столетия. И тогда, и теперь мужчинам полагались рубашки и брюки, а женщинам - платья. На этом сходство заканчивалось. Несмотря на грубую ткань, из которой был сшит наряд готов, он нравился мне больше современного пиджака с галстуком. Я положил готский костюм в багажник своего роллера и туда же сунул разнообразные приспособления, вроде маленького устройства, с помощью которого мог слышать, находясь снаружи, разговоры во дворце вождя тойрингов в Хеороте. Копье в багажник не влезало, поэтому я прикрепил его к борту машины. До тех пор пока я не отправлюсь во время, где пользовались подобным оружием, оно мне не понадобится. Дежурному офицеру было, должно быть, двадцать с небольшим; по нынешним меркам, он едва вышел из подросткового возраста, хотя во многих других эпохах давно бы уже был семейным человеком. Судя по выражению его лица, я внушал ему благоговейный трепет. Он, по-видимому, не догадывался, что я, формально принадлежа к Патрулю Времени, не имею никакого отношения к героическим деяниям вроде прокладки пространственно-временных трасс и вызволения попавших в беду путешественников. На деле я был простым ученым-гуманитарием. Правда, я мог перемещаться во времени по собственному желанию, чего юному офицеру не было положено по должности. Когда я очутился в кабинете, который официально занимал представитель некой строительной компании - нашего плацдарма в этом временном промежутке, - офицер бросил на меня внимательный взгляд. - Добро пожаловать домой, мистер Фарнесс, - сказал он. - Похоже, вам пришлось несладко, да? - Почему вы так решили? - машинально отозвался я. - У вас такой вид, сэр. И походка. - Со мной ничего не случилось, - оборвал его я, не желая делиться своими чувствами ни с кем, кроме Лори, да и с ней отнюдь не сразу. Закрыв за собой дверь кабинета, я прошел через холл и оказался на улице. Здесь тоже стояла осень. День выдался из числа тех свежих и чистых, которыми славился Нью-Йорк до того, как его население начало бурно разрастаться. Так совпало, что я очутился в прошлом за год до своего рождения. Здания из стекла и бетона возносились под самые небеса, голубизну которых слегка нарушали белые пятнышки облаков, подгоняемых ветерком, не замедлившим одарить меня холодным поцелуем. Автомобилей было не слишком много, и доносившийся откуда-то аромат жареных каштанов почти начисто заглушал запах выхлопных газов. Выйдя на Пятую авеню, я направился по ней вверх, мимо поражающих изобилием товаров магазинных витрин, за стеклами которых делали покупки прекраснейшие в мире женщины и богачи со всех концов света. Я надеялся, что, пройдясь пешком до дома, сумею избавиться от терзавшей меня печали. Город не только возбуждает, он может и исцелять, верно? Мы с Лори неспроста выбрали местом своего обитания Нью-Йорк, хотя могли поселиться где и когда угодно, будь то в прошлом или в будущем. Пожалуй, я преувеличиваю. Подобно большинству супружеских пар, мы хотели жить в достаточно привычных условиях, чтобы нам не пришлось учиться всему заново и постоянно держаться настороже. Тридцатые годы - чудесное времечко, если ты белый американец и у тебя все в порядке со здоровьем и деньгами. Что касается отсутствия удобств, например кондиционера, его можно было установить без особого труда, разумеется не включая, когда у вас в гостях люди, которым до конца жизни не суждено узнать о существовании путешественников во времени. Правда, у власти находилась шайка Рузвельта, но до превращения республики в корпоративное государство было рукой подать, к тому же оно никоим образом не влияло на нашу с Лори жизнь; распад же этого общества станет явным и необратимым только, по моим подсчетам, к выборам 1964 года. На Ближнем Востоке, где, кстати, сейчас вынашивает меня моя матушка, мы вынуждены были бы действовать чрезвычайно осмотрительно. Нью-йоркцы же, как правило, были людьми терпимыми или по крайней мере нелюбопытными. Моя окладистая борода и волосы до плеч, которые я, будучи на базе, заплел в косичку, не привлекли всеобщего внимания; лишь какие-то мальчишки закричали мне вслед: "Борода!" Для хозяина дома, соседей и прочих современников мы - оставивший преподавательскую работу профессор германской филологии и его супруга, люди с некоторыми, вполне простительными странностями. И мы не лгали - то есть лгали, но не во всем. Вот почему пешая прогулка должна была успокоить меня, помочь восстановить перспективу, контакт с реальностью, каковой следует иметь агенту Патруля, если он не хочет сойти с ума. Замечание, которое обронил Паскаль, верно для всего человечества на протяжении всей его истории. "Как были веселы первые акты, последний всегда трагичен. Твой гроб засыпают землей, и отныне для тебя все кончено". Нам необходимо свыкнуться с этой мыслью, впитать ее в себя, сжиться с ней. Да что там говорить: мои готы в целом отделались куда легче, чем, скажем, миллионы европейских евреев и цыган в годы второй мировой, спустя десять лет, или миллионы русских в эти самые тридцатые. Ну и что? Они - мои готы. Их призраки внезапно окружили меня, и улица со зданиями, автомобилями и людьми из плоти и крови превратилась вдруг в нелепый, наполовину позабытый сон. Я ускорил шаг, торопясь в убежище, которое приготовила для меня Лори. Мы с ней жили в огромной квартире, окна которой выходили на Центральный парк, где мы гуляли теплыми ночами. Наш привратник отличался могучим телосложением и не носил оружия, полагаясь целиком на силу своих мышц. Я ненамеренно обидел его, едва ответив на дружеское приветствие, и осознал это уже в лифте. Мне оставалось только сожалеть, ибо прыжок в прошлое и внесение в него изменений нарушили бы Главную Директиву Патруля. Не то чтобы такая мелочь могла угрожать континууму: он довольно-таки эластичен, а последствия перемен быстро стираются. Кстати, возникает весьма интересная метафизическая задачка: насколько путешественники во времени открывают прошлое и насколько создают его? Кот Шредингера [речь идет об образном выражении идеи о волновой природы материи австрийского физика Э.Шредингера] обосновался в истории ничуть не хуже, чем в своем ящике. Однако патруль существует для того, чтобы обеспечивать безопасность темпоральных перемещений и непрерывность той цепочки событий, которая приведет в конце концов к появлению цивилизации данеллиан, создавших Патруль Времени. Стоя в лифте, я размышлял на привычные темы, и призраки готов отодвинулись, сделались менее назойливыми. Но когда я вышел из лифта, они последовали за мной. В загроможденной книгами гостиной стоял запах скипидара. Лори в тридцатые годы сумела завоевать себе известность как художница: она ведь еще не была той замороченной профессорской женой, которой станет позднее; вернее, наоборот. Предложение работать в Патруле она отклонила, поскольку, из-за физической слабости, не могла рассчитывать на должность агента-оперативника, а рутинный труд клерка или секретаря ее совершенно не интересовал. Признаюсь, отпуска мы обычно проводили в, мягко выражаясь, экзотических эпохах. Услышав мои шаги, Лори выбежала из студии мне навстречу. Я увидел ее и немного приободрился. В заляпанном краской халате, с убранными под платок каштановыми волосами, она оставалась по-прежнему стройной и привлекательной. Лишь приглядевшись, можно было заметить морщинки в уголках ее зеленых глаз. Наши нью-йоркские знакомые завидовали мне: мол, мало того что жена у него симпатичная, так она вдобавок куда моложе, чем он! В действительности же разница между нами составляла всего шесть лет. Меня завербовали в Патруль, когда мне перевалило за сорок и в волосах уже начала пробиваться седина, а Лори тогда находилась почти в расцвете своей красоты. Обработка, которой нас подвергали в Патруле, предотвращала старение, но не могла, к сожалению, вернуть молодость. Кроме того, большую часть своей жизни Лори провела в обычном времени, где минута равняется шестидесяти секундам. А я, будучи оперативником, проживал дни, недели и даже месяцы за то время, которое проходило с утра, когда мы с ней расставались, до обеда, - время, в которое она занималась собственными делами, пользуясь тем, что я не мешаюсь под ногами. В общем и целом мой возраст приближался к сотне лет. Порой я чувствовал себя - и выглядел - на добрую тысячу. - Привет, Карл! - Ее губы прильнули к моим. Я прижал ее к себе. "Запачкаю краской пиджак? Ну и черт с ним!" Лори отстранилась, взяла меня за руки и пристально поглядела в лицо. - Путешествие далось тебе нелегко, - прошептала она. - Я знал, что так оно и будет, - ответил я устало. - Но не подозревал, насколько... Ты долго там пробыл? - Нет. Подожди чуть-чуть, и я расскажу тебе все в подробностях. Честно говоря, мне повезло. Я попал в нужную точку, сделал, что от меня требовалось, и ушел. Несколько часов скрытого наблюдения, пара минут действия - и все. - И правда, повезло. А возвращаться тебе скоро? - В ту эпоху? Да, достаточно скоро. Но я задержусь здесь - передохну, осмыслю то, что должно произойти... Ты потерпишь меня недельку-другую? - Милый, - она обняла меня. - Я должен буду привести в порядок мои записи, - проговорил я ей на ушко, - но вечерами мы сможем ходить в гости, в театры, словом, развлекаться вдвоем. - Хорошо бы, у тебя получилось. Обещай мне, что не будешь притворяться ради меня. - Все образуется, - уверил я ее. - Я буду выполнять свое задание, попутно записывая предания и песни, которые они сочиняют. Просто... Мне нужно приноровиться. - А нужно ли? - Необходимо. И вовсе не с точки зрения ученого, нет, дело не в этом. Они - мои подопечные. Понимаешь? Лори молча прижалась ко мне. Она понимала. Чего она не знала, подумал я с горечью, и чего, если Господь будет милостив ко мне, не узнает никогда, так это того, почему я буквально не спускаю глаз со своих потомков. Лори не ревновала. Она ни разу не попрекнула меня моими отношениями с Йорит. Как-то мы разговорились, и она со смехом заявила, что совсем не в обиде, зато мне моя интрижка позволяла занять в обществе, которое я изучаю, положение, поистине ун