ажды. После этого оргов хотели уже просто бить, но в погоне за ними нечаянно выскочили на поляну слета... Осенью того же года лучший топограф куста РЭКС Алексей Тихомиров и я искали место для осеннего РЭКСа. Выгрузившись на станции Скоротово и минут через сорок свалившись в темноте в какую-то речку, мы заночевали в ней, а утром установили, что она носит гордое имя Халява. И решили, что лучше места для слета просто быть не может -- на Халяве близ станции "Скоро тово...". Поскольку, в отличие от горклубовских оргов, мы не были озабочены отрубанием "хвостов", перед самым слетом мы сделали капитальную разметку от станции до самого места. Среди прочих веселых картинок почетное место занимал следующий плакат: в середине -- костер, по кругу -- образующие замкнутый цикл стрелочки, а внизу -- надпись: "ДО МЕСТА СЛЕТА -- ДВА КИЛОМЕТРА!". Столько и было от поляны слета до станции. Еще о XXIV слете. Прдолжает Борис Жуков: -- Этот слет вообще оставил по себе многообразную память. Когда на очередной "двухкилометровой" дистанции наша колонна проходила через безвестную полувымершую деревню, одна из чудом уцелевших местных жительниц (как выражается газета "МК" -- "постпенсионного возраста") сочувственно оглядела нас и спросила: -- И куда же вас, бедных, гонят? Я тогда впервые услышал этот вопрос и отнес его на счет знаменитой "олимпийской профилактики" в Москве. Однако позднее я не раз сам был свидетелем и слышал от других, что многолюдные колонны КСПшников регулярно вызывали этот вопрос у мирных жителей. В ту пору наши сограждане просто не могли себе представить, что такая масса людей может собраться и двигаться в одном направлении по своей воле. Кроме того, XXIV слет вошел в историю как самый известный из "грязевых". Поляна слета представляла собой огромное блюдце, выстланное глиной. Земля и так была сырая, да еще шел дождь, и 10 -- 12 тысяч ног (чуть не написал -- "пар ног", впрочем, в некоторые моменты слета большинство участников и впрямь передвигалось на обеих парах конечностей) покрыли поляну слоем жидкой грязи толщиной сантиметров 20. За время слета было, конечно, сказано немало теплых слов в адрес предусмотрительных организаторов. Именно тогда родилась знаменитая песня с рефреном "Благодарим товарища Каримова // За столь удачно выбранное место!" (историческая несправедливость -- как раз в данном случае место выбирал не Каримов, а Валерий Прохоров!). А когда мы покидали обезображенную поляну, при прощальном взгляде на нее само собой родилось грустное двустишие: "Как-то провел КСП здесь свой слет -- Больше на поле ничто не растет!" К счастью, вскоре выяснилось, что это не так. Ребята-геоботаники, присутствовавшие на слете, в конце лета специально поехали взглянуть на несчастное поле и обнаружили на нем траву выше человеческого роста. Оказывается, мы своими ногами фактически запихнули старую дерновину вглубь почвы, где она благополучно сгнила, превратившись из помехи для молодой травы в подкормку для нее. Хвосты в отрубях. Пролжает Борис Жуков: -- В конце 70-х -- первой половине 80-х рубка "хвостов" была так же популярна в Московском КСП, как рубка лозы -- в кавалерийской части. Справедливости ради следует сказать, что проблема действительно существовала, и создавали ее не полумифические преследования со стороны властей, а вполне реальные тусовщики -- "профессиональные хвосты", коллекционеры слетов. Эта публика считала своей задачей непременно дойти туда, куда ее не звали (а не звали ее никуда), убедиться, что это именно тот слет, на который они шли, немедленно напиться и все остальное время вести себя так, словно кроме них тут никого и нет. Однако трудно сказать, что причиняло большие неудобства -- подобные гости на слете или мероприятия по их отсечению. В арсенал последних входили не только строгая засекреченность места и многокилометровые кривые маршруты по сильно пересеченной местности, но и жестко определенные заезды, множественные места сбора (сразу на четырех-пяти станциях метро, как правило, не имеющих выхода на ту железную дорогу, по которой в конце концов придется ехать), контрольное число собравшихся (если будет больше, проводник просто не подойдет к месту сбора), использование "сквозных" электричек (позволяющих ехать, скажем, с Курского вокзала по Белорусской или Рижской дороге) и даже быстрая переброска с одной дороги на другую (особенно на пересечении Перово -- Чухлинка). Особенно славился всем этим куст "Лефортово" в годы командирства темпераментной Нонны Работиной. В самом кусте даже ходил такой анекдот: "Поздняя осень. Ночь. Болото посреди непроходимой чащи. Посередине его сквозь крупные хлопья снега смутно виднеются две фигурки. -- Доотрубались... -- мрачно сказала Нонна, кутаясь в кустовой флаг". А вот куст РЭКС, несмотря на генетическое родство и географическую близость с "Лефортовом", почти не заботился о рубке "хвостов". Больше половины его слетов прошло в одном и том же сравнительно легкодоступном месте -- у платформы Подосинки, куда рэксовцы ездили прямо из своего Энергетического института, стоящего у станции Новая той же Казанской дороги. Тем не менее, именно РЭКСу удалось однажды достичь идеала -- провести слет, на который не добрался ни один "хвост". Это в 1984 году. Куст только что пережил одновременно раскол, закончившийся уходом заметной части "стариков", и массовый приток молодежи. Для восстановления внутренней цельности куста решено было провести строго закрытый слет и особенно постараться не допустить на него "раскольников". Слет назначили на небывало раннюю, фактически зимнюю дату -- 8 марта. Всех заранее оповестили: место слета будет очень далеко, электрички туда не ходят, добраться можно будет только дальним поездом, причем пассажирским -- скорые там не останавливаются. Поэтому будет только один заезд, деньги на билеты надо сдавать заранее, запасаться студенческими (у кого нет своего) и ни в коем случае не опаздывать на место сбора. Профессиональные "хвосты" заранее махнули на этот слет рукой: в организованный заезд не протиснешься, а когда станет известен поезд, брать билеты будет уже поздно. В назначенное время все, кто решился ехать, собрались у платформ дальних поездов Казанского вокзала. Автор концепции слета и руководитель его подготовки Алексей Подвальный посмотрел на часы, удовлетворенно хмыкнул и сказал: "Пошли, только быстрее". Следуя за ним, толпа миновала дальние поезда, вскочила в уже готовую отойти электричку и уехала... в Подосинки. Позже оказалось, что один из "нежелательных элементов" -- экс-рэксовец Саша Чуев -- вычислил подходящий под указанные параметры дальний поезд, самостоятельно купил билет на него и заранее сел в вагон, воображая, какой впечатление произведет на Подвального его внезапное появление в пути. Ближайшая остановка у этого поезда была в Муроме, так что в следующий раз мы о Саше Чуеве услышали нескоро -- когда он приобрел известность как один из основателей Российской христианско-демократической партии. На этом можно закруглиться. Рассказывает Игорь Лебедев (Москва). 80-е годы. Дорога на слет (кажется, куста РЭКС). Естественно, размечена -- так, как это делается москвичами: через каждые несколько десятков метров на ветки насажен клочок бумаги -- то ли определенного цвета, то ли со знаком каким или надписью, то ли формы необычной, ибо от одной станции электрички можно порой попасть сразу на несколько слетов. Дорога лесная и, как это часто бывает, в одном месте раздваивается, а потом сходится. Было решено разметить оба варианта. Но именно у этой дороги именно в этом месте соединения ответвления сходились не под острым углом, как обычно, а буквально навстречу друг другу. И дальше к месту слета шла малозаметная тропа. Зато, если идти по одному рукаву, с точки встречи разметка другого видна была очень хорошо. Народ долго и увлеченно ходил по кругу. Хоть горшком назови... Рассказывает Борис Жуков: -- Общение с командиром куста "Июнь" Леонидом Гордоном было занятием не для слабонервных. Обладая могучим голосом и непререкаемым апломбом, он мог перебить любого собеседника в любой момент, в то время как прервать его собственные излияния было совершенно невозможно. Однажды на совете командиров президенту московского КСП Игорю Каримову пришлось выдержать довольно длительный разговор с Гордоном один на один. Это так на него подействовало, что, заговорив после этого с командиром куста "РЭКС" Игорем Грызловым, Каримов в течение минуты успел четырежды назвать его "Леней". На четвертый раз Грызлов, обычно невозмутимый, взорвался: -- Я не Леня, я -- Игорь!!! -- Это все равно, -- отмахнулся Игорь Михайлович (урожденный Ильдар Хаметшивич) Каримов. На рынке ценных бумаг. Рассказывает Берг: -- В апреле 1997 года в Висагинасе (Литва) билеты на мой концерт продавались не в кассе Дворца культуры и даже не в КСП, у которого, кстати, и помещения своего не было, а в дружественном (очень неплохом, кстати) художественном магазине-салоне. И вот хозяйка салона встревоженно звонит домой президенту клуба Рустаму Салихову: -- Рустам, у меня билеты закончились, а народ требует. Можно, я буду продавать бумажки со штампом магазина? Грязных пускать, чистых хватать! Рассказывает Берг. -- Апрель 1991 года. Детский фестиваль КСП в Калуге. Организован агонизирующим комсомолом, насколько можно бестолково. Делегации присланы по разнарядке, половина участников впервые слышит об авторской песне. Но рассказ не об этом. Мероприятия проводятся в местном Белом доме, в выходные дни, так что обычных обитателей в пиджачной униформе практически не видно. Зато милиционеры охраны получили установку, мол, посетители здания в эти дни будут одеты несколько нетрадиционно -- в штормовки, возможно даже, не первой свежести, но их надо пускать. И вот вхожу я, председатель жюри, в цивильной, почти чистой куртке и почти глаженых брюках -- и мне наперерез бросается мент, решительно произнося при этом даже без намека на вопросительность интонации: -- Вы к кому, товарищ!!! Продолжает Андрей Козловский: -- На Грушинский я впервые приехал еще когда работал сварщиком на трассе. Я уже много слышал об этом фестивале, ехал как на торжественный прием, надел парадный костюм. А куда ехать, толком не знал. Взял на вокзале в Самаре такси, сказал просто: "На фестиваль!". И очень удивился, когда машина остановилась в центре города. Оказывается, в Самаре в эти дни проходил какой-то фестиваль симфонической музыки, и шофер по моему костюму безошибочно определил, что мне -- туда. -- А другого фестиваля у вас нет? -- Грушинский, что ли? Так там в таком наряде делать нечего! Пришлось заезжать в магазин спортивной одежды и приводить свой внешний вид в соответствие со строгими требованиями фестиваля. Тайны человеческого мозга. Миасс, "Ильмены" 1982 года. В палатке поет свердловский (ныне московский) автор Андрей Судьбин. Песенка -- про оловянного солдатика, да и сам Андрей в силу каких-то вполне понятных причин выглядит несколько оловянным. И в какой-то момент вырубается на полуслове -- откидывается назад и впадает в нирвану. Ну, а жизнь должна продолжаться -- и разговор переключается на какие-то другие темы и песни. Проходит где-то полчаса. Вдруг Андрей совершает обратное движение и, зафиксировав торс вертикально, продолжает песню буквально с того полуслова, на котором оборвал, -- как ни в чем не бывало! За чертой демократии. Рассказывает Рустам Салихов, президент КСП г.Висагинаса (Литва). 1985 год, Вильнюс, концерт Булата Окуджавы. После выступления -- очередь за автографами. Такое впечатление, будто она совсем не движется. Среди прочих стоит огромный вальяжного вида мужчина, вертит в руках красивую самодельную трубку -- подарить собирается. Вдруг в очередь врезается хрупкая, но очень энергичная женщина и, разбрасывая поклонников, устремляется к Окуждаве. Мужчина к ней: -- Сударыня, как не стыдно, не за колбасой ведь стоим! -- Да? -- Да! Мы ведь перед мэтром, кажется, все равны! -- Не совсем: я -- его жена, а он там без авторучки нервничает! Признательность. Услышано от Михаила Смоляра: -- Концерт Дольского году в 1994 в окрестностях Вашингтона, в одной церквушке. Двойной концерт: в первом отделении -- Григорий Горин, во втором -- Александр Дольский. Я перед концертом привез аппаратуру. А возил их какой-то деятель в бархатном малиновом пиджаке с серебряными пуговицами, очень представительного вида; я даже сначала подумал, что он просто так стоит рядом с ними... Я подхожу к Дольскому и говорю: -- Александр, я коллекционер магнитофонных записей с 1974 года. Вы позволите записать Ваше выступление? Тут этот деятель в малиновом пиджаке топнул на меня ногой: -- Нет! Ни в коем случае! Нельзя записывать!.. И Дольский таким смущенным голосом говорит: -- Спасибо, что спросили! Технический прогресс. Рассказывает Борис Жуков. -- 1984 год. Московские городские слеты три года как запрещены. В их отсутствие народ начинает живее ходить на разные межкустовые вылазки вроде организованного кустом "Сокол" слета "Ретро". Многолюдное мероприятие требует больших организационных усилий, поэтому "Сокол" призвал на помощь горклубовских "оргов" и применил технические средства -- рации "уоки-токи". И вот стоит посреди леса Игорь Каримов, судорожно сжимает в руке это чудо техники и привычно-сорванным голосом орет -- не в микрофон, а куда-то за пределы видимости: -- Да мать же твою так, переключи на прием!!! Интересно, что предмет занятий Каримова в свободное от КСП время -- системы дальней космической связи. В поисках выхода. Рассказывает Борис Жуков. -- 1977 год, XX-й московский слет (с которого началась известность Долиной, Лореса, Ткачева, Кутузова и некоторых других авторов). Один из участников слета собрался идти к сцене записывать концерт. Но поскольку по доброй КСПшной традиции принял "на дорожку" несколько больше, чем следовало, то до цели немного не дошел: запутался в ограждении и проводах и рухнул прямо в какую-то неприметную палатку, стоящую в кустах у самой сцены. Подняв глаза, он обнаружил, что палатка набита аппаратурой, и, боясь что-нибудь нарушить, спросил: -- М-мужики, г-где здесь в-выход? Один из обитателей палатки глянул на него, на его магнитофон, после чего взял соединительный шнур от его магнитофона и молча куда-то воткнул... Никогда в те годы мне не приходилось слышать столь чистой записи лесного концерта! Перевес был бы обеспечен! Рассказывает Александр Городницкий (в книгах воспоминаний): -- Никогда не забуду, как однажды, уже после большого конкурсного концерта, окончившегося в четвертом часу утра, сонное и донельзя усталое жюри во главе со мной пыталось распределить места победителям. Юре (Визбору -- прим. сост.) из исполнителей больше всех понравился дуэт "Кляксы" из Челябинска, которому он предлагал дать первое место. Против этого, однако, выступили Александр Дулов и Сергей Никитин. Все длительные мои попытки добиться согласия между ними ни к чему не привели. Пришлось ставить вопрос на голосование. В результате Юрино предложение было "завалено" большинством в два голоса. И тут-то выяснилось, что эти два голоса принадлежат жене Дулова -- Маше (Черкасовой -- прим. Алексея Куликова), которая представляла в жюри журнал "Турист" и Татьяне Никитиной -- жене Сергея. Обозлившийся Визбор по своему обыкновению "завелся", покраснел и сказал: -- Ну, погодите, я на следующий фестиваль привезу "всех своих трех жен" и буду иметь перевес в один голос. Отечественные записки. Наблюдения Берга. -- Вот, говорят, на наши концерты народу меньше стало ходить. А просто раньше кроме КСП ничего не было, и ходили как "наши", так и кто попало. И, маясь от скуки, развлекались чем придется. Например, "прикалывались" при помощи записок. В Москве было модно испрашивать исполнение "Вашей песни" "Интеллигент, вставай на лыжи!" (варианты: "Сжимая топор в волосатой руке..." и "На смерть кенгуру", других, кажется, не было). Некоторые авторы просто написали кое-что из этого, чтобы шокировать прикольщика "обратно". В Днепропетровске начала 80-х в конце первого отделения выступающий получал записку: "А теперь спойте что-нибудь хорошее", -- а в середине второго -- еще более лаконичную: "А теперь спойте что-нибудь". Оратор понаивнее впадал в прострацию: "А что же я все это время делаю?" Более веселый и находчивый использовал обоюдную остроту ситуации: "Я-то пою уже полтора часа, а Вы чем тут занимаетесь?"- за что удостаивался знаков одобрения аудитории. А в декабре 1995 года в Зеленограде я получил такое послание: -- Спойте, пожалуйста, песню, которую я знаю. Настя. Минут пятнадцать я, "работая" на автопилоте, решал задачу -- не прикол ли это и какую песню Настя может знать. Удалось спеть! Оказалось -- "Алые паруса". В самом пишущем городе самой читающей в мире страны -- Москве -- записок могло быть больше сотни за концерт. Авторы некоторых просто мелким почерком перечисляли десятка три-четыре позиций -- что спеть. Скромненько и со вкусом. Однажды мне пришлось самому себе написать записку, прочесть ее и исполнить просьбу -- только таким способом удалось легитимизировать свое желание. Бывают записки, трогающие заботой их авторов о наших грешных душах. Однажды Юрию Устинову на сцену пришло послание примерно следующего содержания: -- Собаки, паруса, облака -- это все хорошо. А как же мораль, перестройка? Примечание искусствоведа: удалось установить первоавтора, по крайней мере, одной записки -- по поводу песни "Сжимая топор в волосатой руке". Им оказался студент-математик из МГУ, член московского куста "Новослободский" Андрей Пхайко. Было это году в 1977-м на концерте Владимира Туриянского, который впоследствии и написал саму песню. Ямщик, не гони лошадей! Рассказывает Николай Гусев (Москва). Апрель 1995 года, 20-е числа. Концерт Анатолия Киреева в Доме композиторов. Из зала приходит записка, которую Анатолий читает вслух: -- Играйте, пожалуйста, помедленнее: я не успеваю записывать аккорды. Позднее выяснилось, что это "прикалывался" Станислав Колеников. Сам сознался! А вот что рассказал Олег Митяев в интервью, данном им журналу "ЭКС" (?3, ноябрь 1999 г., запист С.Шибаева). ЭКС: -- На концерте Вам передают массу записок... О.М.: -- Лучшие попали в книгу, которая скоро выйдет. Меня лично очень трогают записки типа: "Спойте, пожалуйста, песню "Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались" -- если, конечно, знаете". Или: "Если знаете слова, спойте песню "Таганай". Я памятник ему... Рассказывает Георгий Мурый (Москва): -- В 1993 или 1994 году Городницкий выступал в ДК МГУ. Концерт был очень хороший. Посыпались записки. Взяв очередную, Городницкий недоуменно ее зачитал : -- Вы стоите совсем как памятник Ломоносову. Зал чуть не упал со смеху -- бард стоял спиной к громадному, нарисованному на задней стене сцены изображению Главного здания МГУ. Сам дурак! 2 октября 1997 года московский ЦАТ открыл сезон концертом Кима. В оформлении сцены среди прочего были использованы две куклы-пионера. Мальчик держал барабан, а девочка по идее должна была отдавать салют, но тряпичная рука оказалась слишком короткой, и бедной пионерке пришлось отдать честь. В разгар концерта Киму пришла записка: -- Знаете ли вы, что девочка у вас за спиной крутит пальцем у виска? Когда смех в зале стих, раздался невозмутимый голос Юлия Черсановича: -- Ну что ж, в конце концов ее взгляд в большей степени обращен на вас, чем на меня. Кукушка хвалит петуха... Вадим Егоров на концерте отвечает на записку: -- "Как Вы относитесь к творчеству Александра Суханова?" -- О, это целая история. В начале 70-х я выступал в одном институте. После концерта ребята, которые его организовали, пригласили меня в общежитие. Ну, мы там хорошо посидели, и они поставили мне пленку Саши Суханова, который тогда только-только начинал приобретать известность. Я послушал несколько песен...ну, так, да, что-то... но, в общем, определенного мнения у меня не сложилось. И тут из магнитофона прозвучало: "А сейчас я спою несколько песен моего любимого автора Вадима Егорова..." С этой минуты я очень хорошо отношусь к творчеству Александра Суханова. Обстоятельство образа действия. На концерте в ЦАТе в 1998 году Михаилу Щербакову прислали записку: "На какой вопрос вы бы хотели ответить?". Щербаков криво ухмыльнулся и ответил: -- "Как пройти в библиотеку?"! Не прошло и двадцати минут, как ему пришла записка именно с этим вопросом. Тут уж мэтр улыбнулся широкой торжествующей улыбкой и торжественно изрек: -- Как можно скорее! Вторая категория. Рассказывает Берг. -- В бытность мою конструктором довольно много приходилось заниматься составлением документации на проектируемое оборудование -- начиная с инструкций по эксплуатации и кончая правилами упаковки, хранения и транспортировки. Помнится, среди помещений, используемых для складирования наших изделий значились такие -- второй категории -- "крытые неотапливаемые". В таком алюминиевом гэдээровском складе, приспособленном под культурный центр, мне и довелось выступать на КамАЗе в декабре 1975 года. Впрочем, помещение было вполне отапливаемым, довольно теплым, так что я даже пиджачок скинул, поскольку раскочегарился в процессе пения. Отчасти потому, что приходилось перекрикивать какой-то шум, а техника усилительная была -- "Электрон-10" мощностью 10 ватт, и это -- на довольно большой зал. Ну, я пиджак-то и скинул в перерыве. А организаторам предложил выключить вентиляцию, что так гудела: хоть и не холодно, но и не жарко. Что они и сделали. А во втором отделении концерта, который задержался с началом из-за того, что лектор перед нами долго отвечал на вопросы своей аудитории, так что закончили мы около полуночи, -- я заметил, что часть народа постепенно куда-то уходит. "Ну, -- думаю, -- город живет по общагам, поздних не пускают, вот они и спешат вернуться". А тому, что оставшиеся как-то странно кутаются в шубы, и вовсе значения не придал. А надо сказать, что гостем я у камазовцев оказался первым, так что все подарки и сувениры, заготовленные любителями песни за долгий срок ожидания, достались мне. И вот, принимая их после концерта и раздавая автографы я совершенно задубел -- так оказалось неожиданно свежо! -- Так я вас приморил маленько? -- спросил я кого-то из клубных ребят. -- Ну да, мы же в антракте калорифер-то вырубили! Прошла любовь... Рассказывает Татьяна Агапова, ветеран куста "Новослободский" (Москва). Горслет конца 70-х. Третий день -- обложной дождь. Все давно сидят по палаткам, проклиная каприз погоды и изощряясь в замене в слове "дождь" и однокоренных буквы "д" на "в" во всех песнях, что удается вспомнить. В некий момент из одной палатки раздается особенно громкий и эмоциональный возглас: -- И какой только идиот придумал песню "Я вас люблю, мои дожди"! Окружающие с удивлением узнают голос Вадима Егорова. Гуманизм одержал победу по очкам... Рассказывает Валерий Мустафин (Казань). Самое начало семидесятых. Концерт ансамбля, костяком которого являются медики, в том числе молодой хирург, впоследствии -- известный исполнитель Володя Муравьев. Руководитель группы -- детский врач Ильдус Гирфанов. Публика процентов на девяносто случайная. Бабульки какие-то, и вообще непонятно кто. А ребята одеты, по тем временам, вызывающе: черные свитера, черные очки... Аудитория встречает их неодобрительным гулом; кто-то отпускает ядовитые реплики на нравственно-этические темы... По-хорошему, надо уходить, не начиная концерта. Тут Ильдус Гирфанов и говорит: -- Вот вы смеетесь, а не знаете, что мы почти ничего не видим! Народ меняет тон восприятия на участливое внимание. Ансамбль поет. Успех полный! Кстати, случилось все это 1 апреля. Но оказывается, все было не совсем так. Во всяком случае, очевидец финальной части этой эпопеи известный автор из все той же Казани Валерий Боков предлагает иную версию, и более убедительную, и более изящную, так что старую мы сохраняем, во-первых, из уважения к Валере Мустафину и его стремлению обогатить нашу сокровищницу, а во-вторых, из интереса к самому процессу рождения легенды (разумеется, на могиле истины). Дело же было так. В 1968 году, когда Боков уже вовсю занимался туризмом и сочинял песни по данному профилю, известный в Казани квинтет студентов-медиков в составе Ильдуса Гирфанова (руководитель), Володи Муравьева, Валеры Пастухова, Ильяса Тагирова и Жени Крючина подвизался на ниве почти чисто эстрадной, ну, может, с легким комсомольско-студенческим уклоном. Что не помешало ему неким загадочным образом оказаться приглашенным в Смоленск на слет туристской песни. Кстати, слеты эти смоляне проводили в декабре. В общем, едут наши студенты в поезде и по мере приближения к финишу все более лихорадочно и безнадежно ищут хоть что-нибудь мало-мальски подходящее в своем репертуаре. Увы!.. И тут муки творческого поиска приводят одного из них в вагонный туалет, где он -- о счастье! -- обнаруживает обложку журнала "Огонек" с опубликованной на третьей ее странице песней "Юность строит города". Песня была признана приличествующей, получила "добро" "реперткома" и моментально вошла в "обойму". И вот выходят ребята на сцену в своих черных очках и свитерах (имидж-то сменить не успели!), и хотя аудитория -- не бабульки, а турье, но это оказалось даже хуже. К песне публика отнеслась не лучше, чем к декоративно-оптическим приборам, и в зале поднялось нечто невообразимое. Тут Ильдус и сказал свою магическую фразу (она, кстати, в боковской версии звучит несколько иначе): -- Вы, ребята, видно в жизни не очень много понимаете, а ведь почти все мы совершенно ничего не видим! Никогда туристов нельзя было упрекнуть в душевной черствости. Обстановка переменилась моментально. Выступление прошло "на ура", и казанские "сироты" огребли то, что сейчас бы мы назвали призом зрительских симпатий... Оценка по достоинству. Рассказывает Борис Жуков (Москва): В 1998 году, на втором фестивале "Петербургский аккорд" лауреатом в номинации "автор" стала москвичка Наталья Муратова. Между тем, в официальном списке московской делегации она значилась совсем в другой номинации: "дуэт Наталья Муратова -- Наталья Баринова". Ларчик открывался просто: убедившись, что обещания организаторов оценивать дуэты именно как исполнительские -- не глупая шутка, а глупость совершенно серьезная, руководитель московской делегации Валентина Павлова быстро и без лишнего шума вписала Муратову в заявку на авторский конкурс -- благо там чуть ли не половина участников выступала с аккомпаниатором или подпевалой. Несмотря на грозную систему квот жюри I тура с готовностью принимало всех заявленных, не спрашивая никаких аусвайсов, и наши Наташи успешно прошли на II тур, а там и в лауреаты. Это был не единственный (хотя и самый успешный) подвиг партизанки Павловой: она впихнула в конкурс двух наших "запасных игроков" -- Прахова и Гузя -- и не впихнула всех остальных только потому, что их в нужный момент не оказалось на месте. Тогда же, по горячим следам, я обнародовал эту историю в фидошной эхоконференции SU.KSP с издевательскими комментариями. Честно говоря, я не был уверен, что поступаю правильно, и с некоторым ужасом ждал последствий: то ли у Наташек попытаются отобрать лауреатство, то ли Валюху объявят на "Аккорде" персоной нон грата. Однако более года никто, связанный с "Аккордом", никак не реагировал на эту историю. А когда осенью 1999 года началось формирование оргкомитета следующего фестиваля, его инициатор и бессменный председатель Юрий Кравцов предложил Вале войти в его состав. Если учесть, что до этого момента организаторы "Петаккорда" категорически отвергали любые предложения включить в оргкомитет представителей других регионов, то предложение Кравцова могло означать только нестандартный и очень красивый ответ на Валины подвиги. Известно ведь, что нет лучшего специалиста по безопасности сейфов, чем опытный "медвежатник". И только так, только так! Рассказывает Берг: -- В феврале 1995 года во время зимнего Грушинского фестиваля одной из самарских фирм, торгующих чаем, была организована телепередача по типу викторины. Нюхать чаи в командном составе пригласили съехавшихся бардов, которых к тому же время от времени выдергивали к микрофону и заставляли что-нибудь спеть. Дошла очередь и до Галины Хомчик. Она подпрыгнула в воздух и зависла в вершке от пола. Лицо ее источало известную всей стране лучезарную улыбку N18/123-бис. И Галя запела: "Когда внезапно возникает Еще неясный голос труб"... Улыбка ширилась и к словам "Когда свинцовые дожди Лупили так по нашим спинам..." достигла мыслимого максимума. Я крепился несколько часов, но в середине дня не выдержал, подошел и спросил: -- Галочка, а как Вы думаете, о чем эта песня? -- О любви, конечно, -- справедливо ответила она. -- А трубы, что это за трубы? -- Оркестрика. -- А раннего варианта Вы не знаете? -- Нет. -- Там -- "Когда с окраин раздается / еще неясный голос труб..." Галочка сосредоточенно молчала. Поехали дальше: -- А что это за годы разлук и смятений, что за дожди, которые лупили по спинам без какого бы то ни было снисхождения? -- Не знаю... Да это, наверное, и не важно? Я как мог рассказал ей о 37-х годах, о трубах заводских окраин, с которых начинался еще один день после еще одной ночи, обо всем, что мог чувствовать человек круга Шалвы Окуджавы... Она все поняла, умничка, и сказала спасибо. И вот в мае 1998 года на заключительном концерте "Петербургского аккорда" выходит Галочка на сцену... Ну, думаю, что? Она зависает в воздухе, извергает всесокрушающую улыбку и начинает лить бальзам: "Когда внезапно возникает Еще неясный голос труб"... Улыбка эволюционирует по старому, проверенному сценарию. Кстати, Галя не только знает, что в массах ее называют "Хомчик сапиенс", но и гордится этим народным званием. Кто есть кто? Рассказывает Борис Жуков (Москва), но не тот, а другой. Общий концерт на каком-то шумном мероприятии. Ждут Виктора Берковского. Он задерживается, но в конце концов появляется на сцене -- аккуратно в момент, когда стоящая на ней и поющая "Alma mater" группа восклицает: -- Здравствуй, здравствуй, пес облезлый!.. Ничего святого! Рассказывает Игорь Лебедев. Вторая половина семидесятых. Москва. Концерт. На сцене -- Игорь Михалев. Спев несколько песен, замечает, что в зале творится что-то не то -- как будто от него ожидают чего-то другого. Наконец он догадывается спросить: -- А какая тема вечера? -- Юмор в самодеятельной песне. -- Да? А мне сказали, что это вечер памяти безвременно ушедших бардов... От лукавого. Рассказывает Игорь Лебедев. Москва, начало 80-х. Домашний концерт Юрия Лореса. Полкомнаты заставлено микрофонными стойками, и еще одному фанату надо приткнуть свой прибор, но уже некуда. И тогда он, воспользовавшись тем, что его микрофон снабжен то ли булавкой, то ли прищепкой, нагло подскакивает к Лоресу и цепляет свою штуковину прямо ему на грудь. То ли из-за того, что тогда такие вещицы были вновинку, то ли из-за психологического дискомфорта (микрофон, от которого нельзя отойти!), Юра постоянно косился на него и время от времени дул: -- Фу-фу! Фу-фу! Как это делалось в те времена. Рассказывает Игорь Безносов (Судак). Вносим уточнение: Судак -- это город в Крыму, на Украине, а не то, что вы подумали, начитавшись стихов Нины Искренко. Безносов -- просто Игорь, а лучше Бек, так зовут его друзья. Так будем звать и мы, тем более, что в истории, рассказанной им, фигурирует некий Гоша, тоже, вероятнее всего, Игорь. Итак, в конце 80-х Бек и Гоша побывали в Ялте на 1-м фестивале авторской песни памяти Артура Григоряна. В январе дело было. Фестиваль был организован, по словам Бека, не бог весть как; просчеты организаторов обернулись кучей неудобств для гостей и участников, и Бек с Гошей, отрефлексировав это мероприятие в одном из пивбаров Судака и залив баки пивом по самые пробки, решили: "А чем мы хуже? Наоборот, лучше, так как проанализировали чужие ошибки и сами-то уж ни за что их не повторим!" Сказав себе таковы слова, друзья из пивбара прямиком направились в райком комсомола. А там был новый первый секретарь, которому уже вовсю пора было проявить себя в этом качестве, а повод все не подворачивался. И вот подвернулся, попахивая ячменем и солодом. Тем более, что друзья догадались предложить посвятить эту патриотическую акцию освобождению города от немецко-фашистских захватчиков и провести в районе 14 апреля -- дня для местных граждан знаменательного. Первый с полчаса собирал свиту по селектору и как придется; кого-то даже из дому выдернул. Сидя все это время в приемной и начиная трезветь, Гоша произнес: -- Ну, пошутили и будет. Тем более, пора пивка добавить. Бек и сам начал было склоняться к подобному решению, но тут дверь кабинета отворилась и Первый пригласил инициаторов войти. Продолжая втягивать ноздрями воздух, он несколько неуверенно сказал: -- Я знаю, в туристской среде "это" не очень принято? -- Не, не, что вы! -- заверили его друзья. -- Ну, хорошо. Что для этого надо? Было перечислено все, что надо, и даже несколько более того. Учитывая, что ожидается приезд большого количества известных бардов (секретарь кивал, пытаясь одновременно запомнить множество новых для себя фамилий, порой весьма экзотических), комсомол Васю... пардон, Судака мобилизовал два "Икаруса", концертный зал, загородную базу, гостиницу, ресурсы Горторга, лучшую в городе акустическую аппаратуру... Было адаптировано к местным условиям и разослано Положение о ялтинском фестивале... И хотя ни Капабланка, простите, ни Окуджава, ни кто другой из больших знаменитостей не приехал, фестиваль состоялся. Сначала был дневной концерт в прекрасном зале гостиницы "Горизонт". Потом, заполнив половину "Икаруса" (второй пришлось отпустить за ненадобностью), соучастники двинулись в турприют "Карагач". Секретарь приехал на черной "Волге". Народ оробел, застеснялся, гости стали спрашивать, "что намечается". -- Все нормально, -- отвечал Бек. -- Я собрал всех "своих"; мы посидим, хорошо выпьем, но чуть попозже. Он попросил всех успокоиться и не переживать, пообещав, что после полуночи, до которой комсомол не дотянет, начнется то, ради чего все и собрались. Начали с военных песен. Кого-то потянуло на "Интернационал". Секретарь напрасно ждал хоть чего-нибудь из туристской тематики -- патриотизм бил ключом. Не выдержал он в 22.00. -- Ну, все, можно начинать! -- сказал Бек. "Икарус" ждал всю ночь и утром повез в город человек пять. Остальные куда-то подевались. В нужное время, в нужном месте. Рассказывает Леонид Сергеев. В этот раз ему относительно повезло. Это было в конце 80-х на алюминиевом комбинате в г.Краснотурьинске Свердловской области. Лист ватмана красными буквами сообщал о том, что "сегодня, 27 числа, в красном уголке состоится концерт гитариста Леонида Сергеева". Когда же лист сняли и перевернули, обнаружилась надпись черными буквами о том, что "похороны шофера такого-то состоятся 26 числа..." Пронесло! На концерте в одном из кисловодских санаториев он оказался в более сложной ситуации. Был "мертвый сезон", и аудиторию составляли, в основном, старички и старушки. Минут через двадцать после начала Леня получает записку: "Молодой человек, когда же придут артисты и начнется концерт?" Не менее захватывающий сюжет развертывался 7 марта 1996 года в Димитровграде Ульяновской области в НИИ атомных реакторов. Приглашение поступило двумя днями ранее и носило "пожарный" характер, почему -- станет видно во вторых строках. Встречают Леонида хозяева мероприятия в ульяновском аэропорту и везут к месту происшествия. При этом время от времени, взглядывая на него, как-то странно посмеиваются: -- Гы-гы! Гы-гы! Долго так продолжаться не могло; Леня все же попросил объяснить, в чем дело. И узнал, что вообще-то был заказан ансамбль цыган из Санкт-Петербурга, но что-то случилось то ли с Петербургом, то ли с цыганами, и они не смогли приехать. Тут Сергеева и мобилизовали. Перед самым выходом на сцену, когда публика уже заполнила зал, он получил дополнительную информацию: -- Извините, но мы не успели сообщить зрителям о замене... На этом рассказ можно было бы закончить, и он был бы похож на хороший фольклорный анекдот. Но поскольку среди читателей наверняка найдется немало тех, кто ценит юмор Сергеева, они наверняка захотели бы узнать, что было дальше. А дальше Леня вышел на сцену и сказал: -- То, что я цыган, я узнал сегодня. А так как по гороскопу я "овен", то вместо цыганского барона вам будет петь цыганский баран... Идея была одобрена аудиторией и катастрофа не состоялась. Аналогичный случай описывает в своих воспоминаниях Александр Городницкий: -- Как-то мне позвонили из Дворца культуры Первой Пятилетки и предложили выступить вместе с другими ленинградскими бардами на концерте "Авторской песни". Я согласился, хотя и был удивлен, что пригласили накануне концерта. Приехав во Дворец культуры, я увидел публику, прямо говоря, нетипичную для концертов авторской песни, -- модные молодые люди, роскошно разодетые секс-бомбы, никаких штормовок и других признаков "своих". Зайдя за кулисы, где уже сидели Кукин, Полоскин и Клячкин, я узнал, что на самом деле должен был состояться очередной концерт джаза под управлением Иосифа Вайнштейна, на который публика и собралась, но Вайнштейн заболел, и дирекция, не захотевшая отменить концерт, решила заменить джаз чем-нибудь не менее популярным. А поскольку наиболее популярной, как объяснили директору клуба в Управлении культуры, была авторская песня, он решил выйти из положения с помощью бардов, о чем публика предупреждена не была, и мы, кстати, тоже. Далее произошло следующее. Первым вышел на сцену улыбающийся Борис Полоскин, весьма популярный в ту пору среди питерской молодежи. Не успел он запеть свою коронную песню "Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по полю ржи", как в зале раздались свист и крики. Вторую песню ему просто не дали петь, прогнав со сцены. Вторым вышел Юрий Кукин. Он попытался было начать "Ты что, мой друг, свистишь", но при этом действительно раздался такой оглушительный свист, что бедный Юра тоже ретировался. В зале кричали и топали ногами. Клячкин на сцену выходить отказался. Что было делать? Концерт явно срывался. Тогда я вышел на сцену и поднял руку. Поскольку вышел я один, без аккомпаниатора (играть мне должен был Женя Клячкин), то зал решил, что я либо из публики, либо от администрации. Шум понемногу стих. -- Дорогие друзья, -- сказал я, -- насколько я понимаю, дирекция Д