барсис, рассказал мне кое-что, что позволяет мне сделать такое предположение. Я требую все прекратить! - Пасынок! - Высокий и тонкий Зэлбар зарычал, как человек в бою, призывающий карающего бога. - Экс-член Священного Союза, ищущий славы и благородной смерти, признающий только свои собственные законы! Ты сказал, Пасынок? Карающий жрец? Принц, мой господин, в эти дни ты связался со страшной компанией. Неужели все боги Санктуария и их почитатели заодно с этой шайкой наемников? Я давно уже хотел обсудить с тобой, что нам необходимо-сделать, чтобы обуздать их... - Зэлбар, - твердо прервал Кадакитис. - В отношении богов я непоколебим: я в них не верю. Что касается наемников, то оставь их в покое. Ты затеваешь разговор, который в значительной степени может повлиять на положение, которое ты занимаешь. С Темпусом же я поговорю сам. Ты должен изменить свое отношение к нему. Теперь, если у тебя все?.. Это было все. Это был конец долгой карьеры Зэлбара; он почти достиг поста главнокомандующего. Ему удалось удержать себя в руках, хотя он и не смог произнести даже обычных слов прощания. Выйдя в город из дворца, он отправился на квартиру, снятую для постоя, изо всех сил пытаясь убежать от самого себя всеми известными ему способами. Осушив до дна кружку, он отправился в гости к Миртис, блуднице из Дома Сладострастия, которая знала, как утешить его. И она, поняв, что сердце его разбито, и увидев его трясущиеся кулаки, не стала спрашивать, зачем он явился после такого длительного отсутствия, а прижала его к груди и утешила, как могла, его обиды, так как всегда помнила о том покровительстве, которое он ей оказывал. Он делал это под влиянием любовного зелья, которое она покупала и давно давала ему. Таким образом она завладевала им, по крайней мере, на одну ночь, стараясь удовлетворить все его желания. 6 После того, как Темпус покинул казармы, он решил вернуться к своему прежнему образу жизни. Он поселился в гостинице к северу от дворца, принадлежащей гильдии, где ему был оказан радушный прием. На нем опять были одежды из леопардовой шкуры, украшенные бронзой и железом. Он никак не мог понять, почему так долго не появлялся здесь, ведь без друзей прежних лет товарищество не могло бы стать столь любимым. Он подошел к стойке и заказал подогретого вина, в которое был накрошен сыр и зерно, и, взяв напиток, отправился в угол в расчете на то, что к нему будут подсаживаться люди. Вопрос с евнухом был все еще не решен - поиски подходящей замены оказались не столь уж легкими, в гильдии наемников было не так много евнухов. Гостиная клуба была отделана красным, как умирающий день, и темным, как дальние горы. После прихода сюда он почувствовал себя лучше. Поэтому, когда Абарсис, Главный Жрец Верхнего Рэнке, оставил своих друзей и приблизился к компании Темпуса, состоящей из десяти-наемников, тот отпустил их, сказав, что хотел бы видеть их в намеченное время. - Мир тебе, Пасынок, - обратился он к человеку, одетому в железо. - Пожалуйста, присаживайся. - Мир тебе, Риддлер, и неувядаемой славы. - В руке он держал чашу, прихлебывая из нее чистую воду; при этом его темные глаза смотрели, не отрываясь, в лицо Темпуса. - Это что, Санктуарий заставил тебя пить? - он указал на напиток. - Сухая душа - самая мудрая душа. Но, это не относится к заднице Императора, хоть вода и бывает там крайне редко. Между прочим, все это я говорил уже давным-давно - не стоит возвращаться к старому. Мягкая щека Пасынка дернулась. - Но я должен это сделать, - пробормотал он. - Ты человек, которому я стремился подражать. Всю свою жизнь я прислушивался к твоим словам, собирал сведения о тебе и изучал все то, что ты оставил нам в легендах и камнях там, на севере. Послушай: "Война - отец всего и король всего, она творит богов и людей, оковы и свободу". Или: "Война принадлежит всем нам, борьба - справедливость, все в мире возникает и уходит из жизни через борьбу". Ты видишь, я знаю твое произведение и даже те, другие имена, которыми ты пользовался. Не заставляй меня произносить их. Я хотел бы быть с тобой рядом, О, Неусыпный. Это будет вершина всего того, чего я хотел бы достичь в жизни. - Он с открытой мольбой посмотрел на Темпуса, затем отвел взгляд и быстро произнес. - Я нужен тебе. Кто подойдет тебе больше, чем я? Кто здесь еще носит клеймо и следы кастрации? А время, когда я выступал гладиатором на арене, как сам Джабал? Кто еще может заинтриговать его? Мало найдется таких, кто мог бы соблазнить его, и, если бы я... - Нет. Абарсис порылся у себя на поясе и кинул на стол золотой амулет. - Бог не оставил тебя - это застряло в подкове твоего жеребца. А моего учителя, помнишь ли ты его?.. - Я знаю этого человека, - мрачно сказал Темпус. - Он считал, что Санктуарий - это конечный пункт существования; что все, кто пришел сюда, прокляты и окончательно погибли; что Санктуарий - это Дьявол. - Тогда, как же может быть, Пасынок, - сказал Темпус почти ласково, - что люди проходят здесь через материальную смерть. Насколько я знаю, я единственная душа в Санктуарии, которая обречена на вечные страдания. Возможно, что исключение составляет моя сестра, но у нее вообще нет души. Учись совсем не обращать внимание на то, что говорят люди, жрец. Человек и без того делает достаточно серьезные ошибки, поэтому не прибавляй к ним ошибки других людей. - И все-таки, позволь мне стать твоим избранником! Сейчас нет времени искать другого евнуха, - он сказал это ровно, без горечи, как логично рассуждающий человек. - Кроме того, я могу привести тебе несколько воинов, которых ты, возможно, и не знаешь, но которые не осмелятся сами подойти к тебе. Мой Священный Союз стремится помочь тебе. Ты одариваешь своей благосклонностью провинциалов и иностранцев, не очень-то пока проявивших свою честь. Окажи ее мне, как мне тебя еще умолять!.. Принц, у которого сейчас одно желание - стать Королем, не будет использовать меня, а передаст Джабалу как необученного мальчишку. Я немного староват для этого, но, кажется, в Санктуарии такие тонкости не имеют значения. Я уже поработал здесь для тебя. Дай мне возможность осуществить то, о чем я прошу. Темпус помешал свой остывающий напиток пальцем и нахмурился. - Этот Принц... - сказал он, меняя тему, и голос его заклокотал, - ...никогда не будет великим королем, таким, как твой отец. Не можешь ли ты объяснить, почему бог так заинтересован в этом. - Бог скажет тебе об этом, когда ты принесешь в жертву Треса. Или кого-нибудь другого. Тогда он смягчится. Ты знаешь ритуал. Если в качестве жертвы ты выберешь человека, я с радостью стану добровольцем... Ну как? Теперь ты понимаешь меня? Я не хочу пугать тебя... - Перестань думать об этом. - Тогда... хоть я и рискую расстроить тебя, я все-таки скажу это тебе. Я люблю тебя. Одной ночи с тобой было бы достаточно, доставить тебе удовольствие - моя давняя мечта. Позволь мне сделать для тебя то, что никто не сделал бы лучше и чего ни один человек вообще не может сделать для тебя! - Я уступаю тебе эту привилегию, раз ты так к этому относишься, но ведь никто не знает, что могут сделать нанятые Джабалом маски с евнухом, которого мы пошлем туда. - С твоего благословения и с благословения богов, я ничего не боюсь. И ты будешь рядом, штурмуя крепость Черного Джабала. Когда ты будешь арестовывать работорговца за шпионаж, кое-кто сможет помочь женщине бежать. Я понимаю, о чем ты думаешь, но я все организовал так, чтобы к ней вернулось ее оружие. - Я просто не знаю, что и сказать, - проклокотал Темпус. - Скажи, что у тебя появилось доброе отношение ко мне, что теперь я значу для тебя больше, чем раньше. Покачав головой, Темпус взял амулет, который Абарсис дал ему. - Тогда приходи, Пасынок, и мы подумаем, что из твоих славных планов может быть осуществлено. 7 Позже говорили, что разграбление имения работорговца не обошлось без участия Бога-Громовержца. Огонь медленно полз вдоль оборонительных стен со сторожевыми башнями, а затем, свернувшись в шарики, проник во внутренний двор, превратив дубовые стены в пепел. Земля выгибалась и дробилась, огромные трещины появились во внутренних покоях, там, где работорговец развлекался с евнухом с блестящими волосами, которого Кадакитис прислал для обучения. Для мальчика, получившего тонкое воспитание, существование в качестве раба означало его полное растление; арена развила в нем силу, время вырастило его; работорговцу жаль было выжимать из юноши удовольствия в оставшиеся ему два-три года. Сказать по правде, рабы таких кровей очень редко попадали к нему, его кастрация - это грех перед будущими поколениями; заполучи Джабал его раньше, до того, как он был кастрирован (в девять или десять лет), он постарался бы дать ему воспитание и сделал бы из него племенного производителя. Его загорелая темно-желтая кожа, напоминавшая цвет северных гор, переносила мыслями туда, где война бушевала с такой свирепостью, что ни один человек не мог бы вспомнить, из-за чего она разгорелась, и почему он воюет именно на этой стороне, а не на другой. В конце концов, он оставил евнуха, приковав его цепью за шею к ножке кровати, и пошел посмотреть, что могут означать эти доносящиеся снаружи вопли и крики, голубые всполохи и дрожащий пол. Постояв на пороге своего дома, он ничего не понял, быстро вернулся обратно и, проходя мимо кровати, стащил с себя одежду, стремительно бросаясь в сражение с дьявольской мощью своего врага. Казалось, что это сражение длилось целую вечность. Нефтяные огненные шарики внезапно появились на стенах внутреннего двора; огненные стрелы вылетали из тугих луков; отвратительно сверкали копья и пики, они летели с легким смертоносным шорохом, которого Джабал никак не ожидал услышать здесь. Было невероятно тихо - криков не было слышно ни со стороны его голубых дьяволов, ни со стороны врагов, лишь потрескивал огонь и ржали и стонали, как люди, лошади. Джабалу вспомнилось то чувство слабости в желудке, когда Зэлбар сообщил ему, что крики страдания, доносящиеся из мастерской вивисектора, принадлежат церберу Темпусу, его охватило предчувствие беды, когда группа его людей, осаждаемая вооруженными мечами воинами, была оттеснена во двор человеком, шутя убивающим охранников. Размышлять было поздно. Времени хватило только на то, чтобы броситься в центр сражения (если он только был - атаковали со всех сторон, из темноты), слышались громкие приказы, командиры (двое) воодушевляли людей и давали распоряжения о замене погибших (трое). Вдруг он услышал возгласы и громкие крики и понял, что кто-то выпустил рабов из загонов - тех, кому нечего было терять; они хватались за первое попавшееся оружие, но находили только смерть в своем стремлении отомстить. Джабал, увидев широко раскрытые побелевшие глаза и кровожадные рты и нового евнуха из дворца Кадакитиса, вытанцовывающего впереди этой банды, бросился бежать. Ключ от ошейника евнуха был в его одежде - он вспомнил, что оставил ее там на кровати, куда тот вполне мог дотянуться. Он бежал, подгоняемый волнами охватившего его ужаса, в пустоте, куда с трудом проникали другие звуки, в этой пустоте дыхание отдавалось громоподобно и раздражающе резко, а сердце громко стучало в ушах. Он бежал, оборачиваясь назад, через плечо, и ему показалось, как какой-то призрак, одетый в леопардовую шкуру, с тугим луком в руке соскользнул со стены сторожевой башни. Он бежал до тех пор, пока не достиг конюшни и не споткнулся о мертвого голубого дьявола, и тут он услышал все, что до этого было безгласно - какофония скрежета мечей, грохота доспехов, глухого стука падающих тел и топота ног бегущих людей; шепот стрел, пролетающих через темную ночь и несущих смерть; звон копий, ударяющихся о шлемы или щиты и внезапно вспыхивающих огненным светом. О_г_о_н_ь_? Позади Джабала пламя лизало окна конюшни, и лошади ржали, обезумев, в предчувствии смерти. Жар был опаляющим. Он вытащил меч и повернулся, приняв решение встретить врага лицом, как он привык это делать. К нему приближались шумные ряды воинов и он должен был убивать, чтобы жить, и жить, чтобы потом опять убивать с еще большим удовольствием. Это было для него, как песня, он должен сделать это немедленно, насладиться радостью борьбы. Когда толпа освобожденных рабов приблизилась с криками, он узнал евнуха Принца и потянулся, чтобы вырвать копье из руки мертвого дьявола. Он схватил его левой рукой как раз в тот момент, когда человек в леопардовой шкуре и в латах с десятком наемников появился меж ним и рабами, пытаясь отрезать ему путь к последнему убежищу - лестнице, ведущей на западную стену. Казалось, что пламя позади него разгорелось еще жарче, и он с радостью подумал, что правильно сделал, когда решил не задерживаться, чтобы надеть латы. Он метнул копье, и оно попало прямо в живот евнуха. Человек в леопардовой шкуре один бросился вперед, трижды показав мечом налево. Неужели это Темпус, скрывающийся под боевыми доспехами? Джабал поднял свой меч над головой в знак приветствия и двинулся туда, куда показывал ему противник. Командир в леопардовой шкуре сказал что-то через плечо стоящим за ним воинам, и трое из них собрались вокруг поверженного евнуха. Затем один из лучников приблизился к командиру и дотронулся до его леопардовой шкуры, после чего направил стрелу на Джабала, а командир вложил в ножны меч и присоединился к маленькой группке, собравшейся вокруг евнуха. Где-то переломилось копье. Джабал услышал треск ломаемого дерева и увидел, что это его копье. Затем быстро просвистели одна за другой стрелы и впились в оба его колена. После этого он уже ничего не ощущал, кроме сокрушительной боли. 8 Темпус встал на колени перед Абарсисом, истекающим кровью, вместе с которой прямо на землю вытекала и его жизнь. "Свет мне", - резко сказал Темпус. Стащив шлем, он склонился над Абарсисом, и его щека коснулась гладкого живота, в котором зияла рана. Весь бронзовый наконечник копья вместе с крючками вошел в него. Над ребром торчал обломок копья, подергиваясь в такт дыханию. Принесли факел, при лучшем освещении Темпус увидел, что удалять наконечник копья бессмысленно. Другой конец его выступал из спины, последние капли жизни покидали юношу вместе с кровью. Следуя старинному обычаю, Темпус дотронулся губами до раны и высосав немного крови, проглотил ее. Затем он поднял голову и кивнул в сторону воинов, которые молча стояли в ожидании, опустив еще не остывшие мечи. Лица их были печальны. - Принесите ему немного воды, но не вина. И дайте ему глотнуть немного воздуха. Они отступили назад, и когда глава Священного Союза, поддерживающий Абарсиса, опустил его на землю, раненый застонал, закашлялся, тело его содрогнулось, а рука судорожно схватилась за копье. - Отдохни немного, Пасынок. Твое желание исполнилось. Ты будешь той самой жертвой, которую я приношу богу. - Он прикрыл плащом наготу юноши, снимая его руку со сломанного копья, и сжал ее в своей ладони. Серо-голубые глаза Абарсиса открылись, осветив бледное от боли лицо. - Я не боюсь, потому что за мной стоишь ты и бог. Темпус подсунул руку под голову Абарсиса, приподнял его и уложил у себя на коленях. - Помолчи. - Скоро, скоро, - произнесли бледнеющие губы. - Я старался делать так, чтобы тебе было хорошо. Скажи мне... что ты доволен. О, Риддлер, как я люблю тебя, Я иду к моему богу, восхваляя тебя. Когда я встречу отца, я скажу ему, что... я... сражался рядом с тобой. - Возьми с собой еще и это, Пасынок, - прошептал Темпус, наклонился и легко поцеловал его в губы. И душа Абарсиса отлетела с его последним вздохом, как только их губы соприкоснулись. Теперь Гансу без труда удалось получить заколки, как и обещал ему Пасынок, Темпус сломил сопротивление ястребиных масок. Кроме того, приглашение молодого наемника прийти и убедиться в их победе над Джабалом застряло в его голове очень крепко, и для того, чтобы избавиться от этих мыслей, он все-таки пришел взглянуть. Он понимал, что приходить и смотреть - глупо, даже знать об этом - глупо, но ему, тем не менее, хотелось сказать молодому человеку: "Да, я видел. Это было прекрасно". Он был очень осторожен и предусмотрителен. Если бы его остановили, то весь Священный Союз Пасынка был бы свидетелем того, что он был у Джабала, а совсем не во дворце, в Зале Правосудия. Он понимал, что эти оправдания весьма ненадежны, но его мучило желание пойти, а разбираться в причинах он не хотел, жизнь наемника вряд ли привлекала его - если только он осознает для себя всю, ее прелесть, он пропал. Но в том случае, если он пойдет, то, возможно, увидит нечто такое, что не покажется ему уж столь привлекательным и опьяняющим и начисто унесет из его головы все эти слова о дружбе и чести. Поэтому он пошел и спрятался на крыше сторожевой башни. Таким образом, он видел все, что произошло и пришел от этого в смятение. Когда все кончилось и он смог без риска для жизни спуститься со своего насеста, он последовал за парой серых лошадей, на одной из которых ехал Темпус, а на другой мертвый всадник. Для этого ему пришлось украсть первую попавшуюся лошадь. Солнце уже взошло, когда Темпус достиг вершины хребта и позвал: - Кто бы ты ни был, подъезжай сюда, - и принялся собирать ветки для погребального костра. Ганс подъехал к краю выступа, куда Темпус сносил ветки и сказал: - Ну как, носящий проклятие, теперь ты и твой бог насытились? Пасынок все рассказал мне. Человек выпрямился, глаза его запылали. Он положил руку на поясницу. - Чего ты хочешь, Шедоуспан? Порядочный человек не бросает оскорбления мертвому. Если ты находишься здесь ради него, тогда добро пожаловать. Если же ты здесь ради меня, то, уверяю тебя, ты неудачно выбрал время. - Я нахожусь здесь ради него, друг. Неужели ты думаешь, что я пришел сюда, чтобы утешать тебя в горе? Ведь это любовь к тебе привела его к смерти. Он просил меня, - продолжал Ганс, не спускаясь с лошади, - сделать это. Он собирался отдать их тебе. - С этими словами Ганс достал завернутые в шкуру украденные им заколки. - Подожди с этими булавками и со своими чувствами. Сейчас они неуместны. Не суди о том, чего ты не знаешь. Что касается заколок, то Абарсис заблуждался относительно того, что они мне так уж необходимы. Если ты выполнил его первое поручение, то отдай их Культяпке. Скажи ему, что они переданы ему в качестве благословения. Итак, с этим покончено. Наверняка кто-нибудь из Священного Союза отыщет тебя и попытается подкупить. Не тревожься по этому поводу. А теперь, если ты чтишь память Абарсиса, спускайся с лошади. - За холодным выражением лица Темпуса, на котором нельзя было прочесть ничего определенного, скрывалась внутренняя борьба. - В противном случае, друг, уезжай, пожалуйста, немедленно, пока мы еще друзья. Сегодня я не расположен общаться с живыми. После этого Ганс соскользнул с лошади и осторожно приблизился к трупу, театрально шепча: - Не называй меня заложником. О, Судья. Если так поступают все твои друзья, то я скоро освобожусь от груза чести, возложенного на меня Абарсисом. - С этими словами он откинул саван. - Его глаза открыты, - сказал Шедоуспан и протянул руку, чтобы закрыть их. - Не делай этого. Пусть он видит, куда идет. Некоторое время они свирепо смотрели друг на друга, стоя над трупом, а в это время краснохвостый ястреб кружил над ними, бросая тень на бледное мертвое лицо. Затем Ганс опустился на колени, достал из-за пояса монету, осторожно просунул ее между слегка полуоткрытых губ Пасынка, что-то тихо бормоча при этом. Потом он поднялся и зашагал в сторону украденной лошади, неуклюже вскарабкался на нее, развернулся и ускакал прочь, ни разу не обернувшись. Когда погребальный костер был готов, и тело Абарсиса целиком был уложено на нем вплоть до последнего блестящего волоска, а первая искра выбита и пламя начало медленно разгораться, Темпус сжал кулаки. От едкого дыма на глазах выступили слезы. Сквозь эти слезы он увидел отца юноши, самозабвенно сражающегося, стоя в колеснице. У его ног лежал мертвый возница. Как раз в этот момент Темпус остановил руку врага с занесенным топором, спасая его от удара. Он увидел колдунью, на которой Король женился в черных холмах, чтобы заключить союз с противником, которого невозможно было достичь другим способом, не прибегая при этом к силе, он увидел и последствия этого брака, когда утроба этой дикой женщины была вырвана из нее. И каждый верноподданный генерал приложил руку к этому убийству, так как она стремилась расправиться с их главнокомандующим. Он увидел умного мальчика с чудесными волосами, бегущего к колеснице Темпуса, чтобы прокатиться верхом, крепко обнимающего его за шею и со смехом целующего - мальчики, выросшие на севере, не стеснялись поступать таким образом; все это происходило до того, как Великий Король распустил свою армию и отправил воинов по домам жить в мире, а Темпус отправился на юг, в Рэнке, Империю, которая только-только родилась и едва стояла, покачиваясь, на своих неестественно огромных ногах. И Темпус увидел себя на поле боя с монархом, его прежним повелителем - хозяева меняются. Его не было там, когда они захватили Великого Короля, вытащив его из колесницы, и начали творить над ним Бесконечную Смерть, продемонстрировав непревзойденность рэнканских варваров в этих делах. Те, кто был там тогда, говорили, что Король держался вполне мужественно, до тех пор, пока у него на глазах не кастрировали его сына, которого потом отдали работорговцу, сразу же надев на него ошейник. Когда Темпус услышал об этом, он отправился на поиски мальчика по разоренным северным городам, где рэнканцы возвели подлость в норму поведения и куда они принесли легенды, разящие тех, кто оказывал сопротивление, сильнее, чем металлические копья. Он нашел Абарсиса в отвратительной конуре, где его держал работорговец. Мальчик пришел в ужас от того, что этот воин пытается что-то сделать для него. На обращенном к Темпусу лице ребенка не промелькнуло даже слабого проблеска радости, энергичного жеста, выражающего благодарность своему спасителю - маленький тщедушный герой с трудом волочил ноги по грязной соломе навстречу Темпусу; глаза раба без страха смотрели на Темпуса, стремясь оценить, чего можно ожидать от этого человека, бывшего когда-то среди наиболее преданных его отцу людей, а теперь ставшего просто еще одним врагом рэнканцев. Темпус вспомнил, как взял ребенка на руки, потрясенный тем, как мало он весит, как торчат его кости. В этот самый момент Абарсис наконец-то поверил, что он спасен. Он вспомнил слезы мальчика - Абарсис заставил Темпуса держать их в секрете. Вспомнил все остальное, но чем меньше думать об этом, тем лучше. Он нашел ему приемных родителей в скалистой западной части страны, живших рядом с храмами на берегу моря, где родился сам Темпус и где боги все еще творили от случая к случаю чудеса. Он надеялся, что боги вылечат его, чего не сможет сделать любовь. Он раскачивался в такт своим воспоминаниям, горьким, как отрава, наблюдая, как угасает пламя. Теперь, ради души Пасынка по имени Абарсис и над его телом Темпус смирился перед лицом Вашанки и вновь стал слугой своего бога. 10 Ганс, спрятавшись за выступом, слушал и по-своему принимал участие в похоронах. После того, как до него дошло, что именно он подслушал, он пришпорил лошадь так, будто бы за ним гнался тот самый бог, громовой голос которого достиг его ушей. Он не остановился, пока не доскакал до "Распутного Единорога". Там он быстро соскочил на землю, почти перепрыгнув через лошадь, резко хлопнул животное по крупу и, присвистнув, велел ей идти домой, а сам скользнул в трактир, почувствовав при этом такое облегчение, какое, наверное, испытывает его любимый нож, когда его убирают в ножны. - Культяпка, - позвал Ганс, приблизившись к стойке. - Что здесь происходит? У Общих ворот среди солдат полная сумятица. - Разве ты ничего не слышал? - насмешливо воскликнул хозяин таверны. - Из дворцового подземелья сбежало несколько узников, а из Зала Правосудия были украдены какие-то предметы, и поблизости не оказалось ни одного офицера из службы безопасности, которому можно было бы дать нагоняй. Взглянув в зеркало, висящее за стойкой, Ганс увидел безобразного человека, ухмыляющегося без особой радости. Бросив пристальный взгляд в зеркало, Ганс вытащил из-под плаща сверток из шкур. - Это тебе. Ты должен отдать их своему благожелателю. - Он пожал плечами, глядя в зеркало. Культяпка повернулся и принялся протирать полотенцем и без того блестящую стойку, незаметно смахнув с ее поверхности маленький сверток. - А теперь скажи, зачем ты суешься в дела, подобные этому? Думаешь продвинуться таким образом? Этого не произойдет. В следующий раз, когда попадешь в подобные обстоятельства, постарайся их обойти. Или, еще лучше, вовсе в них не попадай. Я думал, что у тебя больше здравого смысла. Ганс звонко хлопнул рукой по стойке. - Я уже однажды хватил достаточное количество дряни, виночерпий. А теперь я скажу, что тебе нужно делать. Ненасытное Брюхо - ты возьмешь то, что я принес тебе, и свой мудрый совет, свернешь их вместе и засунешь себе в задницу! - и Шедоуспан шагнул к двери на негнущихся ногах, словно разбуженная кошка, бросив через плечо. - Что же касается здравого смысла, я думаю, у тебя его не больше. - У меня есть дела и поважнее, - отозвался Культяпка слишком дерзко для нытика. - Ну да! И у меня тоже! 11 Бледно-лилово-лимонный утренний свет заиграл на стенах казармы, выкрашенных в белый цвет и окрасил дворцовые парадные площадки. Темпус работал всю ночь, подальше от владений Джабала. Он разместил своих наемников за пределами города, вне досягаемости церберов и илсигского гарнизона. Их было пятьдесят, но двадцать из них являлись партнерами, членами трех различных отрядов Священного Союза - наследство, которое оставил ему Пасынок. Эти двадцать убедили оставшихся тридцать воинов, что "Пасынки" было бы хорошим названием для отряда, а потом, может быть, и для всего войска, которым они будут командовать, в том случае, если дела пойдут так, как все они надеялись. Он хотел сохранить отряды Священного Союза, а других внедрить в регулярную армию и в окружение Принца. Они подберут себе людей по своему собственному усмотрению и на их основе создадут дивизию, на которую с гордостью будет взирать душа Абарсиса, если только она не будет очень сильно занята богоборческими сражениями на небесах. Темпус мог гордиться этими людьми, великолепно показавшими себя в сражении с Джабалом и после него. И этим вечером, когда он завернул за угол казарм для рабов, которые они переделывали для домашнего скота, он увидел надпись высотой в два локтя, сделанную овечьей кровью на окружной защитной стене: "Война - это все, она - король всего, и все приходит в жизнь через борьбу". И хотя они и не смогли воспроизвести ее точно, он улыбнулся, потому что несмотря на то, что эти дерзкие слова были сказаны им в своем отрочестве, оставшемся в другом мире, пришло их время. А Пасынок по имени Абарсис и его последователи склоняли Темпуса к мысли, что, возможно (именно возможно), он, Темпус, и не был уж тогда таким молодым и таким глупым, как ему казалось. Если это так, то человек, а следовательно и эпоха, в которой он живет, склонны жить задним умом. Теперь он и бог примирились - с него было снято проклятие и тень страдания, которое оно бросало на всю его жизнь. Все его тревоги, связанные с Принцем, утихли. Зэлбар прошел через все испытания огнем и вернулся к исполнению своих обязанностей, успокоившись и как следует призадумавшись. Его отвага вернется к нему. Темпус знал этот сорт людей. Джабала он оставил Кадакитису. Он всегда хотел расправиться с ним таким способом, к которому прибегали все бывшие гладиаторы - к сражению один на один. Но теперь в этом не было никакого смысла, так как этот человек уже никогда не сможет нормально передвигаться, если он вообще когда-нибудь встанет на ноги. Ведь мир вовсе не был так нелепо прекрасен, как это высокомерное летнее утро, которое не знало, что оно утро Санктуария и которое, как казалось Темпусу, должно было быть окровавленным, кричащим или наполненным мухами, жужжащими над головой. Нет, человек на своем жизненном пути не раз напарывается на шипы. Был еще воришка по имени Ганс, который, несомненно, выражал свое сочувствие к Абарсису всякий раз, когда это было в его интересах, но так и не пришел к пасынкам, несмотря на неоднократные предложения Темпуса. Про себя Темпус думал, что он, может быть, еще и придет, что он попытается дважды вступить в одну и ту же реку. Когда его ноги достаточно остынут, он выйдет на берег зрелости. Если бы он мог лучше сидеть на лошади, то, возможно, гордость и позволила бы ему присоединиться к ним сейчас же, но пока он только насмешливо улыбался. Ганс должен найти свой путь. Но он не являлся объектом особого внимания Темпуса, хотя тот с радостью взял бы на себя это бремя, если бы Шедоуспан выказал хоть малейшее желание помочь нести его. Однако оставался еще не решенным вопрос с его сестрой Саймой и решать его должен был только он один, и сложность этой головоломки заставляла его лихорадочно искать возможные варианты решений, то принимая их, то отбрасывая, подобно тому, как боги засевают одно поле за другим. Он мог бы убить ее, изнасиловать, сослать или терпеть, не вступая с нею в конфронтацию. Он совершенно не учел того факта, что она и Культяпка влюбились друг в друга. Такого с ней никогда не случалось. Темпус ощутил внутри себя какой-то шелест - это было чувство, спрятанное в самых глубоких тайниках его души, которое подсказывало ему, что бог собирается говорить с ним. "Молчи!" - предупреждал он бога. Они чувствовали себя неловко, словно любовники после испытания разлукой. "Мы можем осторожно забрать ее, а потом она уедет. Ты не можешь допустить ее присутствия здесь. Увези ее. Я помогу тебе", - говорил Вашанка. - Стоит ли тебе заниматься предсказаниями? - пробормотал Темпус себе под нос, отчего Трес Абарсиса насторожил уши, прислушиваясь. Он похлопал жеребца по шее и велел ему быстро скакать вперед. Они держали путь к небольшим восточным владениям Ластела. "Постоянство - одна из моих черт", - многозначительно звучал голое бога в голове Темпуса. - Ты не получишь ее, о Пожирающий. Ты, кто никогда не может насытиться, в этом единственном деле ты не достигнешь триумфа. Что же такое должно произойти между нами, чтобы стало ясно, кто есть кто? Я не могу допустить этого. "Ты допустишь", - голос Вашанки прозвучал так громко в его голове, что Темпус вздрогнул в седле, а Трес сбился с шага, укоризненно посмотрев на него, чтобы понять, что означает это перемещение веса. Темпус остановил лошадь посреди дороги и долго сидел, не двигаясь, окруженный прохладой раннего утра, и ведя внутреннюю борьбу, в которой не могло быть победителя. Через некоторое время он повернул лошадь и пустил ее вскачь обратно к казармам, от которых недавно отъехал. Пусть остается с Культяпкой, если ей так хочется. Она встала между ним и богом еще раньше. Он не готов отдать ее богу, и не готов к тому, чтобы вновь поставить себя под проклятие разорвать на куски то, что с таким огромным трудом было сшито и такой дорогой ценой. Он думал об Абарсисе и Кадакитисе, о непокорных людях из внутренних районов страны, и он обещал Вашанке любую другую женщину, которая должна быть избрана богом еще до заката солнца. Без сомнения, Сайма останется там, где она находится сейчас. Он позаботится о том, чтобы Ластел следил за нею. Лошадь Абарсиса мягко фыркнула, будто бы в знак согласия - до казарм оставалось рукой подать. Но Трес не мог знать, что этим простым решением его седок одержал самую великую победу из всех побед во всех войнах всех империй. И Трес, чье брюхо тряслось между коленями Темпуса, издал громкий трубный звук, но вовсе не потому, что его всадник одержал победу над самим собой и своим богом, а от того сильного воодушевления, которым лошади приветствуют наступление прекрасного дня. Линн ЭББИ. ПОСЛЕСЛОВИЕ. ТО, ЧТО НЕ СКАЗАЛ МНЕ РЕДАКТОР Я едва нанесла последний удар по моему третьему варианту для книги "Мир воров", когда Боб спросил, не хотела бы я написать послесловие к книге "Тени Санктуария". От такого предложения я не смогла отказаться, хотя не имела ни малейшего представления, как можно облечь в слова опыт совместной работы над тремя томами "Мира воров". После многих неудачных попыток изложить эссе на бумаге я начала подозревать, что, вполне возможно. Боб и сам не смог найти нужных слов. Когда он предлагал писать мне эпилог, то улыбался, а обычно с ним такие вещи не проходят. Увы. Вот еще один пример Того, Что Не Сказал Мне Редактор. Вообще-то многое из того, что нам не сказал редактор, было то, что он не знал и сам. Мы все пребывали в полном неведении насчет лицензированной нами вселенной, когда в 1978 году на Босконе начал осуществляться проект "Мир воров". Все казалось на удивление простым: мы обменяемся персонажами, помещая их на одной карте улиц, Боб сочинит историю, Энди Оффут создаст мифологию, а нам останется спуститься на землю и написать от пяти до десяти тысяч слов. Тут мы сделали первое неожиданное открытие: Санктуарий не есть нечто воображаемое, но склад ума, признанный Американской ассоциацией психиатров. Мы думали, что спустились на землю, а вместо этого оказались на палубе корабля. Боб ничего не сказал о том, что нам и впрямь нужно было знать, а из нас никто не, собирался указывать, что надо делать тому, кто создал весь этот бедлам. Раз так, то каждый автор прибегнул к своим маленьким жизненным злоключениям, чтобы привнести в наши рассказы нотки "твердости" и "реализма". Моя "цыганка" читала "Арканы Тара", общалась с некромантами, воровала трупы и наблюдала сцены насилия на улицах города. Все было не так уж плохо, пока я не обнаружила, что целая книга испарилась из моего почтового ящика и я засела за все произведения. Мы поместили в рассказы наркотики, чародеев, пороки, бордели, девственниц, укромные местечки, проклятья и наследственные имения. Санктуарий не был ни провинциальным местечком, ни даже правой рукой Империи - он напоминал Черную Дыру Калькутты. Дальше могло быть только хуже... Так и произошло. Боб сообщил нам, что второй том будет называться "Истории таверны "Распутный Единорог" - уже одно название внушало ужас. Мы оказались на высоте, хотя, возможно, и пали вниз. Я провела исследование малоприглядных сторон прошлого С'данзо, придумала ей двоюродного брата и создала Бубо, ночного бармена из "Распутного Единорога". Боб заметил, что нам следует написать сцену в самой таверне, но Культяпка выбыл из строя, пропав в закоулках Санктуария, так, что мы не имели ни малейшего представления, кто встал у руля. (Я припоминаю, что один из моих коллег создал личность по кличке "Двупалый" - думаю, что это было сделано от отчаяния.) Что до Бубо, то это.не человек, а скорее огромный нарыв, выросший на последней стадии Черной Чумы и вскрывать который - значит навлечь гибель на того, кто вскрывает и на того, кого вскрыли. Рассказы не испарились из почтового ящика, а, скорее, прошли сквозь металл. Мне еще пока не довелось посмотреть все рассказы для третьего тома, однако я уверена, что спираль продолжает закручиваться вниз. Каждый из сборников приносит новые стороны в человеческом поведении, новые черты характеров, которые авторы ничтоже сумняшеся привносят в ту часть вселенной, за которую они лично отвечают. В Санктуарии, где вина идет рука об руку со славой, намек, брошенный в одном томе, превращается в целый рассказ в следующем. Сказать по правде, мерзость притягательна. Если я скажу вам, что запах крови может держаться годами, то вы можете не заметить то, что я вам не говорила. Представьте на миг некоторые вещи, которые авторы знают наверняка: погода в Санктуарии делится по дням и сезонам года. Это должно быть странно. Если жители Подветренной стороны живут в нижней части города, то тогда ветер в основном дует с земли. ПОПЫТАЙТЕСЬ УБЕДИТЬ В ЭТОМ ЛЮБОГО ЖИТЕЛЯ ПОБЕРЕЖЬЯ. Что касается самого города, то в моей голове всегда рисовался образ города позднего средневековья, переросшего стены. Лабиринт построен по типу квартала Шэмблз в английском городе Йорке, где каждый этаж надстраивается над предыдущим так, чтобы жители могли сбрасывать мусор прямо на улицу, а не друг другу на головы. Некоторые полагают, что Санктуарий напоминает Рим. (Какая чушь, Рэнке есть Рим или Рим схож с ним по рангу?). Воображают, что в городе сохранились остатки открытой канализации, что там красивые виллы, открытые здания и что, по меньшей мере, некоторые улицы вымощены булыжником. Заметен также и некий багдадско-приморский подход, выражающийся в бродящих по улицам кочевниках в тюрбанах и разодетых в шелка женщинах, а также много указаний на то, что многие здания построены в вавилонском стиле. Поскольку в большинстве рассказов действие разворачивается в темноте, я полагаю, что отсутствие среди авторов согласия по поводу облика города особого значения не имеет. Естественно, что никто, включая и самих жителей Империи, не знает, насколько велик Санктуарий. Всякий раз, когда кому-то из авторов требовалось потайное место для встречи, то мы просто изобретали новое, так что Санктуарий то огромен, то тесен. Вы можете прожить всю жизнь в Лабиринте или на Базаре, хотя вам понадобится всего пятнадцать минут на то, чтобы пересечь город, хотя я и не совсем уверена, что это так. Возьмем, к примеру, Базар. Я провела там большую часть времени, но так и не знаю точно, как он выглядит. Часть пространства отведена крестьянам (хотя я не имею ни малейшего представления, куда они деваются, уезжая с Базара). Другие его части напоминают вещевые ярмарки средневековой Франции, где купцы оптом сбывают товар. Остальные части Базара сильно смахивают на торговые ряды Ближнего Востока. Вместо того, чтобы забивать себе голову философскими проблемами, вроде вопроса о том, сколько ангелов могут танцевать на булавочной головке, когда-нибудь я высчитаю, сколько С'данзо могут провести все свое время на базаре. Перейдем на время от ангелов к божествам. Вполне вероятно, что всякий житель Санктуария может иметь личные взаимоотношения с богами, хотя ни в коем случае нет ничего схожего с верой или поклонением. Люди насмешливо относятся к религии, и обычный горожанин меньше всего желает связываться с богами, а поклонение им необходимо, чтобы держать божества в узде. В храмах Санктуария представлены по меньшей мере два основных пантеона богов, и кто знает, какое количество жрецов пытается взять над ними контроль. Я недавно узнала, что в Калифорнии один парень сделал общую мифологий для всех богов города. Свою теологию он привнес в игру "Мир воров", хотя никто не сознается, откуда взялся сей неутомимый выдумщик. Теперь мы добрались и до денег, а иначе зачем серия носит название "Мир воров". Поскольку никто не знает, каково кругообращение денег, горожанам ничего не остается, кроме как воровать их друг у друга. Мы согласились, что должны быть медные, серебряные и золотые монеты, хотя ни курсы валют, ни их названия нам неведомы. Мы говорим: девять медных монет или уж в особом случае девять