Оцените этот текст:



     Перевод Б. Дубина

     Среди рассказов, которых я не написал и, видимо, не напишу (хотя они на
свой  странный и зачаточный лад  как-то оправдывают мое существование), есть
восемь--десять  страничек, многословный черновик которых носит титул "Фунес,
чудо  памяти",  а  другие, более  сжатые версии -- попросту "Иренео  Фунес".
Герой этой вдвойне призрачной  выдумки  -- обычный оборванец из Фрай Бентоса
или Хунина образца 1884 года.  Его  мать -- гладильщица, загадочный отец, по
слухам,  мясник   со   скотобойни.   Известно  одно:   по  происхождению   и
неразговорчивости  он  индеец.  В детстве  его выставили  из начальной школы
после того, как он на память воспроизвел две главы учебника с иллюстрациями,
картами, виньетками, шрифтом и даже опечаткой... Парень умирает, не дожив до
двадцати.  Он   неимоверно  ленив:  день  за  днем  пролеживает  в  кровати,
уставившись на смоковницу  во дворе или  на  паутину в  углу.  У одра соседи
припоминают жалкие  события его жизни: поездку на скотный двор, в бордель, в
усадьбу  к такому-то.  И  только  один  подсказывает разгадку. Покойный был,
вероятно, единственным  подлинным ясновидцем на  свете. Восприятие и  память
служили ему  безотказно. Мы охватываем взглядом три стакана  на столе, Фунес
-- каждый лист и корешок виноградной лозы. Он  помнил формы южных облаков на
рассвете тридцатого апреля 1882 года  и мог сравнить их в уме с разводами на
кожаном переплете  книги,  которую однажды  в  детстве подержал в руках. Мог
восстановить все свои  сны, все полусны. Он умер от воспаления легких, и его
замурованная жизнь осталась самой неисчерпаемой сокровищницей в мире.
     Можно  видеть  в  загадочном   бедняге  из   моего   рассказа   зародыш
сверхчеловека,  этакого   маленького  Заратустру  из   пригорода,   но  одно
бесспорно: он чудовищен. Я вспомнил о нем здесь лишь потому, что не прочесть
отрываясь все четыреста тысяч слов джойсовского  "Улисса" одно за другим под
силу  разве что подобным  чудовищам.  (Не  решаюсь  даже представить,  какие
потре-488  буются  для  "Поминок  по  Финнегану":  они  для  меня  столь  же
невообразимы,  как  четвертое   измерение  Хинтона  или  никейская  Троица.)
Известно,   что   неподготовленному   читателю   бескрайний   роман   Джойса
представляется   непостижимым  хаосом.  Известно   и   то,  что  официальный
толкователь  романа  Стюарт Гилберт  соотносит  каждую главу  с определенным
часом дня,  органом тела, видом  искусства, символом,  цветом,  литературным
приемом  и  приключением  Улисса,  сына  Лаэрта  из  рода   Зевса.  Простого
перечисления   этих  незаметных   и   кропотливых   соответствий   оказалось
достаточно,  чтобы  мир  склонился  перед   суровым  планом  и  классической
дисциплиной  книги. Самым  прославленным из добровольных  тиков  стал  самый
ничтожный: совпадения  Джойса с  Гомером или (проще говоря) с  сенатором  от
департамента Юра, господином Виктором Бераром.
     Куда поразительней, я убежден, неисчерпаемое разнообразие стилей книги.
Подобно  Шекспиру, Кеведо и Гете, Джойс  -- как мало кто другой -- не просто
литератор, а  целая  литература.  И  все это,  как  ни сверхъестественно,  в
пределах одного тома. Письмо  у него  насыщено до  предела, тогда как у Гете
всегда оставалось легким -- достоинство, в котором Кеведо  не заподозришь. Я
(как любой другой) целиком  "Улисса" не прочел, но с удовольствием  читаю  и
перечитываю   некоторые   сцены:   диалог   о   Шекспире,   "Walpurgisnacht"
(Вальпургиева ночь) в лупанарии, вопросы и ответы катехизиса... "They  drank
in jocoserious silence Epp's  massproduct, the creature  cocoa". А на другой
странице:  "A  dark  horse  riderless,   bolts  like   a  phantom  past  the
win-ningpost,  his  mane   mononfoaming,  his   eyeballs  stars".  Или  еще:
"Bridebed,    childebed,   bed    of   death,    ghost-candled"    (Они    в
балаганнозабоченном  молчании   испили  Эппова  масспродукта,  животворящего
какао; темная лошадка без седока тенью  проходит финишный столб, луннопенная
грива и звезды-зрачки; ложе  зачатия  и рождения, ложе  смерти в  призрачном
круге свечей) Избыток  и недостаток идут у Джойса рука об руку. Недоразвитие
архитектурных способностей (которых  боги ему  не послали, вынудив подменять
их головоломными  соответствиями и лабиринтами)  искупается его даром слова,
без  малейшего  преувеличения  или  неточности  сравнимым с  "Гамлетом"  или
"Погребальной урной"... "Улисс" (как известно) -- это история  одного  дня в
пределах  одного  города.  Легко заметить, что добровольное  самоограничение
здесь  -- не  просто дань  вкусам Аристотеля: как нетрудно догадаться, любой
день для Джойса -- это втайне все тот же неотвратимый день Страшного суда, а
любое место на свете -- Преисподняя или Чистилище

Last-modified: Tue, 22 Nov 2005 16:27:27 GMT
Оцените этот текст: