н сам... Филипп Филиппович обернулся, закусил губу и молча нажал на Шарикова, вытеснил его в приемную и запер его на ключ. Шариков изнутри тотчас загрохотал кулаками в дверь. - Не сметь! - Явно больным голосом воскликнул Филипп Филиппович. - Ну, уж это действительно, - многозначительно заметил Федор, - такого наглого я в жизнь свою не видал. Борменталь как из-под земли вырос. - Филипп Филиппович, прошу вас, не волнуйтесь. Энергичный эскулап отпер дверь в приемную и оттуда донесся его голос: - Вы что? В кабаке, что ли? - Это так... - Добавил решительно Федор, - вот это так... Да по уху бы еще... - Ну, что вы, Федор, - печально буркнул Филипп Филиппович. - Помилуйте, вас жалко, Филипп Филиппович. 7. - Нет, нет и нет! - Настойчиво заговорил Борменталь, - извольте заложить. - Ну, что, ей-богу, - забурчал недовольно Шариков. - Благодарю вас, доктор, - ласково сказал Филипп Филиппович, - а то мне уже надоело делать замечания. - Все равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите майонез у Шарикова. - Как это так "примите"? - Расстроился Шариков, - я сейчас заложу. Левой рукой он заслонил блюдо от зины, а правой запихнул салфетку за воротник и стал похож на клиента в парикмахерской. - И вилкой, пожалуйста, - добавил Борменталь. Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе. - Я еще водочки выпью? - Заявил он вопросительно. - А не будет ли вам? - Осведомился Борменталь, - вы последнее время слишком налегаете на водку. - Вам жалко? - Осведомился Шариков и глянул исподлобья. - Глупости говорите... - Вмешался суровый Филипп Филиппович, но Борменталь его перебил. - Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, я сам. Вы, Шариков, чепуху говорите и возмутительнее всего то, что говорите ее безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более, что она не моя, а Филиппа Филипповича. Просто - это вредно. Это - раз, а второе - вы и без водки держите себя неприлично. Борменталь указал на заклеенный буфет. - Зинуша, дайте мне, пожалуйста, еще рыбы, - произнес профессор. Шариков тем временем потянулся к графинчику и, покосившись на Борменталя, налил рюмочку. - И другим надо предложить, - сказал Борменталь, - и так: сперва Филиппу Филипповичу, затем мне, а в заключение себе. Шариковский рот тронула едва заметная сатирическая улыбка, и он разлил водку по рюмкам. - Вот все у вас как на параде, - заговорил он, - салфетку - туда, галстук - сюда, да "извините", да "пожалуйста-мерси", а так, чтобы по-настоящему, - это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме. - А как это "по-настоящему"? - Позвольте осведомиться. Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнес: - Ну желаю, чтобы все... - И вам также, - с некоторой иронией отозвался Борменталь. Шариков выплеснул содержимое рюмки себе в глотку, сморщился, кусочек хлеба поднес к носу, понюхал, а затем проглотил, причем глаза его налились слезами. - Стаж, - вдруг отрывисто и как бы в забытьи проговорил Филипп Филиппович. Борменталь удивленно покосился. - Виноват... - Стаж! - Повторил Филипп Филиппович и горько качнул головой, - тут уж ничего не поделаешь - клим. Борменталь с чрезвычайным интересом остро вгляделся в глаза Филиппа Филипповича: - Вы полагаете, Филипп Филиппович? - Нечего полагать, уверен в этом. - Неужели... - Начал Борменталь и остановился, покосившись на Шарикова. Тот подозрительно нахмурился. - cratep... - Негромко сказал Филипп Филиппович. - gut, - Отозвался ассистент. Зина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного вина и предложил Шарикову. - Я не хочу. Я лучше водочки выпью. - Лицо его замаслилось, на лбу проступил пот, он повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел после вина. Его глаза прояснились, он благосклоннее поглядывал на Шарикова, черная голова которого в салфетке сияла, как муха в сметане. Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности. - Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? - Осведомился он у Шарикова. Тот поморгал глазами, ответил: - В цирк пойдем, лучше всего. - Каждый день в цирк, - благодушно заметил Филипп Филиппович, - это довольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил. - В театр я не пойду, - неприязненно отозвался Шариков и перекосил рот. - Икание за столом отбивает у других аппетит, - машинально сообщил Борменталь. - Вы меня извините... Почему, собственно, вам не нравится театр? Шариков посмотрел в пустую рюмку как в бинокль, подумал и оттопырил губы. - Да дурака валяние... Разговаривают, разговаривают... Контрреволюция одна. Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головою. - Вы бы почитали что-нибудь, - предложил он, - а то, знаете ли... - Уж и так читаю, читаю... - Ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе пол стакана водки. - Зина, - тревожно закричал Филипп Филиппович, - убирайте, детка, водку, больше уже не нужна. Что же вы читаете? В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. "Надо будет робинзона"... - Эту... Как ее... Переписку энгельса с этим... Как его - дьявола - с Каутским. Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку. Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил: - Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного. Шариков пожал плечами. - Да не согласен я. - С кем? С энгельсом или с каутским? - С обоими, - ответил Шариков. - Это замечательно, клянусь богом. "Всех, кто скажет, что другая..." А что бы вы со своей стороны могли предложить? - Да что тут предлагать?.. А то пишут, пишут... Конгресс, немцы какие-то... Голова пухнет. Взять все, да и поделить... - Так я и думал, - воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти, - именно так и полагал. - Вы и способ знаете? - Спросил заинтересованный Борменталь. - Да какой тут способ, - становясь словоохотливым после водки, об'яснил Шариков, - дело не хитрое. А то что же: один в семи комнатах расселился штанов у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет. - Насчет семи комнат - это вы, конечно, на меня намекаете? - Горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович. Шариков сьежился и промолчал. - Что же, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера отказали? - Тридцати девяти человекам, - тотчас ответил Борменталь. - Гм... Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам - зину и Дарью Петровну - считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей. Потрудитесь внести. - Хорошенькое дело, - ответил Шариков, испугавшись, - это за что такое? - За кран и за кота, - рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя из состояния иронического спокойствия. - Филипп Филиппович, - тревожно воскликнул Борменталь. - Погодите. За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому сорвали прием. Это же нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по всей квартире, рвет краны. Кто убил кошку у мадам поласухер? Кто... - Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице, - подлетел Борменталь. - Вы стоите... - Рычал Филипп Филиппович. - Да она меня по морде хлопнула, - взвизгнул Шариков, - у меня не казенная морда! - Потому что вы ее за грудь ущипнули, - закричал Борменталь, опрокинув бокал, - вы стоите... - Вы стоите на самой низшей ступени развития, - перекричал Филипп Филиппович, - вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как все поделить... А в то же время вы наглотались зубного порошку... - Третьего дня, - подтвердил Борменталь. - Ну вот-с, - гремел Филипп Филиппович, - зарубите себе на носу, кстати, почему вы стерли с него цинковую мазь? - Что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социалистического общества. Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой? - Все у вас негодяи, - испуганно ответил Шариков, оглушенный нападением с двух сторон. - Я догадываюсь, - злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович. - Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй... Что я развивался... - Я вижу, как вы развиваетесь после каутского, - визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене. Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше. Зина! - Зина! - Кричал Борменталь. - Зина! - Орал испуганный Шариков. Зина прибежала бледная. - Зина, там в приемной... Она в приемной? - В приемной, - покорно ответил Шариков, - зеленая, как купорос. - Зеленая книжка... - Ну, сейчас палить, - отчаянно воскликнул Шариков, - она казенная, из библиотеки! - Переписка - называется, как его... Энгельса с этим чертом... В печку ее! Зина улетела. - Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом суку, воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, - сидит изумительная дрянь в доме - как нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах... Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк. "Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире", - вдруг пророчески подумал Борменталь. Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник. - Я не буду ее есть, - сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков. - Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас. В молчании закончился обед. Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на репетитор и они проиграли нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению на готическую спинку и потянулся к газете на столике. - Доктор, прошу вас, сьездите с ним в цирк. Только, ради бога, посмотрите в программе - котов нету? - И как такую сволочь в цирк пускают, - хмуро заметил Шариков, покачивая головой. - Ну, мало ли кого туда допускают, - двусмысленно отозвался Филипп Филиппович, - что там у них? - У соломонского, - стал вычитывать Борменталь, - четыре какие-то... Юссемс и человек мертвой точки. - Что за юссемс? - Подозрительно осведомился Филипп Филиппович. - Бог их знает. Впервые это слово встречаю. - Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо, чтобы было все ясно. - У Никитиных... У Никитиных... Гм... Слоны и предел человеческой ловкости. - Так-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков? Недоверчиво спросил Филипп Филиппович. Тот обиделся. - Что же, я не понимаю, что ли. Кот - другое дело. Слоны - животные полезные, - ответил Шариков. - Ну-с и отлично. Раз полезные, поезжайте и поглядите на них. Ивана Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться в буфете! Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать. Через 10 минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утиным носом и в драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире стихло. Филипп Филиппович оказался в своем кабинете. Он зажег лампу под тяжелым зеленым колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и начал мерять комнату. Долго и жарко светился кончик сигары бледно-зеленым огнем. Руки профессор заложил в карманы брюк и тяжкая дума терзала его ученый с взлизами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы "К берегам священным Нила..." И что-то бормотал. Наконец, отложил сигару в пепельницу, подошел к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет осветил тремя сильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной полки Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись, рассматривать ее на свет огней. В прозрачной и Тяжкой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлеченный из недр Шарикова мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире. Очень возможно, что высокоученый человек ее и разглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, на кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав ее конец, и, наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул: - Ей-богу, я, кажется, решусь. Никто ему не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки. В обуховом переулке в одиннадцать часов, как известно, затихает движение. Редко-редко звучали отдаленные шаги запоздавшего пешехода, они постукивали где-то за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами Филиппа Филипповича репетитор в карманчике... Профессор нетерпеливо поджидал возвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка. 8. Неизвестно, на что решился Филипп Филиппович. Ничего особенного в течение следующей недели он не предпринимал и, может быть, вследствие его бездействия, квартирная жизнь переполнилась событиями. Дней через шесть после истории с водой и котом из домкома к Шарикову явился молодой человек, оказавшийся женщиной, и вручил ему документы, которые Шариков немедленно заложил в карман и немедленно после этого позвал доктора Борменталя. - Борменталь! - Нет, уж вы меня по имени и отчеству, пожалуйста, называйте! Отозвался Борменталь, меняясь в лице. Нужно заметить, что в эти шесть дней хирург ухитрился восемь раз поссориться со своим воспитанником. И атмосфера в обуховских комнатах была душная. - Ну и меня называйте по имени и отчеству! - Совершенно основательно ответил Шариков. - Нет! - Загремел в дверях Филипп Филиппович, - по такому имени и отчеству в моей квартире я вас не разрешу называть. Если вам угодно, чтобы вас перестали именовать фамильярно "Шариков", и я и доктор Борменталь будем называть вас "господин Шариков". - Я не господин, господа все в париже! - Отлаял Шариков. - Швондерова работа! - Кричал Филипп Филиппович, - ну, ладно, посчитаюсь я с этим негодяем. Не будет никого, кроме господ, в моей квартире, пока я в ней нахожусь! В противном случае или я или вы уйдете отсюда и, вернее всего, вы. Сегодня я помещу в газетах обьявление и, поверьте, я вам найду комнату. - Ну да, такой я дурак, чтобы я сьехал отсюда, - очень четко ответил Шариков. - Как? - Спросил Филипп Филиппович и до того изменился в лице, что Борменталь подлетел к нему и нежно и тревожно взял его за рукав. - Вы, знаете, не нахальничайте, мосье Шариков! - Борменталь очень повысил голос. Шариков отступил, вытащил из кармана три бумаги: зеленую желтую и белую и, тыча в них пальцами, заговорил: - Вот. Член жилищного товарищества, и площадь мне полагается определенно в квартире номер пять у ответственного сьемщика Преображенского в шестнадцать квадратных аршин, - Шариков подумал и добавил слово, которое Борменталь машинально отметил в мозгу, как новое:"благоволите". Филипп Филиппович закусил губу и сквозь нее неосторожно вымолвил: - Клянусь, что я этого Швондера в конце концов застрелю. Шариков в высшей степени внимательно и остро принял эти слова, что было видно по его глазам. - Филипп Филиппович, vorsichtig... - Предостерегающе начал Борменталь. - Ну, уж знаете... Если уж такую подлость!.. - Вскричал Филипп Филиппович по-русски. - Имейте в виду, Шариков... Господин, что я, если вы позволите себе еще одну наглую выходку, я лишу вас обеда и вообще питания в моем доме. 16 Аршин - это прелестно, но ведь я вас не обязан кормить по этой лягушечьей бумаге! Тут Шариков испугался и приоткрыл рот. - Я без пропитания оставаться не могу, - забормотал он, - где же я буду харчеваться? - Тогда ведите себя прилично! - В один голос заявили оба эскулапа. Шариков значительно притих и в тот день не причинил никакого вреда никому, за исключением самого себя: пользуясь небольшой отлучкой Борменталя, он завладел его бритвой и распорол себе скулы так, что Филипп Филиппович и доктор Борменталь накладывали ему на порез швы, отчего Шариков долго выл, заливаясь слезами. Следующую ночь в кабинете профессора в зеленом полумраке сидели двое - сам Филипп Филиппович и верный, привязанный к нему Борменталь. В доме уже спали. Филипп Филиппович был в своем лазоревом халате и красных туфлях, а Борменталь в рубашке и синих подтяжках. Между врачами на круглом столе рядом с пухлым альбомом стояла бутылка коньяку, блюдечко с лимоном и сигарный ящик. Ученые, накурив полную комнату, с жаром обсуждали последние события: этим вечером Шариков присвоил в кабинете Филиппа Филипповича два червонца, лежавшие под пресс-папье, пропал из квартиры, вернулся поздно и совершенно пьяный. Этого мало. С ним явились две неизвестных личности, шумевших на парадной лестнице и изъявивших желание ночевать в гостях у Шарикова. Удалились означенные личности лишь после того, как Федор, присутствовавший при этой сцене в осеннем пальто, накинутом сверх белья, позвонил по телефону в 45 отделение милиции. Личности мгновенно отбыли, лишь только Федор повесил трубку. Неизвестно куда после ухода личностей задевалась малахитовая пепельница с подзеркальника в передней бобровая шапка Филиппа Филипповича и его же трость, на каковой трости золотой вязью было написано: "Дорогому и уважаемому Филиппу Филипповичу благодарные ординаторы в день...', Дальше шла римская цифра Х. - Кто они такие? - Наступал Филипп Филиппович, сжимая кулаки, на Шарикова. Тот, шатаясь и прилипая к шубам, бормотал насчет того, что личности ему неизвестны, что они не сукины сыны какие-нибудь, а - хорошие. - Изумительнее всего, что ведь они же оба пьяные... Как же они ухитрились? - Поражался Филипп Филиппович, глядя на место в стойке, где некогда помещалась память юбилея. - Специалисты, - пояснил Федор, удаляясь спать с рублем в кармане. От двух червонцев Шариков категорически отперся и при этом выговорил что-то неявственное насчет того, что вот, мол, он не один в квартире. - Ага, быть может, это доктор Борменталь свистнул червонцы? Осведомился Филипп Филиппович тихим, но страшным по оттенку голосом. Шариков качнулся, открыл совершенно посоловевшие глаза и высказал предположение: - А может быть, зинка взяла... - Что такое?.. - Закричала Зина, появившись в дверях как привидение, прикрывая на груди расстегнутую кофточку ладонью, - да как он... Шея Филиппа Филипповича налилась красным цветом. - Спокойно, зинуша, - молвил он, простирая к ней руку, - не волнуйся, мы все это устроим. Зина немедленно заревела, распустив губы, и ладонь запрыгала у нее на ключице. - Зина, как вам не стыдно? Кто же может подумать? Фу, какой срам! Заговорил Борменталь растерянно. - Ну, Зина, ты - дура, прости господи, - начал было Филипп Филиппович. Но тут зинин плач прекратился сам собой и все умолкли. Шарикову стало нехорошо. Стукнувшись головой об стену он издал звук - не то "и", не то "е" - вроде "эээ"! Лицо его побледнело и судорожно задвигалась челюсть. - Ведро ему, негодяю, из смотровой дать! И все забегали, ухаживая за заболевшим Шариковым. Когда его отводили спать, он, пошатываясь в руках Борменталя, очень нежно и мелодически ругался скверными словами, выговаривая их с трудом. Вся эта история произошла около часу, а теперь было часа 3 пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Накурили они до того, что дым двигался густыми медленными плоскостями, даже не колыхаясь. Доктор Борменталь, бледный, с очень решительными глазами, поднял рюмку с стрекозиной талией. - Филипп Филиппович, - прочувственно воскликнул он, - я никогда не забуду, как я полуголодным студентом явился к вам, и вы приютили меня при кафедре. Поверьте, Филипп Филиппович, вы для меня гораздо больше, чем профессор, учитель... Мое безмерное уважение к вам... Позвольте вас поцеловать, дорогой Филипп Филиппович. - Да, голубчик, мой... - Растерянно промычал Филипп Филиппович и поднялся навстречу. Борменталь его обнял и поцеловал в пушистые, сильно прокуренные усы. - Ей-богу, Филипп фили... - Так растрогали, так растрогали... Спасибо вам, - говорил Филипп Филиппович, - голубчик, я иногда на вас ору на операциях. Уж простите стариковскую вспыльчивость. В сущности ведь я так одинок... "От севильи до гренады..." - Филипп Филиппович, не стыдно ли вам?.. - Искренно воскликнул пламенны Борменталь, - если вы не хотите меня обижать, не говорите мне больше таким образом... - Ну, спасибо вам... "К берегам священным Нила..." Спасибо... И я вас полюбил как способного врача. - Филипп Филиппович, я вам говорю!.. - Страстно воскликнул Борменталь, сорвался с места, плотнее прикрыл дверь, ведущую в коридор и, вернувшись, продолжал шепотом, - ведь это - единственный исход. Я не смею вам, конечно, давать советы, но, Филипп Филиппович, посмотрите на себя, вы совершенно замучились, ведь так нельзя же больше работать! - Абсолютно невозможно, - вздохнув, подтвердил Филипп Филиппович. - Ну, вот, это же немыслимо, - шептал Борменталь, - в прошлый раз вы говорили, что боитесь за меня, если бы вы знали, дорогой профессор, как вы меня этим тронули. Но ведь я же не мальчик и сам соображаю, насколько это может получиться ужасная шутка. Но по моему глубокому убеждению, другого выхода нет. Филипп Филиппович встал, замахал на него руками и воскликнул: - И не соблазняйте, даже и не говорите, - профессор заходил по комнате, закачав дымные волны, - и слушать не буду. Понимаете, что получиться, если нас накроют. Нам ведь с вами "принимая во внимание происхождение" - от'ехать не придется, невзирая на нашу первую судимость. Ведь у нас нет подходящего происхождения, мой дорогой? - Какой там черт! Отец был судебным следователем в вильно, - горестно ответил Борменталь, допивая коньяк. - Ну вот-с, не угодно ли. Ведь это же дурная наследственность. Пакостнее и представить себе ничего нельзя. Впрочем, виноват, у меня еще хуже. Отец - кафедральный протоиерей. Мерси. "От севильи до гренады... В тихом сумраке ночей..." Вот, черт ее возьми. - Филипп Филиппович, вы - величина мирового значения, и из-за какого-то извините за выражение, сукиного сына... Да разве они могут вас тронуть, помилуйте! - Тем более, не пойду на это, - задумчиво возразил Филипп Филиппович, останавливаясь и озираясь на стеклянный шкаф. - Да почему? - Потому что вы-то ведь не величина мирового значения. - Где уж... - Ну вот-с. А бросать коллегу в случае катастрофы, самому же выскочить на мировом значении, простите... Я - московский студент, а не Шариков. Филипп Филиппович горделиво поднял плечи и сделался похож на французского древнего короля. - Филипп Филиппович, эх... - Горестно воскликнул Борменталь, - значит, что же? Теперь вы будете ждать, пока удастся из этого хулигана сделать человека? Филипп Филиппович жестом руки остановил его, налил себе коньяку, хлебнул, пососал лимон и заговорил: - Иван Арнольдович, как по-вашему, я понимаю что-либо в анатомии и физиологии, ну скажем, человеческого мозгового аппарата? Как ваше мнение? - Филипп Филиппович, что вы спрашиваете! - С большим чувством ответил Борменталь и развел руками. - Ну, хорошо. Без ложной скромности. Я тоже полагаю, что в этом я не самый последний человек в Москве. - А я полагаю, что вы - первый не только в Москве, а и в Лондоне и в оксфорде! - Яростно перебил Борменталь. - Ну, ладно, пусть будет так. Ну так вот-с, будущий профессор Борменталь: это никому не удастся. Конечно. Можете и не спрашивать. Так и сошлитесь на меня, скажите, Преображенский сказал. Финита, клим! - Вдруг торжественно воскликнул Филипп Филиппович и шкаф ответил ему звоном, - клим, - повторил он. - Вот что, Борменталь, вы первый ученик моей школы и, кроме того, мой друг, как я убедился сегодня. Так вот вам как другу, сообщу по секрету, - конечно, я знаю, вы не будете срамить меня - старый осел Преображенский нарвался на этой операции как третьекурсник. Правда, открытие получилось, вы сами знаете - какое, тут Филипп Филиппович горестно указал обеими руками на оконную штору, очевидно, намекая на Москву, - Но только имейте в виду, Иван Арнольдович, что единственным результатом этого открытия будет то, что все мы теперь будем иметь этого Шарикова вот где, - здесь, Преображенский похлопал себя по крутой и склонной к параличу шее, будьте спокойны! Если бы кто-нибудь, - сладострастно продолжал Филипп Филиппович, - разложил меня здесь и выпорол, - я бы, клянусь, заплатил бы червонцев пять! "От севильи до гренады..." Черт меня возьми... Ведь я пять лет сидел, выковыривал придатки из мозгов... Вы знаете, какую я работу проделал - уму непостижимо. И вот теперь, спрашивается - зачем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают. - Исключительное что-то. - Совершенно с вами согласен. Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей. - Филипп Филиппович, а если бы мозг спинозы? - Да! - Рявкнул Филипп Филиппович. - Да! Если только злосчастная собака не помрет у меня под ножом, а вы видели - какого сорта эта операция. Одним словом, я - Филипп Преображенский, ничего труднее не делал в своей жизни. Можно привить гипофиз спинозы или еще какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высокостоящего. Но на какого дьявола? - Спрашивается. Обьясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно. Ведь родила же в холмогорах мадам ломоносова этого своего знаменитого. Доктор, человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар. Теперь вам понятно, доктор, почему я опорочил ваш вывод в истории Шариковской болезни. Мое открытие, черти б его сьели, с которым вы носитесь, стоит ровно один ломаный грош... Да, не спорьте, Иван Арнольдович, я ведь уж понял. Я же никогда не говорю на ветер, вы это отлично знаете. Теоретически это интересно. Ну, ладно! Физиологи будут в восторге. Москва беснуется... Ну, а практически что? Кто теперь перед вами? Преображенский указал пальцем в сторону смотровой, где почивал Шариков: - Исключительный прохвост. - Но кто он - клим, клим, - крикнул профессор, - клим чугунов (Борменталь открыл рот) - вот что-с: две судимости, алкоголизм, "все поделить", шапка и два червонца пропали (тут Филипп Филиппович вспомнил юбилейную палку и побагровел) - хам и свинья... Ну, эту палку я найду. Одним словом, гипофиз - закрытая камера, определяющая человеческое данное лицо. Данное! "От севильи до гренады..." - Свирепо вращая глазами, кричал Филипп Филиппович, - а не общечеловеческое. Это - в миниатюре - сам мозг. И мне он совершенно не нужен, ну его ко всем свиньям. Я заботился совсем о другом, об евгенике, об улучшении человеческой породы. И вот на омоложении нарвался. Неужели вы думаете, что из-за денег произвожу их? Ведь я же все-таки ученый. - Вы великий ученый, вот что! - Молвил Борменталь, глотая коньяк. Глаза его налились кровью. - Я хотел проделать маленький опыт, после того, как два года тому назад впервые получил из гипофиза вытяжку полового гормона. И вместо этого что же получилось? Боже ты мой! Этих гормонов в гипофизе, о господи... Доктор, передо мной - тупая безнадежность, я клянусь, потерялся. Борменталь вдруг засучил рукава и произнес, кося глазами к носу: - Тогда вот что, дорогой учитель, если вы не желаете, я сам на свой риск накормлю его мышьяком. Черт с ним, что папа судебный следователь. Ведь в конце концов - это ваше собственное экспериментальное существо. Филипп Филиппович потух, обмяк, завалился в кресло и сказал: - Нет, я не позволю вам этого, милый мальчик. Мне 60 лет, я вам могу давать советы. На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками. - Помилуйте, Филипп Филиппович, да ежели его еще обработает этот Швондер, что ж из него получится?! Боже мой, я только теперь начинаю понимать, что может выйти из этого Шарикова! - Ага! Теперь поняли? А я понял через десять дней после операции. Ну так вот, Швондер и есть самый главный дурак. Он не понимает, что Шариков для него более грозная опасность, чем для меня. Ну, сейчас он всячески старается натравить его на меня, не соображая, что если кто-нибудь в свою очередь натравит Шарикова на самого Швондера, то от него останутся только рожки да ножки. - Еще бы! Одни коты чего стоят! Человек с собачьим сердцем. - О нет, нет, - протяжно ответил Филипп Филиппович, - вы, доктор, делаете крупнейшую ошибку, ради бога не клевещите на пса. Коты - это временно... Это вопрос дисциплины и двух-трех недель. Уверяю вас. Еще какой-нибудь месяц, и он перестанет на них кидаться. - А почему не теперь? - Иван Арнольдович, это элементарно... Что вы на самом деле спрашиваете да ведь гипофиз не повиснет же в воздухе. Ведь он все-таки привит на собачий мозг, дайте же ему прижиться. Сейчас Шариков проявляет уже только остатки собачьего, и поймите, что коты - это лучшее из всего, что он делает. Сообразите, что весь ужас в том, что у него уж не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которые существуют в природе! До последней степени взвинченный Борменталь сжал сильные худые руки в кулаки, повел плечами, твердо молвил: - Кончено. Я его убью! - Запрещаю это! - Категорически ответил Филипп Филиппович. - Да помилуйт... Филипп Филиппович вдруг насторожился, поднял палец. - Погодите-ка... Мне шаги послышались. Оба прислушались, но в коридоре было тихо. - Показалось, - молвил Филипп Филиппович и с жаром заговорил по-немецки в его словах несколько раз звучало русское слово "уголовщина". - Минуточку, - вдруг насторожился Борменталь и шагнул к двери. Шаги слышались явственно и приблизились к кабинету. Кроме того, бубнил голос Борменталь распахнул двери и отпрянул в изумлении. Совершенно пораженный Филипп Филиппович застыл в кресле. В освещенном четырехугольнике коридора предстала в одной ночной сорочке Дарья Петровна с боевым и пылающим лицом. И врача и профессора ослепило обилие мощного и, как от страху показалось обоим, совершенно голого тела. В могучих руках Дарья Петровна волокла что-то, и это "что-то", упираясь, садилось на зад и небольшие его ноги, крытые черным пухом, заплетались по паркету. "Что-то", конечно, оказалось Шариковым, совершенно потерянным, все еще пьяненьким, разлохмаченным и в одной рубашке. Дарья Петровна, грандиозная и нагая, тряхнула Шарикова, как мешок с картофелем, и произнесла такие слова: - Полюбуйтесь, господин профессор, на нашего визитера Телеграфа Телеграфовича. Я замужем была, а Зина - невинная девушка. Хорошо, что я проснулась. Окончив эту речь, Дарья Петровна впала в состояние стыда, вскрикнула, закрыла грудь руками и унеслась. - Дарья Петровна, извините ради бога, - опомнившись, крикнул ей вслед красный Филипп Филиппович. Борменталь повыше засучил рукава рубашки и двинулся к Шарикову. Филипп Филиппович заглянул ему в глаза и ужаснулся. - Что вы, доктор! Я запрещаю... Борменталь правой рукой взял Шарикова за шиворот и тряхнул его так, что полотно на сорочке спереди треснуло. Филипп Филиппович бросился наперерез и стал выдирать щуплого Шарикова из цепких хирургических рук. - Вы не имеете права биться! - Полузадушенный кричал Шариков, садясь наземь и трезвея. - Доктор! - Вопил Филипп Филиппович. Борменталь несколько пришел в себя и выпустил Шарикова, после чего тот сейчас же захныкал. - Ну, ладно, - прошипел Борменталь, - подождем до утра. Я ему устрою бенефис, когда он протрезвится. Тут он ухватил Шарикова под мышки и поволок его в приемную спать. При этом Шариков сделал попытку брыкаться, но ноги его не слушались. Филипп Филиппович растопырил ноги, отчего лазоревые полы разошлись, возвел руки и глаза к потолочной лампе в коридоре и молвил: - Ну-ну.. Бенефис Шарикова, обещанный доктором Борменталем, не состоялся, однако, на следующее утро по той причине, что Полиграф Полиграфович исчез из дома. Борменталь пришел в яростное отчаяние, обругал себя ослом за то, что не спрятал ключ от парадной двери, кричал, что это непростительно, и кончил пожеланием, чтобы Шариков попал под автобус. Филипп Филиппович сидел в кабинете, запустив пальцы в волосы, и говорил: - Воображаю, что будет твориться на улице... Вообража-а-ю. "От севильи до гренады", боже мой. - Он в домкоме еще может быть, - бесновался Борменталь и куда-то бегал. В домкоме он поругался с председателем Швондером до того, что тот сел писать заяление в народный суд хамовнического района, крича при этом, что он не сторож питомца профессора Преображенского, тем более, что этот питомец Полиграф не далее, как вчера, оказался прохвостом, взяв в домкоме якобы на покупку учебников в кооперативе 7 рублей. Федор, заработавший на этом деле три рубля, обыскал весь дом сверху до низу. Нигде никаких следов Шарикова не было. Выяснилось только одно - что Полиграф отбыл на рассвете в кепке, в шарфе и пальто, захватив с собой бутылку рябиновой в буфете, перчатки доктора Борменталя и все свои документы. Дарья Петровна и Зина, не скрывая, выразили свою бурную радость и надежду, что Шариков больше не вернется. У Дарьи Петровны Шариков занял накануне три рубля пятьдесят копеек. - Так вам и надо! - Рычал Филипп Филиппович, потрясая кулаками. Целый день звенел телефон, звенел телефон на другой день. Врачи принимали необыкновенное количество пациентов, а на третий день вплотную встал в кабинете вопрос о том, что нужно дать знать в милицию, каковая должна разыскать Шарикова в Московском омуте. И только что было произнесено слово "милиция", как благоговейшую тишину обухова переулка прорезал лай грузовика и окна в доме дрогнули. Затем прозвучал уверенный звонок, и Полиграф Полиграфович вошел с необычайным достоинством, в полном молчании снял кепку, пальто повесил на рога и оказался в новом виде. На нем была кожаная куртка с чужого плеча, кожаные же потертые штаны и английские высокие сапожки со шнуровкой до колен. Неимоверный запах котов сейчас расплылся по всей передней. Преображенский и Борменталь точно по команде скрестили руки на груди, стали у притолоки и ожидали первых сообщений от Полиграфа Полиграфовича. Он пригладил жесткие волосы, кашлянул и осмотрелся так, что видно было: смущение Полиграф желает скрыть при помощи развязности. - Я, Филипп Филиппович, - начал он наконец говорить, - на должность поступил. Оба врача издали неопределенный сухой звук горлом и шевельнулись. Преображенский опомнился первый, руку протянул и молвил: - Бумагу дайте. Было напечатано: "предьявитель сего товарищ Полиграф Полиграфович Шариков действительно состоит заведующим подотделом очистки города Москвы от бродячих животных (котов и пр.) В отделе МКХ". - Так, - тяжело молвил Филипп Филиппович, - кто же вас устроил? Ах, впрочем я и сам догадываюсь. - Ну, да, Швондер, - ответил Шариков. - Позвольте вас спросить - почему от вас так отвратительно пахнет? Шариков понюхал куртку озабоченно. - Ну, что ж, пахнет... Известно: по специальности. Вчера котов душили, душили... Филипп Филиппович вздрогнул и посмотрел на Борменталя. Глаза у того напоминали два черных дула, направленных на Шарикова в упор. Без всяких предисловий он двинулся к Шарикову и легко и уверенно взял его за глотку. - Караул!- Пискнул Шариков, бледнея. - Доктор! - Ничего не позволю себе дурного, Филипп Филиппович, - не беспокойтесь, - железным голосом отозвался Борменталь и завопил: - Зина и Дарья Петровна! Те появились в передней. - Ну, повторяйте, - сказал Борменталь и чуть-чуть при нул горло Шарикова к шубе, - извините меня... - Ну хорошо, повторяю, - сиплым голосом ответил совершенно пораженный Шариков, вдруг набрал воздуху, дернулся и попытался крикнуть "караул", но крик не вышел и голова его совсем погрузилась в шубу. - Доктор, умоляю вас. Шариков закивал головой, давая знать, что он покоряется и будет повторять. - ...Извините меня, многоуважаемая Дарья Петровна и Зинаида?.. - Прокофьевна, - шепнула испуганно Зина. - Уф, Прокофьевна... - Говорил, перехватывая воздух, охрипший Шариков, - ...Что я позволил себе... - Себе гнусную выходку ночью в состоянии опьянения. - Опьянения... - Никогда больше не буду... - Не бу... - Пустите, пустите его, Иван Арнольдович, - взмолились одновременно обе женщины, - вы его задушите. Борменталь выпустил Шарикова на свободу и сказал: - Грузовик вас ждет? - Нет, - почтительно ответил Полиграф, - он только меня привез. - Зина, отпустите машину. Теперь имейте в виду следующее: вы опять вернулись в квартиру Филиппа Филипповича? - Куда же мне еще? - Робко ответил Шариков, блуждая глазами. - Отлично-с. Быть тише воды, ниже травы. В противном случае за каждую безобразную выходку будете иметь со мною дело. Понятно? - Понятно, - ответил Шариков. Филипп Филиппович во все время насилия над Шариковым хранил молчание. Как-то жалко он сьежился у притолоки и грыз ноготь, потупив глаза в паркет. Потом вдруг поднял их на Шарикова и спросил, глухо и автоматически: - Что же вы делаете с этими... С убитыми котами? - На польты пойдут, - ответил Шариков, - из них белок будут делать на рабочий кредит. Засим в квартире настала тишина и продолжалась двое суток. Полиграф Полиграфович утром уезжал на грузовике, появлялся вечером, тихо обедал в компании Филиппа Филипповича и Борменталя. Несмотря на то, что Борменталь и Шариков спали в одной комнате приемной, они не разговаривали друг с другом, так что Борменталь соскучился первый. Дня через два в квартире появилась худенькая с подрисованными глазами барышня в кремовых чулочках и очень смутилась при виде великолепия квартиры. В потертом пальтишке она шла следом за Шариковым и в передней столкнулась с профессором. Тот оторопелый остановился, прищурился и спросил: - Позвольте узнать? - Я с ней расписываюсь, это - наша машинистка, жить со мной будет. Борменталя надо будет выселить из приемной. У него своя квартира есть, - крайне неприязненно и хмуро пояснил Шариков. Филипп Филиппович поморгал глазами, подумал, глядя на побагровевшую барышню, и очень вежливо пригласил ее. - Я вас попрошу на минуточку ко мне в кабинет. - И я с ней