пойду, - быстро и подозрительно молвил Шариков. И тут моментально вынырнул как из-под земли Борменталь. - Извините, - сказал он, - профессор побеседует с дамой, а мы уж с вами побудем здесь. - Я не хочу, - злобно отозвался Шариков, пытаясь устремиться вслед за сгорающей от стыда барышней и Филиппом Филипповичем. - Нет, простите, - Борменталь взял Шарикова за кисть руки и они пошли в смотровую. Минут пять из кабинета ничего не слышалось, а потом вдруг глухо донеслись рыдания барышни. Филипп Филиппович стоял у стола, а барышня плакала в грязный кружевной платочек. - Он сказал, негодяй, что ранен в боях, - рыдала барышня. - Лжет, - непреклонно отвечал Филипп Филиппович. Он покачал головой и продолжал. - Мне вас искренне жаль, но нельзя же так с первым встречным только из-за служебного положения... Детка, ведь это безобразие. Вот что... - Он открыл ящик письменного стола и вынул три бумажки по три червонца. - Я отравлюсь, - плакала барышня, - в столовке солонина каждый день... И угрожает... Говорит, что он красный командир... Со мною, говорит, будешь жить в роскошной квартире... Каждый день аванс... Психика у меня добрая, говорит, я только котов ненавижу... Он у меня кольцо на память взял... - Ну, ну, ну, - психика добрая... "От севильи до гренады", - Бормотал Филипп Филиппович, - нужно перетерпеть - вы еще так молоды... - Неужели в этой самой подворотне? - Ну, берите деньги, когда дают взаймы, - рявкнул Филипп Филиппович. Затем торжественно распахнулись двери и Борменталь по приглашению Филиппа Филипповича ввел Шарикова. Тот бегал глазами, и шерсть на голове у него возвышалась, как щетка. - Подлец, - выговорила барышня, сверкая заплаканными размазанными глазами и полосатым напудренным носом. - Отчего у вас шрам на лбу? Потрудитесь обьяснить этой даме, вкрадчиво спросил Филипп Филиппович. Шариков сыграл ва-банк: - Я на колчаковских фронтах ранен, - пролаял он. Барышня встала и с громким плачем вышла. - Перестаньте! - Крикнул вслед Филипп Филиппович, - Погодите, колечко позвольте, - сказал он, обращаясь к Шарикову. Тот покорно снял с пальца дутое колечко с изумрудом. - Ну, ладно, - вдруг злобно сказал он, - попомнишь ты у меня. Завтра я тебе устрою сокращение штатов. - Не бойтесь его, - крикнул вслед Борменталь, - я ему не позволю ничего сделать. - Он повернулся и поглядел на Шарикова так, что тот попятился и стукнулся затылком о шкаф. - Как ее фамилия? - Спросил у него Борменталь. - Фамилия! - Заревел он и вдруг стал дик и страшен. - Васнецова, - ответил Шариков, ища глазами, как бы улизнуть. - Ежедневно, - взявшись за лацкан Шариковской куртки, выговорил Борменталь, - сам лично буду справляться в чистке - не сократили ли гражданку Васнецову. И если только вы... Узнаю, что сократили, я вас... Собственными руками здесь же пристрелю. Берегитесь, Шариков, - говорю русским языком! Шариков, не отрываясь, смотрел на Борменталевский нос. - У самих револьверы найдутся... - Пробормотал Полиграф, но очень вяло и вдруг, изловчившись, брызнул в дверь. - Берегитесь! - Донесся ему вдогонку борменталевский крик. 9. Ночь и половину следующего дня висела, как туча перед грозой, тишина. Все молчали. Но на следующий день, когда Полиграф Полиграфович, которого утром кольнуло скверное предчувствие, мрачный уехал на грузовике к месту службы, профессор Преображенский в совершенно неурочный час принял одного из своих прежних пациентов, толстого и рослого человека в военной форме. Тот настойчиво добивался свидания и добился. Войдя в кабинет, он вежливо щелкнул каблуками к профессору. - У вас боли, голубчик, возобновились? - Спросил осунувшийся Филипп Филиппович, - садитесь, пожалуйста. - Мерси. Нет, профессор, - ответил гость, ставя шлем на угол стола, я вам очень признателен... Гм... Я приехал к вам по другому делу, Филипп Филиппович... Питая большое уважение... Гм... Предупредить. Явная ерунда. Просто он прохвост... - Пациент полез в портфель и вынул бумагу, - хорошо, что мне непосредственно доложили... Филипп Филиппович оседлал нос пенсне поверх очков и принялся читать. Он долго Бормотал про себя, меняясь в лице каждую секунду. "...А также угрожая убить председателя домкома товарища Швондера, из чего видно, что хранит огнестрельное оружие. И произносит контрреволюционные речи, даже энгельса приказал своей социалприслужнице Зинаиде Прокофьевне Буниной спалить в печке, как явный меньшевик со своим ассистентом Борменталем Иваном Арнольдовичем, который тайно не прописанный проживает у него в квартире. Подпись заведующего подотделом очистки П. П. Шарикова - удостоверяю. Председатель домкома Швондер, секретарь пеструхин". - Вы позволите мне это оставить у себя? - Спросил Филипп Филиппович, покрываясь пятнами, - или, виноват, может быть, это вам нужно, чтобы дать законный ход делу? - Извините, профессор, - очень обиделся пациент, и раздул ноздри, - вы действительно очень уж презрительно смотрите на нас. Я... - И тут он стал надуваться, как индейский петух. - Ну, извините, извините, голубчик! - Забормотал Филипп Филиппович, простите, я право, не хотел вас обидеть. Голубчик, не сердитесь, меня он так задергал... - Я думаю, - совершенно отошел пациент, - но какая все-таки дрянь! Любопытно было бы взглянуть на него. В Москве прямо легенды какие-то про вас рассказывают... Филипп Филиппович только отчаянно махнул рукой. Тут пациент разглядел, что профессор сгорбился и даже как будто поседел за последнее время. ****** Преступление созрело и упало, как камень, как это обычно и бывает. С сосущим нехорошим сердцем вернулся в грузовике Полиграф Полиграфович. Голос Филиппа Филипповича пригласил его в смотровую. Удивленный Шариков пришел и с неясным страхом заглянул в дуло на лице Борменталя, а затем на Филиппа Филипповича. Туча ходила вокруг ассистента и левая его рука с папироской чуть вздрагивала на блестящей ручке акушерского кресла. Филипп Филиппович со спокойствием очень зловещим сказал: - Сейчас заберите вещи: брюки, пальто, все, что вам нужно, - и вон из квартиры! - Как это так? - Искренне удивился Шариков. - Вон из квартиры - сегодня, - монотонно повторил Филипп Филиппович, щурясь на свои ногти. Какой-то нечистый дух вселился в Полиграфа Полиграфовича; очевидно, гибель уже караулила его и срок стоял у него за плечами. Он сам бросился в обьятия неизбежного и гавкнул злобно и отрывисто: - Да что такое в самом деле! Что, я управы, что ли, не найду на вас? Я на 16 аршинах здесь сижу и буду сидеть. - Убирайтесь из квартиры, - задушенно шепнул Филипп Филиппович. Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял левую руку и показал Филиппу Филипповичу обкусанный с нестерпимым кошачьим запахом - шиш. А затем правой рукой по адресу опасного Борменталя из кармана вынул револьвер. Папироса Борменталя упала падучей звездой, а через несколько секунд прыгающий по битым стеклам Филипп Филиппович в ужасе метался от шкафа к кушетке. На ней распростертый и хрипящий лежал заведующий подотделом очистки, а на груди у него помещался хирург Борменталь и душил его беленькой малой подушкой. Через несколько минут доктор Борменталь с не своим лицом прошел на передний ход и рядом с кнопкой звонка наклеил записку: "Сегодня приема по случаю болезни профессора - нет. Просят не беспокоить звонками". Блестящим перочинным ножичком он перерезал провод звонка, в зеркале осмотрел поцарапанное в кровь свое лицо и изодранные, мелкой дрожью прыгающие руки. Затем он появился в дверях кухни и настороженным голосом Зине и Дарье Петровне сказал: - Профессор просит вас никуда не уходить из квартиры. - Хорошо, - робко ответили Зина и Дарья Петровна. - Позвольте мне запереть дверь на черный ход и забрать ключ, - заговорил Борменталь,прячась за дверь в стене и прикрывая ладонью лицо - это временно, не из недоверия к вам. Но кто-нибудь придет, а вы не выдержите и откроете, а нам нельзя мешать. Мы заняты. - Хорошо, - ответили женщины и сейчас же стали бледными. Борменталь запер черный ход, запер парадный, запер дверь из коридора в переднюю и шаги его пропали у смотровой. Тишина покрыла квартиру, заползла во все углы. Полезли сумерки, скверные, настороженные, одним словом мрак. Правда, впоследствии соседи через двор говорили, что будто бы в окнах смотровой, выходящих во двор, в этот вечер горели у Преображенского все огни, и даже будто бы они видели белый колпак самого профессора... Проверить трудно. Правда, и Зина, когда уже кончилось, болтала, что в кабинете у камина после того, как Борменталь и профессор вышли из смотровой, ее до смерти напугал Иван Арнольдович. Якобы он сидел в кабинете на корточках и жег в камине собственноручно тетрадь в синей обложке из той пачки, в которой записывались истории болезни профессорских пациентов. Лицо будто бы у доктора было совершенно зеленое и все, ну, все... Вдребезги исцарапанное. И Филипп Филиппович в тот вечер сам на себя не был похож. И еще что... Впрочем, может быть, невинная девушка из пречистенской квартиры и врет... За одно можно поручиться: в квартире в этот вечер была полнейшая и ужаснейшая тишина. 10. Эпилог Ночь в ночь через десять дней после сражения в смотровой в квартире профессора Преображенского, что в Обуховском переулке, ударил резкий звонок. - Уголовная милиция и следователь. Благоволите открыть. Забегали шаги, застучали, стали входить, и в сверкающей от огней приемной с заново застекленными шкафами оказалось масса народу. Двое в милицейской форме, один в черном пальто, с портфелем, злорадный и бледный председатель Швондер, юноша-женщина, швейцар Федор, Зина, Дарья Петровна и полуодетый Борменталь, стыдливо прикрывающий горло без галстука. Дверь из кабинета пропустила Филиппа Филипповича. Он вышел в известном всем лазоревом халате и тут же все могли убедиться сразу, что Филипп Филиппович очень поправился в последнюю неделю. Прежний властный и энергичный Филипп Филиппович, полный достоинства, предстал перед ночными гостями и извинился, что он в халате. - Не стесняйтесь, профессор, - очень смущенно отозвался человек в штатском, затем он замялся и заговорил. - Очень неприятно. У нас есть ордер на обыск в вашей квартире и, - человек покосился на усы Филиппа Филипповича и докончил, - и арест, в зависимости от результата. Филипп Филиппович прищурился и спросил: - А по какому обвинению, смею спросить, и кого? Человек почесал щеку и стал вычитывать по бумажке из портфеля. - По обвинению Преображенского, Борменталя, Зинаиды Буниной и Дарьи Ивановой в убийстве заведующего подотделом очистки мкх Полиграфа Полиграфовича Шарикова. Рыдания Зины покрыли конец его слов. Произошло движение. - Ничего я не понимаю, - ответил Филипп Филиппович, королевски вздергивая плечи, - какого такого Шарикова? Ах, виноват, этого моего пса... Которого я оперировал? - Простите, профессор, не пса, а когда он уже был человеком. Вот в чем дело. - То-есть он говорил? - Спросил Филипп Филиппович, - это еще не значит быть человеком. Впрочем, это не важно. Шарик и сейчас существует, и никто его решительно не убивал. - Профессор, - очень удивленно заговорил черный человек поднял брови, - тогда его придеться предьявить. Десятый день, как пропал, а данные, извините меня, очень нехорошие. - Доктор Борменталь, благоволите предьявить Шарика следователю, приказал Филипп Филиппович, овладевая ордером. Доктор Борменталь, криво улыбнувшись, вышел. Когда он вернулся и посвистал, за ним из двери кабинета выскочил пес странного качества. Пятнами он был лыс, пятнами на нем отрастала шерсть вышел он, как ученый циркач, на задних лапах, потом опустился на все четыре и осмотрелся. Гробовое молчание застыло в приемной, как желе. Кошмарного вида пес с багровым шрамом на лбу вновь поднялся на задние лапы и, улыбнувшись, сел в кресло. Второй милиционер вдруг перекрестился размашистым крестом и, отступив, сразу отдавил Зине обе ноги. Человек в черном, не закрывая рта, выговорил такое: - Как же, позвольте?.. Он служил в очистке... - Я его туда не назначал, - ответил Филипп Филиппович, - ему господин Швондер дал рекомендацию, если я не ошибаюсь. - Я ничего не понимаю, - растерянно сказал черный и обратился к первому милиционеру. - Это он? - Он, - беззвучно ответил милицейский. - Форменно он. - Он самый, - послышался голос Федора, - только, сволочь, опять оброс. - Он же говорил... Кхе... Кхе... - И сейчас еще говорит, но только все меньше и меньше, так что пользуйтесь случаем, а то он скоро совсем умолкнет. - Но почему же? - Тихо осведомился черный человек. Филипп Филиппович пожал плечами. - Наука еще не знает способов обращать зверей в людей. Вот я попробовал да только неудачно, как видите. Поговорил и начал обращаться в первобытное состояние. Атавизм. - Неприличными словами не выражаться, - вдруг гаркнул пес с кресла и встал. Черный человек внезапно побледнел, уронил портфель и стал падать на бок милицейский подхватил его сбоку, а Федор сзади. Произошла суматоха и в ней отчетливей всего были слышны три фразы: Филипп Филипповича: - Валерьянки. Это обморок. Доктора Борменталя: - Швондера я собственноручно сброшу с лестницы, если он еще раз появится в квартире профессора Преображенского. И Швондера: - Прошу занести эти слова в протокол. ****** Серые гармонии труб играли. Шторы скрыли густую пречистенскую ночь с ее одинокой звездою. Высшее существо, важный песий благотворитель сидел в кресле, а пес Шарик, привалившись, лежал на ковре у кожаного дивана. От мартовского тумана пес по утрам страдал головными болями, которые мучали его кольцом по головному шву. Но от тепла к вечеру они проходили. И сейчас легчало, легчало, и мысли в голове у пса текли складные и теплые. "Так свезло мне, так свезло, - думал он, задремывая, - просто неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире. Окончательно уверен я, что в моем происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была моя бабушка, царство ей небесное, старушке. Правда, голову всю исполосовали зачем-то, но это до свадьбы заживет. Нам на это нечего смотреть". ****** В отделении глухо позвякивали склянки. Тяпнутый убирал в шкафах смотровой. Седой же волшебник сидел и напевал: - "К берегам священным Нила..." Пес видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги, - упорный человек, настойчивый, все чего-то добивался, резал, рассматривал, щурился и пел: - "К берегам священным Нила..." КОНЕЦ