нды, и унесла ее с собой в могилу. Произошла еще одна смерть и вырвала из рядов Бургонского Отеля великую Дезейе. В этом же году появился в печати знаменитый пасквиль на Мольера под названием "Эломир-ипохондрик". Автором этого произведения был ле Буланже де Шалюссе. В "Эломире" была разобрана и оплевана вся жизнь и деятельность Мольера. Самое слово "ипохондрик" в заглавии показывает, насколько автор ненавидел Мольера, а содержание свидетельствует, что многие факты из жизни Мольера ему известны точно. Мольер, конечно, ознакомился с этим произведением, но ничего и нигде не отвечал его автору. Радостное этого года я нарочно оставляю на конец: на Пасхе перед Мольером, после четырехлетних скитаний в провинции, предстал возмужавший и блистающий красотой семнадцатилетний Барон. Мольер немедленно принял его в труппу, назначил ему полный актерский пай и дал роль Домициана в "Тите и Беренике" Пьера Корнеля. Эта пьеса по количеству спектаклей и по сборам заняла второе место после "Мещанина". Глава 29. СОВМЕСТНОЕ ТВОРЧЕСТВО Мольер получил приказ от короля сочинить блестящую пьесу с балетом для карнавала 1671 года, который должен был произойти в Тюильри. Мольер немедленно приступил к исполнению приказа и стал писать пьесу "Психея". По мере того как он работал, испуг начинал охватывать его, потому что он видел, что не успевает к сроку, назначенному королем. Хворь все чаще одолевала его, по временам он был принужден бросать работу и предаваться ипохондрии. Тогда он решил обратиться за помощью к другим. Отношения его с Пьером Корнелем давно уже выровнялись после ссоры в эпоху "Школы жен". Теперь и Мольера и Корнеля связывала общая нелюбовь к Расину. Звезда старика Корнеля начала угасать, а Расин поднимался все выше и выше. Расина играли в Бургонском Отеле, а Мольер стал ставить Корнеля у себя, в Пале-Рояле. Мольер пригласил Корнеля работать совместно над "Психеей", и старик, нуждающийся в деньгах, охотно принял предложение. Работу они разделили так: Мольер составил план пьесы с балетом в пяти действиях и написал пролог, первый акт и первые сцены второго и третьего актов. Все остальное сочинил Корнель, затратив на это около пятнадцати дней. Шестидесятипятилетний старик прекрасно справился со своей задачей. Но и вдвоем оба мастера не поспели бы сдать работу вовремя. Поэтому был приглашен третий-способный поэт и драматург Филипп Кино, который сочинил все стихи для пения в этой пьесе. Интересно то предисловие, которое написано к этой трагедии-балету. В нем сказано очень осторожно, что господин Мольер в этой работе старался не столько о правильности драматургической, сколько о пышности и красоте спектакля. Говорят, что это предисловие принадлежит самому Мольеру. "Психею" поставили в Тюильрийском дворце великолепно. Мольеру были предоставлены лучшие театральные машины и приспособления для полетов. В главных ролях были заняты: Психея-Арманда и Амур-Барон. Оба они показали такой высокий класс игры, что поразили зрителей. Но первое же представление "Психеи" при дворе 17 января принесло Мольеру новую тяжкую рану. В Париже создался и упорно держался слух о том, что от былой неприязни Арманды к наглому когда-то мальчугану Барону не осталось и следа и что она, влюбившись в красавца и великого актера, стала его любовницей. Стареющий и больной Мольер нигде и никак не отзывался на это. С 15 марта он приступил к большому ремонту в Пале-Рояле. Заново были отделаны все ложи и балконы, потолок отремонтировали и расписали, сцену переоборудовали так, что на ней можно было теперь установить новые сложные театральные машины. Тут труппа стала просить директора о перенесении "Психеи" на пале-рояльскую сцену. После долгих колебаний было решено это сделать, несмотря на великие трудности, связанные с приобретением и установкой новых машин и роскошных декораций. Но с этим в конце концов справились так же, как и с еще одним затруднением: до "Психеи" музыканты и певцы никогда не выступали перед публикой. Они играли и пели, скрываясь в ложах, за решетками или занавесами. За повышенную плату удалось уговорить певцов и музыкантов выступать перед публикой открыто на сцене. "Психею" репетировали около полутора месяцев и дали премьеру 24 июля. Все хлопоты и все затраты оправдались совершенно. Поражающий своей пышностью спектакль привлек буйные волны публики в Пале-Рояль, пьеса прошла около пятидесяти раз в течение сезона и принесла сорок семь тысяч ливров. В период времени между представлением "Психеи" при дворе и премьерой ее в Пале-Рояле труппа Мольера играла со средним успехом его фарс "Проделки Скапена". Фарс этот был признан грубым и недостойным пера Мольера. На чем основано такое мнение, я не понимаю. По-моему, именно в "Скапене" великолепно сказался комический Мольер, и совершенно несправедливо Буало упрекал своего друга, считая, что он опускается, приспособляясь ко вкусам публики, и ругал ту сцену, где человека сажают в мешок и бьют палками, говоря, что это безвкусный шаблон. Буало заблуждается: это смешной, великолепно завинченный фарс, который не портит даже малоправдоподобная развязка. "Проделки Скапена" были причиной нового обвинения в плагиате. Говорили, что Мольер, как ловкий хищник, выхватил и перенес к себе из "Одураченного педанта" Сирано де Бержерака две сцены с турецкой галерой и сцену Зербинетты и Жеронта. В ответ на это обвинение Мольер говорил, что эти сцены принадлежат ему по праву. Дело в том, что "Одураченного педанта" Мольер помогал сочинять Бержераку. Комические актеры Пале-Рояля во главе с Мольером-Скапеном прекрасно представляли фарс (любовников- Октава и Леандра-играли Барон и Лагранж). В этом году Мольер не имел отдыха. Опять последовал новый заказ от короля. В Сен-Жермене должны были совершиться в конце года праздники по случаю бракосочетания Единственного Брата Короля. Мольер стал спешно работать над комедией под названием "Графиня д'Эскарбанья", материалом для которой ему послужили наблюдения над провинциалами. Комедия при дворе понравилась, в особенности потому, что в нее были введены интермедия и балет. Глава 30. СЦЕНЫ В ПАРКЕ Парк в Отейле. Осень. Под ногами шуршат листья. По аллее идут двое. Тот, который постарше, опирается на палку, сгорблен, нервно подергивается и покашливает. У другого, помоложе, розоватое лицо человека, который понимает толк в винах. Он посвистывает и напевает какой-то вздор: - Мирдондэн... мирдондэн... Садятся на скамейку и вначале говорят о пустяках: тот, который помоложе, сорокашестилетний, рассказывает, что он вчера бросился на своего слугу с кулаками, потому что этот слуга-негодяй. - Слуга-то был трезв вчера, - покашливая, говорит старший. - Чепуха! - восклицает младший. - Он негодяй, я повторяю! - Согласен, согласен, - глухим голосом отзывается старший, - я лишь хочу сказать, что он трезвый негодяй. Осеннее небо прозрачно над отейльским парком. Через некоторое время беседа становится оживленнее, и из окна дома можно видеть, что старший что-то упорно говорит младшему, а тот лишь изредка подает реплики. Старший говорит о том, что он не может ее забыть, что он не может без нее жить. Потом начинает проклинать свою жизнь и заявляет, что он несчастен. Ах, ужасная вещь-быть поверенным чужих тайн, и в особенности брачных тайн! Младший беспокойно вертится... Да, ему жаль старшего! И... кроме того, очень хочется вина. Наконец он начинает осторожно осуждать ту самую женщину, без которой старший не может жить. Он ничего не говорит прямо, он... слегка касается некоторых больных вопросов... скользя, проходит по истории "Психеи"... Храни господь, он ничего не смеет сказать про Арманду и... Барона. Но, вообще говоря... - Позволь мне быть откровенным! - наконец восклицает он. - Ведь это глупо, в конце концов! Нельзя же, в самом деле, в твои годы возвращаться к жене, которая... опять-таки, ты меня извини, она не любит тебя. - Не любит, - глухо повторяет старший. - Она молода, кокетлива и... ты меня прости... пуста. - Говори, - хрипло отвечает старший, - можешь говорить все, что угодно, я ненавижу ее. Младший разводит руками, думает: "Ах! Дьявол бы побрал эту путаницу! То любит, то ненавидит!.." - Я, знаешь ли, скоро умру, - говорит старший и таинственно добавляет:-Ты ведь знаешь, какая у меня серьезная болезнь. "О господи, зачем я пошел в парк?" - думает младший, а вслух говорит: - Э, какой вздор! Я тоже себя плохо чувствую... - Мне пятьдесят лет, не забудь! - угрожающе говорит старший. . - Мой бог, вчера тебе было сорок восемь, - оживляется младший, - ведь нельзя же, в самом деле, чтобы человеку становилось сразу на два года больше, как только у него дурное расположение духа! - Я хочу к ней, - монотонно повторяет старший, - я хочу опять на улицу Фомы! - Ради всего святого, прошу тебя, уйди ты из парка! Прохладно. В конце концов, мне все равно. Ну, пытайся примириться с нею. Хотя я знаю, что из этого ничего не -выйдет. Двое возвращаются в дом. Старший скрывается в дверях. - Ложись в постель, Мольер! - кричит младший ему вслед. Некоторое время он стоит около дверей и раздумывает. Открывается окно, в нем показывается голова старшего без парика и в колпаке. - Шапель, где ты? - спрашивает человек в окне. - Ну? - отвечает младший. - Так как же ты все-таки полагаешь, - спрашивает человек в окне, - вернуться ли мне к ней? - Закрой окно! - говорит младший, сжимая кулаки. Окно закрывается, младший плюет и уходит за угол дома. Через некоторое время слышно, как он зоветслугу: - Эй, трезвенник! Сюда, ко мне! На другой день солнце греет еще сильнее, не по-осеннему. Старший идет по аллее, но не волочит ноги, не роет тростью гниющий лист. Рядом с ним идет человек много моложе его. У него острый длинный нос, квадратный подбородок и иронические глаза. - Мольер, - говорит младший, - вам надо оставить сцену. Поверьте, нехорошо, что автор "Мизантропа"... мизантроп! О, это значительно! Право, не хочется думать, что он с вымазанной физиономией на потеху партера сажает кого-то в мешок! Вам не к лицу быть актером. Это неприятно, что вы играете, поверьте мне. - Дорогой Буало, - отвечает старший, - я не оставлю сцену. - Вы должны быть удовлетворены тем, что дают ваши произведения! - Они мне ничего не дают, - отвечает старший, - никогда в жизни мне не удавалось написать ничего, что доставило бы мне хотя бы крошечное удовлетворение. - Какое ребячество! - кричит младший. - Извольте знать, сударь, что, когда король спросил меня, кого я считаю первым писателем царствования, я сказал, что это вы, Мольер! Старший смеется, потом говорит: - Благодарю вас от души, вы настоящий друг, Депрео, обещаю вам, что, если король меня спросит, кто первый поэт, я скажу, что это вы! - Я говорю серьезно! - восклицает младший, и голос его разносится в пустом и прекрасном парке сьера Бофора. Глава 31. МАДЛЕНА УХОДИТ Когда настала зима 1671 года, Мольер помирился со своей женой и, покинув Отейль, вернулся в Париж. В это время он заканчивал работу над пьесой "Ученые женщины", написанной им не по заказу, а для себя. Работал он над ней урывками, то возвращаясь к ней, то оставляя ее. В то время, когда он писал "Ученых женщин", в том же доме, где он жил с Армандой, в маленькой комнате в верхнем этаже, тяжко хворала Мадлена Бежар. Театр она уже покинула, сыграв свою последнюю роль Нерины в "Господине Пурсоньяке" и произнеся свои последние слова на сцене: - Как, ты позабыл это бедное дитя? Нашу маленькую Мадлену, которую ты мне оставил как залог своей верности? Иди сюда, Мадлена, мое дитя! Пристыди своего отца за его бессовестность! Нет, ты не уйдешь из моих рук! Я всем покажу, что я твоя жена, и добьюсь того, что тебя повесят! Мадлена покинула не только театр, она вообще отказалась от всего мирского, стала необыкновенно религиозной, непрестанно молилась, оплакивала свои грехи и беседовала только со священником или со своим нотариусом. В январе 1672 года ей стало совсем худо. Она лежала на кровати, над изголовьем которой висело распятие, совершенно неподвижно. Девятого января она продиктовала завещание, по которому все свое накопленное за жизнь достояние передавала Арманде, а Женевьеве и Луи назначала небольшие пенсии. Она предусмотрела и все другое, заказав заранее по себе траурные мессы и велев выдавать ежедневно по пять су в день пяти бедным в честь пяти язв господа нашего. Подготовив, таким образом, себя к смерти, она вызвала Арманду и Мольера и именем того же господа заклинала их жить в согласии. Девятого февраля 1672 года был получен приказ короля труппе срочно выехать в Сен-Жермен. В середине февраля гонец, приехавший в Сен-Жермен, дал знать Мольеру, что Мадлена очень плоха. Он бросился в Париж и успел закрыть своей первой подруге глаза и похоронить ее. Архиепископ Парижский дал разрешение хоронить Мадлену как следует, по христианскому обряду, на том основании, что она оставила комедиантское ремесло и была известна как набожная женщина. И Мадлену похоронили торжественно, после мессы в Сен-Жермен де л'Оксерруа, на кладбище церкви Святого Павла, рядом с братом Жозефом и матерью, Марией Эрве. Смерть Мадлены произошла 17 февраля 1672 года, а примерно через месяц в Пале-Рояле играли премьеру "Ученых женщин". Наиболее тонкие из парижан ставили эту пьесу очень высоко, наравне с сильнейшими произведениями Мольера. Другие резко критиковали Мольера, говоря, что он принижает в своем произведении женщину, доказывая будто бы, что образование ее не должно идти дальше кухни. В пьесе были осмеяны двое живых людей: враг Буало, автор "Сатиры сатир" доктор теологии Франсуа Котэн, и другой, наш старый знакомый. Жиль Менаж. Первый был выведен под именем Триссотена, а второй- В ад и уса. В то время, когда комедианты играли в Пале-Рояле "Ученых женщин", имея средний успех, над страной вдруг нависла туча, и 7 апреля она разразилась войной с Нидерландами. Опять, как и во времена "Тартюфа", французская армия ринулась на восток, и город за городом стали падать к ногам Людовика XIV. Далекий от военной грозы, наш Жан-Батист де Мольер был занят личными делами. Теперь он был состоятельным человеком, скопившим порядочные средства за время работы на сцене. Кроме того, наследство Мадлены Бежар обогатило его. Он нанял богатую квартиру на улице Ришелье и, не щадя денег, роскошно обставил ее. Низ двухэтажной квартиры был предназначен для Арманды, а сам он поместился наверху. Когда было все готово и вещи в новом жилище встали по своим местам, де Мольер убедился в том, что отейльская тоска прибежала за ним следом и в Париж. Тревоги и предчувствия поселились вместе с ним в его верхних комнатах. 1672 год складывался нехорошо. Люлли вошел в страшную силу при дворе и получил привилегии на все те драматические произведения, в которые входила его музыка. Это означало, что Люлли получил авторское право на очень многие пьесы Мольера, потому что в них именно и входила написанная Люлли музыка. Тут в спину Мольера повеяло холодом, у него появилось такое ощущение, точно стояла какая-то громадная фигура за плечами и вдруг отошла. Обманывать себя не приходилось, король покидал его. Чем это можно объяснить? Тем, что все на свете кончается, в том числе даже долголетняя привязанность сильных мира. Кто разберет, что происходит в душе властителей людей? Лето протекло мрачно. Муж с женой были опять близки и ожидали ребенка, но внутренние их отношения ничуть не наладились, и теперь уже не было никаких сомнений в том, что не наладятся никогда. 15 сентября Арманда родила мальчика. Его поспешили окрестить и назвали Пьером-Жаном-Батистом-Арманом, но ребенок не прожил и месяца. Зимой Мольер заперся у себя наверху и стал писать смешную комедию под названием "Мнимый больной". Чтобы не зависеть от Люлли, музыку для нее он поручил другому композитору-Шарпантье. В "Мнимом больном" Мольер смеялся над самою неразумною страстью, которая существует у людей: над страхом смерти и жалкой мнительностью. Ненависть его к врачам, по-видимому, достигла наивысшей степени, потому что в комедии они были выведены настоящими уродами-невежественными, косными, корыстолюбивыми, отсталыми. Пролог, сочиненный Мольером к этой пьесе, показывает, что он сделал попытку вернуть расположение короля: "После славных утомительных и победоносных трудов нашего августейшего монарха было бы справедливо, чтобы все, кто владеет пером, работали бы для того, чтобы прославить его имя или развлечь. Именно это я и хочу сделать, и этот пролог представляет попытку прославления великого победителя, а следующая за прологом комедия должна рассеять монарха после его благородных трудов". В прологе должны были действовать мифологические божества Флора, Пан и фавны. Заключительный хор должен был петь так: Пусть тысячекратное эхо повторяет: Людовик-величайший из королей! Счастлив тот, кто мог посвятить ему жизнь! Но случилось что-то странное, и пролог этот остался непредставленным. Говорили, что военное счастье как раз во время сочинения пролога изменило королю и Мольеру пришлось его зачеркнуть, а также говорили, что король перестал интересоваться творчеством своего комедианта... Во всяком случае, пьеса пошла не при дворе, а в Пале-Рояле и вместо мифологических богов выходила пастушка и пела новый пролог, в котором были такие слова: Я не хочу иметь дела с вами, О невежественные, пустые врачи! Разве можно латинскими словами Мою тяжкую боль излечить? В пятницу 10 февраля 1673 года состоялась премьера "Мнимого больного", причем обозначился большой успех. То же было на втором и третьем представлениях. Четвертое было назначено на 17 февраля. Глава 32. НЕХОРОШАЯ ПЯТНИЦА Арган. А это не опасно- представляться мертвым? Туанетта. Нет, нет. Какая же в этом опасность? Протягивайтесь здесь скорей! "Мнимый больной" Был серенький февральский день. Во втором этаже дома, помещавшегося на улице Ришелье, вдоль кабинета по вытертому ковру расхаживал, кашляя и кряхтя, человек в халате изумрудного цвета, надетом поверх белья. Голова человека была повязана по-бабьи шелковым ночным платком. В камине очень весело горели дрова, и на огонь приятно было смотреть, отвращая взор от февральской мути за окнами. Человек мерил кабинет, останавливаясь по временам и рассматривая эстамп, прибитый у окна. На этом эстампе был изображен лицом похожий на боевого охотничьего сокола, в парике с тугими, крупными кольцами волос, спускающимися на мужественные плечи, человек с выпуклыми, суровыми и умными глазами. Под изображением человека помещался герб-щит с тремя цветками в его поле. Человек в халате разговаривал сам с собою тихо, изредка едко ухмылялся своим мыслям. Когда он подходил к портрету, он смягчался, козырьком руки накрывал глаза, прищуривался и любовался изображением. - Хороший эстамп, - задумчиво сказал себе человек в халате, - очень, я бы сказал, хороший эстамп... Великий Конде! - произнес он значительно, а потом повторил бессмысленно несколько раз:-Великий Конде... Великий Конде... - И еще пробормотал:-Эстамп... эстамп... я доволен, что приобрел этот эстамп... Затем он пересек комнату и в кресле у камина посидел некоторое время, освободив из ночных туфель босые ноги и протягивая их к живительному огню. - Побриться надо, - сказал он задумчиво и потер шершавую щеку. - Нет, не надо, - сам себе ответил он, - слишком утомительно бриться каждый день. Согрев ноги, он надел туфли и направился к книжным шкафам и остановился возле того, в котором на полках грудами лежали рукописи. Край одного из листов свесился с полки. Человек выдернул рукопись за угол и прочел на ней заголовок "Коридон". Злобно усмехнувшись, он хотел разорвать рукопись, но руки изменили ему, он сломал ноготь и с проклятием всадил рукопись между поленьями дров в камине. Через несколько секунд комнату залило светом, а затем "Коридон" распался на черные плотные куски. В то время как человек в халате наверху занимался сожжением "Коридона", в нижних покоях разговаривали Арманда и Барон, пришедший навестить Мольера. - В церковь не пошел, говорит, нездоровится, - рассказывала Арманда. - Зачем в церковь? - спросил Барон" - Да ведь сегодня семнадцатое, годовщина смерти Мадлены, - пояснила Арманда, - я слушала мессу. - Ах да, да, - вежливо сказал Барон. - Кашляет? Арманда поглядывала на собеседника. Светлый парик его двумя потоками ниспадал на плечи. На Бароне был новый шелковый кафтан, на коленях штанов драгоценные кружева колпаками, шпага висела на широкой перевязи, а на груди висела мохнатая муфта. И Барон изредка косился на муфту, потому что она ему очень нравилась. - Как вы разодеты сегодня!.. - сказала Арманда и добавила:-Кашляет и целое утро кричал на прислугу. Я уж заметила, пятница-это самый скверный день. Впрочем, я слишком много пятниц перевидала за одиннадцать лет. Но вот что, ступайте к нему наверх, не сидите у меня, а то опять прислуга распустит по Парижу бог знает что! И Арманда с Бароном направились к внутренней лестнице. Но не успели они подняться, как за дверями наверху нетерпеливо зазвенел колокольчик. - Вот опять дрелен, дрелен, - сказала Арманда. Тут дверь наверху отворилась, и человек в халате вышел на верхнюю площадку лестницы. - Эй, кто тут есть? - брюзгливо спросил он. - Почему черт всегда уносит... Ах, это вы? Здравствуйте, Барон. - Здравствуйте, мастер, - ответил Барон, глядя вверх. - Да, да, да, добрый день, - сказал человек в халате, - мне хотелось бы поговорить... Тут он положил локти на перила, ладонями подпер щеки и стал похож на смешную обезьяну в колпаке, которая выглядывает из окна. Арманда и Барон с изумлением поняли, что он желает разговаривать тут же, на лестнице, и остались внизу. Человек помолчал, потом заговорил так: - Я хотел сказать вот что: если бы жизнь моя... Если бы в жизни моей чередовались бы поровну несчастия с удовольствиями, я, право, считал бы себя счастливым, господа! Арманда, напряженно сморщившись, глядела вверх. У нее пропала всякая охота подниматься. "Пятница, пятница... - подумала она. - Опять начинается эта ипохондрия!" - Вы подумайте сами! - патетически продолжал человек. - Если никогда нет ни одной минуты ни удовлетворения, ни радости, то что же тогда? И я хорошо вижу, что мне надо выйти из игры! Я, дорогие мои, - задушевно прибавил человек, - уверяю вас, больше не могу бороться с неприятностями. Ведь у меня нет отдыха! А? - спросил он. - И вообще я полагаю, что я скоро кончусь. Что вы на это скажете. Барон? - И тут человек совсем свесил голову на перила. На лестнице наступило молчание. Барон почувствовал, что слова человека ему крайне не нравятся. Он нахмурился, бросил беглый взгляд на Арманду, а потом сказал: - Я полагаю, мэтр, что вам сегодня не нужно играть. - Да, - подтвердила Арманда, - не играй сегодня, ты себя плохо чувствуешь. Ворчание послышалось наверху. - Ну что вы такое говорите? Как можно отменить спектакль? Я вовсе не желаю, чтобы рабочие меня кляли потом за то, что я лишил их вечеровой платы. - Но ведь ты себя плохо чувствуешь? - сказала Арманда неприятным голосом. - Я себя чувствую превосходно, - из упрямства ответил человек, - но меня интересует другое: почему какие-то монашки бродят у нас по квартире? - Не обращай внимания, они из монастыря Святой Клары, пришли просить подаяния в Париж. Ну, пусть побудут до завтрашнего дня, они тебя ничем не будут раздражать, посидят внизу. - Святой Клары? - почему-то изумился человек в колпаке и повторил:-Святой Клары? Ну что ж, что Святой Клары? Если Святой Клары, то пусть они сидят в кухне! А то кажется, что в доме сто монашек!.. И дай им пять ливров. И тут человек неожиданно шмыгнул к себе и закрыл за собою дверь. - Я вам говорю, что это пятница, - сказала Арманда, - с этим уж ничего не поделаешь. - Я поднимусь к нему, - нерешительно отозвался Барон. - Не советую, - сказала Арманда, - идемте обедать. Вечером на пале-рояльской сцене смешные доктора в черных колпаках и аптекари с клистирами посвящали во врачи бакалавра Аргана: Если хворый еле дышит И не может говорить?.. Бакалавр-Мольер весело кричал в ответ: Умный врач тотчас предпишет Кровь бедняге отворить! Два раза клялся бакалавр в верности медицинскому факультету, а когда президент потребовал третьей клятвы, бакалавр, ничего не ответив, неожиданно застонал и повалился в кресло. Актеры на сцене дрогнули и замялись: этого трюка не ждали, да и стон показался натуральным. Но тут бакалавр поднялся, рассмеялся и крикнул по-латыни: - Клянусь! В партере ничего не заметили, и только некоторые актеры увидели, что лицо бакалавра изменилось в цвете, а на лбу у него выступил пот. Тут хирурги и аптекари оттанцевали свои балетные выходы, и спектакль закончился. - Что с вами было, мэтр? - тревожно спросил Лагранж, игравший Клеанта, у Мольера. - Да вздор! - ответил тот. - Просто кольнуло в груди и сейчас же прошло. Лагранж тогда отправился считать кассу и сводить какие-то дела в театре, а Барон, не занятый в спектакле, пришел к Мольеру, когда тот переодевался. - Вы почувствовали себя плохо? - спросил Барон. - Как публика принимала спектакль? - ответил Мольер. - Великолепно. Но у вас скверный вид, мастер? - У меня прекрасный вид, - отозвался Мольер, - но почему-то мне вдруг стало холодно. И тут он застучал зубами. Барон глянул испытующе на Мольера, побледнел и засуетился. Он открыл дверь уборной и крикнул: - Эй, кто там есть? Скажите, чтобы живей подавали мой портшез! Он снял свою муфту и велел Мольеру засунуть в нее руки. Тот почему-то присмирел, молча повиновался и опять застучал зубами. Через минуту Мольера закутали, носильщики подняли его, посадили в портшез и понесли домой. В доме еще было темно, потому что Арманда только что вернулась со спектакля: она играла Анжелику. Барон шепнул Арманде, что Мольер чувствует себя неладно, в доме забегали со свечами и Мольера повели по деревянной лестнице наверх. Арманда стала отдавать какие-то приказания внизу и одного из слуг послала искать врача. Барон в это время со служанкой раздел Мольера и уложил его в постель. С каждой минутой Барон становился почему-то все тревожней. - Мастер, не хотите ли вы чего-нибудь? Быть может, вам дать бульону? Тут Мольер оскалился и сказал, почему-то злобно улыбаясь: - Бульон? О нет! Я знаю, из чего варит моя супруга бульон, он для меня крепче кислоты. - Налить вам ваше лекарство? Мольер ответил: - Нет, нет. Я боюсь лекарств, которые нужно принимать внутрь. Сделайте так, чтобы я заснул. Барон повернулся к служанке и шепотом приказал: - Подушку с хмелем, живо! Служанка вернулась через минуту с подушкой, набитой хмелем, и ее положили Мольеру под голову. Тут он закашлялся, и на платке выступила кровь. Барон всмотрелся, поднеся к лицу свечу, и увидел, что нос у Мольера заострился, под глазами показались тени, а лоб покрылся мельчайшим потом. - Подожди здесь, - шепнул Барон служанке, кинулся вниз и столкнулся с Жаном Обри, сыном того самого Леонара Обри, который строил мостовую для блестящих карет, Жан Обри был мужем Женевьевы Бежар. - Господин Обри, - зашептал Барон, - он очень плох, бегите за священником! Обри охнул, надвинул шляпу на глаза и выбежал из дому. У лестницы показалась Арманда со свечой в руке. - Госпожа Мольер, - сказал Барон, - посылайте еще кого-нибудь за священником, но скорей! Арманда уронила свечу и исчезла в темноте, а Барон, прошипев на лестнице недоуменно: "Что же, черт возьми, не идет никто из докторов?" - побежал наверх. - Чего вам дать, мастер? - спросил Барон и вытер платком лоб Мольера. - Свету! - ответил Мольер. - И сыру пармезану. - Сыру! - сказал Барон служанке, и та, потоптавшись, поставила свечку на кресло и выбежала вон. - Жене скажите, чтобы поднялась ко мне, - приказал Мольер. Барон побежал по лестнице вниз и позвал: - Кто там? Дайте свету больше! Госпожа Мольер! Внизу одна за другой загорались свечи в чьих-то трясущихся руках. В это время там, наверху, Мольер напрягся всем телом, вздрогнул, и кровь хлынула у него из горла, заливая белье. В первый момент он испугался, но тотчас же почувствовал чрезвычайное облегчение и даже подумал: "Вот хорошо..." А затем его поразило изумление: его спальня превратилась в опушку леса, и какой-то черный кавалер, вытирая кровь с головы, стал рвать повод, стараясь вылезти из-под лошади, раненной в ногу. Лошадь билась и давила кавалера. Послышались совершенно непонятные в спальне голоса: - Кавалеры! Ко мне! Суассон убит!.. "Это бой под Марфе... - подумал Мольер, - а кавалер, которого давит лошадь, это сьер де Моден, первый любовник Мадлены... У меня льется из горла кровь, как река, значит, во мне лопнула какая-то жила..." Он стал давиться кровью и двигать нижней челюстью. Де Моден исчез из глаз, и в ту же секунду Мольер увидел Рону, но в момент светопреставления, солнце, в виде багрового шара, стало погружаться в воду, при звуках лютни "императора" д'Ассуси. "Это глупо, - подумал Мольер, - и Рона и лютня не вовремя... Просто я умираю..." Он успел подумать с любопытством: "А как выглядит смерть?" - и увидел ее немедленно. Она вбежала в комнату в монашеском головном уборе и сразу размашисто перекрестила Мольера. Он с величайшим любопытством хотел ее внимательно рассмотреть, но ничего уже более не рассмотрел. В это время Барон с двумя шандалами в руках, заливая лестницу светом, поднимался вверх, а за ним, волоча и подбирая шлейф, бежала Арманда. Она тянула за руку девчонку с пухлыми щеками и шептала ей: - Ничего, ничего, не бойся, Эспри, идем к отцу! Сверху послышалось гнусавое печальное пение монашки. Арманда и Барон, вбежав, увидели эту монашку со сложенными молитвенно ладонями. "Святая Клара..." - подумала Арманда и разглядела, что вся кровать и сам Мольер залиты кровью. Девчонка испугалась и заплакала. - Мольер! - сказала дрогнувшим голосом, как никогда не говорила, Арманда, но ответа не получила. Барон же, с размаху поставив шандалы на стел, прыгая через ступеньку, скатился с лестницы и, вцепившись в грудь слуге, зарычал: - Где ты шлялся?! Где доктор, болван!! И слуга отчаянно ответил: - Господин де Барон, что же я сделаю? Ни один не хочет идти к господину де Мольеру! Ни один! Глава 33. ТЫ ЕСТЬ ЗЕМЛЯ Весь дом находился в тягостном недоумении. Оно передалось и нищим монашкам. Почитав некоторое время над обмытым, укрытым и лежащим на смертном ложе Мольером, они решительно не знали, что им дальше делать. Дело в том, что земля не желала принимать тело господина Мольера. Жан Обри накануне напрасно умолял священников прихода Святого Евстафия, Ланфана и Леша, явиться к умирающему. Оба наотрез отказались. Третий, фамилия которого была Пейзан, сжалившись над приходящим в отчаяние Обри, явился в дом комедианта, но слишком поздно, когда тот уже умер, и тотчас поспешил уйти. А о том, чтобы Мольера хоронить по церковному обряду, не могло быть и речи. Грешный комедиант умер без покаяния и не отрекшись от своей осуждаемой церковью профессии и не дав письменного обещания, что в случае, если господь по бесконечной своей благости возвратит ему здоровье, он никогда более в жизни не будет играть в комедии. Формула эта подписана не была, и ни один священник в Париже не взялся бы проводить господина де Мольера на кладбище, да, впрочем, ни одно кладбище и не приняло бы его. Арманда стала уже приходить в отчаяние, как приехал из Отейля тамошний кюре, Франсуа Луазо, подружившийся с Мольером в то время, когда тот проживал в Отейле. Кюре не только научил Арманду, как составить прошение на имя парижского архиепископа, но, несомненно рискуя сильнейшими неприятностями для себя лично, вместе с Армандой поехал к парижскому архиепископу. Вдову и кюре после недолгого ожидания в тихой приемной ввели в архиепископский кабинет, и Арманда увидела перед собой Арле де Шанваллона, архиепископа Парижского. - Я пришла, ваше высокопреосвященство, - заговорила вдова, просить вашего разрешения похоронить моего покойного мужа согласно церковному обряду. Де Шанваллон прочел прошение и сказал вдове, но глядя не на нее, а на Луазо тяжкими и очень внимательными глазами: - Ваш муж, сударыня, был комедиантом? - Да, - волнуясь, ответила Арманда, - но он умер как добрый христианин. Это могут засвидетельствовать две монахини монастыря Святой Клары д'Аннесси, бывшие у нас в доме. Кроме того, во время прошлой Пасхи он исповедовался и причащался. - Мне очень жаль, - ответил архиепископ, - но сделать ничего нельзя. Я не могу выдать разрешение на погребение. - Куда же мне девать его тело? - спросила Арманда и заплакала. - Я жалею его, - повторил архиепископ, - но, поймите, сударыня, я не могу оскорбить закон. И Луазо, провожаемый в спину взглядом архиепископа, увел рыдающую Арманду. - Значит, - уткнувшись в плечо кюре, плача, говорила Арманда, - мне придется вывезти его за город и зарыть у большой дороги... Но верный кюре не покинул ее, и они оказались в Сен-Жермене, в королевском дворце. Тут Арманду ждала удача. Король принял ее. Арманду ввели в зал, где он, стоя у стола, дожидался ее. Арманда не стала ничего говорить, а сразу стала на колени и заплакала. Король помог ей подняться и спросил: - Я прошу вас успокоиться, сударыня. Что я могу для вас сделать? - Ваше величество, - сказала Арманда, - мне не разрешают хоронить моего мужа, де Мольера! Заступитесь, ваше величество! Король ответил: - Для вашего покойного мужа все будет сделано. Прошу вас, поезжайте домой и позаботьтесь о его теле. Арманда, рыдая и произнося слова благодарности, удалилась, а через несколько минут королевский гонец, поскакал за де Шанваллоном. Когда Шанваллон явился к королю, тот спросил его: - Что происходит там по поводу смерти Мольера? - Государь, - ответил Шанваллон, - закон запрещает хоронить его на освященной земле. - А на сколько вглубь простирается освященная земля? - спросил король. - На четыре фута, ваше величество, - ответил архиепископ. - Благоволите, архиепископ, похоронить его на глубине пятого фута, - сказал Людовик, - но похороните непременно, избежав как торжества, так и скандала. В канцелярии архиепископа писали бумагу: "Приняв во внимание обстоятельства, обнаруженные в следствии, произведенном согласно нашему приказанию, мы позволяем священнику церкви Святого Евстафия похоронить по церковному обряду тело покойного Мольера, с тем, однако, условием, чтобы это погребение было совершено без всякой торжественности, не более как двумя священниками, и не днем, и чтобы за упокой души его не было совершаемо торжественное богослужение ни в вышеуказанной церкви Святого Евстафия и ни в какой другой". Лишь только по цеху парижских обойщиков распространился слух, что скончался сын покойного почтенного Жана-Батиста Поклена комедиант де Мольер, носящий наследственное звание обойщика, представители цеха явились на улицу Ришелье и положили на тело комедианта расшитое цеховое знамя, возвратив Мольера в то состояние, из которого он самовольно вышел: обойщиком был и к обойщикам вернулся. И в то же время один оборотистый человек, знавший, что Великий Конде относился к Мольеру с симпатией, явился к Конде со словами: - Ваше высочество, разрешите вам вручить эпитафию, которую я написал для Мольера. Конде взял эпитафию и, глянув на автора, ответил: - Благодарю вас! Но я предпочел бы, чтобы он написал вашу эпитафию. Двадцать первого февраля к девяти часам вечера, когда должны были выносить Мольера, толпа человек в полтораста собралась у дома покойного комедианта, и из кого состояла эта толпа, неизвестно. Но почему-то она вела себя возбужденно, слышались громкие выкрики и даже свист. Вдова сьера де Мольера взволновалась при виде неизвестных. По совету близких она раскрыла окно и обратилась к собравшимся с такими словами: - Господа! Зачем же вы хотите потревожить моего покойного мужа? Я вас могу уверить, что он был добрым человеком и умер как христианин. Быть может, вы сделаете честь проводить его на кладбище? Тут чья-то рука вложила ей в руку кожаный кошель, и она стала раздавать деньги. После некоторого шума из-за денег все пришло в порядок, и у дома появились факелы. В девять часов из дому вынесли деревянный гроб. Впереди шли два безмолвных священника. Рядом с гробом шли мальчики в стихарях и несли громадные восковые свечи. А за гробом потек целый лес огней, ц в толпе провожавших видели следующих знаменитых людей: художника Пьера Миньяра, баснописца Лафонтена и поэтов Буало и Шапеля. Все они несли факелы в руках, а за ними строем шли с факелами комедианты труппы Пале-Рояля и, наконец, эта разросшаяся толпа человек в двести. Когда прошли одну улицу, открылось окно в доме и высунувшаяся женщина звонко спросила: - Кого это хоронят? - Какого-то Мольера, - ответила другая женщина. Этого Мольера принесли на кладбище Святого Жозефа и похоронили в том отделе, где хоронят самоубийц и некрещеных детей. А в церкви Святого Евстафия священнослужитель отметил кратко, что 21 февраля 1673 года, во вторник, был погребен на кладбище Святого Жозефа обойщик и королевский камердинер Жан-Батист Поклен. Эпилог ПРОЩАНИЕ С БРОНЗОВЫМ КОМЕДИАНТОМ На его могилу жена положила каменную плиту и велела привезти на кладбище сто вязанок дров, чтобы бездомные могли согреваться. В первую же суровую зиму на этой плите разожгли громадный костер. От жара плита треснула и развалилась. Время разметало ее куски, и когда через сто девятнадцать лет, во время Великой революции, явились комиссары для того, чтобы отрыть тело Жана-Батиста Мольера и перенести в мавзолей, никто место его погребения с точностью указать не мог. И хотя чьи-то останки и вырыли и заключили в мавзолей, никто не может сказать с уверенностью, что это останки Мольера. По-видимому, почести воздали неизвестному человеку. Итак, мой герой ушел в парижскую землю и в ней сгинул. А затем, с течением времени, колдовским образом сгинули все до единой его рукописи и письма. Говорили, что рукописи погибли во время пожара, а письма будто бы, тщательно собрав, уничтожил какой-то фанатик. Словом, пропало все, кроме двух клочков бумаги, на которых когда-то бродячий комедиант расписался в получении денег для своей труппы. Но даже лишенный и рукописей и писем, он покинул однажды землю, в которой остались лежать самоубийцы и мертворожденные дети, и поместился над высохшей чашей фонтана. Вот он! Это он-королевский комедиант с бронзовыми бантами на башмаках! И я, которому никогда не суждено его увидеть, посылаю ему свой прощальный привет! Москва, 1932-1933 гг. КОММЕНТАРИИ ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ И ПУБЛИКАЦИИ Летом 1932 года Булгаков получил предложение написать для задуманной Горьким серии "Жизнь замечательных людей" книгу о Мольере. 11 июля 1932 года был подписан договор. Хотя у Булгакова к этому времени уже была закончена и после долгих мытарств принята к постановке МХАТом пьеса "Кабала святош" ("Мольер") и он успел основательно изучить необходимый исторический и литературный материал, работа над биографической повестью потребовала новых углубленных занятий и