нилось мое мечтанье и бабка Павловна, торгующая папиросами, умерла. Решил это я потому, что из комнаты Павловны не доносилось криков истязуемого ее сына Шурки. Я сладострастно улыбнулся, сел в драное кресло и развернул томик Марка Твена. О, миг блаженный, светлый час!.. ...И в десять с четвертью вечера в коридоре трижды пропел петух. Петух - ничего особенного. Ведь жил же у Павловны полгода поросенок в комнате. Вообще Москва не Берлин, это раз, а во-вторых, человека, живущего полтора года в коридоре э 50, не удивишь ничем. Не факт неожиданного появления петуха испугал меня, а то обстоятельство, что петух пел в десять часов вечера. Петух - не соловей и в довоенное время пел на рассвете. - Неужели эти мерзавцы напоили петуха? - спросил я, оторвавшись от Твена, у моей несчастной жены. Но та не успела ответить. Вслед за вступительной петушиной фанфарой начался непрерывный вопль петуха. Затем завыл мужской голос. Но как! Это был непрерывный басовой вой в до-диез, вой душевной боли и отчаяния, предсмертный тяжкий вой. Захлопали все двери, загремели шаги. Твена я бросил и кинулся в коридор. В коридоре под лампочкой, в тесном кольце изумленных жителей знаменитого коридора, стоял неизвестный мне гражданин. Ноги его были растопырены, как ижица, он покачивался и, не закрывая рта, испускал этот самый исступленный вой, испугавший меня. В коридоре я расслышал, что нечленораздельная длинная нота (фермато) сменилась речитативом. - Так-то, - хрипло давился и завывал неизвестный гражданин, обливаясь крупными слезами, - Христос Воскресе! Очень хорошо поступаете! Так не доставайся же никому!! А-а-а-а!! И с этими словами он драл пучками перья из хвоста у петуха, который бился у него в руках. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что петух совершенно трезв. Но на лице у петуха была написана нечеловеческая мука. Глаза его вылезали из орбит, он хлопал крыльями и выдирался из цепких рук неизвестного. Павловна, Шурка, шофер, Аннушка, Аннушкин Миша, Дуськин муж и обе Дуськи стояли кольцом в совершенном молчании и неподвижно, как вколоченные в пол. На сей раз я их не виню. Даже они лишились дара слова. Сцену обдирания живого петуха они видели, как и я, впервые. Квартхоз квартиры э 50 Василий Иванович криво и отчаянно улыбался, хватая петуха то за неуловимое крыло, то за ноги, пытался вырвать его у неизвестного гражданина. - Иван Гаврилович! Побойся бога! - вскрикивал он, трезвея на моих глазах. - Никто твоего петуха не берет, будь он трижды проклят! Не мучай птицу под Светлое Христово Воскресение! Иван Гаврилович, приди в себя! Я опомнился первым и вдохновенным вольтом выбил петуха из рук гражданина. Петух взметнулся, ударился грузно о лампочку, затем снизился и исчез за поворотом, там, где Павловнина кладовка. И гражданин мгновенно стих. Случай был экстраординарный, как хотите, и лишь поэтому он кончился для меня благополучно. Квартхоз не говорил мне, что я, если мне не нравится эта квартира, могу подыскать себе особняк. Павловна не говорила, что я жгу лампочку до пяти часов, занимаясь "неизвестно какими делами", и что я вообще совершенно напрасно затесался туда, где проживает она. Шурку она имеет право бить, потому что это ее Шурка. И пусть я заведу себе "своих Шурок" и ем их с кашей. "Я, Павловна, если вы еще раз ударите Шурку по голове, подам на вас в суд, и вы будете сидеть год за истязание ребенка", - помогало плохо. Павловна грозилась, что она подаст "заявку" в правление, чтобы меня выселили. "Ежели кому не нравится, пусть идет туда, где образованные". Словом, на сей раз ничего не было. В гробовом молчании разошлись все обитатели самой знаменитой квартиры в Москве. Неизвестного гражданина квартхоз и Катерина Ивановна под руки вывели на лестницу. Неизвестный шел багровый, дрожа и покачиваясь, молча и выкатив убойные, угасающие глаза. Он был похож на отравленного беленой (atropa belladonna). Обессилевшего петуха Павловна и Шурка поймали под кадушкой и тоже унесли. Катерина Ивановна, вернувшись, рассказала: - Пошел мой сукин сын (читай "квартхоз" - муж Катерины Ивановны), как добрый, за покупками. Купил-таки у Сидоровны четверть. Гаврилыча пригласил - идем, говорит, попробуем. Все люди как люди, а они налакались, прости, господи, мое согрешение, еще поп в церкви не звякнул. Ума не приложу, что с Гаврилычем сделалось. Выпили они, мой ему и говорит: чем тебе, Гаврилыч, с петухом в уборную иттить, дай я его подержу. А тот возьми и взбеленись. А, говорит, ты, говорит, петуха моего хочешь присвоить? И начал выть. Что ему почудилось, господь его ведает!.. В два часа ночи квартхоз, разговевшись, выбил все стекла, избил жену - и свой поступок объяснил тем, что она заела ему жизнь. Я в это время был с женою у заутрени, и скандал шел без моего участия, Население квартиры дрогнуло и вызвало председателя правления. Председатель правления явился немедленно. С блестящими глазами и красный, как флаг, посмотрел на посиневшую Катерину Ивановну и сказал: - Удивляюсь я тебе, Василь Иваныч. Глава дома - и не можешь с бабой совладать. Это был первый случай в жизни нашего председателя, когда он не обрадовался своим словам. Ему лично, шоферу и Дуськину мужу пришлось обезоруживать Василь Иваныча, причем он порезал себе руку (Василь Иваныч, после слов председателя, вооружился кухонным ножом, чтобы резать Катерину Ивановну. "Так я ж ей покажу"). Председатель, заперев Катерину Ивановну в кладовке Павловны, внушал Иванычу, что Катерина Ивановна убежала, и Василь Иваныч заснул со словами: - Ладно. Я ее завтра зарежу. Она моих рук не избежит. Председатель ушел со словами: - Ну и самогон у Сидоровны. Зверь самогон. В три часа ночи явился Иван Сидорыч. Публично заявляю: если бы я был мужчина, а не тряпка, я, конечно, выкинул бы Ивана Сидорыча вон из своей комнаты. Но я его боюсь. Он самое сильное лицо в правлении после председателя. Может быть, выселить ему и не удастся (а может, и удастся, черт его знает!), но отравить мне существование он может совершенно свободно. Для меня же это самое ужасное. Если мне отравят существование, я не могу писать фельетоны, а если я не буду писать фельетоны, то произойдет финансовый крах. - Драсс... гражданин журн...лист, - сказал Иван Сидорыч, качаясь, как былинка под ветром. - Я к вам. - Очень приятно. - Я насчет эсперанто... - Заметку бы написа... статью... Желаю открыть общество... Так и написать. Иван Сидорыч, эсперантист, желает, мол... И вдруг Сидорыч заговорил на эсперанто (кстати: удивительно противный язык). Не знаю, что прочел эсперантист в моих глазах, но только он вдруг съежился, странные кургузые слова, похожие на помесь латинско-русских слов, стали обрываться, и Иван Сидорыч перешел на общедоступный язык. - Впрочем... извин...с... я завтра. - Милости просим, - ласково ответил я, подводя Ивана Сидорыча к двери (он почему-то хотел выйти через стену). - Его нельзя выгнать? - спросила по уходе жена. - Нет, детка, нельзя. Утром в девять праздник начался матлотом, исполненным Василием Ивановичем на гармонике (плясала Катерина Ивановна), и речью вдребезги пьяного Аннушкиного Миши, обращенной ко мне. Миша от своего лица и от лица неизвестных мне граждан выразил мне свое уважение. В 10 пришел младший дворник (выпивший слегка), в 10 ч. 20 м. старший (мертво пьяный), в 10 ч. 25 м. истопник (в страшном состоянии). Молчал и молча ушел. 5 миллионов, данные мною, потерял тут же в коридоре. В полдень Сидоровна нахально не долила на три пальца четверть Василию Ивановичу. Тот тогда, взяв пустую четверть, отправился куда следует и заявил: - Самогоном торгуют. Желаю арестовать. - А ты не путаешь? - мрачно спросили его где следует. - По нашим сведениям, самогону в вашем квартале нету. - Нету? - горько усмехнулся Василий Иванович. - Очень даже замечательны ваши слова. - Так вот и нету. И как ты оказался трезвый, ежели у вас самогон? Иди-ка лучше проспись. Завтра подашь заявление, которые с самогоном. - Тэк-с... понимаем, - сказал, ошеломленно улыбаясь, Василий Иваныч. - Стало быть, управы на их нету? Пущай не доливают. А что касается, какой я трезвый, понюхайте четверть. Четверть оказалась с "явно выраженным запахом сивушных масел". - Веди! - сказали тогда Василию Ивановичу. И он привел. Когда Василий Иванович проснулся, он сказал Катерине Ивановне: - Сбегай к Сидоровне за четвертью. - Очнись, окаянная душа, - ответила Катерина Ивановна, - Сидоровну закрыли. - Как? Как же они пронюхали? - удивился Василий Иванович. Я ликовал. Но ненадолго. Через полчаса Катерина Ивановна явилась с полной четвертью. Оказалось, что забил свеженький источник у Макеича через два дома от Сидоровны. В 7 час. вечера я вырвал Наташу из рук ее супруга, пекаря Володи ("Не сметь бить!!", "Моя жена" и т. д.). В 8 час. вечера, когда грянул лихой матлот и заплясала Аннушка, жена встала с дивана и сказала: - Больше я не могу. Сделай что хочешь, но мы должны уехать отсюда. - Детка, - ответил я в отчаянии. - Что я могу сделать? Я не могу достать комнату. Она стоит 20 миллиардов, я получаю четыре. Пока я не допишу романа, мы не можем ни на что надеяться. Терпи. - Я не о себе, - ответила жена. - Но ты никогда не допишешь романа. Никогда. Жизнь безнадежна. Я приму морфий. При этих словах я почувствовал, что я стал железным. Я ответил, и голос мой был полон металла: - Морфию ты не примешь, потому что я тебе этого не позволю. А роман я допишу, и, смею уверить, это будет такой роман, что от него небу станет жарко. Затем я помог жене одеться, запер дверь на ключ и замок, попросил Дусю первую (не пьет ничего, кроме портвейна) смотреть, чтоб замок никто не ломал, и увез жену на три дня праздника на Никитскую к сестре. ЗАКЛЮЧЕНИЕ У меня есть проект. В течение двух месяцев я берусь произвести осушение Москвы если не полностью, то на 90%. Условия: во главе стану я. Штат помощников подберу я сам из студентов. Жалованье им нужно положить очень высокое (рублей 400 золотом. Дело оправдает). 100 человек. Мне - квартиру в три комнаты с кухней и единовременно 1000 рублей золотом. Пенсию жене, в случае если меня убьют. Полномочия неограниченные. По моему ордеру брать немедля. Судебное разбирательство в течение 24 часов, и никаких замен штрафом. Я произведу разгром всех Сидоровн и Макеичей и отраженный попутный разгром "Уголков", "Цветков Грузии "Замков Тамары" и т. под. мест. Москва станет как Сахара, и в оазисах под электрическими вывесками "Торговля до 12 час. ночи" будет только легкое красное и белое вино.  * Михаил Булгаков. Сапоги-невидимки Рассказ ---------------------------------------------------------------------------- Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992. OCR Гуцев В.Н. ---------------------------------------------------------------------------- А позволь спросить тебя, чем ты смазываешь свои сапоги, смальцем или дегтем? Из Гоголя Поди ты в болото, кум! Ничем я их не смазываю, потому что у меня их нету! Из меня ВО СНЕ Восхитительный сон приснился сцепщику в Киеве-товарном Хикину Петру. Будто бы явился к Хикину неизвестный гражданин с золотой цепкой на животе и сказал: - Ты, Хикин, говорят, сапожный кризис переживаешь? - Какой там кризис, - ответил Хикин, - просто сапоги, к чертям, развалились. Не в чем выйти. - Ай, яй, яй, - молвил, улыбаясь, неизвестный. - какой скандал. Такой симпатичный, как ты, и вдруг выйти не может. Не сидеть же тебе целый день дома. Тем более что от этого служба может пострадать. Так ли я говорю? - Рассуждение ваше правильное, - согласился босой спящий Хикин, - а дома сидеть нам невозможно. Потому что жена меня грызет. - Ведьма? - спросил неизвестный. - Форменная, - признался Хикин. - Ну, вот что, Хикин. Ты знаешь, кто я такой? - Откуда же нам знать, - храпел во сне Хикин. - Волшебник я, Хикин, вот в чем штука. И за твои добродетели дарю я тебе сапоги. - Покорнейше благодарим, - свистел во сне Хикин. - Только, брат, имей в виду, что сапоги эти не простые, а волшебные. Невидимки сапоги. - Ну? - Вот тебе и "ну"!.. Сонная мгла расступилась, и оказались перед Хикиным изумительной красоты сапоги. И немедленно сцарапал их Хикин, натянул и, хрипя и чмокая во сне, отправился к законной жене своей Марье. Накоптила трехлинейная лампа керосином, наглотался тяжкого смрада сцепщик, и пошел он криво и косо, боком, превратился в кошмар. Вынырнуло личико законной Марии, и спросил ее голосок: - Чего ты лазишь в одних подштанниках, идол? - Ты глянь, Манюша, какие сапоги мне волшебник выдал, - мягко пискнул Хикин. - Волшебник?! - вскричала супруга. - Горе мое, допился до волшебников. Ты же босой, алкоголик несчастный, как насекомое. Глянь на себя в лужу! - Ответишь ты мне, Маня, за это слово, - дрожащим голосом молвил Хикин, обидевшись на "насекомое", - пойми в своей голове: сапоги-невидимки. - Невидимки?! Головушка горькая, глядите, добрые люди, на папашу огромного семейства! Добрался до белой горячки. И завыли дети на печке, и начался ад кромешный в сцепщиковом семействе. Стрельнул во сне Хикин с Товарного-Киева на Крещатик, людную улицу, и погиб. Будто бы шла толпа граждан в лакированных ботинках за Хикиным, улюлюкнула и выла: - Го... го!.. Улю-лю! Смотрите, гражданчики, на сцепщика! Пропил сапоги. Ура! Бей его, сукина сына! И милиционеры свистали. А один подскочил к Хикину, откозырял и доложил: - Позор, гражданин Хикин. Попрошу удалиться с главной улицы и не портить пейзаж. - Отойди от меня, снегирь! - взревел во сне Хикин. - Что ты, ослеп? Сапоги невидимые. - А, невидимые, - спросил милиционер, - тогда пожалуйте, мосье Хикин, в отделенье, там вам докажут, кто тут невидимый. И засвистал, как соловей. И от этого свиста Хикин проснулся в поту. И ничего: ни волшебника, ни сапог. НАЯВУ Вышел Хикин на станцию и увидал замечательное объявление: Рабочий кредит никому не вредит. ОТПО предлагает своим многоуважаемым покупателям безграничный кредит. А по кредиту все дешево и сердито. - Сон в руку! - обрадовался Хикин и устремился в лавку. В лавке творилось неописуемое. Лезли стеной, сапоги требовали. Потребовал и Хикин, требуемые получил, напялил и только осведомился: - А почему у вас на 3 целковых дороже, чем на базаре? - Да вы же гляньте, сударь, какие это сапоги, - ответил приказчик, улыбаясь как ангел, - это же сапоги любительские. Что надо! Из собственного материалу. Надел Хикин любительские сапоги и отправился к исполнению служебных обязанностей - сцеплять вагоны. И грянул во время обязанностей любительский дождик что надо, и через пять минут был Хикин без сапог. Ошалел Хикин, снял Хикин с ног любительские остатки и явился босой в ТПО. - Из собственного материалу? - грозно спросил он у уполномоченного. - Да, - нагло, развязно ответил уполномоченный. - Да ведь это же картонки?! - А я тебе разве обещал за 15 целковых из железа сапоги? Побагровел тут Хикин, взмахнул раскисшими сапогами и сказал уполномоченному такие слова, которые напечатать здесь нельзя. Потому что это были непечатные слова.  * Михаил Булгаков. Московские сцены На передовых позициях ---------------------------------------------------------------------------- Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992. OCR Гуцев В.Н. ---------------------------------------------------------------------------- - Ну-с, господа, прошу вас, - любезно сказал хозяин и царственным жестом указал на стол. Мы, не заставив себя просить вторично, уселись и развернули стоящие дыбом крахмальные салфетки. Село нас четверо: хозяин - бывший присяжный поверенный, кузен его - бывший присяжный поверенный же, кузина, бывшая вдова действительного статского советника, впоследствии служащая в Совнархозе, а ныне просто Зинаида Ивановна, и гость - я - бывший... впрочем, это все равно... ныне человек с занятиями, называемыми неопределенными. Первоапрельское солнце ударило в окно и заиграло в рюмках. - Вот и весна, слава богу; измучились с этой зимой, - сказал хозяин и нежно взялся за горлышко графинчика. - И не говорите! - воскликнул я и, вытащив из коробки кильку, вмиг ободрал с нее шкуру, затем намазал на кусок батона сливочного масла, прикрыл его килечным растерзанным телом и, любезно оскалив зубы в сторону Зинаиды Ивановны, добавил: - Ваше здоровье! И затем мы глотнули. - Не слабо ли... кхм... разбавил? - заботливо осведомился хозяин. - Самый раз, - ответил я, переводя дух. - Немножко как будто слабовато, - отозвалась Зинаида Ивановна. Мужчины хором запротестовали, и мы выпили по второй. Горничная внесла миску с супом. После второй рюмки божественная теплота разлилась у меня внутри и благодушие приняло меня в свои объятия. Я мгновенно полюбил хозяина, его кузена и нашел, что Зинаида Ивановна, несмотря на свои 38 лет, еще очень и очень недурна и борода Карла Маркса, помещавшегося прямо против меня рядом с картой железных дорог на стене, вовсе не так уж огромна, как это принято думать. История появления Карла Маркса в квартире поверенного, ненавидящего его всей душой, - такова. Хозяин мой - один из самых сообразительных людей в Москве, если не самый сообразительный. Он едва ли не первый почувствовал, что происходящее - шутка серьезная и долгая, и поэтому окопался в своей квартире не кое-как, кустарным способом, а основательно. Первым долгом он призвал Терентия, и Терентий изгадил ему всю квартиру, соорудив в столовой нечто вроде глиняного гроба. Тот же Терентий проковырял во всех стенах громадные дыры, сквозь которые просунул толстые черные трубы. После этого хозяин, полюбовавшись работой Терентия, сказал: - Могут не топить парового, бандиты, - и поехал на Плющиху. С Плющихи он привез Зинаиду Ивановну и поселил ее в бывшей спальне, комнате на солнечной стороне. Кузен приехал через три дня из Минска. Он кузена охотно и быстро приютил в бывшей приемной (из передней направо) и поставил ему черную печечку. Затем пятнадцать пудов муки он всунул в библиотеку (прямо по коридору), запер дверь на ключ, повесил на дверь ковер, к ковру приставил этажерку, на этажерку пустые бутылки и какие-то старые газеты, и библиотека словно сгинула - сам черт не нашел бы в нее хода. Таким образом, из шести комнат осталось три. В одной он поселился сам, с удостоверением, что у него порок сердца, а между оставшимися двумя комнатами (гостиная и кабинет) снял двери, превратив их в странное двойное помещение. Это не была одна комната, потому что их было две, но и жить в них как в двух было невозможно, тем более что в первой (гостиной) непосредственно под статуей голой женщины и рядом с пианино поставил кровать и, призвав из кухни Сашу, сказал ей: - Тут будут приходить эти. Так скажешь, что спишь здесь. Саша заговорщически усмехнулась и ответила: - Хорошо, барин. Дверь кабинета он облепил мандатами, из которых явствовало, что ему, юрисконсульту такого-то учреждения, полагается "добавочная площадь". На добавочной площади он устроил такие баррикады из двух полок с книгами, старого велосипеда без шин и стульев с гвоздями и трех карнизов, что даже я, отлично знакомый с его квартирой, в первый же визит после приведения квартиры в боевой вид разбил себе оба колена, лицо и руки и разорвал сзади и спереди пиджак по живому месту. На пианино он налепил удостоверение, что Зинаида Ивановна - учительница музыки, на двери ее комнаты удостоверение, что она служит в Совнархозе, на двери кузена, что тот секретарь. Двери он стал отворять сам после 3-го звонка, а Саша в это время лежала на кровати возле пианино. Три года люди в серых шинелях и черных пальто, объеденных молью, и девицы с портфелями и в дождевых брезентовых плащах рвались в квартиру, как пехота на проволочные заграждения, и ни черта не добились. Вернувшись через три года в Москву, из которой я легкомысленно уехал, я застал все на прежнем месте. Хозяин только немного похудел и жаловался, что его совершенно замучили Тогда же он и купил четыре портрета Луначарского он пристроил в гостиной на самом видном месте, так что нарком стал виден решительно со всех точек в комнате. В столовой он повесил портрет Маркса, а в комнате кузена над великолепным зеркальным желтым шкафом кнопками прикрепил Л. Троцкого. Троцкий был изображен анфас в пенсне, как полагается, и с достаточно благодушной улыбкой на губах. Но лишь хозяин впился четырьмя кнопками в фотографию, мне показалось, что председатель реввоенсовета нахмурился. Так хмурым он и остался. Затем хозяин вынул из папки Карла Либкнехта и направился в комнату кузины. Та встретила его на пороге и, ударив себя по бедрам, обтянутым полосатой юбкой, вскричала: - Эт-того недоставало! Пока я жива, Александр Палыч, никаких Маратов и Дантонов в моей комнате не будет! - Зин... при чем здесь Мара... - начал было хозяин, но энергичная женщина повернула его за плечи и выпихнула вон. Хозяин задумчиво повертел в руках цветную фотографию и сдал ее в архив. Ровно через полчаса последовала очередная атака. После третьего звонка и стука кулаками в цветные волнистые стекла парадной двери хозяин, накинув вместо пиджака измызганный френч, впустил трех. Двое были в сером, один в черном, с рыжим портфелем. - У вас тут комнаты... - начал первый серый и ошеломленно окинул переднюю взором. Хозяин предусмотрительно не зажег электричества, и зеркала, вешалки, дорогие кожаные стулья и оленьи рога расплылись во мгле. - Что вы, товарищи!! - ахнул хозяин и всплеснул руками, - какие тут комнаты?! Верите ли, шесть комиссий до вас было на этой неделе. Хоть и не смотрите! Не только лишней комнаты нет, но еще мне не хватает. Извольте видеть, - хозяин вытащил из кармана бумажку, - мне полагается 16 аршин добавочных, а у меня 13 1/2. Да-с. Где я, спрашивается, возьму 2 1/2 аршина? - Ну, мы посмотрим, - мрачно сказал второй серый. - П-пожалуйста, товарищи!.. И тотчас перед нами предстал А.В. Луначарский. Трое, открыв рты, посмотрели на наркомпроса. - Тут кто? - спросил первый серый, указывая на кровать. - Товарищ Епишина, Александра Ивановна. - Она кто? - Техническая работница, - сладко улыбаясь, ответил хозяин, - стиркой занимается. - А не прислуга она у вас? - подозрительно спросил черный. В ответ хозяин судорожно засмеялся: - Да что вы, товарищ! Что я, буржуй какой-нибудь, чтобы прислугу держать! Тут на еду не хватает, а вы: "прислуга"! Хи-хи! - Тут? - лаконически спросил черный, указывая на дыру в кабинет. - Добавочная, 13 1/2, под конторой моего учреждения, - скороговоркой ответил хозяин. Черный немедленно шагнул в полутемный кабинет. Через секунду в кабинете с грохотом рухнул таз, и я слышал, как черный, падая, ударился головой о велосипедную цепь. - Вот видите, товарищи, - зловеще сказал хозяин, - я предупреждал: чертова теснота. Черный выбрался из волчьей ямы с искаженным лицом. Оба колена у него были разорваны. - Не ушиблись ли вы? - испуганно спросил хозяин. - А... бу... бу... ту... ту... ма... - невнятно пробурчал что-то черный. - Тут товарищ Настурцина, - водил и показывал хозяин, - тут я, - и хозяин широко показал на Карла Маркса. Изумление нарастало на лицах трех. - А тут товарищ Щербовский, - и торжественно он махнул рукой на Л.Д. Троцкого. Трое в ужасе глядели на портрет. - Да он что, партийный, что ли? - спросил второй серый. - Он не партийный, - сладко ухмыльнулся хозяин, - но он сочувствующий. Коммунист в душе. Как и я сам. Тут у нас все ответственные работники живут, товарищи. - Ответственные, сочувствующие, - хмуро забубнил черный, потирая колено, - а шкафы зеркальные. Предметы роскоши. - Рос-ко-ши?! - укоризненно ахнул хозяин, - что вы, товарищ!! Белье тут лежит последнее, рваное. Белье, товарищ, предмет необходимости. - Тут хозяин полез в карман за ключом и мгновенно остановился, побледнев, потому что вспомнил, что как раз вчера шесть серебряных подстаканников заложил между рваными наволочками. - Белье, товарищи, - предмет чистоты. И наши дорогие вожди, - хозяин обеими руками указал на портреты, - все время указывают пролетариату на необходимость держать себя в чистоте. Эпидемические заболевания... тиф, чума и холера, все оттого, что мы, товарищи, еще недостаточно осознали, что единственным спасением, товарищи, является содержание себя в чистоте. Наш вождь... Тут мне совершенно явственно показалось, что судорога прошла по лицу фотографического Троцкого и губы его расклеились, как будто он что-то хотел сказать. То же самое, вероятно, почудилось и хозяину, потому что он смолк внезапно и быстро перевел речь: - Тут, товарищи, уборная, тут ванна, но, конечно, испорченная, видите, в ней ящик с тряпками лежит, не до ванн теперь, вот кухня - холодная. Не до кухонь теперь. На примусе готовим. Александра Ивановна, вы чего здесь, в кухне? Там вам письмо есть в вашей комнате. Вот, товарищи, и все! Я думаю просить себе еще дополнительную комнату, а то, знаете, каждый день себе коленки разбивать - эт-то, знаете ли, слишком накладно. Куда это надо обратиться, чтобы мне дали еще одну комнату в этом доме? Под контору. - Идем, Степан, - безнадежно махнув рукой, сказал первый серый, и все трое направились, стуча сапогами, в переднюю. Когда шаги смолкли на лестнице, хозяин рухнул на стул. - Вот, любуйтесь, - вскричал он, - и это каждый божий день! Честное вам даю слово, что они меня доконают. - Ну, знаете ли, - ответил я, - это неизвестно, кто кого доконает! - Хи-хи! - хихикнул хозяин и весело грянул: - Саша! давай самовар!.. Такова была история портретов, и в частности Маркса. Но возвращаюсь к рассказу. ...После супа мы съели бефстроганов, выпили по стаканчику белого "Айданиля" винделправления, и Саша внесла кофе. И тут в кабинете грянул рассыпчатый телефонный звонок. - Маргарита Михална, наверно, - приятно улыбнулся хозяин и полетел в кабинет. - Да... да... - послышалось из кабинета, но через три мгновения донесся вопль: - Как? Глухо заквакала трубка, и опять вопль: - Владимир Иванович! Я же просил! Все служащие! Как же так?! - А-а! - ахнула кузина, - уж не обложили ли его?! Загремела с размаху трубка, и хозяин появился в дверях. - Обложили? - крикнула кузина. - Поздравляю, - бешено ответил хозяин, - обложили вас, дорогая! - Как?! - кузина встала, вся в пятнах, - они не имеют права! Я же говорила, что в то время я служила! - "Говорила", "говорила"! - передразнил хозяин, - не говорить нужно было, а самой посмотреть, что этот мерзавец домовой в списке пишет! А все ты, - повернулся он к кузену, - просил ведь, сходи, сходи! А теперь не угодно ли: он нас всех трех пометил! - Ду-рак ты, - ответил кузен, наливаясь кровью, - при чем здесь я? Я два раза говорил этой каналье, чтоб отметил как служащих! Ты сам виноват! Он твой знакомый. Сам бы и просил! - Сволочь он, а не знакомый! - загремел хозяин, - называется приятель! Трус несчастный. Ему лишь бы с себя ответственность снять. - На сколько? - крикнула кузина. - На пять-с! - А почему только меня? - спросила кузина. - Не беспокойся! - саркастически ответил хозяин, - дойдет и до меня и до него. Буква, видно, не дошла. Но только если тебя на пять, то на сколько же меня шарахнут?! Ну, вот что - рассиживаться тут нечего. Одевайтесь, поезжайте к районному инспектору - объясните, что ошибка. Я тоже поеду... Живо, живо! Кузина полетела из комнаты. - Что ж это такое? - горестно завопил хозяин, - ведь это ни отдыху ни сроку не дают. Не в дверь, так по телефону! От реквизиций отбрились, теперь налог. Доколе это будет продолжаться? Что они еще придумают?! Он взвел глаза на Карла Маркса, но тот сидел неподвижно и безмолвно. Выражение лица у него было такое, как будто он хотел сказать: - Это меня не касается! Край его бороды золотило апрельское солнце.  * Михаил Булгаков. Круглая печать ---------------------------------------------------------------------------- Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992. OCR Гуцев В.Н. ---------------------------------------------------------------------------- На ст. Валдай рабочий службы пути остался без продуктов, потому что в вагоне-лавке не выдали продуктов без круглой печати. А пока жена рабочего искала печать, лавка уехала. Рабкор. Глава 1-я Вагон-лавка приехала на некую станцию. Глава 2-я Жена рабочего службы пути Ферапонта Родионова, законная Секлетея, явилась в лавку с заверенной на пять рублей книжкой. Глава 3-я Приказчик порхал как бабочка, вешал, мерил, сыпал, резал, заворачивал, упаковывал. Отвесив, отмерив, отсыпав, отрезав, завернув и упаковав, взял книжку Секлетеи, поглядел в нее, распаковал, развернул, обратно ссыпал и сказал: Глава 4-я - Не могу-с! Глава 5-я - Почему? - спросила пораженная Секлетея. Глава 6-я - Круглой печати у вас нету. Глава 7-я - Где ж они потеряли свои бесстыжие глаза? - спросила Секлетея, неизвестно на кого намекая - не то на помощника начальника участка, подписывавшего книжку, не то на артельного старосту-ротозея. Глава 8-я - Дуй, тетка, в местком или к другому помощнику начальника участка или начальнику станции, - посоветовал приказчик. Глава 9-я Тетка дунула, все время ворча что-то про сукиных сынов... Глава 10-я - Приложите мне круглую печать, да поскорее, - попросила она в месткоме. - С удовольствием бы, тетка, и печать у нас есть, да не имеем права, - ответили ей местком и начальник станции. Глава 11-я - А я имею право, я бы и приложил тебе, тетка, но у меня печати нет, - ответил ей другой помощник начальника участка. Глава 12-я Тетка взвыла и кинулась в лавку. Глава 13-я А та взяла и уехала. Глава 14-я А контора, составляя списки на жалованье, вычла с Ферапонта Родионова пять рублей за якобы взятые продукты. Глава 15-я А Ферапонт Родионов ругался скверными словами, узнав про это. И был совершенно прав. Глава последняя В общем и целом, безобразники и волокитчики сидят на некоей станции и в ее окрестностях.  * Михаил Булгаков. Тайны мадридского двора ---------------------------------------------------------------------------- Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992. OCR Гуцев В.Н. ---------------------------------------------------------------------------- В комнате, освещенной керосиновой лампой, сидел конторщик 2-й восстановительной организации Угрюмый и говорил своему гостю, конторщику Петухову: - Хорошо вам, чертям! Живете в Киеве. Там у вас древности всякие, святыни, монастыри, театры и кабаре... а в этом паршивом Полоцке ничего нет, кроме грязи и свиней. Правда, что у вас эти самые... купола обновляются? - Врут, - басом ответил Петухов, - ходил я смотреть на сенной базар. Купол как купол. Это бабы выдумали. - Плохо! - вздохнул Угрюмый. - Храмы разваливаются, а бог и ухом не ведет... Вон Спасский монастырь... Совершенно рассыпался. Совзнаков нету на небе, вот главная беда. Угрюмый вздохнул, поболтал ложечкой в мутном чае и продолжал: - Кстати о совзнаках. Нету, нету, а то бывает - бац! - и свалятся они тебе на голову. У нас, например, изумительная история с этими знаками произошла. Сделали мы заявку на май на четыре миллиона двести одна тысяча с копейками из расчета на две тысячи семьсот рабочих, а центр возьми да и дай четыре миллиона семьсот тридцать тысяч на фактически бывшие 817 человек. - Вре!! - крикнул Петухов. - Вот тебе и "вре"! - ответил Угрюмый. - Чтоб я с этого места не сошел! - Так это, стало быть, остаток получается? - А как же. Но тут, понимаешь ли, задача в том, чтобы денежки эти без остатка в расход запихнуть. - Это как же? - изумился Петухов. Угрюмый оглянулся, прислушался и таинственно зашептал: - А на манер нашего начальника механических мастерских. У него, понимаешь ли, такой обычай - выпишет материалов на заказ в пять раз больше, чем нужно, и все в расход и загонит! Ему уж говорили: смотрите, как бы вам по шапке не попало. Ну да, говорит, по шапке... Руки коротки! У меня уважительная причина - кладовой нет. Способный парень! - А не сядет? - восторженно спросил Петухов. - Обязательно сядет. Вспомни мое слово. И сядет из-за мастерских. Не клеится у него с мастерскими, хоть ты плачь. Дрова вручную пилит, потому что приводная пила бездействует, а 30-сильный двигатель качает один вентилятор для четырех кузнечных горнов! Петухов захохотал и подавился. - Тише ты! - зашептал Угрюмый, - это что?.. А вот потеха была недавно с заклепками (Угрюмый хихикнул), - зачем, говорит, нам закупать заклепки, когда у нас своя мастерская есть? Я, говорит, на всю Россию заклепок наворочаю! Ну, и наворочал... 308 пудов. Красивые замечательно: кривые, с утолщением и пережженные. Сто двадцать восемь пудов пришлось в переработку пустить, а остальные и до сих пор на складе стоят. - Ну, дела! - ахнул Петухов. - Это что! - оживился Угрюмый, - ты послушай, что у нас с отчетностью творится. У тебя волосы дыбом станут. Есть у нас в механической мастерской Эр-ка-ка, и есть инструментальщик Белявский, - сипел Угрюмый, - он же и член Эр-ка-ка. Так он, представь себе, все заказы себе забрал. Сам расценивает, сам же исполняет и сам деньги получает. Инженер Гейнеман в целях упрощения всяких формальностей по счетно-финансовой части завел такой порядок. Смотрю я однажды и вижу: счет э 91 на сдельные работы, исполненные сдельщиком Кузнецовым Михаилом с товарищами, на сумму 42 475 р. Выдал артельщик такой-то, получил Кузнецов. И больше ничего! - Постой, - перебил Петухов, - а может, у него товарищей никаких не было? - Вот то-то и есть! - Да и как же это? - Наивный ты парень, - вздохнул Угрюмый, - у него ж, у Гейнемана этого, весь штат в конторе состоит из родственников. Заведующий Гейнеман, производитель работ - зять его, Марков, техник - его родная сестра Эмма Маркова, конторщица - его дочь родная Гейнеман, табельщик - племянник Гейнеман, машинистка - Шульман, племянница родной жены! - Внуков у Гейнемана нету? - спросил ошеломленный Петухов. - Внуков нету, к сожалению. Петухов глотнул чаю и спросил: - Позволь, друг, а куда ж Эр-ка-и смотрит? Угрюмый свистнул и зашептал: - Чудак! Эр-ка-и! У нас Эр-ка-и - Якутович Тимофей. Славный парнишка, свой человек. Ему что ни дай - все подпишет. - Добродушный? - спросил Петухов. - Ни черта не добродушный, а болтают у нас (Угрюмый наклонился к растопыренному уху Петухова), будто получил он десять возов дров из материалов мостов Западной Двины, 4 1/2 пуда муки и 43 аршина мануфактуры. Дай тебе мануфактуры, и ты будешь добродушный, - Тайны мадридского двора! - восхищенно воскликнул Петухов. - Да уж это тайны, - согласился Угрюмый, - только, понимаешь ли, вышли у нас с этими тайнами уже явные неприятности. Приезжают в один прекрасный день два каких-то фрукта. Невзрачные по виду, брючишки обтрепанные, и говорят: "Позвольте ваши книги". Ну, дали мы. И началась тут потеха. По-нашему, если отчетность на год отстала - пустяки! А по-ихнему - преступление. По-нашему - кассовые книги заверять и шнуровать не надо, а по-ихнему - надо! По-нашему - нарезать болты вручную продуктивно, а по-ихнему - нужно механически! Клепку мостовой фермы на мосту, по-нашему, нужно вручную производить, а по-ихнему - это преступно! Так и не столковались. Уехали, а у нас с тех пор никакого спокойствия нет. Не наделали б чего-нибудь эти самые визитеры? Вот и ходим кислые. - М-да, это неприятности... - согласился Петухов. Оба замолчали. Зеленый абажур окрашивал лица в зеленый цвет, и оба конторщика походили на таинственных гномов. Лампа зловеще гудела.  * Михаил Булгаков. Под стеклянным небом ---------------------------------------------------------------------------- Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992. OCR Гуцев В.Н. ---------------------------------------------------------------------------- Жулябия в серых полосатых брюках и шапке, обитой вытертым мехом, с небольшим мешочком в руках. Физиономия словно пчелами искусанная, и между толстыми губами жеваная папироска. Мимо блестящего швейцара просунулась фигурка. В серой шинели и в фуражке с треснувшим пополам козырьком. На лице беспокойство, растерянность. Самогонный нос. Несомненно, курьер из какого-нибудь учреждения. Жулябия, метнув глазами, зашаркала резиновыми галошами и подсунулась к курьеру. - Что продаешь? - Облигацию... - ответил курьер и разжал кулак. Из него выглянула сизая облигация. - Почем? - Жулябины глаза ввинтились в облигацию. - Сто десять бы... - квакнул, заикнувшись, курьер. Боевые искры сверкнули в глазах на распухшем лице. - Симпатичное лицо у тебя, вот что я тебе скажу, - заговорила жулябия, - за лицо тебе предлагаю: девяносто рубликов. Желаешь? Другому бы не дала. Но ты мне понравился. У курьера рот от изумления стал круглым под мочальными усами. Он машинально повернулся к зеркальному окну магазина, ища в нем своего отражения. Веселые огни заиграли в жулябиных глазах. Курьер отразился в зеркале во всем очаровании своего симпатичного лица под перебитым козырьком. - По рукам? - стремительно произвела второй натиск жулябия. - Да как же... Господи, ведь давали-то нам по 125... - Чудак! Давали! Дать и я тебе дам за 125. Хоть сию минуту. Ты, брат, не забывай, что давать - это одно, а брать - совсем другое. - Да ведь они в мае 200 будут... - Это резонно! - победно рявкнула жулябия, - так вот даю тебе совет: держи ее до мая! И тут жулябия круто вильнула на 180o и сделала вид, что уходит. Но на курьера уже наплывали двое новых ловцов. Бронзовый лик юго-восточного человека и расплывчатый бритый московский блин. Поэтому жулябия круто сыграла назад. - Вот последнее мое слово. Чтобы не ходил ты тут и не страдал, даю тебе еще два рублика. Мой трамвай. Исключительно потому, что ты - хороший человек. - Давайте! - пискнул в каком-то отчаянии курьер и двинул фуражку на затылок. x x x В бесконечных продолговатых стеклянных крышах торговых рядов - бледный весенний свет. На балконе над фонтаном медный оркестр играет то нудные вальсы, то какую-то музыкальную гнусность - "попурри из русских песен", от которой вянут уши. Вокруг фонтана непрерывное шарканье и шелест. Ни выкриков, ни громкого говора. Но то и дело проходящие фигуры начинают бормотать: - Куплю доллары, продам доллары. - Куплю займ, банкноты куплю. И чаще всего, таинственнее, настороженнее: