торный приемник. За приоткрытой занавеской виднелась кровать с аккуратно взбитыми, пирамидой, подушками. К стене, под портретом Гагарина, была прибита полка с книгами. - Водку достать? - спросил я. - Давай. - Сергей Иванович, - услышала нас Маша. - Не беспокойся. Ты же меня знаешь. Как твой рыбник, удался? - Попробуйте. Может, я в самом деле приехал сюда в гости? Просто в гости. От сковороды с пышным рыбником поднимался душистый пар. Оказывается, я страшно проголодался за день. Маша поставила на стол два граненых стакана. Потом села сама, подперла подбородок кулаками. - За встречу, - предложил я. - Чтобы мы стали друзьями. Этого говорить не стоило. Это напомнило всем и мне тоже, почему я здесь. - Не спеши, - возразил лесник. - Мы еще и не знакомы. Он отхлебнул из стакана, как воду, и отставил стакан подальше. - Отвык, - сказал он. - Ты пей, не стесняйся. - Вообще-то я тоже не пью. - Ну вот, два пьяницы собрались. - Лесник засмеялся. У него были крепкие, ровные зубы, и лицо стало добрым. Там, в городе, он казался старше, суше, грубее. Маша тоже улыбнулась. И мне досталась доля ее улыбки. Мы ели не спеша, рыбник был волшебный. Мы говорили о погоде, о дороге, как будто послушно соблюдали табу. Только за чаем Сергей Иванович спросил: - Ты сам откуда будешь? - Из Москвы. В отпуске я здесь, у тетки. - Потому и любопытный? Или специальность такая? Я вдруг подумал, что в Москве, в институте, такие же, как я, разумные и даже увлеченные своим делом люди включили кофейник, который тщательно прячут от сурового пожарника, завидуют мне, загорающему в отпуске, рассуждают о той охоте, на которую должны выйти через две недели, - на охоту за зверем по имени СЭП, что означает - свободная энергия поверхности. Зверь этот могуч, обитает он везде, особенно на границах разных сред. И эта его известная всем, но далеко еще не учтенная и не используемая сила заставляет сворачиваться в шарики капли росы и рождает радугу. Но мало кто знает, что СЭП присуща всем материальным телам и громадна: запас поверхностной энергии мирового океана равен 64 миллиардам киловатт-часов. Вот на какого зверя мы охотимся, не всегда, правда, удачно. И выслеживаем его не для того, чтобы убить, а чтобы измерить и придумать, как заставить его работать на нас. - Я в НИИ работаю, - сказал я леснику. А вот работаю ли?.. Скандал был в принципе никому не нужен, но назревал он давно. Ланда сказал, что в Хорог ехать придется мне. Видите ли, все сорвется, больше некому. А два месяца назад, когда я добился согласия Андреева на полгода для настоящего дела, для думанья, он этого не знал? В конце концов, можно гоняться за журавлями в небе до второго пришествия, но простое накопление фактов хорошо только для телефонной книги. Я заслужил, заработал, наконец, право заняться наукой. На-у-кой! И об этом я сказал Ланде прямо, потому что мне обрыдла недоговоренность. Словом, после этого разговора я знал, что в Хорог не поеду. И в институте не останусь... - А я вот не выучился. Не пришлось. Может, таланта не было. Был бы талант - выучился. Он пил чан вприкуску, с блюдца. Мы приканчивали по третьей чашке. Маша не допила и первую. Мной овладело размягченное нежное состояние, и хотелось сказать что-нибудь очень хорошее и доброе, и хотелось остаться здесь и ждать, когда Маша улыбнется. За окном стало совсем темно, дождь разошелся, и шум его казался шумом недалекого моря. - На охоте давно был? - спросил Сергей Иванович. - В первый раз собрался. - Я и вижу. Ружье лет десять не чищено. Выстрелил бы, а оно в куски. - А я его и не заряжал. - Еще пить будешь? - Спасибо, я уже три чашки выпил. - Я про белое вино спрашиваю. - Нет, не хочется. - А я раньше - ох как заливал. Маше спасибо. - Вы сами бросили, - сказала Маша. - Сам редко кто бросает. Правда? Даже в больнице лежат, а не бросают. - Правда. - Ну что ж, спать будем собираться. Не возражаешь, если на лавке постелим? Николай, все-таки как тебя по батюшке? - Просто Николай. Я вам в сыновья гожусь. - Ты меня старостью не упрекай. Может, и годишься, да не мой сын. Когда на двор пойдешь, плащ мой возьми. Мы встали из-за стола. - А вы здесь рано ложитесь? - спросил я. - Как придется. А тебе выспаться нужно. Я рано подыму. Мне уезжать. И тебе путь некороткий. И я вдруг обиделся. Беспричинно и в общем безропотно. Если тебе нравятся люди, ты хочешь, чтобы и они тебя полюбили. А оказалось, я все равно чужой. Вторгся без спроса в чужую жизнь, завтра уеду и все, нет меня, как умер. Сверчок стрекотал за печью - я думал, что сверчки поют только в классической литературе. Лесник улегся на печке. Маша за занавеской. Занавеска доходила до печки, и голова Сергея Ивановича была как раз над головой Маши. - Вы спите? - прошептала Маша. - Нет, думаю. - А он спит? - Не пойму. - Спит вроде. Она была права. Я спал, я плыл, покачиваясь, сквозь темный лес, и в шуршании листвы и стуке капель еле слышен был их шепот. Но комната тщательно собирала их слова и приносила мне. - Я так боялась. - Чего теперь бояться. Рано или поздно кто-нибудь догадался бы. - Я во всем виновата. - Не казнись. Что сделано, то сделано. - Я думала, что он оттуда. - Нет, он здешний. - Я знаю. У него добрые глаза. Слышно было, как лесник разминает папиросу, потом зажглась спичка, и он свесился с печи, глядя на меня. Я закрыл глаза. - Спит, - сказал он. - Устал. Молодой еще. Он не из-за яиц бегал. - А почему? - Из-за тебя. Красивая ты, вот и бегал. - Не надо так, Сергей Иванович. Для меня все равно нет человека лучше вас. - Я тебе вместо отца. Ты еще любви не знала. - Я знаю. Я вас люблю, Сергей Иванович. Легонько затрещал табак в папиросе. Лесник сильно затянулся. Они замолчали. Молчание было таким долгим, что я решил, будто они заснули. Но они еще не заснули. - Он не настырный, - сказал лесник. Хорошо ли, что я не настырный? Будь я понастырней, на мне никто никогда бы не пахал и Ланде в голову бы не пришло покуситься на эти мои полгода - цепочка мыслей упрямо тянула меня в Москву... - А зачем сюда шел? - спросила Маша. - Он не дошел, повернул. Как увидел тебя одну, не захотел тревожить. Я его на обратном пути встретил. - Я не знала. Он видел меня? - Поглядел на тебя и ушел. Опять молчание. На этот раз зашептала Маша: - Не курили бы вы. Вредно вам. Утром опять кашлять будете. - Сейчас докурю, брошу. Он загасил папиросу. - Знаешь что, Маша, решил я. Если завтра он снова разговор поднимет, все расскажу. - Ой, что вы? - Не бойся. Я давно хочу рассказать. Образованному человеку. А Николай - москвич, в институте работает... Я неосторожно повернулся, лавка скрипнула. - Молчите, - прошептала женщина. Я старался дышать ровно и глубоко. Я знал, что они сейчас прислушиваются к моему дыханию. - Как спалось? - спросил Сергей Иванович, увидев, что я открыл глаза. Он был уже выбрит, одет в старую застиранную гимнастерку. - Доброе утро. Спасибо. Утро было не раннее. Сквозь открытое окошко тек душистый прогретый воздух. Сапоги лесника были мокрыми - ходил куда-то по траве. Топилась печь, в ней что-то булькало, кипело. Я спустил ноги с лавки. - Жалко уезжать, - сказал я. - Это почему же? - спросил лесник спокойно. - Хорошо тут у вас, так и остался бы. - Нельзя, - возразил лесник и улыбнулся одними губами. - Ты у меня Машу сманишь. - Она же вас, Сергей Иванович, любит. - Да?.. Ты как, ночью не просыпался? - Просыпался. Слышал ваш разговор. - Нехорошо. Мог бы и показать. Я не ответил. - Так я и думал. Может, и лучше: не надо повторять. Путей к отступлению, как говорится, нету. И он вдруг подмигнул мне, словно мы с ним задумали какую-то каверзу. - Одевайся скорей, мойся, - сказал он. - Маша вот-вот вернется. На огороде она, огурчики собирает тебе в дорогу. Ей-то лучше, чтобы ты уехал поскорее. И - забыть обо всем. - Огурчики обыкновенные? - спросил я. - Самые обыкновенные. Если хочешь, в озере искупнись. Вода парная. Я мылся в сенях, когда вошла Маша, неся в переднике огурцы. - Утро доброе, - поздоровалась она. - Коровы у нас нет. Сергей Иванович молоко из Лесновки возит. Как довезет на мотоцикле, так и сметана. - Вы, наверное, росой умываетесь, - сказал я. Маша потупилась, словно я позволил себе вольность. Но Сергей Иванович сказал: - Воздух здесь хороший, здоровый. И питание натуральное. Вы бы поглядели, какой она к нам явилась - кожа да кости. Мы оба любовались ею. - Лучше за стол садитесь, чем глазеть, - предложила Маша. Наше внимание было ей неприятно. - А вы, Николай, причешитесь. Причесаться-то забыли. Когда я вновь вернулся в комнату, Маша спросила Сергея Ивановича: - Пойдете? - Позавтракаем и пойдем. - Я вам с собой соберу. - Добро. Ты не волнуйся, мы быстро обернемся. За завтраком лесник стал серьезнее, надолго задумался. Маша тоже молчала. Потом лесник вздохнул, поглядел на меня, держа в руке чашку, сказал: - Все думаю, с чего начать. - Не все ли равно, с чего? - Ты, Николай, подумай. Может, откажешься? А то пожалеешь. - Вы меня как будто на медведя зовете. - Говорю: хуже будет. Такое увидишь, чего никто на свете не видал. - Я готов. - Ох и молодой ты еще! Ну ладно, кончай, по дороге доскажу. - Он снял с крюка ружье, заложил за голенище сапога широкий нож. Маша хлопотала, собирая нас в дорогу. Мне собирать было нечего. - Я Николаю резиновые сапоги дам, - предложила Маша. - Не мельтеши, - сказал Сергей Иванович добродушно. - Там сейчас сухо. Ботинки у тебя крепкие? - Нормальные ботинки. Вчера не промок. Маша передала леснику небольшой рюкзак. - А это анальгин. У Агаш опять зубы болят. Забыли небось? - Забыл, - признался лесник, укладывая в карман хрустящую целлофановую полоску с таблетками. - Может, Николаю остаться все-таки? Я вдруг понял, что говорила она обо мне не как о чужом. - Далеко не поведу. До деревни и обратно. - Я вам там пряников положила. Городских. - Ну, счастливо оставаться. - Что-то у меня сегодня сердце не на месте. - Без слез, - сказал лесник, присаживаясь перед дорогой. - Только без слез. Ужасно твоих слез не выношу. Откуда они только в тебе берутся? Маша постаралась улыбнуться, рот скривился по-детски, и она слизнула скатившуюся по щеке слезу. - Ну вот. - Лесник встал. - Всегда так. Пошли, Коля. Маша вышла за нами к воротам. И, когда я встретился с ней взглядом, мне тоже досталась частица сердечного расставания. У первых деревьев лесник остановился и поднял руку. Маша не шелохнулась. Мы углубились в лес, и дом пропал из виду. Несколько минут мы прошли в молчании, потом я спросил: - Далеко идти? - Километра два... Жалею я ее. Люблю и жалею. Ей в город надо, учиться. - А сколько Маше лет? - День в день не скажу. Но примерно получается, что двадцать три. - Но вы еще не старый. - Куда уж. Пятьдесят шестой в апреле пошел. Хочу в Ярославль ее отправить. У меня там сестра двоюродная. Мы свернули на малохоженую тропинку. Лесник шел впереди, раздвигая ветки орешника. Солнце еще не высушило вчерашний дождь, и с листвы слетали холодные капли. Он сказал: - Такое дело, что трудно начать. Если бы мы в городе заговорили, ты бы не поверил. Мы перешли светлую, жужжащую пчелами душистую лужайку. Дальше лес пошел темный, еловый. - Меня давно это мучает. Я, как увидел, что ты под дождем обратно идешь, потому что Машу пожалел, я и решил, что расскажу. - Давайте я рюкзак понесу. А то иду пустой, а у вас и ружье, и груз. - Ничего. Своя ноша не тянет. Лес поредел. Стали попадаться упавшие деревья. Мы вышли на прогалину. Кто-то повалил на ней лес, но вывозить не стал. - Не удивляет? - спросил лесник. - Это ураган был? Но лес-то вокруг стоит! - Ураганом так не повалит. В центре лесосеки обнаружился небольшой бугор, заплетенный полу сгнившими корнями. Пробираться к нему пришлось, перепрыгивая с кочки на кочку через черные непрозрачные лужи. Низина, на которой лес был повален, заболотилась. Кочки поросли длинным теплым мхом, и нога проваливалась в него по колено. Я старался ступать в след леснику, но раз промахнулся, и в ботинок хлынула ледяная вода. - Ну вот, - сказал лесник укоризненно. - Надо было нам с тобой Машу послушаться, сапоги надеть. Мы выбрались на бугор. Земля на нем была голой, покрытой сероватым налетом - то ли пылью, то ли лишайником, скрывающим крупные сучья и корни. Лесник разбросал груду валежника, и за ней под навесом переплетенных ветвей обнаружился черный лаз. - Это я шалаш такой поставил, - пояснил Сергей Иванович. - Лапник натаскал. Высохло - не отличишь. Теперь отдыхай. - Я не устал. - А я не говорю, что устал. Потом устанем. Он зарядил ружье, подобрал лямки рюкзака, чтобы не мешал. - Там зверь есть, - сказал он. - Некул. Слыхал о таком? Лесник нырнул в черный лаз, зашуршал ветками, сверху посыпались рыжие иглы. - Ты здесь, Николай? - услышал я его голос. - Иди за мной. Темноты не бойся. А как схватит тебя, тоже не робей. Зажмурься. Слышишь? Я пригнулся и пошел за ним, выставив вперед руку, чтобы ветки не попали в глаза. Впереди была кромешная тьма. - Сергей Иванович! - окликнул я. Его не было. Тьма впереди была безмолвной и бездонной. Она не принадлежала к этому лесу, она была первобытна, бесконечна, и я не смог бы сравнить ее, например, с входом в глубокую шахту, хотя бы потому, что шахта или трещина в горе обещают конечность падения - брось камень и когда-нибудь услышишь стук или плеск воды. А здесь я, даже ничего не видя, знал, что темнота беспредельна. И я не мог решиться сделать шаг. Я понимал, что лесник уже _там_. Что он ждет меня. Может быть, посмеивается над моим страхом. Где был лесник?.. Я в тот момент об этом не думал, но в то же время понимал, что это не просто пещера, что лесник не прятался в темноте, а был там, за черной завесой... Бред какой-то! Вот сейчас, вот-вот он вернется, спросит с насмешкой: "Ну чего же ты, Николай?" И я сделал шаг вперед. И в то же мгновение земля исчезла из-под ног, я оторвался от нее и перестал существовать, потому что темнота не только сомкнулась вокруг меня, но и превратила меня в часть себя, растворила и понесла со стремительностью, которую можно ощутить, но невозможно объяснить или просчитать. В таких случаях старые добротные романисты писали нечто вроде: "Мое перо отказывается запечатлеть..." Все это продолжалось мгновение, хотя отлично могло продолжаться год, а если бы кто-нибудь сказал мне, что меня несло сквозь темноту три с чем-то часа, я тоже поверил бы. Но очнулся я в том же шалаше - с той лишь разницей, что впереди был свет и на его фоне я увидел силуэт Сергея Ивановича - он пригнулся, стараясь разглядеть меня. - Прибыл? - спросил он. - А я уж собирался идти за тобой. Он протянул мне руку. Я выбрался наружу. Густой кустарник подходил почти к самому шалашу. Сергей Иванович отошел на несколько шагов, поставил ружье между ног, достал папиросы, протянул мне, закурил, сплющив мундштук крест-накрест. - Обернись, - сказал он. Я не сразу понял, в чем дело. Мы подходили к шалашу по заболоченной лесосеке. А здесь за шалашом начинались густые, колючие, скрюченные, почти без листьев кусты. И ни одного поваленного дерева, ни кочки, ни мха, ни воды - никакого болота. - Не понимаешь? Я в первый раз тоже не понял, - кивнул лесник. - Шалаш я потом соорудил. А тогда, в первый раз, прямо в дыру шагнул... И провалился. За спиной лесника стояла сосна. Не сосна - старое, раздвоенное, подобно лире, дерево со стволом сосны, но вместо игл на ветках мелкие узкие листья. На коре была глубокая зарубка, затекшая желтой смолой. - Это чтобы дорогу обратно найти, - пояснил Сергей Иванович. - Такого второго дерева поблизости нету. Вход в шалаш видишь? Под сучьями и пожухлой листвой чернело пятно входа. Сергей Иванович подобрал разбросанные у шалаша ветки, свалил беспорядочной грудой, маскируя вход. Потом взял ружье на руку, дулом к земле. - Я в войну снайпером был, - сообщил он неожиданно. Было не жарко, но ветер казался сухим, и листва на кустах и редких деревьях была покрыта пылью. В ботинке у меня еще хлюпало. - Путь один, - сказал лесник. - Через шалаш. Можешь проверить. - Как? - На меня навалилась необъяснимая тупость. - Обойди, - подсказал лесник. Я обошел шалаш. Он был спрятан в гуще чего-то вроде орешника, приходилось нагибаться или отводить рукой ветви. Жужжал жук, сквозь листву проглядывало блеклое высушенное небо. Я обернулся. Лесник шел за мной, держа ружье на сгибе руки. С задней стороны шалаш тоже был завален сучьями. В щелку между ними я увидел все то же небо. - Убедился? - спросил Сергей Иванович. - Нет здесь никакого болота. И не было. И ни одной сосны в округе. - Убедился, - кивнул я. - Ты здесь со мной, как на экскурсии по выставке. А каково мне было в позапрошлом году? Один я был. Струсил. Побежал обратно, а дыру потерял. Наверное, с полчаса по кустам бродил. А ведь я свой лес как пять пальцев знаю. Вижу, что не тот лес... Мы снова вышли на открытое место у шалаша. Леснику хотелось, чтобы я понял, каково ему было тогда. - Я, наверное, тысячу раз тем болотом проходил. Там лисья нора была. - Он показал папиросой в сторону шалаша. - На краю болота. Я всю ихнюю лисью семью в лицо узнавал. А вот на бугор не ходил. Какое-то неприятное место, даже не объясню, почему. И сейчас уже не помню, зачем я в этот бурелом полез. Вижу, чернеется. Как берлога. Но пусто, знаю, что пусто. Никого там нет. Верю своему опыту. И не знаю, давно ли та берлога образовалась. Даже думаю, что не очень давно, иначе бы заметил. - Слушайте, Сергей Иванович, - перебил я его. - А лес когда был повален? - Лес? Не знаю, давно. До меня еще. - А может, здесь падал метеорит? Никто в соседних деревнях не говорил? - Специально я не спрашивал. Если бы такое событие, люди бы запомнили. Да ты погоди объяснение искать. Сначала я покажу, что и как. Хоть ты и ученый, но все равно не спеши. Дослушай. Значит, сунулся я в дыру, меня подхватило, не пойму, то ли медведь, то ли это смерть в таком виде меня заграбастала... Но жив. Вылезаю - дождь идет. А по ту сторону дождя-то не было... Я, знаешь, что решил? Я решил, что спятил. Голова до сих пор побаливает. Я решил - вот тебе и последствие... Порыв сухого ветра пронесся по кустам, они словно забормотали, зашептались сухими листьями. Сергей Иванович бросил папиросу, загасил ее каблуком. Я заметил, что неподалеку есть еще несколько окурков, старых, серых. - Пойдем, - позвал Сергей Иванович. - По дороге поговорим. Дела у меня здесь. Люди ждут. Мы прошли краем широкого поля, заросшего высокой незнакомой травой, по которой волнами гулял ветер, и там, где он пригибал траву, она поворачивалась светлой стороной, и эти светлые волны передвигались к кустам, и казалось, что мы идем по берегу настоящего моря. - Под ноги посматривай, - сказал Сергей Иванович. - Здесь гадов много. Трава, степь пахли сладко и тяжело, иначе, чем дома. Где же мы? - Я долго голову ломал, - продолжал Сергей Иванович. - Куда меня угораздило провалиться? В Австралию, что ли? Последние слова прозвучали вопросом. Сомнение родилось не от невежества, а от избыточного опыта. - Так и представил себе дырку сквозь весь шарик. Потом передумал. - Почему? - Да никакая это не Земля. Для этого даже моих мозгов хватало. Он обернулся, чтобы посмотреть, как я отнесусь к этим словам. - Да? Как на экзамене, когда нужно потянуть время, чтобы заполучить лишнюю минуту и вспомнить злосчастную формулу... Он не стал ждать ответа: - Конечно, удивление было, опаска, но чтобы я был потрясен, не скажу. Почему бы? И в тот же момент ружье взлетело в его руке и дернулось. Я вздрогнул. Выстрел был короток и негромок - кусты сглотнули эхо. А в кустах затрещали ветки и упало что-то тяжелое. - Спа-койно, - сказал лесник. Он достал патрон, перезарядил ружье и только потом, приказав мне жестом оставаться на месте, вытащил из-за голенища нож и шагнул в кусты. Теперь он был другой, вернее - уже третий человек. Первого - неуклюжего, староватого, неловкого - я увидел на рынке, в городе. Второй - маленький, добрый, домовитый - остался в доме, с Машей. А третий оказался сухим, ловким, быстрым и сильным. Этот, третий, стрелял. - Коля, - позвал лесник из кустов. - Иди-ка сюда. Смотри, кого я свалил. Подмяв длинные стебли, словно на травяной подушке, лежал большой серый зверь. У него были неправдоподобно длинные ноги, тонкие для массивного мохнатого торса, и вытянутая вперед, как у борзой, но куда более массивная, почти крокодилья, морда с оскаленными желтыми клыками. - Уже прыгнул, - сказал лесник, упираясь в бок зверю носком сапога. - Повезло нам, что с первого выстрела взяли. Они живучие. - Вроде волка? - Говорят, они домашние раньше были, как собаки. Одичали потом, когда пастухов разорили. А теперь некул хуже волка. Человека знают, не любят. На человека охотятся. Лесник ломал ветки, забрасывал ими некуда. - Скажу своим. Потом заберут. До ночи никто не тронет. Где-то логово близко. На меня один уже бросался, покрупнее этого. Я промахнулся. - Они по одному ходят? - Не бойся. Они только зимой в стаи собираются... Солнце высоко. Поспешим. Мы шли дальше по кромке кустов. - Вы кому-нибудь про все это рассказывали? - Нет. Мы вышли на тропу. Кустарник остался позади, тропинка тянулась среди редких лиственных деревьев, обогнула неглубокую обширную впадину, заросшую бурьяном. Из листьев выглядывали обгорелые балки. - Тут раньше жили, - рассказывал Сергей Иванович. - Теперь не живут. Так вот, я ведь человек, можно сказать, обыкновенный. Образования не пришлось получить. Но повидал всякое. Всю войну прошел, награды имею, за рубежом несколько стран повидал. И по-худому жизнь поворачивалась. И по-хорошему. Так что не спеши меня судить. Тебе, может, сейчас кажется: проще простого - увидел в лесу дыру - другой мир, беги, сообщай куда следует, умные люди разберутся. А оказывается, все куда сложнее... Мы спустились в лощину, по дну которой протекал узкий ручей. Через него было переброшено два бревна. - Дождей что-то давно не было, - продолжал лесник. Так говорят о засухе у себя дома, в деревне. - Я хотел понять, что к чему. Ведь не в городе живу, там до милиционера добежал - взгляните, гражданин начальник. Вот поеду я в город за тридцать километров, пойду по учреждениям пороги обивать. Не поверят. А насмешек боюсь. Когда осложнения пошли, вообще отложил. Увидишь, почему. Поймешь. Но неуверенность осталась. И мучает. А теперь я на тебя кой-что переложу, ты и решай. Сначала погляди, пойми все, потом решай. Я подозреваю, что не Земля это. Понятно? Чего глядишь, как черт на Богородицу? - Почему вы так думаете? - Звезды не такие и сутки короче. На час, да короче. И другие данные есть. Ко мне тогда еще приезжали. Друзья-охотнички. Не столько наохотятся, сколько водки переведут. Один преподаватель там был, из области, я с ним теоретически побеседовал. Я его и так и эдак допрашивал, только чтобы не выдать про дыру. Я ему: "А если бы так, а если бы не так?" А он в ответ: "В твоем алкогольном бреду, Сергей, ты видел параллельный мир. Есть такая теория". Ты, Николай, о параллельных мирах слыхал? Как наука на них смотрит? - Слыхал. Никак не смотрит. - Будто это такая же Земля, только на ней все чуть иначе. И таких земель может быть сто... Отойди-ка, милый друг, в сторонку. В кусты. А то испугаешь. В том месте тропа сливалась с пыльной проселочной дорогой. Я услышал скрип колес. Сергей Иванович вышел на дорогу и свистнул. В ответ кто-то сказал: "Эй". Скрип колес оборвался. Мне ничего не было видно из кустов. Мне показалось даже, что лесник нарочно оставил меня в таком месте, откуда мне ничего не видно. Как бы еще какой-нибудь некул не догадался, что я здесь, в кустах, безоружный. Лесник и добежать не успеет. Кора дерева была черной, шершавой - я потрогал. Черный жучок с длинными щегольски закрученными усами остановился и стал ощупывать усами мой палец, заградивший дорогу. Параллельный мир... Почему-то меня занимала не столько сущность этого мира, говорить о котором можно будет лишь потом, когда я его увижу. Я думал о дыре. О двери на болоте. То есть о том феномене, о котором я уже знаю. В чем сущность этого переходника? Короток ли он, как сам шалаш, или бесконечно длинен? От чего это ощущение падения, невероятной скорости? Мгновенный момент перехода или туннель, протянувшийся в пространстве? От природы этой двери зависит и принцип мира, в который мы попали. Если допустить, что это мир параллельный, то о его расположении в пространстве даже не стоит пока гадать. Если же это мир, существующий в нашей, допустим, Галактике, то искривление пространства... Тьфу, никогда не подумал бы, что придется ломать голову над столь невероятным феноменом. Но ведь невероятно все, с чем мы не сталкивались раньше. Я привык к тому, что Земля круглая, а легко ли было поверить в это первым путешественникам, которые не знали о законах Ньютона? Сегодня мы можем снисходительно улыбаться, вспоминая ретроградов, которые уверяли, что антиподы обязательно упадут куда-то, как же иначе им удержаться вниз головой? А так ли он наивен - тот ретроград? Что такое гравитация, что за невидимые цепи держат материальный мир? Хорошо, с цепями мы смирились, а не пройдут ли недолгие годы и не смиримся ли мы также с тем, что можно шагнуть в иной мир, и уже меня, последнего могиканина из ретроградов, будут корить за то, что я пытаюсь выяснить: а где в самом деле находится та земля, в которую мы вступаем сквозь черную дыру? - Николай, - окликнул с дороги лесник. - Поди сюда. - Иду. В туче пыли, уже почти осевшей, но еще скрывавшей колеса, возвышалась арба, запряженная парой маленьких заморенных - торчали ребра - носорогов с потертыми ярмом холками. Туловища у носорогов были необычно поджарые, а ноги были довольно тонкие и очень мохнатые, серая, вроде собачьей, шерсть облезала клочьями. Над носорогами кружились слепни. У арбы стоял мужчина в серой домотканой одежде, мешком спускавшейся до колен. Он был бос. При виде меня он поднял свободную от поводьев руку и приложил к груди. Редкая клочковатая бородка казалась нарисованной неаккуратным ребенком. Зеленые глаза смотрели настороженно. - Приятель мой, - сообщил лесник. - Зуем звать. Я ему сказал, что ты - мой младший брат. Не обидишься? Зуй переступил босыми ногами по теплой мягкой пыли. Сказал что-то. Нет, это не испанский язык. Я все еще, с тающей надеждой, цеплялся за мысль о том, что мы на Земле. - Говорит, что спешить надо. Садись в телегу. Рюкзак лесника валялся в арбе на грязной соломе. Я сел, подобрав ноги. Зуй протянул руку, пощупал материю на моем пиджаке. - Труук, - сказал он. - Да, - согласился я. - Материал хороший. Лесник ухмыльнулся, усаживаясь рядом. - Сообразил? - А чего соображать? Когда человек выражает одобрение, это понятно на любом языке. - Это точно. На будущее учти, что труук - это такая одежда, ее носят сукры. Так что Зую твой пиджак не понравился. Об этом он и сказал. Ясно? Одобрение на любом языке... - Ясно. - А то мы все по себе судим. Так и ошибиться недолго. - Вы их язык хорошо знаете? - Откуда мне? Тут способности надо иметь. Но разбираюсь. Понимаю. Дорога была отвратительная. За телегой поднималось облако пыли, а раз арба двигалась медленно, то налетавший сзади ветер гнал пыль на нас, и тогда лесник и Зуй скрывались в желтом тумане. Мы ехали мимо скудного, кое-как засеянного поля. На горизонте поднимался столб черного дыма. - Что это? - спросил я, но Зуй с лесником были заняты разговором и не услышали. Было в этом что-то от четкого, кошмарного сна с преувеличенной точностью деталей - ты понимаешь, что такого быть не может, но стряхнуть наваждение нет сил, и даже возникает любопытство, чем же закончится этот сказочный сюжет. Внизу, поднимаясь из пыли, словно горбы китов, покачивались серые спины носорогов... А может, это все-таки Земля? Нет, никто на нашей планете не запрягает таких тварей в арбу. Лесник говорил, что здесь иные звезды. Но если это звезды южного полушария? Тогда при чем носороги - это же не Африка. - Зуй говорит, вчера приходили сукры, искали меня, - сказал лесник, разминая папиросу. - Сукры? - Здешние стражники. - Кого и от кого они стерегут? - Потом расскажу. Ты учти, Николай, - для них я за лесом живу. Будто там другая страна, но вход в нее запрещенный. Про дверь они, конечно, не знают. Не хотел бы я, чтоб кто из сукров к нам забрался. Помнишь, как Маша на рынке испугалась? Подумала сперва, что ты - отсюда. За ней. - Я не совсем с вами согласен. Если бы вы все-таки настояли на своем, сообщили, можно было бы организовать охрану дыры... - Погоди. - Лесник закурил. Зуй опасливо поглядел на дым, идущий изо рта. Но ничего не сказал. - Не могут привыкнуть. Я здесь стараюсь не курить, чтобы суеверия не развивать. И так уж черт-те знает чего придумывают. Так вот, ты говоришь: добился бы, поставил охрану. Ну ладно, а что дальше? Мне-то будет от ворот поворот. Простите, Сергей Иванович, с вашей необразованностью и алкогольным прошлым позвольте вам отправиться на заслуженный покой и не суйтесь в наши дела. - Ну зачем же так? - А затем. Я бы на месте ученых так же бы рассудил. Этот Сергей Иванович только всю картину портит. Бегает, пугает... А ведь ученые тоже не все понимают. Как ни учись, умнее не станешь. - Как же так? - Я постарался улыбнуться. - А так. Образованнее станешь, а умней - никогда. - Не считаете же вы себя умнее... - Не знаю. Но мои-то без меня куда? Маша, Зуй, другие? Они же надеются. Если в соседний дом вор залез, с ружьем, что будет умнее - бежать спасать или подумать: "А вдруг он меня из ружья пристрелит?" - Вряд ли это аргумент. Соседний дом живет по тем же законам и обычаям, что и вы. А представьте, что в другой стране этот вор... - Ну придумай! Придумай такую страну, чтобы от вора была польза!.. - Придумать можно, - не сдавался я. - Допустим, в соседнем доме живут люди, больные чумой, а не хотят уезжать в карантин. Вот и приходится их с оружием в руках вывозить, чтобы остальных спасти. Понимаете, я привел первый попавшийся довод... - Ну что ж, я глупый, что ли? - А представьте, что вы в ту деревню приехали вчера, не знаете ни про болезнь, ни про врачей и видите только внешнюю сторону событий. - Знаю! Знаю же! - озлился лесник. - Чума?.. Скажешь тоже. Сам погляди сначала, а потом оправдывай. Так и Гитлера оправдать можно. Видишь ли, его нации места было мало, а у других свободная земля - вот и надо отобрать, да еще и людей извести... Ладно, не будем спорить. - Лесник выбросил в пыль папиросу. - Не будем спорить. Я тебя для того и позвал, чтобы ты поглядел, чума здесь или простой грабеж. А если со мной что случится, то дыру сам отыщешь. И смотри, чтоб тебя сукры не выследили. Арба подпрыгивала на неровностях дороги, пыль скрипела на зубах, в кустарнике у дороги шевелилось что-то большое и темное, кусты трещали и раскачивались, но ни лесник, ни Зуй не обращали на это внимания. - Что там? - спросил я. - Не знаю, - признался лесник. - Иногда бывает такое шевеление. Я как-то хотел поглядеть, но они не пустили. Нельзя близко подходить. А если не подходить, то неопасно. - Неужели вам не захотелось выяснить? - Если все выяснять, жизни не хватит. Тебе в соседнем городе не все ясно, а здесь... - Кстати, вам не приходило в голову измерить длину хода в шалаше? - А я думаю, что длины никакой нет. Как занавеска. - А вам не казалось, что вы падаете? - Казалось. - И что это падение продолжается долго? - А вот это - чистый обман. К примеру, я тебя ждал. Ты от меня не больше чем на минуту отстал. Если бы больше, я бы тебя искать пошел. Так что это падение - одна видимость. Но я тебе другое скажу - хочешь верь, хочешь нет: если с другой стороны к дыре подойти, то ее вовсе нету. - Как так? - Ты с другой стороны сквозь это место можешь пройти и ничего не заметишь. Вот как. У дороги стояло одинокое дерево. Под толстым горизонтальным суком, на котором были развешаны белые, голубые тряпочки и веревки, сидел почти голый старик. Свалявшиеся волосы доставали до земли, страшно худые ноги были подобраны к животу. Старик раскачивался и подвывал. - Кто это? - спросил я. - Таких здесь много. Отпустили его сукры, а деваться некуда, деревни нет, все померли. А может, бегал, скрывался. Всю жизнь бегал. Дерево это у них святое, трогать старика нельзя. Если только некул разорвет. Только некулы редко к дороге выходят. А старику кто лепешку кинет, кто воды поставит. Тем и живет. И будто бы духи здешние его охраняют. Чепуха это все, от дикости. Зуй кинул что-то старику, морщинистые руки дернулись, как паучьи лапы, подхватили подачку. - А откуда Зуй знал, что мы придем? - Я на той неделе здесь был. Без предупреждения лучше в деревню не соваться. Сукра можно встретить. Меня они не любят. - И многие знают о вас? - Как же не знать? Я фигура заметная. Мы догнали стадо. Четыре однорогие - ну, что ли, коровенки - плелись по пыли, окруженные кучкой тамошних, наверное, овец. Голый мальчишка бегал, стегал этих коровенок и овец по бокам, чтобы не мешали нам проехать. Вдруг мальчишка замер, увидев меня. - Курдин сын, - пояснил лесник. Вытащил из верхнего кармана гимнастерки кусок сахара и кинул его мальчишке. Кусок сахара сразу перекочевал за щеку пастуха. - Учиться бы ему, - вздохнул лесник. - Все думал - может, его к нам взять, в школу, детей у нас нет. А? - Вы бы, наверное, не только его взяли, - сказал я. - И не говори. Может, возьму еще... Дорогу пересекал забор из жердей. Зуй спрыгнул с арбы, передав вожжи леснику, и оттащил несколько жердей в сторону, чтобы освободить проезд. Ставить их на место не стал, за нами шло стадо. Арба перевалила пригорок, и впереди появилась деревня. Хижины стояли вкруг, обнесенные тыном, окруженные широким, но, видно, мелким заросшим ряской рвом. Через ров вел бревенчатый мостик. Ворота в тыне, когда-то прочные, мощные, были полуоткрыты, накренились, уперлись в землю углами, и закрыть их было бы нельзя. - Эй! - крикнул Зуй, придерживая носорогов у мостика. Никто не откликнулся. Деревня словно вымерла. Носороги замешкались перед мостиком. Зуй хлестнул их кнутом. Носороги дернули арбу, она вкатилась на мост, бревна зашатались, словно собирались раскатиться. Мы выехали на пыльную утоптанную площадь, на которую со всех сторон глядели, распахнув черные рты дверей, голодные, неухоженные хижины, словно птенцы в гнезде, отчаявшиеся дождаться кормилицу. С тына и соломенных, конусами, крыш взлетели вороны или что-то вроде них. Взлетели и принялись кружить над нами и сухим корявым деревом, возле которого мы остановились. Я знал эту деревню. Она пригрезилась мне на пляже, только я видел ее тогда сверху. И дерево видел. И человека, повешенного на толстом длинном суку. Порыв горячего, сухого ветра качнул тело, и оно легко, словно маятник, полетело в нашу сторону. У меня схватило сердце. Лесник, соскакивая с арбы, подставил руку, и я понял, что это не человек - кукла в человеческий рост, чучело с грубо намалеванным на белой тряпке лицом - два пятна глаз, полоска рта и вертикально к ней - полоса носа. Так рисуют дети. - Ну и ну, - сказал я, последовав за Сергеем. Куклу трудно было принять за человека. Виноват был мой сон - в нем я был уверен, что вижу человека. Поэтому теперь, наяву, смотрел на чучело, а видел человека. - Это я, - пояснил лесник. - Это меня повесили. Так сказать, заочно, на устрашение врагам. - Кто повесил? - Стражники. Давно повесили, весной еще. Зуй привязал вожжи к стволу, под ногами куклы. Лесник снял с арбы рюкзак. - Очень мною недовольны, - продолжал лесник не без гордости. - Но поймать не могут. Вот и пришлось куклу сооружать. Наглядная агитация. - А почему здесь пусто? - спросил я. - А кому здесь быть? Какие бабы остались и старики - в поле. Мужики - кто скрывается, кто в горе. Сам понимаешь... Ничего я не понимал. Лесник закинул ружье за плечи и пошел к одному из домов. Я последовал за ним в раскрытую дверь и окунулся в тяжелый, затхлый воздух. Там было темно, лишь через дыру в крыше падал свет, и глаза не сразу привыкли к полумраку. Лесник опустил рюкзак на землю. - День добрый, - поздоровался он. Ответа не было. Кто-то тяжело дышал в углу. Под стрехой завозилась какая-то птица, и оттуда ко мне спланировало знакомое розовое перышко. - Как дела? - спросил в темноту лесник. - Добри ден, Серге, - произнес глубокий, знакомый мне, чистый голос. - Как ехал? Глаза начали привыкать. Лесник поставил ружье в угол, прошел в дальний конец хижины и наклонился над кучей тряпья. - Хорошо доехал, - сказал он. - Я с братом приехал. Как живешь, Агаш-пато? - Живу, - ответил тот же голос. - Где брат? - Иди сюда, Николай, - позвал лесник. - С теткой познакомься. В куче тряпья, прикрытая до пояса, лежала старуха в темной рубахе. Седые волосы гладко зачесаны, лицо гладкое, почти без морщин. Тетя Агаш была как две капли воды похожа на мою тетю Алену. Только без очков. Она должна была сейчас улыбнуться и спросить с неистребимой иронией школьной учительницы, знающей, что я не выучил урок: "Все-таки надеешься решить эту задачку?" - Подойди ближе, - позвала старуха. Она протянула ко мне тонкую сухую руку. Мизинец и безымянный палец были отрублены. Она смотрела на меня в упор. Пальцы дотронулись до моего лица. Они были прохладными. - Она не видит, - объяснил лесник. - Твое лицо мне знакомо, - сказала тетя Агаш. - У меня был племянник с твоим лицом. Он взял меч. Его убили. Он был умный. - Я зажгу свечу, - предложил лесник. - Здесь темно у тебя. - Ты знаешь, где свечи. Как живет моя Луш? Я обернулся к леснику. Лесник зажигал свечу. - Луш передает тебе привет и подарки, - вспомнил он. - Спасибо. Мне ничего не надо. Зуй меня кормит. И Курдин сын помнит закон. Вошел Зуй. Он с грохотом ссыпал у глиняного очага посреди хижины охапку дров. - Будете пить, - продолжала тетя Агаш. - Устали. У меня нет ног, - добавила она, повернув ко мне лицо. - Зуй сделает. - Агаш по-русски почти как мы с тобой говорит, - сказал лесник. - Один раз слово услышит и уже помнит. Ты ихнего настоя много не пей. Полчашки - и хватит с непривычки. Но бодрость дает. - Значит, все, что я видел, это отсюда? - Отсюда. Что обыкновенное, я Маше не запрещаю. Она все хочет для своих чего-нибудь послать. И для меня. С деньгами у нас не богато. Вот и приходится. Но яйцами я не велел торговать. Строго запретил. Из них купу делают - такое лекарство. Но ты же Машу знаешь, своенравная. - Что сделала Луш? - спросила тетя Агаш. - Своенравная она. - Она хорошая. - А кто спорит? В очаге трещали сучья, и на лицо тети Агаш падали отсветы пламени. Агаш протянула руку за нары, на которых сидела, и достала оттуда две эмалированные кружки. Кружки были наши, обыкновенные. Сергей Иванович сказал: - Мы сюда много принести не можем. Опасаемся. - Да, - согласилась тетя Агаш. - Нам опасно богатство. Чашки чистые. Курдин сын мыл в воде. Серге боится синей лихорадки. Много людей умерло от синей лихорадки. - Не за себя боюсь, - сказал лесник. - К нам туда боюсь инфекцию занести. - Сейчас нет лихорадки, - возразила Агаш. - В нашем роду никто не умер. Серге принес круглые камни. Я не понял, обернулся к леснику. - Таблетки принес, - пояснил Сергей. - Отправился, понимаешь, в аптеку. Знания у меня в масштабе журнала "Здоровье" - я выписываю. Аспирин взял, тетрациклину немножко, этазол. С антибиотиками осторожность проявлял, чтобы побочных эффектов не было. Каждую таблетку пополам ломал. Ничего, обошлось. - Ну, знаете, - взвился я.