крики на вышке - Лидочке даже показалось, что вышка зашаталась от такого гомона. Она обернулась - конечно же, фигуры в шинели не было видно, да и самого погреба не разглядишь, лишь тусклый свет лампочки, горевшей в оранжерее, напоминал о встрече. Еще дальше светились окна усадьбы.. - Не бойтесь, - сказал Матя, - вышку сооружали еще до революции, она сто лет простоит. - Простоит, если на нее не будут лазить кому не лень, - возразил Максим Исаевич. Лидочка стала подниматься первой. Ступеньки были деревянные, высокие - словно она поднималась по стремянке, придерживаясь за тонкий брус. Один пролет, поворот, второй пролет, третий... поднялся ветер - видно, ниже его гасили деревья, а тут он мог разгуляться. Лидочка хотела остановиться, но снизу ее подгонял Матя. - Главное - не останавливаться, а то голова закружится. Сверху склонился молодой человек, похожий на Павла Первого. - Вы пришли! - сообщил он Лиде. - Я очень рад. Я совсем замерз, думал, что вы не придете. - Соперник! - услышал эти слова Матя. - Дуэль вам обеспечена. - Здравствуйте, - сказал тот жалким голосом, и Матя узнал его. - Кого я вижу! Аспирант Ванюша! Как говорит мой друг Френкель - лучшее дитя рабфака! - Матвей Ипполитович, я даже не ожидал, - сказал рабфаковец, и Лидочке стало грустно от его тона, потому что она поняла - дуэли из-за нее не будет. Ванюша готов уступить любую девицу своему кумиру - а в том, что Матя его кумир, сомнений не могло быть: глаза аспиранта горели ясным пламенем поклонника. - Неужели вы не заметили меня за ужином? - Не заметил, - сознался Ванюша, одаренный редкостным прямодушием, - я смотрел на Лидию Кирилловну. Так смотрел, что вас не заметил. - Он уже знает ее отчество! - воскликнул Матя. - Такая резвость несвойственна физикам. Неужели выагент ГПУ? - Ах, что вы! - испугался Ванюша. Лидочка обернулась туда, куда смотрели собравшиеся на верхней площадке вышки, - Москва казалась тусклой полоской сияния, придавленного облачным небом. - Отсюда надо смотреть днем и в хорошую погоду. Если захочешь, мы потом еще поднимемся, - сказала Марта. - А вы видели Ферми? - допрашивал Матю восторженный Ванюша. - Каждый день и даже ближе, чем вас, - ворковал польщенный Матя. - И он разговаривал с вами? - Даже я с ним разговаривал, - ответил Матя и сам себе засмеялся, потому что Ванюша не умел смеяться. - А Гейзенберг? - спросил аспирант. - Гейзенберг к вам приезжал? Я читал в "Известиях", что в Риме была конференция. - И Нильс Бор приезжал, - сказал Матя. - Ждали и Резерфорда. Но Резерфорд не смог отлучиться. - Почему? - Он должен заботиться о Капице. - Да? - Аспирант чувствовал, что его дурачат, но не смел даже себе признаться в том, что настоящий ученый может так низко пасть. Лидочке его было жалко, но, честно говоря, она слушала разговор Мати с неофитом вполуха, потому что смотрела не на отдаленную, туманную и нереально далекую отсюда Москву, а на уютно желтые окна дома, так откровенно манящие вернуться. - Лидочка, - сказал Матя, - разрешите представить вам юного поклонника - он просит об официальном представлении - делаю это одновременно с ужасом и восхищением. С ужасом, потому что боюсь потерять вас, с восхищением, потому что талант будущего академика Ивана Окрошко вызывает во мне искреннюю зависть. У будущего академика Окрошко ладонь была горячей и влажной. Марта и Максим Исаевич пошли вниз. Лидочка сказала Марте, что сейчас ее догонит - Матя шепнул ей, что проводит, но не в коллективе. Окрошко маячил у локтя с другой стороны. На вышку поднялись Алмазов с Альбиной. - Ах, как холодно, - сказала Альбина, останавливаясь у перил рядом с Лидой. Ванюша Окрошко был вынужден сделать шаг назад, освобождая место Альбине. - Я даже не представляла, какая здесь стужа. На ней была шляпка, из-под которой рассчитанно выбивались светлые кудряшки. Руки она держала в беличьей муфте. - Хорошо, что дождь кончился, - сказал Матя. Алмазов стоял сзади, рядом с Ванюшей, и чиркал бензиновой зажигалкой, стараясь закурить на ветру. - А вы так легко одеты, - сказала Альбина Лиде. - Мне не холодно. - Я всем телом чувствую, как вы меня презираете, - прошептала Альбина. - Из-за этого эпизода возле машины. Вы меня презираете? - Я об этом даже не думала. Алмазов должен бы сейчас вмешаться, остановить эту дурочку, которая смотрела на Лидочку, распахнув голубые, наполненные слезами глаза. "А вдруг, она его жертва и ей куда хуже, чем мне?" - подумала Лидочка. - Я вам дам таблетки, - сказала Альбина, понизив голос до шепота. - У нас есть немецкий аспирин, он совершенно другой, чем наш, я вам вынесу, он заснет, и я вынесу. - Не надо. - Надо-надо, он их не считает. Он почти все считает, но таблетки не считает, я за ним всегда слежу, он даже не представляет, как я много о нем знаю. Лидочка проследила за взглядом, который кинула назад Альбина, - видно, она боялась Алмазова. Но его за спиной не было, он отошел с Матей на другую сторону опустевшей площадки. Сзади стоял только Ванюша Окрошко, который или ничего не слышал, или не понимал. - Я знаю - вы думаете, что я его боюсь. Но я докажу, докажу, - шептала Альбина. - Вы еще удивитесь моей отваге. - Ванюша, - сказала Лидочка, - нам пора идти? Ваяюша не понял, но был счастлив, что Лида к нему обратилась. - Ванюша, - повторила Лида, - я совсем замерзла. - Я же говорила вам, что вы замерзнете, - сказала Альбина. Алмазов подошел к ним, встал рядом с Ванюшей Окрошко. - Ну что, мои дорогие девушки, - сказал Алмазов. - Не пора ли нам домой, на бочок? - Да, и как можно скорее, - сказала Альбина. - Вы же видите, что Лида совсем замерзла. - Это дело поправимое, - сказал чекист. Лидочка не сразу поняла, что он делает, только когда Ванюша заскулил из-за того, что не догадался до такой простой мужской жертвы, только тогда Лидочка обернулась - но было поздно. Алмазов уже снял свою мягкую, на меховой подкладке, кожаную куртку - внешне комиссарскую, как ходили чекисты в гражданскую, но на самом деле иную - мягкую, уютную, теплую и пахнущую редким теперь мужским одеколоном. Куртка улеглась на плечах Лидочки и обняла ее так ловко, что попытка плечами, руками избавиться от нее ни к чему не привела, хотя бы потому, что Алмазов сильными ладонями сжал предплечья Лиды, Лида не посмела обернуться, зная, что тут же встретится глазами с озорным, хулиганским взором Алмазова. Лидочка пошла к лестнице, как под конвоем - ладони Алмазова, хоть и отпустили ее, никуда не делись, в любой момент они могли вернуться и сжать ее снова. Так что Лидочка поспешила вниз по лестнице - сзади уверенно скрипели сапоги Алмазоаа, но, набирая скорость на лестнице и легче, изворотливее перепрыгивая с пролета на пролет, Лидочка смогла оторваться от опеки - спрыгнула с нижних ступенек, сорвала с себя куртку, обернулась и протянула ее перед собой, ^ как щит, подбегавшему Алмазову. - Большое спасибо, - сказала она. - Мне уже не холодно. - Отлично, - сказал Алмазов, который умел не настаивать в тех случаях, когда настойчивость ничего ему не обещала, - я постарался лишь загладить тот грех, который совершил на дороге.- В темноте жемчужными фонариками светились его зубы и белки глаз. Лида сделала шаг в сторону на край дорожки и таким образом оказалась отрезанной от Алмазова и Мати Ванюшей Окрошко, который не успел толком разобраться, что же произошло, и со значительным припозданием спросил: - Вам мое пальто дать? - Зачем, на мне уже есть пальто. - А куртку надевали, - сказал Ванюша с обидой, и всем стало смешно. Когда они миновали перекресток: справа - погреб, слева вниз - дорога к пруду, Лидочка увидела, что к пруду, опираясь на палку, спускается Александрийский. - До свидания, - сказала Лида быстро. - Спокойной ночи. Последние слова она произнесла на бегу. - Вы куда? - закричал Ванюша. - Она лучше вас знает, куда, - услышала Лидочка голос Мати. Видно, тот удержал аспиранта, потому что Лиду никто не преследовал. Александрийский услышал ее быстрые шаги и остановился. - Павел Андреевич, это я, - сообщила Лидочка на бегу. - Вижу, - сказал тот. - На вышку бегали? - Там неинтересно, - сказала Лидочка, поравнявшись с Александрийским, - Просто далекое зарево. - Когда-то я поднимался туда. Но только днем и в хорошую погоду. Но мне кажется, что если вам хочется полюбоваться Москвой, то лучше это сделать с Воробьевых гор. Недаром Герцен с Огаревым клялись там. - Клялись? - Утверждают, что там они решили посвятить себя борьбе за народное счастье. Разве вы этого не изучали в школе? - Нет. Они шли медленно - Александрийский неуверенно ставил трость и не сразу переносил на нее тяжесть тела. - Я не так давно стал инвалидом, - сказал он. - Я даже не успел привыкнуть к тому, что обречен. Вы не представляете, как я любил кататься на коньках и поднимать тяжести... Профессор говорил, не поворачивая головы к Лиде, и ей был виден его четкий профиль - выпуклый лоб, узкий нос, выпяченная нижняя губа и острый подбородок. Лицо не очень красивое, но породистое. - А вы раньше встречали этого Алмазова? - Да, встречал. В прошлом году, когда я был чуть покрепче и даже намеревался выбраться в Кембридж на конференцию по атомному ядру, он тоже вознамерился ехать с нашей группой под видом ученого. Я резко воспротивился. - И что? - А то, что я никуда не поехал. - А он? - Он тоже никуда не поехал. Они не любят, когда их сотрудников, как это говорят у уголовников... засвечивают. А мне сильно повезло. - Повезло? - Конечно. Если бы не моя грудная жаба, сидеть бы мне в Соловках с некоторыми из моих коллег. Когда они узнали, каково мое состойние, они решили дать мне помереть дома. Они вышли к пруду. Пруд был окружен деревьями, которые склонялись к водяной глади, у берега дремали утки, по воде плыли желтые листья, словно реяли над внутренним небом. Было очень тихо, лишь с дальней стороны пруда доносился шум льющейся воды, словно там забыли закрыть водопроводный кран. - Может быть, я стараюсь себя утешить, успокоить, а они посмеиваются и готовы забрать меня завтра. - Сейчас наоборот, - сказала Лидочка, хотя сама не очень верила собственным словам. - Сейчас многих отпускают. Я знаю, в Ленинграде целую группу историков выпустили - Тарле, Лихачева, Мервартова... - Свежо предание, - сказал Александрийский. Он остановился на берегу пруда. Здесь фонарей не было, но поднялась луна, и бегущие облака были тонкими - свет луны пробивался сквозь них. - Вы думаете, что он вас узнал? - спросила Лидочка. - Вряд ли. Было темно - он вышвырнул меня, как вышвырнул бы любого из нас. Он полагал, что академики в кабинах грузовиков не ездят. Александрийский вдруг повернулся и пошел вдоль пруда куда быстрее, чем раньше. Он стучал тростью и зло повторял: - Ненавижу, ненавижу, ненавижу! - Не волнуйтесь, вам нельзя волноваться, - догнала его Лидочка и попыталась взять под руку, но профессор смахнул с локтя ее пальцы. Он быстро дышал, и Лидочка все-таки заставила его остановиться, потому что испугалась, что ему станет плохо. Чтобы отвлечь Александрийского, Лидочка спросила у него, правда ли, что Матвей Шавло был в Италии. - Не производит впечатления настоящего ученого? - вдруг рассмеялся Александрийский. - На меня вначале он тоже не произвел. Скоро уж десять лет, как я его впервые увидел. Ну, думаю, а этот фат что здесь делает? Я не терплю отдавать должное своим младшим коллегам, но в двух случаях Академия не ошиблась: когда посылала Капицу к Резерфорду, а Шавло - к Ферми. - А как они согласились? - Кто? - Резерфорд и Ферми. Они живут там, а к ним присылают коммунистов. - Они думали не о коммунистах, а о молодых талантах. Прокофьев сначала композитор, а потом уже агент Коминтерна. Петю Капицу я сам учил - он чистый человек. И ему суждена великая жизнь. И я был бы счастлив, если бы Петя Капица остался у Резерфорда навсегда. Но боюсь, что наши грязные лапы дотянутся до Кембриджа и утянут его к нам... на мучения и смерть. - Но почему? - Потому что рядом с политикой всегда живет ее сестренка - зависть. И всегда найдется бездарь, готовая донести Алмазову или его другу Ягоде о том, что Капица или Прокофьев - английский шпион. А кому какое дело в нашей жуткой машине, что Капица в одиночку может подтолкнуть на несколько лет прогресс всего человечества? Это будет лишь дополнительным аргументом к тому, чтобы его расстрелять. Вы знаете, что расстреляли Чаянова? - А кто это такой? - Гений экономики. Талантливейший писатель. И его расстреляли. - А зачем тогда Матвей Ипполитович вернулся? - Во-первых, он не столь талантлив, как Капица, хотя чертовски светлая голова! У него кончился срок научной командировки, а положение Ферми в Риме, насколько я знаю, не из лучших - возможно, ему придется эмигрировать. Фашистская страна сродни нашей. Те же статуи на перекрестках и крики о простом человеке. - Павел Андреевич! - Вот видите, и вам уже страшно, а вдруг дерево или вода подслушают. От основной дорожки, шедшей вдоль цепи прудов отходила дорожка поуже. Она поворачивала налево, проходя по перемычке, отделявшей верхний пруд от следующего, лежавшего метров на пятьдесят ниже. Они свернули на нее. Но пройдя несколько шагов, Александрийский остановился. - Пожалуй, пора возвращаться. - А что так шумит? - спросила Лидочка. - Где-то льется вода. - Вы не догадались? Пройдите несколько шагов вперед и все поймете. Лидочка подчинилась старику. И при свете вновь выглянувшей луны увидела, что в водной глади, метрах в полутора от дальнего берега пруда, чернеет круглое отверстие диаметром в метр. Вода стекала через края внутрь поставленной торчком широкой трубы и производила шум небольшого водопада. - Сообразили, в чем дело? - спросил Александрийский. - Туда сливаются излишки воды, - сказала Лидочка. - Правильно. Чтобы пруд не переполнялся. А на глубине по дну пруда проложена горизонтальная труба, которая выходит в нижнем пруду под водой, - вы можете запустить рыбку в водопад, а она выплывет в следующем пруду. Интересно? Александрийский совсем устал и говорил медленно. - Я прошу вас, - сказала Лидочка. - Давайте посидим. Три минуты. Переведем дух. - Отвратительно, когда тебя жалеет юная девица, - сказал Александрийский. - Дряхлый старикашка! - Вы совсем не старик! - сказала Лидочка. - И когда выздоровеете, я еще буду от вас бегать. - Я специально для того постараюсь выздороветь,- сказал Александрийский, послушно отходя к скамейке. По плотине быстро шел человек - занятые разговором Александрийский и Лидочка увидели его, когда он подошел совсем близко. - Вот они где! А я уж отчаялся. Решил - утонули! - Это был Матя Шавло. - Легок на помине, - сказал Александрийский.- Что вам не спится? - Вы перемывали мне косточки! - заявил Шавло. - То-то я чувствую, что меня тянет в парк. И что? Он называл меня развратником, лентяем, пижоном и наемником Муссолини? - последний вопрос был обращен к Лиде. - Любопытно, - усмехнулся Александрийский. - Он взваливает на себя сотни обвинений для того, чтобы вы не заметили, что он упустил в этом списке одно, самое важное. - Какое? - спросила Лидочка. - Агент ГПУ, - сказал Александрийский. - Ах, оставьте, - сказал Матя, подходя к самому краю воды и глядя, как вода, серебрясь под светом луны, срывается тонким слоем в странный колодец посреди пруда. - Мне уже надоело, что каждый второй меня подозревает в том, что у Ферми я выполнял задания ГПУ. - Я вас в этом никогда не подозревал, Матвей, - сказал Александрийский. - Я отлично понимаю, что Ферми читал ваши работы. Как только он увидел бы, что вы агент ГПУ, вы бы вылетели из Италии. Кстати. Ферми не собирается покидать фашистский рай? - Маэстро признался мне, что намерен улететь оттуда, как только он сможет оставить свой институт, - ведь он же не жена, бросающая мужа. Целый институт. - Проблема национальная? - При чем тут национальность! - Матя красиво отмахнулся крупной рукой в желтой кожаной перчатке. - На институт обратили внимание итальянские военные. Говорят, что интересуется сам дуче. - Это касается радиоактивных лучей? - Нет. Разложения атомного ядра. - К счастью, это только теория. - Для вас, Павел Андреевич, пока теория. Для маэстро - обязательный завтрашний день. Лидочка увидела, как Александрийский чуть морщится при повторении претенциозного слова "маэстро" - Это - разговор для фантастического романа, - сказал Александрийский, как бы приглашая собеседника продолжить спор. Матя сразу попался на эту удочку. - Хороший фантастический роман, - сказал он,- обязательно отражает завтрашнюю реальность. Я, например, верю в лучи смерти, о которых граф Толстой написал в своем романе об инженере Гарине, не читали? - Не имел удовольствия. Лидочка только что прочитала этот роман, и он ей очень понравился - даже больше, чем романы Уэллса, и ей хотелось об этом сказать, но она не посмела вмешаться в беседу физиков. - Толстой наивен, но умеет слушать умных людей, - продолжал Матя, нависая над скамейкой, на которой сидел, вытянув ноги, Александрийский. Он беседовал с Александрийским, не замечая, что поучает его, хотя этого делать не следовало. Александрийский, как уже поняла Лидочка, свято блюл табель о рангах, в которой ему отводилось весьма высокое место. - Передача энергии без проводов, о чем мы не раз беседовали с маэстро... Тут Александрийский не выдержал: - Вы что, у скрипача стажировались, Матвей Ипполитович? Что за кафешантанная манера? - Простите, Павел Андреевич, - мгновенно ощетинился Матя. - Я употребляю те слова и обозначения, которые приняты в кругу итальянских физиков, и не понимаю, что вас так раздражает? - Продолжайте о ваших лучах, которые выжигают все вокруг и топят любой военный флот, осмелившийся приблизиться к вашей таинственной базе! Лидочка поняла, что Александрийский, конечно же, читал роман графа Толстого. - Пожалуй, пора по домам, .- сказал Матя. - Уже поздно, и вы наверняка устали. - Нет, с чего бы? - И уж, конечно, устала Лидочка. По нашей милости ей пришлось сегодня пережить неприятные минуты. - Вы правы, - Александрийский тяжело оперся на трость, но весь вид его исключал возможность помощи со стороны молодых спутников. Так что они с Матей стояли и ждали, пока он поднимется. Они медленно, сообразуясь со скоростью профессора, пошли по берегу среднего пруда, мимо купальни, какие бывали в барских домах еще в прошлом веке, чтобы посторонние взоры не могли увидеть купающихся господ, и вышли на широкую, стекающую к пруду поляну, наверху которой гордо и красиво раскинулся дом Трубецких. Совершенно забыв о присутствии Лиды, физики постепенно углубились в специальный разговор, в котором фигурировали неизвестные Лидочке, да и подавляющему большинству людей того времени, слова "позитрон", "нейтрон", "спин", "бета-распад" и "перспективы открытия бета-радиоактивности". Наконец, совсем уж замерзнув, Лидочка сказала, что оставляет их, и только тогда физики спохватились и пошли к дому. И вовремя, потому что как раз, когда они снимали пальто под сердитым взглядом чучела медведя, раздался гонг, означавший окончание дня. И сверху по лестнице деловито сбежал президент Филиппов, чтобы лично запереть входную дверь. - Успели, - радостно сказал он, - а вот кто не успел, переночует на улице. Президент Санузии наслаждался тем, что кому-то придется ночевать на улице. Александрийский жил на первом этаже - ему было слишком трудно подниматься на второй, - потому он, попрощавшись, пошел коридором, соединявшим главный корпус с правым флигелем. Матя поднялся с Лидочкой на второй этаж и проводил ее до комнаты. Он сказал: - Глупо получилось, я же вас искал. И с вами хотел поговорить. - О чем? - Обо всем. О наших будущих отношениях. Но Александрийский всегда был таким настырным. И вас от меня увел. Матя взял Лидочку за руку и поднес ее пальцы к - губам. Это было старомодно, так в Москве не делают, Лидочка вдруг смутилась и спросила, заставляя себя не вырывать руку: - Это так в Италии принято? - Это принято у поклонников, - ответил Матя. Лидочка вошла в комнату. Марта лежала на застеленной кровати и читала. - Ты куда пропала? - спросила она, - Мы гуляли с Александрийским, - сказала Лидочка. - А потом пришел Матвей Ипполитович, и они стали спорить. - Я думаю, что Александрийский ревнует, - сказала Марта. - Когда-то Матя был его учеником, недолго, в начале двадцатых. И оказался более способным, чем учитель. - Так все считают? - спросила Лидочка. Она взяла вафельное полотенце, сложенное на подушке, и стала искать в сумке пакет с зубной щеткой и порошком. - Это считает Миша Крафт, который для меня - высший авторитет, - сказала Марта. - Но я думаю, что причина в несходстве характеров. Матя при первой возможности ушел к Френкелю в Ленинград и работал в Физико-техническом институте. А потом его отобрали для стажировки в Италии. То, что для Александрийского - предмет планомерного многолетнего труда, Матя всегда решал походя, между двумя бутербродами или тремя девицами. Александрийский считал его предателем, но дело не в предательстве, а в сальеризме Александрийского. - Матвей Ипполитович совсем не похож на Моцарта. - Ты же понимаешь, что дело не в простом сравнении. Лидочка взяла полотенце и пошла в женскую туалетную комнату. Лидочка пустила воду. Струя била косо, порциями, будто кран отплевывался. Она не услышала, как открылась дверь и вошла подавальщица. - Вы меня простите, - сказала она, закрыв за собой дверь. - Мне у вас спросить надо. Лидочка испугалась, будто имела дело с умалишенной, готовой к иррациональным поступкам, но не обязательно намеренной их совершать. Она так и осталась стоять с щеткой в приоткрытом рту, с измазанными зубным порошком губами. - Вы видели, что я смотрела на мужчину, - продолжала женщина. - Вы его знаете, высокий с усиками, красивый такой. Лидочка кивнула. Она чувствовала, как белая струйка слюны с порошком течет по подбородку. - Мне с ним поговорить надо, - сказала женщина ровным, скучным голосом. - А мне их имя-отчество неизвестны. Вы уж помогите, подскажите мне, гражданочка. Женщина притворялась. Говорить простонародно она не умела, и дело было не только и не столько в словах, а в том, как она их произносила - труднее всего подделать интонацию. Если бы Лидочку спросили, кто та женщина по происхождению, она сказала бы - горожанка, вернее всего москвичка из образованной семьи. Лидочка взяла стакан, прополоскала рот, сморщилась от ледяного холода. - Вы не спешите, - сказала женщина, - мне не к спеху. Лидочка не могла решить для себя - ответить на вопрос или сослаться на неведение. Но потом поняла, что нет никаких оснований таиться. - Этого мужчину зовут Матвеем Ипполитовичем Шавло, - сказала Лида. - Он физик, больше я о нем ничего не знаю. - Шавло? И хорошо, что Шавло. Его тогда все Матей звали. Под яркой голой лампочкой, висевшей над головой, Лидочка могла разглядеть женщину лучше, чем в столовой. На вид ей было лет тридцать, может, чуть больше. Она была высока ростом и стройна, каштановые волосы были убраны под косынку, а без окаймляющих лоб волос лицо казалось более грубым и резким, чем в действительности. Из таких женщин получаются террористки и настоятельницы монастырей. И если у иной женщины в таком же возрасте все еще впереди - и мужчины, и радости, и дети, - у этой жизнь окончена. И если бы не неведомая Лиде, но обязательно существующая цель, эта женщина спряталась бы уже в свой тихий полутемный угол - и доживала, не расцветши. Кем бы эта женщина ни была - она не могла быть подавальщицей в академической столовой. - Спасибо, - сказала женщина, протянув руку, будто хотела дотронуться до Лиды. - Спасибо вам. Мне не его имя нужно. Важно было, что вы меня не оттолкнули... Лидочка поглядела на ее протянутую руку. Пальцы были тонкими, некогда холеными, изысканными в своей длине и форме, но распухшими в суставах и огрубевшими. - Вы знали его раньше? - спросила Лидочка. - К сожалению, - ответила женщина. Она сочла возможным скинуть маску подавальщицы, словно выказывая этим доверие Лиде. - К сожалению, - повторила она. - Я не ожидала когда-либо его увидеть, как не ожидаешь повторения кошмара. - Кошмара? - Вы все равно не поверите. Вы еще молоды. - Это так кажется. Неожиданно подавальщица засмеялась. И лицо ее стало мягче, женственней и добрее. В этот момент дверь в умывальную медленно открылась. В дверях стояла Альбиночка в шелковом китайском халате. Она, видно, поняла, что при ее появлении женщины оборвали разговор, - Я вам помешала? - спросила она высоким, чрезмерно нежным голоском. - Чего уж, - сказала подавальщица, - я вот щетку куда-то положила, а куда - не знаю. Извиняйте. Она повернулась и, наклонив голову, быстро вышла из умывальной. - Как наивно, - сказала Альбиночка ей вслед. - Я могу поклясться, что она из бывших, а устроилась в прислуги и притворяется. Правда? - Не знаю, - сказала Лидочка, спеша вытереть лицо и собирая свои туалетные принадлежности. - Спокойной ночи, - прощебетала вслед ей Альбиночка. Глава третья Утром Лидочка с трудом проснулась - за окном была такая дождливая мгла, такая полутемная безнадежность, словно дом оказался на дне аквариума, полного мутной воды. Марта уже поднялась и приводила перед зеркалом в порядок прическу. В комнате пахло одеколоном "Ландыш". Лидочка потянулась - кровать отчаянно заскрипела. Марта резко обернулась: - Ты меня испугала! Как себя чувствуешь? Лидочка попыталась сесть - все тело ломило. - Меня, по-моему, всю ночь палками били. - А ты больше с физиками гуляй! Я удивлюсь, если ты не простудишься, - сказала Марта. - Давай, вставай, скорей беги в умывалку. А то там очередь, наверное, а гонг зазвенит - опоздаешь. Филиппов тебя уморит воспитательными беседами. - А я их не буду слушать. - Значит, ты никуда не годная общественница. А ты знаешь, что у нас делают с никуда не годными общественницами? Их отправляют на перевоспитание трудом. Я знаю, что президент нашей республики уже разработал систему трудовых наказаний - опоздавшие ко второму удару гонга сегодня направляются на сбор опавших листьев. Под дождем. - Откуда ты все это узнала? - Я уже была в умывалке, все новости узнала, все сенсации. - Даже сенсации? Лидочка встала с постели и ее повело - так трещала голова. Она ухватилась за спинку кровати. - У тебя очень красивые ноги. - Марта критически осмотрела Лидочку. Ночная рубашка была ей коротка, и Лидочке стало неловко, что ее так рассматривают. - Хороши по форме и щиколотки узкие - знаешь, я очень люблю, когда у девушек узкие щиколотки. А вот грудь маловата. Не выпуская расчески и продолжая лениво расчесывать кудри, Марта кошечкой поднялась с табурета, подошла к Лидочке и поцеловала ее в щеку. - И щека у тебя пушистенькая. На месте мужиков я бы на тебя бросалась, как тигра. - Не дай бог, - рассмеялась Лидочка. Она взяла со спинки кровати свой халатик. - Ты не знаешь главной сенсации, - сказала Марта, возвращаясь к зеркалу, - сегодня ночью ктото взломал дверь в погреб. Знаешь погреб по дороге к вышке, ну тот самый! - И что? - Больше ничего неизвестно. - А в погребе что-нибудь лежит? - В погребе пусто - какие-то доски, но ничего ценного. Замок сломали, а в воде, там вода, нашли спички - видно, они уронили спички и не смогли зажечь свечу. - Кто они? - Почти наверняка мальчишки из деревни. - Здесь есть деревня? - Это условное название - деревня Узкое. Я тебе потом покажу, пойдем гулять и покажу - это флигеля для слуг и несколько домов - там жила прислуга. Это в сторону Ясенева, напротив конюшни. Ударил гонг. - Да беги же! - закричала Марта, подталкивая Лиду к двери. - Даже мыться не надо - пописай и сразу в столовую. Если не хочешь под дождем листья собирать. - Не хочу, - сказала Лида и побежала в туалетную комнату. Там, к счастью, никого не было. Все уже ушли в столовую. Кто-то залез в погреб. Лидочка знала, что это была подавальщица или ее сообщники. У нее здесь есть сообщники? Наверное, это сама графиня Трубецкая, которая пытается отыскать свои драгоценности. Разве так не бывает? Приведя себя в порядок, Лидочка побежала обратно в комнату. Марты уже не было - она ушла в столовую. Лидочка натянула юбку и фуфайку - в доме было прохладно. Верный Ванюша-рабфаковец - как она могла забыть о его существовании - ждал ее у входа в столовую, не входил, хотя уже прогремел второй гонг. Все сидели за столами, мрачная погода и темное утро подействовали на всех так уныло, что никто не стал хлопать в ладоши и изображать общественное осуждение опоздавшим. Лидочка с Ванюшей прошли к своим местам, и тогда президент Санузии поднялся во весь свой микроскопический росточек и натужно воскликнул: - Объявляю свою президентскую волю! Опоздавшие к завтраку, среди которых есть Иваницкая, опоздавшая уже дважды, отправляются на сбор листьев в парке. - Все, кто посчитает решение президента справедливым, прошу поднять руки. Над столами поднялось несколько рук. Другие ели кашу, которую разносила пожилая, незнакомая Лиде подавальщица. - Дружнее! - завопил президент Филиппов. "Кто же его вырастил? - думала Лидочка. - Кого он приговаривал и расстреливал раньше?" Дружнее осуждение не получалось. Тем более что тут же случился казус, потому что дверь снова отворилась и, оживленно беседуя, вошли Алмазов с Альбиной, а за ними румяный старичок-астроном Глазенап. Лидочке так хотелось подсказать президенту: "Ну давайте, посылайте их на сбор листьев под дождем, я согласна идти с ними!". Но президент сделал замкнутое на замочек личико и отвернулся от вошедших, которые прошли к своим местам, раскланиваясь и здороваясь. Но тут не выдержал Ванюша. - Почему же вы молчите, товарищ Филиппов! - закричал он петушиным голосом. Голос сорвался, Ванюша закашлялся. - Почему же вы товарищей из ОГПУ под дождь в грязи копаться не выгоняете? Нет, вы не отворачивайтесь. Чем они лучше нас? Поднялся сразу шум, словно все ждали, чтобы кричать и стучать чашками, - будто все хотели скандала и вот - получили! - Я не позволю! - вопил махонький Филиппов. - Я не позволю подрывать авторитет моего поста! Меня утвердила общественность санатория, и я сам решаю, кого наказывать, а кого благодарить. - Вы еще не ячейка! - завелась Марта Крафт. - Вас сюда не для репрессий прислали! - Я президент! - Вчера президент, а сегодня мы вас переизберем! В зал вошел Борис Пастернак, ничего не понял в этом хаосе. Усаживаясь, отыскал глазами Лидочку, кивнул ей и поднял брови, будто спрашивая, что происходит. Постепенно шум утих, правда, пришлось вмешаться самому Николаю Ивановичу Вавилову, который призвал не терять чувство юмора и как можно больше заниматься физическими упражнениями на свежем воздухе. Алмазов смотрел в тарелку. Каша была с комками, но чай крепкий, к нему дали пончик. Лида почувствовала, что не наелась. Голова прошла. Марта говорила в ухо, что Филиппова давно уже надо гнать, но у него рука в президиуме. Потом Лидочка взяла свой стакан и пошла в буфетную - аппендикс между залом и кухней, где на столе стоял большой трехведерный самовар и мирно пыхтел. Она подождала, пока подавальщица наполнит заварочный чайник. - Скажите, - спросила Лидочка, - а где вчерашняя женщина, которая нас обслуживала? - Полина? - спросила подавальщица. - Так сегодня не ее смена. Она завтра будет. - Вы ее сегодня видели? - спросила Лидочка. - А вам чего? - Она мне обещала мяты дать, - сказала Лидочка. Позавтракав, отдыхающие расходились из столовой. Матя подошел к Лидочке и сказал: - Не обращайте внимания. Если хотите, я с ним поговорю. - Ничего, - сказала Лидочка, - я сама с ним поговорю, - Я буду в библиотеке, - сказал Матя, - если вам будет скучно, приходите. Лидочка вышла в гостиную. В большом алькове висела картина, изображавшая красивую девушку, склонявшуюся к источнику. Ванюша, который шел за Лидочкой, сообщил ей тут же, что, по преданию, это возлюбленная князя Трубецкого, которую по приказу Петра Первого заковали в цепи в подвале дворца. - При чем тут Петр Первый? - строго спросила Лидочка. - Вот именно, - Ванюша был склонен заранее соглашаться с любой мудростью, которую подарят человечеству уста Лидочки. - Он ее туда отправил за измену старому князю с одним иностранцем. Походкой Наполеона, спешащего к Аустерлицу, в гостиную ворвался президент Филиппов. Он повел тяжелым носом и вынюхал невольно замерших у роковой картины нарушителей. - Вот вас мне и надо, - сообщил он. - Будем трудиться или хотим уклоняться? Лидочка поглядела сверху на его высушенный, обтянутый пергаментом лобик и поняла, что с таким Наполеоном надо обращаться решительно, как то делал герцог Веллингтон. - Никуда мы не пойдем, - сказала Лидочка. - Отлично, - сразу согласился президент, будто именно такой ответ входил в его планы. - Мы приехали отдыхать, - сказала Лидочка. - Мы приехали на отдых после ударной работы. - Вот именно, - сказал Ванюша. - Я могу показать мою книжку ударника. - Не надо, - сказал президент, сверля Лидочку отчаянными голубыми глазками. - У меня самого их четыре. Продолжайте ваши тезисы, Иваницкая. - Я все сказала. - А я вас призываю не работать, а творчески отдыхать, - сообщил тогда президент. - Потому что каждый врач скажет, что уборка листьев на свежем воздухе - это физкультура и зарядка. - Вот когда врач скажет, тогда я и пойду, - сказала Лидочка и намеревалась уйти из гостиной, но президент, приподнявшись на цыпочки от боевого энтузиазма, которым он был охвачен, умудрился встать у нее на пути. - А ну бери грабли и пошли! - прошипел президент, Видно, ему не хотелось, чтобы звуки скандала донеслись до библиотеки, высокая белая дверь в которую была приоткрыта. - Не смейте так с нами разговаривать! - прошептала в ответ Лида, которой-то нечего было скрывать от читателей библиотеки. Но президент как бы задал тон, и Лидочка ему подчинилась. - Послушайте, молодые люди, - говорил президент. - Мне про вас известно куда больше, чем вы подозреваете. У меня выписки из личных дел на всех лежат - присылают из Президиума. Я знаю, что ты, Иван Окрошко, в аспирантуре держишься на ниточке, хоть и внешне пролетарского происхождения ввиду общей неграмотности. Так что ты сейчас надеваешь ватник и с песнями идешь в парк. И еще будешь мне благодарен до конца срока, что я не сигнализировал, как ты вредно отзываешься о диктатуре пролетариата. - Я никогда не отзывался, - напыжился Ванюша. Но он был уже сражен. - А еще вопрос - кому поверят, а кому нет. У меня революционный стаж и верная служба, а у тебя? Еще надо проверить. - А вы проверьте, - рискнул рабфаковец. - Он идет, идет, - сказала Лидочка, которой стало жалко Ванюшу, не потому что он был раздавлен мелким мерзавцем президентом, а потому что делалось это с садистским наслаждением в ее, Лидином, присутствии, а Ванюша не смел достойно ответить, видно, сам не был уверен в чистоте своего пролетарского происхождения. - Иди, Ваня, - повторила она. - Я тебя догоню. Ванюша еще колебался. Он сделал шаг, остановился. - Ватники на правой вешалке висят, там для них специально сделано, - подсказал Филиппов, который понимал, что Лидочка уходить еще не хочет, - значит, впереди второй бой и грядущая его, Филиппова, победа. Ванюша ушел, повесив голову. Президент расправил плечики - и Лида могла дать голову на отсечение, что за последние минуты он подрос. Мимо прошел один из Вавиловых. Президент на секунду отвернулся от Лиды, потому что надо было стать во фрунт и поклониться власти, и спинка его, узкая и согнутая, стала жалкой и патетической, его хотелось пожалеть, погладить. Наверное, он собирает марки, подумала Лида, сидит вечерами над альбомом, горбится и боится, что за ним придут, У него не может не быть, как говорят англичане, скелета в шкафу - страшной тайны прошлого. - К счастью, - сказала она президенту, - у вас на меня черных карточек нет. И я свободна. - Нет, не свободна, - ответил президент. - Не могу я вас, гражданка Иваницкая, отпустить. Потому что я приговорил вас к наказанию в присутствии многих людей, в том числе профессоров и академиков. А скажите мне, голубушка, сколько из них ждут не дождутся моей гибели. Одни по нелюбви ко мне, другие из зависти, что я получаю дополнительное питание в столовой, третьи - потому что мечтают занять мое место. Лучше уж ты иди, потаскай листья полчасика. - Значит, ничего на меня в своих папках не нашли? - спросила Лида, - Не надо так грубо, Иваницкая. Найти можно на каждого. А если на тебя в той папке не было, значит, в другой есть, которая не у меня лежит, а у товарища Алмазова. Может быть, ты еще хуже обречена, чем тот Окрошко. Он был противен, он был циничен и нагл, и он был совершенно прав. Папка с делом Лиды Иваницкой лежала, конечно же, в ОГПУ. А если не лежала, то это было чудо, а кто верит в чудеса в наши дни? - Какой же вы мерзавец, Филиппов, - тихо сказал Александрийский, появившийся из библиотеки и подошедший незамеченным. - А я вас полагал безобидным дураком. Президент вовсе не растерялся. Он ответил разговорно, как бы продолжая беседу: - А теперь безобидных дураков, Пал Андреевич, не осталось. Их всех скушали. Если хочешь жить, приходится крутиться. - За чужой счет, - сказал Александрийский. Он был на полголовы выше и даже, несмотря на болезненность и худобу, куда массивнее президента. - Не за свой же, - президент шмыгнул носом, и Лидочка поняла, что он пытается скрыть робость. - Я ведь тоже старые времена предпочитаю. Чтобы мы с вами сейчас в шарады поиграли, аспиранток в темных углах пощупали и на лыжах с горки - ау-у! Я вам всегда лучшие лыжи подбирал, - Ну тогда я думаю, что мы с вами отлично друг друга понимаем, - сказал Александрийский. - Вы тут же забудете об инциденте и более приставать к Лиде не будете. Я ей обязан и стараюсь всегда платить по счетам. - Я рад бы, - печально сказал президент. - Да не могу. Я уж говорил гражданке Иваницкой - здесь доносчиков человек десять найдется, кто но злобе, а кто из страха... Придется ей поработать. Александрийский тронул Лиду за рукав. - Посидим на веранде. Там крыша, и мы не промокнем. - Давайте, я все же немножко поубираю листья,- сказала Лидочка. - Вы его боитесь? - Мне неловко перед Окрошко. Он там один. - Если он джентльмен, то уберет за вас. - Идите, погуляйте с профессором Александрийским. Это будет мое вам задание, - сказал, вдруг просветлев, президент. - Я заменяю уборку территории прогулкой с профессором. - Ох, хитрец! - Александрийский приподнял трость, словно хотел ударить Филиппова, но тот быстро, не оглядываясь, пошел прочь, на кухню, Они стояли в прихожей. Справа был гардероб, где висели пальто и плащи отдыхающих, слева за дверью - раньше Лида не замечала - была вешалка, на которой было несколько ватников и прорезиненных плащей - оказывается, там одевались наказанные. Из биллиардной доносилис