завлечен и совершенно не представлял, потому что был уверен, что и в самом деле меня пригласили за номером журнала "Огонек", в котором напечатан очень увлекательный рассказ Пантелеймона Романова, но обстановка меня расположила... да... Да! Что было, то было! - Уходите, - сказала Лидочка, жалевшая теперь, что так долго слушала этого напуганного человека, не понимая, что же он хочет сказать. В его монологе Лидочке открылся еще один секрет - сколько же ей еще предстоит их узнать! - оказывается, наш Миша Крафт, который находится в ответственной командировке, на самом деле сослан. Максим Исаевич продолжал бормотать, останавливаясь лишь затем, чтобы промокнуть платком потный лоб. - Тогда я сама уйду, - сказала Лидочка. - Из-за вас мне нет покоя в собственной комнате! - Нет, вы меня неправильно поняли! - крикнул ей вслед Максим Исаевич, когда она выполнила угрозу, но сам из комнаты не вышел, так и остался в темноте. Лидочка пробежала несколько шагов. Дверь в кабинет доктора была приоткрыта. Лариса Михайловна сидела за столом и писала в большой амбарной книге. Наверное, составляла отчет об истраченных лекарствах или квартальную сводку об улучшении здоровья вверенных академиков. Лидочка миновала кабинет докторши. Сзади скрипнула дверь. Лидочка обернулась - это из ее комнаты выглядывал Максим Исаевич. Куда деваться? Лидочка спустилась вниз по узкой служебной лесенке. Там пахло пищей, отдаленно звенела посуда и слышались голоса. Белый короткий коридорчик заканчивался двумя дверями-Лидочка толкнула ту, что была прямо перед ней. За ней обнаружился коридор: направо он вел на кухню, впереди была комната, где мыли посуду, а налево можно было пройти в буфетную и обеденный зал, откуда доносились голоса - ужин уже начался. Лидочка стояла в нерешительности, придерживая приоткрытую дверь. Наверху скрипнула ступенька. Кто-то осторожно спускался на первый этаж. Лиде было неприятно, что ее кто-то выслеживает. И даже страшно, В коридоре было пусто. Лида шагнула туда и повернула налево. Здесь было светло и многоголосо - страх исчез Лидочка пересекла буфетную. Навстречу ей спешила толстая подавальщица с пустым подносом. За спиной застучали шаги - из судомоечной появилась Полина. Она прижимала к груди небольшую кастрюлю, В ту же секунду вновь отворилась дверь, ведущая на лестницу, и из нее вышел усатый мужчина в синих галифе и пиджаке - именно он и спускался вслед за Лидочкой по лестнице. Увидев Полину, мужчина в галифе предупреждающе крикнул: - Полина! Полина Петрова, я к тебе обращаюсь! - А чего? - откликнулась Полина, отступая назад в судомоечную. Мужчина пошел за ней. - Я тебе вчера приказал,- представить паспорт и трудовую книжку. Казалось бы - ясное задание? - Я принесу, ей-богу принесу, товарищ директор. У меня все документы у тетки на Басмаиной лежат, честное слово, принесу, ну завтра. А хотите, нынче в ночь поеду? - Может, и поедешь, только пропадешь - не найти тебя. Лучше я тебя завтра утром отправлю, приставлю к тебе сторожа Силантьева и отправлю. По проходу быстро прошла девочка с черной косой - пронесла новый поднос с тарелками. Директор проводил поднос взглядом и увидел ненужного свидетеля - Лидочку. - А вы что здесь делаете, гражданка? Лидочку оттолкнула толстая подавальщица, которая примчалась за новым подносом, она поменялась подносами с девочкой. - Посторонись! - сказала она директору, тот смешался и отступил к лестнице. - Чтобы ни-ни! - крикнул директор оттуда и исчез. Лидочка хотела идти в зал, но Полина ее окликнула: - Постойте, погодите,- позвала она.- Одну секунду! Полина не выпускала из рук кастрюлю. - Возьмите, спрячьте у себя! - голос Полины был чрезвычайно настойчив. Она протянула кастрюлю Лиде. - Ну что вы! - Мне же некуда спрятать! Следят за мной! Ночью они обыск у меня в комнате устроят. Я их хорошо знаю! - Но куда я это дену? - Вы к себе в комнату пока поставьте, под кровать, у вас никто не будет искать. А завтра я жива буду - возьму. Ну скорей же! Христом-Богом молю! Полина говорила сердито, будто Лидочка была виновата в ее злоключениях. И Лидочка подчинилась. Кастрюля была тяжелой, Лидочка чуть было не уронила ее. - Да бегите же! - с раздражением к человеческой глупости воскликнула Полина. Глаза ее казались громадными, черными и даже страшными. Лида стала быстро подниматься по лестнице, только раз оглянувшись, увидела, что Полина стоит и глядит настойчиво вслед... Верхний коридор был пуст. Только дверь в кабинет докторши была приоткрыта. Лидочка проскочила ее, не оглядываясь, и уже побежала к своей комнате, как услышала сзади голос Ларисы Михайловны: - Иваницкая, что с вами? Что вы несете? У тебя мгновение, чтобы придумать ответ. - Ах, - Лидочка остановилась, оглянулась и ответила сразу, чтобы Лариса Михайловна не успела заглянуть в кастрюлю. - Я горячей воды налила, хочу голову помыть. - Но сейчас же ужин! - Вот именно! - достаточно ли жизнерадостно звучит ее голос? - В душе никого нет, я спокойно вымоюсь. - Только на улицу после этого ни-ни! - крикнула добрая докторша. Лидочка спряталась в своей комнате, закрыла дверь. Темнота в первое мгновение была спасительной, но тут же ей показалось, что Максим Исаевич так и не ушел - все еще прячется в комнате. Крепко прижав кастрюлю к животу, Лидочка нащупала на стене выключатель. Загорелся свет. Комната была пуста. Лидочка быстро нагнулась и задвинула кастрюлю под кровать. Высунула нос из двери - нет ли докторши? Она пробежала к главной лестнице, которой заканчивался коридор с левой стороны. То была парадная, широкая лестница, с трюмо в рост человека между пролетами. Навстречу Лидочке поднимались незнакомые отдыхающие, по взгляду одной из женщин Лидочка догадалась, что ее прическа не в порядке. Она остановилась, погляделась в трюмо. Не прическа, а воронье гнездо. Лида поправила волосы, потом десять раз медленно вздохнула и тут подумала: "Ну и глупая я - чего же не посмотрела, что в кастрюле? Неужели сокровища князей Трубецких? А я их- под кровать!". С этими мыслями Лидочка вбежала в столовую, в дверях она столкнулась с Борисом Пастернаком, он уступил ей дорогу. Алмазов, что сидел за средним столом, резко обернулся - через плечо посмотрел кошачьим немигающим взглядом. Альбина сидела рядом, тихая, как мышка. Лидочка пробежала к своему месту. Там стояла тарелка с макаронами - Марта взяла для нее и сберегла. И ждала. - Ты что?-спросила Марта. - Задержалась,- прошептала Лида. И, не одолев внезапного озорства, добавила: - Твой поклонник прибегал, испугался. - Мой... что? Ах, мерзавец! Заяц толстозадый! Практически изнасиловал меня, а теперь перепугался. - Девушки, - со своего стола крикнул Матя. - Сегодня танцы до утра! Первый фокстрот за мной! - Спокойно, спокойно, - прервал поднявшийся гомон президент Филиппов. - Для сведения граждан отдыхающих, которые не в курсе дела или не прочли объявления возле входа в биллиардную, довожу до сведения, что никаких танцев до утра не предусмотрено. Танцы проводятся в большой гостиной под патефон, пластинки привезены уважаемым профессором Глазенапом, за что мы его поблагодарим. Лидочка обвела взглядом людей, сидевших за столами, оживленных и радостно зашумевших, будто они в жизни еще не занимались таким любопытным и радостным делом, как танцы под патефон. Им нет дела до бед Альбины или Полины. Ванюша Окрошко глядел на Лидочку исподлобья - видимо, унижение уже миновало и теперь ему страшно хотелось узнать, останется ли Лида на танцы. А где Александрийский? Его не было - надо будет узнать, не заболел ли он. Как Лидочка ни отводила глаза, все же попалась - встретилась с глазами Алмазова, поймал он ее - подмигнул, как подмигивает рыбак попавшейся золотой рыбке. Альбина смотрела в скатерть и водила по ней вилкой. Наверное, Лидочка должна была беспокоиться о кастрюле, желать заглянуть в нее - а вдруг там золото или адская машина? Но думать о кастрюле не хотелось - что бы там ни было - все это от Лидочки бесконечно далеко. И не очень интересно. Мало ли что хочется хранить официантке в эмалированной кастрюле. Быстро проглотив макароны и запив их чаем с долькой лимона, Лидочка вскочила из-за стола, сказав лишь Марте, что вернется к танцам. Александрийского она отыскала быстро. Он сидел Пастернаком в комнате у докторши Ларисы Михайловны. Там горела настольная лампа под зеленым абажуром. Пастернак держал в руке лист бумаги, он читал, лишь иногда заглядывая в нее. Лидочка не посмела зайти, но остановилась перед дверью так, что ее можно было увидеть. Александрийский, сидевший лицом к двери, почувствовал ее присутствие, узнал Лидочку и поднял худую жилистую руку. - Ворота с полукруглой аркой,- читал Пастернак, не спеша, нараспев, для себя, не заботясь о том, слушают его или нет. Холмы, луга, леса, овсы. В ограде мрак и холод парка, И дом навиданной красы. Там липы в несколько обхватов Справляют в сумраке аллей, Вершины друг за друга спрятав, Свой двухсотлетний юбилей. Они смыкают сверху своды, Внизу - лужайка и цветник, Который правильные ходы Пересекают напрямик... Лида понимала, что Пастернак говорит об Узком, об этих аллеях, увиденных точно и преображенных его талантом. Под липами, как в подземелье, Ни светлой точки на песке, И лишь отверстием туннеля Светлеет выход вдалеке... Пастернак замолк за мгновение до того, как послышался снисходительный, добродушный голос Алмазова: - Развлекаемся? Пастернак был неподвижен - словно превратился в камень, Александрийский поморщился. - С какой стати, сударь, - сказал он, - вы мешаете людям? Вас не приглашали. - А я и не мешал, - улыбнулся Алмазов, - Мы с Альбиночкой шли мимо, и нам так понравились стихи, что вы не представляете. Вы поэт, да? Или он ничего не знал, или издевался над ними. Так как никто Алмазову не ответил, тот продолжал, будто оправдываясь: - Я только вчера приехал, а вы, товарищ поэт, наверное, раньше меня. Так что не познакомились. Ага, смотрю - и Лида с вами. Ну полный набор молодых дарований. Тогда, товарищ поэт, вы продолжайте знакомить нас, практических работников, с изящными искусствами. Я тут заметил, что скоро зима, а вы будто о лете пишете... Пастернак молча сложил вдвое лист, положил на колено, провел по сгибу ногтем. - Я приглашаю вас к себе в номер, - сказал Александрийский. - Там тихо, туда не входят без приглашения. - Правильно, - Алмазов буквально нарывался на скандал, - у вас нам будет лучше. Спокойнее. Александрийский тяжело поднялся, опираясь на палку. Пастернак поддержал его, помог подняться. - Вы не устали? - спросил он. - Хорошая поэзия бодрит, - сказал Алмазов. Комната Александрийского была на первом этаже, но надо было пройти длинным коридором в южный флигель. Лидочка шла сразу за Александрийским и Пастернаком, а сзади не спеша шествовал Алмазов. Словно ждал, когда можно будет продолжить сражение. Они прошли длинным коридором, по красной ковровой дорожке, у высоких окон стояли вазы с астрами и хризантемами. В доме еще числился садовник, оставшийся от Трубецких. У Алмазова была возможность спасти лицо - подняться по лестнице на второй этаж флигеля. Но он свернул в узкий коридорчик, ведущий к комнатам того крыла. Александрийский открыл дверь. - Заходите, Лидочка,- пригласил Александрийский. Пастернак сделал шаг в сторону, пропуская Лидочку. Затем вошел сам. Тут же за ним последовал Алмазов. У Лидочки сжалось сердце... Сейчас! - Я вас не приглашал, - Александрийский загородил дверь. - Я имею право, - сказал чекист. - Такое же, как и все. - Вы не у себя в учреждении, - сказал Александрийский. - Научитесь элементарной истине - есть места, куда вам вход запрещен. - Ну зачем нам с вами ссориться,- Алмазов из последних сил старался сохранить мир. - Я же ничего не требую, я просто как любитель поэзии пришел послушать стихи. Послушаю и уйду. - Так вы уйдете, в конце концов, или мне вас палкой гнать! - закричал вдруг Александрийский. - Что-о? - тон Алмазова изменился - больше у него не было сил изображать из себя интеллигентного человека. - А то, - быстро сказал Пастернак, который, как понимала Лидочка, не считал возможным оставить Александрийского один на один с чекистом, - что я в вашем присутствии не намерен читать. Поэтому прошу вас, не мешайте нам! Пастернак стал совсем молодым, лицо густо потемнело, кулак, прижатый к косяку двери, чтобы не пропустить Алмазова, сжался. - Ян, - взмолилась Альбина, - я тебя умоляю. - Молчать! - Алмазов откинул ее назад, Лидочка видела ее лишь сквозь открытую дверь - Альбина ахнула и исчезла - послышался удар, звон, наверное, Альбина столкнулась с какой-то вазой. - Или вы меня пропускаете в комнату,- сказал Алмазов низким, хриплым - из живота идущим голосом, - или пеняйте на себя. Я на вас найду материал - буржуи недобитые! Вы к себе смеете не пускать - кого смеете не пускать... А я вас к себе пущу - пущу и не выпущу. Лидочка ощутила, как от Алмазова тяжело несет водкой и луком. Она вынуждена была отступить внутрь комнаты, - Хватит,- сказал новый голос, неожиданно вторгшийся во взаимную ненависть сцепившихся голосов. За их спинами у лестницы - стоял старший из братьев Вавиловых, Николай. - Хватит шума и криков в санатории. Я попрошу вас, Ян Янович, немедленно уйти отсюда. Как я понимаю, вы приехали сюда отдыхать с дамой. Но так как вы не являетесь штатным работником Академии и у вашего ведомства есть свои санатории, то я должен предупредить, что ваше поведение заставит меня обратиться непосредственно к товарищу Менжинскому и сообщить, какие слова и действия вы позволяете в адрес уважаемых советских ученых. Не думаю, что ваши руководители будут вами довольны. - Товарищ Вавилов, - за время этой длинной фразы Алмазов успел взять себя в руки. - Простите за невольный срыв - работа, нервы... Я ухожу. Альбина промелькнула перед дверью, прижимая платок ко лбу, Алмазов пошел за ней. Обернулся и сказал Вавилову; - Ваши ученые позволяют себе политические провокации. - Вот мы и квиты, - сказал Вавилов, глядя ему вслед, потом произнес: - А вы, Борис Леонидович, не хотите порадовать нас своим новым опусом? - Борис Леонидович как раз собирался прочесть нам оду Узкому, написанную недавно, - сказал дипломатично Александрийский. - Любопытно, очень любопытно, - сказал академик. - Возьмите меня в компанию. Я - плохой танцор, да и боюсь, что президент Филиппов устроит бег в мешках или игру в шарады с разоблачением империалистов. - Прошу вас, - сказал Александрийский. Пока рассаживались, Александрийский - губы синие, бледный - показал Лидочке жестом на коробку с лекарствами. Лидочка налила из графина воды, и Александрийский принял пилюли. Все ждали, пока ему станет лучше и он даст знак к продолжению чтения. Александрийский стал дышать медленнее. Пастернак вновь прочел стихотворение, посвященное "Узкому", Лидочка запомнила последнюю строфу: "На старом дереве громоздком, Завешивая сверху дом, Горят закапанные воском Цветы, зажженные дождем". Странно, мы все умрем, а это стихотворение будет жить отдельно от нас, и через сто лет читатель, не ведающий о давно разрушенном "Узком", будет представлять себе иные аллеи и иные поляны... Пастернак назавтра уже уезжал - если, конечно, грузовичок сможет выбраться по размытой дороге. - Вы не останетесь еще? - спросил Вавилов. - Нет, здесь плохой климат! - Ну что вы! - наивно воскликнула Лида и осеклась со смущенной улыбкой. В гостиной горела лишь одна лампа, у патефона дежурил старенький Глазенап. Все, кто мог, - отплясывали фокстрот. Было очень душно и шумно, Матя сразу подхватил Лидочку - танцевать с ним было приятно - он чувствовал музыку и, главное, знал как вести партнершу. - Я вас ждал,-сказал он. В дверях гостиной стояла Полина и смотрела на Матю. Музыка прервалась. Лида хотела сказать Мате, что его ищут, но Полина ушла внутрь дверного проема. Из стопки, лежавшей рядом с ним, Глазенап взял новую пластинку, поднес к глазам и долго шевелил губами. Кто-то прикнул из толпы: - Румбу! - Танго! - произнес Глазенап торжествеяно, словно сам собирался сыграть его для присутствующих. Началось танго. Танго было медленным и очень страстным, и Лида почувствовала, как страсть овладевает Матей. Она Мате симпатизировала, но не настолько, чтобы обииматься с ним посреди зала, тем болев что прошедший день научил ее слишком многому о странностях любви. - Матя, - сказала ода, - обернитесь к двери в столовую. Только не сразу и не привлекая внимания. Вы анаете эту женщину? Матя послушно исполнил просьбу. - Странно, - соврал он, - но она глазеет на меня как знакомая. - У вас плохая память на лица? - Отличная. Только не ночью,- сказал Матя и засмеялся собствевной шутке. - Точно не знаете? - Не помню,- сказал Матя, и Лидочка поверила бы ему, если бы не была днем свидетельницей его разговора с Полиной. Попытка отвлечь Матю не удалась, и он принялся гладить Лидочкину спину. Он делал это очень профессионально, и если бы Лидочка была кошкой, то, наверное бы, с ума сошла от счастья. Но она не была кошкой и потому сказала: - Сейчас замурлыкаю. - За вами трудно ухаживать,-сказал Матя. - Вы лучше расскажите мне что-нибудь очень интересное, - Неужели сейчас? - Как ваши дела с ужасной бомбой? - Не скажу - я не разговариваю о делах с любимыми девушками. - Вы правы, - согласилась Лида. Танец кончился. Глазенап воздел свои толстые ручки и закричал, что лучше всех исполнили аргентинское танго доктор Шавло и его партнерша. Все захлопали в ладоши. - Матя, можно я вас попрошу - стакан воды. Ужасно хочется пить, - сказала Лида. Матя послушно потек в путь. Но Лида отправляла его в этот путь не случайно. В конце концов должна же в этом скорбном и довольно неприятном мире существовать одна настоящая тайна без участия Алмазова. Она понимала, что так не бывает, но теплилась какаято надежда, что тайна, объединяющая Полину и Матю, окажется скорее интересной, увлекательной, но вовсе не страшной. Когда потом Лидочка старалась для себя восстановить последовательность событий тех часов, ей было почти смешно - насколько человек склонен заблуждаться, если ему хочется заблуждаться. Отправив Матю на кухню, Лида прошла несколько шагов за Матей и увидела его посреди буфетной. Он ждал. Матя улыбался своим мыслям. Лидочке был виден его профиль - крупный нос, покатый широкий лоб, толстые губы, выпуклые глаза - лицо человека, который обожает много есть, любить женщин и работать - все с удовольствием. Матя уже начал полнеть, но он - крупный мужчина, растолстеет как следует только лет через десять. Из прохода на кухню вышла Полина. Полина передала Мате стакан с водой, но не ушла, а что-то стала ему говорить, Матя пожал плечами, он был недоволен, но Полина продолжала говорить. Матя отрицательно покачал головой и пошел к Лиде. - Пейте, - сказал он, - вы о чем-то задумались? - Спасибо.- Пить совсем не хотелось.- О чем вы разговаривали с подавальщицей? - Вы подглядывали, моя фея? - Не лишайте меня благосклонности. Я не питаю к вам зла. - А я знаю, - сказал Матя. - Я всегда чувствую - нравлюсь или нет. Вот та женщина - подавальщица, как вы ее называете,- меня не любит... - За что? Глазенап завел фокстрот, и они снова танцевали, но Матя был занят своими тревогами. В гостиной стало меньше людей - многие разошлись по комнатам. - Она напомнила мне об одном эпизоде из моей жизни, - сказал Матя. - Я был тогда совсем мальчишкой и постарался потом изгнать из памяти все, что со мной тогда произошло. У меня такое впечатление, будто это было не со мной. Лида не стала расспрашивать. Захочет - сам расскажет. Ему хотелось рассказать, но он не решался. Это было понятно - двадцать лет назад ты мог поделиться тайной даже со случайным попутчиком, если чувствовал к нему расположение. Твой собеседник был волен выслушать или не выслушивать... но ведь не для доноса! С каждой секундой настроение Мати портилось. Он оставил Лиду посреди комнаты и пошел прочь, как будто забыл о том, что с ней танцует. Лида растерянно поставила пустой стакан на столик рядом с Глазенапом. - Спасибо, - сказал старик. Лида пошла из гостиной и догнала Матю в дверях. Как раз в этот момент он обернулся. - Лида, - сказал он, - не уходите, я не хотел вас обидеть. Они стояли в прихожей - медведь с подносом в лапах скалился и косил стеклянным глазом. - На самом деле,- сказал Матя,- я совершил дурной поступок. Но я тогда даже не догадывался, что это дурной поступок. Все так себя вели... это была гражданская война, и я был на одной стороне, а те люди были на другой... Простите, Лида, я говорю совершенно лишнее... - Я ничего не слышала,- сказала Лида и повернулась, чтобы уйти. - Нет, Лида, погодите, - сказал Матя. - В такие минуты нужен человек, которому ты веришь. Я знаю, что в наши дни уже нельзя верить никому, но если в обществе никто не верит никому, значит, оно погибает. Ведь верит же Ягода своей жене? - Может быть, пойдем погуляем? - спросила Лида. - Вы хотите сказать, что здесь у стен есть уши? Лида пожала плечами. - Не думаю, - сказал Матя, - хороший маленький микрофон - дело серьезное. Его еще надо из Германии провезти, валютные расходы оправдать. Нет, здесь их ставить не стали. - Вы правы, - сказала Лида, - только не из-за валюты, а потому что нет смысла выслеживать - когда надо, нас заберут! - Наша с вами задача, Лидочка, чтобы в отличие от других нас с вами не взяли - ни сейчас, ни завтра. А тут как назло лезут с угрозами! Матя очень расстроился - он был из тех людей, кто не умеет и не желает скрывать своих расстройств. - Вы никому не расскажете? - спросил он. - Нет, - сказала Лидочка. Не было у него никаких оснований доверять ей, но Матя был игроком и к тому же верил в свою способность приручать людей. - Я был мальчишкой, гимназистом. Шел девятнадцатый год, Я был в охране поезда. Матя поднял руку, останавливая возражение Лиды, затем продолжил: - Честно сказать, я рисковал жизнью куда меньше, чем мои сверстники в окопах. В двадцать лет я демобилизовался по ранению, кончил университет и забыл обо всем. В конце концов я выполнил свой долг, мне не в чем раскаиваться. Вы верите? - Я не знаю, - сказала Лидочка, потому что по всему виду Мати было ясно, что у него в шкафу стоит скелет, и Полина неосторожно, а может, сознательно этот шкаф приоткрыла. - Это все пахнет пылью, - сказал Матя, словно угадал мысли Лиды. Кто-то прошел к лестнице, музыка прекратилась, поднялись шумом голоса и потом сразу стихли - танцоры стали расходиться. - Ага, вот вы где скрываетесь! - к ним из гостиной шел Алмазов. Лидочка могла поклясться, что во время танцев его в гостиной не было. Он мог скрываться в буфетной и тогда слышал все, что говорилось Матей и подавальщицей... А мог спуститься по задней лестнице... Матя пошел навстречу Алмазову, преграждая тому путь к Лидочке. - Что вам от меня нужно, Ян Янович? - спросил он. - Я к вашим услугам. - Ну и отлично, - сказал Алмазов. - Надеюсь, что вы не секретничали с Иваницкой? - Мы говорили о любви и о погоде. - Отлично. И больше ни о чем? - Спокойной ночи, - сказала Лида. - Ну почему вы нас так рано покидаете, - сказал Алмазов, даже не стараясь казаться искренним. Он взял Матю под руку и повел в сторону - толкнул дверь в биллиардную - там было темно. Не отпуская руки физика, зажег там свет, затем обернулся и сказал Лидочке, широко улыбаясь: - Спать, спать, пошла спать! Подходя к лестнице, Лидочка обернулась - Алмазов усаживал Матю на диван, на котором скончался философ Соловьев, - с дивана Алмазову было удобно смотреть на дверь. А то, что сам факт такого вечернего разговора мог кого-то удивить, Алмазова, видно, уже не беспокоил. Марты в номере не было. Но это еще ничего не значило - Марта могла появиться не одна. Лидочка пыталась увидеть в этом забавную сторону, но настроение не располагало к юмору. Лидочка посмотрела на фосфоресцирующий циферблат часов. Одиннадцатый час. Почему же не бьет гонг? Он должен бить в десять. Потом она зажгла лампу. Тусклая лампа висела под самым потолком, и от этого комната становилась казенной и недружелюбной. Как палата в бедной больнице. Переодевшись в халатик, Лидочка отправилась в умывальню - надо бы помыть голову, но, наверное в душе опять нет горячей воды, завтра возьму на кухне - в кастрюле... ах уж эта кастрюля, скорей бы Полина приходила за ней. Как только Лидочка закрыла за собой дверь, дверца в душевую кабинку открылась и оттуда выскользнула Полина. - Ой, - сказала она, - я уж и не чаяла, что вы придете. - Я сейчас отдам, - сказала Лидочка, стараясь ее показать, как напугана неожиданным появлением Полины. - Спасибо, что сберегла, - сказала Полина. _ Ведь теперь мало кто захочет помочь. Не спеши - завтра отдашь... Если со мной что случится, оставь себе пользуйся. - Спасибо, мне ничего не нужно. - Это ценность большая. - Возьмите кастрюлю, спрячьте где-нибудь в парке - парк громадный, в нем не то что кастрюлю, человека можно спрятать. - Нельзя мне, - сказала Полина, - они увидят, как я в парк пойду. Они следят за мной. - А сейчас? - А сейчас как следить? С улицы не увидать, а если кто войдет, мы с гобой сразу увидим. Слушай, а как звать тебя? - Полина, зачем вы притворяетесь крестьянкой? Это же не ваш язык, не ваша манеры. - Какой был мой язык и мои манеры - забыто. Об этом и разговор... Полина отошла к окну, замазанному до половины белой краской, как в вокзальном туалете, и привстала на цыпочки, вглядываясь в темноту. - Сколько лет прошло, а он здесь, живой и сытый - других уже давно постреляли, а он живет. Ты говоришь, почему у меня чужая речь - а она моя. Я отвыкла от другой. И она продолжала говорить, не оборачиваясь, словно обращалась к кому-то снаружи: - Вы меня осуждаете? Я кажусь вам недостаточно благородной? Допускаю. Но у меня нет иного выхода. Мне не выбраться кз этой страны, я обложена, как дикий зверь, и мне не от кого ждать милости. Почему я должна быть милостивой к нему? Он пожалел меня, девчонку? Я не прошу чрезмерной платы за мое молчание. Нет, не прощение, прощение он может вымолить только у Господа. Но молчание могу подарить и я. Полина отвернулась от окна. В тени надбровий ее глаза казались бездонными ямами. - Я не знаю, о ком вы говорите, - сказала Лидочка. - В девятнадцатом Добровольческая армия отступала, нас эвакуировали из Киева - Петроградский Елизаветинский институт. Кем мы были? Курятник голодных, обносившихся, постоянно перепуганных, но уже привыкших к такой жизни цыплят, не забывших, что есть иная жизнь, и молящих Бога о возвращении в прошлое, чтобы не было хуже. Наше путешествие началось еще зимой восемнадцатого года, когда детям враждебных элементов не давали пайков. Тех, у кого были родственники, разобрали по домам, а сиротам, на казенном коште, нищим эксплуататорам трудового народа ничего не оставалось, как бежать из Петрограда. Кто-то из таких же, как и мы, бездомных преподавателей раздобыл два вагона, и наш институт добрался до Киева. Там пожили, то получая милостыню неизвестно от кого, то подрабатывая сами - старшие научились торговать собой - а почему нет? Меня они не взяли, слишком была худая и некрасивая, а то бы взяли. Они не себе зарабатывали - они для всех зарабатывали - вы не представляете, какие мы бывали счастливые, потому что в том аду мы были вместе и заботились друг o дружке. Уже осень кончалась - красные опять в Киев пришли, и нашей Аварии Осиповне Загряжской, даме-директорше, стало ясно - надо бежать в Екатеринослав - на что она надеялась, я не знаю. Мы радовались, что будет тепло, говорили, вот поживем в Екатеринославе, нас там ждут, уже квартиры подготовлены и жизнь сытая - а там дальше, к морю, в Новороссийск. Мы немного до Екатеринослава не доехали. Вы курите? - Нет. - Ладно, потерплю... Значит, я помню, как поезд остановился, ночь была. Я проснулась от ужаса - еще ничего, только голоса снаружи, кто-то проходит мимо нашего состава. Потом тихо. Понятно, что мы на станции стоим. Я на второй полке лежала, на животе, смотрела в окно. Увидела, как рядом с нами другой состав остановился - темно было, снег с дождем, двадцать девятое декабря 1919 года - как раз под Новый год... Я смотрела на поезд и не понимала, что в нем особенно праздничного, а потом поняла - окна. В нем все окна горели электрическим светом и были прикрыты шторами - как до революции. Спереди и сзади платформы с пушками, а в центре новые пульмановские вагоны. Из поезда стали выскакивать солдаты - без погонов, большей частью в кожаных куртках. Я не разобрала, что это красные, - у них фуражки были кожаные, а звездочки маленькие. Некоторые вдоль состава побежали, кто-то в нашу сторону. И тут я слышу, как по коридору быстро идут - это те, в куртках. Мне бы хоть тогда испугаться, а я и тогда не испугалась. Я же не знала, что мы встретились с поездом, самого вождя Троцкого, а люди в коже были его охраной. - При чем тут Троцкий? - спросила Лида тихо, оборачиваясь на дверь, потому что имя это было запретным, смертельно опасным.. - Ни при чем, - отмахнулась Полина. - Я его и не видала. Они к нам по делу пришли - проверяли состав, - ведь на соседнем пути с самим командующим - а вдруг мы диверсию устроим? Они к нам в купе заглянули, посветили фонариком и дальше пошли. А я тут совсем проснулась и чувствую, какая я голодная. Я и говорю Тане - не помню уж, как ее фамилия - она старше меня была, - пойдем к господам военным, попросим чего поесть. Мы с ней уже так делали и другие девочки тоже. Надо было сиротками казаться... А что казаться, мы и были сиротками. Нас жалели и не трогали. Девочек не так часто трогали, как теперь говорят... Тебе скучно? - Нет, говорите. - Мы оделись, выскочили из вагона, а они там стояли, курили. И среди них ваш Матя стоял. Матвей Ипполитович. - Шавло? Не может быть! - Он самый. - А что он там делал? - Что и все - курил, анекдоты травил. Что молодежь делает ночью, если спать не велят? - Ну почему вы так уверены, что это был именно он? - А потому что люди не меняются. Это только в романах жена мужа через двадцать лет узнать не может. А в жизни ты никого не забываешь. Да он и не изменился особенно - тогда ему лет двадцать было. Только без усиков. Мы к ним подошли и говорим, нет ли чего покушать. С ними Татьяна разговаривала - она постарше. Тогда твой Матя засмеялся и говорит, чтобы мы через полчаса к пакгаузу приходили - и показал, куда. Они нам вынесут. - И вы не испугались? - Ты, видно, никогда сильно голодная не была. - Была. - Тогда молчи. Если человек очень голодный, у него осторожность отказывает... Приходите, говорят, через полчаса, ваш поезд никуда не уйдет, мы уже Екатеринослав берем, сейчас у себя чего поесть сообразим и вам принесем. Через полчаса мы пришли, с нами Ирка третьей пошла. Мне бы не надо связываться с девицами, они же почти что взрослые, лет по шестнадцать, а я еще ребенком была, но, конечно, увязалась, потому что была голодная и не боялась. Мы пошли с ними в этот пакгауз, а там какие-то тюки были и стол, а на столе они поставили бутыль самогона, сало и хлеб - все без обмана. Мы вместе с ними ели, они только велели, чтобы мы не шумели, потому что у них начальник строгий, если что, он их выгонит или расстреляет, итальянская фамилия, я точно не помню. Троцкого они не называли, он для них был вроде бога, где-то далеко, но они сказали, что если мы будем кричать, то они нас зарежут. А когда выпили, то полезли нас насиловать, но не дико. Моим подругам было легче, они уже не девочки, а мне всего четырнадцать и очень больно было, но когда я хотела кричать, твой физик стал мне саблю показывать. Я плачу, мне больно, а он смеялся, нервничал, очереди ждет... Дождался! Они нам потом с собой сала дали, для девочек. Мы дальше Екатеринослава не пробрались тогда, я только следующим летом в Бердянск попала, когда там уже Врангель был. - А Матвей Ипполитович? - спросила Лидочка. - Что? Он мне как бы первая любовь, без спросу. Лидочка знала, что Полина не врет. Все так и было. И может, трудно теперь обвинять этих молодцов - они же не знали, что хорошо, а что плохо, они даже девочек накормили... Что я говорю? Я могла бы очутиться там на пыльных мешках, в пакгаузе, а любимый ученик Ферми грозил бы сабелькой - "Молчи!". - А он вас узнал? - спросила Лида. - Не знаю. Но я ему напомнила! Он говорит - не помню! А я думаю - все помнит! - Вы ему сказали? Зачем? - Потому что он мне нужен. Потому что он испугается за свою карьеру и поможет мне выбраться живой отсюда. - А если он скажет, что ничего не было? Да и какое может быть наказание: девушка говорит, что он изнасиловал ее на фронте Гражданской войны. А вам скажут - ничего особенного. - Глупая ты, Лидия, - сказала Полина. - Я не знаю, чего ему здесь нужно, но не зря он вокруг гэпэушника вертится. А что, если завтра станет известно, что твой Шавло был охранником Троцкого? И неважно - насиловал, не насиловал - главное Троцкий. В этот момент за спиной что-то скрипнуло. Лидочка даже не поняла что, но Полина метнулась - прыгнула к кабинке - рванула дверь - крючок в сторону - а там, внутри, съезжившись, сидела на стульчаке Альбиночка, глаза нараспашку. Альбина не могла отвести испуганных глаз от Полины и, поднимаясь и натягивая штанишки, повторяла: - Я нечаянно здесь, я нечаянно, я только вошла, а вы здесь говорите, а мне выйти было неудобно, вот я и терпела, извините, я здесь нечаянно. И беспрестанно говоря, Альбиночка запахнула халатик - шелковый китайский с драконами, такие за большие деньги привозили с КВЖД, - и, уже не оглядываясь, побежала к двери. - Зря я ее отпустила, - сказала Полина. - А что было делать? - Придушить, сразу придушить. Она все слышала. И про кастрюлю, и про Матвея Ипполитовича. Полина еще не кончила говорить, а Лидочка уже была в коридоре - халатик Альбины сверкнул возле лестницы. - Альбина, - позвала Лида, стараясь говорить внятно и тихо. Альбина остановилась, словно ждала этого. - Вы одна? - спросила она. - Тогда не страшно. - Я прошу вас, - сказала Лида. - Вы думаете, что я ему расскажу? - удивилась Альбина. - Ни в коем случае! - Я вам так благодарна. - Хотя мы с вами узнали такие ужасные вещи!- прошептала Альбина. - Об этом, наверное, должна знать милиция. - Нет! Следуя взгляду Альбины, Лида повернула голову - Полина стояла зловещей тенью у приоткрытой двери умывальни. Лидочка махнула ей рукой - уходи! - Какая ужасная жизнь у людей, - прошептала Альбина. - А вы могли такое представить про Матвея Ипполитовича? Дверь рядом приоткрылась - неизвестно кому принадлежащий голос изрек: - Гонг был уже давно. Постарайтесь соблюдать тишину в общественных местах. - Завтра все надо будет обсудить, - сказала Альбиночка. - Хорошо? - Хорошо. - Я только вам здесь доверяю. Как ужасно - кто-то покажется тебе приятным человеком, а он окажется насильником. С этими словами Альбина убежала вниз по лестнице, а Лидочка еще некоторое время стояла неподвижно, потому что не могла разобраться в своих мыслях. Ей хотелось поверить Альбине, и она даже надеялась, что Альбина искренне говорила с ней. Ведь никто, кроме Лидочки, не знал, кто такая Альбина на самом деле и как она страдает от своего унизительного положения. Лида вернулась в умывальню, но Полины не застала - жаль, могла бы немного и подождать. Тем более когда Альбина знает о кастрюле, спрятанной в комнате у Лиды. Если остается хоть маленькая опасность, что Альбина вольно или невольно проговорится Алмазову, то Лидочка окажется в опасности. Выбросить бы эту кастрюлю... Лидочка дошла до конца коридора, заглянула на лестницу - Полины нигде нет. Пойти спать? Совершенно не хочется - ни в одном глазу. Снизу доносилась тихая музыка - неужели еще кто-то танцует? Лида начала было спускаться по лесенке вниз, к кухне, но тут музыка оборвалась. И Лида поняла, что никого не хочет видеть. Что она смертельно устала за этот день - если бы она знала, что хотя бы за час сможет добраться до трамвая, до какой-нибудь телеги, которая привезет ее в Москву, она бы не испугалась дождя и ветра - только бы отделаться от тягучей действительности, от ощущения, будто ты упала на дорожку из размокшей глины, набирая скорость, скользишь под уклон, стараясь уцепиться пальцами за мокрые травинки по сторонам. Но разве так остановишься - а внизу гладкая поверхность омута, черного в тени стволов, - так и ждет, когда ты влетишь в пруд. Лидочка вернулась к себе, по дороге заглянула в докторский кабинет. Дверь в него была приоткрыта, Лариса Михайловна, освещенная слабым светом настольной лампы, спала на кожаном диванчике, подтянув ноги, - в "Узком" рано ложились и рано вставали. По парадной лестнице кто-то поднимался. Лида увидела, как в коридоре появился президент Филиппов, который нес, прижав к животу, патефон, за ним, осторожно ступая, Марта несла пластинки в бумажных конвертах. Свободной рукой она то и дело взбивала волосы - видно, была пьяна. - Лида, ты почему не спишь? - спросила она, увидев соседку. - Гонг уже звучал. Товарищ Филиппов тобой недоволен! Филиппов зашагал быстрее, будто старался показать Лиде, что незнаком с Мартой. - Вы идите, идите, - сказала Марта, - я принесу пластинки через три минуты! - Надо помочь, - продолжала Марта так, чтобы президент слышал. И при этом она локтем отталкивала Лиду к двери в их комнату и делала страшные глаза - впрочем, ей и не стоило для этого особо напрягаться - глаза блестели воодушевленно, ибо Марта намеревалась - в том у Лиды не было никакого сомнения - подарить свое тело товарищу президенту Санузии. Только бы не в нашей комнате, мысленно заклинала Лидочка, я так хочу лечь в постель. Она об этом искренне мечтала, совершенно забыв о том, что всего три минуты назад ей вовсе не хотелось заходить в комнату. Остановившись в дверях, Марта прошептала: - Я только отнесу ему пластинки, он такой беспомощный, все мужчины такие беспомощные. Мысль о беспомощности мужчин страшно развеселила Марту. Лидочка, хоть и зажатая в дверях, видела через плечо Марты, как президент на цыпочках пробежал полосу света, падавшую в тускло освещенный коридор из докторского кабинета, и замедлил движение у лесенки, откуда был поворот в маленький коридорчик к комнате президента санатория. - Ты дверь не запирай, - продолжала жарко шептать Марта, обдавая Лидочку запахом портвейна. - Я через час вернусь, а может, позже, но ты спи, не обращай внимания, он очень страстный, ты же знаешь, какие страстные эти худенькие! - Мысль показалась Марте и вовсе забавной, и она начала смеяться высоким голосом. И Лида сказала: - Вы идите к нему, а то всех разбудите. - Кого еще всех? Сказано это было тоном фаворитки, которая отныне не намерена считаться с удобствами прочих чинов двора. - Там Лариса Михайловна, - сказала Лида, показав на полосу света из докторского кабинета. - А мне что? Я имею право гулять где хочу! - сказала Марта, но уже не так уверенно. - Не запирай, хорошо, птичка? Лида не