в ответ мадамка. - Лучше ищите его на шахте! У меня все старики и инвалиды. И только тогда, с роковым опозданием, я понял, что разговор шел именно обо мне. Они уже знают, что спасла меня случайность - лишь отсрочка! А здесь, на фабрике, я и не думал притворяться - я не хромаю и не изгибаюсь... Мадамка и Лысый почти наверное могут сложить два и два и догадаться, кто из нас - беглый любимец. Но почему такая ненависть? Почему надо убивать меня? Урок другим любимцам? Я понял, что не побегу за ними, я пошел назад по коридору. ...Ноги были как ватные. Надо было торопиться, а я медленно и обреченно брел обратно к цеху, потому что там был единственный близкий мне человек - бродяжка Ирка. Но что ей сказать? В дверях меня встретил надсмотрщик Хенрик: - Ты где шатался? Жирный заворчал на меня: - Я что, один их переваливать должен? Ирка сказала: - А я испугалась, что ты пропал - бежать хотела. Она помогала Жирному вместо меня. Я взялся за хвост ползуна - шерсть его была теплой, тело мягким. Он все выскальзывал из рук. - Они знают, что Кривой не любимец, - сказал я, повернувшись к Ирке. Я ведь ни разу не признавался, что я - бывший любимец. Она и без меня догадалась. Ей ничего не надо было объяснять. - Теперь тебя ищут? - Они сказали мадамке, что я должен быть здесь, на фабрике. - Найдут, - сказала Ирка. - Уходить надо. - Они и вас хотят убить. - Когда? - Через пять недель. - Почему? - Чтобы не рассказывали, где побывали, что кушали. Мужики с дубинками снова устроили гонки за недобитой гусеницей - ползун свалился на пол, и началась такая суматоха, что мы могли с Иркой говорить спокойно, не опасаясь, что нас подслушают. - Давай убежим, - сказал я. - Обязательно убежим! Только погодим. У меня тут дела есть. - Дела? - А что, разве у человека не бывает дел? - Они за мной придут! - Пускай приходят, - сказала Ирка равнодушно. - Да не суетись ты, как господская собачонка. Важно не когда приходят, а кто приходит. Подумай ты, голова садовая, зачем мадамке тебя спонсорам сдавать. Она что-нибудь лучше придумает. - Они ее не будут допрашивать? - Ты жизни не знаешь. И уж Машкиной жизни тем более. Транспортер поехал вновь, выплевывая трупы гусениц, и я был вынужден включиться в работу. Человек ко всему привыкает. К жизни на кондитерской фабрике тоже можно привыкнуть. К концу смены я уже не валился с ног от усталости, а сохранил в себе достаточно сил, чтобы пойти по фабричным дворам и закоулкам, разыскивая место, где можно убежать. За фабричными корпусами тянулась изгородь из колючей проволоки. За ней были бетонные корпуса, низкие, приземистые; там таились инкубаторы и теплицы, где из яиц выводили гусениц, а потом подземными коридорами подросших насекомых перевозили к нам в цех, на убой, оттуда - на разделку и переработку. Фабрика у нас была не маленькая! Я пошел вдоль изгороди. Все здесь было пропитано застарелым запахом падали. Изгородь кончалась у ворот. По ту сторону шел красный кирпичный забор. Он был старый, кое-где верхние кирпичи выпали, и если бы отыскать лестницу или хотя бы большой ящик, то можно будет перелезть через забор. Я не задумывался над тем, что я буду делать, когда убегу с фабрики, - я находился но власти страха. Мне казалось, что спонсоры вот-вот вернутся, чтобы забрать меня с собой или пристрелить на месте. Рассуждая так и крутя головой в поисках лестницы, я зашел в узкий проход между забором и складом и тут услышал впереди голоса. Я остановился. - Ты с ней поговорил? - произнес женский голос. Собеседники были отделены от меня высокой кучей ржавого металлолома. - Она согласна отправить его к Маркизе. А что ты ей обещала? - Мое дело. - Она не обманет? - Я ей достаточно пообещала. Тут я узнал голос Ирки. Конечно, это голос Ирки! Я не узнал его сразу только потому, что слова, произнесенные этим голосом, не могли принадлежать жалкой бродяжке. Это были слова уверенной в себе особы. А кто же второй? Я подошел поближе и постарался заглянуть в щель между грудой железа и кирпичной стеной. Мужчина стоял ко мне спиной. В руке у него был хлыст, и он постукивал им себя по ноге. Хлысты есть у надсмотрщиков и Лысого. Нет, это был не Лысый. Для Лысого он слишком худ и мал ростом. - Надо спешить, - сказала Ирка. Я мог хорошо разглядеть ее, Ирка была серьезна. Она не стояла на месте, а медленно ходила, как зверь, загнанный в клетку, - два шага вправо, два шага влево. - Завтра утром, - сказал мужчина с хлыстом. Он оглянулся и я узнал Хенрика - нашего надсмотрщика. - Кто его повезет? - спросила Ирка. - Лысый. Кто же еще? - А нельзя, чтобы ты? - Нет, мадамка не согласится. Она только Лысому доверяет. - Тут уж ничего не поделаешь. Мы не можем мадамке приказывать. Просить можем, а приказывать - нет. Они говорят обо мне! Как же я сразу не догадался! Они договорились с Машкой-мадамкой, чтобы меня отсюда увезти. Великое облегчение и благодарность к Ирке и Хенрику охватили меня. И мне вовсе не было страшно, что везти меня к новому месту жительства должен был Лысый. Как-нибудь справимся... К Хенрику и Ирке спешил по проходу громоздкий мужчина, в котором я узнал одного из мужиков, добивавших гусениц. - Ну сколько тебя ждать! - накинулся на него Хенрик. Они сразу забыли обо мне. - Все в порядке. - Мужик тяжело дышал, будто бежал издалека. - Говори. - Ящики разгружали у первого блока. Сначала хорошо считали, а потом господа спонсоры ушли обедать... - Короче, где ящик? - Жан тащит. В дальнем конце прохода появился второй мужик, который прижимал к животу большой плоский ящик. Хенрик пошел к нему навстречу. - Тебя никто не видел? - Вроде не видел. - Они считать не будут? - Чего считать, мы их сами складывали. Где деньги? - Ирка, отдай ему, - сказал Хенрик. Ирка протянула первому мужику заранее отсчитанную и стянутую резинкой пачку денег. - Считать не надо, - сказала она. И тут я совершил глупый поступок. Желая получше видеть, я неловко оперся о ржавую трубу и вся куча железа начала угрожающе крениться. - Беги! - закричал Хенрик. Я пытался за что-нибудь зацепиться, удержаться и, конечно же, лишь делал себе хуже - мне казалось, что я лечу с горы в лавине, состоящей из гвоздей и гирь... Сколько это продолжалось, не знаю, но закончилось мое падение на земле. Я не двигался, стараясь сообразить, что у меня сломано. Потом я осторожно пошевелил правой рукой, в кулаке у меня было зажато что-то острое. Я приоткрыл глаза и увидел, что, как букет цветов, сжимаю пук колючей проволоки. Я хотел было продолжать осмотр своих ран, но тут услышал голос: - И как, нам нравится лежать? Я испугался и постарался сесть. Сел я на железный костыль, подскочил и с жуткой болью, исцарапанный и сочащийся кровью, вырвался из ржавого плена. Оказалось, что я стою перед надсмотрщиком Хенриком. Узколицый, почти лысый, с короткими усами и бородкой, он раскачивался на ступнях - вперед-назад, постукивая себя по штанине хлыстом. - Простите, - сказал я. - Я нечаянно. - Врешь, - спокойно возразил Хенрик. - Подслушивал. А ну, к стенке! - Больно, - пожаловался я. - Не послушаешься - будет больнее. Я отступил к стене. - И что же ты услышал? - Ничего! Глаза Хенрика, маленькие, светлые и настойчивые, буквально пронзали меня. Я боялся сознаться. - А что видел? - спросил Хенрик. - Я случайно здесь шел, - заныл я. Из собственного опыта я знал, что перед спонсором или сильным любимцем надо показать себя слабым, несчастным, совершенно безвредным. - Я случайно шел... - Зачем? Здесь никто не ходит. - Я шел... потому что я хотел убежать! - Ты хотел убежать? Не отходи от стены! Ты куда хотел убежать? - Через забор. - Почему? - Потому что я никому не верю. И вам тоже не верю! - Правильно. Никому верить нельзя. Ну продолжай, продолжай. Значит, ты шел здесь и думал: как бы мне убежать? А тут перед тобой куча железа - ты сразу в нее носом... - Я задумался! - Врешь! - Хенрик замахнулся хлыстом. Я бы никогда не напал на начальника, но я очень испугался, что мне будет больно. Я оскалился, прыгнул на него, вырвал хлыст и сломал его рукоятку о колено. Хенрик пытался мне помешать, но я отбросил его, потом кинул ему в лицо хлыст. Хенрик поймал хлыст и сказал почему-то: - Хороший кнут был. Дурак ты, любимчик! И тут я понял, как я виноват. Я начал отступать, прижимаясь спиной к кирпичной стене. Хенрик не нападал на меня. Он рассматривал хлыст. А я, почувствовав, что отошел от него на достаточное расстояние, кинулся бежать. Я раскаивался в том, что не сдержался и напал на Хенрика. Он мне теперь отомстит. Мне еще одного врага не хватало! Подавленный, я вернулся в наш подвал. Люди уже возвращались со смены. Было душно, и воняло потом и всякой гадостью. Некоторые спали на нарах, другие сидели за длинным столом посреди подвала - разговаривали, играли в кости... На меня никто и не посмотрел. Я прошел к нарам. Нижние - Иркины - были пусты. Ирка еще не вернулась. И это хорошо. Она уже знает, что я сломал хлыст Хенрику. Они не захотят меня спасти. И отдадут спонсорам. А спонсоры пустят меня на мыло... Я так погрузился в свои мысли, что не заметил, как последние остатки дневного света покинули подвал, и лишь коптилка, стоявшая на столе, странно и неровно освещала лица сидевших за столом. Чего ж, уже достаточно темно. Надо встать и пойти и сортир, оттуда выскочить во двор и бежать к кирпичному забору. Опасно пропустить момент - я уже знал, что дверь нашего корпуса на ночь запирали. Я поднялся и сделал первый шаг к двери... Навстречу мне быстро шла маленькая фигурка - даже в темноте я узнал Ирку. Она тоже меня узнала. Я отступил назад, к нарам. Как мне не хотелось бы, чтобы она была моим врагом! - Тим? - спросила она шепотом. - Здравствуй, - сказал я, будто еще не виделся с ней. Ирка взяла меня за руку и потащила к нарам. - Садись! Я послушно сел. Мне хотелось как-то оправдаться перед ней, и я сказал: - Я могу ему починить хлыст. Я умею. Меня госпожа Яйблочко учила плести из кожи. - Какой еще хлыст? - А он тебе не сказал? - А ты дикий... - Я испугался. Он строго со мной говорил. - Ты куда шел? - прошептала Ирка. - Я хотел убежать. - Не надо, - сказала Ирка. - Тебя завтра увезут к Маркизе. - Я думал, что вы теперь не захотите мне помогать. - Я верю. А что ты видел? - Я мужиков видел. С коробкой. - А что в коробке? - Я не знаю. Она закрытая была. - Ты не бойся, любимчик, - сказала Ирка и хихикнула. - Тебя никто не обидит. Тебя завтра увезут, как и договаривались. - А если они тебя не послушаются? Ты ведь кто? - Я - никто, - сказала Ирка. - Но Хенрика они обязательно послушаются. - Давай я ему кнут починю? - Успеешь. А теперь давай будем спать. Когда все заснули, Ирка забралась ко мне на нары. Я уж ждал ее - мне без нее было холодно. Она прижалась ко мне, сначала дрожала, а потом согрелась. Я сказал: - Не могу с ползунами. Один на меня как человек глядел. - Нет, - сказала Ирка твердо. - Они не соображают. Ты, видно, убивать не любишь и не умеешь. Все убивать умеют, жизнь такая, что надо убивать, а ты не умеешь - тебя кто-нибудь пришьет, а ты и не заметишь. Она теснее прижалась ко мне. - Ты теплый, - сообщила она шепотом. Вокруг на нарах спали или не спали люди. Запах в подвале был тяжелый - мылись-то мы кое-как, без мыла. Но было совсем темно, и можно вообразить, что ты один или в настоящем доме. - Мне их жалко, - сказал я. - Вы бы потише! - зашипел человек с соседних нар - я даже лица его не знал. - Бы тише, вы людям спать мешаете, вы свое делайте... а людям не мешайте. Ирка его шепотом отругала словами, которых я и не знал, но точно понимал, что это неприличные слова, просто страшно подумать, что они значат. Потом снова стало тихо - только храп и дыхание людей. - Может, я уйду? - спросила Ирка. - Нет, не уходи, - сказал я. - Ты не уходи, а то нам поодиночке холодно. - Боюсь я за тебя, - сказала Ирка. От ее маленького горячего тела во мне начало подниматься непонятное сладкое, тягучее чувство, странное желание обхватить Ирку руками - но не для тепла, а для того, чтобы целовать и прижиматься сильнее. Я повернулся к ней и не чувствовал больше вони и тяжелого воздуха. Я нашел губами ее губы и мы начали целоваться так, что совсем перехватило дыхание, но мы не могли остановиться - я чувствовал, что от желания теряю сознание. И тут Ирка вдруг сильно оттолкнулась от меня коленками и одним махом спрыгнула вниз с нар, только слышно было, как сильно ударились ее пятки о цементный пол. - Ты что? - Я чуть было не кинулся за ней следом. Но рядом кто-то выругался. Ирка подошла к нарам, встала на цыпочки, я увидел ее лицо над краем нар. - Не надо, - сказала она. - Мы же люди с тобой, правда? - Люди? Конечно, люди, - не понял я. - И если что будет, то по-людски, хорошо, любимчик? - Да, - согласился я и все равно в ту ночь не понял, что она хотела сказать. Мы помолчали. Она погладила меня жесткой узкой ладошкой по лицу, и я поцеловал ее ладонь. - Возьми мешок, - сказал я. - Замерзнешь. Она взяла мешок, и я скоро заснул. Было очень холодно, я бы мог спуститься к ней на нары, но я понимал, что она этого не хочет. Лучше она будет мерзнуть... Была ли у меня на нее обида? Пожалуй, если и была, то маленькая, потому что я, не понимая в чем она права, соглашался с ее правотой. Ночью мне снилась чистенькая, завитая любимица из соседнего дома. С ней я тоже целовался, но как только мы начинали целоваться сильно, откуда-то выбегал спонсорский жабеныш, и приходилось убегать. Утром, когда я проснулся от сирены, Ирки уже не было - она убежала занимать для нас очередь в сортир и в умывальню. И я поспешил, чтобы ей помочь. И понимал, как хорошо, что у меня есть Ирка. Я сейчас увижу ее и обрадуюсь. Но я ее не увидел, потому что в сортире и в умывальне ее не было, а когда я пошел обратно в подвал, чтобы позавтракать, там меня уже ждал Хенрик. Он был без хлыста. Я хотел пройти мимо, не глядя на него, но Хенрик сам подошел ко мне, и он не сильно сердился. - Пошли, - сказал он. - Я голодный, - сказал я. - Нельзя задерживаться, - сказал Хенрик. Он взял со стола горбушку хлеба и отдал мне. Кто-то из сидевших за столом огрызнулся, сказал, что такой кусок - на троих. Хенрик велел ему молчать и повел меня прочь. Мне было страшно, но я старался утешать себя тем, что Ирка обещала, что все хорошо кончится. А она знает. Хенрик с ней разговаривает как с равной. Во дворе стоял старенький грузовичок. За рулем уже сидел Лысый. - Сколько вас ждать! - зло оскалился он. - Вот-вот патрули поедут. - Садись! - приказал мне Хенрик. Он подсадил меня в кузов. Потом впрыгнул за мной. - Вы тоже поедете? - спросил я. - Прокачусь немного, - ответил Хенрик. Машка-мадамка подошла к открытому окну конторы на втором этаже. Помахала Хенрику. Он помахал в ответ. - Осторожно, - крикнула она. - Вечером жду! Эти слова были для Хенрика, а может, для Лысого. Но не для меня. Машина подъехала к воротам. Охранник, стоявший там, сначала подошел к грузовичку, заглянул в кузов и в кабину. Только потом пропустил. - А чего он ищет? - спросил я. - Черт его знает, - ответил Хенрик. Грузовик выехал из ворот и затрясся по колдобинам дороги. Через несколько метров дорога повернула в сторону, и с обеих сторон к ней сбежался еловый лес. Мы ехали по этой дороге совсем недолго - над деревьями еще видна была дымившая труба кондитерской фабрики. Вдруг Хенрик наклонился вперед и постучал в заднюю стену кабинки. Грузовичок затормозил. Хенрик подошел к борту грузовика и посмотрел в сторону кустов. Хлопнула дверца кабины - значит, следом на дорогу выбрался Лысый. Тут же кусты раздались, и оттуда вышел мужик с картонным ящиком - тем самым, который я видал вечером на фабрике. За мужиком шла Ирка. Она была одета в мужские штаны и сапоги. Рыжие волосы были убраны под платок. - Осторожнее! - прикрикнула она на мужика, когда тот передавал ящик Хенрику. Хенрик наклонился, мужик поднял ящик на вытянутых руках, и Хенрик принял ящик, который был, как я понимал, не очень тяжелым. Ирка легко прыгнула в кузов и предупредила Хенрика: - На пол не ставь. Сядь и держи на коленях. Хенрик послушно сел, а Ирка села рядом, чтобы поддерживать ящик. - Я пошел? - спросил мужик. Его физиономия показалась над бортом грузовика. - Иди, - сказал Хенрик. Лысый все стоил на дороге. - А тебе что, отдельное приглашение? - спросил Хенрик. - Поезжай осторожнее, пожалуйста, - попросила Лысого Ирка. Грузовик поехал дальше. Дорога была такой плохой, что ничто не могло помочь. Ирка и Хенрик старались оградить ящик от ударов, я им помогал. Они сначала гнали меня, но потом перестали. Грузовик ехал медленно, но я не мог смотреть по сторонам - мне было интереснее смотреть на Ирку и на ящик. В конце концов я не выдержал: - А что там? - спросил я. - Неважно, - сказал Хенрик. Время от времени Ирка поднималась и смотрела вперед, будто боялась какой-то преграды или опасности. Но дорога, хоть и разбитая, была совершенно пустынна, и стены леса по обе стороны ее создавали впечатление узкого, темного ущелья. Так мы ехали довольно долго. Все молчали. Мне о многом хотелось спросить, но я понимал, что вряд ли получу ответ. Возможно, через полчаса или несколько более того я первым увидел, как далеко впереди из леса вышел человек и встал посреди дороги. - Стой! - крикнула Ирка. Но Лысый уже замедлял ход грузовика, и, не доезжая до незнакомца несколько метров, грузовик встал. Человек пошел к машине. - Ты уходишь? - спросил я Ирку. Только тут она вспомнила о моем существовании. - Не беспокойся. Послезавтра я уже буду у Маркизы, - сказала она. - И тебя увижу. - А что в ящике? - спросил я. - Ты упрямый. - Посмотрим, все ли там в порядке, - сказал Хенрик. Не дожидаясь ответа, он открыл крышку ящика, откинул слой мягкой материи, и я увидел, что внутри ящика - одинаковые углубления, в каждом из которых помещается белый шар размером с кулак. Ирка наклонилась к шарам. - Все в порядке, - сказала она. Мужчина подошел к грузовику и сказал: - Давайте быстрее! Здесь уже пролетал вертолет. - Что это? - на этот раз я спросил только у Ирки, тихо. Она поглядела на меня, глаза у нее были грустные. - До свидания, любимчик, - сказала она. - Веди себя хорошо. Я буду скучать по тебе. - Я тоже. - А в ящике яйца, - сказала она. - Какие же это яйца! - Помолчи! - оборвал меня Хенрик, обернулся к Ирке и сказал: - Ты чего заговорила. Чем он меньше знает, тем спокойнее. И нам и ему. Мужчина на дороге принял ящик с яйцами - и зачем мы везли ящик с яйцами? - и пошел в сторону. Затем выскочил из грузовика Хенрик и помог выбраться Ирке. Мне не хотелось оставаться одному. Я тоже выпрыгнул из грузовика. Но Ирка сказала: - Садись в кабинку, к Лысому. Тот открыл дверь мне навстречу. - Не скучай, - сказала Ирка. Лысый перегнулся через меня, захлопнул дверь и сказал мрачно: - Я позабочусь, чтобы не соскучился. Мы с ним смотрели, как остальные скрылись в кустах, унося ящик с яйцами. День был серый, хоть без ветра и дождя. По обе стороны дороги тянулся редкий еловый лес. Порой к дороге подходило болотце, и из бурой воды поднимались тонкие стволы осин и берез. Земля еще не просохла. Раза два я видел у дороги строения. Одно большое, в несколько этажей. Они были оставлены людьми. Окна разбиты, пусты, двери вышиблены, ступеньки заросли крапивой... В одном месте направо отходила асфальтовая дорожка и терялась в зарослях, но я успел увидеть проржавевший и как будто обугленный остов какой-то машины. - Плохо мы убираем нашу родину, - сказал я Лысому. Тот не понял и сказал: - Поясни. - Сколько господа спонсоры нас учили, чтобы мы навели порядок на планете, чтобы мы все собрали и обезвредили - у них же рук не хватает! - А на что хватает? Я вдруг подумал, что не знаю ответа на этот вопрос и мне самому не приходило в голову его задать. Хотя бы себе самому. - Чтобы кормить нас и охранять, - сказал я неуверенно. Лес перешел в кустарник, чаще попадались развалины домов, а в одном месте до самого неба торчала бетонная труба. Я вдруг увидел, что в развалинах у подножья трубы что-то шевелится. - Смотри! Лысый повернул голову и тут же нагнулся к самому рулю и до отказа вывернул газ. Грузовик буквально прыгнул вперед. Я успел заметить, что в развалинах стоял человек, который выстрелил в нас из лука. Я обернулся - стальная стрела упала на асфальт. - Он стрелял! - крикнул я, испытывая неожиданное возбуждение. - Помолчи! Потом нам пришлось спешиться. Мост через реку был разрушен, и из нее торчали только опоры и углы ушедших в воду бетонных плит. К счастью, справа был брод, к которому вели накатанные колеи. Когда мы уже спустились к воде, Лысый крикнул: - Замри! - И сам уронил голову на руль. Я тоже замер. Оказывается, слух Лысого не подвел - не высоко и медленно летел большой вертолет спонсоров. Нас они не заметили или не сочли целью, достойной внимания. - Это хорошо, что не заметили, - сказал Лысый, снова заводя двигатель, - а то они стреляют без предупреждения. Мы поехали дальше. Благополучно миновали брод, поднялись на противоположный берег. Там между двух бетонных столбов было натянуто вылинявшее алое полотно с большими белыми буквами: "Порадуем спонсоров достижениями в труде и отдыхе!" Неожиданно мы увидели, как навстречу нам катит какой-то экипаж, запряженный лошадью. Мы не стали прятаться, да и те люди в экипаже - телеге с высокими бортами - не желали нам вреда. Потом встретились пешие люди - они-то при звуке нашего кашляющего мотора нырнули было в кювет, но Лысый закричал гортанно и непонятно, и люди, кто голый, а кто и одетый, стали вылезать из кювета. - Скоро будем на месте. Там я тебя оставлю. Будешь ждать человека от Маркизы, - сказал Лысый и неприятно улыбнулся. Слова его звучали лживо. Словно человек - это не человек, а "якобы человек", и Маркиза - всего лишь "так называемая маркиза". На покосившемся и выцветшем от бесчисленных лет металлическом указателе я прочел странное и непонятное слово "Мытищи". Туда и свернули. Дорога шла лесом, в котором я видел отдельные дома, большей частью разрушенные. Заем мы съехали на еще более узкую и запущенную дорожку, грузовик подпрыгивал так, словно хотел нас выкинуть из кабины. Наконец, под сенью раскидистых деревьев мы остановились. - Пронесло, - сказал Лысый. - Говорил я мадамке, что надо было затемно выезжать - а ей что люди? Ей технику жалко - в яму влетишь, и не будет мотора! Он передразнил свою хозяйку. Точно так, как мы, любимцы, передразниваем своих спонсоров. К нам уже шел человек в кожаных штанах, с резиновой дубинкой на перевязи. Он был широк, приземист и горбат. - Привет, - сказал он. - Тебе то же, - сказал Лысый. - Привез? - спросил человек с дубинкой. Лысый приказал мне: - Вылезай. - Вот, видишь, - сказал он горбуну. - И как? - Ничего, нормально, - ответил горбун, осматривая меня, как поросенка на рынке. Мы подошли к дому, сложенному из толстых бревен. Окна в нем были маленькие. Внутри, за прихожей, в которой стояли пустые кадки и ящики и пахло гнилой картошкой, была большая комната с низким потолком. У стены был камин. Такие, только побольше, делали в домах спонсоров. Возле камина на полу лежали звериные шкуры и шкурки ползунов. На них сидели люди - человек пять. Они встретили нас невнятными приветствиями. Лысый был здесь свой. - Привез? - спросил человек с черной курчавой шевелюрой и очень черными глазами, близко посаженными к тонкому горбатому носу. - Посмотри, - Лысый показал на меня. Курчавый подошел ко мне, но я на него не смотрел, потому что меня поразила его одежда. Этот человек не только осмелился покрыть свою наготу, но сшил себе костюм, поражающий воображение. Материя, из которого он был сделан, поблескивала и переливалась радугой, по ней тянулись узоры из серебряного и золотого шитья, а узкие, в обтяжку, штаны были заправлены в особый род обуви, такой высокой и неудобной, что я не удержался и невпопад спросил: - А это как называется? - Это называется ботфорты, сапоги такие, - сказал курчавый. - А ты не видал? - Нет, не видал. - Ты в лесу жил, да? - Нет, не в лесу. Человек этот мне не нравился, он был недобрый. Как у всякого домашнего животного, зависящего от милости сильных, у меня был нюх на людей и спонсоров. Ведь спонсоры тоже разные бывают. - Ну что ж, тогда с благополучным прибытием, - сказал курчавый. Неожиданно он крепко сжал мое предплечье, и я инстинктивно отбросил его руку. - Правильно, - сказал курчавый, отходя от меня. - Реакция отменная. И мышцы нормальные. А то теперь все больше уроды попадаются. Мутанты корявые! Я не знал, зачем ему моя реакция. - Угостите парня, - сказал курчавый. На небольшом возвышении перед теми людьми стояли какие-то глиняные сосуды и лежала еда. Я подумал сразу, что так и не успел позавтракать. - Чего хочешь? - спросил курчавый. - Я голодный, - сказал я. - Я знаю, что голодный. У мадамки не нажрешься. Остальные засмеялись, и Лысый вторил им. Курчавый отломил ногу вареной курицы (такое я пробовал только тайком - утащил из соседской кухни) и я вгрызся в нее, а горбун взял со стола картофелину и кинул мне. Я с благодарностью поймал картофелину и стал ее есть. - Он что, из этих, баптистов? - спросил вдруг курчавый Лысого. - Нет, псих немного, дикий, а так нормальный, не баптист. Натренируешь, меня благодарить будешь. Я ж его за гроши отдаю. Они отошли от меня и продолжали говорить. Они спорили. И я даже понимал, что разговор идет обо мне и почему-то Лысый хочет получить за меня деньги. Наверное, подумал я, за то, что он потратил столько времени, чтобы довезти меня сюда. Курчавый достал кошелек, стал вытаскивать оттуда монеты, потом перехватил мой взгляд и сказал одному из сидевших у стола: - Налей ему - дорога трудная. Тот - фигура мрачная, неприятная, разбойничьего вида, лба вообще не видно, глаза утоплены в глазницах - налил мне в глиняный стакан прозрачной жидкости из кувшина, и я был ему благодарен, потому что после картофелины захотел пить. - Спасибо, - сказал я и сделал большой глоток. ...И туг понял, что помираю! Я знал, что бывает водка, и знал со слов спонсоров, какое ужасное влияние алкоголизм оказывал на людей, но я не подозревал, что в наше цивилизованное время кто-то осмеливается изготавливать водку. Впрочем, в тот момент я так не думал - я кашлял, задыхался, скорчившись пополам. - Дай ему воды запить! - крикнул курчавый. Мне протянули другой стакан, в нем была вода, я глотнул, стало легче. - А теперь допивай, - приказал курчавый. Я не знал, что мне допивать - воду или водку, но спросить не посмел. Меня обожгло, мне хотелось умереть от отвращения к себе... Я сел в угол, скорчился там и решил дождаться смерти. Как сквозь сон я слышал, как прощается с остальными и уходит Лысый. - Прощай, любимец корявый, - сказал он мне. - Надеюсь, тебя быстро здесь поломают. И я понял, что он полон ненависти ко мне. Неожиданно он больно ударил меня носком башмака в бок, и я хотел возразить, но голова кружилась, и я решил, что если останусь жив, я его тоже ударю. Он ушел, какие-то люди входили и выходили. Настроение у меня постепенно улучшилось, и я даже смог встать на ноги, хотя меня тут же повело в сторону, и мне пришлось искать стену, чтобы за нее держаться. Вошел курчавый, вернее, он появился в поле моего зрения. Его глаза были близко от моих. - Живой? - спросил он. - Даже очень живой, - я глупо ухмылялся. - Вот и отлично, - сказал он. - Пошли, я тебя устрою. - Она скоро придет? - спросил я. - Кто? - Госпожа Маркиза, кто же еще, меня хозяйка-мадамка к ней направила. - Скоро, скоро, - сказал курчавый лживым голосом, как говорят с маленькими, чтобы от них отвязаться. Я пошел за курчавым наружу, а ноги не слушались. Было смешно. Грузовик Лысого уехал. В кустах я увидел черную крытую повозку. - Залезай, - сказал курчавый, - и спи. - Простите, - возразил я. - Мы друг другу не представлены. Я протянул ему руку и представился: - Тимофей. Кислых щей! - А ты меня теперь до самой смерти будешь звать хозяином, - сказал курчавый. - Или господином Ахметом. Он что-то делал с моими руками - щелкнул замок, мои руки оказались в железных браслетах, скрепленных короткой цепью. - Вы что? - спросил я. - С ума здесь все посходили? - Чтобы быть спокойным, что не сбежишь - а ну иди, ложись! Продолжая смеяться, я попытался влезть в повозку, но руки мешали. Господин Ахмет подсадил меня. Внутри было сено. Я лег и сказал, что буду спать. 4. Любимец среди гладиаторов Очнулся я в темной комнате с небольшим окошком, забранным решеткой. Словно снова попал на кондитерскую фабрику. Только лежал я не на нарах, а на каменном полу - пол был холодным, бок у меня окоченел, руки затекли. Память сразу вернула мне последнюю сцену в комнате с камином. Я понял, что меня напоили дурманящим напитком, чтобы перевезти в другое место. Я сел. Судя по цвету воздуха за окном, уже вечерело. Я попытался подняться, но это получилось далеко не сразу. Я растирал руку и бок и тут увидел на запястье ссадины - я не сразу догадался, что это следы браслетов, в которых меня везли. Уж лучше бы я остался на кондитерской фабрике, уж лучше бы таскал трупы гусениц... удивительно, как все на свете относительно! Сейчас мне, полузамерзшему и голодному, жизнь на фабрике казалась раем. И я еще как назло представил себе, что горячая, переливающаяся как ртуть Ирка забирается ко мне на нары и греет меня... От злости я все же поднялся и, чтобы не упасть, добежал до стены и оперся о нее. Я сделал некоторые движения руками - гимнастику, по выражению госпожи Яйблочко. Каждое утро мы с ней занимались гимнастикой. Мы вытягивали вперед руки и поднимали ноги - разные по форме и размеру - но действия были схожи. Потом мы с ней бегали кругами по газону - конечно, она бежала куда тяжелее и медленнее меня, но я и не спешил. Хотя каждый ее шаг - метра два, не меньше... Минуты через две-три кровь начала двигаться по моим несчастным жилам, и я хотел пойти к двери, чтобы выломать решетку, но тут мое внимание привлекло движение за окном. Окно моей камеры располагалось на втором этаже и выходило на пыльную площадку, окруженную невысокими сараями и складами, а кое-где соединенными кирпичной стеной. На площадке находилось несколько человек, занимавшихся странным на первый взгляд делом. Они были вооружены мечами и топорами на длинных рукоятках. Эти люди сражались, а приземистый горбун с головой, вросшей в широкие плечи, держа в руке длинную палку, направлял ею и криками действия сражающихся. Невдалеке стоял господин Ахмет в преувеличенно ярком костюме, желающий всем доказать, что имеет право или смелость нарушать все законы спонсоров. Я хотел окликнуть его, но бой продолжался, и громкие крики потных бойцов заглушили бы мой зов. Когда я подошел к двери, я уже понял, что попал на студию, где снимаются фильмы для телевизора, а бойцы - это актеры, которые разучивают старинную войну. Я толкнул дверь. Она не открылась. Я даже удивился - зачем меня запирать? Я же ничего плохого не замышляю. Дверь была замкнута. Тогда я в нее постучал. Но это тоже не помогло. Я начал колотить в дверь кулаками, и тогда снаружи откликнулись. Издавая грязные ругательства, в дверях показался похожий на злую обезьяну человек с пистолетом в руке. - Чего тебе? - Я хочу наружу, - сказал я. - Я уже проснулся! - Он проснулся? - искренне удивилась обезьяна. - Проснулся? Стражник никак не мог осознать значения моих слов. По-моему, он решил тут же меня пристрелить, потому что, когда в его глазах появилось осмысленное выражение, оно сопровождалось движением дула пистолета. Дуло поднималось, пока не уткнулось мне в грудь. К моему счастью, в коридоре раздались быстрые шаги. - Что тут происходит? - спросил господин Ахмет. - А он шумит, - поморщился стражник. - Потерпишь, - сказал Ахмет. - А вам, сэр, что понадобилось? - Я выйти хочу, - сказал я. - Ты как себя чувствуешь? - спросил Ахмет. - Ничего. Я не стал жаловаться. У него были такие колючие черные глаза, что жаловаться было бессмысленно. Даже при моем скудном жизненном опыте мне было ясно, что этот человек не умел жалеть. У нас в подсобке для любимцев был один с такими глазами. Он искусал хозяина, задушил их жабеныша, и его потом затравили с вертолетов... - Я доволен. - Я боялся, что ты окажешься хлипким, - сказал хозяин. - Я не хлипкий. А зачем вы меня сюда привезли? Где госпожа Маркиза? - Я не знаю никаких маркиз, баронесс и графинь! - Но Лысый обещал... - Какой Лысый? - Он меня привез! - И продал тебя мне за сто двадцать марок. - Меня? Продал? Зачем? - Видно, ему деньги понадобились. - Но разве можно человека продать? - Если найдется покупатель. Он не смеялся, он был серьезен, он стоял в дверях камеры и спокойно, терпеливо объяснял. Ахмет вообще никогда не суетился - в его опасном деле суетиться нельзя. Но это я узнал позже. Лицо у него было как бы сдавлено с боков, так что нос выдавался слишком далеко вперед, и его лицо загорело настолько, что кожа была темнее зубов и белков глаз. И еще у него были усы - я никогда раньше не видел у людей таких усов. Это были черные, свисавшие на концах усы. Он был похож на черного сома. Но очень скользкого, верткого и подвижного. - А зачем вы меня купили? - спросил я. - Чтобы ты стал таким, как они. - Ахмет показал на окно, не сомневаясь, что я в него уже выглядывал. - Храбрым и сильным. Иди за ним, - он показал на стражника. - Он тебе покажет, где умыться и так далее. Потом придешь во двор. Ясно? - Ясно, - сказал я. - Но ведь Лысый не должен был меня вам продавать? - Не знаю, чего он должен, а чего нет. Я его второй раз в жизни вижу. - Он нечестный человек! Ему велели отвезти меня к Маркизе! - А что такое честность? - удивился Ахмет, а стражник засмеялся, заухал грудным смехом. И мне показалось, что он сейчас начнет бить себя в грудь волосатыми кулаками. Ахмет обнял меня за плечи и повел к выходу из камеры. - Не обращай внимания на мелочи жизни, - говорил он, и его золотые зубы отражали свет ламп в коридоре. - Тебе повезло, что ты оказался у меня. Или тебе нравилось вкалывать на кондитерской фабрике? - Нет, не нравилось, - сказал я. - Видишь, как хорошо. Я, например, не выношу, как воняют зарезанные ползуны. - Я с вами совершенно согласен, - сказал я. - Там дышать невозможно. Я раньше и не думал, что спонсоры едят плоть. - Проще, мой милый, проще. Жабы жрут себе подобных, а нам вешают лапшу на уши, будто они чистенькие вегетарианцы. Я невольно оглянулся - не слышит ли кто-нибудь. Ахмет заметил мое движение, усмехнулся, пропустил меня первым в дверь. Вечерело. Синева залила двор, схожий со двором крепости, правда, стены ее были невысоки, а ворота были решетчатыми, и потому сквозь них был виден луг, потом лес, над которым виднелся клочок зеленого закатного неба. Люди, которых я условно называл артистами, прекратили бой и стояли, глядя на нас. - Мальчики, - сказал Ахмет, - я вам новенького привел. Хотите ласкайте, хотите бейте, только чтобы костей не ломать, поняли, гады? Он - мои деньги. А то я вас знаю: утром проснулись - нет Петра Петровича. А где он? Воины заржали, они пополам сгибались от хохота, а Ахмет продолжал выкрикивать - в нем тоже было что-то актерское: - А Петра Петровича, отвечают мои мальчики, скушали мышки! От грубого хохота воинов мне стало не по себе. Я понимал, что все это, к сожалению, имеет отношение ко мне. Мои худшие опасения начали сбываться через несколько минут. Клоун Ахмет молча наблюдал за тем, как воины сдавали оружие квадратному горбуну, в громадных пальцах которого мечи и копья казались булавками. Горбун осматривал оружие и передавал двум обнаженным рабам, которые стояли за его спиной. Воины уже забыли о моем присутствии, они переговаривались, смеялись, некоторые побрели в душ, другие сначала очищали себя от пота и пыли специальными скребками. - Прупис, - сказал Ахмет, - ты распорядишься по части новенького? - А куда его? - спросил приземистый горбун. - Положи на койку Армянина, - сказал клоун Ахмет. На улице было видно, что лицо его раскрашено - подведены глаза, подрисованы брови, нарумянены щеки. Неужели ему все можно? - Не стоит, - сказал квадратный Прупис, - ребята будут недовольны. Недели не прошло, как Армянин погиб. - Объясни, что другой свободной койки у нас нет. - А они его прибьют. - Побьют - мне такой не нужен. Я понимал, что речь идет обо мне, и в то же время понять это было немыслимо. Что плохого я сделал этим людям? Я стоял, опустив руки и ожидая развития событий. - Мыться пойдешь? - спросил Прупис. - А можно? - Если ты не заразный. - Что вы, меня доктор смотрел! - Доктор? - Тут уж Прупис удивился. - Где он тебя нашел? - Дома, - сказал я. - Чудеса, да и только, - сказал Прупис. - Что за дом такой? - Я убежал, - сказал я. - А потом меня сюда привезли. - Ага, слышал, - согласился Прупис. Вперевалку, чуть не касаясь земли пальцами могучих рук, он направился к душу. Я зашел туда следом. Мне хотелось верить в доброту и справедливость Пруписа. Человек должен надеяться. Я так часто за последние дни лишался надежды, что смертельно устал и готов был пойти на край света за любым человеком, который хотя бы сказал: "Я не буду тебя бить!" Душевая была разделена на кабинки без дверей - Прупис показал мне на крайнюю. Вода была горячая, на деревянной полочке, прибитой к стене, лежал кусок мыла - я давно уже не видел мыла. Я хорошо вымылся. Прупис дожидался меня. Когда я вышел, он сказал: - Ты долго. Он протянул мне чистую тряпку, чтобы вытереться. - Я грязный был. После кондитерской фабрики. Но Прупис не знал, что такое кондитерская фабрика. - Потом расскажешь, - отмахнулся он. Он повел меня к одноэтажному зданию - чем-то жилье воинов было похоже на подвал, в котором мы с Иркой провели два дня, но здесь стояли не нары, а койки. И они были застелены серыми одеялами. У каждой койки была тумбочка, а стены в изголовье кое-где были разрисованы. Там были изображены воины или голые женщины - что выдавало вкусы моих сожителей. Я знал, что убегу отсюда - и как можно скорее. Мне хотелось увидеть Ирку, меня тревожил новый подвал - в нем пахло жестокостью. Я точно ощущал: дом и двор - все вокруг было пронизано злобой и насилием. Прупис провел меня по длинному залу, мимо коек. Кое-кто из воинов уже вернулся в свою комнату - один что-то зашивал, сидя на кровати, несколько человек уселись вдоль длинного стола, стоявшего между рядами кроватей... Прупис подвел меня к кровати у стены и сказал: - Здесь будешь спать. Потом поглядел на меня, пощупал мои штаны, сшитые из куска мешковины, и спросил: - Ты настоящую одежду раньше носил? Жилистый, худой смуглый человек, сидевший на соседней койке, сказал: - Он дикий, лесной. На что ему штаны в лесу? Сам засмеялся, и кто-то за столом поддержал его смех. Из-за стола поднялся грузный усатый человек со лбом, изуродованным бугристым шрамом, и сказал: - Мастер, мы не хотим, чтобы он спал на койке Армянина. - Господин Ахмет велел, - сказал Прупис, который был смущен словами усатого. - Я ему сказал - недели не прошло, а он приказал. - Пять дней, - сказал жилистый смуглый сосед. У него были раскосые черные глаза. - Мое дело подневольное, - сказал Прупис. - А вы как хотите. Потом он обернулся ко мне: - Завтра напомни, я тебе настоящие штаны дам. Он пошел