ься, держал меня за руки. - Лучше бы подождали, пока мы придем. Добрыня был надут от сознания собственной исключительности. Почти все ветераны такие. - Пока вы шли, - сказал Прупис, - всех юниоров у меня бы перебили. Вы хороши, когда вас вдвое больше, а так - отсиживаетесь. - Мы? Отсиживаемся? - Пошел отсюда, - сказала Прупис, и Добрыня, ворча, ушел. На следующий день щека моя распухла, Фельдшер даже боялся, что я помру от заражения крови, но заражения не случилось, хотя поднялась температура, я не спал ночь, мне было совсем плохо. И на похороны Гургена я не попал. Да и что такое похороны юниора? Закопают в землю, начальник школы или тренер скажет, чтобы земля была ему пухом, а потом всей школой выпьют водки на его могиле. Вот и все дела. Когда делили имущество Гургена, ветераны не вмешивались - все досталось новичкам и юниорам. Мне дали его нож. Небольшой нож, ножны кожаные, потертые, клинок от долгой заточки стал маленьким, в две ладони длиной. Я носил его под курткой, за поясом, на всякий случай, и был благодарен Гургену за такой хороший подарок. Нож Гургена мне пригодился в бою, в настоящем, календарном бою, который оказался для меня последним боем в нашей школе. Было это осенью, началось официальное первенство Москвы, а наша школа оказалась в невыгодном положении - у нас пало три коня, в том числе любимый боевой конь Добрыни. Коней кто-то отравил, и неизвестно - то ли соперники, то ли букмекеры, которые ставили чужие деньги на команды. Боевого коня сразу не выучишь. Таких коней отбирают жеребятами. Специально выкармливают, тренируют. Когда наши кони пали, на носу была календарная встреча. У господина Ахмета, не говоря уж о ветеранах, настроение испортилось. Проигрывать - значит скатиться вниз таблицы, а может, даже вылететь из первой лиги. А из второй лиги редко кто возвращается в первую - желающих много, а набрать денег и людей на команду высокого класса во второй лиге без спонсоров невозможно. Но спонсоры не ставят на неудачников. Добрыня был сам не свой, лучше к нему не подходить. Он был уверен, что коней отравили наши противники - "Белые Негры" с Пушкинской. Для меня все эти слова ничего не значили - я не знал, кто такие негры и почему они белые, не знал, что такое Пушкинская. А когда спросил у Пруписа, тот пожал плечами - тоже не задумывался. Только Фельдшер сказал мне, что Пушкин был поэтом, он жил давно и писал стихи. У спонсоров тоже есть поэты и стихи, хотя в это трудно поверить. Поэты сидят на какой-то горе не на нашей планете и хором воют про погоду и курчавые облака. Господин Яйблочко в таких случаях хохочет до слез, а госпожа Яйблочко любит их слушать и включает, когда супруга нет дома. В тот день я выступал вместе с юниорами. Так же, как они, я был в куртке из толстой бычьей кожи, в круглой железной каске, у меня был меч и нож Гургена. Батый и другие юниоры были одеты схоже со мной. Добрыне, Соловью и Микуле, лишившимся коней, достали подмену - только новые кони, взятые из плохих конюшен, мало на что годились. Но ставки были велики, выиграем - сможем купить целую конюшню, проиграем - и конец школе. Так что в автобусе, который вез нас на стадион, расположенный совсем в другом конце города, на излучине широкой реки, все молчали, каждый как мог готовился к бою. В раздевалку к нам господин Ахмет привел колдуна, чтобы он нас заколдовал. Битва предстояла настоящая, без договоренностей: если судьям или букмекерам станет известно о сговоре, нас вышибут из первой лиги. Колдун был в черном костюме, оранжевом жилете и в синем цилиндре. Мне его одежда показалась некрасивой - наверное, так ходили люди еще до спонсоров, но я не люблю слишком ярких красок и диких сочетаний цветов, хотя другие гладиаторы об этом не задумываются. Колдун вытащил из перевязанного веревкой портфеля графин и несколько небольших стаканчиков. В графине была розовая жидкость. Колдун сначала прыгал вокруг графина, выкрикивая колдовские слова, а потом, когда господин Ахмет велел ему закругляться, потому что нам пора выходить, он разлил розовую жидкость по стаканчикам, и ветераны выпили, а потом недопитое оставили нам. Это был спирт, но в него было что-то добавлено. - Надеюсь, не допинг? - спросил Прупис, пригубливая. - Я знаю, чем рискую, - сказал колдун. У него было длинное желтое лицо и выщипанные в ниточку брови. Он собрал стаканчики в портфель, Ахмет дал ему двенадцать рублей, и колдун, пересчитав деньги, сказал, что мы обязательно победим. Выйдя перед началом боя в коридор, я увидел колдуна снова - он шел рядом с другим колдуном. Они мирно разговаривали, и Фельдшер, который был со мной рядом, сказал: - А второй был у негров. Они братья. - Интересно, что он сказал неграм, - сказал я. - Почему ты спрашиваешь? - А то ведь наш нам сказал, что мы победим. Значит, второй сказал неграм, что они не победят? Мои рассуждения развеселили Фельдшера. - Чего смеешься? - спросил я. - Кто бы ему заплатил деньги за плохое предсказание? Я подумал немного и сообразил, что Фельдшер прав, и это меня расстроило. - А я ему поверил, - сказал я. - Ну и продолжай верить, - сказал Фельдшер. Тут мы расстались - он пошел с тренерами и рабами к кромке поля, чтобы наблюдать за боем из-за деревянного барьера, а я поспешил за гладиаторами. Мы выстроились у широкого прохода под трибунами. Впереди, как положено для торжественного выхода, стояли конные ветераны - в латах, кольчугах, с красными щитами и копьями, затем мы - пехотинцы, мелкота. Шум стадиона давил на барабанные перепонки. Я никогда еще не видел столько народа сразу. Может быть, здесь было тысяч пятьдесят. Как и везде, спонсоры занимали два ряда лож, опоясывающих стадион. Ниже сидели милиционеры, выше, за широким проходом, по которому носились букмекеры и агенты, шумела разноцветная человеческая публика. Я понял, что за прошедшие месяцы я уже привык к подобным, правда, не столь масштабным зрелищам. Более того, по манерам и уверенности в себе некоторых богатых и знатных людей я заподозрил даже, что на самом-то деле правят нашей планетой не спонсоры, как полагают все любимцы, а эти вот разноцветные господа. Впрочем, именно в этот день мне предстояло глубоко разочароваться в собственной наблюдательности и поставить под сомнение рассказы, которыми меня потчевали в школе как сами гладиаторы, так и господин Прупис. ...Судья в полосатом костюме выехал на автокаре в центр поля, и над стадионом пронесся удар гонга. - С Богом! - крикнул Прупис, поднятой рукой провожая нас на бой. Первыми двинулись тяжелые всадники, я чуть было не замешкался, все еще подавленный шумом стадиона, но меня дернул за рукав Батый. Мы зашагали следом за всадниками. Выйдя на поле, наше маленькое войско остановилось у его края и стало поджидать противников. Когда они появились, я чуть было не убежал от страха - ничего подобного я в жижи не видел. Это называлось слон. Слон был покрыт красной попоной, к его спине была прикреплена небольшая платформа, на которой сидело три или четыре лучника. Еще один человек сидел спереди прямо за ушами слона и управлял им, постукивая тростью по голове. За слоном и по обе его стороны выезжали всадники в железных наплечниках и открытых шлемах. Сами всадники и их кони были обмазаны белой краской, так что алые губы и черные кружки зрачков ярко выделялись и словно были нарисованы на белой бумаге. Вся одежда всадников состояла из черных набедренных повязок. Всадники потрясали короткими копьями с плоскими широкими лезвиями, похожими на рыбин, и нестройно вопили. В ответ на их вопли стадион также завопил - та команда была очень популярна, и за нее болели многие спонсоры. А где спонсоры, там и богачи - об этом мне уже не раз рассказывали в школе. Некоторые люди смогли стать настолько полезными спонсорам, что тем трудно было без них обойтись. Они пользовались тем, что спонсоры не могли залезть в щель или войти в дом, и им приходилось полагаться на верных людей. Было неважно, знали об этом спонсоры, или догадывались, или были настолько тупыми и наивными, что верили в бескорыстие людей. Но именно этим людям разрешалось одеваться и жить в городе, даже иметь свои машины или коней. Официально такие люди были объявлены экологически безвредными, пропагандистами чистого образа жизни, охраны природы и любви к спонсорам. ...Слон меня испугал. Арена была не столь велика, и если это чудовище быстро бегает, то оно может затоптать любого из нас. - А чем его убивают? - спросил я. Стоявший рядом Батый ответил: - Его не трогают. Он - талисман, чтобы пугать таких, как ты, недоумков. - А те, кто на нем сидят? - Они слезут, когда надо, - сказал Батый. - Судья им оттуда стрелять не разрешит. Мне все равно было страшновато. Может быть, Батый ошибается, может, его обманули, и это чудовище сейчас кинется на нас и вонзит в меня свои гигантские клыки? Слон простоял на арене недолго. Наши воины кричали на него, презрительно называли свиньей рогатой, белые негры ругались в ответ, но когда раздался свисток судьи, лучники, выпустив стрелы в небо, спрыгнули со слона, и тот, потоптавшись, опустился на колени, обернув голову в сторону ложи, в которой сидели два крупных спонсора в дорогих одеждах начальников баз. Те обрадовались, застучали кулачищами о железную балюстраду, и весь стадион принялся топать, кричать, стучать кулаками и бить в ладоши. Все хотели нашего поражения. Слон покинул арену и ушел на беговую дорожку. Потом начался бой. Он начался обыкновенно. Мы, юниоры, выходили вперед и ругали противника, смеялись над ним, наши шутки или ругательства подхватывались висевшими над полем микрофонами и многократно усиливались к радости зрителей. И чем скабрезней и грязней было ругательство, тем веселее вел себя стадион. За исключением, конечно, спонсоров, которые тем временем делали ставки и договаривались с букмекерами - занимались делом. Мы сцепились с пехотой белых негров, и мне достался для схватки несильный противник: он был молод, может, даже моложе меня, мышцы у него еще не окрепли, ноги были как палки, а плечи узкие, как у девушки. Он отчаянно махал саблей, старался пронзить меня своим копьем, но мне хватило двух минут, чтобы перебить мечом древко его копья, а затем вышибить из его руки кинжал, который он выхватил из-за пояса. Белый негр испугался. Мне показалось даже, что известка на его щеках и лбу стала белее, чем прежде, зрачки его метались в орбитах, словно он хотел перепрыгнуть через меня. Но бежать ему было некуда. И я занес меч над его головой. Мой противник увидел свою смерть в моих глазах и избрал единственный разумный выход - упал на колени и сдался мне в плен. Не надо думать, будто календарные встречи гладиаторов - это сплошные убийства. Это, хоть и кровавая, но игра, имеющая свои правила. На то и судья на поле. Если ты потерпел поражение в схватке, но даже не ранен, ты всегда имеешь право сдаться - только брось оружие и стань на колени. И тебя нельзя трогать, как нельзя трогать раненого. Правда, для твоей команды это - потеря очков, а для тех, кто ставил на тебя или команду, - потеря денег. Но правила нарушать не следует - могут дисквалифицировать всю школу. Среди гладиаторов куда выше ценится умение обезоружить и пленить врага, чем ранить. А убивать мало кто любит, смерть чаще всего бывает случайной. Я убийцей не был, так что вывел пленного за кромку поля, и к нему подбежал помощник судьи, а я вернулся в бой, чувствуя гордость за то, что помог моей команде, и радость, что получу полсотни премии. Правда, больше мне сражаться не пришлось, потому что стычка юниоров закончилась, и в дело вступили всадники. Поднялась пыль, слышны были крики, ржание коней и стоны, звенели мечи, и ударялись о щиты копья. Я знал уже, что ярость боя и стремительность движений - свидетельство лишь хорошей подготовки команд. Вернее всего, в первом тайме убит никто не будет. А во втором тайме, в общем бою, затопчут или искалечат кого-нибудь из нас, юниоров. Так что я даже кинул исподтишка завистливый взгляд на плененного мною белого негра - тот сидел на корточках на беговой дорожке, и вид у него был расстроенный. Еще бы, подумал я, в школе тебя жестоко накажут - не подводи команду! Для него этот бой кончился. Я тогда вдруг понял то, о чем ранее не задумывался, - оказывается, я не люблю сражаться, махать мечом и убивать других людей. Глупое, звериное занятие! Никогда мне не стать настоящим гладиатором и ветераном - как бы я ни старался. С каждым днем мне отвратительнее срубать на учениях мечом соломенные головы чучел или часами фехтовать "с тенью". Но долго раздумывать мне не пришлось, потому что прибежал Фельдшер с ведром воды, надо было напоить воинов - я должен был прикрывать безоружного Фельдшера от случайного удара. Увидев нас, ветераны выходили из боя, протягивали, не вылезая из седла, руки - Фельдшер наливал в кружку воды с солью, всадники пили, я же смотрел, чтобы на них кто-нибудь неожиданно не напал. Обошлось. Белым неграм тоже хотелось пить, и получился, как это часто бывает в трудном бою, незапланированный тайм-аут. Никто из зрителей не рассердился - там, на трибунах, тоже разносили квас, а также напитки для спонсоров. До перерыва бой шел с переменным успехом. Добрыне удалось ранить негритянского вождя, и того унесли на носилках, зато, к сожалению, в плен попал Соловей. Два противника повалили его с коня и прижали к горлу копье. Никто не успел к нему на помощь, и Соловей сдался. Это было тяжелым ударом для школы. Ведь сдавшийся в плен должен месяц отработать на конюшне у противника, и лишь потом его можно выкупить. Но бывает, что школа и не пожелает выкупать пленного - тогда он становится рабом. Но Соловья мы выкупим, это я знал. Соловей - один из главных ветеранов школы. Основные события должны были развернуться во втором тайме. Пока что встреча шла с небольшим перевесом в пользу наших соперников, но, как я понимал, они тоже выдохлись, и если бы не слабые лошади у наших ветеранов - мы бы сломили негров и раньше. А так исход встречи был неясен. Начался дождь. Трибуны разукрасились разноцветными зонтиками, раскрылись тенты и над ложами спонсоров. Нам же предстояло мокнуть и биться на скользкой траве по колено в грязи. Сражение обученных бойцов могло превратиться в обыкновенную отвратительную свалку. Слон стоял неподалеку от меня, ему тоже было холодно и неуютно. Он мерно раскачивал головой, словно напевал про себя, приподнимал и опускал хобот... Его погонщик спустился на землю и присел, прячась от дождя, под брюхом слона. Я не пошел в раздевалку, потому что знал, что там Прупис предложит всем по чарке разведенного спирта. Я же не любил этого, не успел полюбить. Мне лучше было мокнуть под дождем, чем пить эту жидкость - да и ощущение после нее мне не нравилось. Я предпочитал мерзнуть, но сохранить мозги свежими. Может быть, в иной раз надо мной снова стали бы смеяться, как смеялись всегда, но сегодня всем было не до меня, да и пленного-то взял я, а не Муромец или Добрыня. ...Мой взгляд упал на трибуну в той стороне, где стоял слон. Бывает так - ты еще не понял, что видишь, а в тебе уже все напряглось. Я, может, и не заметил бы Мадамку с кондитерской фабрики, если бы в тот самый момент она не поднялась и не пошла в сопровождении Лысого к выходу. Оба были одеты ярко, в золотистых плащах с вышитыми на них черными и красными цветами. Такой плащ должен был стоить целое состояние - я уже разбирался в одеждах. Мадамка остановилась у выхода и обернулась. Она встретилась со мной взглядом. Хоть нас разделяло не менее ста метров, я был уверен, что Мадамка меня узнала. Узнав - равнодушно отвернулась. И я понял: Лысый, нарушив договоренность с Хенриком, продал меня в гладиаторы с согласия своей хозяйки. Возможно, и деньги ей пошли. Подошел наш добрый Фельдшер и принес мне кружку горячего мятного чая. Я не успел допить ее, как раздалась сирена, и пришлось снова выходить на мокрое поле строиться. Мне вдруг стало странно, что люди готовятся убивать друг друга. Оделись специально для этого, заточили оружие и вышли на поле, чтобы убивать. Это была почти война - только война, на которую ходят любоваться. А ведь госпожа Яйблочко сколько раз говорила мне, что любая война - экологическое бедствие, и именно поэтому первое, что сделали спонсоры, прибыв на Землю, они запретили все войны. Конечно же, война, которую мы ведем, - не совсем настоящая, и, наверное, к экологическому бедствию ее не приравняешь. И все же в нашей игре была неправильность, нарушение каких-то принципов. Мы убиваем друг друга, а остальные люди и спонсоры на стадионе делают ставки на наши жизни. А ведь над трибунами натянуты привычные лозунги: "Чистым помыслам - чистые реки!", "Хрустальный воздух - легким!", "Помни - Земля одна, так береги ее, не пей до дна!" Эти лозунги с рождения сопровождали меня. Они были протянуты поперек улиц, по крышам домов, они составлялись из матерчатых, металлических, голографических букв; я знал их наизусть и никогда не замечал. В таком удрученном состоянии я вышел на мокрую арену. На этот раз должно было начаться сражение ветеранов, и только когда оно закончится, в общую схватку должны вступить юниоры. Я помню, что долго не мог сосредоточиться на суете боя - мысли убегали в сторону, глаза отыскивали в ложах спонсоров, которые переживали за события на арене, и мне неприятны были их лапы, что находились в беспрестанном движении. Желтые когти то прятались под кожей, то вылезали наружу, цепляясь в барьеры. Я понимал уже, что если даже госпожа Яйблочко соскочит, узнав меня, с трибуны и побежит, размахивая поводком или миской с мясом, ко мне через всю арену, чтобы вернуть меня на привычную кухонную подстилку, я на это не соглашусь. Месяцы, проведенные вне дома, в значительной степени разрушили ореол, которым были окружены в моих глазах спонсоры. Звенели, сталкиваясь, мечи, щиты тупым звоном отзывались на удары, эти звуки были мне уже привычны. И вдруг что-то нарушилось в этой симфонии - вмешался крик проклятия... Чужая лошадь, выданная Добрыне, неудачно ринулась в сторону, упала на колени, и белый негр, сражавшийся с Добрыней, тут же вонзил копье в спину рыцаря. Этот удар послужил как бы сигналом к нашему поражению - наши всадники попытались прикрыть Добрыню, пока Прупис с Фельдшером, рискуя быть растоптанными, бежали к нему; судья свистел, стараясь вклиниться своим автокаром между сражавшимися, но белые негры, ощутив приближение победы, ничего не слышали и рвались к лежащему на земле Добрыне. Но они не успели - Добрыню не так легко было убить. Он поднялся, сжимая в руке меч. На секунду он повернулся ко мне спиной, и я увидел, что его спина была красной - кровь лилась из глубокой дыры в кольчуге. С радостным воплем победителя белый негр вновь занес копье - казалось, что положение Добрыни безнадежно. На стадионе наступила неожиданная тишина. Это был уже настоящий бой! Добрыня, хоть и был оглушен ударом, смог уклониться от копья белого негра и, рванув копье за древко, дернул его к себе так, что не догадавшийся выпустить копье из рук белый негр вылетел из седла и тяжело упал на землю, застряв при том ногой в стремени. Другие белые негры бросились на выручку своему рыцарю, слон, подняв хобот, громко затрубил, но на пути их встал Илья Муромец, который принял на себя натиск полдюжины всадников и задержал их на секунду или две - этого было достаточно Добрыне, чтобы взмахнуть мечом и опустить его на шею белому негру. И тут я увидел - а увидев, не поверил, как отлетает от тела человеческая голова, отлетает и катится по траве, становясь темной и бесформенной. Добрыня, обессиленный, опустился на землю рядом с обезглавленным врагом, судья уже был рядом - он пытался разъединить своим автокаром воинов. Наши старались прикрыть раненого Добрыню, пока не подоспеют носилки. Это им удавалось с трудом, потому что белые негры были взбешены гибелью - и такой страшной - своего товарища. И тут затихнувший было стадион разразился единым криком. Поглядев на трибуны, я увидел, как один из спонсоров перебирается через барьер. Спонсор ревел так, что перекрывал шум всех остальных зрителей. Но никто из людей, кроме меня, не понимал, что же он кричит. - Разорил! - кричал спонсор. - Обесчестил! Все мои деньги! Такого рыцаря убил! Тебе не жить! Я не могу точно поручиться, что я правильно перевел все его слова, тем более что он так яростно дышал и хрипел, выкрикивал свои угрозы на столь примитивном и грубом диалекте, но было ясно: этот спонсор поставил свои деньги именно на убитого негра и теперь намеревался навести справедливость как считал нужным. Никто из людей не понял намерений спонсора, все стояли как вкопанные и смотрели на гигантское чудовище. Другие спонсоры и не старались его остановить - наоборот, независимо от того, на какую команду они ставили, спонсоры колотили по барьерам кулаками, выпускали когти и издавали радостный рев, словно все происходящее им доставляло удовольствие. Я закричал: - Добрыня, беги! Я не думал, что мой крик долетит до ветерана, и поэтому сделал шаг в его сторону, потом еще шаг. Что-то удерживало меня от того, чтобы кинуться вперед. Впрочем, я и не смог бы этого сделать сразу, потому что был отделен от Добрыни белыми неграми, которые тоже остановились, глядя на бешеного спонсора и не понимая, что ему нужно. Добрыня был единственным, кто услышал мой крик. Может, и не сам крик, он уловил мое отчаяние и страх за него. Он постарался подняться и даже успел сделать несколько шагов в сторону носилок, которые несли Прупис и Фельдшер, но в это время спонсор уже ворвался на поле и, разбрасывая в разные стороны мощными лапами встречавшихся на пути людей, кинулся к Добрыне. Добрыня попытался уклониться, но он не посмел поднять меч на спонсора - их абсолютное превосходство было впитано всеми людьми с молоком матери. Добрыня мог только отступать, выставив перед собой меч. Под восторженный гул стадиона спонсор настиг Добрыню и несколько секунд они боролись, потому что спонсор пытался выкрутить руку Добрыни, чтобы отнять меч, но рыцарь отчаянно вцепился в его рукоять. Никто из наших не посмел придти к нему на помощь - все словно превратились в камни. Еще секунда - и Добрыня был вынужден расстаться с мечом; отбросив его в сторону, спонсор вцепился когтями в шею Добрыни. Я не знаю, почему я оказался рядом - видно, я бежал к ним все время, пока продолжалась короткая схватка за меч, не замечая, что бегу. Только так я мог оказаться рядом с ними... И все равно опоздал - Добрыня далеко откинулся назад, словно стараясь оторвать от горла когти, но когти вошли в его плоть, и из шеи уже хлестала кровь, а спонсор валил Добрыню на землю, и тот упал на спину, а спонсор рухнул на него, полностью перекрыв своей тушей его фигуру. Я видел лишь, как пальцы рук Добрыни конвульсивно и бессильно сжимаются и разжимаются... И в этот момент я всадил свой меч в спину спонсору. Возможно, я хотел отрубить ему голову, а может быть, хотел лишь отогнать его - я сам не знаю, чего я хотел, потому что я не соображал - иначе бы никогда этого не сделал. Ведь Добрыню я уже не мог спасти... Спонсор почувствовал мой удар - хоть он был и не столь силен, как я того хотел. Мой меч глубоко вонзился в его покатое плечо, и, обливаясь такой же красной, как у людей, кровью, спонсор тяжело поднялся, не понимая, что же случилось. Я успел увидеть, что Добрыня лежит плашмя, неловко и неестественно отклонив расплющенную голову - он был мертв и похож на детскую куклу, попавшую под автомобиль. Я не слышал шума стадиона, но, думаю, что еще никогда он так не кричал... но только до того мгновения, когда я ударил мечом спонсора. А после этого наступила зловещая тишина, до звона в ушах, словно люди увидели, как небо падает на Землю. Я видел, как лапа спонсора медленно опустилась к поясу (на поясе у спонсора всегда есть пистолет - господин Яйблочко только в доме его снимал). Я увидел, как спонсор вынимает пистолет - и в этот момент никто на стадионе не сомневался, что я сейчас буду убит, и, пожалуй, для всех, кроме меня, это был бы лучший выход. Был хулиган, который посмел поднять руку на благородного спонсора, был хулиган, но господин спонсор испепелил его собственной рукой. Но среди многих тысяч, желавших такого финала этой истории и убежденных, что иного и быть не может, было исключение - я. И потому, увидев, как спонсор выхватил пистолет и как пистолет поднимается, чтобы я успел перед смертью заглянуть в его дуло, я коротко поднял меч и быстрым, отработанным на тренировках ударом рубанул спонсора по шее - я знал, что грудь, прикрытую бронежилетом, мне не проткнуть, но место, где голова спонсора переходит в плечо, - самое уязвимое. Только так можно убить спонсора. А в тот момент я хотел одного - я хотел убить спонсора, потому что в ином случае он убил бы меня. Спонсор икнул, медленно опрокинулся назад и упал на несчастного Добрыню. Я стоял и смотрел на него, и в голове вяло крутилась мысль: как бы сдвинуть его с Добрыни, чтобы поглядеть - а вдруг Добрыня живой? Так я простоял несколько секунд, а потом раздался спасший мне жизнь крик: - Беги! Беги, Ланселот! Потом уж, вспоминая это мгновение, я сообразил, что кричал наш тренер Прупис - они с Фельдшером были недалеко от меня, прибежали с носилками, но опоздали. Крик Пруписа вернул меня к жизни и в одно мгновение превратил меня снова в животное - домашнего любимца, который удирает от преследующих его таких же драчунов! Я кинулся бежать к проходу, туда, где стоял, загораживая мне дорогу, трубящий слон. И мое бегство как бы разбудило весь стадион. Волнами, все яростнее поднимался шум и подгонял меня. Уже выскочив с поля и стремясь к темному квадрату выхода, я увидел бегущих мне навстречу милиционеров с дубинками в руках. На мое счастье рядовые милиционеры на стадионе не были вооружены ничем более решительным чем резиновые дубинки. Не опуская меча, я пронесся сквозь цепочку милиционеров, и они прыснули в стороны. Слон стоял неподвижно, я миновал его и на мгновение скрылся за его тушей от взглядов спонсоров - а когда я уже был в проходе под трибунами, то обернулся и увидел, как слон, прикрывший меня, медленно падает на бок, а с противоположной трибуны в мою сторону тянутся зеленые лучи - спонсоры открыли стрельбу. Выскочив из-под трибун, я оказался в зарослях, близко подступавших к стадиону. Это были кусты лещины, на которых уже созрели орехи. Ветви стегали меня по лицу и рукам, я не выпускал меча и уже понимал, что погоня за мной, конечно же, бросится в кусты, и множество милиционеров, чьи нестройные крики догоняли меня, скоро меня отыщут. Я пробился сквозь кущу орешника и оказался на пустом пространстве - справа и слева возвышались развалины, мимо них протянулась широкая дорога, что вела от стадиона. Я остановился. Мне было все равно куда бежать - опасность подстерегала меня со всех сторон. И тут справа от меня в руинах я увидел человеческую фигурку. Фигурка стояла в расщелине и манила меня. Я привык доверяться жестам. Впрочем, у меня не было выбора. Я побежал к руинам, до которых было метров сто, не больше. Я вбежал в расщелину. После яркого дневного света глаза ничего не видели. Я замер. Знакомый женский голос произнес: - Иди за мной, только осторожно - здесь камней насыпано. Дай руку. - А ты где? - Здесь, здесь, иди! За спиной, приглушенные стеной, перекликались голоса. Я протянул вперед руку и встретил тонкие пальцы. Ирка влекла меня в глубь гулкого помещения. - Сейчас будет лестница, - сказала Ирка. - Иди, не бойся. - Погоди, - сказал я, - я меч пристегну, а то мешает. - Да брось его! - Нельзя, - сказал я. - Это хороший меч. Ирка не стала спорить. Она не отпускала мою руку, мы спустились по лестнице. Я не помню подробностей этого долгого путешествия по каким-то туннелям, трубам, железным лестницам. Мы увязали в грязи, проваливаясь в ямы с вонючей жижей и распугивали крыс. Ирка была рождена в таких подземельях. Она ничего там не боялась и могла передвигаться в полной темноте. В те минуты, когда мы шли по широким туннелям, и Ирка была уверена, что я не врежусь головой в какую-нибудь балку, она говорила. Ее монолог был сбивчив, но очень интересен. - Я под Москвой каждый туннель знаю, - говорила она. Голос ее мне был так приятен, что я готов был расцеловать эту маленькую девушку. Но я был гладиатором, я убил спонсора и отомстил за смерть Добрыни. В тот момент я еще не понимал, чего я натворил, и думал, что мой проступок обойдется - хотя, конечно же, на спонсора нельзя поднимать руку. У меня было оправдание - по крайней мере, убедительное для меня: я только защищался. И если бы еще секунду промедлил, спонсор испепелил бы меня. Может быть, от неосознания масштабов моего преступления я ничего не сказал о бое Ирке. Я не сомневался, что она все знает. На самом же деле Ирка увидела меня лишь в тот момент, когда я выбежал из кустов. На стадионе она не была и моих подвигов не видала. - Я же выросла тут - какая облава или уничтожение, мы туннелями уходили. Даже когда нас газами травили, спасались в метро. - Где? - Скоро увидишь, - сказала Ирка. - Я ничего не увижу. - У меня фонарик есть, - сказала Ирка. - Так зажги его! - Опасно - мало ли кто может быть под землей? - Но спонсору сюда не пролезть. - У спонсоров есть друзья. Я почувствовал, что мы вышли в обширный зал. Голос Ирки зазвучал иначе, как бы раскатился по пустому пространству. В лицо потянуло свежим холодным воздухом. - Мы тебя не сразу хватились, - говорила Ирка. - Думали, что ты уже у Маркизы. Как договаривались. Я приехала к ней через два дня - где мой любимец? Нет любимца. Мы послали человека к Машке-мадамке, а она говорит: "По докладу Лысого любимец сбежал по дороге в лесу". - И вы поверили? - Нет, конечно, но где тебя найдешь? - Я погибнуть мог, пока искали! - Но ведь не погиб? - Ирка засмеялась, эхо подхватило ее смех. - А теперь фонарик можно зажечь? - спросил я. - Хочешь посмотреть? - Ирка включила фонарь и повела его лучом по стенам и потолку зала, в который мы попали. Может быть, на иного человека, который видел много дворцов, этот зал не произвел бы впечатления, но я даже рот раскрыл от удивления - длинный зал подземного дворца был обшит белым и светлым мрамором, там стояли колонны, на стенах и потолке была пышная лепнина. - Почему здесь жили? - спросил я. - От кого прятались? - Глупый, - сказала Ирка, - это станция метро. Сюда приходил поезд, люди садились в него и ехали до следующей станции. - Подземный поезд? - Неужели тебе твои жабы не рассказывали? - Ирка выключила фонарик, и только тут я сообразил, что не успел взглянуть на нее. - Ничего мне не рассказывали! А почему под землей? - Потому что на земле было много машин, и они ездили медленно. В голосе Ирки я уловил раздражение учителя, возникающее от глупых вопросов тупого ученика. Поэтому замолчал. Ирка снова включила фонарик. Выключила. Как будто давала сигнал. - Спускайся сюда, - сказала Ирка. - Осторожно, ногу не сломай. Дай-ка я тебе снова посвечу. Внизу вдоль платформы тянулись рельсы. Я прыгнул, выронил меч, и он звонко ударился о рельс. - Потише, - сказала Ирка. Она направила луч фонарика в темный круг туннеля. Мигнула - раз, два. Выключила фонарик. - Нет их пока, - сказала она. - Кого? - Наших. Они должны за нами приехать. Она насторожилась. Вскочила. Где-то наверху послышался скребущий звук. Далеко-далеко хлопнуло, словно ветром закрыло дверь. - Спускаются, - сказала Ирка. - Кто? - Менты. Видно, ты им насолил! Насолил, что ли? - А может, случайно? - спросил я. - Кто-нибудь случайно идет. Удивительно, но в тот момент я не вспомнил об убитом спонсоре. Шум сверху приближался. - Им легче, - сказала Ирка. - Они через главный вход. Отсвет фонаря ударил в стену над нами. Слышны были голоса. - Побежали, - сказала Ирка. Наши преследователи появились в противоположном от нас конце платформы. Пригибаясь, мы побежали прочь. - Стой! - раскатился по туннелю крик. - Стой, стрелять буду! Ирка теперь бежала, светя вперед фонариком. Было трудно бежать по шпалам - если не видишь, сломаешь ногу. Мой длинный меч порой путался в ногах, норовя повалить меня. Сзади слышался шум погони: голоса, какие-то металлические удары, постукивания. - Плохо, - сказала Ирка, остановившись перевести дух. - Они дрезину заводят - в две минуты догонят! А наших все нет! Мы побежали по шпалам. Туннель бесконечно уходил вперед. Дыхание у меня срывалось. Сзади слышался мерный шум работающего станка. В стене туннеля Ирка углядела нишу. - Сюда! - приказала она. Ниша была неглубокой, около метра, к ней вели ступеньки, внутри была запертая дверь. - Теперь молчи. Мы вжались в нишу, надеясь, что нас не увидят. Дрезина с преследователями приближалась. Я не знал, что такое дрезина, но мог догадаться, что это какой-то автомобиль для поездок под землей. Яркий свет прожектора конусом тянулся вперед, освещая туннель, ржавые рельсы, шпалы, скрытыми водой, скользкие стены, потеки воды, тонкие струйки, льющиеся кое-где сверху... - Заметят, черт возьми! - прошептала Ирка. - Они эти туннели не хуже нас знают. И наши опоздали! Как бы в ответ на ее жалобу с противоположной стороны туннеля тоже донесся постук колес, и встречный прожектор, не такой, правда, яркий, добавил света в туннеле. Лучи прожекторов столкнулись, и обе дрезины начали тормозить - визг тормозов был так ужасен, что я постарался еще глубже забраться в нишу. Ирка высунула нос наружу и тихо ругалась. Я даже не подозревал, что девушка может знать такие слова. Я понимал, что пассажиры обеих дрезин были ослеплены встречными прожекторами и обе стороны не готовы к стычке. Дрезины столкнулись, так и не успев окончательно затормозить. Практически перед самой нишей. Раздались крики, ругательства, зазвенели мечи, раздался выстрел, еще один - вспышки выстрелов на мгновения освещали туннель, столкнувшиеся платформы, которые, оказывается, и звались дрезинами, и людей, прятавшихся за дрезины от пуль. - Эх, пушки нет! - сказала Ирка. - Я пойду? - сказал я. Хотя и не представлял, что могу сделать в мокром туннеле. - Дурак, - сказала Ирка. - Тебя сразу пристрелят. Это же не бой гладиаторов. Без тебя обойдутся. Бой у наших ног продолжался - порой пули ударялись в край ниши, и тогда я пытался затащить Ирку поглубже. Она была права - человек с мечом, оказавшийся между двух огней, будет подстрелен, как индюк. Выстрелы гулко звучали в туннеле. Кого-то ранило - и он принялся завывать, кто-то охнул, слышно было, как, расплескав воду, скопившуюся между рельсами, туда рухнуло голо. Все это заняло секунды - пули стучали по металлу дрезин... И неожиданно для меня от дрезины с ментами послышался голос: - Хватит! Расходимся. - Добро, - ответил человек от другой дрезины. - Откатывай назад. - А стрелять не будете? - А вы не будете? - Мы не будем. - Ну, смотрите! - Давай, давай, поспешай. Стрельба прекратилась. В свете прожекторов было видно, как обе враждующие группы взбираются на свои дрезины. Заревели моторы дрезин, и обе, все еще соединенные лучами прожекторов, покатились назад. Казалось, они старались разделиться, оборвать светящуюся нить. - Ну вот и обошлось, - сказала Ирка. - А я думала, что не обойдется. Счастливый ты, Тим. Я удивился - меня давно уже никто не звал Тимом. Я был Ланселотом. - Меня Ланселотом в школе зовут, - сказал я. - Я под этим именем в боях выступал. - Ланселот? - Это был древний отважный рыцарь, - сказал я. - Он защищал обиженных и боролся со злыми волшебниками. - Хорошо, пускай будет Ланселот, - согласилась Ирка. Стук колес обеих дрезин затихал в глубине. - Подождем, - сказала Ирка. - Сейчас наши вернутся. Чего менты тебя искали? - Наверное, потому что я убил спонсора. Ирка ответила не сразу. Видно, решила, что ослышалась. - Ты? Жабу убил? - Он раздавил моего товарища, - сказал я, оправдываясь. - А о других ты подумал? - Так я виноват, а не другие. - Не знаю, - сказала Ирка, спрыгивая на рельсы, - спонсоры жутко злые. Они могут заложников взять. Был такой случай, еще до тебя одного спонсора нашли мертвым. Это не в Москве было, а в Твери. Тогда они набрали заложников - человек двести и всех расстреляли. - Он хотел меня убить, - сказал я. - Что же было делать? - Бежать, - сказала Ирка. - Мы должны бежать и прятаться. Мы пока слабые, и нас мало. - Я не люблю бегать, - сказал я. - Но пока что только этим и занимаешься! - Ирка безжалостно засмеялась. Стук колес приближался. За нами возвращалась дрезина. 5. Любимец под землей Путешествие на дрезине показалось мне очень долгим. Может, потому, что меня подавляла и удручала бесконечность этих туннелей, страшная гулкая темнота редких, едва освещенных мраморных станций и сознание того, что все виденное мной - лишь малая часть подземного города, частично затопленного, частично разрушенного, но в большей своей части сохранившегося. Этого я, конечно, тогда не знал, но масштабы подземного города мог ощутить, не подозревая еще, что эти подземелья не раз еще дадут мне приют. У дрезины был бензиновый мотор, но так как с топливом было плохо, большую часть пути мы ехали, пользуясь мускульной силой, качая рычаги, соединенные с колесами, - как бы тащили сами себя за уши. В основном в этой части подземного мира рельсы сохранились прилично - только в одном месте пришлось остановиться перед уходящим вперед озером, на краю которого рельсы обрывались. Два человека спрыгнули с дрезины и вытащили из воды отрезок рельса - оказывается, его нарочно убирали, чтобы остановить милиционеров, ловивших жителей подземелья. Разговаривали на дрезине мало - спешили доставить раненого к своим. Ирка кое-как перевязала его в темноте, на ходу, но рана, видно, была серьезной, и раненый стонал. От темноты и однообразной тряски я задремал. Меня растолкала Ирка. - Пора, - сказала она. - Приехали. Замедляя ход, дрезина выехала из туннеля в невероятных размеров дворец, освещенный слабо и таинственно. Непонятным для меня образом туда поступало электричество. Дрезина затормозила у платформы, раненого понесли на руках к низкой двери у начала платформы, а я вышел в зал, о подобном которому мог лишь мечтать какой-нибудь древний король. Могучие, но легкие колонны, расширяясь, вливались в своды потолка, и они были подобны могучим дубам в лесу - лишь вместо неба я увидел мозаичные картины, очевидно, изображавшие исторические сцены. В одном конце зала начиналась и вела наверх широкая дворцовая лестница - по ней Ирка и повела меня. Через тридцать ступеней мы оказались в другом зале - меньшего размера. Здесь Ирка оставила меня, велев ее дожидаться. Я присел на корточки у стены и положил свой меч на каменный отшлифованный пол, стараясь не шуметь - такая торжественная тишина царила в том дворце. Ждал я недолго. Нельзя сказать, что дворец был совершенно пустынным. Я слышал, как подъехала еще одна дрезина, и по лестнице взбежали три тепло одетых человека, не обратившие на меня внимания. Затем по крутой узкой тройной лестнице вниз сбежал милиционер без фуражки, прижимавший ко лбу окровавленный платок. Меня клонило в сон, но, как назло, стоило мне смежить веки, как сразу перед глазами вставала громада спонсора, достающего пистолет, чтобы меня убить. Я снова кидался на него с мечом и просыпался... Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем меня растолкала перепуганная Ирка. - Вставай! - закричала она. - Ты что, с ума сошел? Ты что наделал?