ак тебе известно, одежды не положено. - Это невозможно! - У тебя нет выбора. Сейчас придет сотрудница питомника, и я не хочу, чтобы она увидела гладиатора Ланселота в питомнике для любимцев. Сийнико снял черные очки. Черные глазки, как мне казалось, издевались надо мной. Я разделся. Но ощущение было дикое - оказывается, я так привык к одежде, что без нее чувствовал себя беззащитным. К тому же мне было жалко моего ножика. Вошла молодая женщина в белом халате. - Это несправедливо! - вырвалось у меня. Спонсор на меня не смотрел: - Поместите объект в восьмой бокс. Никого к нему не подселять. Я сам буду им заниматься. У девушки было скуластое мужское лицо, очень светлые глаза и тонкие губы. Волосы причесаны на прямой пробор и стянуты назад. Я подумал, что она не умеет улыбаться. - Он не кусается? - спросила Людмила. Серьезный вопрос развеселил спонсора. - Ты не будешь кусаться, Тим? - спросил он, и его голос дрогнул от смеха. Его маленькие медвежьи глазки сверкнули. - Я насильник, - сообщил я девушке. Я заметил, что спонсор, как бы спохватившись, прячет за спину мою одежду. - И не мечтайте, - сообщила мне девушка. - Я вооружена. - У вас есть чувство юмора? - спросил я. Девушка посмотрела на меня как на сумасшедшего. Чувство юмора, которое бывает даже у спонсоров, здесь не котировалось. Людмила повела меня через широкий асфальтовый двор, на котором в порядке, столь любимом спонсорами, были расставлены качели, турники и прочие приспособления, предназначенные для укрепления тела будущих любимцев. Я шел рядом с ней, стараясь чуть отставать, потому что меня смущала собственная нагота, которой Людмила вовсе не замечала. Людмила время от времени быстро и как бы мельком оглядывалась, проверяя, не намерен ли я совершить на нее нападение. Я скалился в ответ, и в глазах ее вспыхивал страх. С облегчением она провела меня в бетонный дом, открыла дверь в комнату, не спуская с меня настороженного взгляда, зажгла под потолком тусклую лампу. На полу лежал тонкий матрас. - Тут будешь жить, - сказала она. - А где постель? - спросил я, хотя отлично знал, что любимцам, к каковым я теперь вновь принадлежал, постели не положено. - Обойдешься, - сказала Людмила, отступая от меня. - Я привык на ночь читать. - Заходи внутрь! Мне некогда! - Ее рука потянулась к поясу. Я знал, что ее пистолет не убьет, но парализует. Этого мне тоже не хотелось. И подчинился. Дверь за мной со стуком закрылась, в ней повернулся ключ. Надо было понимать это как пожелание спокойной ночи. Ночь я провел беспокойно. Матрас был жестким, и я чувствовал сквозь него бетонный холод пола. Узкое окно было приоткрыто, и к утру стало так холодно, что я постарался завернуться в матрас, но из этого ничего не вышло. Остаток ночи я провел сидя на матрасе. В восемь питомник стал просыпаться - я услышал снаружи детские голоса, плач, кто-то пробежал по коридору. Я подошел к двери и попробовал ее открыть. Дверь была заперта. Я постучал. Никто не думал меня выпускать. Я начал прыгать, чтобы согреться, потом сто раз отжался от пола. За этим занятием меня и застала Людмила, приоткрывшая дверь. - Пошли, - сказала она, вместо того чтобы поздороваться, - я покажу, где ты будешь есть. - Надеюсь, у собачьей будки, - сказал я. Людмила пожала плечами. Я понял, что она считает меня психически неустойчивым животным и не понимает, почему я попал сюда, а не на живодерню. Преодолев в очередной раз стыд от собственной наготы, я последовал за Людмилой. Перейдя снова двор, мы оказались перед широкой лестницей, которая вела к особняку с колоннами. Поднявшись по лестнице и войдя в широкие двери, мы попали в холл, из которого две лестницы полукольцами вели на второй этаж. Но мы туда не пошли, а повернули направо, к двери, из-за которой доносились гул голосов и звон посуды. Войдя туда, мы оказались в столовой - обширной комнате, облицованной темными деревянными панелями и залитой утренним солнцем, вливающимся в многочисленные высокие окна. Там стояло десятка три столов и столиков, за которыми и сидели обитатели питомника. Ближе к окнам стояли столики для малышей. Несколько женщин, одетых в белые халаты подобно Людмиле, ходили между столиками и при необходимости помогали малышам управляться с ложками и хлебом. Чем дальше от окон, тем выше становились столы и стулья. Неподалеку от дверей за столами сидели любимцы восьми-десяти лет, явные переростки. Как потом оказалось, это были невостребованные любимцы. Если на них еще некоторое время не будет заявок, их, вернее всего, отправят на какие-нибудь работы. Но большинство столиков было занято любимцами в возрасте от трех до пяти лет, именно таких обычно и разбирали по семьям. Я не успел как следует рассмотреть эту галдящую толпу, потому что Людмила отвела меня в угол, возле раздачи, за взрослый стол, за которым сидел мрачного вида усатый брюнет в белом халате, видно, из местных работников. Она велела мне сидеть, а сама принесла из-за загородки две миски с кашей, а мрачный мужчина указал мне на нарезанный хлеб в миске посреди стола, как будто сомневался в моей способности догадаться о назначении хлеба. Я молча взял ложку и принялся за кашу. Каша была недосолена. Я спросил Людмилу: - А где у вас соль? Людмила переглянулась с мрачным типом в халате. Тот сказал: - Соль в каше уже есть. - Вот именно, - сказала Людмила. - Мне нравится. - Я не спрашивал вашего мнения, - сказал я. Я поднялся и пошел за загородку. Там была кухня. На раздаче стояла толстая женщина в некогда белом, а теперь засаленном халате. - Дайте соль, - сказал я. - А ты кто будешь? - спросила она. - Я контролер, - сказал я. - Господи! - воскликнула женщина. - А мне не сказали! - Дайте соль, наконец! - рассердился я. Толстая повариха принесла тарелку соли и протянула мне. Я вернулся к столу с тарелкой соли, чем вызвал недоуменные взгляды моих соседей, которые, видимо, ожидали, что я начну черпать соль ложкой. Оба прекратили есть и уставились на меня. Я же посолил кашу и принялся есть ее так быстро, что она в мгновение ока исчезла из миски. - Что еще будет? - спросил я. - Чай, - сказала Людмила послушно. Гонора в ней чуть поубавилось. Как бы услышав это слово, из-за загородки появилась засаленная повариха, которая принесла для меня большую кружку с чаем. Соседям же моим пришлось ходить за чаем самим. - Вы с какой целью? - спросил мрачный усач, отпивая чай, который вовсе не был чаем, а лишь унаследовал название у настоящего напитка. - Проездом, - сказал я нагло. - Должен все осмотреть, а потом поеду дальше. - Можете рассчитывать на мою помощь, - сообщил мрачный усач и представился: - Автандил Церетели. Желая, видно, произвести на меня благоприятное впечатление, он продолжал: - Я заведую лабораторией. - А я генетик-воспитатель, - сообщила Людмила. - Готовлю детенышей к будущей жизни. - Понятно, - сказал я. Хоть еще несколько часов назад я ничего не помнил о своем детстве в питомнике, в котором я провел первые два года жизни. Теперь память начала постепенно возвращать мне воспоминания о нем. Не дожидаясь, пока мои соседи закончат завтрак, и Людмила сообщит, куда мне отправиться, я встал из-за стола и поднялся на второй этаж особняка, потому что мне представилась длинная комната, в которой в два ряда стоят детские кроватки, и крайняя в дальнем ряду - моя. Лестница, коридор и сама спальня были пусты - все еще завтракали. Под ногами была вытертая тысячами шагов ковровая дорожка, я толкнул высокую дверь. Дверь знакомо заскрипела. Вот и комната - я мгновенно узнал ее и направился к моей кровати. Я стоял над кроватью и не узнавал ее - вернее всего, моя кроватка уже развалилась, и они поставили там новую, но зато я мог себе представить, что лежу там и смотрю, как передвигается тень от листвы могучего дерева, растущего за высоким узким окном... - Здравствуй, - произнес детский голос. У моих ног стоял малыш лет трех-четырех, курчавое, рыжее существо с веселыми озорными глазками. Малыш протянул мне ручку. Я пожал ее. Мои пальцы ощутили что-то странное, я пригляделся: пальцы мальчика были соединены перепонками, на босых ногах - то же самое. И сами пальцы на ногах куда длиннее, чем у меня. - Я здесь сплю, - сообщил мне малыш. - А я здесь спал раньше, - сказал я. - Только это было очень давно. - А я испугался, - сказал малыш. - Мне сказали, что приехал злой дядя, который проверяет, как застелены постельки. А моя застелена плохо. - Не бойся, - сказал я. - Твоя постелька отлично застелена. Но малыш не слышал меня - он старательно разглаживал одеяльце. Когда он нагнулся над кроваткой, я увидел на его спине два глубоких разреза, в которых пульсировала темная плоть. Мне хотелось спросить у малыша, что это такое, но я испугался его обидеть. - А теперь? - спросил малыш. - Теперь совсем замечательно. - А вы и есть злой дяди? - Я добрый дядя, - сказал я. - Если хочешь, я буду с тобой дружить. - Хочу, - сказал малыш. Он снова прогнул мне ручку и представился: - Арсений. А можно звать меня Сеней. Я пошел вниз, Сеня за мной. Он обогнал меня на лестнице, на бегу разрезы на спине разошлись. Людмила ждала меня внизу лестницы. - Я не знала, куда вы пошли, - сказала она. - Я хотел познакомиться с домом, - ответил я. - Это уникальное предприятие, - сказала Людмила, глядя на меня и упор светлыми глазами, словно хотела проникнуть мне в сердца и выведать мои мысли. - Мы поставляем любимцев на всю Россию. У нас сотни заявок. Малыш отошел на шаг - он ее остерегался. - А ты чего здесь стоишь? - удивилась Людмила. - А ну, немедленно на процедуры! Арсений не смог скрыть разочарованного вздоха и побрел прочь. Сначала я хотел остановить его, но тут же вспомнил, что у меня есть вопрос, который я не хотел задавать при малыше. - Почему у него перепонки? - спросил я. - У Арсения? - По крайней мере, она знает их по именам. - Такой заказ. - Извините, я вас не понял. Какой заказ? - Мы выпускаем из нашего питомника любимцев различного рода, - сказала Людмила. Мы с ней стояли неподалеку от входа в особняк и мимо нас пробегали малыши, которые уже позавтракали. Некоторые спешили к гимнастическим снарядам, стоявшим на обширной лужайке, другие расходились по бетонным домам. - Обычно от нас не требуется ничего особенного - мы должны гарантировать, что малыш здоров, лишен генетических изъянов, что он знает, как себя вести в доме спонсора, не будет там гадить или шалить. Так что когда приезжает заказчик, он берет себе детеныша из основной группы. - Но перепонки? - Это специальный заказ. Семья, которая заказала нам любимца, работает на морской станции в Черном море. Муж и жена. Они проводят в основном подводные исследования. Им удобнее иметь двоякодышащего любимца. Вы, надеюсь, заметили, что на спине у него жабры? - Бедный мальчик, - сказал я. - Ничего подобного. Это очень перспективное направление исследований. Под руководством спонсора господина Сийнико мы разрабатываем сейчас программу "нужные дети". Вы, может быть, не знаете, но в связи с трудностями материального характера спрос на обыкновенных любимцев падает. Мы должны соблазнить заказчика чем-то особенным. Мы должны пойти навстречу вкусам - потребитель решает все! Мне было неприятно слушать Людмилу, потому что она говорила, словно внутри нее лежала страница квартального отчета, и она считывала ее абзац за абзацем. В школе гладиаторов Прупис рассказывал мне, что раньше человеческие дети учились в школах. Тогда все умели читать. Картина невероятная, трудно поверить, но у меня не было оснований не доверять Прупису. А когда были школы для людей, в них были отличники. Такие вот, как Людмила. - Вы умеете читать? - спросил я. - Что? - Вы умеете читать буквы и слова? Людмила вдруг покраснела, и я догадался, что она умеет читать, но боится в этом признаться. - У меня хорошая память, - сказала она после паузы. Я стал внимательно присматриваться к малышам. Людмила уловила мой ищущий взгляд и сказала, чуть улыбнувшись одними губами: - Спецдетей у нас немного, и большей частью они в лабораториях под наблюдением. Но есть забавные... Ксюша, Ксюшенька, подойди к нам! Маленькая девочка лет трех подбежала к нам. И только тогда я сообразил, что вместо волос на голове у ребенка мягкая шерсть, которая переходит на спину. - Погладьте девочку, - сказала Людмила. - Погладить? - Это незабываемое наслаждение, - сказала Людмила. - Я должна признаться, что если бы у меня была возможность, я сама взяла бы себе такую любимицу. Но мне не хотелось гладить пушистую девочку, которая не испытывала никакого неудобства от своего уродства, да и не считала себя уродливой. - Теперь, когда спонсоры знают, что мы можем изменить любимчика по заказу, к нам приходят такие забавные заказы, вы будете смеяться! Но конечно же это стоит громадных денег, и лишь самые высокопоставленные спонсоры могут себе это позволить. Людмила направилась к группе детей, игравших на траве, и сказала, подходя к ним: - А вот наше новейшее последнее достижение. И мы с господином Сийнико почти убеждены, что эта модель завоюет рынок. Когда мы подошли к качелям, и малыш, который раскачивал их, повернулся к нам, я еле удержался от непроизвольного вскрика. И в самом деле, экспериментаторы придумали необычное существо: это был обыкновенный земной ребенок, однако его головка и руки принадлежали махонькому спонсору, как бы спонсорской куколке. Я не мог оторваться от маленького чудовища - на меня смотрела зеленая жабья морда с маленькими медвежьими глазками, но грудь этого существа была розовенькой, и пухлые ножки ничем не отличались от ножек иных детишек. - И много вы их... сделали? - Секрет фирмы, - Людмила растянула в улыбке тонкие губы. - Вы можете спросить у господина Сийнико. Он вам, наверно, не откажется ответить. Уродец подошел к нам и сказал, шлепая жабьим ртом: - Конфетка есть? - Нет, - сказал я. - Он жутко избалованный, - сказала Людмила. - Когда к нам приезжает какая-нибудь группа или проверка, все спонсоры бегут смотреть на наших креольчиков. Их буквально закармливают сластями... И знаете - даже случился инцидент: двое обыкновенных любимцев как-то накинулись на креольчика - еле мы его отбили. - А тех? - спросил я. - Тех пришлось пристрелить? - Ах, как жестоко вы говорите! - расстроилась Людмила. - Их только выпороли. Как положено. Мы стояли на газоне, и я все смотрел по сторонам, надеясь угадать, какую еще форму приняли генетические и пластические упражнения под руководством моего покровителя Сийнико. И как бы в ответ на мои мысли Людмила спросила: - Вы не хотите заглянуть в проектную? У меня не было оснований отказываться. Мы ушли с газона и по длинной дорожке достигли бетонного куба. Вросший в землю серый куб лаборатории был внутри куда просторнее, чем казался снаружи. Высокий коридор, способный вместить спонсора, разделял лабораторию пополам. Слева, как я увидел, располагались экспериментальные инкубаторы (основные располагались в другом здании), справа - собственно лаборатория, где по заказам и пожеланиям спонсоров, а то и по инициативе самих ученых конструировались перспективные варианты любимцев. Спонсоров постоянно здесь было двое - сам господин Сийнико, который осуществлял общее руководство питомником, и неизвестная мне спонсорша по имени Фуйке, которая умудрилась как раз в те дни заболеть и попала в госпиталь. Спонсорша занималась снабжением питомника, денежными делами и общением с заказчиками, потому что для спонсора с военной экологической базы контакт с людьми почти немыслим и, по крайней мере, неприятен. Все остальное в питомнике делали люди с помощью приборов, которые привезли с собой, установили и разработали спонсоры. Люди не должны были изобретать. Свыкнувшись уже с тем, что я не просто залетный гость в питомнике, а выполняю здесь некое задание тайного свойства, Людмила изменила ко мне отношение и стала откровенной. Я даже подумал, что ей не с кем здесь поговорить, что, несмотря на суровую внешность, она весьма ранимый и одинокий человек, одолеваемый сомнениями. Ведь ей ни в коем случае не разрешалось покидать территорию питомника, и, вернее всего, она была здесь узницей до конца своих дней. Никогда для нее не откроются ворота, и никогда Людмила не увидит других городов и других людей. - Когда я вас увидела, - призналась она, - то решила, что вы - производитель. К нам иногда привозят производителей для улучшения семенного фонда. - Почему вы так решили? - Потому что вы... потому что обнаженный. Теперь, признав во мне равного ей или вышестоящего мужчину, она ощущала рядом со мной чувство стыда - производителя или любимца она за мужчину не считала. - К сожалению, - сказал я, - мне пришлось оставить одежду в доме господина Сийнико. Иначе бы на меня стали обращать внимание. - Правильно, - сказала Людмила с облегчением. Наличие одежды, пускай даже не рядом, примиряло ее со мной... В большой светлой комнате слева от коридора мы застали Автандила Церетели и еще одного доктора. На стенах проектной лаборатории висели двух- и трехмерные изображения младенцев - желательный конечный результат эксперимента. Путь к нему разрабатывали компьютеры, что стояли в помещении, а затем генные инженеры (они располагались в соседних комнатах по ту сторону коридора) создавали тела по заказу. Картинки будущих изысканных любимцев впечатляли, но в то же время в них была нежизненность, и они куда меньше ужасали и впечатляли, чем менее изуродованные, но живые малыши. Автандил с удовольствием объяснял мне особенности зародышей и их предназначение. Оказывается, здесь создавали не только любимцев, но и тайно - людей будущего, нужных в той или иной области хозяйства. Так, на картинках я увидел крылатых младенцев, покрытых белым пухом. Их, как объяснил Автандил, можно использовать двояко: и как любимцев - некоторым спонсорам любопытно было обзавестись крылатым малышом, и как разведчиков-спасателей, могущих проникнуть, и быстро, туда, куда трудно забраться человеку, не говоря уже о спонсоре. Затем Автандил с гордостью провел меня в комнату по ту сторону коридора, где в ваннах с питательным раствором, уже готовые родиться, формировались люди-черви. Вряд ли они годились в любимцы, но для горных работ они были бы незаменимы. Через час оживленных рассказов моих новых знакомых я понял, что во мне поднимается тошнота. То, что казалось биологам ужасно интересным и достойным похвалы, во мне вызывало все растущее отвращение. За месяцы, прошедшие со дня бегства от господ Яйблочко, я все более убеждался в том, что я - раб в своем собственном доме. И все вокруг рабы, которых можно продать, купить и убить и, как я сегодня узнал, лишить детства и человеческого облика потому, что это нужно зеленым жабам с блестящими медвежьими глазками. И я не знаю, почему царит такая несправедливость, и никто не смог мне пока ответить на этот вопрос, потому что людей, лишенных знаний, лишили и памяти о своем прошлом. Но слушая восторженную речь Автандила о том, что они приступили к созданию аммиакодышащего человека, я понял, что постараюсь как можно больше узнать правды от Сийнико. Правда, для этого надо, чтобы он захотел что-то рассказать. Но я подозревал, что он мне расскажет больше, чем любому другому человеку, потому что я отличаюсь от прочих людей. Я убил спонсора! И я знал язык спонсоров... Я сказал, что мне нужно погулять, и покинул лабораторию. Меня не задерживали. Я вышел на газон и стал медленно прогуливаться по дорожкам, поглядывая на многочисленных детей, которые в большинстве были самыми обыкновенными здоровыми малышами, правда, как мне уже сказала Людмила, в последние годы в них стали имплантировать парализующее устройство - если такой любимец вдруг взбесился и набросится на хозяина, тот может его немедленно обезвредить. К счастью, когда я покидал питомник, эта идея еще не пришла в умную рабскую голову какого-нибудь Автандила или Людмилы. Арсений увидел меня издали и, бросив возиться в песочнице, побежал ко мне. - Дядя! - кричал он. - Дядя! Что я вам скажу! Когда он подбежал ко мне, я сказал: - Меня зовут Ланселотом, рыцарем Ланселотом. - Лотом, - сказал мальчик. Ему, видно, трудно было запомнить такое длинное имя. - Ну и что ты хотел мне рассказать? - Я слышал, дядя Лот, как поварихи на кухне говорили, что ты ревизор. Что ты можешь кого хочешь ликвидировать или отправить на живодерню. Это так? Я решил не развеивать слухов, выгодных в первую очередь мне самому. - Ну, поварихи, конечно, преувеличивают... Арсений неожиданно зарыдал. - Что с тобой? - Я присел перед ним на корточки. Он закрыл лицо перепончатыми ручками, как двумя маленькими веерами. - Ты меня отправишь на живодерню? - спросил он сквозь рыдая. - С чего ты решил? - Мне уже говорили - я переросток! - Ты? А сколько тебе лет? - Мне девять лет, - сказал Арсений. - Не может быть! - Я видел перед собой трехлетнего малыша. - Меня придумали, - сказал он. - Меня придумали, чтобы я не менялся. Но госпожа Ливийко сказала, что ей не нужен вечный младенец. Она хотела, чтобы я рос и нырял... как настоящий! Он еще долго говорил, стараясь донести до моего разумения, что он не виноват, что он хороший, что он сам хотел бы расти, но ничего не получается, даже когда он много кушает. И вот теперь, когда выяснилось, что его никто не хочет брать, Сеня решил, что не сегодня-завтра его уберут. Как убирали других уродцев, которые никому не пригодились. Я погладил его по мягким волосам и постарался утешить, уверить в том, что никаких злобных умыслов я против него не таю и буду с ним дружить. Успокоившись, малыш убежал, я отправился в свою конуру. Я понял, что намерен одеться и что одежда станет для меня знаменем независимости. Если спонсор захочет меня убить, - он волен это сделать. Но я умру одетым. И как ни смешным и наивным это выглядит, я утешился таким решением. Но одеться мне не удалось, потому что перед дверью в тени меня поджидали две поварихи. Одну я уже встречал - это была толстая засаленная женщина, вторая, худая и малохольная, была мне незнакома. - Мы вам хотим сказать, - драматическим шепотом сообщила засаленная повариха, - что закладку мяса производит завпроизводством. Так что если выход заниженный, то с него и спрашивайте. - Какое еще мясо? Перебивая друг дружку, они начали сбивчиво и трусливо обвинять в воровстве своего начальника, надеясь с моей помощью восстановить справедливость. Я потерял еще минут десять, прежде чем отделался от визитеров, сохранив в них убеждение в моей тайной значимости. Когда поварихи с их пустыми жалобами громко ушли, я понял, что не знаю, как войти в дом Сийнико. Для любимца, разумеется, не бывает ключей и закрытых дверей. Он входит куда хочет и когда хочет. Если хозяину это не нравится, он волен выпороть любимца. Но любимец в отличие от человека никогда ничего не украдет - хотя бы потому, что он голый. Дверь в дом спонсора была заперта. Мне не оставалось ничего, как ждать его возвращения. По старой любимцевой привычке я свернулся колечком на половике у двери и задремал. И никого этим в питомнике не удивил - любимцы всегда спят, где хотят и когда хотят. Так что, засыпая, я понял, как приятно вернуться в шкуру домашнего животного, не звучит сирена, не звенит колокольчик, никто не зовет тебя строиться, соревноваться, биться на мечах или разгружать ползунов. Я спал, но, как положено, держал одно ухо востро, чтобы на меня не наступили. Поэтому, когда нечто крупное закрыло свет солнца, я решил, что вернулся спонсор, и вскочил. Но это был не спонсор. Это был мальчик Арсений, но на этот раз он стоял не один - он держал за руку странное существо - обнаженную девушку ростом под два метра, коротко остриженную и, если бы не преувеличенные размеры и страшная худоба, - привлекательную. - Мы тебя разбудили, - сказал Арсений, констатируя факт, но не чувствуя в том вины. - Ты вставай. Я Леонору привел. Громадная девица поклонилась мне - видно, Сеня уже наговорил ей с три короба о моей значимости. - Очень рад, - сказал я раздраженно, потому что не люблю, когда меня будят. - Что у вас случилось? - Ланселот, - сказал Сеня, - надо помочь Леоноре. Она скоро помрет. - Помру, - согласилась Леонора. - Наверное, скоро. - На живодерню грозятся отправить? - спросил я. Я сразу догадался, что она - плод неудачного эксперимента господ проектантов. Теперь, когда она выросла и оказалась никому не нужна... - Зачем на живодерню? - удивился Арсений. - Она еще пригодится. Только кормят ее по общим нормам, а Леонора растет. Вот и голодает. Я ей вчера половину своей каши отдал. - Так скажите, попросите добавки, - сказал я. Девица покраснела. Я не осмеливался подняться - потому что, когда разговариваешь с гигантом лежа, остается надежда, что и ты немного гигант. Как только встанешь, - иллюзии развеются. - Они не дают. Они все себе берут, - пожаловалась она. - И они сказали, что если я пожалуюсь госпоже Людмиле или господину спонсору, меня вообще кормить перестанут. - Но здесь же есть воспитатели, врачи... - Они тоже воруют, - сообщил Арсений. - Тут все воруют. Но нам, маленьким, не страшно, а некоторым страшно. А Леоноре совсем плохо. Ты пригрози им, чтобы давали кушать. - Поговорю, - сказал я. Леонора ушла первой. У нее была такая худая спина, что лопатки норовили продрать кожу. Я вышел на лужайку и поглядел на солнце. Пятый час. - Эй! - крикнул я вслед Арсению. - А когда обед? - Позвонят, - сказал Арсений. Я уселся на лужайку - никого близко не было, над питомником царили мир и благодать. Тишина нарушалась лишь курлыканьем улетающих к югу журавлей, порывом ветра, закачавшим вершины старых дубов, да отдаленным детским смехом. Я понимал, что ничего не знаю. Пока я был любимцем, это меня не беспокоило - рядом существовала госпожа Яйблочко, которая все знала и за себя и за меня. Когда я убежал, судьба моя двигалась такими зигзагами, что мне некогда было задуматься - только бы выжить. А задумываться я начал в школе гладиаторов, хотя и там я был очень занят. Когда добирался до койки, сразу засыпал, да и собеседники мои были не очень умными людьми и мало знали о том, что происходит за пределами комнаты, школы или стадиона. Все они принимали существующий порядок вещей как обязательный, и никто не намеревается его изменить. А каков этот порядок? - размышлял я. Наш мир управляется мудрыми и всесильными спонсорами. Они пришли когда-то, видно, очень давно, сюда, к нам, чтобы спасти Землю от экологического бедствия. Спонсорам пришлось очищать наш воздух и воду, восстанавливать планету в первозданное состояние. И когда эта грандиозная задача будет выполнена, спонсоры улетят обратно, потому что им тоже несладко жить так далеко от дома. Это объяснение вполне удовлетворяло меня, пока я был любимцем. Очевидно, в него верила и добрая госпожа Яйблочко. В это объяснение не вписывались бродяжки, дикие любимцы, подонки со свалки, но госпожа Яйблочко объясняла мне, что это - несчастные существа, не имеющие крова и постоянной пищи, что их периодически отлавливают и отвозят на перевоспитание. Но ведь Земля так велика, а спонсоров так немного - руки до всего не доходят. В поразившем меня городе Москве я видел многих людей. Почти все они нарушали главное правило жизни - не одеваться! Кстати, а почему нельзя одеваться? Такого вопроса раньше я бы себе не задал - понятно: гигиена. А теперь задал, и ответ показался мне очевидным, хоть и неожиданным: чтобы нельзя было утаить что-нибудь от спонсора. Чтобы нельзя было иметь при себе оружие. А почему в городе можно одеваться? На это ответила Маркиза: потому что на самом деле спонсоры не могут обходиться без людей. Они согласны даже позволить людям многое из того, что категорически запрещено. Если им, спонсорам, это выгодно. Оказалось, что пищу для спонсоров на кондитерской фабрике готовят люди, что развлекают спонсоров тоже люди и даже охраняют порядок милиционеры-люди. Без людей обойтись нельзя. А без спонсоров? Уж без них-то точно обойдемся, - сказал я себе, но эта моя уверенность, к сожалению, ничего не меняла. Потому что, несмотря ни на что, господами оставались спонсоры. И я был свидетелем тому, как они, не моргнув глазом, убили несколько сот, если не тысяч, очевидно, нужных и полезных себе людей. Я ненавижу спонсоров? - спросил я сам себя. Я ненавижу спонсоров, - ответил я сам себе. Они убили Добрыню, Батыя и Пруписа. Они превращают детей в животных. И я правильно сделал, что убил спонсора. Эта мысль мне понравилась. Я хотел было повторить ее вслух, но мимо прошел Автандил, который нес какой-то большой сосуд с человеческим зародышем внутри. Так что я промолчал. Меня посетила странная мысль: а встречал ли я человека, который хотел бы, чтобы спонсоры исчезли, погибли, ушли навсегда? И вдруг понял, что я не встречал такого человека. Люди не знают иной жизни, как жизнь под началом спонсоров, они не хотят иной жизни. Они все удовлетворены и довольны. Любимцы - за то, что их кормят и ласкают, гладиаторы гордятся своей силой и умением и рады показать его спонсорам. Маркиза, повелительница подземелий, также до последнего момента была вполне довольна жизнью... Неужели я остался один? А что если спонсоры не лгут? А что если они на самом деле спасли Землю от гибели? А что если люди готовы были окончательно вымереть? А разве спасителям не прощается многое? Ведь они живут среди нас, далеко от дома, им скучно трудиться, им нужны развлечения... Но тут я вспомнил глаза получеловека-полужабы... и опять не поверил спонсорам. Пребывая в таком странном состоянии, я увидел, как на поляну опускается вертолет спонсора Сийнико. Тот тяжело вывалился из машины и устало побрел к дому. Мне захотелось завилять хвостом. Но я стоял прямо, чуть наклонив голову, как принято стоять у гладиаторов, когда они выстраиваются перед боем. Сийнико как будто меня не заметил. Лишь входя в дверь, повернулся ко мне и спросил: - Ты уже обедал? - Еще не было сигнала к обеду, - сказал я. Сийнико поправил на плече коммуникатор и сказал: - Говорит спонсор Сийнико. Принесите обед ко мне в комнату. Мне и любимцу Ланселоту. Не ожидая ответа, он выключил коммуникатор. - Если любимец, то Тим, - сказал я. - А если гладиатор, рыцарь, то Ланселот. - Вот уж не намерен спрашивать о том, как тебя величать, - буркнул спонсор. Я прошел за ним в кабинет. И сразу увидел мою одежду, что валялась в углу. - Тяжелый день, - сказал спонсор. - И все из-за тебя. - Из-за меня? - Из-за вчерашнего инцидента. Только что кончилась большая облава в метро. Искали тебя. - Нашли? - Пока нет, - сказал спонсор. - Но обязательно найдут. Он подошел к окну и посмотрел на лужайку, по которой бегали малыши. - Маркизу с Хенриком я успел предупредить, - сказал наконец спонсор. - Они ушли. Но многие погибли. - А Ирка? - вырвалось у меня. - Какая еще Ирка? - удивился спонсор. Не знал он никакой Ирки. Да и если бы знал - какое ему дело? - Мы рубим сук, на котором сидим, - сказал спонсор. Я понимал, что он разговаривает со мной только потому, что других собеседников у него не было. Он мог бы говорить и со стулом. В дверь без стука вопила повариха и принесла миску с похлебкой для меня и большую кастрюлю для спонсора. Тот отпустил повариху, достал из ниши в стене ложку - такой я так и не научился управляться. А спонсоры только такими и едят. Мне ложки не досталось - как всегда, забыли, но я не стал просить. В конце концов в любимцах я научился хлебать из миски. - А если будет инспекция? С чего вы решили, что инспекция будет дружественная? У Федерации давнишний зуб на наши методы. То, что он говорил, уплетая свой суп, куда более вкусный, чем похлебка, которой они здесь кормят любимцев, было для меня полной абракадаброй. Я не знал, что такое инспекция, и почему она может быть недружественной. - Эгоизм, а тем более групповой эгоизм, - поучал меня спонсор, - может роковым образом сказаться на развитии всей цивилизации. Нельзя же только брать и ничего не давать взамен. И я неоднократно уже поднимал этот вопрос на региональном совете. Тот факт, что Рейкино находится в плачевном положении и требует отселения... еще не аргумент для ликвидации иной расы. Ты согласен? Вопрос застал меня врасплох. Но я счел за лучшее согласиться и задать вопрос, чтобы показать, как хорошо и внимательно я слушал господина спонсора. - А что такое Рейкино? - Рейкино - это мой дом, - сказал спонсор. - Это планета, которая старается отделаться от своих сыновей. - Понимаю, - сказал я. - К счастью, ты ничего не понимаешь и поэтому пока остаешься в живых. - Скажите, пожалуйста, - я решил показать, что тоже неглуп, - а что было на Земле, пока вы не прилетели? - Наверное, тебе еще вдалбливали, что мы - братья по разуму? - Вы опустились на тарелочках и помогли нам очистить реки и воздух. Иначе бы мы все погубили. - Кто вас знает, - сказал спонсор рассеянно, - может, и выжили бы. Вы слишком живучие. - Значит, вы не братья по разуму? - Братья, братья, - сказал спонсор. - Но от этого никому не легче. Когда сталкиваются два вида живых существ, которым положено разделить между собой экологическую нишу, один из видов обречен на уничтожение. Не потому, что он хуже, а потому, что слабее. Ласковый бред о помощи и заботе - это, прости, пустые слова для простаков вроде тебя. - Значит, вы прилетели не для того, чтобы нас спасать? - Официально, для Федерации, мы вам помогаем. Но сомневаюсь, что хоть кого-нибудь мы обманули. У кого есть глаза, тот может увидеть, что мы живем здесь, потому что наша планета перенаселена и нам нужно жизненное пространство. Сами низведя свой дом до ничтожества, мы нуждаемся в ваших полезных ископаемых и иных товарах - не для того, чтобы делиться с вами, а чтобы их увезти. И чем больше мы укрепляемся здесь, тем меньше вы нам нужны. - А почему вы нас с самого начала не убили? - Разумный вопрос. - Спонсор отодвинул кастрюлю с похлебкой и откинулся в своем кресле. - Но для того, чтобы заняться всерьез поголовным уничтожением людей, нам пришлось бы слишком очевидно и натужно охотиться за вами, как за тараканами. Вы же страшно живучие. У нас для этого не было ни сил, ни возможностей. Разумнее позволить вам вымереть самим по себе. - И вы об этом так спокойно говорите? - Я рассердился на эту бесчувственную тушу. - А почему я должен переживать? Когда вы строите в лесу дом, вас не волнует судьба птиц, которые жили на ветвях срубленных деревьев, или жучков, которые питались их листьями. - Разве можно сравнивать? Мы же разумные! - Где начинается разум? У нас больше вашего опыт общения с существами различных миров. И я утверждаю: граница между разумом и неразумностью еще не определена. Вы же, люди, скорее всего неразумны. У нас бытует такое мнение. - Он был весь - знак улыбки. - А если я не соглашусь? - Кто будет тебя спрашивать, любимец? - Я убил одного из вас! - Ах ты, мерзавец! - Тяжелая лапа опустилась мне на голову, и спонсор резко, чуть не оторвав ее, поднял меня за волосы. От боли из глаз у меня полились слезы. Но спонсор не думал о том, что мне больно. - Ты противен и кажешься опасным, - продолжал он. - Лишь любопытство заставляет меня продлевать твою ничтожную жизнь. Он отбросил меня, я упал, ударившись головой о ножку стула. - После тебя надо руки мыть, - сказал он с искренним презрением. - Ты воняешь, как и все люди! - Я уйду отсюда, - сказал я, поднимаясь с пола. - Никуда ты не уйдешь, - сказал спонсор. - Мы с биоинженерами решим, что сделать с тобой, чтобы ты мог здесь пригодиться. Иди к себе, ты мне надоел. Почесав голову - корни волос все еще болели, я наклонился, собирая с пола мою одежду. - Это еще что такое? - спросил спонсор. - Я буду ходить одетым, - сказал я. - Кто тебе разрешил? - Я всегда хожу одетым. А здесь мне неудобно ходить голым. Если бы я был ребенком, то я бы пережил. А я уже взрослый мужчина. - Какой ты мужчина! Сийнико приподнял свою слоновью ногу и толкнул меня. Я вылетел из комнаты, открыв спиной дверь. Но своей одежды не выпустил из рук. Дверь в кабинет Сийнико закрылась. Я отдышался, натянул штаны из грубой кожи, в которых я выходил на бой с "Белыми Неграми". Рубаха моя была разорвана. Я оторвал рукава и надел ее. Главная радость ждала меня, когда я провел по боку - узкие потайные ножны сохранили в себе тонкий нож, доставшийся мне от Гургена. По крайней мере, если они захотят со мной что-то сделать, я смогу отбиваться и нанести болезненную рану даже самому большому спонсору. Одевшись и почувствовав себя человеком, я вышел на газон. День был прохладным, но мы, любимцы, привыкли к холодам. Дул ветер, который нес в себе подвальную сырость. С дубов слетали желтые листья. По лестнице из особняка сбегали малыши. Только что кончился обед. Я не пошел к главному корпусу. Я решил выяснить, легко ли убежать отсюда. Я вошел в дубраву, деревья там были старые, стояли они вольно, как колонны в громадном зале. Земля под дубами была устлана рыжими и бурыми листьями. Вдруг я увидел странную паучью фигуру - когда я подошел ближе, то угадал Леонору. При звуке моих шагов она испуганно выпрямилась и прижала к маленькой обнаженной груди горстку желудей. - Кушать хочется? - спросил я как можно мягче. - Очень хочется, - призналась девушка. - Только нельзя, не разрешают. - Я никому не скажу, - пообещал я. - Ешь. А на кухне я поговорю. Девушка вдруг застеснялась - или не поверила мне, но она поспешила прочь из дубравы, зажав желуди в кулаках. Я прошел рощу и очутился у высокой проволочной ограды. Конечно, я мог бы с помощью моего ножа разрезать проволоку, но я не знал, не пропущен ли сквозь проволоку ток. Надо будет узнать. Господин Сийнико позвал меня гулять, когда солнце уже село за деревья. - Только не думай убежать, - сказал он. - Ничего у тебя не выйдет. В проволоке ток. Мы дошли до особняка. - Ты хочешь посмотреть на новое поколение малышей? - спросил он. - Я уже видел. - Кто тебе разрешил? - Меня приняли за вашего тайного агента и все показали. - Идиоты! Надо убрать всех людей и поставить вместо них спонсоров! - А почему бы и нет? - Потому что у нас не хватает рук и ног, потому что никакой спонсор не снизойдет до того, чтобы подтирать попку человеческому младенцу. Он знает, сколько в нем микробов и всякой дряни. - Госпожа Яйблочко заботилась обо мне, даже когда я болел. - Ты был ее, ее собственный, единственный любимец. Вместо ребенка. Мы плохо размножаемся на Земле. Любимцы заменяют нам детей. - Вы завоевали нашу планету, сосете из нее соки и еще уничтожаете ее жителей! - Чепуха! Ничего подобного. Ты спроси любого человека, недоволен ли он жизнью, страдает ли он? И окажется, что люди счастливы. - Потому что ничего не знают? - Потому что знают, что им положено. Мы им говорим, что они живут лучше, чем раньше, и лучше, чем всегда. И говорим это с утра до вечера. Мы говорим, как плохо жили люди раньше, пока мы не пришли и не научили их всему. И они верят. И если ты сейчас придешь и начнешь кричать этим людям, что они живут плохо, что мы их угнетаем и даже уничтожаем, они тебя растерзают. Никому не нужна правда. Всем нужна еда. - А как же Маркиза и Хенрик? - спросил я. - Они тоже слепые? - Им выгодно, что Земля принадлежит нам. Они отлично устроились. Они сорняки. А сорняки полезно иногда пропалывать. - Вы им разрешаете носить одежду? - Разумеется. Мы им многое разрешаем. Чтобы им казалось, что они что-то значат. Мы им уступили вонючие подземелья и