непроходимые леса, шахты и теплицы, мы им дали кондитерские и металлические фабрики. Мы им даем эксплуатировать своих же, людей, с которых они дерут три шкуры. И трепещут перед нами. Разве не удобная для всех модель? - Маркиза на вас рассердилась. - Ничего подобного. Твоя Маркиза испугалась. Она поняла, что в один прекрасный день ее тоже могут ликвидировать. Но при том она рада - погибли некоторые из ее конкурентов. К тому же у меня есть возможность ее утешить. - Какая? - Я давно обещал отправить ее в Галактический центр, где исправят ее тело. За это она нам будет еще вернее. Мы вернулись к бетонным домам. Подбежал Арсений и стал тереться о ногу спонсора - его уже обучили любви к спонсорам. Ко всем спонсорам. В меня ее вложили недостаточно. Сийнико потрепал Арсенчика по головке. - Я их не различаю, - сказал он. - Но будущее Земли за ними. Люди не должны размножаться как придется. Любой ребенок должен быть запрограммирован, чтобы быть нам полезным. Поэтому я лично возражаю против насильственных действий. Зачем убивать? Через несколько десятилетий Земля будет идеальной, гармоничной планетой. И залогом тому наши питомники. Спонсор удивительно говорил по-русски, с прибаутками, поговорками и без акцента, свойственного всем спонсорам. Я пошел вверх по ступенькам, в особняк. - Что такое? Ты куда? - крикнул мне вслед спонсор. - Мне сказать два слова на кухне, - откликнулся я. Спонсор оказался в дурацком положении - он же не мог войти в дом. Так бывало со всеми спонсорами - им кажется, что они правят, но они не могут войти ни в дом, ни в шахту, ни, зачастую, на фабрику. Пока люди не истреблены и не все на Земле переделано под четырехметровых жаб, люди будут жить своей жизнью. Прощай, мой господин! Я прошел на кухню и приказал поварихам, которые еще мыли посуду, чтобы Леоноре выдавали отныне по двойной порции. Поварихи принялись что-то нести о жулике - заведующем производством, об указаниях господина спонсора, но я не стал с ними спорить, а лишь добавил, что завтра проверю. К моему удивлению, Сийнико ждал меня у лестницы. - Какая такая Леонора? - спросил он ворчливо. Спонсор держал в лапе коммуникатор. Разумеется, он слышал все, что я говорил - коммуникаторы слышат сквозь стены. Я опять оказался слишком самонадеян. - Сами вывели чудовище, - сказал я, - а кормить забываете. - Какое из чудовищ ты имеешь в виду? - Двухметровую девицу. И не понимаю, зачем она вам нужна? - Зачем? Отвечу. Дело в том, что мы, как ты имел несчастье заметить, очень эмоциональны. Нам необходимо выплескивать энергию. Любое соревнование, особенно с элементом борьбы, нам интересно. Предприимчивые люди помимо боев гладиаторов возрождают, и не без успеха, борьбу, бокс и баскетбол. А так как кандидаток мало, я решил, не вывести ли мне собственную баскетбольную команду? Там, - он показал на второй этаж, - в инкубаторах, у меня лежат два десятка переростков. Не все же людям получать прибыль - пора брать все в свои руки. Через десять лет мои баскетболистки покорят мир и принесут мне миллионы. - А сколько лет Леоноре? - спросил я. - Двадцать. Она у нас самая старая, - сказал спонсор. - Хорошо, что ты следишь, чтобы повара не воровали. Вы, люди, ужасно вороваты. Для вас нет ничего святого. Все тащите... - Спонсор сжал губы. Ему было противно. Больше таких откровенных бесед между мной и Сийнико не было. Спонсор был занят в городе, прилетал поздно. С утра обходил лаборатории и проектные мастерские. Однажды прилетела на вертолете чета спонсоров, отобрала и увезла с собой гибрида. К тому времени уже вернулась надзирательница госпожа Фуйке, меня она игнорировала - и к лучшему, по крайней мере, я мог тоже не обращать на нее внимания. За время, проведенное в питомнике для любимцев, я отдохнул, отъелся - ведь поварихи меня побаивались, а я их не разубеждал. У Сийнико была неплохая библиотека. Он разрешил мне смотреть картинки в книгах в его кабинете. Я понял, что при всем его уме Сийнико подвержен той же слабости, как и все спонсоры, - он не мог допустить и мысли, что любимец может читать, причем не только по-русски, но и на языке спонсоров. Так что я не только рассматривал картинки, но и читал. Правда, из спонсорских книг многого не узнаешь - как правило, это книжки-гармошки про войны на неизвестных мне планетах, в которых некий господин Куйбинко обязательно поражает множество драконов или другой нечисти. Госпожа Яйблочко обожала раскладушки про одинокую и несчастную спонсоршу, которая скрывает свою красоту в ожидании достойного жениха, который в конце концов прилетает со звезд. Когда я был любимцем, я читал эти книги, полагая, что все это - правда, и даже переживал за несчастную невесту. Теперь же я отбрасывал все эти книги в сторону, а искал на полках исторические труды или книги, говорившие о нас, людях. Но о людях ничего не было. Словно и планеты такой - Земля - не существовало. И не было страны - Россия, как и других стран, пейзажи которых я видел по телевизору, когда жил у хозяев. Я привык к жизни в питомнике, а питомник привык ко мне. Сначала спонсор думал, что я буду помогать Автандилу, но меня генетика не увлекала. Зато я любил возиться с малышами, мы с ними играли в разные игры, я стал преподавать им физкультуру, стрельбу из лука и фехтование. Думаю, что я был популярной фигурой в питомнике. Спонсор тоже привык ко мне. Как возвращался из города, часто звал меня, мы вместе ужинали, а потом он пускался в рассуждения и монологи, а я покорно слушал их. Впрочем, я узнавал от него не так уж много нового. Я знал, что у спонсоров были большие неприятности с милицией, которая не могла примириться со смертью милиционеров на стадионе, а без милиции спонсоры обойтись пока не могли. Пришлось увеличить жалование милиционерам и выделять для них специальные пайки. А с продовольствием было и без того плохо. Трудности. Как бы не пришлось забраться в стратегические запасы! Порой Сийнико не замечал меня. Я забирался в его библиотеку, которая располагалась за кабинетом, читал или рассматривал картинки. Сийнико ел, спал, отдыхал, писал письма, отдавал распоряжения, зная, что я нахожусь рядом, и не обращая на то внимания. Зима в том году удалась мягкой, но снежной. Все, кто мог, надевали на себя теплые вещи таким образом, чтобы этого не заметила наша главная мучительница госпожа Фуйке. Людмила, которая ко мне привыкла и даже кидала на меня долгие призывные взгляды, связала мне безрукавку, которая отлично грела и была не видна из-под халата. Это спонсоры придумали легенду, что любимцы нечувствительны к холоду. К холоду нечувствительны сами спонсоры. А люди лишь учатся его терпеть. Мне было жалко малышей, которых в зимние дни выгоняли босиком на снег. В спальнях не топили, поэтому многие из них болели и умирали, но госпожа Фуйке объявляла эти смерти закономерным отбросом. Когда заболел мой друг Арсений, я совсем уж разъярился и сказал спонсору: - Вы похожи на курицу, которая бьет ногами собственные яйца. Вы сами себе враги. Такое обращение удивило Сийнико, и он оторвался от телевизора, чтобы выслушать меня. - За зиму, как я узнал, умирает до трети малышей. Каждый малыш стоит денег. Мертвый малыш - это деньги, которые вы не получили. Спонсор выслушал меня и, кивнув, вновь обратился к телевизору. - Вы не ответили, господин спонсор, - сказал я. - Мы обязаны представить покупателю добротный продукт, - сказал наконец Сийнико. - Зачем нам рекламации? Пускай любимцы проходят суровую школу, зато мы выпускаем в свет отличный материал. - Чепуха, - сказал я. - К холоду человек не может привыкнуть. Он может научиться терпеть его. Не более. - Откуда это ты узнал? - Сам придумал. Я семнадцать лет прожил в любимцах. Вы что же думаете, дом, в котором я жил, не отапливался? Вы что, не знаете, что моя подстилка лежала на кухне, где всегда тепло? - Нельзя, - сказал Сийнико. - Мы рекламируем наших любимцев как морозоустойчивых. - Они не морозоустойчивы. Они страдают. - Я удивлен, - сказал Сийнико. - Я обязательно все это проверю. Он ничего не сделал, и малыши продолжали болеть и умирать. Правда, Арсения я взял к себе в бокс, который, как и все помещения для спонсоров и лаборатории, отлично отапливался. Я отдал Арсению свое одеяло, а пищу носил ему из столовой. Арсений громко кашлял, у него воспалились жабры, я выпросил у биоинженеров таблетки от кашля и от жара. Через два дня мне пришлось еще более потесниться - тяжело заболела Леонора. Но Леонора пришла не одна - она принесла простуженную девочку. Так что у меня образовался лазарет, который продержался до весны. Как оказалось, поварихи, уборщицы и воспитательницы тоже порой брали к себе в дома больных детей. И никому об этом не рассказывали. Госпожа Фуйке не удивлялась несовпадению списочного состава питомника с наличными малышами. Она наверняка знала о том, что происходит, но спонсору Сийнико об этом не рассказывала. Он бы навел порядок. Спонсор Сийнико не был жестоким существом, не был садистом. Но порой я видел в нем страшного убийцу. Происходило это от того, что ему было все равно, что случится с человечеством, если это не затрагивало его интересов. Он противился массовым ликвидациям людей, потому что полагал, что спонсорам выгоднее, чтобы люди им облегчали жизнь. Но если бы его кто-то убедил, что спонсорам будет удобнее жить, если завтра люди умрут, я убежден, что он первым бы начал травить нас газом или закидывать бомбами. То, что он выделял меня из числа людей, ни о чем не говорило. Я отдавал себе отчет в том, что со мной он расстанется так же спокойно, как с разбитой лампочкой. Но пока сотрудничество с людьми ему было выгоднее их смерти. Особенно очевидным это стало, когда в начале мая к нам в питомник вдруг опустилось несколько вертолетов, на которых прилетели незнакомые мне высокопоставленные спонсоры. Среди них были носители оранжевых кругов Управления экологической защиты, синих гребней Охраны порядка, красных кругов Ведомства пропаганды. Я был в библиотеке за кабинетом Сийнико и хотел было уйти, но опоздал - спонсоры один за другим входили в кабинет. Кресел для всех не было, так что двое, Сийнико и большой чин из Охраны порядка, сели, остальные стояли. Впрочем, спонсоры не любят сидеть, им удобнее стоять. Идею кресла они позаимствовали у людей, и Сийнико говорил мне, что до сих пор среди консервативных спонсоров к креслам существует стойкое отвращение, как к предмету моральной деградации. Чудовища были видны мне сквозь щель в неплотно прикрытой двери. Я затаился. Я был уверен, что подведу своего покровителя, если выйду из библиотеки и пройду через кабинет. Спонсоры были убеждены, что их никто не подслушивает, потому говорили громко, не стесняясь в выражениях, я же слышал и понимал все до последнего слова. - Мы все очень заняты, - сказал Сийнико. - И не любим терять времени даром. Я начинаю сразу с информации, которую получил от Высшего совета. - Правильно, - откликнулся спонсор с красным кругом Ведомства пропаганды. - Переходите к делу. - На Высшем совете обсуждался вопрос о нехватке продовольствия и иных продуктов, которые производят люди. - Не в первый раз, - отметил другой спонсор. - Но на этот раз решено принять меры. В соответствии с проектом двенадцать. Вы помните его? Два согласных мычания - потом голос: - Я не в курсе дела. - Напоминаю: в прошлом году обсуждался и был отклонен проект, который объясняет деградацию экономики и падение производства тем, что работники-люди все более наглеют и все большую часть продуктов оставляют себе. Это позволяет им благоденствовать и плодиться, тогда как мы, спонсоры, оказываемся в невыгодном положении, так как космические поставки затруднены, а контроль Федерации ожесточился. Проект двенадцать предусматривал ликвидировать половину населения Земли. - Зачем? - послышался удивленный голос спонсора из Управления экологической защиты. - Идея проекта заключается в том, чтобы вдвое уменьшить число едоков-людей и таким образом освободить массу продуктов для потребления нами. - Чепуха! - зарычал невидимый мне голос. - Что они, не понимают, что каждый едок является и производителем? - Не считайте Высший совет глупее, чем он есть на самом деле, - мягко возразил Сийнико. - Там отлично это понимают. Но и понимают, что в существовании людей заинтересована лишь часть спонсоров - те, кто наладил с ними деловые и личные связи. Вот именно это и кажется руководителям совета очень опасным. Они опасаются размывания нашей идеологии. - Это плохо, - сказал спонсор из Ведомства пропаганды. - Значит, с продовольствием и товарами станет намного хуже. - Намного, - согласился Сийнико. - Однако наши дорогие консерваторы сделают еще один шаг к идеалу, к образцовой планете с одним образцовым городом для инспекций и комиссий. Мы же лишимся всего. - К сожалению, эта точка зрения взяла верх, - сказал Сийнико. - И боюсь, что отменить ее не удастся. - Что же делать? - Ликвидация половины населения Земли - задача нелегкая. Даже самые решительные в совете понимают это. Раньше августа эта операция не будет предпринята. Значит, у каждого из нас есть время подготовиться, предупредить нужных людей, спрятать то, что можно спрятать... - А списки на ликвидацию, конкретные списки - где, сколько, каким образом?.. - Их будут составлять по департаментам. - Самоубийцы, - сказал пропагандист. - Надо срочно писать в Галактический центр, - сказал кто-то. - Я не рискну этого сделать, - сказал Сийнико. - Кое-кто здесь только и ждет, что я ошибусь. А голова у меня одна. Они еще долго обсуждали, что им делать, и разошлись поздно вечером. Я слушал и все более ужасался. Ни один из этих спонсоров не сказал, что ему жалко людей. Ну хоть немного жаль. Им жалко своих благ и своих доходов. Я был так взволнован и удручен, что совершил роковую ошибку. Когда спонсоры улетели на своих вертолетах, я вышел из библиотеки и подождал возвращения Сийнико в кабинете. Тот удивился, увидев меня. - Ты зачем пришел? - спросил он. - Неужели вам не жалко людей, которых вы убьете? - спросил я, отходя к двери. - Каких людей? - удивился спонсор. - Которые погибнут по проекту двенадцать. - Откуда ты знаешь? - Я был в библиотеке! - Ты понял? Спонсор неподвижно навис надо мной. - Ты знаешь наш язык? - Немного, - сказал я. Чувство близкой опасности заставило меня съежиться. - Совсем немного. Я произносил эти слова так, будто слабое знание языка меня спасет. - Тебя учили? - Я жил в семье и слушал. - Ты слушал? И все? - Я смотрел телевизор. - А дома знали, что ты понимаешь наш язык? - Вряд ли. Вы, спонсоры, думаете, что мы слишком тупые, чтобы выучить ваш язык. - Это исключено! - воскликнул спонсор. - Этого еще не было. - Наверное, я не один такой. Есть же любимцы и поумнее меня. Спонсор уселся в свое кресло, он смотрел как-то мимо меня, в угол комнаты, словно побаивался меня. - Опасность, исходящая от тебя, - сказал он наконец, - представляется мне большей, чем твоя ценность как свидетеля. - Вы обещали Маркизе! - напомнил я. У меня все внутри дрожало. - Я? - Вы дали слово! - Я его дал, я и возьму обратно. - Вы изумительно говорите по-русски, - сказал я спонсору. Тот не смог сдержать знак улыбки. - Не бойся, - сказал он. - Я тебя ликвидирую так, что ты этого не заметишь. И никто этого не заметит. Так что не беспокойся. - А нельзя обойтись без таких мер? - спросил я. - Иди спать, - отмахнулся от меня спонсор. - Я страшно устал и недоволен. Может быть, правы те, кто выступает за полную ликвидацию человеческой расы. - А есть и такие? - Разумеется. Это гигиенично, это решает все экологические проблемы на Земле. - Зачем? Чтобы жить на Земле вместо нас? - В конечном итоге всегда побеждает сильнейший. - Неужели некому за нас заступиться? - Заступаться? Откуда ты слышал о заступниках? - Я не слышал. - Люди лживы. Ты - один из самых изощренных лжецов вашей породы. Вы недостойны того, чтобы коптить небо. - Вы сердитесь? Вы испугались меня? - Что?.. Уходи - не то разорву тебя своими руками. Я ушел. Он, конечно, не станет меня убивать собственными руками, но в голосе его звучала смертельная для меня угроза. Спонсор был рационален. Я стал опасен, потому что подслушал их секретный разговор и имел глупость в этом признаться. Теперь спонсор должен опасаться, что я сообщу об этом разговоре. С такими горькими мыслями я отправился к себе в бокс. Темнело. Но небо было уже весенним, ожившим, по нему текли облака. От леса несло холодом, там, в чаще, еще скрывались лепешки снега. Первые звезды уже разгорались на восточной стороне неба. Я остановился и стал смотреть на небо, охваченный неожиданным и непонятным самому себе ощущением счастья, слияния с этим миром. И от этого наваждения звуки питомника, доносившиеся до меня, показались мне звуками настоящей Земли. Голоса уродцев, созданных на потеху спонсоров, - веселой музыкой обыкновенных детских игр, клокотание вентилятора вытяжки из лаборатории генных инженеров - перестуком колес далекого поезда, низкие звуки голоса спонсорши Фуйке, отчитывающей повариху за неучтенную тарелку, - криком совы в густой чаще, карканье ворон... впрочем, это было именно карканье ворон, и ничем иным оно показаться не могло. Я огляделся. Далеко сзади появился квадрат света - в нем обозначился силуэт спонсора Сийнико, который потопал к генетикам - как всегда, вечером он проверяет, что они сделали за день. Поэтому-то лаборатория так велика - она построена по масштабу спонсоров, чтобы проверяющий всегда мог нагрянуть и проверить, чем занимаются там люди. Вспыхнули прожектора на вышках вокруг питомника - они зажигались автоматически, когда темнело. Я знал, что на вышках дежурят милиционеры. И вдруг со злорадством подумал: ведь и вас, голубчики, ликвидируют. И, может, раньше других. Вспомните стадион. Тот, где я убил спонсора... Честное слово, я не жестокое существо и даже никогда не таскал кошек за хвосты. Я столько лет прожил в покорном мире, которым правили спонсоры, не подозревая, что они вовсе не благодетели, а грабители и убийцы! Но даже когда я увидел правду, во мне не возникло желание убивать. Ну как можно убить просвещенного и разумного господина Сийнико, который, многим рискуя, скрывает меня в питомнике! Мне стало холодно. Я пошел к себе в бокс. Мои больные, которым стало лучше, они днем уже вылезали погреться на солнышке, сидели, накрывшись одним одеялом, и что-то пели. При виде меня они смутились и замолчали. Я знал, что петь запрещено, но сказал: - Вы пойте, не обращайте на меня внимания. Но они уже не стали петь. Я сказал им, что мне не холодно, и уселся рядом с ними. Странное счастливое чувство, овладевшее мною на улице, так и не покинуло меня. И я с умилением глядел на мой госпиталь. Вот Арсений, подводный мальчик, кареглазый, всегда веселый, он привязался ко мне, как к старшему брату, и я видел, как он оскалился, когда мне что-то стала выговаривать госпожа Фуйке. Рядом с ним, сложившись втрое или вчетверо, сидит Леонора - невероятно длинная девица, основное качество которой - стеснительность. Она стесняется своего роста, своей худобы, своих глаз, своих рук, она стесняется жить на свете. Иногда малыши дразнят ее, она терпит. Ее жизнь - наказание, и я не думаю, что она протянет здесь долго, если ее не отправят в баскетбольную команду, где вокруг нее будут такие же жерди. Третье существо - самое милое и самое изуродованное из троих - Маруся-птичка. Ее изготовляли по спецзаказу какой-то знатной семьи, у которой раньше жил попугай. Поэтому голову Маруси покрывают не волосы, а белые перья, а тельце покрыто пухом. Есть у Маруси и крылышки - но они маленькие, и она не умеет летать. - Скоро будет лето? - спросила Маруся. - Через месяц, - сказал я. - Скорей бы прошел этот проклятый месяц, - сказала Маруся. Несмотря на то, что ей всего четыре года, Маруся - умница и порой выдает многозначительные и не совсем понятные для окружающих сентенции. Еще на прошлой неделе, когда все трое лежали у меня в жару, кашляя и чихая, я обещал им, что как только наступит лето, я уговорю спонсоршу Фуйке отпустить нас в лес. Мы пойдем далеко-далеко и будем собирать цветы и ягоды. Теперь мои подопечные жили ожиданием праздника. Я смотрел на них с радостью и не видел их уродства. И в то же время я знал, что они обречены быть игрушками существ, не имеющих ни права, ни совести калечить людей. И самое ужасное то, что они калечат и убивают не от злости, не от садизма натуры, а потому, что так положено, так выгодно, так удобно. Подобно тому, как мы, люди, выводили породы собак... Недавно я разговаривал с Людмилой, с которой мы постепенно сблизились и стали доверять друг другу, и спросил ее, насколько в силах современная биотехника вернуть малышей в нормальное состояние. Людмила развела руками и ответила, что шансов очень мало. Для того, чтобы заложить в клетки определенные изменения, достаточно земных лабораторий. Но переменить облик и внутреннее строение существ, уже созданных и выросших... для этого нужна технология, о которой мы не можем мечтать. А спонсоры? - спросил я. Вряд ли, - сказала Людмила. Спонсоры используют чужие достижения - и не только земные. Ничего, сказал я сам себе, мы выгоним этих спонсоров, и тогда починим вас, ребятишки. Именно тот момент я могу воссоздать в памяти: и тишину в боксе, и дыхание детей, и собственное состояние. Тогда я и понял, что в моей жизни есть цель - выгнать с Земли этих спонсоров. Потому что если я этого не сделаю, они постепенно уничтожат всех людей, а если даже не уничтожат, то превратят в любимцев и рабов. Я не знал, как это сделать. Но я был уверен, что судьба выбрала для этой цели именно меня. Я был уверен по оговоркам и намекам спонсоров, что на Земле уже возникали восстания и заговоры против спонсоров. Но все они проваливались по двум причинам: или спонсоры успевали задушить восстание, или находился предатель. Второе случалось куда чаще - за столетие господства братьев по разуму люди научились продаваться и блаженно существовать, как свиньи на бойне - их сейчас поведут резать, а они спешат насытиться или свести счеты. Мы счастливые свиньи на счастливой бойне! Дверь чуть приоткрылась, и я услышал голос: - Тим. - Кто там? - Я вскочил. - Выйди сюда. Ребятишки обеспокоенно вертели головами, перешептывались. Я вышел в коридор. Там, еле освещенная единственной тусклой лампочкой, стояла Людмила. Она потянула меня за руку, в глубь коридора, к затянутому решеткой окну. - Тим, я так боюсь, - прошептала она. - Говори. - Спонсор Сийнико приходил к нам. Он разговаривал с Автандилом и профессором. Меня выгнали из лаборатории. Мне это не понравилось, и я стала подслушивать. Я не все слышала, но они говорили о тебе. - И что? - Я старался выглядеть обыкновенно - мало ли зачем они говорят обо мне. - Спонсор хочет тебя убить. - Как же? - Они тебя отравят, они тебя отравят так, чтобы все думали, что это случайно, потому что наш спонсор - гуманист. Он будет ни при чем. - Спасибо, Людмила, - сказал я. - Но, наверное, ты немного преувеличиваешь. Зачем спонсору меня убивать? - Значит, ты ему мешаешь. Я тебе должна сказать, что уже был один случай. Почему-то спонсору не понравился доктор Герц. Он стал непокорным, он хотел уйти из лаборатории. А потом доктора нашли мертвым. И сказали, что он объелся ядовитых грибов. - Я не буду есть грибов, - сказал я и взял Людмилу за руку. - Я тебе обещаю. - Они могут придумать что-нибудь еще. - Я буду осторожен. - Ты не представляешь, какие они хитрые! Людмила была расстроена, ей казалось, что я не понимаю грозящей мне опасности. Но я понимал. - Иди, - сказал я ей, - иди, пока тебя не заметили. Завтра поговорим. - Но они могут прийти к тебе уже этой ночью. - Пускай приходят. Я проводил Людмилу до двери - она скользнула вдоль стены. Я надеялся, что ее никто не заметил. Теперь мне следовало подумать. Я стоял в пустом холодном коридоре. Что они придумают? Неужели на самом деле спонсор решил меня отравить? А когда? Вернее всего завтра утром. Но все может случиться... Я выглянул наружу и посмотрел на звезды. Было около десяти часов вечера. Питомник уже спал, угомонились будущие любимцы; прожектора, светившие с вышек, лишь подчеркивали пустоту и тишину. Ждать было нельзя. Надо действовать. Я вернулся к себе в бокс. Мои малыши, конечно же, не спали - они были встревожены и ждали меня. - Ничего страшного, - улыбнулся я им. - Не беспокойтесь. Тетя Люда сказала мне, что воспитатели сердятся, что вы так давно живете у меня. Они хотят нас за это наказать. - Я не хочу в корпус! - воскликнул Сеня. Они жили у меня тише мышей, трепеща перед необходимостью вернуться в особняк и надеясь, что сегодня этого не случится. - Если они на нас рассердятся, - сказала умненькая птичка Маруся, - они нас запрут в карцере. И мы не сможем ходить к Тиму. - Может быть, завтра? - спросила Леонора. - Нет, - сказал я твердо. - Вернуться в корпус надо сегодня. Поверьте мне. Они не стали плакать и просить меня. - А мы пойдем в лес летом? Ты обещал, - сказала Маруся. - Я помню. И обещаю, что пойдем. Мне надо было решить сложную задачу: Арсений с Леонорой жили в особняке, в общих спальнях, Маруся - в боксе за лабораторией, потому что процесс ее метаморфозы еще не кончился. А это совсем в другой стороне. Пустить их на улицу одних я не мог - ночью в питомнике спускали собак. Собаки могли испугать малышей. - Подожди меня, Маруся, - сказал я птичке. - Я отведу Сеню с Леонорой, а ты никого не пускай, сиди тихо. - Я всегда сижу тихо, - сказала Маруся. Я взял Арсения на руки, а Леонора шла рядом со мной. Мы пошли не напрямик через газон, который просвечивался прожекторами, а ближе к изгороди, по кустам. Нам никто не встретился. Только возле дорожки, ведущей к особняку, из кустов выскочила собака, хотела было залаять, но я велел ей молчать, и собака побежала рядом. Леонора ее боялась и крепко держала меня за руку длинными пальцами. Мы обошли особняк. Сзади был ход на кухню - там разгружали продукты. Я знал, как открыть крючок - я туда уже не раз так проникал, потому что воровал для малышей еду: раз они болели у меня в боксе, им довольствия не полагалось. - Тише, - прошептал я. На кухне обычно не было сторожа, но порой поварихи или прачки тоже пробирались туда и воровали еду. Ведь все жили впроголодь. А в последние дни по радио начали твердить о том, что людей развелось столько, что они отнимают пищу у своих собратьев. Я знал, что означала вся эта подготовка. Мы прошли через кухню, и у лестницы в спальни я попрощался с Леонорой и Сеней. Я обещал им, что завтра навещу и мы обо всем договоримся. Я вышел из особняка тем же путем, закрыл за собой дверь и, не торопясь, главное - не вызвать тревоги, пошел обратно к своему боксу. Мне показалось, что за мной кто-то идет, я даже несколько раз останавливался, прижимался к стволам дубов, но никого не видел. Только чувствовал. Я знал, что меня хотят убить, но не могу сказать, что боялся нападения. Я боялся только, что им удастся убить меня так, что я этого не почувствую. Чтобы выманить преследователя, я ускорил шаги, надеясь, что оторвался от него и резко прыгнул за ствол дуба. Я внимательно посмотрел назад. Да, что-то темное, какая-то тень мелькнула сзади. Но не более. Конечно, они могут и выстрелить, в конце концов все равно они докажут, что я умер естественной смертью. И все же вернее всего это будет не выстрел, а что-то более чистое. Они убьют меня так, что завтра можно будет выставить мой труп на всеобщее обозрение, и никто не заподозрит неладного... Я пошел быстрее, потом побежал, чтобы оторваться от темной тени. Одна из сторожевых собак припустила за мной, но не залаяла, потому что узнала меня - я нередко ее подкармливал. Так она и бежала рядом со мной, подпрыгивая и полагая, что мы с ней играем. Перед линией боксов я остановился. Что-то было неладно. Потом я сообразил - в темноте ярко горели два больших окна. Одно в боксе Сийнико. Значит, спонсор не спит. Хотя в это время он всегда спит. И еще одно окно - в лаборатории. И там не спят. Они готовятся. А я ни черта не знаю - что они замыслили? Я нащупал узкий нож в шве кожаных штанов. И тут же спохватился, что я совершаю перебежки по питомнику, облаченный в белый халат - меня можно увидеть за версту. Какое счастье, что они решили не стрелять в меня - лучшей мишени и не придумаешь! Я скинул халат и скатал его. Передо мной лежало открытое пространство, периодически освещенное вертящимся прожектором на вышке. Я подождал, пока луч прожектора начнет движение прочь от лужайки, и кинулся к моему боксу. Я успел подумать: хорошо, что у спонсора и в лаборатории горит яркий свет. По крайней мере, они за мной не следят. Вот и мой бокс. Стой! - сказал я себе. Внутри меня звенел сигнал тревоги. В чем дело? Я плотно прикрыл за собой дверь, когда уходил. Я это отлично помнил. Кто-то был здесь после меня. Но где он сейчас? Поджидает меня в темном коридоре? Я был в невыгодном положении - между мной и вышкой не было никакого здания, и я понимал, что через минуту луч прожектора меня накроет. Я спиной чувствовал, как полоса света крадется ко мне. И тут мною овладело бешеное желание действовать - нестись, сокрушая все. Такое чувство я испытал на стадионе, когда убил спонсора. Если мне нельзя стоять и ждать смерти, то лучше я встречу ее лицом к лицу. Главное - стремительность! Я в два прыжка был у двери, мгновенно ударом распахнул ее и влетел в коридор. Я ожидал удара, выстрела - но не встретил никакого препятствия. Я ударился о стену с окошком, перекрывавшую коридор, и замер. Было тихо-тихо, зажужжал ранний комар. Далеко-далеко закаркала вспугнутая чем-то ворона. В боксе никого не было. Ни дыхания, ни стона, ни движения. Я перевел дух. Постарался успокоиться. Дверь могло открыть ветром. Маловероятно, но могло. А может быть, засада ожидает меня в моей комнате? Но теперь я был в себе уверен более. Я мог не спешить, за спиной у меня была бетонная стена, сам коридор узок - здесь враги не имеют преимуществ. Опершись спиной о стену, я сильным ударом ноги распахнул дверь в мою комнату. Тихо. Пусто. Мертво. Только неприятный, утекающий в сквозняке запах... медицинский, мертвый... Он промчался мимо меня, высосанный сквозняком в коридор и наружу, оставив тяжесть в голове и мгновенный приступ тошноты. Я вошел в комнату. Она была пуста. А где моя птичка, где Маруся? На полу, на моем матрасе лежало одеяло, под ним угадывалось тельце девочки. Она заснула. Запах еще жил в боксе и был отвратителен. Когда я наклонился, чтобы разбудить птичку и отнести ее в лабораторный бокс, запах показался мне более сильным. Я потрогал Марусю за плечо. Она не отозвалась - плечо поддалось руке. Я откинул одеяло. Маруся лежала на боку, и при свете фонаря, проникавшего в окно, было ясно, что она уже никогда не проснется. Маруся была мертва. Я взял ее на руки и пошел к выходу. Маруся была легкой, будто у нее были птичьи кости. Ее голова запрокинулась. Лицо, обрамленное белыми перышками, было спокойным. Этот запах - неприятный, удушающий запах - откуда он знаком мне? Следы его были в лаборатории. Там была склянка... Что же сказал Автандил? Он сказал: "Мы не можем ограничиваться исследованиями. Мы должны выводить любимцев, выращивать их и уничтожать, если они оказались нежизнеспособными". "Это редко бывает", - перебила его тогда Людмила. "А если бывает, у нас есть гуманные способы. Любимец и не догадается, что умер"... Автандил! Тот взял с полки стойку с рядом ампул. В одной из них была мутная белая жидкость... Теперь я знал, какую смерть придумал для меня господин спонсор: Автандил или кто-то иной из послушных ученых проник в бокс, разбил в моей комнате ампулу, а может быть, нажал на гашетку пульверизатора... Они были убеждены, что я сплю - куда мне еще деваться? Пустив газ, он закрыл дверь и ушел из бокса. Распыленный яд подействовал, я думаю, мгновенно - и Маруся ничего не почувствовала. Зато я почувствовал - и свою смерть и смерть девочки. Я шел к выходу и думал: как хорошо, что я увел отсюда Леонору с Арсением. Иначе бы мы все погибли. Я подошел к входной двери и замер. У меня не было плана, что делать дальше. Отнести тело девочки к спонсору? Обвинить его в убийстве? И что же? Сила их заключалась в том, что смерть кого бы то ни было из людей не могла быть причиной боли или хотя бы стыда. Чем меньше останется людей, тем свободней. Я принесу ему девочку, а он убьет меня сам, потому что теперь я знаю, как они убивают. Он меня все равно убьет. Отправиться в лабораторию и обвинить ученых? Они не чувствуют и не почувствуют раскаяния, потому что они исполнили приказ и сделали все правильно. Я держал на руках легкое тело птицы и понимал, что теперь у меня есть в жизни только один путь - путь вражды и ненависти к спонсорам. И не потому, что они жестокие и бессердечные, среди них были разные, а потому, что, как оказалось, впереди есть лишь два пути - либо на Земле остаются люди, либо на Земле будут жить спонсоры со своими любимцами. А раз так, то отныне я не принадлежу себе. Я должен найти союзников, потому что не может быть, чтобы я был на этой планете совсем одинок. Должны быть у меня друзья и соратники! Но, наверное, не Маркиза с Хенриком, которые замечательно устроились, а какие-то иные, мне еще незнакомые люди. ...Я спохватился, что стою у закрытой двери и держу тело Маруси, завернутое в одеяло. Я вернулся в свой бокс, осторожно положил Марусю на матрас, попросил у нее прощения за то, что ухожу от нее. Потом взял одеяло и раза два сильно встряхнул его, чтобы изгнать из него остатки газа, свернул в скатку и обмотал себя. Так было лучше, чем держать одеяло в руке или под мышкой. Потом я взял несколько сухарей, недоеденных моими питомцами, и рассовал по карманам штанов. Белый халат я тоже взял - он может пригодиться. Я должен был сейчас же, пока они не пришли проверять, хорошо ли убили меня, пока не начало светать, уйти из питомника. Я приблизительно представлял, как это можно сделать, потому что за прошедшие недели не раз мысленно убегал отсюда. В дубраве, в самой гуще кустарника, под колючей проволокой, которая всегда находилась под током, был прорыт собаками ход. Наверное, это случилось еще до того, как по проволоке пустили ток - по крайней мере, с собаками ничего не случалось. Я сам видел, гуляя в дубраве, как собака осторожно, будто чуяла ток, пролезла под проволокой и умчалась в лес, наверное, на свидание. Иного выхода у меня не было. Луна зашла, и я потратил несколько минут, прежде чем нашел в темноте этот подземный ход. Я улегся возле него и стал его углублять, потому что для меня он был узок. Я выкидывал землю из хода, сам постепенно углубляясь в него. Внезапно сзади над моим боксом загорелся свет. Затем зазвенела колокольная дробь. Я догадался, что спонсор пришел ко мне в бокс поглядеть на мой труп, ибо он был основательным ученым и привык проверять действия людей, которым никогда не доверял. Кто-то пробежал по поляне, сзывая собак. Заметались, путаясь в густых ветвях дубов, лучи прожекторов. Я понял, что сейчас они будут искать меня и у них хватит челяди, чтобы действовать сразу везде: и в особняке, и в боксах, и вдоль ограды. Я начал рвать ногтями и отбрасывать назад землю. Голоса приближались - охранники шли вдоль ограды. Дольше копать я не мог - надо рискнуть! Я закинул на ту сторону одеяло и халат. Потом медленно, головой вперед пополз в яму - главное, чтобы прошел живот. Я отталкивался руками, и провисшая проволока была всего в сантиметре от моего лица. Голоса были почти рядом. Но они опоздали - я уже на свободе! Я сделал было шаг, поднялся, отряхнулся. И тут понял, что я не один. Кто-то молча, стараясь не дышать, проползал в тот же лаз. Это было невероятно. Неужели меня выследили? Нет - это был кто-то маленький. Собака? - Кто здесь? - тихо спросил я. - Это я, - ответил Арсений. - Потяни меня за ноги, а то я слишком медленно ползу. Я потянул мальчика на себя. Я ничего не спрашивал у него - потому что в нескольких шагах от нас засверкали лучи ручных фонарей. Послышались голоса. Я подхватил под одну руку одеяло, под другую - малыша и побежал в чащу. Я спиной чувствовал, что они нашли проход в заграждении и громко переговариваются - потому что, прежде чем лезть по моим стопам, они наверняка выключат электричество. Значит, у меня пять минут форы... 7. Любимец в лесу Они гнались за нами несколько километров. Им было лучше, чем нам, - у них были фонари. Но мы успевали залечь, затаиться в чаще, главное - быть неподвижными. Если ты неподвижен, с вертолета тебя не разглядеть. Я устал нести малыша. Хоть он был маленьким, но оказался очень плотным и тяжелым. Он почувствовал, как мне тяжело, и сказал: - Я сам побегу. Я хорошо бегаю. Я опустил Сеню на землю. Он был бос, а земля - холодная, мокрая. - Ничего, - сказал он, - я больше не простужусь. Ведь когда бегаешь, то тепло, правда? Нам надо было отыскать какое-нибудь место, чтобы затаиться. Но я не знал, конечно, окрестностей питомника, к тому же нас гнали, как охотники гонят дичь. Мы вышли к небольшой речке, над которой нависали ивы, уже выпустившие сережки. Я скорее догадывался, чем видел. Месяц был узок и давал слишком мало света. Я все время боялся, что малыш ушибет или порежет ногу, мне-то было лучше - на мне были башмаки, еще старые, гладиаторские. Чуть ниже по течению речка разливалась широко и негромко журчала по камням - там был брод. - Давай я тебя перенесу, - сказал я. Сеня засмеялся. - Я люблю воду, - сказал он. - Ты иди там, а мне лучше перебраться здесь. И прыгнул в речку, в глубоком месте - и пропал с глаз - лишь круги по воде. Я сначала испугался - потом вспомнил: ведь мой малыш - рыбка. Я снял башмаки и пошел вброд. Камни попадали под ступни, они были острыми, и было больно. У того берега неожиданно стало глубже - я провалился по пояс, и пришлось поднять над головой мои пожитки. Сене, который уже перебрался на другой берег, это показалось очень смешным. - Тише! - прикрикнул я на него. - Ты что, выдать нас захотел? Мой тон обидел мальчика, и он замолчал. Так мы и шли дальше молча. Мне бы попросить у Сени прощения, но за эту ночь я страшно устал и перенервничал. И все видел голубое под лунным светом лицо Маруси. Тот, дальний берег реки, был высоким, но пологим. От брода вверх вела широкая заросшая травой и кустами дорога. Начало светать. Воздух стал синим и морозным. Сеня бегал вокруг меня, подпрыгивал, чтобы согреться - он вовсе не устал. Я понял, что погоня отстала - вот уже полчаса, как не слышно треска вертолетов и криков охотников. Дорога, по которой мы шли, через полчаса привела нас в заброшенное человеческое поселение. В тот день я еще не знал, что такие поселения назывались деревнями. Деревня состояла из одной широкой улицы, по которой раньше текла дорога, а теперь все заросло кустами и даже солидными, в обхват, березами и елями. Деревянные дома, окруженные невысокими заборами, попрятались в заросли, а ограды давно упали и исчезли в траве. У некоторых домов провалились крыши, другие покосились и даже рассыпались. Но один из них, сложенный из толстых бревен, показался мне еще крепким. Хотя стекла в окнах были выбиты. - Давай здесь поспим, - сказал я Сене. Сеня покрутил головой, принюхался - обоняние у него дьявольское. - Можно, - сказал