А потом отыскал и Лядова. Как бы случайно встретил, а на самом деле нашел, потому что искал. Именно такого. Скромного, простого парня. Биолога из закрытого городка. "Кто ищет, тот всегда найдет" - эти слова из советской песни были его гимном. Подпольным гимном. Но Берия устроил фильтрацию. По всему городу Ленина. Он даже провел перепись населения. Трудно поверить. Конечно, далеко не все попались ему в тенета. Зато каких полезных людей он приискал! Лядов был сокровищем. Может, большим, чем Майоранский. Но Лядов был скромен и лишен инициативы. Прошлая его жизнь состояла из удобных компромиссов. Компромиссы не помогли. Оказался здесь. Пришел Лаврентий Павлович и взял на себя функции государства, которому так честно служил Лядов. Теперь он честно служил Берии. Лядов был Берии мил и полезен - он не боялся, а намерен был работать по доброй воле. Потому что в нем, в его маленькой как летний прудик душе тоже жила месть. Маленькая и терпеливая. И потому неистребимая. Лядову задерживали заработную плату. Затем вообще законсервировали городок, совхоз имени Максима Горького, Лядов был одним из последних, кто остался в городке, он не желал искать другой работы, раз любил ту, на которой провел уже четверть века. Один, в почти пустом городке, где даже свет и воду выключили, он пожелал себе смерти или забвения в ночь под Новый 1993 год. И очутился здесь. Знать бы тогда Лядову, что через неделю за ним приедут из Семипалатинска-13, где на подобном же максимовскому предприятии разворачивается производство по контакту с одной азиатской страной... впрочем, Лядов об этом так и не узнал. Потому что приехали седьмого января. И никого в его квартире не нашли. Даже удивительно - все вещи на месте, а человека нет. И гитару не взял. Решили, что ушел в лес, заблудился и погиб. Мало ли что может случиться с человеком в новогоднем лесу. О нем помнила только первая жена - давно снова замужем, а сын Коля зовет отчима папой. - Будьте готовы, - сказал Берия. - Я начал подготовку к акту. Строжайшая дисциплина. Считайте себя мобилизованными. Физически вы готовы? Лядов пожал плечами: - Я давно жду. Хочу посмотреть, как они запрыгают. - Посмотришь. - Появились новые средства? - спросил Майоранский. Он стремился к благородной деятельности. Он стольких убил, что считал себя совсем безвинным. - Только что беседовал с доктором Фрейдом, - ответил Берия. - Вы получите уколы, которые позволят вам находиться в тылу врага трое суток. Надеюсь, что больше задерживаться не придется. Трое суток - это с запасом. Придется ехать на поезде. - Мы не шпионы, - сказал Лядов, - нам нечего бояться. - Тогда играйте в шахматы, - сказал Берия. - Только берегите себя. Не падайте, не ушибайтесь и не ввязывайтесь в турниры. - Виселица по мне еще не плачет, - сказал Майоранский. Он почесал жидкую треугольную бороду. Он думал. Берия мог следить за ходом его мыслей. Он не доверял. И правильно делал. Отпустив биологов, Берия вышел с Елагина острова через мостик с другой стороны, куда уже подъехали велосипедисты. Они немного отдохнули. - В Смольный! - приказал Берия. От Елагина острова до Смольного путь неблизкий, особенно если ты едешь на машине, которую влекут за собой четыре велосипедиста. Берия откинулся на кожаную спинку открытого лимузина. Предстоял разговор с Леонидом Моисеевичем, доктором по прозвищу Фрейд. Доктор - маленький, деликатный, добрый - был постоянно робок и потому склонен подчиняться приказам: он выполнял их, потому что не знал, как их не выполнить. А согласившись, был дотошен в исполнении, потому что честен. Он всегда держал слово. Такому человеку, как Лаврентий Павлович, доктор Фрейд был удобен. Но сначала его надо убедить или испугать. Какой путь наиболее удобен сейчас? Надо начинать с роли доброго следователя. Беспокоила девушка, которую привезли в Смольный. Кто, зачем может наблюдать за ним? Подслушивать консулов? Может быть, в городе есть силы, затеявшие захватить власть? Не генерал ли? Чертов самурай! В конце концов в столице не так много активных организаторов. В большинстве случаев здесь обитают амебы. А вот самурай - интересная птица. Но у него нет сил захватить власть. И не нужна она ему. Он имеет что хочет. Перед въездом в Смольный Берию ждал сержант. Девушка убежала. Ничего удивительного. Подвалы, старые ходы, крысиные норы, кабели и трубы... Берия в который раз пожалел, что у него нет пистолета. Сейчас бы размазать этого сержанта по стенке. Берия просчитал про себя до пятидесяти. Сержант покорно стоял перед велосипедистами. Те смотрели на него, наклонив машины и упершись о землю одной ногой. - Ты ее знаешь в лицо, - сказал он сержанту. Совершенно спокойно. Только снял очки, протер и снова напялил. Спрятал под поля шляпы. - Так точно, - сказал сержант. - Ты ее найдешь. Но так, чтобы тебя не заметили и не разгадали. В таком случае тебя, сукин сын, никто жалеть не будет. Я тоже тебя жалеть не буду. А вернешься, не выполнив приказа, мои ребята тебя ликвидируют. Ребята, велосипедисты, ответили на эти слова довольным гулом, словно цепные псы. - Ну куда ты пошел, дурак? - остановил сержанта Берия. - Сначала поднимись в штаб. В архив. В отдел внешнего наблюдения. Пускай тебе там дадут рапортичку на японского генерала. Через него отыщешь эту девку. Ты понял? - Так точно, товарищ министр! - Исполняй. Берия поднялся по широкой лестнице. Ему всегда мерещилось, что эта лестница освещена неверным светом прожекторов, стоят пулеметы и пирамиды винтовок. По лестнице спешат люди с красными повязками на рукавах. Часовые курят цигарки... Ждут Ленина. Берия поднялся по лестнице. Впереди маячила спина сержанта. Он прошел к себе в кабинет. У двери стоял часовой Василий, фамилию Берия забыл. - Доктора привезли? - спросил Лаврентий Павлович. - Доктор здесь. - Приведите сразу. Ну, чего вы цацкаетесь! Сам уселся за стол. Столы был пуст. Он и в Кремле не любил на столе бумаг. Почему-то старая гвардия, бывшие сотрудники, никак не могли отделаться от грубых манер. Впрочем, грубость требовалась, чтобы подавить первую линию сопротивления арестанта. Задержанный должен понимать, что здесь он козявка, дерьмо, ничтожество. Но Лаврентий Павлович в последнее время потерял интерес к формальным правилам игры, и страдания отдельных людей его перестали забавлять. Сегодня, например, с этим повешенным претендентом. Ничего не шевельнулось в душе. Висит, и хрен с ним! Когда часовой втолкнул Леонида Моисеевича, Берия с укором сказал ему: - Дурак, старого человека обижаешь. Иди отсюда, мы без тебя поговорим. Часовой сразу ушел, даже каблуками не щелкнув, такая вот распущенность царила в этих местах. Впрочем, и это не самое главное. - Садись, Моисеич, - сказал Берия. - В ногах правды нет. - Спасибо, Лаврентий Павлович, - сказал доктор. Доктор всегда ходил в халате, пожелтевшем, не очень чистом, он раньше служил у императора Киевского вокзала, потом попал в плен к бандитам, они продали его Калининскому Голове. Врачи всегда нужны. И так, меняя хозяев, Леонид Моисеевич добрался до Ленинграда, а там попал в руки Лаврентия Павловича. Лаврентий Павлович полюбил его, насколько мог полюбить другого человека, но доктору о своей любви никогда не говорил и даже не намекал. Он был уверен, что признание в любви так обезоруживает, что тебя любая ворона заклюет. Берия был к доктору требователен. Теперь ему предстояло выполнить ответственное задание. Другого для этой цели не найдешь. Предварительно он прощупал Леонида Моисеевича и почти не сомневался в успехе. Но придется не спускать с доктора глаз. Он очень мягок, добр, совестлив, а потому ненадежен. - Итак, мы отправляем экспедицию на тот свет, - сказал Берия. - Все готово. Ты ждал этого момента? - Я чувствую себя неловко, - сказал доктор. - Как баран на бойне. А может, это старый козел? - Я не понял, - сказал Берия. - На бойне есть специальный козел. Когда приходит стадо овец, его выпускают к ним, и он говорит: пошли, там кормить будут! И ведет их под нож. - Ночи не спишь, думаешь? - спросил Берия. - Я тут давнее многих, - сказал доктор. - Я за облаками потолок видел. - Не говори глупостей. Если надо, я другого козла найду. - Я рад. Доктор встал, он держал руки перед собой, сплетя пальцы. Жалкий человечишка. Но вызывает жалость. Куда денешься от собственного доброго сердца? - Вакцина готова? - Мне нужны помощники, я не закончил испытаний. Найдите хотя бы одного медика, профессионала. - Все тебе будет. Отправляйся в институт и жди. Не уходи, не спи, не гуляй. В любой момент - через час, через сто часов - я буду у тебя. - Что час, что сто часов, - сказал доктор. - Кстати, я написал стихи. - Читай! Что час, что сто часов. Когда умчалось время, Оставив пустоту и тяжесть в голове... - Резинка от трусов! - перебил доктора Берия и засмеялся. - Я вас не понял, - удивился доктор. - Я тоже стихи писал. Когда мальчиком был. Бедным мальчиком. Сто часов - резинка от трусов. Иди. Доктор не уходил. Он ждал главного ответа. - Тебе что-то непонятно? - спросил Берия. - Я могу, боюсь, подвести вас, Лаврентий Павлович. И погубить невинного человека. - Погубим - другого пошлем. Важен не человек, важно дело. - А в чем оно заключается? - Это государственная тайна. - А что эти люди будут делать там, наверху? - Выполнять мое задание, - ответил Берия. - Что еще они могут делать там, наверху? - Но я надеюсь, что это не преступно? Берия рассмеялся. - Преступление - это только точка зрения на поступок, - сказал он. - Для тебя преступление, для меня - геройский подвиг во благо нашей многонациональной родины. Теперь иди. Доктор пожал плечами. Он ничего не добился, хотя был убежден, что становится соучастником преступления. С этой мыслью он покинул кабинет. Берия не спешил. Он подошел к окну. По асфальтовой, в трещинах, прямой дорожке, шел к воротам маленький сгорбленный человек в белом халате. Он шел в туман. И вокруг была пустота и безнадежность. - Ничего, - сказал Берия. - Ничего особенного. Мы с этим справимся. Доктор остановился, оглянулся, видно, сообразил, что ему некуда идти, и повернул к Смольному. Берия крикнул: - Василий, веди сюда Крошку. Василий услышал. В такой мертвой тишине трудно не услышать. И побежал по коридору. Трусцой, медленнее шага. Тут же заглянул сержант, принес папку с делом генерала Мидзогути Кодзи. Берия раскрыл папку, начал читать. Он многое знал. Сейчас искал организацию. Подполье. Опасность. Связь с той самой девицей, которую взяли на берегу. А он так и не выяснил, кто помог ей убежать. Наверное, ее хахаль. А может, у них есть боевики? Вошла Крошка. Создание чуть больше лилипутки, но лицом - хорошенькая маленькая женщина. У нее была какая-то таинственная любовная история, то ли с большим мужчиной, то ли с настоящим лилипутом меньше ее самой. Она попала сюда не так давно, в ней сохранилась сила, может, потому, что для поддержания ее маленького организма не нужно было большой энергии. Берия увидел ее на улице, приказал привести к себе. Он вдруг ощутил желание и думал, что, овладев Крошкой, снова станет мужчиной. Оказалось, что желание не было подкреплено силой. Крошке все равно было лестно. Она любила мужчин и такого серьезного, в очках и шляпе, которую он не снимает даже в постели, полюбила страстно. Не то чтобы Лаврентий Павлович доверял ей, но она была ему ближе всех, они даже порой лежали в постели часами, и им было приятно. Настоящее имя Крошки было Зинаида. Зинаида Дурних. Она говорила, что это немецкая фамилия, а Берия понимал, что хохлацкая. - Садись в углу, - приказал он, - и читай. Ты должна знать все про этого японского генерала и его свору. Пойдешь к нему, вотрешься в доверие. Немедленно. Генерал рассказал Егору, что его письмо отправлено наверх и, видимо, дошло до адресата в тот день, когда пошел дождь. Это было немыслимо. Некоторые прожили по двести лет и не подозревали, что дождь может сюда пробиться. И хоть все понимали, что небо здесь настоящее - ведь поднимались же вверх воздушные шары и уходили на высоте во мглу и непроницаемые облака, но до потолка не добрался еще никто, что означает, что потолка, конечно же, нет - там, наверху, небо. Условное небо, как условна жизнь. А когда легкий дождик пронесся по городу, подгоняемый легким ветром, тревога охватила всех жителей Ленинграда. Человек свыкается, смиряется с постоянной бедой, рабством, болезнью, но любое неожиданное смещение событий и появление новых бед пугает, как бы плохо ни жилось. Казалось бы, галерный раб может мечтать лишь о смерти, но, когда поднимается буря, в днище галеры обнаруживается течь, он пугается больше, чем капитан. Может, и потому, что он прикован к скамье и лишен возможности прыгнуть за борт. Дождь испугал всех жителей Чистилища. Лаврентия Павловича дождь взбесил, потому что перемены в климате означали для него новую ступень в слиянии со старым миром, который желает и может уничтожить своих слабых нижних братьев. Он бы еще тянул время, потому что был занят другими планами и хотел действовать наверняка, безошибочно. Но тут сам поехал к Чаянову, который проводил время в Музее этнографии, - ему приятен был академический дух залов кунсткамеры, хоть и разрушенной катаклизмом, в библиотеке которой Чаянов собственными руками навел порядок. Дверь в кабинет к Чаянову была заперта. Чаянов боялся покушения. Точнее, боялся Лаврентия Павловича. Но Берия не намеревался убивать. Дождик испугал его настолько, что он чувствовал нужду в союзниках. Дождик - свидетельство тому, что перемычка рассасывается и не сегодня-завтра исчезнет вовсе, погубив всех жильцов Чистилища. Надо спешить. Разборки и расправы с неверными и коварными коллегами можно отложить. Глупо оставаться одному перед лицом угрозы. Лаврентий постучал. В двери был стеклянный глазок. Его притащили из какого-то нового дома. Берия отступил назад, давая себя рассмотреть. - Это вы, Лаврентий Павлович? - спросил из-за двери Верховный вождь. - Что вам надо? - Беседы, - ответил Берия. Берия оглянулся. За его спиной был зал библиотеки. И никого больше. - Не валяйте дурака, - сказал он. - Если мы будем бояться своих союзников, с нами легко расправятся. Чаянов все еще колебался. - Александр Васильевич, - сказал Берия. - Если понадобится, я всегда найду возможность с вами разделаться. Но это не входит в мои интересы. Чаянов открыл дверь. Ему было неловко за подозрения. Он сказал: - Извините, но я отвлекся. Занимаюсь изящной словесностью. Перо, простите, стремится к бумаге. Я отпустил охрану - на что мне она? У Чаянова не было настоящей охраны. Берия предлагал ему своих людей, но Верховный сказал, что на Него никто не покусится. Теперь, наверное, раскаивается. Или радуется тому, что не доверился собственной Госбезопасности. Лаврентий Павлович вошел в кабинет Верховного вождя Чистилища. Чаянов был одет тщательно, в костюм, потертый, но выглаженный - наверное, держит под матрасом, подумал Берия. Галстук, светлая сорочка - типичный средний чиновник нашего времени. Только лицо не чиновничье, но и не научное. Этакий... радиолюбитель. - Дождь, - сказал Берия. Не снимая шляпы, он прошел к узкому высокому окну. Дождь прекратился, но мостовая была мокрой. Велосипедисты раскрыли зонты. Откуда у них зонты? Ведь раньше дождей не было. Чаянов тоже подошел к окну. - А я не заметил, - сказал он. - Этого быть не может. - Но случилось, Александр Васильевич. Пока Чаянова не избрали Верховным, Берия избегал обращаться к нему по имени-отчеству. А теперь подчеркивал такое обращение. - Вы считаете, что это связано... с общей тенденцией? - Есть другой вариант? - спросил Берия. - Люди живут здесь по сто лет, по двести лет - никто никогда ни капли с неба не видел. - М-да, - согласился Чаянов. - В такой ситуации надо отложить в сторону обиды и заговоры. Вы знаете, что кто-то убивает люден? Они исчезают. - Мне это известно лучше, чем кому бы то ни было. Я - единственный, кто старается с этим бороться. - А есть мнение, что за убийствами стоит ваша служба, - сказал Чаянов. Не вовремя сказал. И не дождавшись ответа, переменил тему разговора: - Дождь был холодный? - спросил он. Берия снял очки и без нужды протирал их. Он не ответил. - Все ложится в логическую цепочку, - сказал Чаянов. - К сожалению, все это - явления одного порядка. По набережной шел человек. В длинном пальто. Незнакомый. Берия подумал, что он так еще и не выяснил, кто та девушка, кто тот мужчина? Он опасался отправлять экспедицию наверх, если возле сидят шпионы. Агенты неизвестного врага. Враг должен быть известен. Неизвестного очень трудно уничтожить. Человек поравнялся с велосипедистами, что стояли перед входом в музей. Что-то сказал им, велосипедисты отвечали. - Глупо, - сказал Берия, - подозревать меня в желании убивать местных жителей. Потому что мне нужен мир, населенный людьми. Чем их больше, тем лучше. Неужели вы этого не понимаете? - Понимаю, - сказал Чаянов. - Расскажите мне, как идет подготовка к экспедиции. - Что бы вы хотели узнать? - Когда, сколько людей, где расположена цель вашего похода? И наконец, главное, о чем вы так упрямо не хотите рассказать нам, Лаврентий Павлович. Как вы сделаете, чтобы эти люди остались живы и выполнили задание? - Наоборот, - улыбнулся Берия, поворачиваясь спиной к окну. Его силуэт казался Чаянову страшной карикатурой на человека, бочкой с большой затычкой. - Они должны знать, что, оставшись там, наверху, предав меня, они обязательно погибнут. У них должно быть одно желание - вернуться как можно скорее. - Сколько же они там пробудут? - Не больше трех дней. И это правда. Я нашел врача, который имеет вакцину. - Вы не врете? - Я не буду делиться с вами секретом. Не хочу, чтобы все стали бегать наверх на экскурсии. Но когда там, наверху, не останется живых, я сам организую вам экскурсии. - Они вам поверят? Это означало, что Чаянов поверил не до конца. Лариса Рейснер вбежала в комнату. Черные, ничуть не потускневшие коротко остриженные кудри туго закрутились. - Дверь была открыта, извините, - сказала она. - Вы знаете, что шел дождь? - Я промок, - сказал Берия. - Дождь мог быть радиоактивным. - Но дело не в этом, - сказала Лариса. Она замолчала, переводя дыхание - в этом мире нельзя долго бегать. - Что еще случилось? - спросил Берия капризно. Любое чрезвычайное происшествие касалось его, а он не выносил неизвестности. Он не любил, если узнавал о чем-то не самым первым. - Там человек, чужой. - Ну и что? Даже я не всех знаю, - сказал Берия. - Вы не поняли, Лаврентий Павлович, это совершенно новый здесь человек. Он одет по-новому, это военный. - И что же? - спросил Чаянов. - Я не понимаю. - Он только что пришел... его увидели. И он начал стрелять. - Что ты говоришь! - Берия направился к двери. Именно не пошел, не побежал, а направился, как положено выдающимся людям. Он спешил навести порядок. - Он не понимает! Он не понимает, что этот человек вышел из отверстия где-то рядом, совсем рядом... Берия понимал куда больше, чем эти интеллигенты. Он знал, что сегодня не Новый год. И нигде нет Нового года, даже в чертовом Китае, даже у мусульман. Август месяц. Конец августа, скоро дети в школу пойдут. Это означает, что нарушилось самое главное правило двух миров: переход возможен только в "Юрьев день". У Берии была неплохая память, он помнил еще с детства поговорку: "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день". Эта поговорка знаменует собой отмену известного издавна правила отпускать крепостных к другому барину. Хотя за день многим не перебежать. Но если пошел дождь и кто-то провалился к ним в конце августа, то дела наши плохи. И раздумывать и планировать дальше нет смысла. Все. Сегодня же. Завтра. Я не могу больше ждать... Берия сбежал по лестнице вниз. Велосипедисты стояли тесной группой, прислушивались. Сзади послышались быстрые шаги. Лариса и Верховный спешили за ним. Берия слушал. Были слышны выстрелы. Их здесь странно слышать. Природа оставила этот мир без огнестрельного оружия. - Изготовиться! - приказал сержант. По команде велосипедисты открыли багажники велосипедов и вытащили из них короткие черные арбалеты - самое мощное и редкое оружие, их положено иметь только полиции. - Зачем он стреляет? - спросил Чаянов. - Он стреляет в людей, - сказала Лариса. - Он бежит там, за Биржей. Впереди пошли три велосипедиста и сержант - один велосипедист остался сторожить машину консула безопасности. Открылся простор площади перед Биржей, прямо - ростральные колонны и направо мост к центру города. Солдат стоял на ступеньках Биржи, оттуда ему было лучше видно вокруг. На ступеньках неподвижно лежал человек. Солдат нервно озирался. Сержант скомандовал веселым голосом - давно ему не приходилось так командовать: - Рассредоточиться! Номера первый - второй заходь справа, третий за мной перебежками! От звука этого голоса Берия взбодрился. Началась славная охота на человека! Велосипедисты двумя парами побежали к ступеням Биржи, так, чтобы зайти к солдату с флангов. В центре остались Берия и Чаянов с Ларисой, но они не спешили вперед. Они предпочитали быть наблюдателями. Солдат не стрелял, ждал, пока враги подойдут поближе. А может, раздумывал, куда бежать. - Может, спросить его, чего он хочет? - спросила Лариса. - Сначала его надо уничтожить, - сказал Берия. - А потом будем разговаривать. Но Лариса, как всегда, тут же сделала наоборот. Она взяла за обычай делать все поперек Лаврентию Павловичу. Настолько очевидно, что Берия даже подумал, не влюблена ли она в него. Так бывает с женщинами, которые не смогли побороть свою любовь и не смеют в ней признаться. Об этом ему рассказала когда-то чудесная птичка, весь организм вздрагивает и напрягается, когда вспоминаешь о ней. Лариса быстро пошла вперед, она поднялась на несколько ступеней, солдат отступил чуть выше и смотрел теперь на нее. - Эй! - крикнула Лариса. - Мы не желаем вам зла. Откуда вы, зачем к нам прибыли? Солдат смотрел на нее. Слушал. - Вы убили людей? - Нет, - вдруг ответил солдат. - Я из части ушел, сил нет, как сержант Митяев меня бил, неуставные отношения, понимаешь, вот я и ушел из части. Что будет? - Ничего не будет, - сказала Лариса. - А я у вас одного убил, - сказал солдат, показывая автоматом на человека, лежавшего у его ног. - Я не хотел, я думал, что он за мной. - Ничего, мы разберемся, - сказала Лариса и пошла к нему. - Отдай мне оружие. Хватит убивать, правда? У тебя же мать есть. А невеста есть? Солдат не знал, что ответить. При чем тут невеста, когда ты стоишь на верхней ступеньке гигантской лестницы, весь открытый, и не знаешь, кто тебя убьет. И тут ближайший к нему из велосипедистов поднял арбалет и ловко, быстро выпустил стрелу. Стрела летела прямо и чуть жужжала. Она вонзилась солдату в плечо так, что чуть не опрокинула его. Солдат завертелся на месте, схватился за плечо, между пальцами била кровь, он рванул стрелу, стрела выпала на камни. Солдат прижал к животу приклад и дал длинную очередь. Некоторые пули попали в велосипедистов, один упал, другой согнулся вперед, прижимая живот. Упала Лариса: ей досталось хуже других - в лицо. Солдат побежал вдоль фасада Биржи. Велосипедисты, те двое, что остались на ногах, пустили вслед ему по стреле. Одна из них угодила солдату в лопатку и торчала из камуфляжа, дергаясь от каждого его шага. - Ах, суки! - кричал солдат. И тут было так тихо, что издали его слова долетели до Берии. - Это неприлично, - сказал Чаянов. - Не было никакого смысла его убивать. Прекратите эту погоню, Лаврентий Павлович. - Во-первых, это мое дело, - сказал Берия. - Мое дело. Во-вторых, мне не остановить людей, они полны справедливого гнева. - Ах, не говорите красиво! - рассердился Чаянов и побежал по ступенькам наверх, туда, где лежала Лариса Рейснер. Он присел над ней, повернул к себе ее лицо. Лицо было размозжено пулей, и Чаянов понял, что даже если Лариса выживет, она уже никогда не станет такой же красивой, как прежде. Красота не восстанавливается. Чаянов не видел, как Берия и два велосипедиста гнались за солдатом. У солдата не оказалось больше магазинов, автомат заело - он выкинул автомат. В спину ему угодила еще одна стрела. Он бежал к воде, к парапету, почему-то решив, что там ему удастся спастись. У парапета остановился, поднял кулак, стал грозить, материться. Берия видел, какой он молоденький, лет восемнадцать. А что значит - неуставные отношения? С таким термином Берия еще не сталкивался, надо будет обязательно поговорить с недавно прибывшими. Велосипедисты подбежали совсем близко, подняли перезаряженные арбалеты. Солдат понял, что пощады не будет, он перевалился через парапет и сгинул. На граните и асфальте было много алой крови, такой у местных не бывает. Живой крови. Потом они все подбежали к парапету. Здесь воды Невы медленно ударялись о гранит и выворачивали под мост и вниз, к Академии художеств. Вода была красной, в ней угадывался силуэт солдата. Его уносило водой. Потом вода взмутилась, показалась голова солдата, он хватал воздух. Сержант был готов к этому. Он сразу выпустил стрелу, точно в горло. Солдат стал тянуть к горлу руки, но не дотянул и ушел вглубь. - Собаке, - сказал Лаврентий Павлович чужие слова, - собачья смерть. Он посмотрел на сержанта. Тот ответил: - Так точно, товарищ маршал Советского Союза. - Пойдите помогите товарищам, - сказал Берия, - положите их в мою машину, только не запачкайте сидений. И быстро везите в Смольный к доктору. Сам же Берия пошел к Чаянову. Тот все еще сидел, держа на коленях голову Ларисы. Берия покачал головой. Рана была страшная. - Наверное, лишится глаза, - сказал Берия. - Она так дорожила своей красотой. - Да, эстетика, - сказал Берия. Внизу зашумела машина. Она остановилась, шофер побежал наверх помочь товарищам затащить в машину раненых. Один пошел сам, второго поддерживали, и он кое-как передвигал ноги. "Ну и славно, - подумал Берия. - У нас так трудно найти хороших людей. А я этих чуть не потерял". - Ее надо к доктору, - сказал Чаянов. - Сейчас отвезут моих сотрудников, - сказал Берия, - и машина вернется. Тогда мы и ее отвезем. - Поменяйте порядок действия, - сказал Чаянов. - Первая очередность - Лариса. Она - консул республики. - Она любовница консула Клюкина, - сказал Берия. - И то липовая. - Она близкий мне человек. - Мы поехали, Лаврентий Павлович! - крикнул сержант. - Сдайте их доктору и сразу возвращайтесь за мной, - сказал Берия. - Я буду ждать на мосту. Машина, в которой сидели двое раненых, взялась с места. Сержант и второй велосипедист крутили педали. Берия смотрел вслед. - Ты сволочь, - сказал Чаянов. - Знаю, - сказал Берия. - Но это вопрос точки зрения, понимаешь? Для тебя сволочь, а для моих сотрудников - добрый бог. - Тише, - предупредил Чаянов, - она приходит в себя. - Смотри-ка. - Берия заглянул через плечо Чаянова. Внимание Чаянова было приковано к Ларисе. Берия оглянулся. Машина уже почти переехала мост. Оттуда ничего не увидят. Он быстро вытащил нож. Нож был очень острый и тяжелый. Он ударил Чаянова ножом под лопатку. Он знал, куда ударять. Тот сразу обмяк и упал головой вперед. Две окровавленные головы - Лариса и Чаянов. Как в фильме ужасов. Лариса снова застонала. Берия рванул ее за плечо, освобождая от тяжести Чаянова, тело которого послушно отвалилось в сторону. Берия резанул тяжелым ножом по горлу Ларисы, в горле забулькало, захрипело, по телу пробежала судорога. Берия твердо знал закон Чистилища. Только безголовый человек мертв навсегда. Берия потянул Ларису за тугие завитые волосы и в три или четыре удара отрезал ей голову - у нее была тонкая шея. С Чаяновым пришлось повозиться. Но, к счастью, нож был отличный, хороший нож достали сотрудники консулу. Закончив работу, Лаврентий Павлович поднялся, спрятал нож, взял за волосы головы убитых и отнес к парапету. Он выкинул их в воду. Потом поднялся снова и осмотрел тела - нет ли в карманах или ухоронках чего-нибудь ценного? Ничего особенного он не нашел. Он оставил тела лежать на ступеньках. В этом городе ничего не портилось. Тела будут лежать всегда. И в эти края заглядывают немногие. Когда найдут обезглавленные тела да опознают их, некому будет мстить или обвинять. Берия не спеша перешел Неву по мосту и у того, Адмиралтейского, берега стал поджидать свою машину. 7. АГЕНТ КРОШКА Гости собирались на концерт. На этот раз генерал выбрал для него просторный зал "Ленфильма", небольшой зал, в котором когда-то собирались редакторы или съемочные группы смотреть отснятый материал. Двадцать мягких кресел, белый экран во всю переднюю стену, а сзади дырки в стене, откуда некогда на экран падал луч света. Генерал выбрал зал, потому что в нем были окна. Прежде они мешали на просмотрах, и их закрывали тяжелыми шторами. Штор не было. Стульев осталось семь штук. Гостей встречала Чумазилла. Она была одета как Пьеро: белый брючный костюм, колпак с шариком на конце, на щеках красные круги. Настоящий Пьеро! Неизвестно, где она все это раздобыла. Чумазилла стояла на входе в студию и каждому объясняла, как пройти наверх. Гостей набралось человек пятнадцать. Стулья достались желающим, остальные, склонные к богемной жизни, уселись или улеглись на полу, оставив между собой и экраном лишь полосу метра в два. Там и должны были выступать актеры. Генерал тоже хотел сесть на пол и даже объяснял это японской склонностью сидеть на татами, но его не стали слушать, а посадили в кресло, в первый ряд. Егор сидел на полу, опершись спиной о стенку, сбоку от экрана, Люся - перед ним, полулежа, положив голову ему на плечо. Художник Богуславский из Серебряного века стал говорить, как они отлично смотрятся, и приглашал их к себе в студию, чтобы сделать вот именно такой портрет! Но все знали, что Богуславский давно уже не берет кисти, только говорит о своей студии и даже верит, что на Зверинской у него много полотен, набросков и даже скульптур. Чумазилла пришла позже всех, отдежурив у входа, и сказала: - Вроде мы больше никого не ждем? Егор спросил у генерала: - Вы уверены, что наше письмо дошло? - Сколько можно спрашивать одно и то же! У меня нет двухсторонней связи. Генерал был чем-то встревожен. Потом стало ясно, что случилось. В двери возникла хорошенькая девичья головка. - Здесь театр? - спросила девушка. Маленькая, миниатюрная, почти лилипутка, но все же не лилипутка, а просто маленькая девушка. Трогательная и беззащитная. Генерал вскочил с кресла. Он не мог скрыть радости. - Входи, крошка, входи, - сказал он, протягивая девушке руку. Крошка робела, и Егору показалась, что она покраснела, чего быть не могло. Генерал вывел Крошку вперед, развернул лицом к аудитории и сказал: - Я ждал, что Крошка придет. Эта наша новая спутница, добрый человечек, талантливая поэтесса. - Позвольте! - воскликнул Марат Хубаев. - Место поэзии завоевывается самой поэзией, а не покровительством властей. - Ну что ты несешь, Марат, - остановила его Чумазилла. - Это банальная сцена ревности. А я тебе намерена сказать, что места с поэзии хватит всем. Раз уж мы переписываем поэмы от руки. - Я печатаю на машинке, - отрезал Марат. Словно это было весомым аргументом. - Крошка пришла к нам из Царского Села, там она жила в Лицее. По комнате прошел шум - было непонятно, зачем жить в Лицее? - Можно я скажу? - спросила Крошка. Голос у нее оказался глубоким и звучным, непонятно, как он помещался внутри нее. - Она скажет. - Генерал смотрел на Крошку с нежностью. Может, потому, что она была мала, что он возвышался над ней великой горой, а до этого значительно уступал ростом любому из своих учеников и друзей. - Когда я осознала себя, - сказала Крошка, - я пошла пешком в Царское Село, к моему кумиру Пушкину. Вы меня понимаете? - Понимаем, - сказал Марат, готовый уже перейти в стан союзников маленькой поэтессы. - Я провела несколько лет, а может быть, и месяцев... разве это так важно, в комнате Александра, Саши. На его кроватке. И строки лились из меня, как свежая вода из лейки. - Хороший образ, - сказал Марат. - Ты нам потом почитаешь свои стихи? - Только после всех, - сказала Крошка. - Я здесь новая и не заслужила местечка под солнцем. - Наш генерал, - прошептала Люся, - плавится как лед под этим солнцем. - Мне интересно, где он ее раскопал? Ведь он почти не выходит. - Слово "почти" уже содержит в себе слабость, - ответила Люся. Сначала выступала Чумазилла, которая раздобыла где-то пьесу Гоцци, в которой был милый и скучный монолог Пьеро, но она произнесла его так весело, с такими ужимками и даже танцами, что ее наградили бурными аплодисментами, и она танцевала на бис. После нее сам генерал читал Чехова, отрывок из рассказа "О любви". Правда, он заглядывал в томик, который держал в тонкой руке. Марат Хубаев разразился формалистической поэмой, построенной на повторении гласных. Это было похоже на вой каких-то койотов, но никто не свистел и не гнал Марата со сцены. Все знали его вой, и его не в первый раз слушали. Потом вышел человек, который редко приходил на концерты, потому что жил где-то далеко, за Удельной; он рассказывал старые анекдоты. Он их набрал уже более трех тысяч и учил наизусть, потому что полагал, что скоро кончится бумага и тогда, как в повести Брэдбери, он будет ходить от поселения к поселению, как живая книга. Крошка читала последней, все готовы были примириться с ней, даже несмотря на излишнее внимание к ней генерала. Крошка вышла к экрану. Это было трогательное существо. Даже бедное платье с кружевным воротничком не казалось противоестественным. Светлые легкие кудряшки падали на воротничок. - Стихи о жизни и смерти, - сказала она. - Написаны мною под влиянием моего кумира Александра Сергеевича Пушкина. Прошу тишины. Все и в самом деле замерли. - Пора, мой друг, пора, - начала Крошка, - покоя сердце просит. Летят над нами дни, И каждый час уносит Кусок моих мозгов. И мы с тобой вдвоем Намеревались спать, Но скоро мы умрем. Крошка вздохнула. В комнате было тихо, потом генерал захлопал в ладоши. - Браво, - сказал он. Обернулся к остальным и сказал: - Будем считать это счастливой вариацией на тему. - А мне кажется, что это издевательство, - сказал Марат. - И я буду настаивать. - Александр Сергеевич приходил ко мне, - сказала Крошка. - Он нашептывал отдельные слова и выражения мне на ухо. А я запомнила и донесла до вас. Я думаю, что сам Александр Сергеевич не успел записать слова, потому что его убили из пистолета. - Вот именно, - сказала Чумазилла, - но он успел записать, правда, не про кусок твоих мозгов. - Ах, оставьте ее, Чумазилла, - вступился за Крошку генерал. - Ей так кажется. У каждого из нас есть свой воображаемый мир. - Может, она притворяется? - спросил Егор. Тихо, чтобы только Люся могла услышать. Люся прошептала в ответ: - Мне она не нравится. Егор положил руку на пышные волосы Люси. Волосы были живыми, но не такими теплыми, как раньше. После концерта все разговаривали, спорили, генерал особенно ценил эти возможности общения. - Пока мы еще интересны друг другу - мы живы, - говорил он. Крошка уселась у его ног - живой мягкий комочек плоти. Она переводила с одного спорщика на другого удивленный взгляд голубых глаз, приоткрывала коралловые губки, словно хотела вмешаться в разговор, но потом обрывала себя, смущенная смелостью, и поднимала милую головку к генералу. Тот часто мигал, снимал, протирал очки, виновато оглядывался, будто боялся, что его ученики заметят слабость учителя. Марат Хубаев присел рядом с Егором и стал говорить о поэзии как моменте уважения. Не может человек, искажающий великие строчки даже подсознательно, считать себя поэтом, правда же? Когда Крошка покинула свое место возле генерала и подошла к Егору с Люсей, Марат демонстративно отошел. - А вас как зовут? - спросила Крошка у Люси. - Меня вот все называют Крошкой, а у меня есть имя, Миранда. Правда красивое имя? - Люся. - А фамилия? - Тихонова. - Какое красивое сочетание, - сказала Крошка Миранда. - А вы давно здесь? - Не очень. - И вы тоже посвятили себя поэзии? - Нет. - Как жаль! Все хорошие люди должны быть поэтами. Мы с вами раньше не встречались? - Наверное, нет, - сказала Люся. - Я бы вас заметила. - Ах, как верно! Я бы хотела с вами дружить. И с вашим мальчиком. - Вы имеете в виду меня? - спросил Егор. - А вы можете меня поцеловать. Мне все говорят, что у меня шелковая кожа, вы хотите меня поцеловать, правда? А Люся не возражает. И Крошка закатилась маленькими колокольчиками смеха. Она легко отстранила Люсю и проникла, пролилась к Егору. Тот почувствовал легкое прикосновение ее губ. - Ах, он такой у тебя милый, - сказала Крошка. - Мы будем с вами гулять. Вы любите долгие пешие прогулки? - Мы иногда гуляем, - сказала Люся, которую эта сцена забавляла. А Егору в ней вдруг почудилось что-то зловещее. Он не мог бы объяснить, что за опасность могла исходить от этой малышки. Но его интуиция била во все колокола. - А я люблю гулять на Взморье. Там чудесно, правда? - Правда, - сказала Люся. - У тебя чудесные волосы. Здесь у всех вылезают. А у тебя не вылезают? - Нет, не вылезают, - сказала Люся. - Я только вчера гуляла по Взморью, а вас не видела. Вы вчера гуляли? - Что значит - вчера? - спросил Егор. - Значит, недавно, - сказала Крошка. - Егорушка, я тебя буду звать Егорушкой. Ты настоящий викинг - ты моя девичья мечта. Как жаль, что я не могу отнять его у тебя, Люси. - А вы откуда знаете мое имя? - насторожился еще большее Егор. - Мне Кодзи сказал. Он такой милый. Я, может, выйду за него замуж. У меня будет благородный платонический муж. Разве это не исполнение мечты для женщины в моем положении? - Ничего особенного не вижу в вашем положении, - сказала Люся, которой Крошка тоже не нравилась. Вернее, сначала она находила ее забавной, а теперь вдруг увидела, что у нее маленькие острые зубы, как у акуленка. Подошел генерал. - Я позволю себе прервать вашу беседу, - сказал он. - Когда смотришь на вас со стороны, кажется, будто мы там, в живом мире. Я так рад, что вы уже подружились. - А вы как нашли генерала? - спросил Егор. - Это я ее нашел, - ответил за Крошку генерал. - Я совершал моцион и вижу эту патетическую фигурку, бегущую по улице. Вот именно. - За мной гнались крысы, - сказала Крошка и зажмурилась, как будто вновь переживала страх. - Я не знала, куда прибежала. Крысы были частью фольклора. Многие твердили, что их видели, другие утверждали, что даже умные крысы не смогли бы пробраться в Чистилище. Но Егор с Люсей Знали, что в Чистилище есть по крайней мере один песик. А если в мире есть собака, то крысы должны водиться почти наверняка. - Вот такие большие крысы. Крошка расставила ручки, чтобы показать, какие они были большие. - Крошка будет жить со мной, - сказал генерал. Крошка сделала шаг, приблизилась к генеральской подмышке, выглядывала, как котенок. - Дай вам бог, генерал, - сказала Чумазилла. Все в той или иной степени чувствовали ревность. Генерал был общей собственностью. Платоническая любовь тоже может вызвать ревность. Егору и Люсе было далеко идти домой. Они вышли пораньше. Хоть Чумазилла и Эдик жили рядом, но хотелось побыть вдвоем. С Королевского проспекта они свернули по трамвайной линии и прошли мимо Зверинца задами Петропавловской крепости. Колокольня собора когда-то лишилась, а может, и не дождалась зо