Оцените этот текст:


     Солнце только что  скрылось, еще светло, но в жарком меркнущем воздухе,
в синеватой неопределенности неба, над кипарисами Алупки, уже реют  и дрожат
чуть видные, как  паутина,  летучие мыши. Закрывая  на ходу плоский  цветной
зонтик, которым  все  вертела на  плече,  спускаясь  по пыльному переулку  к
пансиону, быстро  вошла  в  жидкий садик, усыпанный  галькой, и  взбегает на
террасу, где доктор один полулежит на качалке в ожидании  обеда:  в пансионе
еще пусто,  кто в парке, кто  на  берегу под парком, кто  встречает вечерний
почтовый дилижанс из Ялты.
     - Слышал? - возбужденно говорит она,  входя. - В Ялту приехали  артисты
Малого театра! Не играть, конечно, а так... Чуть не вся труппа, Лешковская с
Южиным...
     -  От  кого же  я мог это слышать? Ты, конечно, как  всегда,  почему-то
бегала встречать дилижанс?
     -   Да,   и   встретила  доктора  Никитина,   его  вызвали   к  старухе
Крестовниковой, он мне и рассказал это...
     -  Очень  рад,  только не  понимаю,  почему ты  объявляешь  мне об этом
приезде так, словно случилось невесть что? Вбегаешь вне себя, вся красная, в
поту, завитушки на лбу растрепаны...
     - Будешь вне себя, когда в этой милой Алупке день и ночь задыхаешься от
жары и  духоты! Но дело вовсе не в моей  наружности, а  в том, что я  хотела
тебе сказать, что ты как хочешь, а я больше не могу сидеть тут!
     - А где ты хочешь сидеть? В Ялте?
     - Да, хотя бы в Ялте.
     - И все потому, что туда приехали артисты Малого театра? Да ты что - из
Чухломы, что ли? И почему ты вдруг стала такой театралкой?  В Москве бываешь
в этом Малом театре раз в два года, а тут вдруг так поражена этим приездом!
     - Ничем я не поражена, но как ты наконец не понимаешь...
     - Что не понимаешь?
     - То, что  мне  твоя Алупка  и  этот "семейный" пансион  осточертели! В
Ялте...
     - В Ялте, разумеется,  совсем не то! В  Ялте проводники,  набережная, а
теперь еще хромая Лешковская с Южиным. Какое же сравнение! Но мы, мой  друг,
приехали в Крым не ради проводников, а ради отдыха.
     - Мы,  мы!  Слышать не  могу  этого  мы! Мы  ведь все-таки  не сиамские
близнецы, Алексей Николаевич!
     Доктор приподнимается и садится, удивленно глядя  на нее, в  первый раз
заметив вдруг,  до  чего она изменилась за последнее время и особенно за эти
три  недели в Крыму, чуть не с  утра  до вечера  лежа  на гальке у моря  под
парком и по пяти раз в день купаясь: загорелое лицо  окрепло  и округлилось,
глаза налились блеском,  плечи, груди, бедра расширились, что особенно  явно
под легким платьем из сарпинки, вся горячо пахнет этой сарпинкой и загорелым
телом,  обнаженные  коричневые круглые  руки  точно  отполированы...  Доктор
пожимает плечами, стараясь быть спокойным и строгим:
     - При чем тут сиамские близнецы?
     -  При том, что я прекрасно предвидела всю эту  сцену  и дорогой твердо
решила переехать одна, если ты не переедешь. И перееду, а ты как знаешь.
     -  Постой.  Да  ты  в  своем  уме?   Что   с  тобою?  Внезапное  острое
помешательство? "Приехали артисты Малого  театра, переезжаю в Ялту, а ты как
знаешь..."
     - Разумеется, как знаешь, раз ты...
     - Что я?
     - Раз ты  вот настолько не думаешь обо мне! Ты,  за все пять лет нашего
милого супружества, которое все величают "идеальным"...
     - Помилуй бог, какая адская ирония!
     - Да, для тебя  оно, разумеется, "идеальное"! Сиди себе  в  кабинете да
раздевай  своих несчастных  идиотов - вздохните - не дышите, вздохните -  не
дышите,  а я...  И вот-вот опять Мерзляковский переулок, и  опять ты  будешь
месяца  два рассказывать всем  знакомым, как "чудно" отдохнули "мы" летом! В
прошлом году расписывал Волгу, в  позапрошлом  Евпаторию, в нынешнем  будешь
расписывать Алупку... Довольно с меня этих отдыхов!
     - Да ты что? Сбежать от меня решила?
     - Я ничего не решила, только я больше не могу! Не могу и не могу!
     - Все это прекрасно, но, во-первых, надо решить, куда именно  и с кем и
с чем бежать, а во-вторых, все-таки не кричать на весь дом.
     - Хочу и кричу! И буду кричать! Нарочно буду!
     В их комнате  на  втором этаже, очень  тесной  от  двух  кроватей, двух
кресел,  гардероба  со  скрипучими,  рассохшимися  дверками,  умывальника  и
чемоданов под  вешалкой,  воздух  горяч  и неподвижен, в  окно, открытое  на
совсем  уже  померкшее небо,  нет  ни  малейшего дуновения, Вбежав туда, она
падает в кресло, на спинку которого брошен купальный халат, еще не высохший,
противно пахнущий  теплой сыростью,  и с бьющимся сердцем, зло  и решительно
смотрит перед собой, не выпуская из рук зонтика.

     21 апреля 1949

Last-modified: Wed, 09 Mar 2005 15:51:23 GMT
Оцените этот текст: