о "преемником" и руководителем одной из ветвей лакановского психоанализа) пригласила Фуко для обсуждения основных проблем книги. Под названием "Игра Мишеля Фуко" ("Le jeu de Michel Foucault") текст этой дискуссии был опубликован в журнале {i}Orni-саr?,{/i} издающемся этой группой лаканистов. Вот что говорит Фуко в ответ на вопрос о смысле противопоставления предлагаемой им {i}аналитики власти{/i} обычным "теориям власти": "{i}Власть-{/i}этого просто {i}не существует. Я{/i} хочу сказать, что идея, будто где-то в определенном месте, или эманируя из какой-то определенной точки, существует нечто, что и есть власть, - мне кажется, что эта идея зиждется на каком-то ложном анализе и уж во всяком случае не учитывает значительного чис- {i}365{/i} ла феноменов. На самом-то деле власть - это {i}отношения,{/i} это пучок - более или менее организованный, более или менее пирамидальный, более или менее согласованный - отношений. [...] Если пытаться строить {i}теорию{/i} власти, всегда будешь вынужден рассматривать ее как возникающую в определенном месте и в определенное время, нужно будет выяснять ее генезис и осуществлять дедукцию. Но если власть в действительности является открытым пучком, более или менее согласованным - скорее, конечно же, плохо согласованным, - отношений, тогда единственной проблемой является составление такой решетки анализа, которая делала бы возможной аналитику отношений власти" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, p.302). с. 184 Непереводимая игра слов: французское {i}sujet,{/i} происходящее от латинского {i}subjectus -{/i} "под-лежащее", "под-чиненное", означает одновременно и "отданный во власть", "подданный", и "субъект", "лицо". Фуко "стягивает" оба эти значения в глаголе {i}assujettir{/i} (собственно "подчинять"), подчеркивая момент {i}конституирования субъекта{/i} как такового в обоих смыслах, равно как и наличие специальных форм, делающих это конституирование возможным. с. 19 5 Этот принцип {i}власти без субъекта{/i} или {i}стратегии без субъекта{/i} также стал предметом обсуждения в дискуссии с лаканистами. Отвечая на вопрос о том, как такое можно помыслить, Фуко высказывает разные соображения, и в том числе следующее: "...знаменитая французская "абсолютная" монархия не имела в действительности ничего абсолютного. Это и в самом деле были рассеянные островки власти, одни из которых функционировали как географические уделы, другие - как пирамиды, третьи - как тела или, скажем, в соответствии с семейными влияниями или сетями союзов, и т.д. Вполне понятно, почему в подобной системе не могли появиться глобальные стратегии: французская монархия оснастила себя административным аппаратом - очень сильным, но очень ригидным, - мимо которого проходила масса вещей. Был, конечно, Король - явный представитель власти, но на самом деле власть централизованной не была, она не выражалась в глобальных стратегиях - одновременно тонких, гибких и связных. В ХIX веке, напротив, через всякого рода механизмы или институты - парламентаризм, распростране- {i}366{/i} ние информации, издательское дело, всемирные выставки, университет и т.д. - "буржуазная власть" смогла выработать глобальные стратегии, без того, однако, чтобы по отношению к ним следовало предполагать некоторого субъекта" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, р.310). Но не окажется ли тогда, что принцип "бессубъектности", будучи безобидным в плане теоретическом, по отношению к {i}знанию{/i} и {i}дискурсу,{/i} при переходе в поле " {i}практического{/i}"{i},{/i} где действуют отношения силы и происходят сражения, где с неизбежностью встает вопрос, кто сражается и против кого, - что принцип бессубъектности здесь порождает серьезные трудности и не позволяет уклониться от вопроса о субъекте или, скорее, о субъектах? Фуко на это возражение Миллера замечает: "Конечно же, это-то меня и беспокоит. И я не очень понимаю, как из этого выбраться. Но в конечном счете, если рассматривать власть в терминах {i}отношений власти,{/i} это позволяет, мне кажется, схватить - гораздо лучше, чем в каких бы то ни было иных теоретических построениях, - то отношение, которое существует между властью и борьбой, и в частности классовой борьбой. Что меня поражает в большинстве текстов, если не Маркса, то по крайней мере марксистов, так это то, что там всегда (за исключением, быть может, Троцкого) молчанием обходят вопрос, что понимать под {i}борьбой,{/i} когда говорится о борьбе классов. Что означает здесь "борьба"? Диалектическое столкновение? Политическое сражение за власть? Экономическая баталия? Война? Гражданское общество, пронизанное классовой борьбой, это - что: война, продолженная другими средствами?". И, наконец, на вопрос Миллера о том, кто же эти, противостоящие друг Другу, субъекты, Фуко отвечает: "Это всего лишь гипотеза, но я бы сказал так {i}все против всех.{/i} Не существует непосредственно данных субъектов, один из которых был бы пролетариатом, а другой - буржуазией. Кто борется против кого? Мы все боремся против всех. И в нас всегда еще есть что-то, что борется против чего-то в нас же самих" ({i}ibid.,{/i} pp.310-311). с.238 Слово "диспозитив" не имеет во французском языке тех значений, с которыми употребляет его Фуко в {i}Воле к знанию.{/i} Во французском языке {i}dispositif{/i} может означать, во-первых, "приспособление", "устройство", "прибор", "механизм", причем чаще всего - в конкретном техническом смысле. Во-вторых, это слово может означать "расположение", "порядок", и в частности "боевой, 367 походный порядок", "группировка войск". В книге Фуко мы имеем дело по существу с семантическим новообразованием. Можно было бы подумать, что это - один из тех немногих случаев, когда русский и французский читатели оказываются в одинаковом положении. Фуко, однако, не "стирает" прежних значений этого слова, но, напротив, каждый раз опирается то на одно из них, то на другое. Именно поэтому в русском тексте это слово оставлено без перевода после многих - неудачных - попыток найти (или изобрести) его русский эквивалент. В дискуссии с лаканистами Фуко пришлось, конечно же, отвечать и на вопрос о смысле и методологической функции термина "диспозитив". Фуко говорит: "Что я пытаюсь ухватить под этим именем, так это, {i}во-первых,{/i} некий ансамбль - радикально гетерогенный, - включающий в себя дискурсы, институции, архитектурные планировки, регламентирующие решения, законы, административные меры, научные высказывания, философские, но также и моральные, и филантропические положения, - стало быть: сказанное, точно так же, как и не-сказанное, - вот {i}элементы{/i} диспозитива. Собственно диспозитив - это {i}сеть,{/i} которая может быть установлена между этими элементами. {i}Во-вторых,{/i} то, что я хотел бы выделить в понятии диспозитива, это как раз природа связи, которая может существовать между этими гетерогенными элементами. Так, некий дискурс может представать то в качестве программы некоторой институции, то, напротив, в качестве элемента, позволяющего оправдать и прикрыть практику, которая сама по себе остается немой, или же, наконец, он может функционировать как переосмысление этой практики, давать ей доступ в новое поле рациональности. Короче, между этими элементами, дискурсивными или недискурсивными, существуют своего рода игры, перемены позиций, изменения функций, которые могут быть, в свою очередь, также очень различными. Под диспозитивом, {i}в-третьих, я{/i} понимаю некоторого рода - скажем так - образование, важнейшей функцией которого в данный исторический момент оказывалось: ответить на некоторую {i}неотложность.{/i} Диспозитив имеет, стало быть, преимущественно {i}стратегическую{/i} функцию. Ею может быть, например, поглощение какой-то подвижной массы населения, которую общество с эко- 368 номикой по преимуществу меркантильного типа находило мешающей: здесь обнаруживается некоторый стратегический императив, выполняющий роль своего рода матрицы того диспозитива, который мало-помалу стал диспозитивом контроля-подчинения безумия, душевной болезни, невроза" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, pp.299). В этой же дискуссии Фуко пришлось объясниться и по поводу соотношения между новыми понятиями: {i}диспозитив, дисциплина, -{/i} и прежними: э{i}пистема, знание, дискурс.{/i} "Что касается диспозитива, - говорит он, - то тут я стою перед проблемой, из которой пока не очень-то вижу выход. Я сказал, что диспозитив имеет преимущественно {i}стратегическую{/i} природу, а это предполагает, что речь здесь идет об определенного рода манипулировании отношениями силы, о рациональном и координированном вмешательстве в эти отношения силы, чтобы либо развернуть их в определенном направлении, либо блокировать их, либо стабилизировать и использовать их. Диспозитив, стало быть, всегда вписан в игру власти, но, кроме того, всегда связан с одной или несколькими гранями знания, которые в связи с ним возникают, но в не меньшей мере его и обусловливают. Вот это и есть диспозитив: стратегии силовых отношений, которые и поддерживают различные типы знаний и поддерживаются ими. В {i}Словах и вещах,{/i} где я хотел написать историю {i}эпистемы, я{/i} еще оставался в тупике. Что я хотел бы сделать сейчас, так это попытаться показать, что то, что я называю диспозитивом, - это куда более общий случай, нежели эпистема. Или, скорее, что эпистема - это специфически {i}дискурсивный{/i} диспозитив, тогда как, вообще говоря, диспозитив может быть как дискурсивным, так и не-дискурсивным, поскольку его элементы куда более гетерогенны. [...] Если угодно, теперь, по зрелому размышлению, я определил бы эпистему как стратегический диспозитив, который позволяет отобрать среди всех возможных высказываний те, что смогут оказаться принятыми внутрь - я не говорю: научной теории, но - некоторого поля научности, и о которых можно было бы сказать: вот это высказывание истинно, а это - ложно. Именно диспозитив позволяет отделить - не истинное от ложного, но то, что может квалифицироваться как научное, от того, что так квалифицироваться не может" ({i}ibid.,{/i} pp.300-301). {i}369{/i} с.241 Во французском тексте эта идея выражена еще и лексически, поскольку "власть" и "мочь" во французском языке - это одно слово: {i}pouvoir.{/i} с.242 Это не просто умозрительные рассуждения - за этим у Фуко стоит вполне определенная гражданская позиция: он был среди тех, кто активно боролся за отмену смертной казни во Франции. Пик этой борьбы приходится как раз на середину 70-х годов; отменена она была в 1981-м, в самом начале президентства Франсуа Миттерана. с.245 {i}идеологи -{/i} речь идет о группе французских ученых и философов (среди которых {i}А.Дестют де Траси, Ж.Кабанис, К-Ф.де Вольней{/i} и др.), кульминация деятельности которых приходится на последние десятилетия XVIII века. Активно поддержавшие Французскую революцию, а затем приход к власти Наполеона, они использовали этот момент социальных и культурных трансформаций для реализации своих идей. Главное их дело - создание новых институтов народного образования, в частности {i}Высшей нормальной школы{/i} (национального центра подготовки преподавателей), а также французской Академии и особенно - ее знаменитого отделения моральных и политических наук. Оказавшиеся не у дел и преданные забвению с приходом Реставрации и последовавшей политической реакции, в последние десятилетия нашего века "идеологи" привлекают к себе все большее и большее внимание. Говоря об их заслугах, подчеркивают их приверженность "новому научному духу" и власти нового типа. с.248 {i}эпистема{/i} ()[греч.] - понятие, которым Фуко пользуется почти исключительно в {i}Словах и вещах,{/i} называя таким образом особую конфигурацию "слов", "вещей" и "представлений", которая задает условия возможности взглядов, знаний, наук, характерных для определенной исторической эпохи. В европейской культуре Нового времени Фуко выделяет три эпистемы: ренессансную (XVI век), классическую (XVII век - конец XVIII) и современную. с.260 Именно то, что у Фуко мы находим радикальную проблематизацию не только идеи "сексуальности", но и самого "секса как такового", и заставляет нас в русском переводе остановиться на слове "секс", хотя французское {i}le sexe{/i} может передаваться по-русски не только как "секс", но и как "пол". Употребление в переводе не одного - сквозно- {i}370{/i} го - термина, но двух, лишало бы позицию Фуко ее последовательности и радикальности, оставляя лазейку для привычных натуралистических смыслов. Комментарий к "Использование удовольствий" {i}Введение{/i} Публикуемый в сборнике перевод выполнен по тексту "Введения", помещенному в начале второго тома {i}Истории сексуальности.{/i} Первоначально текст этого "Введения" под названием "Использование удовольствий и техники себя" ("Usage des plaisirs et techniques de soi") появился в 27-м номере журнала {i}Le Debat{/i} в ноябре 1983 года, то есть за несколько месяцев до выхода самой книги. Различия между этими текстами немногочисленны и несущественны. Существенно, однако, то, что первоначальная журнальная публикация выступала - о чем говорят как сохранившиеся в книге начальные строки, так и само содержание текста, - в качестве "Введения" ко "всей серии исследований", составивших последние тома {i}Истории сексуальности.{/i} И именно как таковое текст статьи циркулировал и цитировался до выхода самих книг в мае и июне 1984 года. Как мы помним, план шеститомной {i}Истории сексуальности{/i} предполагал, помимо {i}Воли к знанию,{/i} публикацию еще пяти томов, а также книги, не входящей в эту серию: {i}Le Pouvoir de la verite.{/i} Сбыться ему было не суждено. Почему? Об этом Фуко часто говорил в последние годы: в интервью и беседах, в лекциях - в {i}Коллеж, де Франс{/i} и в университетах разных стран. Говорит он об этом и в интервью, опубликованном в настоящем сборнике, равно как и в самом "Введении" к {i}Использованию удовольствий.{/i} Есть, одна- {i}371{/i} ко, и что-то, о чем или вовсе, или почти ничего не говорится здесь, что остается за кадром, но что представляет собой важные вехи в этом многолетнем поиске. Первоначальный замысел {i}Истории сексуальности{/i} складывался на пересечении нескольких линий. Прежде всего, это критика общепринятого представления о том, что секс на христианском Западе долгое время рассматривался как нечто греховное и подавлялся, не имел "права голоса" и стал "выходить на свободу" лишь с конца XIX века, главным образом благодаря {i}психоанализу.{/i} При этом полагают, что Фрейд и психоанализ знаменуют радикальный разрыв с предшествующей традицией понимания секса и отношения к нему, что суть этого разрыва, далее, - "сексуальное освобождение" и что, наконец, за это освобождение нужно бороться. Словом - "сексуальная революция". Своей {i}Волей к знанию{/i} Фуко камня на камне не оставляет от этих, столь убедительных для современного сознания {i}идеологом{/i} "освобождения подавленного секса". Во-первых, никакого разрыва. Сила психоанализа - не в обнаружении "подавленной сексуальности", а в открытии особой {i}логики бессознательного.{/i} И основополагающая работа Фрейда - не {i}Три очерка по теории сексуальности,{/i} но его {i}Толкование сновидений{/i} ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, p.315). Фуко прослеживает зарождение и трансформацию феномена "признания", начиная с {i}исповеди{/i} и {i}покаяния{/i} в христианстве и кончая развитыми формами признания, которые сложились в рамках судебной, психиатрической, медицинской, педагогической и других практик. Место психоанализа, настаивает Фуко, - в этом ряду. В той мере, в какой признание было специальным устройством, призванным, кроме прочего, вызывать и подпитывать постоянное говорение о сексе, постоянное к нему внимание и интерес. Линия рассмотрения {i}признания{/i} как особой техники "производства дискурсов" о сексе и линия "археологии психоанализа", говоря словами Фуко из {i}Воли к знанию,{/i} сходятся в этой точке, точно также, как сами {i}признанием психоанализ{/i} пересекаются в точке, где, собственно, и складывается "{i}.диспозитив сексуальности{/i}"{i}. 372{/i} История {i}диспозитива сексуальности{/i} как линия критики и направление атаки нацелена не столько против психоанализа и психоаналитиков, сколько против всевозможных "движений за сексуальное освобождение" (движение за освобождение женщин, движение гомосексуалистов, движение фрейдо-марксистов и многие другие). Весьма {i}двусмысленно,{/i} снова и снова предостерегает нас Фуко, искать {i}освобождения{/i} в том, что связано с сексуальностью, - стоит только отдать себе отчет в том, что "сам этот объект "сексуальность" на самом деле является {i}инструментом,{/i} и давно сформировавшимся, который составлял тысячелетний {i}диспозитив подчинения{/i}" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, p.321). Итак, вместо того, чтобы быть подавляемой, "сексуальность", как {i}инструмент контроля и подчинения,{/i} "производится" соответствующим диспозитивом, и потому бороться за ее "освобождение" - означает просто-напросто участвовать в игре образующих этот диспозитив сил. Дискурс о сексе, говорит Фуко в беседе 1977 года с выразительным названием "Нет - сексу-королю", - "это есть потрясающее {i}орудие контроля и власти.{/i} Он, как всегда, пользуется тем, что люди говорят, тем, что они чувствуют, на что надеются. Он эксплуатирует их соблазн верить, что достаточно - дабы быть счастливыми - переступить порог дискурса и снять несколько запретов. И, в конечном счете, он огораживает и зарешечивает любые движения мятежа и освобождения..." ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, р.259). С темой секса и дискурса о сексе, таким образом, оказывается сопряженной еще одна тема: {i}тема власти.{/i} "Здесь мы касаемся более общей проблемы, - говорит Фуко в интервью "Запад и истина секса" от 5 ноября 1976 года, то есть до выхода {i}Воли к знанию, -{/i} проблемы, которую следовало бы рассматривать как контрапункт к этой истории сексуальности, - проблемы {i}власти.{/i} Говоря о власти, мы спонтанно представляем ее себе как {i}закон{/i} и {i}запрет,{/i} как {i}запрещением подавление,{/i} и оказываемся весьма безоружными, когда речь идет о том, чтобы проследить ее в ее {i}позитивных{/i} механизмах и эффектах. Некая ю{i}puдuчecкaя модель{/i} довлеет над анализами власти, предоставляя абсолютную привилегию форме закона. Следова- 373 ло бы написать {i}историю сексуальности,{/i} которая упорядочивалась бы не идеей {i}власти-подчинения, власти-цензуры,{/i} но - идеей {i}власти-побуждения, власти-знания,{/i} следовало бы попытаться выявить такой режим принуждения, удовольствия и дискурса, который был бы не запрещающим, но {i}конститутивным{/i} для такой сложной области, каковой и является сексуальность" ({i}Dits etecrits,{/i} t.III, pp. 105-106). Новая "аналитика власти", согласно Фуко, должна включать, во-первых, противопоставление "технического и позитивного" понимания власти - "юридическому и негативному" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, p. 150), а во-вторых - различение двух форм власти: той, что связана преимущественно с государством и его аппаратами (система правосудия, армия и т.д.), и той, что - располагаясь на ином уровне и представляя собой особого рода сеть властных отношений, которые реализуют себя по самым разным каналам, - является относительно {i}независимой{/i} от государственной власти. (В одной из бесед 1975 года Фуко отмечает, что наличие этих двух форм власти обнаружилось при анализе феноменов фашизма и сталинизма.) Это - тот уровень анализа, который в литературе о Фуко будут именовать потом "микрофизикой" власти (см., например, изданный в Италии в 1977 году сборник работ Фуко, названный составителями: {i}Microfisica del potere: interventi politici).{/i} За этими темами и направлениями анализа, однако, какое бы место ни занимали они в его размышлениях, стоит, как о том не раз говорит сам Фуко, вопрос, который по сути задает горизонт для всего остального. Это вопрос об отношении {i}секса и истины.{/i} "Вопрос, который традиционно задается, звучит так: почему это Запад так долго выставлял секс виновным? [...] Я бы хотел поставить совершенно другой вопрос: почему это Запад непрестанно спрашивал себя об {i}истине секса{/i} и требовал, чтобы каждый для себя ее формулировал? Почему это он с таким упорством хотел, чтобы наше отношение к самим себе проходило через эту истину?" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, р. 105). Этот вопрос лейтмотивом проходит через всю {i}Волю к знанию:{/i} "Какая-то скользкая дорожка привела нас - за несколько веков - к тому, чтобы вопрос о том, что мы такое суть, {i}374{/i} адресовать сексу" ("Воля к знанию", с. 176). Путь, которым предполагал идти Фуко в своем поиске ответа на этот опрос, должен был пролегать, как мы видели, через анализ "христианской проблемы плоти" и "всех механизмов, которые индуцировали {i}дискурс истины о сексе и{/i} организовали вокруг него смешанный режим удовольствия и власти" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, р. 105). Второй том {i}Истории сексуальности{/i} первоначально должен был называться {i}Плоть и тело-{/i} именно так, поскольку сами понятия "сексуальность" и "секс" появляются - как на том настаивает Фу-ко - весьма поздно: соответственно в XVIII и XIX веках ({i}Dits etecrits,{/i} t.III, р.313). Фуко штудирует обширную христианскую литературу, в частности, руководства по исповеди для исповедников. Поначалу его интересует период с Х по XVIII век; затем его внимание все больше перемещается к первым векам христианства. Он рассматривает процедуры {i}исповедывания души{/i} ({i}ехатеп de l'ame){/i} и процедуры {i}признания,{/i} которые в рамках таинства покаяния в раннем христианстве назывались "{i}актом истины{/i}"{i}.{/i} Этому были посвящены лекции Фуко 1979-1980 годов в {i}Коллеж де Франс.{/i} Вопрос формулируется теперь так: "Каким образом сложился такой тип {i}правления людьми,{/i} когда надлежит не просто повиноваться, но обнаруживать - высказывая это - то, что ты есть?" ({i}Resume des cours,{/i} p. 124). Следует обратить внимание на это слово: "правление" - "gouvemement". Уже в резюме своих лекций предыдущих лет, говоря "gouvemement" - как разъясняет сам Фуко, - он имеет в виду, конечно же, не "правительство" как {i}институт{/i} (что предполагается нормальным употреблением этого слова в современном французском языке), но "деятельность, которая состоит в том, чтобы руководить поведением людей в рамках государства и с помощью его инструментов" ({i}ibid.,{/i} pp.110-111). И даже: "деятельность, которая берется вести индивидов на протяжении всей их жизни, размещая их под авторитетом вождя, ответственного за то, что они делают, и за то, что с ними происходит" ({i}ibid.,{/i} РР.99-100). Мысль Фуко отныне будет все более и более перемещаться от "аналитики власти" к "генеалогии субъекта" и форм субъективации. "Правление" берется теперь "в 375 широком смысле: как техники и процедуры, предназначенные направлять поведение людей. Правление детьми, правление душами или совестью, правление домом, государством или самим собой" ({i}ibid.,{/i} p.123). В этот момент замысел {i}Истории сексуальности{/i} претер-певает радикальные изменения. Второй том, который теперь называется {i}Признания плоти{/i} ({i}Les aveux de la chair),{/i} но все еще отвечает прежнему замыслу- речь в нем идет о генеалогии вожделения и "человека желания", о практике исповеди и духовного руководства как она сложилась после Тридентского собора, - будет впоследствии уничтожен. На рубеже 70-80-х годов возникнет другой проект, о котором см.: "По поводу генеалогии этики: обзор текущей работы" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, pp.382-415), а также первый вариант общего "Введения" к последним томам {i}Истории сексуальности,{/i} написанный в 1983 году и опубликованный первоначально на английском языке в американском сборнике работ Фуко еще до выхода самих томов, а на французском языке - в: {i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, рр.578-584. В рамках этого нового проекта Фуко пишет сначала книгу, которая имеет прежнее название - {i}Признания плоти,{/i} однако оказывается совершенно иной, новой по содержанию: в ней анализируется понятие {i}Я,{/i} а также рассматриваются на материале раннего христианства разного рода "{i}техники себя{/i}"{i},{/i} то есть техники, через которые субъект конституирует себя в качестве такового. Затем уже было написано {i}Использование удовольствий,{/i} где хронологические рамки анализа сдвинуты к поздней античности. "Я спросил себя, чем была {i}технология себя{/i} христианства- откуда, собственно, и происходит христианская технология себя - и какого рода сексуальная мораль преобладала в античной культуре" ({i}ibid.,{/i} p.384). Предполагалась еще и третья книга, не включавшаяся, однако, в состав серии: {i}Забота о себе{/i} ({i}Le Souci de soi),{/i} которая должна была разрабатывать идею Я {i}уже{/i} безотносительно к проблематике плоти и сексуальности; предполагалось, в частности, включить в нее комментарий к платоновскому {i}Алкивиа-ду,{/i} где, как говорит Фуко, "впервые встречается размышление о понятии {i}epimeleia heautou ,{/i} или "заботы о самом {i}376{/i} себе"" ({i}ibid.,{/i} p.385). Но и это еще не все. Окончательный вариант еще раз перетасовывает содержание и названия под". {i}Использование удовольствий{/i} охватывает теперь период классической античности, {i}Забота о себе,{/i} включенная в состав серии, рассматривает ту же проблематику, но по отношению к греческим и римским авторам первых двух веков нашей эры, и, наконец, {i}Признания плоти{/i} имеют дело с "опытом плоти первых веков христианства и той ролью, которую здесь сыграли герменевтика и очистительная дешифровка желания" (авторская вклейка в третьем томе {i}Истории сексуальности).{/i} Последний том этого, последнего варианта до сих пор не опубликован, хотя он был написан раньше двух других. Будучи уже тяжело больным, Фуко успел выполнить окончательную правку и отредактировать только два тома. Он собирался закончить доработку третьего тома вскоре - "месяца через два" - после выхода в свет первых двух. Однако к моменту их публикации (июнь 1984 года) Фуко был уже в больнице. 25 июня его не стало. Третий том попал, таким образом, под действие завещания Фуко, содержащего запрет на публикацию всего того, что не было им самим - или с его разрешения - опубликовано при жизни. Перевод выполнен по изданию: Michel Foucault, {i}Histoire de la sexualite,{/i} tome II, {i}L'Usage des plaisirs.{/i} Editions Galli-mard, 1984, pp.9-39. c.274 Тезис об {i}историчности{/i} "человека желания" занимает центральное место в размышлениях Фуко последних лет, стягивая на себе несколько различных контекстов. Как инструмент критики и {i}генеалогического анализа{/i} понятий секса и сексуальности, он нацелен против всякого рода "движений освобождения", ищущих обоснования в "репрессивной гипотезе" и направленных на "высвобождение" именно желания. С другой стороны, на линии, задаваемой этим генеалогическим анализом, Фуко и выделяет различные {i}формы субъективации{/i} и "{i}техники{/i}"{i},{/i} или "{i}технологии себя{/i}"{i},{/i} через которые "субъект конституирует себя в качестве такового". "Желание", "плоть", "вожделение" принадлежат одной такой фор- 377 ме, а греческие "", "удовольствия" - совершенно другой. "Мы видим,- говорит Фуко о своей работе в резюме курса лекций 80-81 годов "Субъективность и истина",- насколько все это далеко от такой истории сексуальности, которая была бы организована вокруг старой доброй гипотезы подавления и ее обычных вопросов: как и почему подавлен секс? Речь идет об актах и об удовольствиях, а не о желании. Речь идет об {i}образовании себя{/i} через разного рода техники жизни, а не о {i}подавлении{/i} при помощи запрета и закона. Речь идет не о том, чтобы показать, каким образом секс удерживался на расстоянии, но - о том, как было положено начало той долгой истории, которая в наших обществах устанавливает связь между {i}сексом{/i} и {i}субъектом{/i}" ({i}Resume des cours,{/i} pp.136-137). В этих лекциях Фуко показывает, что появление "человека желающего" как особой {i}формы субъективации,{/i} особой "культуры себя" связано по большей части с практиками {i}покаяния{/i} и процедурами {i}признания,{/i} сложившимися в рамках христианства. Наряду с формами "заботы о себе", которые сложились уже внутри философских школ античности (вечернее сосредоточение и постоянная бдительность по отношению к самому себе), эти практики включали и ряд новых моментов: безусловное послушание по отношению к учителю, постоянное отслеживание происходящего в душе и в мыслях, а также обязательная экстериоризация всех этих "движений души" в речи с одновременным выяснением того, откуда каждая мысль - хорошая или дурная - пришла: от Бога, от самого себя или от дьявола (см., кроме того, резюме курсов лекций: "О правлении живыми" за 1979-80 год и "Герменевтика субъекта" за 1981-82 год. Выдержки из этого последнего курса были опубликованы на русском языке в сб.: {i}Социо-Логос,{/i} вып.1, М., 1991, сс.284-311). с.275 В тексте первого варианта "Введения" находим поразительное место, которое отсутствует в окончательном тексте, но дает ключ к пониманию критически важных ходов мысли позднего Фуко. Здесь Фуко формулирует новое и во многом неожиданное понимание отношений между {i}опытом, практикой{/i} и {i}действием,{/i} с одной стороны, и {i}мыслью,{/i} или {i}историей мысли,-{/i} с другой. "Изучать формы опыта таким вот образом, в их истории,- пишет Фуко,- это тема, которая пришла ко мне из одного прежнего проекта: ис- {i}378{/i} пользовать методы экзистенциального анализа в поле психиатрии и в области душевной болезни. По двум причинам, которые не были независимыми друг от друга, я остался неудовлетворен этим проектом: из-за его теоретической недостаточности в том, что касается разработки понятия опыта, и из-за двойственности его {i}связи с{/i} психиатрической практикой, которую он и игнорировал, и, одновременно, предполагал. Можно было искать разрешения первой трудности, обратившись к общей теории человеческого бытия, и совершенно иначе обойтись со второй проблемой, воспользовавшись этим, столь часто воспроизводимым, прибежищем - "экономическим и социальным контекстом"; таким образом можно было принять господствовавшую в то время дилемму: {i}философская антропология{/i} или {i}социальная история. Я,{/i} однако, спросил себя, нельзя ли, вместо того, чтобы играть на этой альтернативе, помыслить самое {i}историчность{/i} форм опыта. Что предполагало две негативные задачи: "номиналистскую" редукцию философской антропологии, равно как и понятий, которые могли на нее опираться, с одной стороны, и сдвиг по отношению к области, понятиям и методам истории обществ - с другой. Позитивная же задача заключалась в том, чтобы выявить ту область, где образование, развитие и преобразование форм опыта могли иметь свое место: область {i}истории мысли.{/i} Под "мыслью" я понимаю то, что устанавливает - внутри различных возможных форм - игру истинного и ложного и что, следовательно, конституирует человеческое бытие в качестве {i}субъекта познания,{/i} то, что дает основания для принятия правила или отказа от него и, стало быть, конституирует человеческое бытие в качестве {i}социального и юридического субъекта,{/i} то, что устанавливает отношение с самим собой и с другими и, тем самым, конституирует человеческое бытие в качестве {i}этического субъекта.{/i} Мысль", таким вот образом понимаемую, не следует, стало быть, искать лишь в теоретических формулировках, будь то философия или наука; она может и должна анализироваться во всех способах говорить, делать, вести себя, где индивид обнаруживает себя в качестве субъекта познания, в качестве этического субъекта или юридического, в качестве субъекта сознающего - себя и других. В этом смысле, мысль рассматривается как собственно {i}форма действия,{/i} как {i}действие-{/i} в той мере, в какой {i}379{/i} оно предполагает игру истинного и ложного, принятие правила или отказ от него, отношение к себе самому и к другим. Изучение {i}форм опыта{/i} может, стало быть, осуществляться тогда исходя из анализа {i}"практик{/i} (дискурсивных или нет), если так называть различные {i}системы действия-{/i} в меру того, что там водится так вот понимаемая мысль" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, pp.579-580). И вслед за этим Фуко продолжает : "Такая постановка вопроса вела к формулированию нескольких предельно общих принципов. {i}Сингулярные формы{/i} опыта вполне могут нести в {i}себе универсальные структуры,{/i} они вполне могут не быть независимыми от конкретных детерминации социального существования; однако и эти детерминации, и эти структуры могут дать место {i}опытам-{/i} то есть знаниям определенного типа, правилам определенной формы и определенным способам сознания себя и других - не иначе как {i}через мысль.{/i} Нет опыта, который не был бы неким способом мыслить и который невозможно было бы анализировать с точки зрения некоторой {i}истории мысли;{/i} это -то, что можно было бы назвать принципом {i}ирредуцируемости мысли.{/i} В соответствии со вторым принципом эта мысль обладает {i}историчностью,{/i} которая ей присуща; сказать, что она обладает историчностью, - означает не то, что она лишена всякой универсальной формы, но что само введение в игру этих универсальных форм - исторично; и сказать, что ей присуща эта историчность, - означает не то, что она независима от любых других исторических детерминации (экономического, социального или политического порядка), но что мысль имеет с ними сложные отношения, которые всегда оставляют формам, трансформациям, событиям мысли их специфичность; это - то, что можно было бы назвать принципом {i}сингулярности истории мысли,{/i} существуют {i}события мысли.{/i} Начинание это предполагало, наконец, третий принцип; критика, понимаемая как анализ исторических условий, в соответствии с которыми конституировались отношения к истине, к правилу и к себе, не фиксирует непроходимых границ и не описывает закрытых систем; она выявляет допускающие трансформации сингулярности, и трансформации эти могут осуществляться только {i}через работу мысли над самой собой,{/i} это-то и можно было бы назвать принципом {i}истории мысли{/i} как {i}критической деятельности.{/i} Вот смысл, который я {i}380{/i} придаю своей работе и преподаванию, размещенным под знаком "истории систем мысли", той работе и преподаванию, которые всегда сохраняли двойное отнесение: к {i}философии, у{/i} которой следует спрашивать, как возможно, что мысль имеет историю, - и к {i}истории,{/i} у которой должно исспрашивать продуцирование различных форм мысли - в тех конкретных обличьях, которые они могут принимать (система представлений, или же институций, или практик). Какова - для философии - цена истории мысли? Каков - в истории - эффект мысли и характерных для нее событий? Каким образом индивидуальные или коллективные опыты оказываются в подчинении сингулярных форм мысли, то есть того, что конституирует субъекта в его отношении к истинному, или же к правилу, или к самому себе? За всем этим угадывается, каким образом чтение {i}Ницше-{/i} в начале пятидесятых - открыло доступ к такого рода вопросам, позволяя порвать с традицией как феноменологии, так и марксизма" (ibid., рр.580-581). с.276* В данном случае (и в дальнейшем еще не раз) французское {i}etre{/i} приходится переводить как "существо", теряя при этом то смысловое и философское напряжение, которое возникает при чтении французского текста из-за многозначности слова {i}etre:{/i} это и "бытие", и "сущность", и "живое существо", и "человеческое существо, человек". с.276** Вот что говорит Фуко об изменении первоначального плана работы в первом варианте "Введения". "Я оказался перед выбором [...] между верностью первоначально установленным хронологическим рамкам и продолжением того движения, которое вело меня к тому, чтобы предпочтение отдавать изучению способов отношения к себе. Период, когда вырисовывается эта особенная форма опыта-сексуальность, необыкновенно сложен: то важное место, которое в конце XVIII и в XIX веке заняло формирование различных областей знания, берущих сексуальность с биологической, медицинской, психопатологической, социологической или этнологической точек зрения,- с одной стороны, и решающая роль, которую играли нормативные системы, навязываемые сексуальному поведению через воспитание, медицину, юриспруденцию,- с другой, мешали выделить, в их своеобразии, {i}форму и эффекты отношения к себе{/i} в конституции этого опыта. Был риск воспроизвести по отношению к {i}сексуалъ- 381 ности{/i} те формы анализа - центрированные либо на организации соответствующей области {i}знания,{/i} либо на развитии {i}техник контроля и принуждения, -{/i} которые прежде были реализованы по отношению к {i}болезни{/i} или к {i}правонарушению.{/i} Дабы иметь возможность лучше анализировать формы отношения к себе как таковые, я был вынужден идти вспять во времени все дальше и дальше от первоначально установленных мною хронологических рамок, чтобы обратиться к тем периодам, где эффект знаний и сложность нормативных систем были не такими сильными, и, одновременно, иметь возможность выделить формы отношения к себе, отличные, быть может, от тех, что характеризуют опыт сексуальности. И вот так, мало-помалу, я пришел к тому, чтобы переместить акцент в своей работе на то, что должно было быть поначалу лишь ее отправным пунктом или историческим фоном: вместо того, чтобы поместить себя на пороге образования опыта сексуальности, я попытался проанализировать образование некоторого {i}способа отношения к себе{/i} внутри {i}опыта плоти,{/i} это потребовало значительного хронологического смещения, поскольку следовало изучить тот опыт поздней античности, где можно видеть образование основных элементов христианской этики плота" ({i}pits et ecrits,{/i} t.IV, pp.583-584). с.278 Вариация из первого варианта "Введения": "Но я сказал себе, что ради общей линии этого начинания можно, в конечном счете, и пожертвовать установленной программой; я сказал себе также, что, возможно, и не было бы никакого смысла писать книги, если бы они не должны были пишущего их научить тому, чего он не знает, если бы они не должны были привести его туда, где он не ожидал оказаться, и если бы они не должны были помочь ему установить с {i}самим собой{/i} какое-то необычное и {i}номе отношение.{/i} Тяжкий труд и удовольствие книги - в том, чтобы быть {i}опытом{/i}" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, р.584). с.281 Одна из промежуточных версий замысла Фуко предполагала книгу, не входящую в {i}Историю сексуальности{/i} и озаглавленную тогда {i}Забота о себе.{/i} "Читая Сенеку, Плутарха и всех этих авторов,- говорит он в беседе 1983 года "По поводу генеалогии этики: обзор текущей работы",- я понял, что было очень много проблем или тем, касающихся {i}понятия себя, морали себя, технологии себя,{/i} и у меня появилась идея написать книгу, состоящую из {i}382{/i}