го хроника обрывается. Английская публицистика XV в, рождалась не в стенах монастыря, но в водовороте политических страстей и кровавых междоусобий. Первый крупный политический писатель Англии, Джон Фортескью (John Fortescue, около 1395-1476 гг.), стоял в самом центре династической борьбы за престол и литературную деятельность свою начал как автор злободневных политических памфлетов. Важнейшее из его латинских сочинений, написанное им для принца Эдуарда Ланкастерского, - трактат "О природе естественного закона" (De natura legis naturae), первая часть которого говорит о различных формах государственного строя; неограниченной монархии (dominium regale), республике (dominium politicum) и конституционной монархии (dominium politicum et regale). Фортескью написал также для принца Ланкастерского латинский трактат "Похвала английским законам" (De laudibus legum Angliae, 1470 г.). Это сочинение замечательно во многих отношениях. Исходя из различия абсолютной и ограниченной монархии, примером которых служит для нега Франция Людовика XI и Англия его времени, Фортескью всячески старается доказать преимущества второй над первой. Английская действительность при этом представляется ему в явно идеализированном виде. Спокойную жизнь и хозяйственное благосостояние английских йоменов Фортескью противопоставляет бедствиям крестьянству Франции, где народ "едва живет" питаясь ржаным хлебом, не зная мяса, кроме требухи, и иной одежды, кроме сермяги; он превозносит английское законодательство, которое получает юридическую силу лишь с согласия всего "королевства", и т. д. Важнейшее из его сочинений - написанный на английском языке трактат об "Английском правлении" (The Governance of England) - считается одним из ранних обоснований конституционно-монархического строя. Исторической заслугой Фортескью является то, что в своем трактате он сумел свести "науку политики" с небес на землю, открыв этим новую эру в истории английской политической мысли, а также возвыситься до понимания задач общенациональной политики, которая сделается лозунгом следующего XVI столетия. Фортескью дает замечательный анализ исторических основ английского государственного порядка, намечает "договорную теорию" происхождения государства и подробно обсуждает "болезни" английского государственною организма, к числу которых, между прочим, отнесены слишком большой политический авторитет представителей аристократии и недостаточное внимание королей к нуждам среднего класса. Правда, Фортескью не является защитником "народа" в целом; одним из доводов, который он приводит в пользу политики поддержания народного благосостояния, является та легкость, с которой, по его мнению, неимущие устраивают мятежи: "Зажиточный люд неохотно идет на это из страна потерять свой достаток. Однако часто и ему приходится подниматься вследствие угроз грабежа со стороны бедноты в случае отказа". Обнищание народа привело бы к тому, что случилось в Чехии, где народ из-за бедности поднялся против знати и сделал их имущество общим". В XV в. в Англии получает широкое распространение частная переписка и даже расцветает эпистолярный прозаический жанр. От этого времени до нас дошел ряд интереснейших семейных архивов. Таковы письма семьи Пастон (Paston, 1421-1509 гг.), письма и бумаги семьи Сели (Cely, 1475-1488 гг.), письма семьи Стонор (Stonor, 1420-1482 гг., изданы в 1919 г.), частная переписка Джона Шиллингфорда (Shillingford), мэра города Эксетера в Девоншире (написаны в 1447-1450 гг.). Особенно интересны среди них первые - письма семьи Пастон, принадлежащие сельскому помещику Джону Пастону (1421-1466 гг.), его жене Маргарет и некоторым другим членам той же семьи. Пастон много жил в Лондоне; во время его частых отлучек в столицу жена его подробно описывала ему в письмах жизнь в их норфолькском имении, дела семейные и общественные, а супруг, в свою очередь, сообщал лондонские новости. События четырех царствований (Генриха VI, Эдуарда IV, Ричарда III и Генриха VII) отражены в этом громадном собрании семейных документов и переписки, представляющем, прежде всего, конечно, ценнейший историко-бытовой источник. Но письма Пастонов, как и аналогичные им собрания семейных бумаг XV в., имеют немалый интерес и для истории английского языка, и для истории английского просвещения. С лингвистической точки зрения они интересны как свидетельство утверждения лондонского диалекта, некоей языковой нормы, постепенно вытесняющей диалектальные формы провинций. В качестве бытового документа эти письма интересны как свидетельство пробуждавшихся в широкой массе умственных запросов и стремления к образованию. Деревенские помещики научились рассуждать о книгах, собирать библиотеки, излагать свои мысли хорошим повествовательным слогом и даже при случае (ср. письмо Джона Пастона от 21 сентября 1465 г.) сообщать в своих письмах сочиненные экспромптом шуточные стихи. Художественная литература в собственном смысле слова, однако, значительно более скудна в Англии XV в., чем в предшествующем столетии. Поэты подражают Чосеру и долго не могут найти, собственные творческие пути; прозаики немногочисленны: рядом с Кэкстоном-переводчиком стоит лишь им же изданный Томас Мэлори с его единственной книгой повествований о рыцарях "Круглого Стола". Но в XV столетии в Англии, как бы в противовес сравнительно бедной книжной поэзии, расцветает народная поэзия. Баллады Англии и Шотландии - наиболее оригинальный и жизнеспособный вид поэзии этого времени - оказывают сильнейшее влияние и на последующее литературное развитие. Со всей полнотой жизни цветет в эту пору также народная драма, которая окажет могущественное воздействие на английский театр эпохи Возрождения. Глава 1 ЭПИГОНЫ ЧОСЕРА Смерть Чосера в 1400 г: была непоправимым ударом для английской поэзии. Место, которое он в ней занимал, осталось незаполненным. Он настолько опередил, свое время, что никто из считавших себя его учениками не был в состоянии продолжить те пути, по которым он шел; младшим современникам великого поэта выпала на долю лишь задача усвоения и популяризации его наследия. Важнейшими из английских поэтов-"чосерианцев" ближайшего к нему поколения являются Томас Окклив и Джон Лидгейт, оба считавшие Чосера своим учителем. Из них первый ближе к Чосеру, если не хронологически, то, по крайней мере, по некоторым особенностям своего творчества. Жизнь Томаса Окклива (Thomas Hocclive, или Occleve, 1368?-1450? гг.) нам плохо известна; важнейшее из того, что мы знаем о нем, сообщил он сам в своих произведениях. Он родился в Лондоне и, повидимому, получил довольно тщательное образование. Восемнадцати лет он поступил писцом в одну из Лондонских правительственных канцелярий. Здесь он прослужил почти четверть века, все это время не переставая грезить о лучшей жизни и утешая себя тем, что его скромная должность чиновника - лишь случайная ступень к более счастливому будущему. С полной искренностью Окклив рассказывает о своей молодости в поэме "Дурное поведение" (La Male Regle, около 1406 г.) Пока он был молод и полон сил, веселое общество собутыльников в лондонских тавернах влекло его к себе сильней, чем утомительное сидение в канцелярии. Оккливо свойственна склонность к исповеданию перед читателями. Он сообщает, что он был желанным гостем во всех известнейших лондонских кабаках, что часы, свободные от попоек и кутежей, он проводил на набережной Темзы у новоприбывших кораблей, что в своих любовных приключениях он терпел неудачи, так как был робок и боязлив от природы, что он делал долги, которые был не в состоянии погасить, и т. д. Житейское неустройство и материальные неурядицы с годами возросли, здоровье ухудшилось, круг друзей поредел. "Дурное поведение" - не исповедь раскаявшегося грешника, а рассказ неудачника. Последняя строфа поэмы обращена к лорду Фернивалю, тогдашнему лорду-казначею; поэт убеждает казначея выплатить ему его скромное жалованье, задержанное больше чем на полгода. Отчаявшись получить церковный приход, Окклив женился. Из случайных документов известно, что в 1424 г. он получил пожизненную должность пребендария в Сазувикском приорстве. Дошедшее до нас стихотворное обращение Окклива к герцогу Йоркскому свидетельствует, что около 1448 г. он еще был жив. Окклив называл себя учеником Чосера. Из посвященных Чосеру строф, включенных им в различные части его поэмы "Об обычаях государей", можно заключить, что Окклив знал Чосера лично, давал ему на просмотр свои рукописи, пользовался его наставлениями. Несомненно, что Окклив стоял к Чосеру значительно ближе, чем Лидгейт, но и он сумел перенять у Чосера лишь немногое. В поэме "Об обычаях государей" Окклив сам простодушно признается, что он в те времена "был влюблен и воспринял немного". С другой стороны, все дошедшие до нас произведения Окклива написаны в XV в., и о влиянии на них Чосера можно говорить лишь с большими ограничениями. С Чосером Окклива связывают прежде всего метрические особенности; он охотно пользуется чосеровской восьмистрочной строфой, но в его поэмах она лишена чосеровской чистоты и изящества; его стихи, напротив, нередко наивны, неуклюжи и грешат против правил стихосложения. Помимо метрической структуры его произведений, Окклива до известной степени связывает с Чосером присущий ему в некоторых случаях добродушный юмор, далекий, однако, от чосеровской проникновенности. Поэма Окклива "Письмо Купидона" (Letter of Cupid, около 1402 г.) имеет в качестве основного источника французскую поэму Христины Пизанской, но обнаруживает, кроме того, знакомство с "Легендой о славных женщинах" Чосера и отмечена также некоторыми чертами оригинальности. "Послание бога любви" Христины Пизанской, которому подражал Окклив, обратило на себя внимание во Франции в первые годы XV столетия. Христина возымела смелость напасть в своем произведении на превозносимого всеми Жана де Мэна, чтобы взять под свою защиту оскорбленный его суровым морализмом женский пол. Произведение Христины вызвало полемику. Споры еще не были окончены, когда произведением их вызвавшим, воспользовался для своих целей Томас Окклив. В "Письме Купидона" Окклив стоит на стороне Христины, большей частью просто пересказывая ее произведение английскими стихами; но его защита женщин не безусловна: правдивых, хороших, добродетельных женщин он ставит очень высоко, но заурядных он не хочет оправдывать до конца. В этом ограничении чувствуется еще средневековая аскетическая закваска. Окклив и другие ранние "чосерианцы" допускали культ женщины не столько по своей склонности к традициям французской куртуазной поэзии, сколько исходя из культа "пресвятой девы Марии" и посвященной ей религиозной лирики. Поэтому в творчестве Окклива рядом с "Письмом Купидона" много ортодоксально-религиозных стихотворений, славящих "матерь божию". О поэме Окклива "Дурное поведение" мы уже говорили в связи с содержащимися в ней данными для биографии поэта. Это подробное исповедание юношеских заблуждений интересно правдивыми картинками лондонского быта конца XIV и начала XV столетия. Знание света и житейский опыт, однако, покидали Окклива, когда, вместо того, чтобы описывать лично пережитое, он сочинял свои стихотворные истории или старался преподать читателям какой-нибудь нравственный урок. Чосер мог вдохнуть жизнь в старый средневековый сюжет и насытить его большой психологической правдой, основанной на глубоком и тонком понимании человеческих характеров; Оккливу это было недоступно. Создавая свои стихотворные повествования, форма которых, вероятно, была внушена ему "Кентерберийскими рассказами", он предлагал своим читателям лишь бледные, однотонные произведения, которым недоставало именно жизненных красок. Таковы несколько небольших поэм Окклива, сюжеты которых взяты из "Римских деяний". История добродетельной жены легендарного короля Джерелауса близка по своей основной тенденции к "Письму Купидона", так как прославляет целомудрие и терпеливую верность женщин; в сюжетном отношении это стихотворение имеет некоторое сходство с чосеровским рассказом законника о добродетельной Констанции. Другое стихотворное повествование Окклива - о принце Джонатане (Jonathas) - показывает женскую природу в отрицательном свете; здесь рассказывается о некоей Феликуле, которая похищает у принца три драгоценных дара: кольцо, доставляющее его обладателю всеобщую любовь, кошель, обеспечивающий ему вечное богатство, и плащ, который на манер "ковра-самолета" переносит в любое место. Но принцу все же удается возвратить себе все эти драгоценности и наказать похитительницу. Этот сюжет также был взят Оккливом из "Римских деяний". Самым крупным поэтическим произведением Окклива был его стихотворный трактат, написанный чосеровской стрОфой, "Об управлении государей" (The Regement of Princes, 1411-1412 гг., 5463 стиха). Одним из его важнейших источников был одноименный латинский моралистический трактат XIII в. Гвидо делле Колонне. Помимо этого, источниками Оккливу служили "Тайная тайных" Псевдо-Аристотеля - один из наиболее распространенных средневековых трактатов восточного происхождения, а также аллегорическое руководство к шахматной игре доминиканца Якова де Сесоли (de Cessolis), впоследствии напечатанное в Англии Кэкстоном. Все эти произведения учили искусству властвовать, воспитанию хорошего правителя, наставляли в добродетелях и отвращали от пороков. Свой трактат Окклив предназначал для принца Уэльского, вскоре ставшего королем Генрихом V. В целях придания своему произведению большей занимательности Окклив уснастил его различными "примерами", назидательными историями и анекдотами, заимствуя их из библии, из отцов церкви, из классических писателей и из английской истории. В поэме встречаются постоянные намеки на современность, длинные отступления, в которых подробно анализируется состояние Англии, ее государственные дела и общественный быт и, наконец, длинные автобиографические вставки. Теоретическая часть книги Окклива, в общем, мало оригинальна: здесь говорится об обязанностях короля по отношению к самому себе и к своим подданным, превозносится, в качестве основных добродетелей государя, кротость, целомудрие и послушание церкви. Но там, где Окклив не может удержаться от личных впечатлений или воспоминаний, он дает действительно ценные культурно-исторические подробности: например, длинный пролог, составляющий почти треть произведения. Следует также упомянуть, и о более мелких стихотворных откликах Окклива на различные исторические события его времени. В произведениях Окклива его век встает перед нами отраженным в сознании боязливого, порой даже недальновидного человека, плывущего по общему течению и не умеющего разобраться в противоречиях действительности. Ему свойственны гуманные чувства и стремление к всеобщему миру, он чувствует нечто вроде шалости даже к бедствиям Франции, своего национального врага, но он занимает непримиримую позицию по отношению к "еретикам", "лоллардам" и последователям Виклифа. Примечательно в этом отношении стихотворение Окклива "Сэр Джон Олдкастль" (Sir John Oldcastle, 1415 г.), в котором он имеет в виду знаменитого вельможу своего времени, сэра Джона Олдкастла, лорда Кобхема, обвиненного в еретической приверженности к виклифитам накануне знаменитого французского похода Генриха V. В этом стихотворении Окклив всячески убеждает Олдкастля отказаться от его гибельных заблуждений. Поэт делает это с жаром фанатика-католика, стараясь исчерпать все доводы как теологического, так и чисто житейского свойства. В особом стихотворении 1416 г. Окклив просит, у короля и у рыцарей Ордена Подвязки искоренить "ересь" в Англии со всею строгостью и без всякого милосердия. В поэтическом отношении во всех этих поздних стихотворениях Окклива уже явственно ощущается значительное ослабление его творческих сил; поэтическая техника их слаба, стиль вял и бесцветен. Одним из его последних крупных произведений была поэма "Искусство умирать" (Ars moriendi), представляющая собою диалог между умирающим и его учеником (discipulus). Оккливу Принадлежит также ряд "баллад", адресованных различныv влиятельным или высокопоставленным людям, но они лишены художественных достоинств. 2 Джон Лидгейт был натурой более даровитой, чем Окклив. В ранний период его деятельности ему было свойственно более острое чувство жизни, более сильный поэтический темперамент" большая широта литературного горизонта. Из всех "чосерианцев" Лидгейт был, во всяком случае, наиболее значительной и ценимой его современниками фигурой. Это один из плодовитейших английских поэтов всего средневекового периода. Им написано свыше ста сорока тысяч стихов, составляющих такое внушительное литературное наследие, что разобраться в нем, произвести его тщательное исследование, оказалось не под силу ни одному поколению его читателей и критиков. Значительная часть его произведений осталась в рукописях до наших дней и не могла быть издана даже в научных целях. Перечень его произведений все еще не окончательный, обнимает свыше 160 названий, а хронология их и связанные с ними многочисленные текстологические вопросы и поныне еще во многих случаях являются спорными или вовсе невыясненными. Джон Лидгейт (John Lydgate, 1370?-1450? гг.) был почти ровесником Окклива; точные даты его рождения и смерти не могут быть установлены. Он был родом из одноименного местечка неподалеку от Ньюмаркета в Суффольке и с ранней юности был монахом бенедиктинской обители св. Эдмунда в Сент-Эдмундсбери; монастырь этот имел некоторые сношения с королевским двором, и благодаря этому литературные труды Лидгейта могли получить известность в придворных кругах. Монахом Лидгейт оставался всю свою жизнь, впрочем поднимаясь все выше по иерархической лестнице, пройдя длинный путь от простого послушника вплоть до дьякона и священника (1397 г.). Далее о Лидгейте нет никаких сведений до 1415 г. Вероятно, он бывал в Лондоне, но не часто, наездами, однако с 1426 г. он, несомненно, был в Париже, о чем мы знаем из его собственных признаний. Пробыв некоторое время приором в одном эссекском местечке, он возвратился затем в родной монастырь, где, вероятно, жил до самой смерти. Последнее документальное известие о нем относится к 1446 г. Лидгейт обладал большой ученостью, приобретенной в монастыре, знал, кроме латинского, также французский язык, прочел много сочинений на этих языках, например, произведения Петрарки и Боккаччо, и не гнушался переводами. Ранние произведения Лидгейта отличаются б_о_льшей живостью, занимательностью, непосредственностью, чем позднейшие. Это объясняется, повидимому, не только б_о_льшей свежестью его жизненных впечатлений, притупившихся, в конце-концов, в обстановке монастырской кельи и библиотеки, но и б_о_льшей легкостью и разнообразием мелких поэтических форм, которые он в то время охотнее всего разрабатывал. Впоследствии место лирических стихотворений, басен, сатир, посланий и т. д. заняли объемистые эпические произведения, для которых характерны назидательный, моралистический склад и сугубо книжная сюжетная основа. Кругозор поэта суживался, а живое поэтическое чувство превращалось в педантизм. Долгая жизнь, проведенная им в монастыре, оказалась роковой для его творческого развития, главным образом потому, что он не сожалел о своем отрыве от действительности, но, напротив, как многие его современники, считал его для себя спасительном как в нравственном, так, вероятно, и в литературном смысле. В старости Лидгейт сделался суровым ригористом. В стихотворении "Завещание Джона Лидгейта" (The Testament of dan John Lydgate) автор сожалеет о своей греховной юности, но его признаниям нельзя придавать значения вполне достоверных свидетельств, каковыми они являются, например, у Окклива. Главный "грех" Лидгейта, вероятно, не до конца побежденный, - склонность к вину, которая ни одному из членов обители, наверное, не доставляла серьезных укоров совести. Легенда о личной дружеской близости Лидгейта к Чосеру в настоящее время отвергнута. Можно считать установленным, что лично с Чосером он знаком не был и ни разу с ним не встретился. Но несомненно, что одним из покровителей Лидгейта был Томас Чосер, предполагаемый сын поэта: в его честь Лидгейт сочинил, между прочим, "балладу", относящуюся к тому времени, когда Томас Чосер отправился послом во Францию (1417 г.). Знал Лидгейт, вероятно, и других членов чосеровской семьи. Значительно важнее то, что Лидгейт хорошо знал большинство произведений Чосера и любил вспоминать их. В своих произведениях он называет Чосера около пятнадцати раз. Эти упоминания свидетельствуют о том, что произведения Чосера произвели на него сильное впечатление и что он сразу же понял превосходство своего учителя над другими поэтами его времени. Постоянный и внимательный читатель Чосера - Лидгейт, однако, не смог понять его до конца и свое "ученичество" у него понимал, вероятно, не в полном смысле, а с некоторыми ограничениями; возвысится до своего образца он, во всяком случае, никогда не был в состоянии. Секрета стихотворной, мелодической обаятельности Чосера Лидгейт не постиг: как поэт он тяжеловат, склонен к метрическим ошибкам, перебоям ритмам чосеровские обороты речи или даже его целые отдельные стихи, попадающиеся в произведениях Лидгейта, чужеродны своему окружению и блестят там значительно ярче. Свободная непринужденность изложения Чосера превращается у Лидгейта в чрезмерное многословие, простота - в притворную жеманность или плоскость, рефлексия - в педантический дидактизм. Лидгейт писал во всевозможных жанрах; из-под его пера вышло большое количество "баллад" (в том французском смысле этого слова, в котором оно чаще всего употреблялось в Англии в эту пору), басен, "жалоб", небольших сатирических стихотворений, религиозных гимнов, стихотворных посланий, легенд, рассказов и т. д. То он писал набожную молитву, то сочинял сатиру на модные дамские прически, то воспевал некое знатное лицо, то излагал житие какого-нибудь святого или трудился над английской "пляской смерти"; разнообразие жанров, в которых он пробовал свои силы, позволило приписывать ему разнообразные анонимные поэтические произведения первой половины XV в. Группа стихотворных сатир, относящихся к раннему периоду творчества Лидгейта, содержит особенно много произведений, которые не всегда могут быть достоверно приписаны его авторству. К таким спорным произведениям принадлежат даже наиболее популярные из них. Так, например, можно считать доказанным, что Лидгейту не принадлежат до последнего времени печатавшийся с его именем "Рассказ о госпоже настоятельнице и ее трех поклонниках" (The Tale of the Prioress and her three Suitors), восходящий к французскому фаблио, а также известная сатира "Лондон, поглощающий деньги" (London Lyckpenny), существующая и в русском переводе. В своих сатирах Лидгейт предает осмеянию общественные пороки своего времени. В одной из таких стихотворных сатир (The deserts of theevish millers and bakers) он издевается над ворами и обманщиками - мельниками и булочниками, заслужившими выставление у позорного столба, в другой - "Балладе о Джеке Зайце" (The Ballad of Jack Hare) подробно описывает некоего рослого детину, лентяя, обжору и пьяницу, который обкрадывает своего хозяина на каждом шагу, кутит в трактире и играет в кости на деньги, вырученные им от продажи корма для лошадей, и спит, храпя во всю мочь, целыми днями вместо того, чтобы работать. Лидгейт пользуется также излюбленной в средние века формой сатиры - описанием воображаемого "ордена", "братства" или "монастыря" глупцов (A Ballad wherin the Author enumerateth many sorts of fools, and feigneth a couvent of Fraternity of 63 such). Основателем такого воображаемого им братства он называет Марколя, т. e. "демона" Маркольфа, Морольфа (иногда Сатурна) средневековых произведений из цикла сказаний о Соломоне; следует несколько утомительная характеристика глупцов 63 видов, причем каждая заканчивается варьирующимся рефреном - проклятием по их адресу. Его "Пляска смерти" (1425 г., ст. в 84 октавы) является переводом аналогичного французского стихотворения. Особую группу ранних сатир Лидгейта составляют его сатиры против женщин. "Баллада о рогатых женских головных уборах" (Ballad on the forked head-dresses of ladies) направлена против вошедших в XV в. в моду во Франции и Англии высоких головных уборов. Рога, по мнению Лидгейта, более пристало носить диким зверям, чем нежным созданиям. Еще более резкий характер носит "Сатирическое описание возлюбленной" (A Satirical description of his lady), в котором с головы до пят описана некая дородная красавица, причем в сопровождающей это описание подробной характеристике ее совершенств автор сознательно выбирает и самые нелестные для нее, и самые нескромные сравнения. Моралистом монашеского склада, начитанным в средневековых аскетических трактатах о "злобе женской", Лидгейт выступает также в своем "Совете старому джентльмену, желавшему посвататься к молодой женщине" (Advice to an old Gentleman who wished for a young Wife); это стихотворение интересно своими прямыми и косвенными указаниями на чосеровские "Кентерберийские рассказы". Лидгейт всецело стоит на стороне хулителя женского пола и в этом смысле гораздо архаичнее Чосера. Влиянием Чосера проникнуто также аллегорически-мифологическое стихотворение Лидгейта "Жалоба Черного рыцаря" (The Complaint of the Black Knight); таково его название в старинных изданиях; более правильным, впрочем, является, повидимому, то заглавие, которое встречается в рукописях: (Complaynte of a Loveres Lyfe). Здесь отчетливо видны реминисценции из "Романа о Розе" и таких поэм Чосера, как "Книга герцогини" и "Птичий парламент". К числу наиболее известных стихотворений Лидгейта относятся "Крестьянин и птица" (The Chorle and the Bird, 1430-е гг.) и "Лошадь, гусь и овца" (Horse, Goose and Sheep, после 1436 г.). В первом автор смеется над доверчивым и глуповатым крестьянином, выпустившим из силков пойманную им птицу, которая и произносит ему соответствующее житейское наставление. Это стихотворение посвящено Чосеру и действительно напоминает его своим юмором, легкостью, житейской наблюдательностью; однако, как и почти всегда у Лидгейта, оно не самостоятельно и восходит, вероятно, к французскому источнику (фаблио Le lais de l'oiselet) или, через его посредство, к Петру Альфонсу (Disciplina clericalis). Стихотворение "Лошадь, гусь и овца" восходит к средневековым "спорам". Оно начинается длинным монологом лошади, которая считает себя самым полезным для человека животным, вспоминает о своих знаменитых предках - конях Александра, Гектора и Персея - и о современном применении лошадей как на войне, так и в мирном труде. Вслед за лошадью гусь также утверждает, что он всего нужнее для человека: он - лучший предсказатель погоды, жир его - целебное средство, без его перьев нельзя было бы писать, а тело его - вкусное жаркое; не обходится дело и без ученых и мифологических подробностей: ведь именно гуси спасли Рим. Овца, в свою очередь, вспоминает и Язона с золотым руном, и христианский символ агнца, которым столь часто пользуются отцы церкви, и то широкое практическое употребление, которое имеет в жизни овечья шерсть. Судьи спорящих животных, в конце-концов, находят, что все они одинаково нужны и ценны и не имеют друг перед другом никаких особых преимуществ. Многочисленны у Лидгейта и стихотворения религиозного содержания. Среди них находятся гимны, стихотворные молитвы, и пересказы легенд и житий святых. Образцами служили Винцент из Бовэ, монастырские хроники и опять-таки - произведения Чосера. "Легенда о св. Маргарите" носит на себе следы воздействия рассказа старой монахини о св. Цицилии у Чосера, с тем, однако, отличием, что у Лидгейта клерикальная тенденция стоит на первом плане. Одно из последних произведений Лидгейта в назидательно-аллегорическом жанре - перевод трактата Псевдо-Аристотеля "Тайная тайных" (Secreta secretorum): В одной из рукописей этого стихотворного перевода Лидгейта стоит пометка: "Тут скончался наш, переводчик и благородный поэт; его юный продолжатель начал так...". Этим юным учеником, закончившим труд своего учителя, был Бенедикт Бург (Benedict Burgh, около 1413-1483 гг.), которому, возможно, принадлежат и некоторые произведения, дошедшие до нас с именем Лидгейта. Наиболее важными с исторической точки зрения и наиболее ценившимися как современниками Лидгейта, так и ближайшими к нему поколениями его читателей были три больших поэмы: "Книга о Трое", "Осада Фив" и "Падение государей", в которых отчетливее всего сказались все характерные особенности его творчества. Написанная между 1412-1420 гг. по заказу "достойного принца Уэльского", будущего короля Генриха V, "Книга о Трое" (Troy-Book, 30170 стихов) является в значительной степени переводом написанной около 1287 г. на латинском языке "Троянской истории" итальянца Гвидо делле Колонне, в свою очередь восходящей к еще более раннему французскому "Роману о Трое" Бенуа де Сен-Мора (около 1160 г.). Показательно, что Лидгейт не воспользовался ни Боккаччо ("Филострато"), ни чосеровской поэмой "Троил и Хризеида", а предпочел обратиться к их средневековым первоисточникам. "Книга о Трое" Лидгейта, конечно, представляет собой перевод, но в особом, средневековом, смысле этого термина. Как показывает пролог к "Осаде Фив", Лидгейт понимал задачу переводчика не как дословное воспроизведение чужеземного оригинала, но лишь как следование "сюжету", "сущности" и "суждению" переводимого текста; готовую сюжетную схему он расцвечивал риторически, уснащая собственными мыслями. Прежние исследователи подчеркивали отклонения Лидгейта от гуманистической трактовки троянских событий и героев у Боккаччо и Чосера и его близость к средневековому освещению этих событий: новейшие, напротив, пытаются найти в "Книге о Трое" новые элементы складывающегося буржуазного мировоззрения и морали, равно как и отрицание многих сторон куртуазной любви или рыцарского нравственного кодекса. Лидгейт критикует рыцарство (например, в эпизоде о Гекторе и Аяксе), слишком легкое отношение правящих классов к жизненным вопросам, приверженность к этикету, внешней форме, беззаботное, веселое существование, суетное и бессодержательное. Характерно, что в своем произведении Лидгейт уделяет много внимания техническим вопросам ведения вода, стратегии и дипломатии; хороший, храбрый солдат, тонкий и осторожный посредник между воюющими сторонами значат для Лидгейта больше, чем рыцарь, сражающийся во имя абстрактных идеалов церкви или ради прекрасной дамы. В "Книге о Трое" рассеяно много рассуждений, отступлений, замечаний, которые превращали ее в довольно злободневное в XV столетии произведение, чем и можно объяснить ее широкую и продолжительную популярность. "Книга о Трое" написана "героическими двустишиями", не всегда построенными по чосеровским правилам; однако Лидгейта не покидает здесь, как в его более поздних произведениях, чувство ритмической мелодии, и его стихи довольно красивы. Если "Книга о Трое" косвенно связана с чосеровской поэмой о "Троиле", то замысел "Осады Фив" прямо восходит к "Кентерберийским рассказам", в особенности к "Рассказу рыцаря". Эту поэму (объемом в 4716 героических двустиший) Лидгейт задумал как своего рода продолжение "Кентерберийских рассказов". В прологе Лидгейт рассказывает, что он встретил чосеровских паломников в Кентербери. Его приветствовал хозяин саутваркской гостиницы Гарри Бэйли и предложил ему присоединиться к паломникам, а на следующее утро, когда все поедут в обратный путь, рассказать какую-нибудь историю; таким образом, рассказ об осаде Фив должен был сопровождать возвращение паломников в Лондон, подобно тому, как рассказ рыцаря (из которого сделаны некоторые заимствования) открывал собой серию повествований на пути в Кентербери. Сюжет "Осады Фив" заимствован из "Фиваиды" Стация через посредство французских прозаических переработок и пересказов XIII столетия; наряду с этим у Лидгейта местами чувствуется влияние латинских произведений Боккаччо (например, "Генеалогии богов"); в технике повествования Лидгейт явно подражает "Кентерберийским рассказам", в особенности же "Рассказу рыцаря". В его стихотворном пересказе история фиванской осады оказалась слишком растянутой, суховатой и монотонной; к недостаткам построения прибавились промахи стихосложения: перебои ритма, однообразие стиля и т. п. Лидгейт не умеет придавать индивидуальные черты обликам своих героев и героинь; они чрезвычайно похожи друг на друга. Он весьма склонен к повторениям. У него очень часты синтаксические параллелизмы, употребляющиеся не столько как стилистическое средство, сколько вследствие присущей ему многословности. Эти особенности присущи также и самому последнему, наиболее крупному по объему стихотворному произведению Лидгейта, его "Падению государей" (The Falls of Princes, 36316 стихов), над которым он трудился по заказу герцога Гемфри Глостерского между 1430-1438 гг. В основу "Падения государей" положено позднее латинское сочинение Боккаччо "О несчастиях славных мужей" (De Casibus virorum illustrium, 1355-1360 гг.); задача Лидгейта состояла в том, чтобы изложить его английскими стихами. Он знал, однако, и переводил не столько латинский подлинник трактата Боккаччо, сколько его французский прозаический перевод, выполненный между 1405-1409 гг. клириком из Труа, Лораном де Премьефэ. Здесь Лидгейт вновь воспользовался стихотворной формой Чосера (семистрочная строфа, местами заменяемая восьмистрочной). Произведение это полно глубокого пафоса. Вопрос о непрочности счастья, о бедах, которые навлекают на себя властители своей неправедной жизнью, о жестокой переменчивости судьбы был не только отвлеченной морально-философской темой, выраставшей из учений христианской этики, но вопросом прямо злободневным в период начавшегося распада феодальной системы, менее чем за двадцатилетие до начала междоусобных войн Алой и Белой Роз. Переняв у Боккаччо в его французского переводчика, вместе с большей частью содержания, учение о добродетели как единственном мериле счастья, назидательность, стремление обратить сильных мира сего к нравственной, добропорядочной жизни, Лидгейт, тем не менее, нередко дает иную оценку героям и событиям, о которых повествуют его источники. Такие герои древности, как Леонид, Алкивиад или Юба, получают у него более положительную, а Ганнибал или Цезарь - менее положительную оценку, чем у Боккаччо. Философов Лидгейт считает более великими людьми, чем завоевателей; его сочувствие вызывают к себе все, кто отличался действительной любовью к отечеству и твердостью духа; он строит как бы целую теорию общественного блага, и характерно, что средневековые черты уживаются в ней с гуманистическими. "Падение государей" - одно из первых произведений английской литературы XV столетия, в котором можно усмотреть некоторые ростки гуманистической мысли; в нем есть следы подлинного увлечения античным миром, античной героикой, вне зависимости от теологической точки зрения; последнее подтверждается, например, явно сочувственными характеристиками многих самоубийц древности: Иокасты, Лукреции, Дидоны, жены карфагенского царя Газдрубала, Митридата, Катона и др. Все они подлежали бы бесповоротному осуждению, если бы вместо общего нравственного критерия Лидгейт руководствовался исключительно церковной этикой. Популярность "Падения государей" в XV и XVI вв. поэтому не должна казаться нам удивительной. Именно благодаря этому произведению в сознании читателей этих веков Лидгейт стал рядом с Чосером. Влияние "Падения государей" продолжалось вплоть до "Зерцала правителей" - аналогичного по теме обширного стихотворного сборника середины XVI в. 3 В первой половине XV столетия, помимо Окклива и Лидгейта, существовал еще ряд мелких поэтов-"чосерианцев". Мы, однако, не знаем их имен. До нас дошло, частью в рукописях, частью в ранних изданиях, довольно значительное число произведений, представляющих собою явные подражания преимущественно куртуазным мотивам поэзии Чосера; большинство их возникло, очевидно, в придворных кругах. Одним из наиболее ранних произведений этого типа является небольшая поэма в форме стихотворного "спора" - "Кукушка и соловей" (The Cuckow and the Nightingale, около 1403 г., 290 стихов), известная также под другим заглавием "Книга Купидона" (The Boke of Cupide). Как по внешней форме, так и по содержанию эта поэма явно примыкает к "Птичьему парламенту" Чосера; мы находим здесь также воздействие его "Легенды о славных женщинах". Поэма, начинается с описания весеннего пейзажа; в эту пору, когда всего могущественнее веления любви, поэт засыпает на усеянном цветами лужке, невдалеке от звонкого ручья. В дремоте ему видятся соловей и кукушка, которые спорят между собой о любви; поэт вмешивается в этот спор, и с его помощью "певец любви", соловей, прогоняет хулительницу любви, вечно грустящую кукушку; бранясь, она улетает; соловей благодарит своего защитника и обещает ему "быть его певцом в течение всего мая месяца". Тогда появляется хор птиц и постановляет перенести решение спора на ближайший "Валентинов день". Стихотворение это долго приписывалось Чосеру. Оно пользовалось известностью и в позднейшей английской поэзии, оказав, например, некоторое влияние на стихотворение Мильтона "К соловью" (То a Nightingale) и еще более отдаленное - на одноименное стихотворение Вордсворта. Из тех же кругов придворных любителей поэзии вышло анонимное произведение "Двор любви" (Court of Love), даже в сравнительно недавнее время причислявшееся к произведениям Чосера. Здесь рассказано о том, как некая дама ведет поэта в храм Венеры, где он открывается в своих чувствах обаятельной Розиале; та ничего не хочет и слышать о столь поспешном признании, но не оставляет его в полной безнадежности и, утешает тем, что приближается май месяц. В конце стихотворения описан майский праздник, на котором прекрасная дама принимает поклонение поэта и оказывает ему благосклонное внимание. Здесь чувствуются отзвуки "Романа о Розе" и таких поэм Чосера как "Дом славы", "Птичий парламент" и "Легенда о славных женщинах"; иные черты выдают также знакомство автора с "Исповедью влюбленного" Джона Гауэра. К середине XV столетия относится поэма "Цветок и лист" (The Flower and the Leaf, 595 стихов), написанная неизвестной поэтессой, также, несомненно, принадлежавшей к аристократическому кругу. Это одно из лучших подражаний куртуазным мотивам имеющимся в творчестве Чосера. Перед нами вновь возникают картины, солнечного, ясного майского утра: птицы поют в зеленой листве, веет прохладный ветерок, солнце золотит лесные полянки. Поэтесса грезит наяву. Из соседнего леска появляются хороводы девушек в белых одеждах, с зелеными венками на головах; во главе их - женщина неописуемой красоты. Слышится звук охотничьих рогов, появляются рыцари в белых одеждах, которые начинают свои военные игры. Выходит кортеж рыцарей и дам, сопровождаемых многочисленными менестрелями и предводительствуемых самой королевой. Венки дам, выступающих рука об руку с рыцарями, - белые и красные. Следует описание внезапно налетевшей непогоды, которую чу