демократические силы английского общества. В отличие от реакционных романтиков, Шелли и Байрон верили в социальный прогресс, видели в освободительной борьбе залог победы новых, более передовых и совершенных форм жизни. В "восточных поэмах", которые Байрон создает в годы нарастающей реакции внутри Англии и за ее пределами, отвергаются все установления современного поэту общества. За непримиримыми конфликтами в его поэмах угадываются кричащие социальные противоречия английской действительности. Демонически отрешенный от всего, одинокий герой "восточных поэм" находится в состоянии войны со всем обществом. Идеалом байронического героя становится анархическая личная свобода. К героям поэм Байрона вполне применимы слова Белинского, сказанные им о самом поэте: "Это личность человеческая, возмутившаяся против общего и, в гордом восстании своем, опершаяся на самое себя" {В. Г. Белинский. Русская литература в 1840 году. Собр. соч. в трех томах, т. I, М., Гослитиздат, 1948, стр. 713.}. То было выраженном духовной драмы Байрона, вызванной крушенном освободительных идеалов революции и мрачным господством торийской реакции. Весьма поучительно вспомнить, что Пушкин, подняв в поэме "Цыганы" тему, сходную с байронической, решил ее в духе, противоположном "восточным поэмам": он показал безнравственную природу эгоизма личности, "опершейся на самое себя". Анархическому произволу, эгоистической воле Алеко старый цыган противопоставил законы свободной человеческой воли, гармонирующей с интересами большинства. "Ты для себя лишь хочешь воли", - мог бы сказать старый цыган Пушкина Конраду Байрона. Из этого индивидуалистического кризиса Байрон начинает выходить в швейцарско-итальянский период своего творчества ("Шильонский узник", "Прометей"). Борьба против полицейской государственности, сковывавшей живые силы Европы, блестящие сатирические выпады против Священного Союза, разоблачения антинародной сущности буржуазного господства власти "золотого мешка" - составляют содержание "Бронзового века", "Видения суда", "Дон Жуана" и других произведений. Байрон становится могучим глашатаем политической и национальной свободы народов. Белинский проницательно отметил это, говоря: "Байрон и не думал быть романтиком в смысле поборника средних веков: он смотрел не назад, а вперед" {В. Г. Белинский. Николай Алексеевич Полевой. Собр. соч. в трех томах, т. III, стр. 160.}. Национально-освободительное движение в Европе Байрон рассматривает как продолжение дела французской революции 1789 года. Залогом грядущего обновления общественной жизни становятся сами народы, которые через голову тиранов, свергая их, добьются свободы и независимости. Легко заметить, однако, что Байрон оставляет открытым вопрос о том, как должна выглядеть Европа, освобожденная от феодально-католической реакции и буржуазного засилья. "Первый момент республики обратил бы меня в защитника деспотизма. Дело в том, что богатство - сила, а бедность - рабство. По всей земле и тот и другой род правления для народа не хуже и не лучше" (из дневника Байрона). Идеалом для него остается свободная и независимая личность. Но как совместить духовную свободу личности с требованиями политической свободы для народа? Разрешить это противоречие было невозможно в условиях незрелости пролетарского движения, когда на первый план выступали противоречия не между трудом и капиталом, а между силами феодально-аристократической реакции и "руководимыми буржуазией народными массами" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVII, стр. 12.}. Начала народной свободы и личной свободы, трагически оторванные друг от друга, существуют для Байрона каждая как обособленная, реальная историческая справедливость. Соединить их в едином исторически конкретном идеале Байрон не был в состоянии. Это стало одним из источников скорби и пессимизма в творчестве поэта. И разорванном характере "идеала свободы" состояло одно из важнейших противоречий творчества Байрона - противоречие, которое он не смог разрешить до конца. Он заявляет (в "Дои Жуане"): Я и народу льстить не стану никогда; И без меня везде толкутся демагоги. Охочие сносить все церкви без следа И глупости своей отстраивать чертоги. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мне нужен человек, кого бы не могли Давить ни вы, ни я, ни чернь, ни короли. А через две строфы он же взывает к народам: Взмахни скорей рукой, смахни тенета эти! Без них паучий яд и жала не страшны. Народ! Любой народ, какой лишь есть на свете, Не медли! Выпрямись, сорви их со стены! То он отстаивает право личности на независимое существование, свободное от давления всякого общества, находясь, как говорит он о себе, "вне партий"; то жаждет победы народов над гнетом и тиранией, так как не может мириться со страданиями народа, его социальной обездоленностью. Так возникает замысел "Сарданалала", в котором Байрон рисует идеал гармонии между властью и свободой: Сарданапал царит, не проявляя власти; народ подчиняется, свободный от деспотической опеки повелителя. Но гармония эта оказывается призрачной: Сарданапалу доносят о возможности мятежа в стране. Он в гневном недоумении: ведь он сделал все, что мог. Не воевал, не умножал налогов, Свободы их домашней не стеснял, Предоставлял собой распоряжаться, Как кто хотел... Байрон страстно ненавидит буржуазно-феодальный гнет ("Бронзовый век"), клеймит бесчестное господство "чистогана", аристократию денег, наживающуюся на бедствиях народа. Байрон видел противоречие богатства и нищеты, но он не видел возможности его преодолеть. Поэт с горечью признается в "Дон Жуане": ...Мой порыв, однако, был хорош: Я устранить хотел взаимные проклятья Чертогов и лачуг... Но труд напрасен мой... Деятельное участие в национально-освободительном движении в Италии, в борьбе за свободу греческого народа, - как и народа английского, - помогло Байрону возвыситься над собственным индивидуализмом и скептицизмом. Байрон, считавший себя врагом всех и всяческих форм угнетения человечества, навсегда вошел в историю мировой прогрессивной литературы как поэт-трибун, глашатай политической свободы народов. Шелли, как и Байрон, защищает французскую революцию, видя в ней прогрессивный и благодетельный период в истории человечества. Он рассматривает ее как этап на пути к дальнейшему социальному прогрессу общества. Подобно Байрону, Шелли выступает последовательным противником политической и социальной реакции. Для Шелли особенно характерно устремление в будущее, свободное от феодально-буржуазных форм угнетения и порабощения человека человеком. Стихийный протест народных масс Англии против ужасов капиталистического прогресса нашел яркое выражение в его поэзии. Следует заметить, что борьба труда с капиталом имела во времена Шелли еще весьма незрелый характер. Так, можно указать на следующий факт: в начале прошлого столетия под руководством некоторых филантропов была образована партия, требовавшая ограничения рабочего времени десятью часами. Наряду с аристократическими элементами и некоторыми представителями буржуазии, туда входили и рабочие. Рабочий торизм этих сторонников десятичасового рабочего дня, указывает Энгельс, был еще отзвуком первой оппозиции рабочих против промышленного прогресса, которая старалась восстановить старое патриархальное состояние. Таков был уровень рабочего движения, определявший собой характер общественного сознания того времени. Несомненно, что, например, творчество Шелли перекликалось с учением Роберта Оуэна - выдающегося социалиста-утописта. Резкие обличительные мотивы в произведениях Шелли и его мечта о грядущем "золотом веке", как и страстные выступления Оуэна против феодально-буржуазного общественного строя, его стремление к уничтожению классовых противоречий, к установлению царства равенства и социальной справедливости - явления сходного исторического порядка. Правда, Шелли последних лет жизни перерастает Оуэна с его планами мирного, бескровного преобразования общества; идеей великого революционного возмездия одушевлены произведения Шелли, написанные в изгнании, в Италии. Для выражения современных, самых животрепещущих явлений общественном истории Шелли стремится найти форму символа и аллегории ("Восстание Ислама", "Освобожденный Прометей"). Символико-аллегорическая форма в поэзии Шелли двойственна, противоречива. Изображая в своих поэмах борьбу сил света, правды и красоты с силами мрака, зла и угнетения, Шелли рисует эту борьбу в неясной и отвлеченной форме, в отрыве от реальных черт общественной жизни. И то же время в своих аллегорических образах неукротимой мощи и вдохновенной красоты Шелли возвеличивает грядущую освободительную миссию трудящихся. Энгельс назвал Шелли "гениальным пророком". И это было поистине справедливо: почувствовать в тогдашнем пароде - рабе и жертве машины - грядущего Прометея мог только человек, наделенный проницательным историческим чутьем. К Шелли можно отнести слова Ленина об утопических социалистах: "Указанные писатели предвосхищали будущее, гениально угадывали тенденции той "ломки", которую проделывала на их глазах прежняя машинная индустрия. Они смотрели в ту же сторону, куда шло и действительное развитие; они действительно _опережали_ это развитие" {В. И. Ленин. Соч., т. 2, стр. 223.}. Мнение, что Шелли уже не "звучал" за пределами своего времени, опровергается свидетельством Энгельса. Правда, Байрон и Шелли не были в почете у читателей "высших сословий"; зато они обрели прочные симпатии рабочего читателя. "Байрон и Шелли, - пишет Энгельс, - читаются почти только низшими сословиями; сочинения последнего ни один "почтенный" человек не должен иметь на своем столе под страхом самой отвратительной репутации. Выходит: блажени нищие, ибо их есть царствие небесное, и долго ли, коротко ли - также царствие мира сего" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. II, стр. 282.}. Энгельс, превосходно изучивший пролетарскую Англию, писал эти строки через двадцать лет после смерти Шелли. Страх буржуазии перед Шелли Энгельс связывает с неизбежным концом эксплуататорского "царствия мира сего". В другом месте Энгельс сообщает интересные факты, свидетельствующие о том, что через двадцать лет после смерти поэта творчество его поступило на идейное вооружение рабочего класса. Энгельс рассказывает о том, что английские рабочие имеют в дешевых изданиях переводы французских философов XVIII века: "Общественный договор" Руссо, "Систему природы" и разные сочинения Вольтера, изложение коммунистических принципов в брошюрах и журналах; "точно так же в руках рабочих имеются дешевые издания сочинений Томаса Пэна и Шелли" {Там же, стр. 288.}. Закономерно, что на новом этапе романтизма, в период выступления Байрона и Шелли, складывается и зрелое творчество Вальтера Скотта как романиста. Проблема народа, его места и роли в историческом процессе была подсказана писателю всей совокупностью грозных и знаменательных исторических событий того времени. Не следует недооценивать и роли шотландского вопроса. В Шотландии оказался весьма живучим патриархально-клановый строй жизни. После изгнания Стюартов и Шотландия начала постепенно приобщаться к буржуазному развитию, но процесс этот затянулся. Земля в Шотландии по традиции считалась собственностью кланов. Первоначальная дань вождю клана превратилась постепенно в денежный оброк, арендную плату. Но эти земельные платежи еще в начале XIX века были очень низки. "Лишь после 1811 года произошла окончательная и действительная узурпация, насильственное превращение _собственности, клана в частную собственность_, в современном смысле слова, _вождя_" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. IX, стр. 83.}. На примере аристократки Сутерленд из Шотландии, "хорошо усвоившей Мальтуса", можно видеть, что означал на практике каннибальский процесс "очищения поместий" (clearing of estates). Графиня решила превратить свои родовые земли в пастбище для овец. Вот трагическая картина конца одного шотландского клана: "С 1814 по 1820 г. эти 15000 человек, составлявших приблизительно 3000 семей, систематически изгонялись и выселялись. Все их деревни были срыты и сожжены, и все их поля превращены в луга для овец" {Там же, стр. 84.}. В 1821 г. 15 тысяч шотландцев (Gaels) были уже заменены 131 тысячью овец. Другие шотландские аристократы, заменив сначала людей овцами, превратили затем пастбища в охотничьи парки. Процесс "очищения поместий" точно таким же образом проходил в Англии в XVI, XVII и XVIII столетиях. В Шотландии этот процесс закончился в начале XIX века. Вальтер Скотт стал очевидцем трагедии родной ему Шотландии. Процесс завершения "очищения поместий" совпал с периодом создания Скоттом исторических романов. На его глазах распадались и гибли некогда могущественные и гордые кланы. Уходила в небытие колоритная, овеянная суровой поэзией Шотландия, кончалась красочная глава бурной и самобытной отечественной истории. В своих романах Вальтер Скотт с поразительной рельефностью запечатлел старую Шотландию горных кланов. Далекий по своим консервативным политическим воззрениям от Шелли и Байрона, Скотт в то же время не может быть отождествлен с реакционными поэтами "Озерной школы". От последних его отличает признание серьезной о_б_щ_е_с_т_в_е_н_н_о_й р_о_л_и ч_е_л_о_в_е_к_а и_з н_а_р_о_д_а; народ в его романах выступает как деятельная историческая сила. Эта точка зрения Вальтера Скотта на народ была обусловлена уроками революций и широких народных движений. Творчество Вальтера Скотта имело поэтому прогрессивный характер. Реализм Вальтера Скотта обнаруживается в смелости, с какой он углубляется в исследование исторического процесса, подготовившего появление современной ему Англии. "Устрашающий" пример французской революции, насилием проложившей пути прогрессу общества, ставил ощутительные пределы реализму шотландского романиста. В романах, воскрешающих прошлое, народ представлялся ему силой, входящей в общенациональную гармонию, а не выпадающей из нее. Современность же явила пример распада общественного целого, кричащей дисгармонии, жестокой "распри чертогов и лачуг". В его откликах на современные темы непосредственнее всего ощущается буржуазная узость взглядов Вальтера Скотта, хотя именно зрелище народной трагедии и вынуждает его на некоторую критику современных порядков. Обычно принято считать, что романтизм Вальтера Скотта состоит в противопоставлении живописного и поэтичного прошлого бесцветному, деляческому настоящему. Такое понимание сущности романтизма является чисто внешним, формальным. Ведь именно это "бесцветное и деляческое" составляло, пользуясь выражением Ленина, содержание "действительного развития" общества, т. е. его капиталистического развития; оно было и средством "революционизирования общества", о котором неустанно говорили и Маркс и Энгельс. Диалектика борьбы за подлинный прогресс сводилась к тому, чтобы, исходя из противоречий развитого буржуазного общества, в недрах самого этого общества (в лице пролетариата), найти действительную силу, способную покончить с бесчеловечным господством буржуазии. Симпатии Вальтера Скотта принадлежали прошлому. Политическая консервативность романиста исторически, в ее конкретном виде, заключалась в противопоставлении уже изжитого Англией вчерашнего дня - ее настоящему. Сопоставление Вальтера Скотта с Пушкиным будет в данном случае весьма уместно. Изображая в "Капитанской дочке" восстание Пугачева, войну крестьян против помещичьего ига, Пушкин подошел к русской истории с точки зрения ее подлинных, реальных исторических интересов. Энгельс указывает, что "...рядом с противоречиями между дворянством, монархией и буржуазией существовало общее противоречие между эксплоататорами и эксплоатируемыми, между неимущими рабочими и богатыми бездельниками..." {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XIV, стр. 358.} Пушкин представил русскую историю в свете этого основного, общего противоречия, которое составляло содержание не только вчерашнего и сегодняшнего (времени Пушкина), но и завтрашнего дня истории. Пушкин поэтому смог дать образец подлинно реалистического исторического романа. Содержанием романов Вальтера Скотта является показ "противоречий между дворянством, монархией и буржуазией"; а это был вопрос, исторически бесповоротно решаемый во времена Вальтера Скотта в пользу буржуазии. Исторически изжитое становилось для романиста мерой оценки современной Англии и перспектив ее будущего развития. В этом и состоял смысл и консервативности, и романтичности писателя. Вальтер Скотт дал образец именно б_у_р_ж_у_а_з_н_о_г_о и_с_т_о_р_и_ч_е_с_к_о_г_о р_о_м_а_н_а, в котором прошлое взято в свете противоречий и конфликтов, уже исторически исчерпанных, изжитых обществом. В "Капитанской дочке" Пушкина мы видим иной, высший тип исторического романа: в нем п_р_о_ш_л_о_е осмыслено в свете неисчерпанного, неизжитого общественного конфликта. В "Борисе Годунове" конфликт между "мнением народным" и волей венценосных узурпаторов был конфликтом неизжитым, конфликтом, определявшим будущие судьбы России. Очевидно поэтому огромное историческое превосходство Пушкина над шотландским романистом, как очевидна и несостоятельность попыток выдать гениального русского поэта за ученика и подражателя Вальтера Скотта. Важным для английских романтиков был вопрос об отношении к литературному наследству, точнее, к классицизму. На проблеме отношения к классицизму сталкивались в ожесточенной идейной борьбе различные направления романтизма. Поэты "Озерной школы", сменившие революционные увлечения на реакционные взгляды, последовательно, со своей точки зрения, отвергли традиции классицизма отечественного и французского, отвергли и философию Просвещения. И это было закономерно: в представлении романтиков всех направлений идеи Просвещения неразрывно соединялись с традициями классицизма; отвергая классицизм, "лэйкисты" отвергали общественную направленность литературы (выступления Вордсворта, Кольриджа и их сторонников против Мильтона, Спенсера и Попа). В предисловии к "Лирическим балладам" лэйкисты отвергли классицистские традиции во имя простонародной тематики; но это был во многом мнимый демократизм, стремление законсервировать литературу на уровне примитивных и отсталых, антиобщественных представлений. В противоположность поэтам "Опорной школы" и в борьбе _ нею поэты революционного направления отстаивали идейное наследие просветителей и традиции классицизма. Уже в самых ранних опытах Байрона видно стремление воспользоваться идеями просветителей, в частности Вольтера и Руссо, для общественно целостного осмысления жизни. В этом главный смысл защиты Байроном и Шелли литературных традиций прошлого: они были в их творчестве одним из средств идейно-осознанного, революционно-критического подхода к действительности. Думая о создании "правильной" (т. е. построенной на классицистских принципах) английской пьесы, Байрон мечтал о пропагандистской, идейно насыщенной, революционной драме, апеллирующей к гражданским чувствам читателя. Байрон тяготеет к философски насыщенному монологу ("Манфред", "Каин"), Шелли слагает гимны в честь "интеллектуальной красоты" человека. Оба они борются со стремлением реакционных романтиков "оглупить" литературу. Уже в 1820 г. Байрон приходит к признанию, что все они - Скотт, Саути, Вордсворт, Мур, Кэмпбелл - заблуждаются, уходя от действительности в вымышленный мир. Он иронизирует над потоком легковесных и невразумительных романтических повестей: "Мэдок", "Талаба", "Гебир", говоря о них, что это - "тарабарщина, написанная всеми размерами и ни на одном из известных языков". Байрон выступил сторонником знаменитых "единств" классицизма. Но какой смысл скрывался у Байрона за этой защитой классицистских единств? Сжимая действие во времени и пространстве, он стремился к максимальному сгущению идейной, общественной сущности драматического действия. Преклоняясь перед Альфиери, он хотел писать в его духе, превратить драму в рупор передовых гражданских убеждений, стать автором "суровой республиканской трагедии". Все более усложненная, затемненная форма у реакционных романтиков закономерно сочеталась со все большим убожеством содержания их творчества, тогда как Шелли и Байрон шли к суровой простоте, к боевой, разящей сатире, элементам критического реализма. Путь Шелли от "Королевы Маб" к "Ченчи" и ясной философской и политической лирике, как и путь Байрона от анархо-индивидуалистической романтики первых поэм к "Дон Жуану" и блестящим сатирическим памфлетам, весьма показателен. Именно у Шелли и Байрона яснее всего обнаруживается связь с наиболее значимыми явлениями отечественной литературы прошлого, например, с Мильтоном. Мильтоновская тома борьбы гигантов ("Потерянный рай") оказалась живучей в творчестве революционных романтиков. В форме величественного столкновения гигантов и Шелли, и Байрон могли передать ощущение не совсем для них ясных, но колоссальных исторических конфликтов, к которым пришла Англия и Европа их времени. Шелли символизирует титанические усилия человечества вырваться из оков классового эксплуататорского гнета и в "Королеве Маб", и в "Восстании Ислама", и в "Освобожденном Прометее". Дух непреклонного и гордого мильтоновского Сатаны живет в Манфреде и Каине Байрона. Образ философа-бунтаря Прометея, вступающего в бой за счастье всего человечества, озаряет творчество революционных романтиков. Символизация огромных, но еще неясно рисуемых общественно-исторических тенденций вошла заметным моментом в систему революционно-романтической эстетики. К грандиозной титаноборческой символике прибегал и Лэндор. Так, в поэме "Кризаор" он изображает титана, поработившего людей и гибнущего в схватке с разгневанным Юпитером. Но символика эта лишена социального пафоса и демократического звучания; она либерально-бесцветна и исторически бессодержательна. Даже у далекого от политической борьбы романтика Китса заметно характерное стремление к теме борьбы титанов ("Гиперион"). Но Китс занимает особое место в рядах английского романтизма. Личные симпатии толкают его в сторону буржуазно-реформистских писателей (Ли Гент), а своей проповедью "чистого искусства" он близок к поэтам "Озерной школы". Отвергая, подобно им, идейное наследие просветителей, Китс, однако, удерживает в своем творчестве подчеркнуто чувственный, стихийно-материалистический взгляд на природу, в то время как реакционные романтики развивали пассивно-созерцательные, мистические взгляды на человека и общество (Кольридж). Приход революционных романтиков в литературу, знаменовавший необычайную остроту социальных противоречий в Англии, поставил писателей перед необходимостью более четкого идейного самоопределения. Творчество Китса может служить наглядным подтверждением этому. Китс стремится сохранить ясные жизнерадостные воззрения на природу и человека, но это стремление осложнено у него кричащими противоречиями. Он испытывает некоторое влияние эстетики консервативного романтизма, выдвигая теорию "чистого", "вечного" искусства, но в то же время всем своим творчеством протестует против грязной и уродливой прозы современного ему буржуазного общества. Он выступает против пуритански-ханжеского отрицания плотских радостей (Вордсворт) и против условной живописности экзотики, искажающей правду о человеке (Мур). Своим протестом против антиэстетической сущности современной ему жизни ("Гиперион"), воспеванием гармонически мощного, равного "богам" человека ("Эндимион"), Китс приближался к Шелли и Байрону. В противоречии с мотивами эстетства и аполитичности в творчестве Китса звучат и социально-критические тенденции ("Изабелла", второй вариант "Гипериона", лирика). Байрон хорошо выразил кризисный, неустоявшийся характер поэзии Китса, сказав о нем в "Дон Жуане": Джон Китс был критиком убит как раз в ту пору, Когда великое он обещал создать, Пусть непонятное, - когда явил он взору Богов античности, сумев о них сказать, Как сами бы они сказали!.. Давая тут же общую оценку современной английской литературы, Байрон писал: Передо мной царил сэр Вальтер Скотт. За мной - Мур с Кэмпбеллом. Затем ханжами музы стали И на сионский холм блуждать пошли толпой С поэтами, что сплошь - церковники... Байрон и Шелли явно выделяли Китса из сонма ханжей и литературных церковников. Вместе с тем Байрон следующим образом определил характер античных увлечений Китса: "великое он обещал создать, пусть непонятное". Тот античный идеал, который вдохновлял Китса, был оторван от современности, не связан с передовыми общественными убеждениями, образец которых дали просветители. Искусство Китса могло бы стать великим, но именно в указанном выше смысле осталось "непонятным". Напротив, Шелли и Байрон развили передовые эстетические традиции Просвещения, соединив их с передовыми современными им общественными идеями; они пришли к сочетанию художественно "великого" с общественно "понятным". Особое место в романтической художественной практике занял вопрос о руссоистских традициях, весьма интересовавший романтиков. Поэты "Озерной школы", в частности Вордсворт, вследствие своих реакционных общественных позиций могли лишь извратить традиции руссоизма. Они принимали и развивали одну сторону Руссо, Руссо-созерцателя, искавшего утешения и спасения в объятиях природы. Но они отвергли Руссо-протестанта и мятежника, опечаленного зрелищем народных страданий, возмущенного пороками собственнической цивилизации {Легко ощутимо звучание бунтарской, социально-критической стороны руссоизма в ранних произведениях поэтов "Озерной школы". Следует сделать исключение для Вордсворта, и в более поздних произведениях которого в изображении картин народной жизни продолжает ощущаться влияние традиций Руссо-обличителя.}. В своем изображении мира природы Вордсворт исключает общественный мир человека. Человек поглощается бездумным растительным бытием природы. Правда, Вордсворту нельзя отказать в умении ярко и точно передавать отдельные моменты из жизни природы, но в целом образ природы у него обеднен; он не согрет разумным, общественно осмысленным присутствием человека. Шелли и Байрон выступили не учениками, а противниками лейкистов. Они развивали бунтарскую революционно-критическую сторону руссоизма. Для Байрона ("Чайльд-Гарольд") Руссо ...одарен был Пифии глаголом, И в мире целом он зажег пожар, И разрушеньем угрожал престолам... В противоположность реакционным романтикам, революционные романтики рисуют "природы идеал" через восприятие передового гражданского сознания, в неразрывной общности с ним; они изображают природу созвучной свободному человеческому духу. Реакционные романтики оторвали природу от человека; революционные романтики соединили природу с человеком; если первое обесчеловечили природу, то вторые ее очеловечили. Это очеловечение природы составляет большую заслугу революционного романтизма, хотя оно нередко и омрачено идеалистическими элементами у Шелли, моментами неверия в человека и нигилистического отчаяния у Байрона. Очеловечение природы было шагом вперед на пути к свободному и творческому воззрению на природу, которое стало возможно только в нашем социалистическом обществе. Байрон и Шелли завоевали вечную признательность передового человечества как стойкие борцы за права народов на национальную независимость и свободу. Они поднялись со словами гневного обличения против буржуазно-помещичьей Англии - душительницы свободы народов. На их произведениях лежит печать немеркнущей красоты, которую сообщает им благородный пафос свободомыслия и ненависти ко всем и всяческим формам реакции и угнетения человека ("Каин", "Дон Жуан", "Освобожденный Прометей"). Но вместе с тем нельзя не видеть глубоких противоречий, от которых не было свободно творчество Байрона и Шелли. Так, у автора "Бронзового века" и "Сарданапала" ясно зримо присутствие некоторых традиций буржуазно-аристократической культуры (индивидуализм, элементы антиобщественного нигилизма, противоречиво сочетающихся с ярко выраженными началами народной, демократической культуры - с пафосом свободолюбия, глубоким уважением к народу, презрением к паразитизму "высших классов", ненавистью к политической реакции и религиозному ханжеству, со стремлением утвердить высокую гражданскую миссию искусства. ----- Позднее творчество Вордсворта и Лэндора, Саути и Кольриджа, шло под знаком все большого вырождения. Романтические традиции продолжал Томас Карлейль, по и его романтизму присуще реакционное начало. Пессимистический итог, который изгнанник Байрон подвел в "Дон Жуане", обозревая английскую литературу извне, из Италии, полностью оправдался. Глубокие противоречия зрелого капиталистического общества Англии, классовые бои чартизма с буржуазией положили конец романтизму как направлению. Однако романтические традиции в английской литературе отмирают не полностью. Продолжает существовать, все более развиваясь, буржуазное общество, из оппозиции к которому выросло романтическое направление. В 30-е годы зарождается "блестящая школа английских романистов", приходят в литературу Диккенс и Теккерей. В их творчество входят и романтические элементы, содержанием которых становятся иллюзии писателей насчет характера д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о_г_о р_а_з_в_и_т_и_я общественных противоречий. Так, "пиквикистская" идиллия у Диккенса составляет романтический момент в воззрениях Диккенса: он пытается на чисто романтический лад, игнорируя действительное развитие общества, отыскать внебуржуазный идеал человеческого существования. Но тот же Диккенс в романах второй половины своего творчества, воскресивших "сумрачный эпос" буржуазной Англии, в значительной мере отказывается от романтических иллюзий, хотя непонимание исторической роли рабочего класса и не позволяет ему до конца от них отрешиться. Примечательно, что наследие революционного романтизма подхватила чартистская поэзия, развивая и обогащая его революционно-критическую сущность, но уже в новых условиях, в условиях классовых боев организованного рабочего класса с буржуазией. Остается справедливым положение о том, что почвой, питавшей романтизм в прошлом, могли быть незрелые, только еще оформлявшиеся противоречия между силами рабочего класса и силами капитализма. Исторически сознательная, опирающаяся на строго научную революционную теорию борьба пролетариата за свое классовое господство отнимает почву у романтизма в его старом содержании, кладет конец романтизму как особому н_а_п_р_а_в_л_е_н_и_ю в литературе. В свете выступления И. В. Сталина на XIX съезде партии для исследователей литературы прошлого становятся особенно ясными несомненные исторические заслуги революционных романтиков. Это они - Байрон и Шелли - борьбой за национальную независимость и суверенитет народов Ирландии, Греции, Италии и за демократические права и свободу английского народа навсегда связали свои имена с историей мирового освободительного движения. В связи с гениальным трудом И. В. Сталина "Марксизм и вопросы языкознания" большой интерес приобретает для исследователей борьба революционных романтиков за чистоту, силу и художественную выразительность родного им языка. Товарищ Г. М. Маленков отметил в своем докладе на XIX съезде партии громадную общественно-воспитательную роль сатиры. Это указание обращает наше внимание на актуальность и ценность литературы прошлого, в частности, революционного романтизма, подвергавшего острому сатирическому разоблачению общественные пороки и язвы, порожденные капитализмом. Коммунисты Англии, поднимая знамя национальной независимости и национального суверенитета, выброшенное за борт буржуазией, являются подлинными хранителями и восприемниками английской демократической культуры. Литература революционного романтизма - часть культурного наследия прошлого - сохраняет до сих пор большое идейно-познавательное и художественное значение. Глава 1 ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ 1780 г. И АНГЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА 1  Английские просветители начали свою деятельность уже после того, как буржуазная революция в Англии закончилась классовым компромиссом 1688/89 года, наложившим печать на развитие политической и экономической жизни Англии. В результате "славной революции" "буржуазия стала скромной, но признанной частью господствующих классов Англии. Вместе с ними она была заинтересована в подавлении огромных трудящихся масс народа" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. II, стр. 298.}. Английское просветительство отличалось во многом более умеренным характером критики феодально-абсолютистских учреждений и принципов, чем в предреволюционной Франции. Но быстрое развитие капитализма в Англии рано выявило его противоречия, позволило наиболее проницательным идеологам английского просвещения развернуть критику отдельных сторон капитализма (Свифт и Мандевиль). Эта критика была продолжена теоретиками конца XVIII века, когда события французской буржуазной революции обострили и ускорили размежевание противоположных лагерей в Англии, Испуганная революционными событиями на континенте, английская буржуазия переходит к неприкрытому реакционному гонению на прогрессивный лагерь, отказывается от демагогической игры в просветительство, в либерализм. В то же время наиболее революционно настроенные идеологи под влиянием углубляющихся социальных противоречий жизни Англии, находя опору в политических идеях французского Просвещения и в политической практике французских революционеров, порывают с умеренностью, характерной для английского Просвещения, и впервые делают попытки связаться с широкими массами "четвертого сословия". При этом в своих теоретических положениях они эволюционируют от идей буржуазного Просвещения к новым социальным идеям, подчас предвосхищающим построения утопического социализма. Эти явления получили яркое выражение, например, в творчестве выдающегося демократического писателя и теоретика 90-х годов XVIII века - Вильяма Годвина. Английская буржуазия, проделавшая свою революцию на столетие раньше французской, относилась враждебно к французской революции. "Впрочем, среди буржуазии было все же прогрессивное меньшинство, - говорит Энгельс, - люди, интересы которых не особенно выигрывали от компромисса. Это меньшинство, состоящее главным образом из менее зажиточной буржуазии, относилось с симпатией к революции, но в парламенте оно было бессильно" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. II, стр. 301.}. Деятельность этого "прогрессивного меньшинства" в основном протекала не в парламенте, а в ряде политических обществ. Из них наиболее известны "Общество революции", "Конституционное общество" и "Лондонское корреспондентское общество". "Общество революции" (The Revolution Society) было основано в честь годовщины так называемой "славной революции". Общество насчитывало в своем составе таких крупных ученых, как Джозеф Пристли (Joseph Priestley, 1733-1804) и Ричард Прайс (Richard Price, 1723-1791). На экономическую работу Прайса, разоблачающую процесс огораживания земель, Маркс ссылается в 24-й главе "Капитала". "Конституционное общество" (The Constitutional Society), основанное в 1769 г., первоначально называлось "Обществом билля о правах", затем "Обществом конституционной информации". Его важнейшим и наиболее левым деятелем был Джон Горн Тук (John Horne Tooke, 1736-1812). Деятельность обоих обществ сильно активизировалась под влиянием французской революции. Революция же вызвала к жизни и новое объединение - "Лондонское корреспондентское общество" (London Corresponding Society), гораздо более демократическое по своему составу. Начало этому объединению, давшему мощный толчок радикальному движению в Англии, положил сапожный подмастерье, шотландец Томас Гарди, в январе 1792 г. собравший своих друзей в таверне "Колокол" для обсуждения вопросов избирательной реформы. Расширяя свои связи с демократическими массами, общество привлекло в свои ряды многих известных политических и литературных деятелей: знаменитого публициста Томаса Пэйна (Thomas Paine, 1738-1809), дидактического поэта и лектора по истории Греции и Рима Джона Телуола (John Thulwall, 1704-1834; он же редактор газеты "Трибуна" и популярный оратор), драматурга Голькрофта (1745-181)9), поэта Блейка (1757-1827) и др. Многие деятели более старых обществ, в частности Горн Тук, тесно связались "с Лондонским корреспондентским обществом" и получили через него доступ к рабочей и ремесленной аудитории. Все это создавало предпосылки для образования новой демократической партии. Энгельс так рисует этот процесс: "Одновременно с промышленной революцией возникла демократическая партия. В 1769 г. Дж. Горн Тук основал "Society of the Bill of Rights", в котором впервые со времен республики опять дискутировались демократические принципы. Как во Франции, все демократы были философски образованные люди, но скоро они увидели, что высшие и средние классы относятся к ним враждебно и только рабочий класс прислушивается к их принципам. Скоро они образовали в этой среде партию, и эта партия была уже в 1794 году довольно сильна, хотя еще не настолько сильна, чтобы действовать методически" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. II, стр. 365.}. Упомянутые три политические общества и составляли ту общественную среду, которая питала и поддерживала писателей и публицистов "прогрессивного меньшинства". История английской публицистики, посвященной французской революции, открывается выступлением Ричарда Прайса. Когда 4 ноября 1789г. "Общество революции" собралось на празднование своего столетнего юбилея, революция во Франции уже сделала свои первые решительные шаги. Естественно, что речи Прайса и других были посвящены французской революции. События французской революции, уроки, из них вытекающие, становятся предметом все более острой дискуссионной борьбы в Англии. Первые известия о революции во Франции были встречены английскими буржуазными кругами в общем сочувственно. Предполагалось, что Франция лишь подтягивается до политического уровня Англии. Это идиллическое восприятие французской революции отражено в рисунке выдающегося политического карикатуриста того времени Гильроя - "Приношение свободе" (1789). Богиня свободы сидит на развалинах Бастилии, перед ней преклонил колено Людовик XVI, отдавший Свободе корону и теперь получающий ее от богини о