ейчас мне больше нечего вам сказать. Но если вы поверите мне и поедете в Париж - на третьем листе бумаги мой адрес. - Не будем ничего загадывать, - сказал Латимер. - Вы, мне кажется, сделали далеко идущие выводы. Что касается Белграда, то я действительно туда не поеду. Насчет Женевы я еще не решил. Поездку в Париж я вообще не могу сейчас предпринять, потому что у меня накопилось много работы. И, конечно... - Спокойной ночи, мистер Латимер, - сказал мистер Питерс, протягивая руку. - Я не хочу с вами прощаться... Латимер пожал протянутую руку. Она была сухая и мягкая, точно без костей. - Спокойной ночи, - сказал Латимер. У двери мистер Питерс обернулся. - На полмиллиона франков можно купить массу хороших вещей, мистер Латимер. Мне хочется верить, что мы встретимся в Париже. Еще раз желаю вам спокойной ночи. - Мне тоже. Спокойной ночи. Дверь закрылась, но улыбка великомученика все стояла перед глазами Латимера, напоминая ему улыбку чеширского кота, которая парила в воздухе. В изнеможении прислонился он к двери и вдруг заметил на полу пустые, раскрытые чемоданы. Начинало светать. Он еще долго не мог заснуть, но вдруг сон навалился на него, и его размышления прекратились. Гродек Когда Латимер проснулся, было уже одиннадцать часов. На столике возле кровати лежали три листа бумаги, оставленные мистером Питерсом. Они напомнили Латимеру, что надо многое хорошенько обдумать и принять какое-то решение, и это было неприятно. Он сел на кровати и взял эти листы в руки. На первом, как и говорил мистер Питерс, был написан женевский адрес: Владислав Гродек Вилла "Акация" Шамбеси (в 7 км от Женевы) Латимер с трудом разобрал записку, написанную корявыми, прыгающими буквами. И обратил внимание, что цифра семь перечеркнута, как это обычно принято у французов. Он взял второй лист. В письме было всего шесть строчек, но Латимер не смог их прочитать: оно было написано на каком-то незнакомом языке, вероятно, на польском. Во второй строке он нашел свою фамилию, почему-то написанную с ошибкой. Вздохнув, он отложил письмо в сторону. Латимер подумал, что дружеские отношения мистера Питерса с бывшим шпионом являются важным ключом, но как им воспользоваться, он не знал. Подтверждением тому было вызывающее поведение мистера Питерса вчера ночью: предпринять обыск в отсутствии хозяина и вдруг после размахивания пистолетом предложить полмиллиона франков и рекомендательное письмо к бывшему шпиону мог только человек, которого легко заподозрить в самых тяжких преступлениях. Но где основания для подозрений? Латимер вспомнил свой разговор с мистером Питерсом, и чем отчетливее в памяти возникали слова и фразы, тем больше он выходил из себя: в самом деле, он вел себя немыслимо глупо. Он перетрусил, увидев пистолет, хотя этот тип ни за что бы не решился выстрелить (впрочем, такие мысли появляются, когда опасность давно миновала), он позволил вовлечь себя в разговор вместо того, чтобы передать этого человека полиции, и, что хуже всего, в своих переговорах с мистером Питерсом он не имел твердой позиции и докатился до того, что принял с благодарностью рекомендательное письмо и эти адреса. Ему даже не пришло в голову поинтересоваться, как этот тип попал в комнату. А ведь он мог бы, да что там мог, он должен был взять этого мерзавца за глотку и заставить его говорить. Как это характерно для людей с высшим образованием, привычно обобщил он; они вспоминают о том, что могли применить силу, только тогда, когда в этом уже нет необходимости. Но не появись в его номере Питерс, он бы поехал в Белград. А таинственный мистер Питерс советует ему ехать в Швейцарию. И хотя мистер Питерс сделал ему определенное предложение, можно было послушаться совета. Например, он не очень-то верил, что ему удастся выбросить из головы Димитриоса. Удовлетворенное тщеславие? Да ничего подобного. Да, несомненно, его интерес к Димитриосу все больше походил на наваждение. Это было нехорошее слово, с которым у Латимера ассоциировались горящие фанатизмом глаза. Но, что там ни говори, Димитриос притягивал к себе, и вряд ли он мог спокойно заниматься новой книгой, зная, что где-то вблизи Женевы живет человек, который может рассказать о Димитриосе массу любопытного. Значит, возвращение в Афины было бы пустой тратой времени. Личность мистера Питерса также требовала разъяснения. Попробуй выброси его из головы. Самое же привлекательное было то, что Димитриос был такой же осязаемой, вызывающей любовь или ненависть фигурой, как Прудон, Монтескье или Роза Люксембург, а не тем картонным героем, которые заполняют детективы. Латимер стал одеваться, бормоча: "Ну и хорошо, и прекрасно! Поезжай в Женеву, брось начатую работу. А почему? Да потому, что ты обленился, а лентяи вечно заняты всякой чепухой. Заруби себе на носу, милейший, что автор детективов никак не связан с действительностью, кроме некоторых технических подробностей, как то: законы баллистики, медицина, юридические законы. Надеюсь, ясно. Так что хватит нести всякий вздор". Он побрился, собрал вещи и, спустившись вниз, осведомился у дежурного о расписании поездов на Афины. Тот начал листать книжку, Латимер молча наблюдал за ним, и вдруг у него вырвалось: - А что если бы я поехал отсюда в Женеву! На другой день Латимер получил письмо со штампом почтового отделения в Шамбеси. Это был ответ на посланные им Гродеку письма - свое и Питерса. Письмо было на французском. Вилла "Акация", Шамбеси, пятница Дорогой мистер Латимер! Я буду рад, если вы заглянете ко мне завтра. Мой шофер заедет за вами в отель в 11-30. Пожалуйста, примите мои уверения в глубоком к вам уважении. Гродек. Шофер прибыл минута в минуту и, отсалютовав Латимеру, точно тот был генерал, жестом пригласил в огромный шоколадного цвета автомобиль. Потом он сел за руль, и машина быстро помчалась под моросящим дождем, точно они уходили от погони. Латимер с интересом разглядывал внутренности автомобиля: дорогие породы дерева и слоновую кость, очень удобные подушки из кожи - короче, все говорило о богатстве, о том, что денег у хозяина куры не клюют. Если верить Питерсу, деньги эти были получены за темные шпионские дела. Интересно знать, каков он из себя, этот герр Гродек. Ему пришла в голову странная мысль, что это, должно быть, старец с седой бородой, с испанской бородкой. Питерс говорил, что он по национальности поляк, большой любитель животных и чудесный человек в полном смысле этого слова. А вдруг в действительности он окажется отвратительным субъектом? Кстати, любовь к животным вообще ни о чем не говорит: нередко страстные любители животных искренне и глубоко ненавидят все человечество. Некоторое время они ехали по шоссе вдоль северного берега озера, но у Преньи свернули налево и стали подниматься вверх по пологому холму. Через километр еще раз повернули налево, на узкую просеку в сосновом бору. Когда машина подъехала к железной ограде, шофер вышел и открыл ворота. Потом повернули направо и оказались у большого, неприветливо глядевшего загородного дома. Деревья росли довольно далеко от дома, внизу, в долине, за пеленой снега с дождем виднелись деревушка и возвышающаяся над ней деревянная колокольня местной церкви. Еще дальше, за деревней, серело озеро. Латимер видел озеро летом, и сейчас оно произвело на него особенно мрачное и тоскливое впечатление. Дверь открыла полная улыбающаяся женщина, по-видимому, экономка. Она взяла у Латимера пальто и, открыв перед ним дверь, впустила в большую комнату. Комната напоминала деревенский трактир: вверху вдоль стен шла галерея, на которую можно было подняться из зала по лестнице; в огромном камине горел огонь; на полу лежал ковер. В комнате было очень чисто и тепло. Улыбнувшись, экономка сообщила, что герр Гродек сейчас спустится вниз, и куда-то ушла. Латимер направился к креслам, стоявшим у камина. Вдруг раздался слабый шум, и Латимер увидел, как на спинку одного из кресел взобрался сиамский кот и с явной враждебностью прищурил на него голубые глаза. Тотчас к нему присоединился и второй. Выгнув спины, они наблюдали за Латимером. Не обращая на них внимания, Латимер сел в одно из кресел. В наступившей тишине слышно было, как потрескивали дрова в камине. На лестнице послышались шаги. Коты подняли головы, затем, точно по команде, мягко спрыгнули на пол. Латимер обернулся - к нему шел, протянув руку и немного виновато улыбаясь, высокий широкоплечий человек, которому, наверное, было уже под шестьдесят. Его когда-то густые, цвета соломы волосы сильно поредели, да и седых волос было уже немного, но серые с голубоватым оттенком глаза смотрели молодо. Он был тщательно выбрит. Овальной формы лицом с широким лбом, маленьким плотно сжатым ртом и едва заметным подбородком он напоминал англичанина или датчанина. В домашних туфлях и мешковатом, свободном костюме из твида он двигался уверенно и энергично, очевидно, наслаждаясь заслуженным покоем после праведных трудов. - Извините, пожалуйста, месье, - сказал он, пожимая Латимеру руку, - но я не слышал, как вы приехали. - Позвольте прежде всего поблагодарить вас, месье Гродек, за оказанное мне гостеприимство. Я не знаю, что писал вам мистер Питерс в своем письме, потому что... - Потому что, - весело и жизнерадостно воскликнул Гродек, - вы не дали себе труда изучить польский язык. Надеюсь, вы уже познакомились с Антуаном и Симоном. - Он показал рукой на котов. - Я, например, убежден, что они на меня обижаются, что я не говорю по-сиамски. Вы любите кошек? Я убедился, что Антуан и Симон умны и сообразительны. Ведь вы же не такие, как другие кошки? - Он взял кота на руки и показал Латимеру. - Ах, Симон, ты не знаешь, до чего же ты мил и хорош! - Он посадил кота себе на ладонь. - Ну давай, прыгай скорей к своему другу Антуану! - Кот спрыгнул на пол и оскорбленно удалился. - Правда, они прекрасны? И очень похожи на людей. Когда стоит плохая погода, они тоже нервничают. Мне так хотелось, чтобы в честь вашего визита, месье, сегодня была хорошая погода. В ясный солнечный день отсюда открывается чудесный вид. Латимер охотно согласился. Ему пока никак не удавалось определить, что за человек был Гродек. Чем дольше присматривался Латимер к Гродеку, тем очевидней становился контраст между его внешностью вышедшего на пенсию инженера и его скупыми, но быстрыми жестами и плотно сжатыми губами, говорившими о большой внутренней силе. Латимер подумал, что он, вероятно, все еще имеет успех у женщин, а ведь мало кто из людей его возраста может этим похвастаться. Чтобы поддержать разговор, Латимер сказал: - Здесь, наверное, очень приятно жить летом. - Конечно, - сказал Гродек, открывая створку шкафа. - Что будете пить? Может, английское виски? - Да, спасибо. - Очень хорошо. Я тоже предпочитаю его. Он налил виски в стакан. - Летом я люблю писать на воздухе. Очень полезно для здоровья, но, по-видимому, не для работы. Вы никогда не пробовали работать на открытом воздухе? - Нет, не пробовал. Мухи... - Совершенно верно, мухи. Вы знаете, я пишу книгу. - Вот как? Вы, вероятно, пишете мемуары? Гродек открывал бутылку с содовой, и Латимер заметил, что возле глаз у него появились морщинки. - Нет, месье. Это жизнеописание Франциска Ассизского. Я думаю, мне хватит этой работы до конца дней моих. - Должно быть, это утомительный труд, ведь требуется хорошее знание источников. - О, да. - Он передал Латимеру стакан. - Главное преимущество в том, что о Франциске Ассизском написано так много, что мне не нужно обращаться к первоисточникам. Я не выдвигаю какую-то оригинальную концепцию, просто это занятие позволяет мне с чистой совестью жить в полной праздности. Как только мне становится скучно, как только я чувствую первые признаки, так сказать, душевного недомогания, я, удалившись в библиотеку, начинаю изучать труды о Франциске Ассизском и сочиняю еще несколько страниц книги. Иногда для удовольствия я читаю немецкие журналы. - Он поднял стакан: - Ваше здоровье. - Ваше здоровье. Латимер слушал речи хозяина, и ему начинало казаться, что перед ним еще один претенциозный осел. Выпив виски, он сказал: - Надеюсь, мистер Питерс написал в письме о цели моего визита. - Нет, месье. Но вчера я получил от него письмо, в котором он пишет об этом. - Он поставил стакан и, искоса взглянув на Латимера, добавил: - Это письмо меня очень заинтересовало. (Пауза.) Вы давно знакомы с Питерсом? Произнося фамилию, он на едва уловимую долю секунды задержался, и Латимер подумал, что сначала он, вероятно, хотел сказать какую-то другую фамилию. - Я встречался с ним всего два раза. Один раз в поезде, другой - у меня в отеле. Вы, вероятно, с ним хорошо знакомы? - Вы в этом уверены, месье? - удивленно поднял брови Гродек. Латимер постарался улыбнуться как можно непринужденнее. Он вдруг почувствовал, что, по-видимому, наступил на любимую мозоль хозяина. - Если бы вы не были с ним хорошо знакомы, он, конечно, не рекомендовал бы меня вам и уж тем более не просил бы поделиться со мной информацией об интересном субъекте. Латимер замолчал, довольный тем, что ему удалось выкрутиться из трудного положения. Гродек стал вдруг задумчивым и серьезным, и Латимер мысленно выругал себя за нелепое - теперь это было очевидно - сравнение с вышедшим на пенсию инженером. Под пристальным взглядом ему стало очень неуютно, и он пожалел, что нет у него в кармане люгера, которым размахивал мистер Питерс. Нет, этот взгляд не был угрожающим. Однако было что-то... - Месье, - обратился к нему Гродек, - боюсь вас обидеть своим прямым и, может быть, грубым вопросом. Все-таки мне хочется знать, нет ли у вас какой-либо другой причины, которая привела вас ко мне, помимо обычного для писателя интереса к человеческим слабостям. Латимер почувствовал, что краснеет. - Поверьте, я говорил правду... - начал он. - Я готов вам верить, - мягко прервал его Гродек, - но, простите, где гарантии, что это так? - Я не могу дать честное слово, месье, что любую информацию, которую я получу от вас, я буду рассматривать как не подлежащую разглашению, - тихо, стараясь быть убедительным, возразил Латимер. - Значит, - вздохнув, сказал он, - я выразился недостаточно ясно. Информация сама по себе не имеет никакого значения. То, что происходило в Белграде в 1926 году, сейчас уже никого не интересует. Важно, однако, то, что та история имеет прямое отношение ко мне. Поскольку как писатель вы знакомы с психологией, то вам, конечно, известно, что у большинства людей, независимо от того, чем они занимаются, имеется стимул, который и определяет все их действия. У одних это тщеславие, у других удовлетворение какой-либо страсти, у третьих неуемная жажда денег и так далее. Так вот, Питерс один из тех, у кого главный стимул - деньги. Причем это чувство у него настолько хорошо развито, что он, как всякий скряга, безумно влюблен только в деньги. Пожалуйста, не поймите меня превратно: я не хотел этим сказать, что Питерс подчинил все свои действия этому. Но, насколько я знаю Питерса, невозможно себе представить, чтобы он, посылая вас ко мне, имел в виду - так он выразился - лишь "способствовать развитию английской детективной литературы". Вы поняли, куда я клоню? Мне приходится быть подозрительным, месье, ведь у меня все еще есть враги. Мне кажется, вам надо рассказать о ваших отношениях с нашим общим другом Питерсом. Вы не возражаете? - С большим удовольствием, но, к сожалению, не могу этого сделать по очень простой причине: я просто не знаю, в каких мы с ним отношениях. Латимер заметил, что взгляд серых глаз его собеседника стал суров. - Мне не до шуток, месье. - Мне тоже. Я собирал материал о Димитриосе и встретился с Питерсом. По каким-то мне непонятным причинам он также интересовался Димитриосом. Он сделал мне следующее предложение: если я встречусь с ним в Париже и соглашусь участвовать в одном проекте, который он разрабатывает, то в случае успеха каждый из нас получит по полмиллиона франков. Он сказал, что я обладаю информацией, которая сама по себе бесполезна, но, если ею дополнить информацию, которой располагает он, то вместе получится нечто стоящее. Я ему, естественно, не поверил и отказался участвовать в его проекте. Тогда, видимо, надеясь этим привлечь меня и в то же время доказать свою добрую волю, он дал мне рекомендательное письмо к вам. Перед этим я сказал, что интересуюсь Димитриосом как писатель, и признался, что собираюсь ехать в Белград, чтобы пополнить свою информацию о нем. И тогда он сказал, что вы единственный человек, который знает, как все было на самом деле. Гродек вытаращил глаза от удивления. - Вы, конечно, знаете, месье, как неприятно излишнее любопытство, но все же я хотел бы знать, откуда вам стало известно о том, что Димитриос Талат был в Белграде в 1926 году? - Мне рассказал об этом один турецкий чиновник, с которым я познакомился в Стамбуле. Он также сообщил мне некоторые факты из жизни этого человека. Разумеется, лишь те, которые ему были известны. - Понятно. Могу ли я вас спросить, что это за бесценная информация, которой вы обладаете? - Я не знаю. - Начнем все сначала, месье, - сказал Гродек, нахмурившись. - Вам хочется, чтобы я откровенно рассказал о том, что знаю. Так расскажите же мне откровенно, что вы знаете сами. - Я уже говорил вам - и это чистая правда - я не знаю. Помню, я откровенно рассказал обо всем мистеру Питерсу. И вдруг в одном месте он почему-то заволновался. - В каком же? - Когда я рассказывал, что у убитого совершенно не было денег. Буквально сразу после этого он заговорил о миллионе франков. - Как вы об этом узнали? - Дело в том, что я видел труп в морге. Все его пожитки лежали на столе в ногах. Удостоверение личности, которое достали из-под подкладки пиджака, уже отослали французскому консулу. Денег при нем не было ни сантима. В течение нескольких секунд Гродек пристально разглядывал Латимера, потом встал и направился к шкафчику. - Давайте еще по одной, месье? Он налил в стаканы виски, потом содовой и, вручив Латимеру стакан, торжественно сказал: - Предлагаю тост, месье. Давайте с вами выпьем за английскую детективную литературу! Латимер поднес стакан к губам, как вдруг Гродек, который вначале сделал то же самое, поперхнулся и, поставив стакан, достал носовой платок. К своему удивлению, Латимер обнаружил, что Гродек заливается смехом. - Простите мне, месье, - выдохнул он наконец, - но у меня мелькнула мысль, которая и вызвала приступ смеха. - Секунду помедлив, он продолжил: - Я представил себе, как наш друг Питерс угрожает вам пистолетом. Ведь он боится даже прикоснуться к огнестрельному оружию. - Видимо, ему удалось сделать значительные успехи и преодолеть свой страх, - сказал Латимер раздраженно, чувствуя, что хозяин над ним потешается, и не понимая, какой он дал для этого повод. - Наш Питерс умница. Если бы я был на вашем месте, месье, я бы поймал Питерса на слове и поехал в Париж. Латимер до такой степени оторопел, что с трудом выговорил: - Да я, право, не знаю... И тут в комнату вошла экономка. - Обед готов! - радостно воскликнул Гродек. - Идемте к столу. У Латимера была возможность спросить Гродека, почему он дал ему этот "дружеский совет", но он узнал столько интересного, что совершенно забыл об этом. Белград, 1926 Люди по опыту знают, что не следует доверять своему воображению. Но - удивительное дело - иногда вымысел находит себе фактическое подтверждение. Для Латимера те несколько часов, что он провел с Владиславом Гродеком, были самыми странными в его жизни. Свои впечатления от этого разговора он выразил в большом письме к Марукакису, начатом в тот же день вечером, когда каждое слово было еще свежо в памяти. Дорогой Марукакис! Я обещал написать вам, если мне повезет и я узнаю что-нибудь новое о Димитриосе. Наверное, вы удивитесь - да я и сам удивляюсь этому, - но я действительно узнал кое-что интересное. Впрочем, я все равно написал бы вам, чтобы еще раз поблагодарить за ту помощь, которую получил от вас в Софии. Вы, вероятно, помните, что, простившись с вами, я собирался поехать в Белград. И вот пишу это письмо из Женевы. Почему, быть может, спросите вы? Дорогой мой, мне хотелось бы знать это самому. Но пока я не нашел ответа. Дело в том, что здесь, в Женеве, живет человек, на которого Димитриос работал во время своего пребывания в Белграде в 1926 году. У этого человека, бывшего профессионального разведчика, я был сегодня и разговаривал с ним о Димитриосе. Вы когда-нибудь верили в существование так называемого "супершпиона"? С полной уверенностью могу заявить, что я в это не верил. Но после сегодняшней встречи я знаю, что такие люди есть. Всю вторую половину дня я провел с одним из них. Поскольку я не могу сказать, кто он, буду в лучших традициях шпионской литературы называть его просто Г. Слово "супершпион" я употребляю по отношению к Г. (он, кстати, сейчас уже ушел от дел) в том смысле, в каком мой издатель говорит об одном печатнике "спец". Г. руководил большой сетью агентов, и его деятельность (разумеется, не всегда) была в основном организаторской и направляющей. Теперь мне ясно, какую чепуху говорят и пишут люди о шпионах и шпионаже. Но, мне кажется, лучше всего, если я начну свой рассказ так, как это сделал Г., когда беседовал со мной. Он напомнил мне слова Наполеона о том, что во всякой войне главным является фактор внезапности. Надо сказать, Г. любит цитировать Наполеона. Несомненно, об этом знали и другие завоеватели: Александр Македонский, Гай Юлий Цезарь, Чингис-хан или Фридрих Прусский. Додумался до этого, кстати, и Фош. Война 1914-1918 годов, говорит Г., показала, что в будущих сражениях (не правда ли, звучит очень обнадеживающе?) в результате всевозрастающей ударной силы и мобильности армии, авиации и флота главную роль будет играть, безусловно, фактор внезапности. По-видимому, войну выиграет тот, кто нападет на противника неожиданно. Следовательно, первейшая необходимость - найти средства защиты против внезапного нападения. В Европе двадцать семь независимых государств. Каждое из них имеет армию, авиацию и - за исключением некоторых стран - флот. Безопасность любого государства требует сведений о том, как развиваются вооруженные силы в этих двадцати семи странах, какова их ударная мощь, эффективность, ведется ли там тайная подготовка к нападению. Ну, а это означает, что нужна разведка, нужна целая армия специально подготовленных людей. Признаюсь, сначала все это показалось мне довольно глупым и вряд ли соответствующим действительности. Неужели взрослые люди, управляющие государством, ведут себя, как мальчишки, играющие в индейцев? Оказалось, что дело обстоит именно так. Влюбленный в свою профессию, Г. рассказывал о ней с велеречивым энтузиазмом молодого коммивояжера, случайно оказавшегося в деревенской таверне. Мои скептические замечания задели его, и он, как мне кажется, привел очень убедительное доказательство своей правоты. Он напомнил, что в большинстве европейских стран за шпионаж, равно как и за преднамеренное убийство или государственную измену, полагается смертная казнь и что шпионаж, таким образом, рассматривается как одно из самых тяжких преступлений. Очевидно, продолжал он, учитывая приведенные выше факты, минимальное число разведчиков, находящихся на службе у какого-либо европейского правительства, должно составлять примерно семьдесят человек - по три человека на страну и по два на те страны, у которых нет флота. Значит, минимальное число занимающихся разведкой людей составит в одной только Европе что-то около двух тысяч. За последние годы цели и методы разведывательной деятельности сильно изменились. До первой мировой войны шпиону было достаточно похитить формулу отравляющего газа или чертежи нового пулемета, чтобы обеспечить себя на всю жизнь. Сейчас разведчики - это люди, получившие хорошую подготовку или, что бывает реже, люди (женщины, естественно, не исключаются) с выдающимися личными качествами. Но какое отношение все это имеет к Димитриосу? Ведь у Димитриоса не было ученой степени. Он, как мы знаем, был убийцей, сутенером, шантажистом и, кроме того, тайным агентом Евразийского кредитного треста в Болгарии и Турции. Каким же образом Г. удалось завербовать его и для каких целей? Весной 1926 года Г. поселился в Белграде. Отношения между Италией и Югославией в то время стали особенно напряженными в результате захвата Италией Фиуме и последовавшей затем бомбардировки Корфу. Ходили слухи (как вскоре подтвердилось, вполне обоснованные), что Муссолини готовится оккупировать Албанию. Разумеется, Югославия готовилась дать отпор. Итальянцам через своих агентов стало известно, что югославы собрались минировать побережье, чтобы помешать высадке десанта. Как мне объяснил Г., при закладке минных полей всегда оставляют свободные проходы для своих кораблей. Таким образом, требовалось получить карту минных полей. Именно эта работа и была поручена Г., поскольку теперь требовалось не только узнать расположение минных полей вблизи побережья, но сделать это так, чтобы югославы не догадались об этом, так как в противном случае они просто расположили бы мины по-другому. Г. начал с того, что, появившись в министерстве военно-морского флота, попросил дежурного показать, где находится отдел снабжения. Это, конечно, не вызвало подозрений. Получив разрешение пройти, он свернул в коридор и, остановив первого встречного, сказал, что заблудился и не знает, как пройти в отдел по борьбе с подлодками. Войдя в отдел, спросил, верно ли, что это отдел снабжения. Когда ему сказали, что нет, он извинился и вышел. Он пробыл там не более минуты, стараясь запомнить всех, кто ему попался на глаза. И выбрал троих. В тот же вечер он дождался, когда один из замеченных покинет здание министерства, и проводил его до дома. Узнав его имя и кое-какие дополнительные сведения о нем, он повторил то же самое с двумя другими. Подумав, он решил остановиться на некоем Буличе. Вы, быть может, скажете, что это грубая работа, но такие люди, как Г., всегда считали и считают успех оправданием своих действий. В искусстве разбираться в людях Г. проявил несомненную одаренность: выбрать в качестве агента именно Булича было равносильно попаданию в десятку. Тщеславный озлобленный человек, которому давно перевалило за сорок, Булич был старше остальных сотрудников отдела, почему-то сильно не любивших его. Он был женат на красивой женщине, капризной и вечно недовольной, на десять лет моложе его. Хронический катар желудка довершал картину. После работы Булич обычно заходил в кафе, чтобы пропустить стаканчик. Здесь с ним и познакомился Г., спросив, нет ли у того спичек. Они стали встречаться в кафе каждый вечер. Поскольку Г. до этого никогда не был в Белграде, он иногда спрашивал у Булича совета по разным поводам - это давало возможность вести пустую, ни к чему не обязывающую беседу. Г. платил за выпивку, и Булич снисходительно принимал это. Иногда они играли в шахматы, причем Г. старался проигрывать Буличу; иногда вместе с другими посетителями играли в безик. И вот однажды Г. рассказал Буличу о своем деле. Ему-де стало известно от одного из общих знакомых (им мог быть кто-нибудь из тех, с кем они играли в карты), что Булич занимает важный пост в министерстве. Булич нахмурился. Он подумал, что над ним издеваются. Но Г., не дав ему опомниться, стал говорить, что фирма хочет получить у военно-морского ведомства заказ на морские бинокли. Он, конечно, подал заявку, но, как Булич, наверное, знает, в таких делах нет ничего лучше помощи друга. Если бы Булич, воспользовавшись своим влиянием, протолкнул это дело в министерстве, то фирма, получив заказ, выплатила бы ему двадцать тысяч динаров! Г. говорит, что Булич сделал слабую попытку не впутываться в это дело. Покраснев и сконфузившись, он заикнулся о том, что его влияние сильно преувеличено и он не уверен, что может помочь. Г. понял это как желание увеличить взятку. Булич стал уверять его, что Г. неправильно его понял. Он был жалок и смешон. Через пять минут он согласился. Они стали друзьями. Чтобы у Булича и дальше развивался комплекс важного чиновника, Г., как лучший друг, начал приглашать его и красивую, но очень глупую мадам Булич в шикарные рестораны и ночные клубы. Для обоих это было как дождь на изнывающую от засухи землю. Как-то Г., предварительно накачав Булича шампанским, завел разговор о возрастающей мощи итальянского военно-морского флота и об угрозе десанта на югославское побережье. Понял ли Булич, во что его втягивают? Разумеется, нет. Он впервые за долгие годы мог похвастаться перед женой, что тоже кое-чего стоит. В конце концов можно же намекнуть, что он не какая-то там пешка. Язык его развязался, и он заявил, что ему доподлинно известно о том, как остановить итальянцев на подступах к побережью. Вы, конечно, понимаете, что это большой секрет, но... В тот вечер Г. узнал, что Булич имеет доступ к секретной карте. Теперь надо было подумать, как снять с нее копию. Он тщательно разработал план, но не мог взять все на себя - ему нужен был посредник. Г. прекрасно помнит, как к нему заявился Димитриос: среднего роста человек, которому можно было дать и тридцать пять, и пятьдесят (напомню, что на самом деле ему было тридцать семь лет). Он был одет по моде и... Но лучше я предоставлю слово Г. "Он изо всех сил старался создать "шикарное" впечатление, но, как ни пыжился, как ни задирал нос, достаточно мне было посмотреть ему в глаза, и я тотчас раскусил его. Не спрашивайте, как я догадался, что он сутенер. По-видимому, у меня, как и у женщин, нюх на этих субъектов. Одевался он всегда элегантно, да и взгляд у него был умный. Мне это как раз понравилось, потому что я терпеть не могу молодчиков из подворотни. Хотя иногда приходится прибегать и к их услугам, но в принципе я против - уж очень трудно найти с ними взаимопонимание". Заметим, что Димитриос не тратил времени попусту и за эти два года научился сносно говорить по-немецки и по-французски. Вот что Димитриос сказал Г. - Я сразу же направился к вам. Хотя у меня были в Бухаресте дела, я все бросил, потому что много слышал о вас. Г. объяснил, не вдаваясь в подробности и опуская некоторые важные детали (вновь принятому на работу необязательно раскрывать карты), что тому надо делать. Димитриос выслушал его не моргнув глазом. После того как Г. замолчал, он спросил, сколько ему заплатят за работу. - Тридцать тысяч динаров, - сказал Г. - Пятьдесят тысяч, - сказал Димитриос, - и предпочтительно в швейцарских франках. В конце концов столковались на сорока тысячах швейцарских франков. Тем временем Булич и его жена наслаждались жизнью. Бывая в местах, где проводят время богачи, мадам Булич постепенно привыкала к роскошной обстановке и уже не смотрела на мужа с презрением. За счет экономии (обеды и ужины оплачивал этот глупый немец) она могла теперь покупать свой любимый коньяк и, выпив, становилась сговорчивой. Ну, а впереди была радужная перспектива получения двадцати тысяч. Как-то, лежа в постели, Булич сказал жене, что у него почти прошел катар - вот что значит хорошо питаться. Между прочим, печальный конец этой истории уже был близок. Заказ на морские бинокли получила чешская фирма. "Правительственный вестник", где и было опубликовано сообщение об этом, поступил в продажу в полдень. Купив газету, Г. немедленно отправился к граверу. В шесть часов вечера он был у министерства. Он видел, как Булич вышел из здания на улицу, под мышкой у него была газета. Даже издалека было видно, что он очень расстроен. Г. пошел за ним. Обычно Булич, точно на крыльях, летел к кафе. Сегодня он на секунду задержался, но затем решительно прошел мимо - нет, встречаться с немцем он не хотел. Г. свернул в одну из боковых улиц и поймал такси. Через две минуты он догнал Булича. Попросив таксиста остановиться, он выскочил из машины и крепко обнял Булича. Не давая опомниться, он затащил его в машину, все время повторяя поздравления с успехом и слова благодарности. Затем сунул ему в руку чек на двадцать тысяч динаров. - Но ведь вы же потеряли заказ... - промямлил Булич. - Да неужели? - захохотал Г., как будто Булич сказал что-то очень остроумное. - Ах, да. Я совсем забыл сказать вам. Заявка была подана дочерним отделением нашей фирмы. Вот посмотрите сюда. - Он сунул Буличу одну из отпечатанных сегодня карточек. - Я редко ими пользуюсь - общеизвестно, что чешская фирма является филиалом дрезденской. Ну, а теперь надо как следует спрыснуть это дело! Булич, справившись наконец с шоком, воспринял происходящее как должное. Он был уже сильно навеселе и понес такую околесицу насчет своего влияния в министерстве, что Г. едва сдерживался, чтобы грубо не одернуть его. Г. сообщил под большим секретом, что будет еще дополнительный заказ на дальномеры. Мог ли Булич устоять против этого? Хитро улыбаясь, он напомнил, сколько трудов потратил, проталкивая давний заказ: видимо, надеялся на новое поощрение. Г., конечно, не ожидал такой прыти, но, посмеявшись про себя, тотчас согласился и вручил Буличу новый чек на десять тысяч динаров. Кроме того, он обещал еще десять тысяч, когда заказ будет размещен на предприятиях фирмы. Итак, теперь у Булича было тридцать тысяч динаров. Спустя два дня Г. пригласил его с женой поужинать в один из самых дорогих ресторанов и там познакомил супругов с бароном фон Кислингом. Думаю, вы уже догадались: конечно, это был Димитриос. - Глядя на него, - говорит Г., - вы могли бы подумать: он всю жизнь только и делал, что проводил время в шикарных отелях и ресторанах. Сразу был виден человек с безупречными аристократическими манерами. Когда Г. представил ему Булича как важного чиновника из министерства, Димитриос снисходительно подал ему руку. Наоборот, с мадам Булич он вел себя по-другому. Г. видел это своими глазами - он, прежде чем поцеловать ей руку, сначала пощекотал ей ладонь. Простите, я немного забежал вперед. Димитриос заранее появился в ресторане. Г., притворившись, будто не ожидал его здесь встретить, сообщил супругам, что это барон фон Кислинг, всемирно известный банковский воротила. Когда же "барон" пожелал выпить вместе с ними бокал шампанского, они были на седьмом небе от счастья. С трудом подбирая немецкие слова, они старались выразить благодарность за оказанную им честь. Вероятно, Булич с замиранием сердца думал: вот она, цель жизни - вот один из хозяев жизни, которые либо помогают выйти в люди, либо, скомкав, как ненужную бумажку, выбрасывают на помойку. Наверняка он мечтал о том, что, быть может, "барон" поможет ему. Хорошо было бы стать директором какой-нибудь компании, принадлежащей "барону": большой дом, слуги, - вот какие мысли носились у него в голове. К их столику подошла цветочница. Димитриос выбрал самую большую и самую красивую орхидею и широким жестом вручил ее мадам Булич, сказав, что он просит принять этот цветок как дар от восхищенного ее красотой поклонника. Он достал из кармана бумажник и раскрыл его - из него выпала на стол толстая пачка денег. Каждая купюра была по тысяче динаров. Извинившись, он положил деньги в бумажник и сунул его в карман. Г. (так и было задумано) сказал, что носить с собой большую сумму не очень разумно, и спросил "барона", зачем это нужно. "Получилось совершенно случайно, - сказал "барон". - Просто был у Алессандро и выиграл эти деньги. Бывали ли вы, мадам, у Алессандро?" - спросил он. "Нет", - отвечала она. И пока "барон" рассказывал, как все здорово устроено у Алессандро, где, не в пример другим игорным домам, все зависит только от вашей удачи, а не от искусства крупье, супруги угрюмо молчали - они отродясь не видели столько денег. "Конечно, мне сегодня ужасно везло, - закончил Димитриос, устремив свои горячие черные глаза на мадам. - Если вы никогда не были у Алессандро, то мне доставит громадное удовольствие сопровождать вас к нему". Супруги были не в силах побороть искушение. Разумеется, их ждали и все тщательно подготовили. Рулетка была исключена, потому что здесь мошенничество практически исключалось. Была выбрана карточная игра trente et qurante. Минимальная ставка - двести пятьдесят долларов. Итак, все готово - фарс начинается. Появляется Алессандро, и "барон" знакомит его с супругами Булич. Узнав, в чем дело, тот разводит руками: какой может быть разговор? Друзья "барона" - его друзья. Да и причин для волнений пока нет - вот если бы господам не повезло, тогда, конечно, другое дело. Г. считает, если бы Димитриос не помешал разговору супругов между собой, они бы ни за что не сели за стол. Да, сейчас у них было тридцать тысяч динаров, но, зная о том, сколько еды и всякого добра можно было бы купить на одну карточную ставку, они не рискнули бы их потерять. Супруги стояли возле кресла Г. и следили за игрой. И вот тут-то Димитриос шепнул на ухо Буличу, что ему нужно поговорить с ним о деле, и предложил пообедать вместе в самое ближайшее время. Как Димитриос и рассчитывал, шепоток этот произвел на супругов неизгладимое впечатление. Небрежно брошенные "бароном" слова для Булича могли означать только одно: "Дорогой мой, даже если вы проиграете несколько сот динаров, не стоит из-за этого расстраиваться - вы мне понравились. Так что не портите то хорошее впечатление, которое вы на меня произвели". И мадам Булич села играть. Она проиграла свою первую ставку, потому что у нее была не та масть, вторую - потому что у нее был перебор. Димитриос, который советовал действовать как можно осторожнее, предложил сыграть a cheral. В результате - проигрыш, потом еще один. Спустя час она проиграла пять тысяч динаров. Явно симпатизировавший ей Димитриос, чтобы утешить ее, дал ей пять фишек, по сто динаров каждая, из той кучи, которая громоздилась перед ним, и сказал, что это должно "принести ей счастье". Для Булича все происшедшее было чем-то вроде изощренной пытки, и он, считая, что это подарок, промямлил что-то нечленораздельное вроде: "Спасибо, но лучше не надо". Мадам Булич тем временем совсем потеряла голову. Ей иногда везло, но проигрыши случались гораздо чаще. В половине третьего игра закончилась. Булич подписал долговую расписку на имя Алессандро в том, что он обязуется выплатить ему двенадцать тысяч динаров. На прощание Г. угостил супругов шампанским. Можете себе представить, какая сцена произошла между супругами, когда они вернулись домой: упреки, слезы, взаимные обвинения. Все-таки мрак не был таким уж безнадежным: ведь завтра "барон" пригласил Булича пообедать вместе с ним и обсудить кое-какие деловые вопросы. Встреча, конечно, состоялась. Причем Димитриосу было дано указание ободрить Булича. "Барон" рассказывал, какие баснословные доходы имеют его друзья, какой у него чудесный замок в Баварии - у Булича от этих рассказов сладко замирало сердце. Какие-то двенадцать тысяч? Да чепуха - теперь он заработает миллионы. Димитриос первым заговорил об уплате долга Алессандро. Он предложил пойти сегодня же к нему и все уладить. Он сам сядет за стол и будет играть. Что же касается проигрыша, то ведь без него не бывает