икто не живет. -- Какая разница. Я хотела бы понять. -- Понять? -- Вам это неприятно? -- Мне просто неловко, но если вы так хотите... И мы пошли по моей улице. Она была очень заурядной и освещена гораздо хуже, чем соседние улицы. Вдоль противоположного тротуара, словно направляясь куда-то, бежал пес. Иногда он останавливался с серьезным видом, чтобы обнюхать стену. -- Ну вот, -- сказал я, останавливаясь у своего дома. Облупившийся фасад напоминал плохо заживший ожог. Дверь была открыта, и коварный сквозняк выносил из парадного отвратительные запахи. Я стал на ощупь искать выключатель. За время долгого отсутствия я потерял автоматизм, выработанный за двадцать лет. -- Нет, не надо включать, -- попросила она. -- Так гораздо таинственнее. Мы поднялись по деревянной лестнице, покрытой ковриком лишь до второго этажа. В середине коврик совершенно протерся. Дальше мы затопали по деревянным ступенькам, и каждый шаг гулко отдавался. Поручни слегка прилипали к рукам, и я стыдился этого, как и резкого запаха одеколона, от которого щипало в носу. Раньше, когда мне приходилось открывать дверь в темноте, я с безукоризненной точностью попадал ключом в замок с первого раза. Но в этот вечер мне понадобилось по меньшей мере минуты две. Желтая люстра освещала вестибюль. Она висела на плетеном шнуре, на конце которого были любимые пауками кисточки. Обои сильно попортились от влаги. -- Никто не ухаживал за вашей квартирой после смерти матери? -- Нет, консьержка, но, как видите, очень плохо. Я проводил ее в гостиную. -- Осколки жизни, -- пошутил я, показывая на бедную мебель, на медное кашпо, вышитые скатерти, сетчатые шторы, абажуры, отделанные четками, омерзительные лубочные картинки. Она ничего не ответила. Я указал ей на овальный стол, на котором возвышалась бронзовая статуя -- гордость моей матери: атлет с буграми мускулов пытался поставить на место колесо телеги. Это колесо было просто смешным, и атлет тоже был смешон, потому что слишком усердствовал. -- Ну вот, -- начал я, -- за этим столом я делал уроки, потому что обычно мы ели на кухне. В течение долгих летя считал это все хорошим тоном. А потом, когда прозрел, мне стало стыдно, но все равно я любил эту обстановку -- только здесь я чувствовал себя в безопасности. У нее на глазах выступили слезы. Я провел ее в комнату, где умерла моя мать. Мне нечего было объяснять, она поняла все сама. Она долго рассматривала это скорбное помещение, в котором я безуспешно пытался обнаружить тень родного мне человека. Потом она потащила меня в мою комнату. -- Вы будете и дальше жить здесь? -- Не знаю. -- У вас нет никаких планов? -- Я думаю уехать отсюда. Только сначала хочу попробовать пожить тут немного. Это из-за мамы, понимаете? Она умерла здесь в мое отсутствие совсем одна. И теперь я хочу пожить в одиночестве, отдавая ей последний долг. Мой голос сломался, а я думал, что он окреп навсегда. Я прислонился лбом к стене и со всей силой прижал кулаки к глазам. За стеной у соседа радио играло "Вновь увидеть Сорренто". Женщина положила руки мне на плечи, и прижалась головой к моей qohme. -- И все же, скажите мне, как вас зовут, -- прошептала она. 3. ПРОГУЛКА Она села на мою кровать и повторила вполголоса: "Альбер, Альбер..." Глядя на нее, сидящую в распахнутом манто на моей постели, я подумал, что она первая женщина, которая проникла в мою комнату; кажется, я покраснел. -- Вы странным образом похожи на женщину, которую я любил. -- Правда? -- Может быть, неприлично с моей стороны говорить вам сейчас об этом. Она сделала жест, словно говоря -- какое это имеет значение. -- Какая она была? -- спросила мадам Драве. -- Я же говорю -- такая, как вы, вот только, может быть, немного выше ростом и волосы светлее. У нее был такой же овал лица, такие же напряженные и задумчивые глаза. -- Вы обратили на меня внимание из-за того, что я на нее похожа? -- Нет. -- Вы все еще любите ее? Вопрос смутил меня. После смерти Анны я никогда не думал об этом. -- Каким бы сильным ни было чувство к умершему человеку, его нельзя назвать любовью. Я опустился на колени, на жалкий невзрачный коврик, и обхватил ее ноги своими горячими руками, а ее длинная изящная рука потянулась к моему лицу с нежной грустной лаской. -- Вы на всю свою жизнь останетесь маленьким диким мальчишкой, Альбер! -- Почему? -- Не знаю, мне так кажется. Я взял ее руку и поднес к губам. У нее была нежная, шелковистая и удивительно теплая кожа. -- Самая красивая рука на свете, -- пробормотал я. Улыбка скользнула по ее лицу. -- Мне очень нравится, что вы это заметили. Обычно мужчина не говорит женщине о ее руках. В эту секунду она обнаружила на краю своего рукава два маленьких красных пятнышка в форме звездочек. Они были, довольно далеко друг от друга, и действительно крошечные, но выделялись на светлом материале. -- Что это еще за пятна? -- прошептала она, поняв, что я тоже заметил их. Я засмеялся. -- Разве можно назвать пятнами булавочные головки? Мой веселый тон не успокоил ее нисколько. Она очень огорчилась. Оказывается, было достаточно такого пустяка, чтобы все испортить. Я с горечью понял, что все оборвалось. Всего несколько секунд назад мы словно находились в другом мире, эта женщина уже принадлежала мне. Все, что мы говорили друг другу, все, что мы делали, то, как мы молчали, -- вело нас к логическому концу. И вот все кончилось. Мы снова оказались такими, как прежде: растерянными и одинокими, бесконечно одинокими в самом сердце этого странного Рождества. -- Мне нужно немного воды. Попробую замыть эти пятна. В нашей квартире не было ванной. В течение двадцати лет я совершал туалет у раковины. Я отвел ее на кухню, но вода была перекрыта, хотя я написал консьержке, что буду оплачивать все jnllsm`k|m{e услуги. Когда я повернул -кран, из него не вытекло и капли воды. Кажется, моя спутница расстроилась еще больше. -- Пойдемте, -- вздохнул я. -- Пойдемте в какой-нибудь бар. И вот мы вышли. Глядя, как она перешагивает порог моего дома, я подумал, что, продлись молчание еще минуту, я бы обнял ее. Я испытывал болезненную удрученность, мое тело заныло от громадного сожаления. Сколько раз, лежа в своей мальчишеской кровати, я мечтал о том, что сжимаю в объятиях женщину. Каждый раз иную. Они походили на тех, что я встречал в течение дня: улыбнувшаяся продавщица; шикарная дама, за которой я тайком подсматривал, когда она выходила из машины, или актриса с обложки журнала. Годы спустя моя мечта сбылась, и реальность была прекрасней... -- Вы подавлены? -- заметила она, когда мы вновь пустились в странствия по пустынным улочкам. -- Да, немного. -- Почему, Альбер? -- Прошу вас, не называйте меня Альбером. -- Я не умею произносить ваше имя? -- Нет. Я не был груб, просто старался быть откровенным. -- Для того чтобы произнести имя мужчины, нужно любить его. -- Можно подумать, вы сердитесь на меня? -- Это правда. -- Почему? -- Я считаю несправедливым то, что вы не разделяете мои чувства. -- Кто вам сказал, что не разделяю? -- Я знаю. Страсть, настоящая, доступна только мужчине. У женщины слишком ясный ум, чтобы в считанные минуты достигнуть вершин любви. Она остановилась. -- Поцелуйте меня, -- попросила она. Это был почти приказ, в ее голосе слышалась решимость. Я обнял ее за талию и прижался губами к ее губам. Поцелуй окончательно лишил меня разума. Когда наши уста разъединились, мы зашагали быстро, очень быстро, как люди, которым страшно. -- Вы хотели... только что, в вашей комнате... да? -- Да. -- И вы на меня немного сердитесь? -- Теперь нет. Так даже лучше. Она пожала плечами. -- Естественно, так лучше. Нужно быть мужчиной, чтобы думать иначе. Мы как раз проходили мимо переполненного кафе. Мы зашли туда и остались стоять у стойки, потому что все столики были заняты. Кто-то похрапывал, празднично одетые молодые люди в клоунских колпаках подыгрывали на дудке играющей пластинке. В глубине помещения на четырех столиках играли в карты. И это было Рождество! С ума сойти! -- Вы меня извините, на секунду? Лавируя между людьми, она направилась к туалету. Я заказал очень крепкий кофе и в ожидании наблюдал за музыкальным автоматом, который переливался огнями. Пластинка вращалась словно жернова мельницы, а головка была похожа на рычаг. -- Ну вот, с неприятностью покончено! Она показала мне кончик своего влажного рукава. -- Что это было? -- Капли воска от свечки. Это заявление неприятно удивило меня. Я видел пятна и хорошо знал, что это не воск. -- Что вы будете пить? -- Ничего. Мне нужно вернуться домой. Не забывайте, у меня там дочка одна. x x x Сооружения Драве в лунном свете напоминали строения из кубиков. Сажа и копоть, овладевшие всем кварталом, еще не успели покрыть стены, и белая штукатурка четко выделялась в эту декабрьскую ночь. -- Ну вот, -- вздохнула мадам Драве, -- мы сейчас расстанемся. Который час? Я посмотрел на часы. -- Без четверти двенадцать. -- Через пятнадцать минут Божий сын родится еще один раз. Как вы думаете, он искупит однажды все грехи мира? Мне вдруг стало смертельно скучно. -- Мне плевать на все грехи мира, мадам Драве. Мне плевать на весь этот мир. Все, что сейчас меня интересует, это вы. Мне плохо от одной только мысли, что мы с вами, может быть, больше не увидимся... -- Мы увидимся. -- В другой жизни? -- проворчал я. -- Не будьте несправедливым! Не хотите ли выпить в последний раз перед этой вещей полночью? Не покидать ее! Видеть ее еще! Слышать ее еще! -- Да! Да! Да! Она открыла темные ворота. Я вновь очутился во дворе с грузовиками вдоль стен, с горами бумаги под стеклянным навесом, с запахом клея и картона. -- Что он переплетает, ваш переплетчик? Книги? -- Да. А еще обслуживает разные агентства. Когда мы вновь очутились в грузовом лифте, она неожиданно прижалась ко мне, и пока стальная клетка поднималась, она поцеловала меня так же страстно и горячо, как в первый раз. Лифт остановился, а мы продолжали дико сжимать друг друга в объятиях. Ее нога скользнула между моих ног, я крепко сжал ее. Теперь у нас был один рот, одно дыхание. -- Пойдем, -- сказала она, неожиданно отталкивая меня. Движение было настолько сильным, что я потерял равновесие. Она открыла дверь и повторила то, что сказав первый раз: -- Осторожно, здесь ступенька. 4. ВТОРОЙ ВИЗИТ Мы вошли к ней без шума, чтобы не разбудить спящего ребенка. Только когда мы были уже внутри, она закрыла за собой дверь и включила свет. И вот тогда она закричала. Точнее, это был не крик, а нечто напоминающее стон. -- Что случилось? -- взволнованно прошептал я. Ее глаза были прикованы к вешалке в вестибюле. На ней висело темно-серое пальто с велюровым воротником. Когда мы уходили, пальто не было. Это пальто наводило страх. Она старалась не дышать и прислушивалась, словно по тишине в квартире хотела определить, где опасность. Опасность была! Я чувствовал это с той уверенностью, которая убивает всякий страх. -- Это пальто вашего мужа? -- прошептал я. Она быстро кивнула головой. -- Значит, он здесь? Я собирался еще что-то сказать, но она быстро закрыла мне рот ладонью. Она продолжала прислушиваться. Самым страшным было это пальто и абсолютная тишина в квартире. Я отстранил ее ладонь, но не выпустил из рук, будто старался придать женщине смелости. Я слышал, как громко стучит ее сердце. Я опять задал вопрос, делая ударение на каждом слоге: -- Он не должен был вернуться? Она отрицательно покачала головой. -- Может быть, он переоделся и ушел? Пожатие плеч. Она колебалась. -- Может быть, он лег спать? В тишине раздавался лишь мой свистящий шепот. Наверное, я был похож на немого. И еще -- немые так шумят! Она снова отрицательно покачала головой. Казалось, женщину вывела из равновесия не столько опасность этого присутствия, сколько его дерзкий характер. -- Вы хотите, чтобы я ушел? Предлагая ей это, я боялся сойти за труса. Персонаж, желающий быть галантным в подобной ситуации, выглядит довольно пошло, к тому же мне нисколько не хотелось спасаться бегством. Я как раз был настроен побравировать перед ревнивым мужем. Энергия во мне искала выхода. Она колебалась и ничего не ответила. Я прекрасно понимал то неловкое положение, в котором она оказалась. Она не знала теперь, что делать дальше -- бежать или, наоборот, противостоять. Потом она неожиданно решилась и спросила почти уверенно: -- Ты здесь, Жером? Тишина! Острая тишина, которая вонзалась в наши натянутые нервы. Я пожал плечами: -- Я же сказал, что он ушел. Увидев, что вас нет, он решил провести ночь в другом месте... На этот раз я уже не шептал. В знак согласия женщина опустила ресницы. В салоне не горел свет, значит, там никого не было. Она прошла по коридору, открывая по дороге все двери. Одна из них выходила в детскую, с нее она и начала. Я тоже заглянул и увидел малышку Люсьенну, спокойно спящую в кроватке из светлого дерева. На стене висел цветной плакат, изображающий Дональда Дака, на полу валялись игрушки. Дверь напротив детской вела в спальню. В комнате никого не было, постель не разбирали, там стояла португальская кровать с двумя колоннами в ногах и жутко заставленной полкой у изголовья. -- Вот видите -- никого нет! Для полной уверенности она заглянула в кухню и в гостиную. Никого нет! Она почувствовала себя спокойнее. -- Не понимаю, почему он пришел ночью. Это так не вяжется с его привычками. -- Может быть, он хотел пожелать вам счастливого Рождества? -- Он? Видно, что вы его не знаете! Действительно здесь какая- то тайна... Пойдемте выпьем, скоро полночь...Я обнял ее за талию. -- Уже полночь. Я поднял палец. -- Послушайте! Башенные часы медленно отбивали двенадцать ударов. Низкие звуки вибрировали в неподвижном ночном воздухе. -- Поцелуй меня, -- неожиданно попросила она. -Мне страшно! Я снова обнял ее. -- Сильнее! Сильнее! Мне страшно...Она была крайне возбуждена и прижималась ко мне с такой страстью, что мне стало не по себе. -- Ну-ну, успокойтесь. Чего вы боитесь? Я здесь... Она открыла стеклянные двери салона и зажгла свет. Сцена была ужасной. На диване, который я занимал во время первого визита, лежал мужчина. Его ноги были на подушках, а qohmni он прижимался к подлокотнику. На нем был темно-синий костюм. Левая рука покоилась вдоль тела, а правая, неестественно выгнутая, находилась между его щекой и спинкой дивана. Часть черепа у него вообще отсутствовала, то, что было между правым виском и затылком, превратилось в кровавую кашу. Пуля прошла насквозь, а затем рикошетом ударила в потолок, оторвав большой кусок шпаклевки. У мертвого были закрыты глаза, а губы слегка приоткрыты, на одном из передних зубов блестела золотая коронка. Женщина молчала. Она походила на тонкое подрубленное дерево, которое вот-вот упадет. Я быстро схватил ее за плечи и вытащил в коридор. Она была смертельно бледна, подбородок у нее дрожал. Она уставилась на висящее на вешалке пальто, как на труп. -- Это ваш муж? -- спросил я наконец едва слышно. -- Да. Издалека доносилась песня, мелодия возникала, словно ветер, из бесконечности, сначала отрывками, а потом разрастаясь. Я вернулся в маленький салон. Труп рядом с рождественской елкой; казался галлюцинацией. Мсье Драве было лет тридцать довольно благородные черты лица, слегка выпуклый квадратный подбородок волевого человека. Очень осторожно я обошЕл диван. Я не собирался ни до чего дотрагиваться, просто искал какое-нибудь письмо или записку, объясняющие причину его самоубийства. Ничего такого не было. Может быть, найдут позже в одежде... Легкий шум заставил меня обернуться. Я увидел ее в проеме двери, она прижалась к косяку и смотрела на своего мертвого мужа скорее с изумлением, чем испуганно. Она не понимала. -- Он что, действительно мертв? -- спросила она. -- Да. Вопрос был просто лишним. Когда у человека в голове дыра наподобие такой, он не может быть живым. И как только ему пришла мысль застрелиться рядом с этой веселой елкой, олицетворяющей жизнь? Столик с напитками по- прежнему находился перед диваном, на нем стояли рядом наши рюмки, в одной оставалось еще немного шерри, в другом -- коньяку. -- Это ужасно, -- прошептала мадам Драве, приблизившись к мертвому. -- Не дотрагивайтесь! -- посоветовал я. -- Это очень важно. -- О! Да!.. Из-за полиции? -- Да, именно из-за полиции. При самоубийстве малейшая деталь имеет значение... -- Самоубийство? -- Он выстрелил себе в голову -- это очевидно. Казалось, она не верит. Мы растерялись... Мы знали, что надо принять какие-то меры, но не могли действовать осмысленно. Я спрашивал себя, что она чувствует. Испытывает ли она грусть? Я должен был задать ей этот вопрос, но в комнате лежал мертвец... -- Нужно позвонить в полицию? -- Конечно! Но она не пошевелилась. Она смотрела на рану на голове убитого. Все произошло очень быстро -- часы продолжали отбивать полночь. Мгновения кошмара! Мечтаешь о фантастических приключениях, бьешься в сетях бесчисленных неприятностей, но не успеешь и глазом моргнуть, как все кончилось. Но только не для нас с мадам Драве. Труп оставался трупом, и мы все еще смотрели на него, улавливая, казалось, легкое подрагивание повалившегося на бок тела. Мы застыли, словно ожидая конца кошмара, но это была реальность во всей своей красе. Наконец мадам Драве очнулась и быстро вышла из комнаты. Я слышал, как она идет по коридору. Через некоторое время раздался gbsj вращающегося телефонного диска. И тут я ужаснулся! И как это раньше я не подумал! Как сумасшедший, я бросился вон из салона. Она была в спальне, сидела на пуфе с телефоном на коленях и как раз заканчивала набирать номер, когда я вырвал телефон у нее из рук. Трубка отлетела к туалетному столику и разбила один из флаконов с духами. Сладкий запах туберозы мгновенно распространился по комнате. Женщина была шокирована. -- Что вы делаете?! -- Подождите секунду. То, что мне предстояло ей сказать, было трудно произнести. -- Но я должна позвонить! -- запротестовала она. -- Да, это необходимо. Только ничего не говорите обо мне полицейским! Я не могу быть замешан в историю подобного рода. Она была очень подавленна, но не растерянна. Я заметил, как в ее взгляде полыхнуло пламя презрения. Она решила, что я охотник за юбками, испугавшийся первых же трудностей. -- Я знаю, о чем вы думаете, но вы ошибаетесь. Я прошу вас в ваших же интересах. Мое присутствие у вас в эту ночь может все испортить. Я не могу быть свидетелем! Она едва дышала. Рот ее был слегка приоткрыт, глаза расширились, казалось, она сейчас упадет в обморок. Состояние прострации, в которое она впала, вызвало у меня тревогу. -- Вам плохо? -- Нет. Говорите! -- В начале вечера я рассказал вам свою историю. Но не до конца... потому что это трудно рассказать... Я снова замолчал. На грани истерики она закричала: -- Да говорите же! Вы же видите, что я больше не могу! -- Та женщина, с которой я бежал... Через три месяца она охладела ко мне и захотела уйти. И тогда я... я убил ее. В состоянии аффекта, так по крайней мере определил адвокат. Меня судили в Эан-Прованс и дали десять лет... Вчера меня освободили из тюрьмы Бомэтт в Марселе. Досрочно. Я выложил все это на одном дыхании, не глядя на нее. Взгляд мой был прикован к перевернутому телефону. Он был похож на мЕртвое животное. Я поднял его и положил трубку на место. -- Я преступник, мадам Драве. Если полиция узнает, что мы провели вместе часть ночи, то они могут не поверить в самоубийство вашего мужа. Вы понимаете? Теперь-то я хорошо знаю полицейских, они всегда предполагают самое худшее! Она обхватила голову руками. -- И все же, -- прошептала она, -- они не могут нас заподозрить. Мы были вместе. Мы же не расставались! -- А кто это докажет? Вы и я. Если полиция решит, что мы сговорились, нам не оправдаться. Доверяй, но проверяй. А я уже один раз убил человека, понимаете? Она бросила на меня испуганный взгляд и шарахнулась было в сторону. Эта женщина наконец поняла, что я убийца и почувствовала то, что обычно ощущают в подобном случае, -- страх, смешанный с брезгливостью. -- Уходите. -- Хорошо, мадам... -- Сейчас же убирайтесь отсюда! -- сказала она резко. -- И все же, может быть, нам следует договориться о... -- Нет! Я вас не знаю! Как только вы выйдете отсюда, вы забудете обо мне, словно никогда и не видели! Вы меня поняли? -- Как хотите. Только полиция... -- Я сама займусь ею! Убирайтесь вон! В замешательстве от ее злобного взгляда, я попятился из комнаты. В течение двух или трех часов, что мы провели вместе, она казалась мне слабой и растерянной. И вот, превратившись в противника, она стала удивительно решительной, она уже не вела себя, как жертва. Во всем ее хрупком существе появилась такая безжалостность, что мне стало даже больно. Я не мог представить себе нежное личико той, которую обнимал. Нет, теперь это была другая женщина. Очутившись вновь в вестибюле, я опомнился. Рядом был мертвый мужчина, а я находился в его доме без всяких объяснимых причин. И я только что вышел из тюрьмы! Мне казалось, что вся эта квартира уставлена волчьими капканами. Я уже собирался выйти, но вспомнил о своей рюмке с коньяком в пятидесяти сантиметрах от трупа. На ней, наверное, остались великолепные отпечатки пальцев. Я вошел в салон, чтобы вытереть рюмку платком. Я также обтер и горлышко пузатой бутылки из-под коньяка, и края столика на колесиках и мрамор камина. Затем я протер ручку двери в салон. Когда я убирал платок в карман, пальцы нащупали смятую коробку из-под елочной игрушки. Чуть было не забыл! Сомневаюсь, что с такой шероховатой поверхности можно снять отпечатки пальцев, но лучше ничего не оставлять после себя. Я подошел к елке, протянул руку, чтобы снять маленькую серебряную клетку, да так и застыл, словно парализованный: клетка с велюровой птичкой исчезла. Я раздвинул ветки, заглянул под елку, надеясь, что игрушка просто упала. Но я искал напрасно -- ее нигде не было. Кто-то убрал ее! Я услышал шаги мадам Драве в вестибюле. -- Вы еще здесь? -- удивилась она. Она окинула меня подозрительным взглядом, посмотрела на мои руки, затем на труп своего мужа, размышляя, дотронулся ли я до чего-нибудь. Она все больше становилась похожа на Анну. У нее был такой же пустой взгляд, как у Анны, когда та сообщила мне, что для нас двоих все кончено и она хочет вернуться к мужу. И все же мне захотелось обнять ее, сказать что-нибудь успокаивающее. -- Извините, мадам, я ухожу. Она открыла мне дверь на площадку и, кажется, прошептала "прощайте", но я в этом не уверен. 5. ДОБРЫЙ СОВЕТ Дверь резко закрылась за мной, и я оказался в полной темноте. Снизу доходил резкий запах клея для бумаг. Я зажег спичку, чтобы как-то сориентироваться. Слева была лестница, а прямо передо мной находился грузовой лифт. Я вошел в стальную кабину. Вытянутая в длину, она напоминала лифты в больницах для перевозки лежачих больны. Я стал искать табло. Пламя спички уже лизало пальцы когда я заметил две кнопки -- красную и черную. Красная была ниже -- я нажал на нее. Содрогнувшись, словно от электрического разряда, кабина двинулась вниз. Я разжал пальцы, спичка упала на пол, валявшийся рядом кусок серпантина тоже загорелся, и я раздавил его каблуком. Слабое освещение исчезло. Увидев два грузовика во дворе, я подумал об автомобиле Драве. Не вернулся же он домой пешком? Я напрасно оглядывался вокруг -- машины не было. Не было ее и на улице. Может быть, кто-нибудь подвез его? И этот кто-то унес с собой мою маленькую картонную клетку, припудренную серебряными блестками. Исчезновение этой beyh волновало меня не меньше, чем смерть переплетчика. Я сделал несколько шагов, со злостью засунув руки в карманы пальто. Я был зол на этот мир за его безжалостность. После шести лет мучительного томления в тюрьме после угрызений совести, которые я испытал, после бессонниц, более жестоких, чем любой кошмар, я вновь оказываюсь среди крови, в самом центре драмы. Смерть Анны не вылечила меня от отчаяния, я продолжал агонизировать. 3а эти шесть лет я забылся всего лишь на два часа, встретив мадам Драве. Два часа -- это слишком мало. Я должен был бежать из этого квартала, бежать как можно дальше, продираясь сквозь костер полыхавшего вокруг общего веселья. Но какая-то тайная сила продолжала удерживать меня рядом с этим домом. Я никак не мог принять ситуацию такой, как она была, я никак не мог согласиться оставить между спящей маленькой девочкой и трупом мужчины женщину, которой был обязан, может быть, самыми прекрасными мгновениями своей жизни. Между нами не было ничего, кроме двух поцелуев; оба прекрасно знали, что для нас не существует "завтра", но поцелуи соединили нас сильнее клятвы, крепче, чем самые страстные объятия, надежные формальные узы. Она выставила меня на улицу. У нее были жестокие глаза женщины, которая не прощает обиды. Я оскорбил ее тем, что не мог помочь. Она поняла, что я должен исчезнуть, поняла, но не приняла. На другой стороне улицы располагалась стройка, окруженная полисадником. В центре бывшего пустыря возвышались гигантские подъемные краны и пирамиды различных материалов. Возле полисадника находилось стеклянное строение автобусной остановки. Я скользнул в это укрытие и прежде чем сесть на каменную скамейку, поднял воротник пальто. Я хотел дождаться дальнейшего развития событий. А вдруг я еще понадоблюсь ей. Не знаю как, но я это чувствовал. Вот-вот должна прибыть полиция. Она будет обследовать место происшествия. Как мадам Драве выйдет из такого трудного положения? Ведь не может же она утверждать, что не слышала выстрела! С другой стороны, если она признается, что выходила, то полицейские спросят, где она была, а тут она ничего не может сказать... Если только... Да, именно так! Это хорошая идея! Я покинул свое убежище и побежал в ближайшее кафе. Не в то, где недавно мы были вместе, а в маленькое, вроде конуры бистро, которое было открыто в эту ночь. Внутри были только стойка и три столика, тесное помещение разделено на две части, во второй половине продавали пакеты с древесным углем и охапки дров. Хозяева и полдюжины завсегдатаев бодрствовали. На одном из столиков стояла сковородка с кровяной колбасой, от которой шел приятный запах теплого масла. Гости слишком много выпили и не разговаривали. Они казались почти грустными. На меня посмотрели, как на чужака. -- Телефон, пожалуйста! Хозяин, толстяк маленького роста с усами и жабьей кожей на носу, нехотя со вздохом поднялся. Он держал салфетку в руке. -- Рядом в магазине. Уходя из ее дома, я случайно запомнил номер телефона Драве, написанный краской на воротах. Быстро, насколько можно, я пытался набрать номер, но среди утерянных мною навыков было и умение пользоваться телефоном; палец срывался и мне пришлось набирать несколько раз. Наконец мне это удалось, раздались гудки. Мой Бог! Только бы полиция еще не принялась за дело. Ритмичные гудки сводили с ума. Я уже собирался нажать на рычаг, как кто-то словно снизошел к lnei мольбе, поднял трубку и стал ждать, не говоря ни слова, даже принятого "алло". В горле у меня пересохло. Никаких сомнений, это какой-нибудь инспектор. Я прекрасно знал манеры полицейских...От стремительных мыслей закружилась голова. Что делать? Ничего не говорить? Это покажется подозрительным. Сделать вид, что я ошибся номером? Но я чувствовал, что не способен на блеф. Я был уверен, что ляпну какую-нибудь глупость. -- Это я, -- пробормотал я жалобно. Ее голос прозвучал для меня лучше всякой музыки. -- Я не сомневалась в этом. Что вы хотите? -- Вы одна? -- Да. -- Вы предупредили... -- Я жду полицию. -- Я подумал... Мне кажется... В конце концов, чтобы объяснить свое отсутствие, вы можете сказать, что ходили на мессу в полночь... -- Не беспокойтесь об этом. Я прошу вас больше не пытаться связаться со мной тем или иным образом. Она повесила трубку. Усатый ворчун перестал ковырять в зубах. Полуночники в зале старались вести беседу, но лыка уже не вязали. -- Ожен, -- позвала хозяйка. -- У тебя все остынет. -- Иду. Он погасил свет в магазине, даже не дожидаясь, пока я выйду. Гости пьяно смотрели на меня. Когда-то мы с матерью по-своему праздновали Рождество. Мы закрывались у себя дома, я ставил на мраморный столик для посуды старый крест с гипсовыми фигурами, местами отколотыми. Наш ужин состоял из холодного цыпленка и бутылки шампанского. Так мы проводили вечер в колышащемся свете толстых свечей, которые иногда служили нам еще и на следующий год... -- Выпьете что-нибудь? Я посмотрел на хозяина. -- Запри двери после мсье, -- бросила ему жена с полным ртом. -- Марк. Он наполнил мне стакан размером чуть больше наперстка. Две красные капли в форме маленьких звездочек на оловянной поверхности стойки напомнили мне пятнышки на рукаве мадам Драве. Я вспомнил о том, с какой поспешностью она постаралась избавиться от них. Теперь я был уверен, что это была кровь. Мысль взволновала меня. Я заплатил и вышел, даже не выпив, и только на улице, уже отойдя, я вспомнил о маленьком стаканчике. Естественно, я вернулся на остановку, чтобы наблюдать за домом напротив. Около сооружений Драве не было никаких полицейских машин. Неужели у полиции столько срочных вызовов? Почему они задерживались? Более четверти часа прошло с тех пор, как я покинул квартиру. Когда я первый раз пришел к мадам Драве, неся на руках спящую девочку, у меня возникло мимолетное чувство тревоги. Мне показалось, что я перешагнул порог таинственного лабиринта и погружаюсь в темноту его переходов. Теперь это чувство вернулось ко мне и стало еще более отчетливым. Большие черные ворота со светлыми буквами напоминали обложку книги, которая могла бы рассказать темную историю одной семьи. Одинокая женщина с ребенком в рождественскую ночь, муж, который застрелился перед нарядной новогодней елкой. Две капли крови на рукаве. Картонная елочная игрушка, исчезнувшая с ветки... Да еще четвертый персонаж -- я! Я, играющий такую важную роль. Pnk| свидетеля. Легкий скрежет заставил меня подпрыгнуть. Ворота ателье открывались. Мадам Драве в своем каракулевом манто выходила, держа за руку маленькую дочь. 6. УЛОВКА Она прикрыла за собой тяжелые ворота, не заперев их; затем посмотрела налево и направо, будто не зная, в какую сторону идти. В действительности же, мне кажется, она искала меня, но инстинкт сработал, и я успел вжаться в угол своего стеклянного убежища. Она боялась столкнуться со мной. Отныне моя помощь должна быть незаметной. Разбуженная малышка тихонько хныкала, топая рядом с матерью. Куда они шли? Неожиданно я испугался, что мадам Драве приняла какое-нибудь роковое решение. А может, для нее это был единственный выход. Или она устала бороться и, предупредив полицию, решила покончить со всем? Когда я увидел перед собой мертвую Анну, мне тоже показалось, что моему существованию пришел конец. Я хотел оставить жизнь, уйти, как выпрыгивают из мчащегося автомобиля. Тогда я сжал зубами дуло револьвера. Я задохнулся от запаха пороха. До сих пор мне кажется, что лишь резкий приступ кашля помешал довести дело до конца. Два силуэта удалялись в холодную ночь. Они направлялись к центру. Далеко перед ними светлым нимбом висло над Парижем небо. Я позволил им уйти подальше, вышел из укрытия и последовал за ними. Они пересекли пустынную площадь, и, когда на краю эспланады неожиданно возникла церковь с освещенными витражами, я понял, что женщина решила воспользоваться моим советом. Она шла на рождественскую мессу. Вместо того, чтобы лгать полиции, она готовила ей правду. Это было большой хитростью. Когда я вошел в церковь, раздался звонок, и все встали. Церковь была переполнена, и мне пришлось остановиться у входа в толпе сосредоточенных людей. Все склонили головы. Я тоже попробовал было молиться, но не мог думать ни о чем, кроме этой женщины, затерянной среди молящихся. Только она что-то значила. Она начала рискованную игру, и я все сильнее хотел помочь ей. Воспользовавшись тем, что все застыли в религиозном экстазе, я оглянулся. Мадам Драве стояла в начале центрального прохода, она смотрела на алтарь и, казалось, молилась. О чем она думала? Испытывала ли страх перед опасностью, которая нависла над ней, или вспоминала о любви к Жерому Драве? О чем просила она Бога -- о спасении тела или души? Раздались вибрирующие всесильные звуки главного органа. По присутствующим прошла дрожь -- задвигались потревоженные стулья, хористы запели громче, чтобы перекрыть топот ног. Некоторые уже покидали церковь, и мадам Драве пошла вдоль ряда в поисках свободного места. Она скользнула в один из проходов недалеко от хора и исчезла из моего поля зрения. Кажется, в этот момент и я должен был уйти. В небесном покое церкви чувствовал я, как тяжело давит на меня усталость этого дня и еще больше -- усталость и переживания этой ночи. Мне нужна была сейчас хорошая комната в отеле, желательно окнами во двор. Ах! Упасть на кровать, закрыть глаза и забыться! Мою первую ночь свободы я провел в поезде, где не смог сомкнуть глаз. Ночник в купе напоминал мне тот, что был у меня в камере. Разве я не находился все еще в тюрьме? В тюрьме, которая передвигалась со скоростью сто километров в час, а рядом со мной лежали такие же ond`bkemm{e люди, как в узилище Бомэтт! Церемония продолжалась в свете полыхающих свечей. Теперь все воспевали рождение Христа. Я был без сил. Я переминался с ноги на ногу, борясь с усталостью. Внезапно раздался шум опрокинутого стула, и почти одновременно плач ребенка. Предчувствие заставило меня посмотреть в сторону хора. Там возникло движение, затем небольшая группа людей стала приближаться к центральному проходу. Мне показалось, что меня ударили кулаком в грудь! Два неизвестных господина несли к выходу совершенно безжизненную мадам Драве, а какая-то женщина вела за руку маленькую Люсьенну всю в слезах. Когда кортеж поравнялся со мной, я подошел. Мне вдруг представилось, что женщина, прежде чем прийти сюда, отравилась. -- Что с ней? -- спросил я одного из мужчин. -- Стало плохо. Мы вышли все вместе. На крыльце я посмотрел на мадам Драве, и заметил ее странный взгляд из-под длинных опущенных ресниц. Это был абсолютно сознательный, чрезвычайно внимательный взгляд. -- Вы ее знаете? -- спросила женщина. -- Я... Видел несколько раз. Мы живем в одном квартале. -- Надо отвезти ее домой, -- решил один из мужчин.-- Мсье, если вы будете так любезны и подержите ее, я сбегаю за машиной. Она здесь, рядом. Мужчине, который остался со мной, было на вид лет пятьдесят, и я сразу догадался, что женщина, которая в этот момент занималась Люсьенной, его жена. -- Я не понял, что произошло, -- сказал он. -- Она сидела рядом со мной, потом поднесла руку ко лбу и повалилась вперед... Как вы думаете -- это серьезно? Мадам Драве, бледная, с подрагивающими ноздрями, прекрасно играла свою роль. -- А меня вот беспокоит крошка, -- со знанием дела заметила женщина. Она погладила по щеке Люсьенну, которая теперь сопела, бестолково оглядываясь по сторонам. -- В церкви малышка заснула, а мать, падая, разбудила ее... Я испугался, что ребенок узнает меня. Правда, она видела меня лишь мельком в ресторане. Мужчина скоро вернулся за рулем черной "403", которую, остановил у самых ступенек церкви. Он открыл заднюю дверцу и сделал знак рукой. Пока мы шли, поддерживая псевдобольную, она выдохнула тихо: -- Не садитесь! Возле машины она шумно вздохнула и открыла глаза. -- Вам лучше? -- участливо спросила дама. -- Что со мной? -- Обморок. В церкви было так душно... Мы сидели в самом душном месте. -- А моя дочь? -- Она здесь. Вас сейчас проводят домой. -- Спасибо, мадам. Муж прошептал, склонившись к шоферу: -- Если ей стало лучше и этот господин поедет с вами. Наверное, у него впереди был рождественский ужин и его ждали друзья. -- Естественно, -- словно набивая себе цену, ответил автомобилист. -- Счастливого Рождества, дамы и господа. Мужчина был постарше меня, наверное, лет сорока высокого роста, пышущий здоровьем. На нем было кожаное пальто и шерстяное j`xme. Хороший парень -- добряки, без сомнения, материалист! Мы усадили мадам Драве с девочкой на заднее сиденье. -- В какую сторону? -- спросил водитель. -- В конце площади поверните налево. Перед тем как тронуться, он внимательно посмотрел на пассажирку. -- Вам лучше? -- Да, спасибо, -- пробормотала она. Мое присутствие в автомобиле сводило ее с ума, я мог завалить весь ее план. -- Подождите, я опущу вам стекло. Знаете, свежий воздух для вас -- самое лучшее, -- продолжал услужливый владелец машины. Я сидел, прижимая девочку к себе. Машина сделала круг, а затем ринулась в нужном направлении. -- Может быть, вы хотите, чтобы мы заехали к какому-нибудь доктору? -- Не стоит. Спасибо, мсье, вы очень любезны. Он пожал плечами и прошептал удовлетворенно: -- Вы так считаете... Когда мы очутились у темных ворот с франтоватыми буквами, к горлу мне словно подступила тошнота. Все начиналось с нуля. Женщина, наверное, испытывала нечто похожее. По какому праву я вновь влез в ее судьбу, из которой она меня выгнала? Мужчина в кожаном пальто покинул свое место у руля и обошел машину, чтобы помочь пассажирке выйти. В тот момент, когда он проходил в желтом свете фар, она сказала мне, не поворачивая головы: -- Я прошу вас исчезнуть! Он открыл дверцу и протянул ей заботливо свою большую руку. -- Выходите осторожнее. Ну как, сможете? Может быть, мы с мсье отнесем вас? -- Нет-нет. Вот только если бы вы проводили меня до двери. -- Конечно, а как же! И этот весельчак, здоровый тип, посмотрел на меня так игриво, что я задохнулся от злости. -- Я поддержу ее, а вы займитесь машиной. Мадам Драве не могла удержаться от испепеляющего взгляда. В ее темных глазах было все: отчаяние, страх, и злость. Я вел себя так, словно не замечал этого. Решительно взял девочку на руки. Мы подошли к воротам. Все начиналось заново. 7. ТРЕТИЙ ВИЗИТ Колокола возвестили о конце ночной службы. Их звон был веселым, но мне казался мрачным, потому что я знал, что меня ожидало. Я знал, что сейчас снова увижу мертвеца, и должен вести себя так, будто вижу его впервые. Какой дьявол-искуситель заставил меня вновь вернуться в это проклятое место и участвовать в этом опасном спектакле? Только недавно я стремился как можно скорее избавить этот дом от своей уважаемой персоны и дать мадам Драве свободу действий. А теперь наперекор всем опасностями просьбам женщины я вновь навязал ей свое присутствие. Мой разум взбунтовался. Еще было время придумать какой-нибудь предлог и уйти, но я продолжал решительно шагать через двор. -- Ваш муж переплетчик? -- Да. -- А я занимаюсь производством обоев. Можно сказать, что это похоже, не правда ли? Мы уже подошли. Вторая дверь -- я продолжал двигаться вперед в лабиринте. -- Здесь темно, как в печной трубе... -- Перегорела лампа. -- У меня есть зажигалка, постойте. Подождите, я вижу лестницу. -- Нет необходимости, здесь есть лифт. Грузовой лифт. Она открыла дверь, и мы вошли в кабину, дверь захлопнулась с характерным лязгом. Мужчина в кожаном пальто спросил с сомнением в голосе: -- У вас есть кто-нибудь дома? Этот банальный вопрос поразил меня. Я завидовал спокойному голосу этого человека, у него не было никаких предчувствий и опасений. Это было существо без всяких комплексов, не умеющее ловчить. Должно быть, он очень любил рабо