тухе вовсе не хотелось воспитывать сына сумасшедшей. Она сделала все необходимое, чтобы поставить крест на прошлом своего мужа. В конце концов, я не мог ее осуждать. Теперь я знал то, что хотел. -- Ну что ж, спасибо. Мне остается только... Но она не собиралась просто так меня отпустить. -- А все же для чего вам эти сведения? Один ее маленький глаз блестел от любопытства, а другой был прищурен из-за дыма. Я быстро нашел подходящее объяснение. -- Видите ли, сын месье Гризара уже работает и подлежит налогообложению, понимаете? Нам необходимо знать его семейное положение. -- А вы не могли узнать об этом от него? Она меня раздражала. -- Я инспектор, мадам Гризар. А инспектор должен все проверять. Был очень рад познакомиться. Я вышел, точно зная, что моя законная жена царапает ногтями стены в приюте для умалишенных. Итак, я женился на сумасшедшей. Когда я говорил себе, что Мина и Доминик подстроили мне скверную шутку, то даже не подозревал, до какой степени это было правдой. Для очистки совести я позвонил в больницу в Эксан-Прованс, выдав себя за Гризара. Если бы это было не на Юге, я, возможно, и не получил бы никаких сведений по телефону, но там люди доверчивые, и я попал на женщину с резким акцентом. Она сказала, что у бедняжки мадам Гризар все по-прежнему. Этого мне было достаточно. Я поблагодарил ее. Мне просто хотелось убедиться, что моя жена Анна-Мария Гризар все еще в заточении. x x x Теперь у меня было что выложить моим милейшим друзьям. Я мог не только расстроить их планы, но и навести на них полицию. Правда, если не удастся доказать, что они покушались на убийство, то их обвинят лишь в присвоении чужого имени. Пустив в ход весь свой шарм. Мина выпутается из этого дела, отделавшись несколькими месяцами тюрьмы, не больше. А это слишком мало для женщины, которая так обманула мужчину и подготовила его убийство. Я все-таки предпочитал подождать. Это было рискованно, но будь что будет. Речь шла о моей жизни, но это было уже не важно. Если мне удастся обвинить их в покушении на убийство, то это сполна оплатит мои бессонные ночи и жестокие разочарования. Вот только хватит ли у меня терпения и силы воли, чтобы ждать? Я сел в поезд, идущий в Париж, и, несмотря на свои намерения, сразу же отправился к ним домой. Поднимаясь по лестнице, я придумал хороший предлог, сказав им, что остановился в Марселе из-за недомогания и что это позволило мне послать к черту всю администрацию. Таким образом, мы возвратимся к прежней жизни и они возобновят свои попытки меня убить. Но на мой звонок никто не ответил. Наверное, они еще не приехали из Роншье. Для очистки совести я решил поговорить с консьержкой и правильно сделал. Она сказала, что мадам Гризар со своим сыном вернулись накануне и уехали буквально за десять минут до моего прихода. Мина попросила консьержку немедленно пересылать им всю корреспонденцию до востребования в Канны. Наверное, моя лжесупруга и мой настоящий пасынок (ведь он им deiqrbhrek|mn был) не теряли ни минуты, чтобы получше провести время. Естественно, что то напряженное состояние, в котором они находились последние две недели, утомило их. Пользуясь случаем, я спросил у консьержки, давно ли они поселились в этом доме. Она сказала, что это произошло совсем недавно, а квартиру им сдал жилец, уехавший на время в Америку. Именно это я и предполагал, понимая, что Мине не так-то просто разыгрывать из себя сорокалетнюю женщину. Слишком тяжелой была эта роль для молоденькой девушки. x x x Я долго бродил по улицам Парижа, совсем сбитый с толку. Что делать дальше? Передо мной открывалось столько возможностей выйти из тупика! Можно было немедленно подать в суд и расторгнуть брак, а потом отправиться куда-нибудь в более счастливые места, чтобы забыть о своих злоключениях. Можно было послать телеграмму и попросить их вернуться, а затем ждать продолжения событий. Я также мог приостановить это дело, чтобы немного передохнуть. И все же я выбрал четвертый путь, тот, который вел на Юг. В тот же день я сел в мягкий вагон, который повез меня в Канны. Не знаю, что толкнуло меня поступить именно так. Может быть, дьявол? Глава 14 Я люблю путешествовать не ради красот, а ради преодоления больших расстояний. Для меня поездки -- настоящий отдых. Вас уносит вперед выбранное вами и управляемое кем-то другим средство передвижения, и вы не можете повлиять ни на его скорость, ни на направление. Все, что осложняет жизнь, остается позади. И вы, наконец, можете стать самим собой. Во время этого путешествия, пока поезд, покачиваясь, шел по рельсам, я еще раз проанализировал свой случай. Это слово не слишком сильное, так как то, что со мной произошло, представляло собой случай. Итак, однажды два коварных существа решили разработать план, чтобы завладеть состоянием третьего человека, которого они пока не знали. И судьба захотела, чтобы этим несчастным избранником оказался я. Да, мне было не по себе от того, что какая-то невидимая рука указала им на меня. Я содрогался от ужаса, думая о том, сколько всего необычного должно было произойти, покидая службу в Бакуме, покупая заброшенный дом, чтобы скука привела меня к мысли о женитьбе и я дал объявление, текст которого попался на глаза Мине. Между мною и ней судьба построила мост из тысячи фатально спаянных конструкций. Я подумал, что если бы Мина действовала одна, то достигла бы цели. Виноват был Доминик. Это из-за него я все начал проверять, анализировать. Но теперь хозяином положения стал я, ведя игру по своему усмотрению. Вот только... Вот только моя партия была слишком сложной. У меня на руках были козырные карты, но я не знал толком, как ими распорядиться. Наконец я уснул глубоким сном под мерное покачивание поезда. В Каннах ничто не напоминало об осени. Город искрился под солнцем. Выходя из здания вокзала, я чувствовал себя удивительно хорошо. Давно я не испытывал такого блаженства. С чемоданом в руке я на минуту остановился под пальмой, чтобы насладиться бесконечной синевой неба. Воздух опьянял. Вдруг я подумал, что они где-то здесь, рядом, и моя радость hqo`phk`q| под солнцем. Я остановился в первом же отеле, который попался на пути. Мне очень хотелось принять душ и основательно поесть. Получив и то и другое, я вновь пришел в замешательство. Что делать дальше? Искать их? Свалиться как снег на голову и обрушить на них все те ужасные слова, которые давно переполняли меня? Я вышел из гостиницы и побрел в сторону пляжа. Народу было немного. Несколько престарелых англичанок распластали под солнцем свои бесформенные телеса. Мальчишки бегали, перебрасываясь цветным мячом. Где-то в конце пляжа из гнусавого динамика неслась к горизонту неаполитанская песня. Я взял шезлонг и сел в стороне, заложив руки за голову. Именно в этот момент все и произошло. Помню все до мельчайших подробностей. Я смотрел на море, на плывущий белый пароход, и мне казалось, что он шагает по воде, как пелось в песне. Именно шагает, а не скользит, забавно переваливаясь с боку на бок. Честно говоря, я думал только об этом, как вдруг увидел Доминика. Он прошел так близко, что можно было к нему прикоснуться. Доминик был в голубых шортах и громко хохотал. Рядом с ним шла очаровательная девушка. Блондинка с лучезарной улыбкой. Прошло несколько секунд, пока я сообразил, что этим восхитительным созданием была Мина. Такая, какой я и представить себе не мог. Мина, вновь обретшая свои золотые волосы, зрение, блеск. Мина, снова ставшая молодой. С тех пор как я узнал, что она лжет, то часто пытался воссоздать ее естественный облик, отбрасывая все, что ее старило. Но у существа, которое получалось в моем воображении, не было и доли такого изящества, грациозности, блеска. От нее исходило сияние. Обнявшись, они прошли мимо меня. Поглощенные своей любовью, они ничего не замечали. Подавшись вперед, я смотрел им вслед. Дикое желание волновало мне кровь. Я вспомнил нашу близость. Так вот почему она сразу же покорила меня. В образе, созданном Миной, я угадал ее истинную натуру. Теперь я понимал ее стремление как можно быстрее избавиться от маски серьезной женщины, которую она носила в Роншье. Должно быть, она просто задыхалась под панцирем почтенной мамаши. Я смотрел вслед удалявшемуся силуэту. На Мине был цельный купальник желтого цвета, а копна волос отсвечивала золотом. Ей было не больше двадцати пяти лет. Как краска и очки смогли ее так преобразить?! Было что-то еще. Что-то более действенное и простое: она жила жизнью своего персонажа. Она действительно превратилась в скромную и серьезную сорокалетнюю женщину. Сила воли преобразила ее больше, чем вся актерская бутафория. А я, идиот, обладая ею, даже не догадывался о том, какое сокровище держал в руках! Я занимался любовью с самой красивой девушкой, какую только можно вообразить, принимая ее за зрелую женщину! Я был вне себя. Я хотел ее в прошлом, понимаете? Я хотел вычеркнуть из жизни те мгновения, которые провел с ней в блаженстве, чтобы пережить их по-другому. Мне было наплевать на то, что она хотела меня убить, да и сейчас этого хочет. Моя любовь стала неистовой, лишив меня рассудка. Я долго сидел в шезлонге, бесчувственный к коварно жалящим лучам солнца. Из динамика все еще неслась слащавая музыка, а от маленького белого корабля осталась только мачта на горизонте. В который раз от сознания своего одиночества мне захотелось завыть. Я поднес кулак к зубам и так в него впился, что заболела челюсть. x x x Пробыв в Каннах неделю, все это время, вооружившись огромными темными очками в роговой оправе и кепкой с большим козырьком, я почти не покидал пляжа. Они ни разу не обратили на меня внимания, так как я предусмотрительно держался поодаль. Купив бинокль, я увлеченно следил за всеми их действиями и жестами. Они любили друг друга. Что-то удивительно невинное было в забавах этих двух преступников. Я им завидовал. Мне так хотелось принять участие в их детских играх, закричать, схватить Мину за талию и повалить на теплый песок. Я представлял, как приятно коснуться своей щекой ее, несмотря на прилипшие к коже песчинки. И чем больше меня терзало это желание, тем больше я ненавидел Доминика. До сих пор я относился к нему, как жертва к обидчику, но теперь я ненавидел его, как обманутый муж ненавидит любовника своей жены. Его существование было для меня невыносимым. Наконец я понял: ничто в мире не доставит мне большей радости, чем исчезновение этого типа. Постепенно я разработал план действий. План еще более коварный, чем их. Если бы он удался а я был уверен, что он удастся, -- Мина стала бы моей. Я навсегда подчинил бы ее себе. И тогда уже я бегал бы за ней по берегу моря, разбрызгивая белую пену. x x x В тот же день (его нужно отметить как черный) я позвонил в контору нотариусу, который продал мне поместье в Роншье. Представившись, я сказал, что обнаружил в доме несколько ценных вещей, забытых прежним владельцем, и попросил дать его новый адрес, чтобы отослать их. Нотариус порылся в своих бумагах и сообщил, что Бланшен живет теперь в Марселе, в Рука-Блан. Всего два часа езды на автобусе отделяли меня от толстяка. Я увидел в этом знамение судьбы и на следующий день отправился к нему. Глава 15 Это был премиленький домик в тупике Исмаэль. Одноэтажный, оштукатуренный под охру дом, покрытый черепицей и окруженный цветущим садом. К деревянной калитке был прикреплен золотистый колокольчик. Я качнул его, и тоненькое позвякивание сообщило о моем приходе. Бланшен сидел в кресле и читал иллюстрированный журнал. Он принимал солнечную ванну, справа от него стоял стакан с аперитивом. Не успел я войти, как из дома вышла женщина с продовольственной сумкой в руке. Это была рыжая толстуха лет под пятьдесят с великолепной грудью. У нее был вид той, кем она была, -- шлюхи! Увидев меня, бывший владелец бензоколонки опустил журнал и нахмурил брови. Что касается женщины, то она набросилась на меня словно разъяренная консьержка, увидевшая, что ей пачкают лестницу. -- Что вам надо? -- закричала она, совершенно не заботясь о правилах приличия. Ничуть не смутившись, я указал на Бланшена, который просто прилип к своему плетеному креслу. Что-то вроде беспокойства промелькнуло на его лице. Он оказался еще толще, чем на фотографии, которую я видел, да и сального, желчного выражения лица она передать не могла. -- Я бы хотел поговорить с месье Бланшеном. Это я купил его дом в Роншье. Она смягчилась. -- Вот как, очень приятно. Извините, что оставляю вас: тороплюсь за покупками. Я не только ее извинил, но и чрезвычайно обрадовался, что она уходит. Тут подошел Бланшен. -- Рад познакомиться с вами, месье Дютра. Мы пожали друг другу руки. Ладонь у него была холодной. Видно было, что он все еще обеспокоен. Белки его глаз имели желтоватый оттенок и отвратительные прожилки, на которые неприятно было смотреть. Обведя глазами его владения, я сделал одобрительный жест. -- Теперь понятно, почему вы уехали из Солони. Для рантье нет лучшего места, чем Юг. Он вяло улыбнулся. -- Это так, -- признал он. А вам нравится.., там? -- Очень. -- Так что случилось? -- промямлил он, избегая смотреть мне в глаза. Его дородная матрона только что вышла, и золотистый колокольчик, покачиваясь на шнуре, позванивал ей вслед. Я улыбнулся, так как был уверен, что выбрал правильный путь, больше не сомневаясь, что Бланшен убил свою жену. И все же то, что я собирался ему сказать, было довольно щекотливо. Поскольку я не отвечал, он пригласил меня в дом. Комната была маленькая, но мило обставленная. Здесь стояла старая прованская мебель, а стены были обиты цветастой тканью. Я сел в кресло. Мое молчание тяготило меня, но еще больше беспокоило его. -- Вы... Вы хотели о чем-то спросить? -- Нет, месье Бланшен. Я сказал так, чтобы удовлетворить любопытство вашей второй жены. Я сделал акцент на слове "второй", и его лицо стало зеленым, как яблоко. -- Ну и...? Внезапно моя решительность улетучилась, как у актера после первой реплики. -- Месье Бланшен, поговорим как мужчина с мужчиной, ничего не скрывая и не обращая внимания на резкость слов. -- Хорошо... -- Прекрасно. Хочу сообщить вам следующее: мне известно, что вы убили свою первую жену. Сказав это, я достал из кармана сигарету и уверенным жестом поднес ко рту. Мне нужно было произвести впечатление. Бланшен стоял передо мной с весьма жалким видом. Кожа висела на нем, как мокрая тряпка. Рот, полный слюны, был приоткрыт, а язык беспомощно трепыхался. -- Это... Это ужасно, -- запротестовал он. -- Безусловно, месье Бланшен, но я оставляю за другими право судить вас. Казалось, что он постарел лет на сто, так потрясли его мои слова. -- Месье, вы... Это не так... Я... Я зажег сигарету и глубоко затянулся дымом. -- Зачем протестовать, месье Бланшен? Если бы у меня не было доказательств, я бы к вам не пришел. Крик вырвался из глубины его души: -- Каких доказательств?! -- Вы отрезали последние прощальные слова вашей жены от письма, которое она вам написала. Он был сражен. -- Но... -- Вы забыли уничтожить это письмо. Оно у меня. В полиции сохранилась записка, не трудно будет соединить две части в одну. Кроме того, обрабатывая землю в саду, я нашел флакон с ядом, которым вы убили ее. Если произвести эксгумацию... Он сел, глядя на меня так, словно я исчадие ада. В его противных слезящихся глазах был не гнев, а недоверчивое изумление. Он никак не мог понять, что происходит. В течение многих недель он, видимо, просыпался по ночам, боясь последствий своего преступления. И вдруг однажды утром ощутил необыкновенное чувство освобождения. Ему показалось, что он недосягаем. Людям свойственно думать, что время оберегает их от опасности, тогда как, наоборот, оно почти всегда работало против них. И вот я стоял тут, перед ним, спокойный и уверенный. Вооруженный одним клочком бумаги, я нарушил его вновь обретенный покой. Прошло около трех минут, а мы не произнесли ни слова. Моя сигарета догорела, я положил ее в пепельницу и, не доставая пачку из кармана, взял другую. Бланшен высунул свой мерзкий, отвратительный язык и провел им по толстым, бледным губам. Он решился заговорить. То, что он издал, было больше похоже на стон животного, чем на человеческий голос. -- Сколько? Наконец-то его мозги зашевелились. Он решил, что раз я пришел к нему, а не передал свои находки в полицию, то речь идет о шантаже. Я ответил не сразу. Приближался самый ответственный момент. Несчастный толстяк посмотрел в окно. Он боялся, что вернется жена. Я догадывался, что она была его карой. Стоило ли так дорого платить за свободу, чтобы отдать ее в руки тирана? Он повторил более отчетливо: -- Сколько? Я раздавил свою вторую сигарету рядом с первым окурком и пригладил волосы, чтобы унять дрожь в руках. -- Это будет дорого, Бланшен. -- Сколько? Он думал только об этом. Вся его жизнь свелась к семи буквам одного слова -- сколько. Хватит ли у него денег, чтобы купить мое молчание? Сколько? Видимо, это СКОЛЬКО грохотало в его голове, как набат. СКОЛЬКО! Я ошеломил его. -- Я намного богаче вас, Бланшен, но в жизни главное -- иметь не много денег, а иметь их достаточно. Он явно был сбит с толку. -- Что же тогда вам надо? -- Поговорим откровенно. В моем окружении есть человек, который мне очень мешает. Вы -- убийца, я -- нет. Если вы устраните этого человека, я отдам вам письмо и вы никогда больше не услышите обо мне. Он затряс головой. -- Нет, нет, нет! Я знал, что в данный момент все зависит от моей реакции. Один неверный шаг или лишнее слово и он откажется наотрез. Я встал. -- Ну что ж, -- негромко сказал я, -- в таком случае бесполезно продолжать нашу беседу. Я вышел из комнаты, пересек солнечный треугольник перед дверью, толкнул деревянную калитку. Видимо, звон колокольчика отозвался леденящим звуком в сердце Бланшена. И не только в его, но и в моем. Я пошел по дорожке, обсаженной цветами, в этот момент раздался его несчастный голос: -- Эй! Я продолжал идти вперед: не следовало сразу же уступать. -- Эй, месье Дютра! На этот раз я остановился, и Бланшен догнал меня. Пока он бежал, я подумал: какой же он маленький и как его фигура напоминает грушу. У меня возникло неприятное чувство, будто я p`g{cp{b`~ комедию со старым актером. -- Ну что? -- спросил я, когда он поравнялся со мной. -- Не уходите так... -- Но, дорогой, я ухожу, потому что нам не о чем больше говорить. После такого.., важного разговора невозможно обмениваться банальностями. Он пританцовывал на своих коротеньких ножках, и его обвислые щеки колыхались из стороны в сторону, придавая ему гротескный вид. -- Что вы собираетесь предпринять? -- пробормотал он. -- Это мое дело. -- Вы донесете на меня? -- Подумаю. В настоящий момент.., бумаги находятся у моего нотариуса. Признаюсь, это не в моем характере -- заниматься доносительством. Казалось, он вздохнул свободнее, но я быстро продолжил: -- Вот только в данном случае речь идет не о доносе. Оказывая на вас давление, месье Бланшен, я взял на себя моральное право наказать вас. Это стоило мне больших усилий, понимаете? Он понимал плохо, но боялся. -- То, что вы требуете, невозможно! Я посмотрел на него. -- Если бы это было невозможно, я бы к вам не пришел. Я человек достаточно рассудительный. -- Но это же безумие! Он меня раздражал. Время шло, а мы увязали в болтовне. Я схватил его за пуговицу на вязаном жилете. -- Послушайте меня хорошенько! Убийство вашей жены тоже было безумием. Он прошипел "тес" с таким испуганным видом, что я улыбнулся. -- И безумием намного более опасным, чем то, о котором прошу я, потому что оно могло привести вас на гильотину. Он жалобно охнул и буквально обмяк. -- Поймите же наконец, то, что я от вас хочу, требует всего лишь ловкости. Вас никогда не заподозрят, так как убийцу выдают связи с жертвой. Вы же жертву не знаете, между вами нет ни малейшей связи. Вы просто станете случайным исполнителем. Он покачал головой. Это было не отрицание, но еще и не согласие. -- Вы ничего не понимаете, дорогой Бланшен, продолжал я нападение. -- Вам кажется, что я воспользовался ситуацией, тогда как, наоборот, сложившееся положение вещей -- прямой результат того, что ему предшествовало. Вы решили, что совершили идеальное преступление, но это не так, раз кто-то (в данном случае я) его раскрыл. В таком виде спорта не бывает ничьей. Есть победитель и побежденный. Вы проиграли и за свой поступок должны понести наказание. Если вас приговорит суд, то вы останетесь без головы, если я-то будете приговорены к совершению еще одного убийства. Так наказывают детей, укравших варенье: их заставляют съесть еще. Он явно заколебался. Внезапно его щеки перестали трястись. -- Пойдемте. Мы вернулись в столовую. Через открытое окно я видел птиц, резвившихся в блестящих листьях лавра. -- Итак? -- спросил Бланшен. Это была полная капитуляция. -- Возьмите карандаш и сами запишите его имя и адрес. Он послушался. Пот капал с крыльев его носа. Я продиктовал сведения о Доминике, затем снова взял его за пуговицу жилета. -- А теперь послушайте меня, Бланшен. У вас полная свобода действий. Единственное, что от вас требуется, это то, чтобы все было кончено за неделю. Ясно? Он закивал головой. -- Да, но... Мне все же хотелось бы знать... Как... -- Если бы я был на вашем месте, то не ломал бы голову, а застраховал бы на все случаи жизни свою машину, развинтил бы немного трансмиссионный вал и в один прекрасный момент на виду у всех, на всей скорости налетел бы на интересующее вас лицо. Действуя открыто, вы избежите множества осложнений. Ну, составят протокол, в худшем случае временно лишат прав и.., все! Больше я не хотел настаивать. В конце концов, пусть выпутывается сам! -- Как только мне станет известен.., результат вашей деятельности, я отправлю письмо. До свидания. Я заметил, что пуговица от жилета осталась в моей руке, положил ее на стол и произнес: -- Извините! Глава 16 Признаюсь, что, вернувшись в Париж, я был в растерянности, потратив столько сил, чтобы убедить Бланшена, но теперь, когда он согласился, я прекрасно осознавал свою виновность. Я становился убийцей. Конечно же, у меня были уважительные, смягчающие обстоятельства, а сам Доминик заслуживал своей участи, но это ни в коей мере не оправдывало того, что я собирался через посредника убить человека. Все оказалось гораздо серьезнее, чем я думал вначале. Однако стоило мне представить Мину, настоящую Мину, сияющую и прекрасную, как все сомнения улетучивались. Мне хотелось насладиться своей местью и при этом извлечь из нее выгоду. Я это заслужил. Разве не было у меня в самом начале этой невероятной истории самых благих намерений? Самых возвышенных? Теперь же из жертвы я превратился в поборника справедливости, что было правильно и логично. x x x Я еще раз телеграфировал своему приятелю в Бакуму текст, который тот должен был послать от моего имени, чтобы сообщить о возвращении. Затем провел два дня в Париже, пытаясь немного забыться, избавляясь от чувства ущемленного самолюбия, терзавшего меня до визита к Бланшену. Безотрадная, неистовая любовь, которую вызывала во мне Мина, возбуждала меня. Я завоюю ее, как только устраню Доминика. Неизбежность триумфа опьяняла. Вернувшись домой на автобусе после полудня, я открыл калитку и чуть было не заколебался. Ничего не изменилось. Если бы я хоть немного сомневался в своем здравом уме, то подумал бы, что мне приснился страшный сон. Мина была здесь, на веранде, такая, какой я ее увидел в первый раз: с седыми волосами, в очках, с легкими морщинами на веках, ради которых она должна была щурить глаза. Она казалась воплощением покоя и семейного счастья. Ну, настоящая картинка для иллюстрированного журнала! Мина пришивала оборку к занавеске. Я остановился на дорожке. Она подняла голову, и бесконечная радость осветила ее утомленное лицо. Отложив работу, она быстро сбежала по ступенькам веранды. -- Поль! Наконец-то ты здесь, любимый! Я прижал ее к себе, теперь зная, какое сокровище скрывалось под фальшивым обликом солидной женщины. Я думал о ее совершенном гибком теле, о ее Юном лице. Да, это -- сокровище! Сокровище, которое пока принадлежит не мне, но скоро... Я поцеловал ее в губы. От нее пахло клубникой. -- Мина, девочка моя... Посмотришь, как мы будем счастливы. -- Ты хорошо съездил? -- Прекрасно. -- Очень устал? -- Да, немного... У вас все нормально? -- Да. Знаешь, время без Тебя тянулось так долго! -- Правда? Она лгала с чудовищной самоуверенностью. -- Ну конечно. Ты не веришь? -- Вы все время были здесь? -- Нет, Доминик захотел навестить приятеля в Каннах и настоял, чтобы я поехала с ним. Я оценил ее ложь. Она все учла и даже предусмотрела, что я могу заехать к ним в Париж перед тем, как вернуться домой. -- В Каннах! -- Да, это была идея Доминика. Ты же его знаешь. Начинал узнавать, по крайней мере. Доминик подошел, одетый в черные брюки и вызывающе красную рубашку. -- А вот и путешественник! Привет, Поль, все нормально? Мы пожали друг другу руки. -- Мама вам уже рассказала? Мы бездельничали, пока вы кочевали. Я смотрел, как он разговаривает, двигается, смеется, и думал о том, что его смерть уже близка. Нужно было только отправить его в Париж. -- Вижу, вижу. Хорошо развлекались? -- О, какие там развлечения! Так, просто провели время. -- Неплохо загорели. -- Вы находите? Октябрьское солнце слабовато даже на берегу моря. Мина приготовила по поводу моего приезда обильный стол. Я был так рад снова увидеть ее, что охотно сел за стол и, только расправляя на коленях салфетку, услышал где-то вдалеке звоночек, извещающий об опасности. Раз они решили убить меня до отъезда и это им не удалось, то они, конечно же, собираются покончить со мной сейчас. Я почувствовал свою смерть... Она была здесь, в этой комнате. Она дремала, как кошка у огня, и ждала меня. Смерть, тщательно продуманная, спланированная, подготовленная, прекрасно знающая, что ей делать... -- Да, кстати, вы забрали тогда мою машину? -- Конечно, а что с вами случилось? -- Разве вы не видели? Напоролся на гвоздь. Руль разболтался, я остановился и увидел, что спустило левое переднее колесо, а когда собрался его заменить, то обнаружил, что и запаска не лучше. Хорошо еще, что вот-вот должен был подойти автобус. -- Что же случилось с запаской? -- Ниппель оторвался. -- Ну и невезуха! Надо же было так влипнуть! Доминик понимающе посмотрел на Мину. -- Да уж, -- пробормотал он, -- еще немного, и вы бы влипли... Мне хотелось его задушить. Мина принесла спаржу. Она положила вначале себе, потом мне, затем Доминику. Значит, можно есть. Потом протянула мне соусник с острым соусом. -- Пожалуйста, Мина, после вас. Она встряхнула головой. -- Нет, я ем спаржу с лимоном. -- Я тоже, -- торопливо вставил Доминик. Я взял ложку соуса и уже собирался обмакнуть туда спаржу, как вспомнил, что накануне моего отъезда у нас на завтрак были `prhxnjh и оба ели их с острым соусом. Я заставил себя равнодушно спросить: -- Как, вы не любите острый соус, Мина? -- Нет, у меня от него изжога... Это была явная ложь. Я размышлял... Почему они решили отравить меня сейчас? Это было рискованно. Впрочем, нет. Они думали, что я действительно приехал из Африки. Там моя печень вполне могла разыграться. Конечно, доза, которую я проглочу, не будет смертельной, так как они надеются свести со мной счеты постепенно. Вначале появятся симптомы... Мина настоит, чтобы я обратился к врачу. Тот узнает, что у меня когда-то начинался цирроз печени, а так как я снова побывал в Убанги, болезнь обострилась... -- Вы ничего не едите, Поль, -- заметил Доминик... В остром соусе вкус той гадости, которую они подсыпали, должен меньше чувствоваться. Доминик посмотрел на свою "мать". По этому взгляду я понял, что угадал правильно. Мой долгожданный час настал... -- Я вот думаю... улыбаясь сказал я. Мина положила обратно спаржу, которую собиралась поднести ко рту. -- Думаете о чем, Поль? -- Что за яд вы туда положили? Она была великолепна: не вздрогнула, даже бровью не повела, только побледнела, но тотчас же милейшая улыбка расцвела на ее губах. -- Вам не нравится этот соус, Поль? -- Я бы предпочел его не пробовать. Говоря эти слова, я не спускал глаз с Доминика. Он тоже побледнел, а глаза у него налились кровью. Он боялся, но его ярость была сильнее страха. -- Что вы несете, Поль? -- наконец произнес он сквозь зубы металлическим голосом. И тут я нанес ему сокрушительный удар. -- Кстати, Доминик, раз вы были в Каннах, то, наверное, навестили свою мамочку в Эксан-Провансе? Последовавшее за этим молчание сполна оплатило все мои переживания, бальзамом пролилось на душу, истерзанную ненавистью. Мина застыла, словно пораженная током. Что же касается ее лжесына, то он сидел с открытым ртом, а его горящие ненавистью глаза потухли. Я же действовал с нарочитой беспечностью. Взял спаржу, обмакнул в лимонный сок, который приготовила себе Мина, и тщательно пережевал. -- Вы были правы, Мина, -- заявил я. -- С лимоном это прекрасно. Вы поделитесь со мной всеми этими кулинарными хитростями? Доминик, стушевавшись, промямлил: -- Что это за история, Поль? -- Криминальная, -- отпарировал я, -- или почти. Мина, хочу вам признаться, что вы мне больше нравитесь со светлыми волосами и в желтом купальнике. Каждая моя брошенная фраза добивала их все больше. -- Сказать вам честно, Мина? Я не ездил в Бакуму. Это был просто предлог, чтобы выиграть время и заняться своими делами. Я так восхищался вами на пляже в Каннах с вашим.., мм.., милым ребенком. Я рассмеялся. -- Кстати, Доминик, вырванный ниппель и гвоздь в шине -- это моя работа. Мне хотелось избежать поездки на автомобиле. Ненавижу ездить на машине, руль которой висит на волоске. Я поочередно смотрел на них, словно был на теннисном матче. У меня даже заболела шея. Какое наслаждение я испытывал, m`qleu`q| над ними, унижая и подчиняя! Я оставлял их в дураках. И они превращались в негодяев, застуканных на месте преступления. Им хотелось что-то сказать, но они не находили слов -- и поделом. Они настолько были поражены, что даже не думали о том, чем может закончиться их авантюра. -- Само собой разумеется, -- заявил я, -- что мое завещание аннулировано. Кроме того, я оставил у нотариуса письмо, в котором подробно изложил все факты, чтобы в случае моей смерти полиция узнала о нашей забавной истории. Говоря это, я не переставал помешивать соус, поднимая ложку так, чтобы он струйкой стекал обратно. В этом хлюпающем звуке, нарушавшем внезапно наступившую тишину, было что-то зловещее. -- Ну вот, -- заключил я, -- теперь вы знаете, что самая большая ценность для вас -- это мое здоровье! Я засмеялся. -- Забавно, не так ли? Наконец лицо Мины порозовело, и она произнесла: -- Вы давно обнаружили... -- Ваши махинации? Да, довольно давно. Милая девочка, старых дам, рядящихся под молодух, видно сразу же. То же самое касается красивой девушки, прибавляющей себе несколько лишних десятков лет. Несмотря ни на что, мой комплимент был ей приятен. Она бросила на меня взгляд, доставивший мне удовольствие. Взгляд, о котором я мечтал: в нем была заинтересованность. Она открывала меня для себя. До сих пор я был просто глупой жертвой, и вот все изменилось. Теперь я принимал решения. Я мог издеваться над ними. Она так хорошо это поняла, что спросила: -- Что вы собираетесь делать, Поль? -- Угадайте! Она улыбнулась. -- Для этого я должна хоть немного знать ваш характер, а я с опозданием обнаруживаю, что тот образ, который себе создала, не соответствует действительности. Я встал, чтобы размять ноги. Из кухни доносился запах подгоревшего мяса. -- По-моему, Мина, прежде всего вам нужно спасти жаркое. Мое спокойствие и мой юмор добивали их. Поскольку Мина не шелохнулась, я сам пошел на кухню и выключил электрическую плиту. Вернувшись, я отметил, что они даже не пошевелились и не посмотрели друг на друга. -- Ну, а что теперь? -- спросила она. Я подошел к Доминику. Передо мной сидел пассивный, безвольный человек. Я схватил его за красивую красную рубашку и влепил три пощечины. -- Вот что улучшит его цвет лица, он так в этом нуждается, -- сказал я, потирая заболевшую от удара руку о брюки. -- Что теперь, вы спрашиваете, Мина? Я захохотал. -- А теперь этот ублюдок возьмет в одну руку свои принадлежности для мазни, в другую -- чемодан и уберется отсюда. Поскольку Доминик не шелохнулся, я ударил ногой по ножке стула, и он растянулся на паркете. Он был нелеп, и именно этого я добивался. Я схватил его за волосы и пытался приподнять. Он взвыл. -- Чтобы через четыре минуты твоего духу тут не было, мразь! -- заявил я. -- И не пытайся меня обмануть. Не успеешь и ахнуть, как очутишься за решеткой. Я принял все меры предосторожности. Твой единственный шанс на спасение -- больше никогда здесь не показываться, умереть. Ясно? Он кивнул головой, и я, дав ему ногой под зад, выставил его hg комнаты. Казалось, что Мина все это время о чем-то думала. Я подошел к ней. Она решила, что я собираюсь ударить ее, и инстинктивно втянула голову в плечи. Но я лишь снял с нее очки. Затем бросил их на пол и раздавил каблуком. Она пробормотала: -- Что вы делаете, Поль? -- Я делаю тебя красивой, Мина. Хочу, чтобы ты была такой же ослепительной, как на пляже в Каннах. Я тоже хочу тебя видеть в желтом купальнике. Желтый цвет -- цвет победы, не так ли? Я силой приподнял ей подбородок. Она посмотрела на меня своим серьезным и печальным взглядом, который всегда пробуждал во мне желание. Я осторожно прижался своими губами к ее. Закрыв глаза, попытался представить ее такой, какой она была там, на побережье. Мой поцелуй длился до тех пор, пока не захлопнулась дверь за Домиником. Глава 17 Странное дело, отсутствие Доминика очень чувствовалось в доме. Мы быстро поняли, что значит остаться наедине в нашем положении. Мина замкнулась. Она подчинялась, как это умеют делать женщины, с таким достоинством, что в глубине души я спрашивал себя, у кого из нас более благородная роль. Я сел напротив, взяв ее руки в свои. Они были холодные. Указательным пальцем я попытался нащупать на запястье ее пульс, но не смог. -- Мина, -- заявил я, -- любой другой человек уже давно оповестил бы полицию. Если я этого не сделал, то только потому, что люблю тебя. Она удивленно приподняла брови. -- Да, несмотря на то, что ты сделала, я тебя люблю и мне не стыдно в этом признаться. И эту любовь, хочешь ты или нет, тебе придется разделить со мной. Ты примешь свой настоящий облик, и мы будем жить вместе. Ты забудешь ничтожество, которое любила. Она покачала головой. -- Поль, поскольку мы в твоих руках, я тебе подчинюсь, но не надейся, что ты заставишь меня забыть Доминика. Ярость, как приступ лихорадки, охватила меня. Я сжал ее руки так, что она вскрикнула от боли. -- Ты забудешь его, Мина. Это всего лишь жалкий трус. Такая женщина, как ты, должна испытывать к подобному ничтожеству лишь презрение. Она снисходительно улыбнулась. -- Ты плохо знаешь женщин, Поль. Ведь мне в нем нравится именно слабость. Это она покорила меня. Это из-за нее я решила завладеть твоими деньгами. Когда я познакомилась с Доми, он подыхал с голоду и не знал, как противостоять судьбе. Его детство... -- Оставь, Мина. Мне наплевать на его детство. Я знаю, что он сын сумасшедшей, и, приняв во внимание все смягчающие обстоятельства, дал ему уйти. Она вырвала свои холодные руки. -- Ты мне отвратителен. Поль! Я заколебался. -- Прекрати, Мина, не доводи меня. Ты... -- Что я? -- Ты пожалеешь! -- И все-таки я тебе скажу, раз мы расставляем все точки над "i". Ты мне противен, как никакой другой мужчина! От твоей кожи меня тошнит. Ты -- жалкий, неудачливый дурак! Да-да, именно дурак! Ты нас раскрыл, но все равно остался в дураках. И я хочу, чтобы ты об этом знал. Одинокий человек всегда безнравственен. R{ считаешь себя сильным, потому что можешь избить Доминика, но настоящая сила не в этом. Хочешь, я скажу тебе, Поль, в чем она? Сила в красоте, изяществе. Ты, ты.., неуклюж, неотесан, у тебя одни мускулы! А он... Ее голос затих, слезы заблестели в глазах. -- У него, Поль, есть самый редкий талант -- красота. Когда он двигается, то кажется, что он танцует; когда мы занимаемся любовью, то я умираю от счастья, потому что, кроме физического наслаждения, испытываю душевную радость. Это прекрасно, понимаешь? Грациозно... Я ударил ее по лицу. Она хотела увернуться, и удар пришелся по носу. Он начал кровоточить, но Мина не пошевелилась. Кровь струйкой стекала по лицу и, огибая рот, капала с подбородка. -- Вытри, ради Бога, кровь, Мина! Она не сделала ни малейшего движения. Схватив салфетку, я окунул ее в кувшин с водой и сам, запрокинув ей голову, приложил к носу. Вскоре кровотечение прекратилось. Нижняя часть ее лица была испачкана, выглядела она ужасно. -- Иди умойся. Она подчинилась. Я проводил ее до ванной и стал наблюдать за ней. -- Мина! -- Да? -- Что бы ты ни говорила, ничто не изменит моего решения. Выбирай: или тюрьма с ним, или жизнь со мной. Ты, конечно, можешь меня убить, но мне на это наплевать. Единственное, что для меня что-то значит, -- это ты. Только ты. Ты стала смыслом моей жизни, говоря словами Вейе де Шомьера. Ты говоришь, что ты презираешь меня? Что ж, я согласен. Я же смирился с мыслью, что ты -- преступница, что ты хотела меня убить! Ты правильно заметила, Мина: я одинок, совсем одинок... Не выдержав нервного напряжения, я заорал: -- Я один! Совсем один! Рыдая, я упал на колени на керамический пол в ванной. Она подошла ко мне... Сквозь слезы я увидел ее точеные ноги, плотно облегающую бедра юбку, под которой угадывалось голое тело. Она взяла мою голову и прижала к своему теплому животу. -- Бедный Поль, -- вздохнула она, -- мой бедный Поль! x x x Ночь мы провели, не раздеваясь, на моей кровати. Она рассказывала о своей настоящей жизни. Ее звали Женевьева Пардон. Она была дочерью коммерсанта из Лиля. Ее родители были людьми строгих правил, и стремление дочери к свободе шокировало их. Они избавились от нее, отправив в Париж. Вскоре до них дошли слухи, что она ведет так называемый беспорядочный образ жизни, и двери дома навсегда закрылись для нее. Мина (я продолжал звать ее так) выкручивалась в жизни сама. После многочисленных приключений она встретила Доминика Гризара, и между ними сразу вспыхнула большая любовь. Эта часть ее рассказа причиняла мне боль, но она говорила об этом спокойно, бесстрастно, и я дослушал до конца. -- Нам надоело нищенствовать, понимаешь? Доми не способен ни на что, а я не хотела покидать его ради какой-нибудь службы. И вот однажды мы решились на дело. Вначале подумали о шантаже. Я должна была соблазнить какого-нибудь богатого типа, добиться от него компрометирующих писем, а если понадобится, то попытаться сделать пикантные фотографии и потом... Я не выдержал и прервал ее. -- Мина, неужели ты до такой степени стерва? Она покачала головой. -- Ты ничего не понимаешь, Поль. -- Ладно, продолжай... -- Однажды в ресторане Доми прочитал твое объявление в газете, забытой на столике каким-то посетителем. Смеясь, он показал его мне: "Смотри, вот тип, играющий в оригинала. Этот бедняга надеется найти жемчужину в