мусорке брачных объявлений и для этого разыгрывает из себя дешевого умника". Я прикусил губу. Мина, улыбаясь, смотрела на меня. -- Доми прав, Поль. Твои мозги большего не стоят. Мы разработали хитроумный план, о котором ты теперь знаешь. Признайся, что он нам почти удался. -- Все провалилось только из-за него, -- согласился я. -- И это еще раз подтверждает, что он ни на что не годен. Мина легла на спину, вытянув руки вдоль туловища. -- Да, он мальчишка. И за это я его люблю. Ненавижу сильных и грубых. А он всегда будет мальчишкой и поэтому, Поль, я всегда буду его любить. Теперь ее слова вызвали во мне не ярость, а скорее скрытую боль. -- Хорошо, Мина, ты всегда будешь его любить... Мы замолчали. Я погасил лампу, и мы лежали в темноте, прижавшись друг к другу, как две побитые собаки. Я рассматривал лунную дорожку на потолке. Она была такого же цвета, как лицо Бланшена. Да, это был такой же зеленовато-желтый нездоровый цвет. Бланшен... Я очень надеялся на него. Глава 18 Первой проснулась Мина. Она вскочила с постели, и я услышал, как она сбежала по лестнице. Это окончательно разбудило меня. Я тут же встал и пошел за ней, зная, что она хочет сделать, и собираясь ей помешать. Когда я распахнул дверь гостиной, она уже держала в руке трубку. Я вошел внезапно, но она даже не вздрогнула, увидев меня, и не стала сопротивляться, когда я отнял у нее трубку. Подняв аппарат, я стукнул им о мраморный столик так, что он разлетелся на куски. -- Мина, -- сказал я, -- кажется, я тебя предупредил, чтобы ты забыла о нем. С ним покончено! Ты поняла? Покончено. Единственное место, где у тебя есть шанс увидеть его, это зал суда. Она покачала головой. -- Хорошо, Поль. Только должна тебя предупредить, что буду очень тяжелой заключенной. Она была спокойна. Я погладил ее по щеке. -- Не сомневаюсь. Но и я тебя предупреждаю, что буду очень терпеливым тюремщиком. После этого мы вместе приготовили завтрак. Я больше не боялся, что она меня отравит, и понимал, что угрозы ее не испугали, но и меня смерть больше не страшила. Лучше принять ее из рук Мины, чем умереть в результате слепого случая. -- Итак, -- спросила она, -- какая программа? -- Мы едем в Орлеан. -- Ты хочешь еще раз изменить завещание? -- Нет, Мина, я хочу изменить твое лицо, а точнее -- вернуть тебе твой настоящий облик. Больше всего на свете мне не хватает твоих двадцати лет. Кстати, сколько тебе? -- Двадцать шесть. Я стал изучать се лицо. Даже без очков оно сохраняло какую-то qspnbnqr|. -- Приготовься. -- Как хочешь... x x x Я привел ее к лучшему парикмахеру Орлеана и, ко всеобщему изумлению, остался ждать прямо в салоне. Я хотел во что бы то ни стало помешать ей позвонить своему кретину. Что за притягательная сила была в нем? Он был молод и экстравагантен, вот и все. Она сама наделила его достоинствами, которых у него не было. Теперь я понимал, как был прав, обратясь к Бланшену. Только смерть избавит меня от Доминика. Я хотел, чтобы это случилось как можно быстрее. Я прочел все журналы, лежащие на столе. Молоденькие парикмахерши хихикали и толкали друг друга локтями, показывая на меня. Все это было мне глубоко безразлично. Я терпеливо ждал. Она появилась часа через два совершенно преображенная и казалась еще красивее, чем под солнцем Юга. Купив кое-какую косметику, она умело подкрасилась перед тем, как покинуть салон. У меня пересохло во рту. -- Ну вот, -- произнесла она, поворачиваясь ко мне. В ее облике было что-то вызывающе величественное. -- Это то, что ты хотел? -- Вот именно. Я оплатил счет. -- Это удачно вложенные деньги. Мина. Парикмахер был того же мнения. Стоя посреди своих обалдевших помощниц, он не переставал удивляться, наблюдая за перевоплощением своей клиентки. -- Невероятно, -- бормотал он. Мы с Миной расхохотались. Впервые за все время мы расслабились. Выйдя на улицу, я пожирал ее глазами. Как бы там ни было, но мое восхищение льстило ч ей. -- Ну а теперь, месье тюремщик? -- А теперь попытаемся найти одежду, более подходящую для твоего возраста. Ни одна женщина не может оставаться равнодушной к нарядам. Посещение салонов мод Орлеана, несмотря ни на что, развлекло Мину. Я купил ей модный костюм цвета опавших листьев, желтое платье и такого же цвета пальто с черной отделкой. Кроме того, я подарил ей белье и очаровательный пеньюар. -- Думаю, мне следует тебя поблагодарить? -- спросила она в машине. -- Нет, это я благодарен тебе. -- Вот как? За что? -- За то, что ты так красива. Просто обворожительна. Право же, я не жалею о своем знаменитом объявлении, претендующем на оригинальность. Она не ответила и, забившись в угол, молчала. В конце концов я не выдержал. -- Ты думаешь о нем? -- Да, помолчи... Я выжал газ, и машина рванула вперед. Только так я смог выразить свой протест. Нужно было набраться терпения. Я знал, на что надеялась Мина. Она решила не форсировать события, а, постепенно разочаровывая меня, довести до такого состояния, когда ее присутствие станет для меня невыносимым. Вот только исчезновение Доминика нарушит все ее планы. -- Ты твердо намерена его увидеть? -- Да. -- Думаешь, он будет тебя ждать? -- Уверена... -- Какая наивность! Ты же сама говорила, что он слабак. Появится другая женщина, прельстится его шармом... -- Не думаю. -- Брось, Мина, разве ты не знаешь, что для других жизнь продолжается независимо от того, рядом мы или нет. Она поджала губы. -- Возможно, ты попытаешься сбежать, да, Мина? -- Возможно... -- Ты совершишь ошибку. Подумай о нем, его блестящая карьера бездельника сразу же лопнет. Она вздохнула. -- Я думаю, Поль, поверь мне. x x x С этого момента наша жизнь стала походить на ту, какой она была до приезда Доминика. Все было почти так же тихо и хорошо. Мы вели праздный образ жизни: валялись в постели, ели, когда хотели. Я часто овладевал ею, и, будучи чрезвычайно сексуальной, она невольно разделяла мое физическое наслаждение. Но только теперь мы знали, что такое существование было медленным самоубийством. Иногда я бил ее. Она покорно переносила мои побои. Мне даже казалось, что это доставляло ей удовольствие, поскольку она относилась к тем людям, которым нужно либо приносить себя в жертву, либо страдать; Прошло несколько дней. Срок, назначенный мной Бланшену, истек. Что случилось? Или толстяк отказался от выполнения своих обязательств, или Доминик, напуганный происшедшим, убрался подальше от Парижа? Хотя вряд ли... Я прекрасно представлял его, замурованного в четырех стенах их маленькой квартирки в ожидании известий от Мины. По-видимому, он редко выходил, и это не позволяло Бланшену действовать. Для очистки совести я отправил своему предшественнику почтовую открытку. Простую открытку без текста, на которой написал лишь адрес, надеясь таким образом оживить его память. Если он собирался выпутаться, ничего не сделав, то ошибался. Прошло три дня. Полное спокойствие. И вдруг однажды утром во время завтрака пришла телеграмма на имя Мины. Ее принес владелец кафе в деревне. С сочувственным видом он протянул мне голубой листок и сразу же ушел. -- Что это? -- спросила Мина. Она догадалась, что это для нее, и не могла скрыть волнения. -- Это тебе, -- сказал я. -- Видимо, новости от твоего придурка. Она вырвала сложенный листок у меня из рук. Ногтем подковырнула его. Мое сердце бешено колотилось; Какое известие принес этот клочок бумаги небесного цвета? Мина прочла, оставаясь спокойной. Но мне показалось, что ее лицо совершенно обмякло, стало бесформенным. Она положила телеграмму на стол, и я прочел: ДОМИНИК ГРИЗАР СКОНЧАЛСЯ. ПРИМИТЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ. МАРИЯ БЕРТРАН. Я тоже оставался спокойным. -- Кто это -- Мария Бертран? -- Наверное, наша консьержка. Голос ее не изменился. -- Что могло с ним случиться? -- пробормотал я. Она снова взяла телеграмму, перечитала, затем стала скручивать ее вокруг пальца. -- Поль... -- Да, Мина? -- Я должна тебе сказать... -- Говори. -- Если он покончил с собой, я тебя убью. Я ногой пододвинул к себе столик на колесиках, на котором стояли напитки, и взял виски. Наполнив стакан до краев, протянул Мине. Она оттолкнула мою руку, но без злости. -- Я не люблю спиртное, разве ты не знаешь? В ее спокойствии было что-то устрашающее. Я выпил виски. -- Ты сильная женщина, Мина. -- Очень сильная, Поль. Ты не мог бы приготовить машину? -- Зачем? -- Чтобы поехать посмотреть на его труп. Я должна убедиться, что меня не разыгрывают. Я взял ее за руку. -- Ты действительно думаешь, что тебя кто-то разыгрывает, Мина? -- Нет. Но я хочу узнать, как все произошло! Переубеждать ее было бессмысленно. Это я хорошо понимал. -- Ладно, поедем, но предупреждаю тебя, что ты рискуешь. -- Почему? -- Очевидно, предупредят его отца. Если тот приедет и ему представят тебя как Анну-Марию Гризар, то он... Она заорала: -- Ты что, не понимаешь, что мне на это наплевать?! Что теперь мне все безразлично?! x x x Все же мне удалось уговорить ее не встречаться с консьержкой. Мина снова приобрела облик двадцатилетней девушки, и это сразу же вызвало бы скандал. Поэтому она ждала меня в машине, в двух кварталах от дома. При моем появлении консьержка посчитала необходимым разрыдаться. -- А, вот и вы! Это ужасно! Хорошо, что у меня был ваш адрес. -- Как это произошло? -- Он попал под машину. Вот утренняя газета... Это случилось вчера вечером, прямо на улице... Он собирался перейти на другую сторону... У какой-то машины сломался руль и... Ой, только не ходите на него смотреть, это ужасно... -- Где он? -- В морге. Я поблагодарил ее. -- Могу я чем-нибудь помочь бедной мадам Гризар? -- Увы, нет... Я вернулся к Мине. Она ногтями расцарапала обшивку сидения. Лицо ее было мертвенно-бледным, а прекрасные голубые глаза напоминали глаза загнанного зверя. -- Ты ошиблась, -- сообщил я. -- Его сбила машина, у которой отказало рулевое... На, вот заметка, где все написано... Она схватила газету, но прочесть не смогла, настолько сильно у нее дрожали руки. -- Прочти! Я прочитал. Да, у толстяка были способности. Все произошло по моему сценарию. Несчастный случай был настолько очевиден, что Бланшена даже не задержали. -- Ну вот. -- Ладно, а теперь в морг. -- Ты хочешь... -- Естественно! -- Консьержка сказала... -- Мне наплевать на то, что сказала тебе эта дура! Поль, отвези меня в морг. -- В качестве кого ты будешь требовать, чтобы тебе показали тело? В таком виде ты уж никак не сойдешь за его мать. Тем более что об этом родстве тебе сейчас лучше забыть. -- Ладно, скажу, что я его невеста. Только, ради Бога, Поль, отвези меня туда! Я пробормотал: -- Какие слова! Ради Бога... Глава 19 Консьержка ничуть не преувеличила, сказав, что это ужасно. У Доминика не было половины лица. Машина сбила его на полном ходу. Он упал, а бампер Бланшена раздавил ему часть головы о столб дорожного знака. Этот парень, лежавший в цинковой посудине, не вызывал у меня никакого сочувствия. Он погиб из-за меня, но я ни о чем не сожалел. Во всем этом проявлялось торжество справедливости. У Доминика была быстрая смерть. "Умер на месте", -- утверждала газета. Посмотрев на рану, можно было этому поверить. Впрочем, это была заслуженная участь. Если бы он не погиб, то так бы и жил в праздности, проматывая наследство. Это был милый неудачник, который к старости совсем опустился бы. Единственное, что он сделал полезного за всю свою жизнь, было то, что показал мое объявление Мине. Этот поступок полностью оправдывал в моих глазах его никчемную жизнь. Мина смотрела на труп. Я был готов поддержать ее в случае обморока, но я плохо ее знал. Она оставалась спокойной. Гримаса отвращения слегка искривила уголок ее рта: И это было все! Я взял ее за руку. -- Хватит, пойдем. Она послушно пошла за мной. Стук ее высоких каблуков о плитки пола в морге отдавался зловещим эхом. На улице мы с облегчением вздохнули. Жуткий запах смерти все еще преследовал меня. В помещении он был терпим, но теперь меня просто выворачивало. Я не знал, что делать дальше. В связи с похоронами Доминика возникала проблема: придут ли консьержка и отец. Они не знакомы, но если обменяются хоть несколькими словами во время церемонии, что вполне возможно, то Мина будет разоблачена. Я сказал ей об этом. Она пожала плечами. -- Хорошо, я не пойду на похороны! Я даже не надеялся на это. -- Правда? -- А что мне даст шествие за гробом, Поль? Я посчитал ее высказывание циничным, но она пояснила: -- Не в могиле он будет лежать, а здесь... Она дотронулась до груди. -- Вот его истинная могила, и клянусь тебе, что она еще не зарыта! x x x Все прошло наилучшим образом. Я наплел консьержке о том, что у бедной матери случился удар от такого известия, и для большей безопасности не спускал с нее глаз во время церемонии. Но мои опасения были напрасны: отца не известили. Когда же он узнает о несчастном случае, Доминик будет давным-давно похоронен как в могиле, так и в сердце Мины. Во время церемонии Мина ждала меня в гостинице. Когда я вернулся, то увидел, что она плакала. Обрадовавшись, так как такое проявление печали было, во-первых, естественной человеческой реакцией, а во-вторых, слезы удобряют бесплодную onwbs забвения, я почувствовал глубокое облегчение. Наконец-то все позади. С приключениями покончено. Я прошелся по комнате. Красный мебельный плюш был сильно изношен и местами протерт до дыр. Мебель, казалось, была опечалена, что по-настоящему никогда не служила людям, а стояла здесь лишь потому, что так было принято. -- Послушай меня, Мина... Я посмотрел на нее. Ее тихая печаль, нежная, как весенние сумерки, была мне приятна, и я был готов отдать за нее все на свете. -- Послушай меня. Мина. -- Я тебя слушаю. -- Так вот. Я люблю тебя, и это на всю жизнь! Однако я хочу вернуть тебе свободу. Раньше я ревновал. Но теперь... Теперь все не так, Мина. Я не хочу, чтобы ты меня ненавидела. Я дам тебе денег, и ты пойдешь, куда захочешь... Она посмотрела на меня. Я достал из кармана конверт. -- Держи, здесь двести тысяч франков. Впервые Мина выглядела слабой женщиной. Я посмотрел ей прямо в глаза, чтобы убедиться в этом. Да, я не ошибся. -- Прощай, Мина. Как и в случае с Бланшеном, я, не оборачиваясь, пошел к двери. Так же, как и в доме толстяка, открыл ее и вышел. Вот уж действительно, это стало моим приемом -- игра в сильного мужчину. Но только Мина не Бланшен... Я шел по вытертому ковру, глядя себе под ноги, и уже приближался к лифту, когда услышал, что дверь за моей спиной открылась. Комок застрял у меня в горле. -- Поль! Я обернулся. Мина стояла в дверях, прислонившись к косяку. Она молчала, но ее молчание звало меня. Я подошел к ней. Стоя лицом к свету, я различал лишь мягкие очертания ее лица и светлые блестящие глаза. Некоторое время мы стояли молча, не двигаясь. Со всех сторон до нас долетали какие-то гостиничные шумы, далекие, но явственные, как звуковое сопровождение фильма. -- Поль, -- прошептала она, -- не покидай меня... Я никогда не смогу описать вам необычность этого момента. Это был мой триумф. Но меня переполняла не радость победы, а более возвышенное чувство: любовь. Я нашел к Мине верный путь. Теперь она держалась за меня. Будущее ждало нас. И я хотел, чтобы оно было прекрасным, завоевывая ее, заставляя забыть сомнительный период ее жизни... Она отступила в глубину комнаты. Я последовал за ней, захлопнув дверь ногой, как это делают в кино, когда хотят передать всю глубину взгляда. -- Ты хорошо подумала, Мина? -- К счастью, нет. Размышления не приводят ни к чему хорошему. Это был порыв, и я предпочитаю, чтобы было так. -- Я тоже. Она села за стол, взяла конверт. -- Забери это, Поль. -- Но... -- Забери! Я поспешно сунул деньги в карман плаща. Казалось, ей стало легче. -- Я догадываюсь, о чем ты думаешь, -- сказала она. -- Ты уверен, что владеешь ситуацией, не так ли? -- Почему ты об этом говоришь? -- Потому что это правда. Ты знал, что я окликну тебя, поэтому qdek`k вид, что уходишь. Я очень расстроился, что она раскусила меня. -- Не отрицай, Поль. Женщины слишком хорошие актрисы, чтобы не распознать, когда перед ними разыгрывают комедию. -- Но послушай... -- Подожди. Я остаюсь с тобой, Поль, но знай, что это не ради твоих красивых глаз. -- А ради чего? -- разозлился я. Она как будто ушла в себя, а ее взгляд устремился в никуда. -- И не ради твоих денег, наплевать мне на деньги! Я закричал: -- Тогда почему, Мина? -- Из-за него, Поль... Я не понимал. Ее глаза, наконец, перестали смотреть в одну точку. -- Ни в каком другом месте я не буду так близко к нему, как у тебя и с тобой, понимаешь? Ты... Как бы тебе объяснить? Отныне ты его символизируешь. Наверное, это кажется тебе бессмысленным, но я так чувствую. Мне бы очень хотелось быть рядом с тем, кто его любил. Но никто никогда его не любил. И поэтому я предпочитаю поддерживать его культ рядом с тем, кто его ненавидел, так как больше всего на свете боюсь равнодушных! Что вам сказать? Я испугался. Испугался мертвого. Я понял, что вместо того, чтобы устранить Доминика, подарил ему вечную жизнь. Я не правильно рассчитал, заставив его умереть, так как у живого есть недостатки, живой может надоесть, да что говорить -- он надоедает, а мертвого со временем увенчивают бессмертием. Этот кретин Доминик превращался для нее в легендарную личность. Он стоял рядом со мной, упрямый и ликующий, собираясь отнять у меня счастье, которое было так близко. Ярость охватила меня, и я повел себя жестоко, неприлично, отвратительно. -- Подумать только! Культ Доминика! -- взорвался я. -- Ты что, не видела своего ангелочка в морге, в корыте, с раздавленной башкой?! А я-то думал, что самым ценным качеством, самым большим его талантом была красота! Как же он теперь красив, дорогой! Подумай о нем таком, каков он есть, Мина, а не о таком, каким его рисует твое воображение школьницы. Вспомни его там, в морге, и ты поймешь, что самая задрипанная собачонка лучше, потому что она живая! Мне было стыдно за свои слова, но я должен был выговориться, ведь чтобы рана зажила, из нее должен выйти гной. -- Представь себе его светлые волосы, прилипшие к его лопнувшему черепу, как у зарезанного кролика! Вспомни это прекрасное лицо фата, изувеченное и обезображенное смертью! Вспомни его ледяную кожу! Кожу, которой ты не могла налюбоваться! Да-да, подумай обо всем. Мина. Я помогу тебе поддерживать культ этого жалкого дилетанта-убийцы, обещаю тебе. Клянусь, мы будем говорить о нем. Ты найдешь во мне самого благодарного слушателя. Обессилев, я замолчал, с трудом переводя дыхание. Мина улыбалась, разглядывая меня. -- О, Поль, -- сказала она. -- Какой ты великолепный мерзавец! Уверена, что с тобой я его не забуду. Глава 20 Мы вернулись в Роншье. Светило солнце, когда мы открывали белую деревянную дверь, мягкое осеннее солнце, освещавшее красные листья дикого винограда. Я опасался, что у Мины будет нервный криз, когда она войдет в дом, но она сохраняла спокойствие. Только на минуту nqr`mnbhk`q| перед пятном охры на веранде. -- Он ставил здесь свой мольберт, -- сказал я, -- и рисовал картинки, которые должны были служить образчиками его великого таланта! Она пожала плечами. -- Если бы у него был талант, то он был бы сильным, Поль... Мина не решалась наступить на это место. -- Если хочешь, я прикажу накрыть столь дорогое твоему сердцу пятно стеклом, чтобы увековечить его. Она улыбнулась. -- Не стоит. Даже если оно исчезнет, я буду помнить о нем. После той сцены в гостинице у нас постоянно были подобные стычки. Мы изводили друг друга колкостями, словно два дикаря, не способных совладать со своими инстинктами. Я начинал привыкать к этому. В минуты ярости Мина была безобразной. Выражение ее лица становилось невероятно жестоким, и я начинал замечать первые признаки ненависти в своей любви. Мы провели два дня, терзая друг друга. Мина хотела спать в комнате Доминика и закрывала дверь на ключ. У нас больше не было близости, да я к этому и не стремился. Она была настолько поглощена мыслями о мертвом, что я не смог бы ею овладеть. Днем все давало нам повод для ссоры: место Доминика за столом, галстук, который он забыл, книга, которую он бросил... Наша ярость вспыхивала с такой же быстротой, с какой воспламеняется охапка хвороста, облитая бензином. За всем этим я совершенно забыл о Бланшене. Поэтому открытка из Марселя с видом на Нотр-Дам-де-ла-Гард застала меня врасплох. Это был молчаливый ответ на мою открытку, которую я послал ему, чтобы заставить действовать. На ней был только мой адрес. Открытку нашла в почтовом ящике Мина. Она принесла ее мне, когда я заканчивал завтракать. -- Ты знаешь, что это значит? Я посмотрел на статую, венчавшую собор. -- Да. -- Кто это прислал? -- Один приятель. -- Почему он ничего не написал? -- Потому что нет ничего красноречивей кусочка чистой бумаги. -- Тебя это забавляет? -- Что? -- Игра в загадки. -- Я не играю в загадки, Мина. Повторяю, речь идет об одном приятеле. Таким образом он сообщает, что помнит обо мне. -- Ты ему должен деньги? -- Нет, гораздо больше. Она не настаивала. Я спустился в подвал, чтобы взять письмо Жермены Бланшен. Немного отсыревшее, оно все еще лежало на полке возле флакона с ядом. Я перечитал его. Подумать только, что это письмо убило двух человек! Я вложил листок в конверт и надписал адрес Бланшена. Затем положил его в карман домашней куртки, решив отправить его как можно скорее. Теперь я ощущал себя должником Бланшена. Хоть его поступок и не принес никакой пользы, все же сделка была сделкой. Мина была в ванной. Когда она вышла, ее шикарные волосы были замотаны полотенцем. Я вошел после нее, разделся и встал под холодный душ, чтобы успокоить нервы. Через секунду Мина вернулась. -- Тебе что-то надо? -- крикнул я из-за занавески. -- Чулки... Она вышла. Я еще долго стоял под колючей струей. Я очень устал от жизни и чувствовал себя бесконечно одиноким, ненавидя сам себя, понимая, что наша совместная жизнь не принесет ничего хорошего. Я подумывал расстаться с Миной и возвратиться в Африку. В Бакуме был мотель, принадлежавший одному французу, такому же толстому и болезненному, как Бланшен. Он сидел все время в баре, вспоминая детство, проведенное в Бельвиле, и рассказывая о Телеграфной улице, о красивых местах, о сиреневой дымке, постоянно плавающей над Парижем. Благодаря ему я влюбился в этот город. Каждый вечер я приходил к нему в бар и медленно убивал печень. Откуда-то издалека до нас доносились звуки тамтама. Это действовало на нервы, но позволяло ощутить себя вне обычной жизни, сохранить душевное равновесие, а остальное доделывал алкоголь. Да, я отправлюсь добивать свою печень в Бакуму, снова увижу скучающих белых дам, покорных негритянок, всегда готовых к примитивному сексу, услышу музыку, навевающую тоску, попаду на чопорные приемы. Там Мина будет казаться мне как бы умершей, и я тоже буду идеализировать ее. Она снова займет место, на которое ее воздвигла моя любовь и откуда она начала опускаться. Я закрутил кран и хорошенько растерся. Затем натянул брюки и домашнюю куртку. Не знаю почему, но я сразу же инстинктивно полез в карман: письма не было. Я вспомнил о неожиданном появлении Мины, когда принимал душ, и выскочил из ванной. Мина сидела в гостиной за низеньким столиком. Она вскрыла мой конверт и достала письмо. Рядом лежала заметка из газеты с описанием гибели Доминика. Она изучала эти документы как школьница, которая учит трудный урок. Ее брови были сведены от напряжения. Я вошел и, закрыв дверь, прислонился к ней спиной. Наконец Мина подняла глаза. Но это была уже не прежняя Мина. Она совершенно преобразилась: лицо вытянулось, глаза запали, подернулись мертвенным блеском и напоминали потускневшие камни. Я ничего не говорил. Она и так все поняла. -- Никогда не думала, что ты коварен, Поль. -- Спасибо. -- Ты провернул дельце весьма умело... -- Неужели? -- Подумать только, что мы с Домиником пытались совершить идеальное преступление! -- Нужно было посоветоваться со мной. Она не сводила с меня глаз. -- Какими прекрасными преступниками становитесь вы, честные люди, когда беретесь за дело. -- Слишком громко сказано, Мина. Я бы назвал это более скромно: способом законной защиты. Мертвенный блеск в ее глазах усилился, и во взгляде я прочел свой приговор. Мина убьет меня, это неизбежно... Странное спокойствие овладело мной. Я смирился... Смерть казалась мне идеальным и разумным выходом. -- Думаю, что после всего, что случилось, ты убьешь меня, Мина. Она кивнула головой. -- Я тоже так думаю, Поль. Что я еще могу сделать для Доминика? -- Ладно, пусть будет так. Но только вначале я хочу заставить тебя понять... -- Понять что? -- Почему я это сделал. Она встряхнула головой. -- Тебе это никогда не удастся! -- Идем... После минутного колебания она пошла за мной. Мы поднялись на чердак. Я включил магнитофон, который все еще стоял здесь. -- Ты сейчас это услышишь, Мина... Представь, что чувствует влюбленный мужчина, слушая такое... Я поставил пленку с записью их любви... Эти вздохи и стоны того, кто был уже мертв, были невыносимы. Я заткнул уши, чтобы их не слышать. Мина зарыдала. Она плакала и дрожащими руками сжимала себе виски. -- Доминик! -- умоляла она. -- Мой Доминик! Почему ты не со мной? Любимый, я жду тебя! Я жду... Приходи... Доминик, дорогой, мне нужны твой голос, твое тепло, твоя улыбка... Я выключил магнитофон. Я тоже плакал, оплакивал ее горе. Теперь ее и моя любовь перемешались... И обе были глубоко выстраданы. Вдруг Мина вскочила и побежала по лестнице. Было слышно, как она спускается, прыгая через ступеньки. Я решил, что она пошла за оружием, чтобы меня убить. Я ждал... На чердаке было душно. Через маленькое запыленное окошко я видел небо Солони, покрытое мелкими облаками, сухие листья, гонимые ветром... Итак, она убьет меня. Я умру здесь, на этом душном чердаке... Так будет даже лучше. Прошло немного времени. Ее шаги вновь раздались на лестнице. Но теперь они были более спокойными. Я оставался совершенно равнодушным и думал только об одном: какое оружие она принесет. Наконец она появилась. Ее лицо на фоне рыжих волос было белым. В руке она держала маленький флакончик с ядом, который нашел Доминик, копая землю. Он задолго опередил меня, приготовив мне смерть. Мина опустилась на чемодан. -- Поставь еще раз пленку, Поль. -- Нет! -- Я хочу, чтобы ты ее поставил, слышишь? Хочу! Я нажал на перемотку, потом на воспроизведение. Я не перемотал пленку до конца, и запись началась со стона Доминика. Это был стон наслаждения, сладострастный и ненасытный. Мина слушала молча. Она больше не плакала. Я же не отрывал глаз от флакона. Не думает ли она, что заставит меня это выпить? Когда запись кончилась, Мина сняла резиновую пробку, поднесла флакон к губам и, прежде чем я успел что-либо сделать, проглотила содержимое. Я заорал: -- Ах ты, дрянь! В Шекспира поиграть захотела? Выхватив коричневый флакончик, я запустил им в другой конец чердака. Нужно было вызвать врача, но я же разбил телефон... Что делать? Силой тащить ее в деревню? -- Мина, -- повторял я, -- Мина, нужно что-то делать... Жестом она приказала мне замолчать. -- Тише, Поль... Дай хоть умереть спокойно. Я бегал вокруг нее, в отчаянии ломая себе руки. -- Это невозможно, Мина! Ты не сделаешь этого! Ты не оставишь меня одного! Снова одного... Она слегка улыбнулась. -- Ты не останешься один, Поль... Не забудь, что я оформила страховку в твою пользу. Теперь многие заинтересуются тобой. Никогда не думал, что можно оскорбить умирающего. И, однако же, я это сделал. Ее месть была дьявольской. -- Мина, ты -- стерва. Я проклинаю тебя! Она прошептала: -- Спасибо, Поль. Твое проклятие -- это благословение. Она побледнела еще сильней, и лицо ее исказилось. Она дотронулась рукой до груди. -- Не везет женщинам в этом доме, -- прошептала она. Я перестал бесноваться. Смотрел на нее. Магнитофон все еще был включен и слабо потрескивал. Ее лицо снова стало красивым. Как у изваяния. По мере того как жизнь покидала ее, оно приобретало холодное величие мрамора. Я встал на колени. -- Прости, Мина... Я слишком любил тебя... Я вас никогда не забуду, тебя и его. Мне показалось, что последние слова тронули ее. Она очнулась, немного приподняла ресницы. -- Поль... Я еще слышал ее. -- Говори, родная, говори... Я слышу... -- Все одиноки, -- прошептала она. -- А мертвые тоже? Я встал, взял ее на руки и, шатаясь, спустился по лестнице. Внизу я положил ее на диван и заметил, что она больше не дышит. И только тогда ответил на ее вопрос. -- Не знаю, одиноки ли мертвые, Мина, но вряд ли они более одиноки, чем живые!