нутся к своей свинине, рыбе и сладким пирожкам. Но их желудки вернут назад пищу. Они питались почти так же отвратительно, как питался раньше Римо. Но им-то было все равно. Никакой император не призвал бы их к себе на службу. Их не ждала слава, от их тел не требовалось, чтобы они действовали на пределе своих возможностей. Чиун помнил, как в молодости он спросил своего отца, нельзя ли и ему полакомиться мясом, которое ели его сверстники и за которое было заплачено службой его отца за границей. -- Юноше труднее всего понять это, -- сказал отец, который был тогда Мастером Синанджу. -- Но ты получаешь больше того, что может дать мясо. Ты становишься тем, чем им никогда не стать. Ты зарабатываешь завтрашний день. Ты вспомнишь это и поблагодаришь меня, когда они будут кланяться тебе, а весь мир вновь, как и много веков назад, вознесет хвалы Мастеру Синанджу. -- Но я хочу мяса сейчас, -- сказал юный Чиун. -- Тогда ты не захочешь мяса. -- Сейчас -- это сейчас, а не тогда и не завтра. -- Я же уже сказал тебе, что юноше трудно это понять, потому что юноши не знают завтрашнего дня. Но ты узнаешь его. И он узнал. Чиун вспомнил те дни, когда только начал обучать Римо, вспомнил, как трудно было бороться с его прежним укладом жизни и привычками белого человека. Он сказал Римо те же самые слова, и Римо ему ответил: -- Не вешай мне лапши на уши. Потом, после многих лет занятий, Римо однажды съел гамбургер и чуть не умер. Тогда Чиун его крепко отругал, правда не рассказав, что он сам как-то раз съел кусок мяса, и отец заставил его прочистить желудок. Римо считал, что все Мастера Синанджу были безгранично послушными, все, кроме него, Римо, который был безгранично своеволен. Иногда Чиун задавался вопросом, каким невозможным был бы Римо, если бы знал, что отличительная черта всех Мастеров Синанджу -- независимость. Чиун решил, что тогда Римо бы стал неуправляемым. Итак, Мастер Синанджу стоял посреди своей деревни, ожидал возвращения жителей, думал о Римо, о том, что он сейчас может делать, радовался тому, что Римо не видит этого позора и немного грустил от того, что Римо нет рядом. Прошла ночь. Ночью Чиун услышал, как крестьяне тайком пробираются в свои дома, чтобы набить желудки горелой свининой. Ветер доносил даже слабый запах тушеной говядины. Мясом воняло так сильно, что Чиун подумал, как это похоже на Америку. Правда, утром один из них все-таки пришел, чтобы по традиции поприветствовать Мастера Синанджу. -- Почет тебе, о. Мастер Синанджу, надежда и опора деревни, глава Дома Синанджу, верный законам веков! Сердца наши исполнены радостью и восторгом. Мы счастливы возвращению того, кто гордо ступает по Вселенной. Пришел еще один, потом еще один, пришли и остальные, а Мастер Синанджу сидел с каменным лицом и ледяным взором. Когда собрались все и солнце стояло уже высоко над деревней, Чиун наконец заговорил: -- Позор. Позор всем вам. Что так напугало вас в Мастере Синанджу, что вы бросились вон из деревни, как будто я японский воин или китайский. Разве Мастера Синанджу не доказали вам, что они защитят лучше любой стены? Разве не из этой деревни вышли Мастера Синанджу. разве не ее кормили они все эти тысячелетия? Разве не благодаря Мастерам Синанджу эта деревня была единственной рыбацкой деревней на всем побережье Западно-Корейского залива, детей которой не надо было бросать в волны ледяного океана в мольбе о пропитании? Вы плохие рыбаки. Вы плохие крестьяне. Но едите вы хорошо. И все это благодаря Мастерам Синанджу. И вот я вернулся, а вы бежите прочь. Какой позор! Позор разъедает мою душу. Крестьяне упали ниц, моля о прощении. -- Мы боялись! -- кричали они. -- Сокровище украдено. Дань, которую все эти годы получала Синанджу, исчезла. -- Вы украли ее? -- О, нет. Мастер Синанджу! -- Тогда почему вы боялись? -- Потому что мы не смогли сохранить сокровища. -- Вы никогда ничего не охраняли, и от вас этого не требовалось, -- сказал Мастер Синанджу. -- Наша репутация была надежной защитой сокровищ Синанджу. Ваша обязанность -- оказывать почет великому Мастеру Синанджу и сообщать обо всем, что происходит в его отсутствие. Тогда заговорил один старик, который помнил Чиуна еще юношей, помнил его доброту, помнил, как тот показывал чудеса своей силы, чтобы позабавить молодежь. -- Я видел, -- сказал умудренный опытом старик надтреснутым голосом. -- Я помню свой долг, о, молодой Чиун. Пришло много людей. Они пришли с оружием. Им понадобился целый день, чтобы забрать все сокровища. -- Сказали ли вы им, что они посягнули на сокровища Синанджу? -- спросил Чиун. -- Да, да! -- воскликнули люди в толпе. Но старик печально покачал головой. -- Нет. Никто не сказал. Мы все испугались, -- сказал старик, и слезы покатились ручьем из его карих, как у Чиуна, глаз. Чиун вытянул вперед руку с длинными ногтями, будто давая благословение, и сказал: -- Твои честность и верность спасли деревню от наказания за предательство. Ты доказал свою преданность, сохранив тем самым честь и достоинство Синанджу. Ты один пойдешь со мной, о старец, и пусть почитают тебя все за то, что ты осмелился сказать сегодня. Ты поступил правильно. И Чиун со стариком отправились в дом, где хранились всегда сокровища Синанджу. Дом был построен египетскими архитекторами, которых в качестве дани прислал в Синанджу Тутанхамон. Они возвели удивительное деревянное здание из отборных ели, тика и черного дерева. Греческие цари прислали стекло, столь прозрачное, какого не было потом до тех пор, пока на Западе не освоили промышленного его производства. Там были залы из слоновой кости и алебастра. Индийские благовония и китайский шелк. Драхмы, рупии, динары, шекели, серебряные слитки -- все хранилось здесь. Когда-то это была полная чаша. Но теперь пораженный Чиун взирал на голые полы дома Мастеров Синанджу, дома, который никогда не был пуст с тех самых пор, когда первый римский легион вышел из маленького города на Тибре. Даже стены комнаты, в которой раньше хранилось золото Великого Кира, были ободраны. И на этих голых стенах Чиун прочел древние персидские надписи с указаниями для рабочих, в которых говорилось, что все предназначается дому могучего Ви. Исчезли, исчезли несравненные сокровища Синанджу. Только пыль, да пятна на полу -- от сундуков, в которых веками хранились сокровища, ничего больше не было в пустом доме. Старик заплакал. -- Что ты плачешь? -- мягко спросил Чиун. -- Столько всего забрали. Когда я был ребенком, твой отец показывал мне этот дом. Все исчезло. Золото. Слоновая кость. Драгоценные камни, статуи, вырезанные из янтаря и нефрита. Один лишь нефрит был сокровищем, достойным императора. -- Не это украли, старец, -- ответил Чиун. -- Много еще нефрита в мире. И мы можем получить его. А золота можем получить еще больше. И всегда найдутся мастера, которые вырежут статуи. Есть и ценное дерево, и янтарь, и алмазы -- больше, чем может вместить этот дом. Все это можно заменить или вернуть, чем я теперь и собираюсь заняться. Но украдено было не это, -- повторил Чиун и ненадолго замолк -- гнев поднялся в том совершенном сосуде, которым было его сердце. -- А украли они наши достоинство и силу. Осмелившись ограбить этот дом, они подняли руку на Дом Синанджу, замахнулись на его силу и репутацию. Это они украли, и за это они заплатят. Много заплатят. И весь мир это увидит. И тогда Чиун доверился старику и сообщил ему, что тот, кого он готовит себе в преемники, не приехал вместе с ним, чтобы отомстить за бесчестье. -- Я видел его, когда он приезжал сюда. Он показался мне благородным... для белого. -- Нетренированному глазу он кажется белым, -- сказал Чиун. -- Но только сейчас он повел себя как белый. Никогда больше не повторяй таких слов. -- Не буду, -- ответил старик, для которого слово Чиуна было законом. -- Тот, кто должен был стать моим преемником, даже не выказал уважения к сокровищам Синанджу. Он отправился помогать белым спасать мир. -- О, нет! -- воскликнул старик. Он даже представить себе не мог такую неблагодарность. Сердце его содрогнулось от горя. И тогда Чиун решил доверить простому крестьянину еще одну тайну. -- Он считает, что небо рушится, -- шепнул Чиун. Такую печальную вещь дальше обсуждать было невозможно, даже с таким достойным человеком, который всегда хранил верность тем, кто давал ему пищу. -- Он что, безумен? -- Я думал, что за столько лет он преодолел свои дурные привычки. Можно учить и учить. Но что-то от белого в нем осталось. -- Все еще белый? -- поразился старик. -- Чуть-чуть. Немного. Со временем пройдет. Он воспитывался среди них. Но сейчас я должен действовать в одиночку. В столице Северной Кореи Пхеньяне следили за каждым шагом Мастера Синанджу. Как он сошел с самолета, как прибыл в деревню, что там делал. Все эти сведения передавались в кабинет, о существовании которого знали немногие, а те, кто знал, подходили к нему со страхом. Там не было ни ковров, ни больших окон. А если бы окно и было, оно выходило бы прямиком в основание скалы. Здание уходило под землю на восемь этажей и было построено во времена империалистического вторжения на родину-мать, известное Западу как Корейская война. Это здание стоило жизни двум тысячам рабочих. Основание у него было из самой лучшей стали, ввезенной в Корею еще во времена, когда полуостровом правила Япония. Вокруг стали был свинец, и все было залито бетоном. Оно было построено Великим вождем, самим Пожизненным Президентом Ким Ир Сеном. Если и было здание, которое могло пережить атомную атаку американцев, то это было именно это здание. И в этой самой комнате возродилась бы новая Корея с душой, звонкой, как меч, и с сердцем акулы. Сообщение о деревушке на берегу Северо-Западного залива пришло в самую нижнюю комнату этого здания. Информация поступила к Саяк Кану, имя которого никогда не произносилось, потому что упоминание этого имени означало смерть. Машинисткам, работавшим в здании, было запрещено входить в этот коридор, потому что появление в коридоре без пропуска грозило смертью без предупреждения. Те немногие, кто знал Саяк Кана, никогда не видели, как он улыбается. И никогда не слышали от него одобрительного или необязательного слова. Когда они -- по пропуску -- входили в эту комнату, обычно у них были влажные от пота ладони, а все, что они собирались сказать, было заранее несколько раз отрепетировано. Саяк Кан был начальником отдела революционной борьбы Народно-демократической республики Северной Кореи. Одним словом, Саяк Кан был начальником разведки. В тот день контроль за всеми событиями в мире, в том числе и за не оставляющей попыток интервенции Южной Кореей Саяк Кан передал своим подчиненным. А сам он интересовался только одним -- что происходило и происходит в деревне Синанджу. Саяк Кан также распорядился, чтобы прибывающих не задерживали и не требовали у них пропуска. Важнее всего была любая подробность о событиях в Синанджу. У Саяк Кана было лицо, похожее на дыню, с прорезями для глаз и с резким разрезом рта. Губы его всегда казались сухими, а на руке, над костяшками пальцев виднелся шрам. Говорили, что шрам этот у него от кнута -- слишком часто приходилось им пользоваться, когда младшим офицером он вел допросы. Мастер Синанджу уже вошел в деревню. Мастер Синанджу обнаружил, что сокровища исчезли. Мастер говорил с каким-то стариком. Желает ли Саяк Кан знать, что говорил Мастер? -- Если кто-нибудь установит прослушивающее устройство, чтобы знать, что говорит и слышит Мастер Синанджу, я лично замурую того в скале, -- сказал Саяк Кан, который не верил, что Мастера Синанджу можно подслушать так, чтобы тот об этом не узнал. И он не собирался огорчать Великого вождя Ким Ир Сена подозрениями Мастера Синанджу в том, что народно-демократическая республика за ним шпионит. Саяк Кан настоял на том, чтобы вождь отбыл из страны до приезда Мастера Синанджу, и Ким Ир Сен направился в Йемен со своим сыном. К сожалению на современных самолетах расстояния преодолеваются столь быстро, что знакомство с экономическим расцветом марксистской страны на Арабском море заняло у великого вождя только полдня. А надоел ему Йемен за пять минут. -- Достаточно увидеть одну отрезанную руку, и все становится понятно, -- сказал Пожизненный президент Северной Кореи. -- Мне очень жаль, но вам не следует возвращаться домой, пока все не будет безопасно. -- В хорошо вырытой канализационной яме больше экономического прогресса, чем во всем Йемена. -- А как насчет Эфиопии? Это тоже дружественная страна, -- сказал Кан. -- А есть ли вообще интересные социалистические страны? -- Да, но только до того, как они встают на путь освобождения, товарищ президент. -- Тогда поторопись, Саяк Кан. -- Вы же знаете, товарищ президент, я не могу торопить Мастера Синанджу. Я готов отдать жизнь за наше дело. Но ничто не может заставить меня торопить Мастера Синанджу. -- Ты всегда знал, что делаешь, Саяк Кан. Что мне делать в Эфиопии? -- Вы можете посмотреть, как голодают люди, товарищ президент. -- А еще какая страна есть? -- Танзания. -- А там что делать? -- Почти то же самое, что в Эфиопии, но не столь интенсивно. -- А какая-нибудь белая страна? -- Восточная Германия. Можете посмотреть, как стреляют в людей, за то, что они пытаются перелезть через стену, которую сами же построили, чтобы отгородить врагов. -- Нет. -- Польша. Может быть, они убьют для вас еще одного священника. -- Неужели нигде нельзя развлечься? -- Только не в странах, сбросивших с себя иго империализма. -- Тогда делай, что должен, побыстрее, Саяк Кан, -- сказал Ким Ир Сен. Саяк Кан не собирался спешить. Когда кто-то боялся Синанджу или говорил об унижениях, которые невозможно терпеть от шайки наемных убийц, служившим всем самым реакционным монархам на протяжении тысячелетии, Саяк Кан всегда называл Дом Синанджу единственной славой народа, опозоренного перед всеми другими народами. -- Мы гнули спину перед китайцами, русскими, японцами, монголами. Не было никого, кто бы не вешал ярмо на нашу шею. Но во все времена у нас была одна слава -- Дом Синанджу. Во времена всенародного позора только Мастера Синанджу были гордостью народа. Да здравствует Дом Синанджу, Мастера Синанджу, никогда не прислуживавшие чужакам, правившим нашей страной! Так говорил Саяк Кан на собрании, где присутствовали все генералы и директора предприятий. Молчанием были встречены его слова, и многие подумали, что Саяк Кан скоро лишится головы за подобную дерзость. Но на том достопамятном собрании Саяк Кан получил и почет, и уважение, получил, потому что тишину тогда нарушило только несколько тихих хлопков -- это аплодировал сам Ким Ир Сен. И теперь Саяк Кан собирался сказать все, что он думает, в лицо Мастеру Синанджу. -- Если он все еще в деревне, просите его прибыть сюда. Если он не хочет покидать деревню, передайте, что я прошу позволения прибыть к нему. Это было передано по радиотелефону офицеру, ожидавшему у деревни. Он велел какому-то ребенку сбегать в дом, где находился Мастер Синанджу и передать Чиуну лично, что его ожидает сообщение. Офицер обещал ребенку монетку в награду. Естественно, сам он не посмел туда отправиться. Ребенок вернулся и передал, что Мастер Синанджу не желает разговаривать ни с каким пхеньянцем, и офицеру показалось, что он услышал свой смертный приговор. Дрожащими руками он взял сделанный, как и вся корейская техника, в России радиотелефон и набрал номер Саяк Кана. Он уже видел людей, которые не угодили Кану. Видел человека, привязанного к столбам и молившего о смерти, а Кан тогда только заставлял окружающих смеяться над его жалкими мольбами. -- Мастер Синанджу не желает отправляться в Пхеньян, хотя я лично нижайше просил его это сделать. Просил. -- Что именно он сказал? -- спросил Саяк Кан. Холодный ветер с моря задувал офицеру под китель, но он не чувствовал холода. Он видел, как из его рта идет пар и думал только о том, как быстро остынет его тело. -- Он сказал, уважаемый товарищ Кан, что он не желает разговаривать с пхеньянцами. Наверняка что-то произошло с русским телефоном, потому что офицеру показалось, что Саяк Кан рассмеялся. -- Пусть ребенок, любой ребенок покажет Великому Мастеру учебник по истории. Любой учебник. А потом попросите Мастера сходить в соседнюю деревню и там посмотреть любой школьный учебник по истории. -- И что потом, уважаемый товарищ Кан? -- Потом скажите ему, что это Саяк Кан велел написать такие учебники по истории. Скажите ему, где я, и передайте, что я буду рад приехать к нему. Офицер отдал ребенку монетку и отослал назад к мастеру Синанджу. Ребенок помчался по грязной размытой дороге к деревне. Через несколько минут показался Чиун, он шел из деревни и его золотое кимоно развевалось победным флагом. В руке мастер Синанджу держал школьный учебник. -- Отвезите меня в другую деревню, -- приказал Чиун. Офицер поспешно освободил место в машине для Мастера Синанджу, и они отправились в расположенный в пяти милях городок. Там везде висели красные флаги и на каждом доме был портрет Ким Ир Сена, чего в Синанджу не было. Люди там были готовы выполнить любое поручение офицера и ему не надо было расплачиваться монетками. Мастеру Синанджу принесли еще один учебник истории, потом еще один. Он хотел увидеть учебники для всех классов. Наконец он произнес: -- Почти правильно. -- Человек, который настоял на том, чтобы эти учебники были написаны, в Пхеньяне, -- сказал офицер. -- Он может к вам приехать, или, если вы пожелаете, вы можете приехать к нему. -- Пхеньян -- дурной, развратный город. Но я поеду туда, потому что во тьме сегодняшнего дня единственный свет исходит из Пхеньяна, -- сказал Чиун. -- Хотел бы я, чтобы мой собственный ученик выказывал столько понимания. Офицер почтительно поклонился. Чиун не выпускал книг из рук. Здание, которое стояло над восьмиэтажным бункером, было простым одноэтажным учреждением. Но лифты там были роскошные, сиявшие алюминием, хромом и дорогой сталью. Лифт опустился на самый низ, а там стоял Саяк Кан. Лицо его необычно изменилось. Перемена эта была заметна тем, кто работал с ним, тем, кто его знал. Саяк Кан невероятным образом напряг лицевые мускулы и улыбался. -- Ты велел написать это? -- Я, Великий Мастер Синанджу. -- Здесь почти все правильно, -- сказал Чиун. -- Я оторвался от важных дел, чтобы сказать тебе это. -- Тысяча благодарностей, -- ответил Саяк Кан. Чиун раскрыл книги, которые были у него с собой. В них рассказывалось о несчастьях, выпавших на долю Кореи. Там говорилось о грязных чужеземцах, тянувших свои лапы к этой прекрасной стране. Рассказывалось о невзгодах и унижениях. И была одна глава, которая называлась "Свет". Там было написано: "Сквозь тьму сиял чистый и могучий свет, который несли Мастера Синанджу. Лишь они не платили дани чужеземцам, а получали ее. Лишь они сияли подобно солнцу, непреходящим, непобедимым, несравненным светом, лишь в них сохранялось то, что было всегда славой нации, а остальной народ ждал во тьме и унижении своего часа, и лишь Синанджу предвещало истинное предназначение корейского народа". Саяк Кан согласно кивал головой на каждую фразу. -- В основном вы изложили все верно, -- сказал Чиун. -- Но не вернее ли будет сказать не "свет", а "праведный свет"? Ведь светом может оказаться и спичка. -- Но во тьме даже спичка сияет ярко. -- Вы говорите о славе Синанджу или о тьме собственного невежества? -- Вы абсолютно правы. Изменения будут внесены в каждую книгу. -- Историки обычно врут, молодой человек, и ради собственного удобства искажают правду. Но здесь, в Корее, я нашел наконец отрывок, который можно назвать истинной правдой. Саяк Кан поклонился. У одного из секретарей перехватило дыхание. Никто даже не подозревал, что его позвоночник может гнуться, к тому же так низко. -- Но в этой стране есть воры, -- сказал Чиун и рассказал ему о сокровищах Синанджу. Самый нижний этаж самого надежного здания Северной Кореи огласил вопль ужаса. И вырвался он из уст Саяк Кана. -- Это позор для всего корейского народа! Это оскорбление нам всем. Беспредельная наглость. Уж лучше бы наши матери и жены были отданы на поругание японцам, чем такое оскорбление! Ограбив Дом Синанджу, они ограбили наше славное прошлое. И тотчас весь аппарат разведуправления Северной Кореи оказался у ног Мастера Синанджу, и его заверили в том, что долг всего народа -- найти сокровище Синанджу. Да, конечно, в Синанджу ходила пословица, что свет от пхеньянца -- все равно, что тьма от честного человека. Но кто мог поспорить с тем, чему, как убедился Чиун, учили даже детей? И через весьма непродолжительное время корейское посольство обнаружило, что одно из сокровищ Синанджу выставлено на продажу. Разумеется, в белой стране. Незадолго до полудня жуткая судьба западного мира снова была готова перемениться. Чиун заказал разговор с Фолкрофтом. Смит готов был вознести благодарность небесам, но сказал только: -- Послушайте. У нас возникли проблемы. Мы обещаем возместить большую часть, а возможно, и все, украденное у вас. Но вы нам нужны немедленно. -- Служить вашей славе -- большая честь для Дома Синанджу, -- ответил Чиун. -- Но прежде скажите, поддерживаете ли вы связь с Римо? -- Да, -- сказал Смит. -- Хорошо. Запишите, только будьте внимательны. У вас есть чернила? -- У меня карандаш и компьютер, -- сказал Смит. -- Возьмите карандаш, -- велел Чиун. -- Теперь записывайте: "Победоносная борьба корейского народа под предводительством Ким Ир Сена", классы с первого по пятый". -- Записал. -- Страницы тридцать пять и тридцать шесть, -- сказал Чиун. -- Хорошо. -- Скажите Римо, пусть немедленно прочтет. -- Понял. Сделаем. А мы... -- Но Смиту не удалось закончить фразу. Чиун повесил трубку. Глава пятая Алексей Земятин не доверял хорошим новостям, особенно если они исходили от нынешнего КГБ. Он еще помнил, как все было при их основателе, Феликсе Дзержинском. Были они тогда напуганными, злыми и беспощадными. Большинству тогдашних начальников не было и двадцати. Они все учились, бойцы новой разведки, ОГПУ, пытались повторять приемы царской охранки, боялись ошибок, но больше всего боялись бездействовать. Если бы один из них сказал Земятину, что им удалось обнаружить источник этого нового, да к тому же невидимого американского оружия, он бы не беспокоился. Но когда генерал КГБ в кителе от лучшего портного, лоснящийся от диковинных фруктов и импортного шоколада и узнающий время по дорогим швейцарским часам, посоветовал ему спокойно ехать на дачу, Земятин только насторожился. На Западе судили о КГБ по его успехам, потому и боялись. Но они не догадывались, ценой скольких усилий и промахов давался каждый триумф. Они не понимали, что за одним оперативником стояло сто офицеров, которым жилось весьма неплохо и чьей основной задачей было жить не хуже. А для этого они должны были писать отчеты, в которых рассказывалось о том, какие они незаменимые. Поэтому, разговаривая с сотрудниками КГБ о чем-то, за что они были ответственны, нужно было стараться вычислить, до какой степени они выгораживают себя. И ни при каких обстоятельствах нельзя было доверять хорошим новостям. Алексей Земятин положил руку на зеленое сукно шикарного письменного стола. По другую сторону стола был человек, защищавший безопасность России, который, пожалуй, устроился лучше всех. Этот генерал был еще молод, лет пятидесяти с небольшим. Революции он не знал, а во время Великой Отечественной был пацаном. Видно, за последние несколько лет его никто никогда не перебивал. Он был начальником британского отдела КГБ, отдела, ответственного за то, что было, пожалуй, примером одного их самых удачных проникновений одной страны в секреты другой. Подобное было только с Англией и Германией в тридцатые и в начале сороковых. Как он сам хвастался: "Англия для нас теперь -- что центр Москвы". -- Простите, -- сказал Земятин, -- прежде, чем я услышу о ваших победах, я хотел бы узнать кое-какие подробности. Мне нужны факты. -- Конечно, -- холодно ответил молодой генерал. Кабинет у него был размером с танцзал, с плюшевым диваном, картинами на стенах и, конечно, с портретом председателя над столом. Этот стол принадлежал когда-то царю и до сих пор сохранил свою позолоту. Комната была пропитана ароматами дорогих кубинских сигар и лучших французских коньяков. Молодой офицер воспринял вопрос старика так, как воспринял бы вопрос какого-нибудь авторитетного члена Политбюро, который через несколько минут все равно был бы вынужден признать некоторое превосходство собеседника. Эти старики все такие. Молодой генерал слышал о Земятине от старших коллег, но воспринял их восторженные рассказы, как ностальгию по прошлому. Поэтому он не удивился и не обиделся, когда этот динозавр в потрепанном москвошвеевском костюме его перебил. Пройдет еще несколько минут, и старик вынужден будет оценить и способности, и возможности генерала. -- Мы зафиксировали удар, нанесенный в Англии, около Малдена приблизительно в восемь утра по местному времени. Он пришелся на поле размером в сто квадратных метров. Телескопы Джорделл-Банк определили, что он был нанесен откуда-то с запада, предположительно с территории США. Кажется, я уже сообщал это. -- Продолжайте, -- сказал Земятин. -- Мы заполучили женщину, которая отвечает за эксперимент, -- сказал генерал. -- Она находится в одном из английских конспиративных пунктов и согласилась сотрудничать. Генерал ждал, что Земятин спросит, почему используется английский конспиративный пункт. Тогда он бы смог похвастаться, что он в распоряжении отдела британской разведки, который полностью ими контролируется, что американцы послали своего человека, но он был перехвачен сотрудниками британского отдела КГБ. Можно было сказать и больше, если бы только старик дал новому поколению показать себя во всем блеске. Сам старик наверное начинал со швыряния бомб в царских жандармов. -- Откуда вы знаете, что именно эта женщина связана с секретным оружием? -- Она наняла английскую фирму "Помфритт Лэборэториз" проводить эксперимент. Кроме того, она указала в качестве нанимателя подставную компанию. Ясно, это ЦРУ. Работает под прикрытием. -- Мы знаем, что она лжет. Но есть ли у вас доказательства, что она из ЦРУ? -- Пока нет. Но будут. Все будет, -- ответил молодой генерал. Потом предложил еще коньяку. Земятин отрицательно покачал головой. Он и к первой рюмке не притронулся. -- Весьма обяжете. Но почему вы знаете, что она будет сотрудничать? -- Почему вы знаете, что утром взойдет солнце, товарищ Земятин? -- А я не знаю, -- ответил Земятин. -- Я это лишь предполагаю, потому что так было на протяжении всей моей жизни, и, судя по сообщениям историков, оно всходило и в прошлом. Но знать я этого не знаю. -- К сожалению, более убедительного сравнения подобрать не могу. -- Дайте мне факты. Дальше я разберусь сам. На основании чего вы сделали столь поспешный вывод? -- У нас есть ее психологический портрет. -- Эти штуки с мозгом? Земятин имел в виду эксперименты в области психологии и парапсихологии, которыми так гордилось КГБ. Люди, умевшие читать мысли. Умевшие двигать предметы на расстоянии. Словом те, кто умел показывать фокусы, которые, когда Земятин был мальчишкой, показывали цыгане на рынке. Теперь всю эту чепуху финансировало правительство. Это по-прежнему было надувательством, но, тем не менее, американцы по-прежнему засылали своих шпионов, чтобы выяснить, чего добились русские. Отличная ловушка, если хочешь обезвредить парочку-другую вражеских агентов, но, как и большинство подобных затей, во всех остальных отношениях штука бессмысленная. Это помогало только в том случае, когда у противника мало агентов. А у американцев агентов хватало даже на такие секретные организации, о существовании которых КГБ и не подозревало. -- Психологические портреты дают многое, товарищ Земятин, -- сказал генерал. -- Составленный нашими психологами портрет доктора Кэтлин О'Доннел отлично объясняет, почему она пошла с нашим агентом. -- Вам, возможно, и объясняет. Извините, молодой человек, но мне нужны факты. Почему вы уверены в том, что она пошла за ним именно по этим мотивам? Почему вы считаете, что она говорит правду? -- Психологический портрет говорит о том, что мы имеем дело с социопаткой. Когда-то в детстве она стала развиваться иначе, чем другие дети. Она была очень красивым и избалованным ребенком. Но ее представления о любви, и ее сексуальные желания оказались странным образом, связаны с насилием и страданием. -- Я ищу оружие, генерал, -- заметил Земятин. -- Да. Да, конечно. Пожалуйста... Люди такого рода отлично умеют скрывать свою агрессию... Кроме того, они обычно бывают довольно удачливы в жизни... до тех пор, пока они не встретятся с чьим-то страданием. Тогда они идут на все, чтобы удовлетворить свою тягу к насилию и страданию. Понимаете, как бомба, которая готова в любой момент взорваться. Такое прячется во многих людях. Воина все выявляет. -- Люди -- не бомбы. Они -- разумные существа. Эти игры... -- Это не игры. Доктор Кэтлин О'Доннел скажет и сделает больше, чем какой-то престарелый телохранитель Ленина с клюкой в руках. Эта женщина наконец проснулась. Земятин не обиделся. Что может осел -- только ржат по-ослиному. Все это было так удручающе, что он не смог подавить горестного вздоха. -- Откуда мы можем это знать? Теперь настал черед молодому генералу улыбаться. -- Мы знали, что эксперимент должен пройти в Англии, в Малдене. Мы тогда не знали, в чем он состоит, но знали, что начальство им интересуется. -- Да-да, вы действовали правильно, -- сказал Земятин. Он не стал говорить, что на операции, проводимые КГБ, правительство тратит столько денег, что они должны были обнаружить не только полигон, но и само оружие, и доставить к нему в кабинет. Но воевать надо тем, что имеешь. У России было КГБ. Нужно было время, чтобы заменить этого человека. Земятин знал, что будь оно у него, он бы замену нашел. Или хотя бы сбил с него спесь. Эта довольная рожа их всех под монастырь подведет. -- Мы очень спешили установить наблюдение, но нам удалось удостовериться, что в зоне эксперимента не будет ни местной полиции, ни британских спецслужб. Мы создали то, что обычно называем средой. -- Средой? -- переспросил Земятин. -- Да. Мы следили и за экспериментом, и за экспериментаторами. Мы заметили, что доктор О'Доннел испытывает слишком большое удовольствие, наблюдая за страданиями животных. Мы... Земятин жестом остановил его. -- Мне нужно это оружие. Вы должны его получить. Она знает, где оно. Выкрутите ей руки, это обычно срабатывает. Сделайте укол. Но получите оружие. -- Товарищ фельдмаршал, вы думаете, мы пистолет ищем? Или какую-то новую пушку? Да мы бы предоставили вам двадцать видов нового американского оружия, но не могли бы сказать, как оно действует. Сегодня все создается по компьютерным технологиям. Оружие -- это не груда металла. Оружие, товарищ фельдмаршал, здесь... -- сказал генерал, поднеся руку к голове. -- Вот где оружие. Знание. Сейчас у нас было некоторое преимущество во времени, так? Земятин кивнул. -- Мы бы завтра могли доставить вам это оружие, но за несколько лет не разобрались бы, как оно действует. А может, и вообще не разобрались бы. Я могу поставить у себя компьютер, но, если не буду знать, как он работает, для меня это будет всего-навсего груда металла. Сейчас оружие -- это знание. -- Большинство людей всегда готовы рассказать о том, что знают, кто-то -- за доброе слово, кто-то -- под угрозой смерти, -- сказал Земятин. -- Да, в простом мире в простое время так оно и было, -- ответил генерал. -- Сколько времени вам на нее понадобится? -- спросил Земятин. -- День или два. Я ценю ваш опыт и ваши заслуги перед Родиной. Но мы умеем делать свое дело. Я надеюсь, что смогу рассеять ваши сомнения, товарищ Земятин. -- Молодой человек, -- сказал Земятин, -- моих сомнений вам не рассеять никогда. И, думая о будущем нашей Родины, я беспокоюсь лишь об одном -- не маловато ли у вас сомнений? Только безумцы не сомневаются. -- Мы предпочитаем действовать, а не паниковать. -- Продолжайте поиски оружия. Мне не хочется, чтобы вы провалили операцию. Может, вы и думаете, что все знаете, но это не так. -- Безусловно, -- с улыбкой ответил генерал. -- Нет. Нет, вы не понимаете. -- Наверное, вы правы. Да, еще. Мы были бы рады. если бы вы объяснили, почему это оружие кажется вам более важным, чем, например, космические лазеры или новые ракетоносители. Чем больше мы будем знать, тем лучше сможем работать. Земятин не ответил. В разведке была старая поговорка, что тайны на пятерых не бывает. Земятин считал, что хватит и двоих. Ему было наплевать на сообщения о том, что американцы совершенно дезорганизованы и могут действовать только в командах. В Америке вполне мог быть кто-то, кто, зная действие этого оружия, пустит его в ход, а потом будет уже обговаривать условия сдачи. Он бы сам так поступил. А чтобы Америка узнала, какое мощное оружие у нее в руках, достаточно сказать об этом еще одному человеку, который скажет еще кому-то, что американское оружие может вывести из строя все ракеты матушки-России. Земятин понимал, что времени на размышления не осталось. Эта восходящая звезда КГБ сидит себе спокойно за роскошным столом, а над миром нависла угроза катастрофы. Но этой битвы Алексей Земятин проигрывать не хотел, тем более, что на защиту этой страны уже ушло слишком много миллионов жизней. -- Скажите, что вы знаете об агенте, посланном американцами? -- О нем "позаботились". -- Вас не насторожило, что они послали только одного человека? -- Вполне возможно, товарищ фельдмаршал, что американцы не придают этому оружию слишком большого значения. -- Американцы никогда не посылают на задание одного человека. Они работают командами. Всегда командами, а тут один человек. Это мужчина? -- Да. -- Есть одна старая истина, генерал. Пока враг не показал, как его можно уничтожить, он непобедим. -- Да, товарищ фельдмаршал. Это выражение было очень популярно среди летчиков времен Первой мировой войны. Тогда самолеты были очень медленные и неповоротливые, и летчики просто стреляли друг в друга. Сейчас все управляется электроникой. Земятин ничего не ответил, а просто медленно поднялся на ноги. На столе лежал золотой нож для разрезания бумаги. Земятин взял его в руки и стал рассматривать. -- Он принадлежал когда-то одной княгине, товарищ фельдмаршал. Вам нравится? -- вежливо спросил генерал. Земятина приводило в ужас это сытое довольное лицо. Он сжал рукоятку ножа и улыбнулся. Генерал улыбнулся в ответ. Потом Земятин наклонился вперед, как будто для того, чтобы отдать нож. Но, когда генерал потянулся за ним, Земятин вонзил острие в его пухлую розовую щеку. Генерал отпрянул, в глазах его застыл ужас, алые капли упали на безукоризненный зеленый мундир. -- Война -- это кровь, -- сказал Земятин. -- Тебе стоит узнать, что испытывали все мы. Надеюсь, теперь тебе стало немного понятнее. Генерал знал, что тот, кого называли Великим, обладает слишком большой силой, и сейчас его не победить. А может, и вообще не победить. Он был динозавром, доисторическим существом. Его надо было ублажать. Рана кровоточила, наверное, стоило наложить швы. Генерал был ранен впервые в жизни. По какой-то необъяснимой причине его охватило беспокойство. Он даже не подозревал, что реагирует именно так, как и рассчитывал старик. Молодой генерал вовсе не таил зла на старика, когда велел установить слежку за американским агентом, прибывшем в Англию. Он просто ублажал старика, говорил он себе. Он так же затребовал немедленный отчет о той женщине. Шеф КГБ в Лондоне ответил, что нет никаких поводов для беспокойства. Доктор О'Доннел уже начала говорить, кроме того, она была спрятана на самом конспиративном пункте во всей Великобритании. Во всяком случае, что сгодилось для Генриха VIII, должно было сгодиться и для КГБ. Глава шестая Первым делом Римо получил подробное описание доктора Кэтлин О'Доннел. У нее были рыжие волосы, и она была удивительно хороша. Один из лаборантов сказал про нее: "Отпад". А другой уточнил: "Полный отпад". Глаза голубые, грудь безукоризненная, улыбка ослепительная, лицо незабываемое. Больше ему никто не мог ничего сказать. Римо понял, что красивых женщин никто не может описать подробно, все только передают свои впечатления. А это мало чем могло ему помочь. В машине он рассказал о своих тем офицерам армии и разведки, кто еще был в сознании. -- Я ищу рыжеволосую красотку, -- сказал Римо. -- Как я вас понимаю! -- ответил один из офицеров. -- Попробуйте Сохо. На прошлой неделе имел там одну брюнетку. Какие чудеша творила эта женщина, -- сказал начальник отдела. -- Я ищу ту рыжую девку, которая проводила эксперимент. -- Ничего не могу об этом шказать, штарина. Здешь вше шито-крыто. -- Попробуем с другого конца. Кто сказал, что все будет шито-крыто? Кто велел вам водить союзника за нос? -- Не могу шказать. Это шовшем шито-крыто, -- сказал начальник отдела. Но когда он догадался, что нестерпимую боль в ногах, которую причинил ему американец едва, казалось, до них дотронувшись, можно унять, рассказав все, что ему известно, он решил, что никакой особой тайны здесь нет. -- Ешть одно агенштво. Даже не МИ. Хорошие там парни. Они не любят привычных ярлыков, разведка и тому подобное. Знаете, что такое ярлык? -- Нет, -- сказал Римо. -- Я просто делаю свою работу. Так где эти парни? -- Этих парней называют "Ишточник". Это -- лучшие из нас. -- Может, вам это и неизвестно, -- сказал Римо, -- но мы с вами по одну сторону баррикад. Так было уже сто лет, и, надеюсь, так будет и впредь. Так где находится этот "Источник"? -- Вам до них никогда не добраться. Это не какая-то лавчонка у Пиккадилли, охраняемая дюжиной штрелков. "Ишточник" -- штука английская нашквозь, вам ближе чем на што ярдов прошто не подойти. Место, в которое, как предполагалось, Римо не сможет проникнуть, располагалось по дороге из Малдена в Лондон, милях в двадцати от города. Неприступная крепость стояла на пригорке посреди огромной лужайки. Но лужайка эта была не для красоты. Римо знал, что много веков назад деревья спилили -- крестьяне, пленники или рабы. Местность вокруг крепостей всегда расчищали, чтобы видеть врага издалека. Эта крепость была выложена из отполированного, чтобы враги не могли забраться, камня футов двадцати толщиной. Был там и широченный крепостной ров. И парапеты. И узкие бойницы для знаменитых английских луков. -- Вот это? Это оно считается неприступным? -- поинтересовался Римо. -- Да. А теперь попробуйте-ка применить ваши новомодные приемчики, штарина. -- Это -- ваша типичная норманнская крепость, отлично подходит для борьбы с англосаксонскими повстанцами и другими лордами-норманнами. В наличии имеются крепостной ров, подъемный мост, проход на стены с внутренней стороны -- чтобы поливать врагов кипящим маслом. А также здесь обязательно имеется подземный ход подо рвом, который обычно используют, если все остальные средства не помогают. Римо оттарабанил все это на едином дыхании, как школьник, отвеча