медленно отправиться в Эвенкию. В вашем распоряжении будет любой самолет, любая машина, все линии телефонной связи. -- Вы уверены, что нужен именно я? Старик-то им зачем? -- Нужны вы. И немедленно. -- Что, война? Где? -- Не знаю. Я даже не знаю, кто нынче правит матушкой-Россией. То, что они используют члена партии как посыльного, само по себе неслыханно. Была бы война, я бы догадался. Но ничего такого не происходит. -- Может, случилось что. Вдруг где ракетная дивизия взорвалась. -- Мы бы знали, -- сказал секретарь. -- Да нет, вы бы не знали. Могло еще где восстание случиться, и свежие люди понадобились. -- А такое возможно? -- спросил секретарь. -- Нет, -- ответил отставной полковник и вздрогнул. -- Невозможно. В ракетных войсках можно положиться на любого. Они все такие, как я. Мы делаем то, что скажут, если скажут, а если повезет, то и телефоны нам ставят. Не повезет -- стоим в очереди за писчей бумагой. Я так понимаю, что машину до аэропорта предоставите вы? Секретарь коротко кивнул. Отставной полковник обнял свою круглолицую жену и поцеловал, постаравшись в поцелуе передать все: и как он ее любит, и какой хорошей женой она была -- на крайний случай, вдруг больше не вернется. Она все поняла отлично, и, когда заплакала, никакие его слова уже не могли убедить ее, что в Эвенкию его вызывают по какой-то глупой ошибке. Секретарь, аккуратно застелил переднее сидение своего ЗИЛа пленкой и попросил отставного полковника садиться поосторожнее, чтобы сиденье не попортить. Петровичу ужасно захотелось швырнуть эту пленку секретарю в морду. Но ведь тот мог потом попортить жизнь его жене, поэтому он только мрачно кивнул. Он даже извинился перед этим типом с партбилетом и персональным автомобилем, и телефоном, и со всеми вещами, которые значил, коммунизм в той стране, где его строили дольше всех. Аэропорт был маленький, но взлетные полосы, как и во всех аэропортах России, были сделаны так, что могли принять самые современные сверхмощные самолеты. Их длины хватало не только для того, что уже летало, но и для того, что могло бы полететь через пятьдесят лет. Аэровокзал был просто халупой. И там кошмар стал обретать черты реальности. Были там юнцы, чьи щеки еще не знали бритвы, были и ветераны, отслужившие в ракетных войсках. И всех их, как и Петровича, вызвали по команде. Каждые тридцать секунд громкоговорители призывали соблюдать тишину. Когда они сели в самолет на Эвенкию, они получили еще одно предупреждение. На сей раз оно было сделано лично офицером одного из спецотделов КГБ, того, чьи сотрудники носят особые нашивки на своих дорогих темно-зеленых мундирах. В этом отделе все всегда должны были быть застегнуты на все пуговицы. -- Солдаты матери-России! -- прочитал офицер по бумажке, стоя в голове самолета. -- Вы призваны в трудное для истории народа и всей страны время. Многие захотят обсудить происходящее с братьями-солдатами, но мы вынуждены это запретить. Ситуация напряженная, поэтому с нарушившими приказ будем разбираться по всей строгости. В самолете стояла тишина. Никто не проронил ни слова. Моторы взревели, офицер КГБ вышел из салона, и тогда все заговорили. -- Война это, -- сказал старый ракетчик. -- Чего еще? -- Вы слишком спешите с выводами, -- сказал молодой человек, чье лицо было глаже, чем у жены полковника. -- Нет, -- ответил старый ракетчик, -- когда нет войны, мы слушаем про славные дела коммунистической партии и про то, что она делает для народа России. Но когда они посылают людей на бой, то о партии не говорят. Помню я Великую Отечественную. Начиналось все с защиты коммунизма от фашизма, но быстро превратилось в борьбу матушки-России с гуннами. Когда на смерть посылают, всегда о Родине говорят. А когда хотят, чтобы в очереди безропотно стояли, то о партии. -- Он не торопится с выводами? -- спросил молодой человек у полковника. -- Если действительно война, то нет. Если нет, значит, торопится, -- с чисто русским фатализмом ответил полковник. -- Вы вокруг посмотрите. Думаю, гораздо важнее увидеть, кого здесь нет, чем кто есть. Я не вижу ни одного действующего офицера-ракетчика. -- Если дело срочное, что ж они собирают незнающий народ? -- спросил старый ракетчик. Ответом на это было то, что казалось чудовищным сном. Чтобы управлять тем, что им показали в Эвенкии, не нужно было разбираться в ракетной технике. Они ехали мимо колонн машин, груз на которых был затянут брезентом. Около каждого грузовика стояла стража. Офицер ракетных войск заходил в каждый автобус и предупреждал, что трогать ничего нельзя. У некоторых старичков-отставников отобрали слуховые аппараты, что сделало их совершенно беспомощными. Их завели в какой-то бункер. Там на лафете стояла странная ракета. Обычно, чтобы показать, насколько незаряженная ракета безопасна, на нее залезал инструктор. На сей раз он очень осторожно подошел и встал с самого края, стараясь не двигаться. -- Вот она, -- сказал он. Говорил он без мегафона и голоса не повышал. Все подались вперед. Те, у кого отобрали слуховые аппараты, ждали, что им потом все перескажут, а пока просто переглядывались. -- Она сделана так, что на дополнительное обучение у вас уйдет всего тридцать секунд. В зале послышался ропот. -- Пожалуйста, тихо. То, чему вы обучались в связи с ядерным оружием -- а она ядерная, товарищи, ядерней не бывает -- касалось прежде всего безопасности и систем наведения. Здесь система наведения старая и не слишком точная. Но компенсируется это силой заряда боеголовки. Мерзкая штуковина. Знали бы вы, что у нее в клювике. И, перед тем, как отойти, он добавил: -- Она заряжена и готова к запуску. На минуту воцарилась мертвая тишина, а потом все, даже зеленые юнцы, все поняли. Одиннадцать месяцев в каждом учебном году уходило на то, чтобы ознакомить обучаемых с системами безопасности. Теперь было понятно, почему не надо обучаться ею управлять -- здесь не было защитных устройств. Это новое мерзкое оружие было первым в мире оружием без защиты. Прозвали его "красной кнопкой". Стоило нажать на кнопку, и ракета отправлялась в путь. Как спусковой крючок у ружья. Поэтому обученные офицеры-ракетчики были ни к чему. Такой ракетой может управлять любой дурак. Выбор был невелик. Либо есть война, либо нет войны. А произвести такое можно было только будучи уверенным в войне, потому что такие штуки просто так не сооружают. В этом оружии не было никакой электроники, на цель оно наводилось как простая пушка. Попадать можно было куда угодно -- для боеголовки такой мощности все без разницы. Одна боеголовка могла разнести четверть страны. Надо было только послать это в сторону Северной Америки. Массовое уничтожение. Если бы Петрович не беспокоился за свою жену, он бы вышел из игры. Но он этого не сделал. И вот он уже неделю тащился по ужасным дорогам. Потом и дороги кончились. Перед ним были какие-то холмы, он снизил скорость до двух киллометров в час. Задание у него было не из легких. Он должен был создать новую базу, о которой американцы и не подозревали, потому что пока что ее не было вовсе. Потом он должен был навести орудие на приблизительную цель и, действуя согласно полученной инструкции, если не поступит новых распоряжений, в определенное время через две недели, произвести запуск. Ему дали старые швейцарские механические часы, чтобы он не перепутал время. Он должен был, если не поступит иных указаний, начать Третью мировую войну. Его передвижения не остались незамеченными ЦРУ. Из космоса была замечена не сама ракета -- это мог быть один из муляжей, которые русские понатыкали по всей Сибири. Засекли телефонные переговоры отставного полковника, который докладывал начальству, что находится в боевой готовности. Проанализировав частоту и характер сообщений, Центральное разведывательное управление пришло к выводу, что готова к действию еще одна "красная кнопка". Харолд В. Смит имел доступ к этой информации. Более того, пока русские позволяли себе такое, президент получил от Великобритании протест относительно особо жестоких действий одного из американских агентов. Он передал это Смиту, который написал уместное в подобных случаях опровержение. Первая часть была сугубо официальной, в ней осуждалось насилие и предлагалась помощь стране, в которой произошло столько убийств, в поимке преступника. Но лично президент позволил себе ту шутку, которую повторял всегда, когда Римо и Чиун действовали за пределами Соединенных Штатов: -- Если узнаете их имена, сообщите нам, мы бы хотели их использовать. Но главным пунктом было то, что, по-видимому, пострадавшая сторона обладает неверной информацией, ведь человек не может совершать подобные поступки. Тогда Смита поразило, что ответ на возмущение его государства по поводу экспериментов с оружием, разрушающим озоновый слой, очень походил на те отговорки, которыми они сами обычно прикрывали Римо и Чиуна. То есть, попросту говоря, был ложью. У России были все причины не доверять Америке. Правда слишком походила на обыкновенную ложь. Он почти понял слова Чиуна: "Они видят зло в своем собственном зле". Дом Синанджу конечно же не считал самого кровавого из русских царей, Ивана Грозного, злом. Но это потому, что он хорошо им платил. Так что то, что Чиун подразумевал подо злом, и то, что подразумевает западный человек, -- совершенно разные вещи. Смит не знал, что является злом для Чиуна, поэтому его формулу было трудно применять. Красный телефон снова зазвонил. Смит снял трубку, выглянув в непрозрачное снаружи окно Фолкрофта, санатория в Рае, Нью-Йорк, который служил прикрытием организации. В окно был виден залив Лонг-Айленд, серый и пасмурный. Обычно президентская линия включалась три, максимум четыре раза в год. В тот день она включалась уже в третий раз. -- Слушаю, -- сказал Смит. -- Думаю, англичане нам поверили. Но знаете, что натворил ваш агент? Он проехал по Англии, собирая сотрудников безопасности, как чемоданы, а потом перебил уйму народа в самом Тауэре. -- Он обнаружил оружие. -- Где? -- В Сан-Гауте, в провинции Читибанго. -- Вот и еще одна центрально-американская проблема. Черт подери. Может, просто разбомбить эту провинцию? -- Не поможет, господин президент. -- Почему нет? В таком случае вы получите и оружие, и людей с ним связанных. Чего-то одного будет недостаточно. Это все равно, что бороться с ядерной угрозой, уничтожив одну ракету. -- Из России хороших вестей нет, -- добавил президент. -- Они готовы к запуску? Сколько у нас времени? -- спросил Смит. -- С этими проклятыми кнопками они могли бы произвести запуск хоть сейчас. Но они еще что-то строят. -- Значит время у нас есть, -- сказал Смит. -- Если они окончательно не перепугаются. -- А когда это может случиться? -- Вы можете угадать, что на уме у русских? -- спросил президент. -- Кстати, нам еще надо ответить французам по поводу главы СВВР. Французы-то к этому какое отношение имеют? -- Вы уверены, что это дело рук наших? -- сказал Смит. -- Я слышал, он был у русских в списке смертников. И уже много лет. -- Да, уж они-то мечтали от него избавиться. Это всем известно. Несколько лет назад русские засылали туда болгар, потом наняли команду румын. Но потом оставили все попытки. По тому, как его убили, похоже на ваших людей. -- Что вы имеете в виду? -- спросил Смит. -- Они думают, его убил не человек, а машина. Кости будто размолоты. -- Да, может быть один из наших, -- сказал Смит и подумал, мог ли это быть Чиун. Римо умел многое, но оказаться в двух местах одновременно и ему не под силу. -- Наступили черные дни, Смит. Я рад, что у нас есть вы и ваши люди, -- сказал президент. Он и не подозревал, что ни один из людей Смита не приближается к флюорокарбоновой установке. Генератор был установлен в "Химических концепциях" в Массачусетсе, в стороне от сто двадцать восьмого шоссе. Его готовили к новому пуску. Хороших новостей не было. Генеральный вызвал Земятина на загородную дачу, чтобы тот заверил членов Политбюро: все под контролем и действия, которые он, Алексей Великий предпринимает, абсолютно правильны. Земятин говорил коротко и по делу. -- Событий мы не контролируем. Пока что боремся с ними, как можем. -- Но положение улучшилось или ухудшилось? Мне же надо что-то говорить Политбюро. -- То есть не пора ли вам по убежищам? -- Да нет. Новости. Мне нужны хорошие новости. -- Тогда читай "Правду". Там написано, что капитализм сдает свои позиции, а мы, вдохновленные волей масс, отвоевываем новые рубежи. Земятин взглянул на лица других стариков. Было бы у него время на жалость, он бы их пожалел. У стариков был такой вид, будто они глядят в собственные могилы. Про готовность к войне -- все это одни разговоры. К войне никто из них готов не был. Про непрекращающуюся борьбу за завоевания социализма -- тоже. Это были старые маразматики, внезапно оказавшиеся на пороге войны. Молчали все. Даже вопросов не было. Земятин заметил, как главнокомандующий, бухгалтер по образованию, поднес дрожащей рукой рюмку водки ко рту. Земятин развернулся и вышел. Тело у него было все в шрамах, идти ему было нелегко. Сейчас он имел то, чего боялся больше всего. Система была столь уверена в своей непогрешимости, что стала бесполезной. Практически на всех уровнях сидели такие вот старики, теперь уже абсолютно беспомощные. И Генеральный, и Политбюро перепугались бы еще больше, если бы узнали, что их хваленый КГБ, самая мощная и успешная служба разведки во всем мире, на самом деле в сердцевине своей была еще беспомощней и бесполезней, чем старики на даче Генерального. Худой человек с широкими запястьями победил всех и захватил ту единственную ниточку, которая вела к американскому оружию. И случилось это легко и просто в той единственной стране, где они чувствовали себя совершенно уверенно. Это Земятин выяснил через своих людей в КГБ еще до того, как они постарались скрыть это от самих себя. Земятин знал, что если Россия выкарабкается, он уж постарается сделать приятную жизнь мальчишек из КГБ чуть менее приятной. Мир -- это вам не удобный стол в отдельном кабинете, за которым сидишь и отдаешь приказы. Это -- кровь. И боль. И предательство. И все это очень опасно. Уже входя в огромное здание на площади Дзержинского, он вдруг понял, как устал воевать. Но сейчас его не покидало чувство, что надвигаются неотвратимые события. Земятин взял с собой двух преданных служак, которые пристрелят любого по его приказу без лишних разговоров. Дуло в морду и спустят курок. Он мог рассчитывать на то, что его приказу подчинится любой, но он слишком устал от людей, задающих вопросы. Он отправился прямиком в британский отдел и приказал начальникам других отделов собраться там же. Генералу, который присутствовал с ним на ракетной базе, велел быть там же. В кабинете собралось сорок два генерала. Земятин никому не сказал, для чего их собрали. Молодой генерал из британского отдела постарался хоть немного снять напряжение. За час до этого он позвонил фельдмаршалу и сообщил о некоторых трудностях, возникших в Англии. Фельдмаршал ответил, что скоро будет и повесил трубку. Приказ был один -- оставаться на месте. Их продержали полдня. Отлично. Теперь здесь собрался весь высший эшелон КГБ. Кое-кто поглядывал на Земятина, сидевшего рядом со своими, ветеранами. Земятин ничего не говорил, просто сидел и пил воду. Разговор между генералами перешел на. личные дела. Земятин дал им поболтать о том, что волновало их больше всего -- о часах, о дачах, о заграничных тряпках и ценах на девок в Йемене. Некоторые смущались того, что стоят так близко от него, но никто не осмелился спросить, для чего их собрали. Каждый ждал, что это сделает кто-то другой. Наконец Земятин кивнул одному из ветеранов. -- Любого, кроме этого, -- сказал он, указывая на молодого генерала из британского отдела. -- Он мне еще понадобится. Говорил он как бы между прочим, на слова его никто и внимания не обратил. Вес продолжали беседовать. Выстрел грянул громом. Даже позолота на стульях задрожала. Старый служака достал крупнокалиберный пистолет, который теперь дымился в его руках, и прострелил голову ближайшего к нему генерала, который еще успел улыбнуться, заметив, что тот обернулся к нему. На мгновение воцарилась тишина. Все были поражены -- все, кроме Земятина и его сопровождающих. -- Добрый день, -- сказал он. -- Я -- Алексей Земятин. Думаю, каждый из вас обо мне наслышан. Великому Земятину удалось-таки завоевать их внимание. -- Мы все участники битвы за Родину. Этот человек завалил дело, -- и он показал на сидящего за столом молодого генерала. Лоб генерала под тщательно уложенными волосами покрылся бисеринками пота. У него перехватило дыхание. Земятину стало интересно, не впервые ли он видит труп. А остальные не могли понять, почему застрелили не начальника британского отдела. -- Хочу, чтобы вы меня выслушали. Нас уверяли, что составлен уникальный психологический портрет женщины, которая могла вывести нас на оружие, которое нам крайне необходимо. Так? Молодой генерал кивнул. Он старался не смотреть на тело. Другие высшие офицеры сильнейшей разведки мира -- тоже. -- Мне нужна была информация. Ничего сложного. Меня заверили, что американец, действующий в одиночку, опасности не представляет, хотя обычно американцы в одиночку не действуют. Даже в туалет они ходят по трое. Но на эту женщину американцы послали одного. А нам что обещали? Молодой генерал чуть слышно ответил: -- Мы сказали, что о нем позаботятся. Все остальные присутствующие генералы были уверены, что его сейчас пристрелят. Те, кто постарше, не видели расстрелов в кабинете со времен Сталина. Не возвращаются ли старые времена? -- Он был под колпаком, или что-то вроде этого. Вы сказали, что Лондон для нас -- что центр Москвы. Вы ведь были совершенно уверены? Генерал кивнул. -- Громче, -- приказал Земятин. -- Я был уверен, -- сказал молодой генерал. Он утер лоб рукавом своего безукоризненного костюма. -- Я говорил на этом самом месте то же, что я говорил пятьдесят и шестьдесят лет назад. Враг непобедим до тех пор, пока не покажет, как его можно убить. Никаких шуточек. Никаких игр. Кровь. Только кровь. Все молчали. -- Вы у американцев передираете все, даже самые бессмысленные приемчики. Но сейчас на это уже нет времени. Над Родиной нависла опасность. Угроза такая, о которой раньше и не слыхивали. Родине нужны ваши мозги, ваша кровь, ваша сила. Ну, мальчик. Расскажи нам все об этом американце. -- Он проник через самые лучшие системы защиты в Лондоне, захватил женщину, которая все знает об оружии, которое... вас интересует, но я о нем ничего сказать не могу... -- Еще что-нибудь? -- спросил Земятин. -- Думаю, это провал, -- сказал молодой генерал. Он поправил свой "Ролекс". Когда-то он думал, что его могут убить где-то в чужой стране, но что здесь, в его собственном кабинете... -- Вы даже не знаете, как вы провалились. -- Я упустил женщину. Недооценил американца. -- Проиграть бой может каждый. Вы меня слышите? Вы все меня слышите? Мы проиграли много битв! -- взревел Земятин, а потом вдруг стих. -- И еще много проиграем. Потом он немного помолчал. -- Но, -- сказал он наконец, поднимаясь со стула и наступив на труп человека, которого он велел убить наугад, -- мы не имеем права проигрывать войн. Кажется, никто из вас так и не понял, в чем наш мальчик провалился. Земятин замолк всего на мгновение. Он знал, что никто ему не сможет ответить. Они все были в шоке. А этого-то он и добивался. -- Он кое-чего не сделал. Он не смог обнаружить методы, коими пользуется этот американец. Сегодня мы знаем немногим больше, чем знали до поражения. Мы так и не поняли, как его убить. Я требую, чтобы с сегодняшнего дня по всему миру искали американца и эту женщину. Я сам подготовлю команду, которая будет их брать. Кто ответственный за спецназ? В кабинете поднялся встревоженный гул. Наконец кто-то сказал: -- Вы на нем стоите, товарищ Земятин. -- Неважно. Пришлите ко мне его заместителя. А что касается остальных, сейчас самое главное -- найти американца и женщину. У нас ведь есть ее фотография и материалы на нее? Или только психологический портрет? -- Фотография есть, -- ответил молодой генерал. Человека, отвечающего за спецназ, звали просто Иван. Фамилия его была Иванович. На самом деле он был штабным офицером и объяснил с самого начала, что никогда никого не убивал. Возможно, предложил полковник Иван Иванович, фельдмаршал Земятин предпочтет кого-то более искушенного? У молодой штабной крысы лицо было белое и рыхлое, а губы -- как бутон розы. Это такие у нас цепные псы? -- удивился Земятин. Но наверное, ум какой-никакой у него есть, раз он так высоко взлетел. -- Нет, нет, -- ответил Земятин. -- И ты сгодишься. Что нам надо, Иван, так это заставить американца показать, как его убить. Без этого он неуязвим. На сей раз обошлось без разговоров о старомодных методах. Одного выстрела в толпу хватило. Это проняло даже самых косных кремлевских чиновников. Может, теперь он добьется толка от этих неумех. Докладов о новых испытаниях за последние два дня не поступало. Эта передышка дала русским время на подготовку еще нескольких ракет. Тем временем надо было найти где-то на земном шаре мужчину и женщину, а уж что КГБ умело, так это идти по следу. В Москву шло столько бесполезной информации, что компьютеры, украденные у американцев, уже не справлялись. Но сейчас вся сеть работала на поиск только трех вещей -- мужчины, женщины и оружия. Алексей Земятин чувствовал, что набат войны все ближе и ближе. Американцы послали лучшего человека на охрану женщины, проводившей эксперимент. Так что не было ни малейшего сомнения, что именно они стояли за этим оружием. Были бы они честны (правда, в это Земятин никогда не был склонен верить), стали бы они прятать эту женщину? И зачем задействовать секретных агентов? Секреты выставляют напоказ только тогда, когда хотят скрыть что-то поважнее. Значит -- война. И все же мысль о миллионах, которые должны погибнуть в такой войне, заставляли Земятина оттягивать решающий шаг до последнего. Они еще посмотрят, понаблюдают за Америкой. Может, эксперименты прекратятся. Может, оружие еще недоработано. Или не годится для некоторых ситуаций. Россия будет продолжать готовить ракеты прямой наводки. День начала операции останется прежним. Он хотел, чтобы Америка сама доказывала, что не готовит сокрушительного удара по коммунизму. А теперь для этого было необходимо найти три вышеупомянутые вещи. Той ночью Земятин шел по Москве с одним-единственным телохранителем, слушал пьяные грустные тесни, смотрел, как то одна, то другая темная машина мчит вон из города -- поразвлечься. Он набрал полную грудь воздуха. Дышалось легко. Ему вдруг подумалось, интересно, что от всего этого останется, если их первый запуск будет удачным. Но он никак не мог понять, что при этом выиграют американцы. Глупость врага всегда настораживала Земятина. У него еще было время остановить систему ядерной атаки которая пока что только осваивала все новые и новые базы. Пока есть время. Он не знал, что сейчас американец рушит все надежды на мир, потому что у него есть заботы поважнее, чем существование жизни на Земле. Его карьера была под угрозой. Глава десятая Ример Болт получил последнее известие от Кэти сразу после эксперимента. Но это было и не важно: Система обошлась "Химическим концепциям" дороже тех фантастических пятидесяти тысяч долларов. Фантастических, потому что при нынешних обстоятельствах компания была под угрозой разорения. Эта финансовая катастрофа в некоторой степени и поставила Римера Болта у руля, он-то и понял, что осталось последнее средство. Нужно было преодолеть лишь небольшое препятствие, которое к самой установке отношения не имело. -- Слава Богу, -- сказал председатель правления. -- Так значит, заработало? Правление собралось в кабинете директора, огромной комнате с деревянными полами и распахнутыми окнами, в которые, казалось, врывался воздух завтрашнего дня. Использовался кабинет для заседаний и для демонстрации возможным заказчикам возможных решений их проблем. -- Мы можем открывать озоновый слой даже за океаном на контролируемый промежуток времени, -- ответил Болт. -- Джентльмены, Мы сделали окно в озоновом слое, которое можем открывать и закрывать, как нам будет удобно. А это дает нам доступ к мощнейшей энергии. Говоря это, Болт встал. Выдержал паузу. Члены правления заулыбались. Ример Болт мечтал об этом дне. И -- вот он настал. Люди, в чьих руках были деньги, выказывали свое одобрение. Даже если бы он сказал им, что катастрофы пока не произошло, они все равно были бы довольны. Но теперь на смену страху пришла жадность. Он улыбнулся им в ответ. Раздались аплодисменты. Сначала -- робкие, потом -- овация. Ример Болт умел работать с аудиторией. -- Патент наш. Еще аплодисменты. -- Джентльмены! Вы сделали ваши ставки, и вы выиграли. Аплодисменты. -- Вы поставили на сегодня еще вчера. И теперь завтрашний день -- ваш. Возникло несколько технических вопросов, но Болт обещал на них ответить "когда вернется доктор О'Доннел". -- Это самый важный проект "Химических концепций", -- сказал один из директоров. -- Так сказать, все перед нами. Почему нет доктора О'Доннел? -- Она позвонила и сказала, что берет, как я считаю, вполне заслуженный отпуск. Снова аплодисменты. Даже на это. Эти люди были у Болта в руках. На самом деле звонок был не столько просьбой об отпуске, сколько торопливым сообщением, что она скоро вернется и просит ничего без нее не предпринимать. И в конце: "Он идет. Я должна повесить трубку". -- "Он"? Кто он? -- Не то, что ты, дорогой, -- сказала ему Кэти, послала по телефону воздушный поцелуй и повесила трубку. Итак, ему было приказано ничего не предпринимать. Но он знал, с чем все это связано. Она хочет получить свою долю благодарности за успех установки. Если чем-то в себе Ример Болт гордился, так это знанием женщин. Ведь недаром он был столько раз женат. Так что он сообщил правлению, что доктор О'Доннел успешно справилась со своей задачей, а в настоящее время в ее присутствии нет необходимости. Программу доступа к солнцу можно продолжить и без нее. -- Не думаю, что слова "доступ к солнцу" здесь подходят, -- сказал один из директоров. -- Доступ к солнцу имеет каждый. Мы должны продавать что-то уникальное. -- Дельное замечание, сэр. "Доступ к солнцу" -- это просто рабочее название. -- Думаю, "Милдред" было бы неплохим рабочим названием, -- сказал директор. Он был этаким поджарым типом, курил длинные сигареты, а потом безжалостно давил окурок в пепельнице. -- Почему "Милдред"? -- спросил другой директор. -- Так звали мою мать. -- Может, что-нибудь поблагозвучнее? -- сказал еще один. -- Как рабочее название. Мне нравится. -- Давайте-ка дадим мистеру Болту закончить. Мы остановили его на полдороге. Еще аплодисменты. Ример Болт мечтал о таком дне. -- Итак, на чем мы остановились, Ример? -- спросил председатель правления. Он не курил. Не пил минеральную воду, и его аплодисменты были едва слышными. В лице его было не больше теплоты, чем в мороженом куске сала. -- На том, как сделать вас самыми богатыми людьми в мире. Аплодисменты. -- Отлично. Что посоветуете? -- Многостороннее централизованное развитие, но сначала стоит определить приоритетные направления. Другими словами, перед нами множество дорог, следует выбрать лучшую из них. -- Звучит неплохо, мистер Болт. Какие направления вы предлагаете? -- Мне бы не хотелось сейчас нас ограничивать. Думаю, худшее, что мы сейчас можем делать, это двигаться вперед исключительно ради движения. Я не хочу потом с сожалением оглядываться на сегодняшний день и думать, что мы держали в руках солнечную энергию и упустили ее только потому, что не додумали до конца. -- Я не призываю вас перестать думать. Я спрашиваю о предполагаемых направлениях. -- Что ж, давайте посмотрим, что мы имеем. Мы имеем доступ к прямым солнечным лучам. Они наши. И мы можем держать их под контролем. Вы же понимаете, что в подобном эксперименте была опасность, что мы откроем озоновый щит и превратим Землю в кучку пепла. Тогда наши идеи были бы никому не нужны. -- Болт выдержал паузу и оглядел присутствующих. Аплодисментов не было. -- Теперь, -- продолжал Болт, -- мы перешли к стадии прикладных разработок с фантастическим преимуществом. -- Ну? -- сказал председатель правления. -- Что же мы будем делать с этой штукой, чтобы вернуть свои пятьдесят миллионов долларов и заработать еще? Кому мы это продадим? Для чего будем использовать? Я читал ваши секретные отчеты. Пока что мы можем палить лужайки и убивать животных мучительной смертью. Думаете, мы найдем хороший рынок сбыта для этого? -- Разумеется, нет. Эти эксперименты были нужны, чтобы понять, что мы имеем. -- Мы знаем, что имеем. Для чего мы будем это использовать? Председатель правления докопался-таки до того мал-ленького препятствия. -- Мне бы не хотелось с этим торопиться. Я хотел бы, чтобы группа маркетинга провела исследования и выбрала лучшее направление, -- ответил Болт. -- Болт, эти пятьдесят миллионов обходятся нам в сто тридцать пять тысяч в неделю одних процентов. Поторопитесь представить нам проект, который можно продать. -- Хорошо, -- сказал Болт и постарался исчезнуть из зала заседаний как можно скорее, пока его никто не спросил, какие у него самого идеи насчет коммерческого использования. Сложность открытия, которое обошлось вам в пятьдесят миллионов, в том, что его нельзя применять по пустякам. Нужно что-то большое. Очень большое. Это-то и кричал Ример Болт своим сотрудникам на следующее утро. -- Крупное производство! Масштабные идеи. Масштабные, понимаете? -- А что, если использовать как оружие? Это было бы сверхмощное оружие. А пятьдесят миллионов долларов -- это гроши за что-то, что может уничтожить жизнь на Земле. -- Не так быстро. Деньги в этом есть, но правительство этого не допустит. Оружие -- это на крайний случай. Нужно какое-то крупное производство. Мы должны совершить промышленную революцию. Одному из младших сотрудников пришла в голову великолепная идея. Никакой связи с животными. И с лужайками тоже. Но эффект печи использовался. Они поздравляли друг друга, но никто из них и не подозревал, что для любого русского генерала эксперимент, который они планировали, послужил бы сигналом к войне во всей Европе. Но, подозревай об этом Болт, это бы его не остановило. Эта идея не только могла вытащить "Химические концепции" из ямы, она могла бы произвести революцию в одной из отраслей промышленности. И даже хорошо, что до этого додумался какой-то клерк. Тем легче ему будет пожинать лавры. -- Ты уверена, что это те джунгли? -- спросил Римо. -- Абсолютно, -- ответила Кэти. Она никак не могла оправиться от перемены времени и ужасающей посадки в аэропорту Читибанго. Посадочная полоса была построена специально, чтобы удобнее было выгружать контрабандный кокаин и принимать туристов, решившихся побывать там, где не ступала нога других туристов. Сан-Гаута всегда выглядела девственно нетронутой. Отличные пейзажи для любительских фотографий. На фотографиях не видно было ни клопов, ни ужасного гостиничного сервиса. Во всей Гауте было только четыре человека, умевших определить, который час. И все они были в правительстве. Остальные считали, что в этом маленьком раю важны только время обеда и сна. Спать ложились по солнцу, а обедали -- по велению желудка. Время нужно было только психам-туристам и Пожизненному Вождю. Вождю время было нужно, чтобы знать, когда встречать самолеты, начинать парады и сообщать, что настала пора. В пятидесятые генералиссимус Франциско Экман-Рамирес объявил, что настала пора бороться с коммунистами-атеистами. В шестидесятые была борьба с империализмом. В семидесятые -- по определенным дням недели -- то Куба, то Америка. Теперь настала пора контроля над рождаемостью. Генералиссимус не вполне знал, как это делается, но предполагал, что в невероятной неразборчивости девушек Сан-Гауты и потрясающей похотливости мужчин следует обвинить Запад, в особенности Америку. Ужасные санитарные условия, болезни и голод помогали все-таки поддерживать рождаемость на уровне простого воспроизведения. Но из-за сообщений, что пора настала, с Запада стали приходить корабли с продовольствием, западные благотворительные общества стали чистить помойки и читать лекции о том, как продлить жизнь. Они посылали сюда докторов и медсестер. Появились лекарства. Позорный показатель детской смертности понизился. Появилось больше взрослых особей. Они стали рожать больше детей. И теперь действительно пора генералиссимуса Экман-Рамиреса стала подходить к концу. При таком скоплении людей встала проблема загрязнения окружающей среды. Голод усиливался, что привело к самому худшему -- объединению либеральных протестантов, евреев-интеллектуалов и монашек. Они выработали подробную социальную программу для борьбы с этими ужасами. И подали все в таком виде, что каждый, кто не восставал против существующей формы правления, был хуже самого дьявола. Все, кто был за борьбу с диктатором, автоматически считались приверженцами добра. С диктатором мечтали бороться бандиты, жившие в горах, которые уже много поколении, еще до прихода испанцев специализировались на грабежах, насилии и убийстве невинных -- женщин, детей и безоружных крестьян. Но теперь они прицепили на красный флаг крохотную звездочку, назвали грабежи и насилие "партизанской войной" и объявили, что борются за освобождение. Их немедленно вооружили кубинцы, что вынудило генералиссимуса обратиться за оружием и помощью к американцам. Поэтому, если раньше от набегов бандитов страдало раз в год одна-две деревни, то теперь набеги стали еженедельными. И если раньше национальная армия пару раз в год палила из пушек в сторону гор, то теперь пришлось проводить ежедневные рейды. Человеческие потери были огромными, особенно они возросли после того, как монашки вернулись в Америку с рассказами о зверствах и начали сбор денег на борьбу с варварством. Это не было полной ложью. Генералиссимус действительно был варваром. Но то же можно было сказать ч про представителей освободительных сил, коих монашки по своей наивности обряжали в спасители. Монашки не представляли себе всей бесконечности собственной наивности и не задумывались о том, правильно ли они понимают, что происходит. Но им так нравилось рассказывать о страданиях. Казалось, крови, льющейся на улицах Читибанго, не будет конца, потому что было убито еще недостаточно людей, чтобы скомпенсировать прогресс в здравоохранении и сельском хозяйстве. Проблема для центральноамериканской страны типичная. В Сан-Гауте принимали журналистов, которые желали знать подробности о зверствах генералиссимуса. И так Кэти, которая всегда следила за событиями в мире, узнала о мяснике Экман-Рамиресе, человеке, чья резиденция охранялась артиллерией и беспощадными головорезами. Когда человек с широкими запястьями вошел в ее жизнь, Кэти вспомнила именно об этом. Ей захотелось увидеть, как мясника из Читибанго разорвут в клочья. Она могла выбрать кого-то еще. Ее потрясающий спутник мог уничтожить кого угодно. Но ей хотелось выбрать кого-то подальше от Бостона и от генератора. Она хотела найти для своего нового знакомца достойного противника. Русские определенно не годились. В одно мгновение она остановила свой выбор на мяснике из Южной Америки. Она подумала о том, какой замечательный бой разыграют его знаменитые телохранители. Если этот Римо проиграет, она найдет, чем откупиться, если выиграет -- она получит истинное наслаждение, присутствуя при этом. Но самое главное, что ей сейчас было все равно, что произойдет. Ей хотелось быть рядом с Римо. -- Да, я совершенно уверена. Похоже, это именно те джунгли. У него была замечательная гасиенда. -- У всех здешних диктаторов такие, -- сказал Римо. -- У него была островерхая шляпа. -- И это здесь не редкость. -- А нос у него не висел как слива, -- сказала Кэти. -- И волосы не такие, будто сделаны на пластиковой фабрике. -- Может, это Экман-Рамирес, -- сказал Римо. Он видел однажды фотографию в журнале. -- Он сказал, что хорошо заплатит за опыт. Я и не знала, что это принесет столько страдания. Бедные животные. -- Ты сама видела это оружие? -- Он сказал, что оно у него есть. Он его спрятал. Я должна была догадаться. -- Почему? -- спросил Римо. Он заметил, что ей трудно идти по тропе. Местные посмотрели на его запястья и сразу стали ему доверять. Почему, он не знал. Но он был уверен, что они смотрели на его запястья, когда говорили не только, где живет генералиссимус, но и где он сейчас. -- Все эти статьи. Я им не верила. Я думала, там все вранье, а ты говоришь, что это может принести вред людям. -- Ты что, не видела там животных? -- спросил Римо. -- Видела. И видела, как они страдают. Да, -- сказала Кэти. Она сделала так, что ее блузка распахнулась, обнажив вздымающуюся грудь, блестевшую на сангаутском солнце. Кэти умела так изящно распахнуть блузку, что могла делать что угодно со взглядами мужчин, заставляя их наклоняться через стол, выворачивать под немыслимым углом шею и забывать о том, о чем они должны были в тот момент думать. Правильно распахнутая блузка была для нее так же незаменима, как портативный компьютер. Но этого мужчину ее тело не интересовало. Казалось, он осязает все вокруг себя и знает, где тропа, чего он знать никак не мог. Ей он сказал, что он это чувствует. -- У тебя блузка расстегнулась, -- сказал Римо. Кэти подняла глаза и кокетливо на него взглянула. -- Правда? И она дала ему возможность насладиться тем, что выпирало у нее из бюстгальтера. -- Да. Так почему ты решила, что не причинишь зла? -- Я слишком доверчива, -- сказала она. Она вдруг поняла, что джунгли полны созданиями, которых она не видит. Какими-то существами с волосатыми лапами и мелкими зубами, которых, возможно показывали по телевизору, как они откладывают яйца или едят что-то такое же волосатое и зубастое. Статьи в журналах не могут передать запах или то, что чувствуешь, когда проваливаешься в настил из листьев у тебя под ногами, туда, где наверняка куча этих волосатых страшилищ. -- Ты женат? -- спросила она. -- Кажется, я уже говорил, что нет. Не ступай так тяжело, -- сказал Римо. -- У меня прекрасная походка, -- сказала Кэти. Ее перестали волновать джунгли. Она вдруг обиделась. -- Вовсе нет. Хряп-хряп. Постарайся не давить на землю. Относись к ней, как к другу. Иди с ней вместе. И тебе, и ей будет легче, а мы не будем сообщать о своем приближении всем за холмом. Кэти ничего не видела за густой листвой. И холма она не видела. -- Откуда ты знаешь, что там что-то есть? -- Знаю. Идем. Иди вместе с землей. Вымотанная Кэти попробовала пойти вместе с землей, чтобы показать, что у нее ничего не получается, но поняла, что, следя за Римо и думая о том, что он сказал, она не просто идет, а скользит. Она закрыла глаза и тут же споткнулась. Ей надо было на него смотреть. -- Где ты этому научился? -- Научилс