Уоррен Мэрфи, Ричард Сэпир. Вторжение по сценарию (Дестроер-79) --------------------------------------------------------------- Authors: Warren Murphy, Richard Sapir Title: Destroyer No 79 "Shooting Schedule" Переводчик: Леонид Холопов mailto:leo@platsoft.ru Дата перевода: декабрь 1997 Дестроер no 79. "Вторжение по сценарию" Comments: Издательство-заказчик книгу не выпускало. Этот перевод (возможно, кто-то делал другие, не знаю) нигде не публиковался. © Copyright Warren Murphy, Richard Sapir © Copyright Леонид Холопов, 1997 --------------------------------------------------------------- ПРОЛОГ Немуро Нишитцу знал - однажды император умрет. Многие японцы просто отказывались об этом думать. Почти никто уже не верил в бессмертие императора Хирохито. Считать, что нынешний император бессмертен было ничуть не логичнее, чем думать, будто бессмертен был его отец, или дед, и так далее, вплоть до легендарного Джиммо Тенну, первым из семейства взошедшего на Хрустальный Трон, и первого японского императора, отошедшего в мир иной. В божественном происхождении императора сомневаться не приходилось. Немуро Нишитцу верил в это, когда в 1942 году садился в вместе с десантниками в самолет, направлявшийся в Бирму, верил все дни, пока муссоны поливали дождем его каску, а он храбро сражался с англичанами и американцами. Он продолжал верить и в 1944-ом, когда Мародеры Меррила захватили Восемнадцатую Армию под командованием генерала Танака. Тогда сержанту Немуро Нишитцу удалось скрыться. Веру в императора он унес с собой глубоко в джунгли, где решил продолжать войну, даже если вся Япония капитулирует. Он не сдастся никогда! Немуро Нишитцу учился выживать у обезьян. То, что ели мартышки, ел и он, то, чего они избегали, Немуро считал ядом. Он понял, как поддерживать силы, питаясь одними бамбуковыми побегами и плодами ямса, если его удавалось украсть. От гноя, сочившегося из покрывавших его ноги язв, Немуро Нишитцу избавлялся с помощью пиявок. Иногда, после того, как эти твари успевали послужить делу императора, он их съедал. Немуро убивал любого, на ком видел незнакомую форму. Шли месяцы, и люди в форме попадались ему все реже, но Немуро продолжал сражаться. Во время сезона дождей его нашли лежащим в канаве. Потоки струящейся по его телу воды окрашивались в нездоровый цвет поноса - у Нишитцу была малярия. Английские солдаты отправили его в лагерь для интернированных, где он и оставался до тех пор, пока не поправился настолько, чтобы присоединиться к остальным военнопленным. Именно в лагере Немуро Нишитцу впервые столкнулся с предательскими слухами, которые поползли среди солдат - говорили, будто Япония капитулировала после мощного удара американцев. Нишитцу лишь презрительно посмеивался - император не сдался бы ни при каких обстоятельствах. Это было просто невозможно, ведь император - существо божественное. Но вскоре ему сказали, что пленников отправляют на родину, и возвращаются они не с победой, а разгромленные наголову. К своему ужасу Немуро Нишитцу обнаружил, что Япония перестала быть самой собой. Император отрекся от престола, страна капитулировала. В это невозможно было поверить! Американцы хозяйничали у него на родине, и само существование японской армии было запрещено. Токио лежал в руинах, а опустошенные улицы его родного города, Нагасаки, отзывались в сердце горечью и стыдом. Однако больше всего Немуро Нишитцу удивляла покорность его некогда гордых соотечественников. Нишитцу особенно отчетливо осознал это зимой 1950-го, на двадцать пятом году правления императора, когда какой-то пьяный бюрократ из Верховного Командования Союзных войск чуть не переехал его, когда Немуро спешил через разрушенный квартал Гинза в лавочку, где он торговал для заработка сандалиями. Нишитцу не пострадал, однако подошедший японец-полицейский, вместо того, чтобы обрушиться на явно пьяного американца с проклятиями, предложил водителю подать на Немуро Нишитцу в суд. Или, может быть, господин соизволит ограничиться штрафом? Американец удовлетворился наличными, которые удалось обнаружить у Нишитцу, и забрал вдобавок весь запас сандалий у него из лавки. В тот день Немуро Нишитцу в полной мере ощутил горечь поражения японцев, и был уязвлен до глубины души. - Куда же подевалась ваша гордость? - спрашивал он своих друзей. - Они же унизили нас! - Все это в прошлом, - украдкой шептали друзья, - У нас нет времени, нужно возрождать страну. - А после этого, вернется ли к вам чувство собственного достоинства? - Когда мы восстановимся, нужно будет развивать наши достижения. Мы должны догнать американцев - они ведь лучше нас. - Американцы победили, - горячо отвечал Нишитцу, - но это не значит, что они лучше, просто удача оказалась на их стороне. - Когда сбросили бомбу, тебя здесь не было. Ты не способен этого понять. - Зато я вижу, что, пока я сражался за императора, мой народ растерял все свое мужество, - презрительно сплюнул он. Все, что попадалось Немуро Нишитцу на глаза, вызывало у него отвращение. Дым отстроенных заново заводов покрыл Японию пеленой позора, и, просыпаясь по утрам, он почти что ощущал его ненавистный запах. Позор неизгладимой печатью лег на лица мужчин и женщин. Уйти от него не удавалось никому, и, тем не менее, японцы продолжали бороться. Однако поддерживала их не вера в синтоистских богов, и не старинный кодекс самураев, а мысль об Америке. Каждый хотел стать похожим на американцев, могущественную нацию, сумевшую поставить на колени считавшуюся непобедимой Японию. Немуро Нишитцу знал, что никогда в жизни не станет подражать американцам, и что судьба Японии лежит не в прошлом, а в будущем. Поэтому он, вместе с остальными своими соотечественниками, принялся строить это будущее. Так, со временем, всеобщее сумасшествие по поводу возрождения Японии изгладило горечь и ненависть даже в его душе. На это ушли долгие годы. Оккупационные власти разбили могущественную компанию Зайтбацу на множество мелких предприятий, найти работу было трудно. Однако перед наиболее решительными открывались кое-какие возможности. Постепенно Нишитцу удалось организовать производство радиоприемников, которое, благодаря появлению американских транзисторов, со временем начало расширяться. Благодаря огромному американскому рынку компания Нишитцу стала процветающим предприятием, а с изобретением микросхем, начала выпускать все больше разнообразной продукции, пока, наконец, горечь Немуро Нишитцу не исчезла совсем. Его почитали, как одного из людей, возродивших японскую экономику, друга императора и кавалера высшей японской награды - Большого Ордена Священного Сокровища. Нишитцу стал "ояджи", "умудренным годами властителем", и был весьма этим доволен. Однако со смертью императора горечь, отравлявшая в былые годы его душу, вернулась вновь. Немуро Нишитцу сидел в кабинете своего токийского офиса, откуда открывался вид на район Акихабара, часть города, где сосредоточилась электронная промышленность, и превратившуюся стараниями Нишитцу в один из самых дорогих участков недвижимости. На пороге появилась секретарша, и, поклонившись, сообщила о смерти императора. Девушка поразилась, увидев на глазах хозяина слезы - она принадлежала к молодому поколению, не заставшему времен, когда император повсеместно почитался как Небесный Посланник. Немуро Нишитцу не проронил ни слова. Он подождал, пока секретарша выйдет, и лишь затем зарыдал, целиком поддавшись охватившему его горю. Он плакал, пока не иссякли слезы. Приглашение на похороны не явилось для него неожиданностью, но Нишитцу отказался, решив наблюдать за церемонией, слившись с собравшейся на улицах толпой. Когда тяжелый кедровый гроб, окруженный носильщиками в черных кимоно, проплывал мимо, Немуро Нишитцу подставил лицо под струи дождя, надеясь в душе, что небесная влага унесет вместе с собой морщины, появившиеся с тех пор, как много лет назад он отправлялся на войну с именем императора на устах. Еще не поздно повернуть время вспять, решил он, чувствуя, как легкие струи дождя, смешиваясь со слезами, катятся у него по щекам. Всю следующую неделю Немуро Нишитцу провел, просматривая список сотрудников Корпорации Нишитцу. Он говорил с менеджерами и вице-президентами, и в его негромком голосе то и дело звучали решительные нотки. Те, кто отвечал на его тщательно продуманные вопросы удовлетворительно, получали задание найти единомышленников среди остальных сотрудников. Шли месяцы, и свежесть весенних цветов сменилась удушливым летним зноем. К осени ему удалось отобрать самых надежных сотрудников Корпорации, начиная с самых высоких чинов и заканчивая разнорабочими. Этих людей пригласили на собрание. Кто-то приехал из токийской штаб-квартиры Корпорации Нишитцу, другие добирались с островов Шикоку и Кюсю. Часть сотрудников прилетела из других стран, некоторые из самой Америки, где располагались автомобилестроительные заводы Корпорации. Имен, лиц, и должностей было не счесть, ведь Немуро Нишитцу принадлежала самая большая корпорация в мире, бравшая на работу лишь самых лучших. Собравшиеся, несколько десятков тщательно отобранных сотрудников, каждый в белой рубашке и темном галстуке, расселись на полу. Их застывшие лица не дрогнули даже когда, ступая по голому полу, в дальнем конце комнаты появился сам Немуро Нишитцу. Они находились в конференц-зале Корпорации, куда по утрам сотни рабочих приходили на традиционную утреннюю гимнастику. - Я собрал вас здесь, - начал Нишитцу негромким, хрипловатым голосом, - зная, что все мы думаем одинаково. Десятки голов согласно закивали в ответ. - Я принадлежу к поколению, которое помогло Японии занять то экономическое положение, каким мы по праву гордимся сегодня. Да, я отлично помню былые времена, и не цепляюсь за прошлое. И все же, я никогда о нем не забуду. Вы - поколение, сделавшее Японию сильной, и я приветствую ваше трудолюбие. В мои времена люди, запуганные грубой силой, позволили американцам унижать себя, но вы - поколение, которое поставит Америку на колени экономически. Немуро Нишитцу на секунду смолк, его убеленная сединой голова по-старчески подрагивала. - Через два месяца, - продолжал он, - наступит первая годовщина со дня смерти императора. Каким подарком будет для его светлой души, если мы навсегда сотрем покрывший нас позор поражения! И я придумал, как нам этого добиться. Мой план не вызовет ответного возмездия, ведь, как и вы, я ни за что не позволил бы обрушить на наш народ еще один ядерный удар. Верьте мне, так же, как я верил императору, в дни своей юности. Доверьтесь, и я нанесу Америке поражение столь позорное, что они даже не решатся признать его перед человечеством. Немуро Нишитцу оглядел обращенные к нему лица. На них застыло выражение твердой решимости. Сидевшие в зале не выказывали ни радости, ни страха, но, взглянув в их глаза, Нишитцу понял, что эти люди с ним. Тем не менее, он так же ясно понимал, что у каждого есть доля сомнения, хотя никто и не желает выражать их вслух. - Мой план тщательно продуман, и я выбрал человека, который поможет нам его осуществить. Вы знаете его имя и, без сомнения, узнаете его в лицо. Некоторые из собравшихся с ним уже встречались, ведь когда-то это человек выступал в качестве представителя нашей Корпорации. Тростью Немуро Нишитцу указал на молодого человека, стоявшего сбоку от занимающего всю заднюю стену экрана. - Джиро! - позвал он. Японец, которого Нишитцу назвал Джиро, поспешил нажать на выключатель, и свет в конференц-зале погас. Где-то сзади мигнул диапроектор, и на экране появилось изображение - обнаженный по пояс мускулистый человек, черные волосы стянуты на затылке резинкой, в руках - базука. Сверху крупными красными буквами шла надпись по-английски: "БРОНЗИНИ В РОЛИ ГРАНДИ" В ту же секунду сидевшие до этого с каменными лицами японцы оживились. Кто-то заулыбался, раздались аплодисменты и даже свист. По рядам собравшихся пронеслось имя, голоса повторяли его снова и снова, пока не слились в единый гул: - Гранди! Гранди! Гранди! Немуро Нишитцу улыбнулся. Во всем мире люди, от обитателей жалких лачуг до владельцев роскошных дворцов, увидев это лицо, реагировали одинаково, и американцы не станут исключением. ГЛАВА ПЕРВАЯ Когда все закончилось, погибшие были похоронены, а последние иностранные солдаты выдворены с территории, в течение трех декабрьских дней именовавшейся Оккупированной Аризоной, мировая общественность сошлась лишь в одном - Бартоломью Бронзини в этом винить не приходилось. Сенат Соединенных Штатов принял официальную резолюцию, где Бронзини объявлялся невиновным, а президент посмертно наградил его Почетной Медалью Конгресса, и выделил для похорон место на Арлингтонском Мемориальном кладбище. И это несмотря на то, что Бронзини никогда не служил в рядах американских вооруженных сил и не занимал официальных постов. Многим идея с Арлингтоном пришлась не по вкусу, но президент твердо стоял на своем. Он знал, что шумиха вскоре уляжется, разве что кто-нибудь нечаянно обнаружит останки Бронзини. Однако этого, к счастью, не произошло. В тот день, когда стрелки часов начали отсчитывать последнюю неделю отведенной ему жизни, Бартоломью Бронзини на мотоцикле "Харли-Дэвидсон" влетел в ворота студии Дворф-Стар - его собранные в пучок волосы развевались по ветру, а из-за отворота кожаной куртки выглядывала прозрачная папка со сценарием. Никто и не пытался его остановить - охранник знал Бронзини в лицо. Впрочем, оно было знакомо каждому. Вот уже много лет фотографию Бронзини можно было заметить на афишах, рекламных щитах или обложках журнала почти в любой стране мира. Бартоломью Бронзини знали все, и в то же время никто. Сидевшая в вестибюле секретарша попросила у него автограф. Когда девушка пододвинула ему закапанную горчицей салфетку, Бронзини добродушно хмыкнул. - Есть что-нибудь белое? - проговорил он ровным, чуть гнусавым голосом. Вскочив с места, секретарша торопливо стянула с себя трусики. - Достаточно белые, мистер Бронзини? - радостно прощебетала она. - Вполне подойдут, - ответил тот, ставя росчерк на теплой на ощупь ткани. - Пожалуйста, напишите "Для Карен". Бронзини поднял взгляд на девушку. - Карен - это вы? - Моя подруга. Нет, правда. Машинально дописав сверху "Для Карен", Бронзини протянул трусики секретарше. На лице его появилась застенчивая улыбка, однако взгляд карих глаз оставался совершенно непроницаем. - Надеюсь, у вашей подруги с чувством юмора все в порядке, - сказал он, глядя, как девушка пожирает надпись восторженным взглядом. - Какой подруги? - непонимающе спросила секретарша. - Неважно, - вздохнул Бронзини. Никто не признавался, что берет автограф для себя, только маленькие дети. Иногда Бартоломью Бронзини казалось, что только они и есть настоящие его поклонники. Особенно в эти дни. - Может, скажете Берни, что я уже здесь? - напомнил Бронзини. Чтобы привлечь внимание девушки, ему пришлось щелкнуть пальцами у нее перед лицом. - Да-да, конечно, мистер Бронзини, - ответила секретарша, выйдя, наконец, из транса. Протянув руку, она нажала кнопку селектора. - Он приехал, мистер Корнфлейк. Затем секретарша снова подняла взгляд на гостя. - Проходите прямо к нему, мистер Бронзини. Вас уже ждут. Вытащив из-за пазухи сценарий, Бартоломью Бронзини повернул в коридор, украшенный по стенам побегами папоротника. Зеленые ветки были увиты дорогими рождественскими гирляндами. Несмотря на то, что украшения из золота и серебра - явно ручная работа, выглядит все это как-то липко, подумал Бронзини. А нет ничего более липкого, чем Рождественская пора в Южной Калифорнии. Уже не в первый раз за свою долгую карьеру Бронзини подумал, что жизнь занесла его далековато от Филадельфии. В его родном городе снег не царапал кожу. Бронзини вошел в роскошно обставленный конференц-зал студии Дворф-Стар без стука. Никому бы и в голову не пришло ожидать, что Бартоломью Бронзини станет стучать, или, скажем, вдруг заговорит по-французски, а на банкете не перепутает вилку для салата с рыбной, словом, все, что свойственно культурному человеку, с ним не ассоциировалось. Его образ неизгладимо въелся в общественное сознание, и, никакие слова и поступки Бронзини уже не могли его изменить. Научись он исцелять рак, люди сказали бы, что Бронзини нанял для этого специального доктора, лишь бы добавить себе популярности. С другой стороны, если бы он вдруг подпрыгнул, и принялся качаться на люстре, никто бы и глазом не моргнул. Когда Бронзини вошел в зал, все присутствующие обернулись, и, не отрываясь, смотрели, как он чуть помедлил, стоя в открытых дверях. Бартоломью Бронзини нервничал, однако никто об этом и не догадывался. Засевший у них в головах стереотип заставлял людей воспринимать все, что он говорил или делал так, чтобы это в точности соответствовало его образу. - Привет, - негромко проговорил Бронзини. Большего и не требовалось - для сидевших в зале одно это слово покажется исполненным глубочайшего смысла. - Барт, детка, - сказал один из них, вскакивая на ноги и подводя Бронзини к единственному свободному креслу, как будто тот был слишком глуп, чтобы проделать это без посторонней помощи. - Рад, что ты смог к нам выбраться. Присаживайся. - Спасибо, - отозвался Бронзини, неторопливо проходя к дальнему концу стола под пристальными взглядами собравшихся. - Думаю, ты здесь со всеми знаком, - произнес человек, сидевший во главе стола, неестественно оживленным тоном. Это был Берни Корнфлейк, новый директор студии Дворф-Стар. На вид ему едва ли можно было дать больше девятнадцати. Бронзини окинул собравшихся угрюмым взглядом. Тяжело нависшие веки почти скрывали его глаза. При родах лицевые нервы Бронзини были повреждены, и только ежегодные пластические операции не давали глазам закрыться окончательно. Женщины находили его взгляд очаровательным, мужчины - угрожающим. Бронзини заметил, что все собравшиеся были не старше двадцати пяти. Их лица, еще не покрывшиеся морщинами, были начисто лишены индивидуальности, и напоминали рекламу детского питания, из под расстегнутых пиджаков от Армани выглядывали красные подтяжки. Да, именно так выглядели теперь деловые люди - эмбрионы в дорогих шелковых костюмах. - Ну, так чем мы можем быть полезны, Барт? - спросил Корнфлейк голосом жидким и бесцветным, как растительное масло. - У меня есть сценарий, - медленно проговорил Бронзини, со стуком опуская папку на безукоризненно чистую поверхность стола. Словно листья Венериной мухоловки в ожидании очередной жертвы, страницы медленно развернулись. Взгляды сидевших за столом людей были прикованы к сценарию, как будто Бронзини выложил перед ними грязные носки, а не плод мучительных четырехмесячных стараний. - Отлично, Барт. Ну разве это не замечательно? Все единодушно признали, что Бартоломью Бронзини и правда поступил замечательно, решив принести им сценарий. Их заверения прозвучали так фальшиво, что автора этой замечательной идеи едва не стошнило. Пятнадцать лет назад он сыграл в фильме, считающемся теперь классикой, и тогда все эти педики, одержимые единственным желанием - снимать кино - только и знали, что ему поддакивать. - Но, Барт, детка, прежде, чем мы займемся твоим совершенно потрясающим сценарием, надо поговорить еще о нашей идее. Нам кажется, что она должна просто замечательно подойти к твоему теперешнему имиджу, - сказал Берни Корнфлейк. - Это совершенно новый сценарий, - медленно проговорил Бронзини, и в голосе его промелькнули нотки нетерпения. - Точно так же, как и наша идея. Знаешь, ведь девяностые уже не за горами, а там игра пойдет совсем по другим правилам. - Фильмы остаются фильмами, - отрезал Бронзини, - и за сто лет они ни чуть не изменились. Вместо титров появился звук, потом кино стало цветным, но принцип остается совершенно таким же - дайте зрителям добротный сюжет, и они повалят в кинотеатры валом. Фильмы девяностых ничем не будут отличатся от фильмов восьмидесятых, можете поверить мне на слово. - О, какая глубина мысли, Барт! Разве он не гений? Все поспешили согласиться, что это действительно сказано сильно. - Но, Барт, детка, мы собрались здесь вовсе не для того, чтобы спорить с тобой о кино. Кино пришел конец. По нашим расчетам к 1995-ому, самое позднее к 1997-ому году, кино превратится в "ретро". - Это значит, оно устареет, - услужливо подсказал сидящий справа от Бронзини блондин и ухмыльнулся. Бартоломью поспешил поблагодарить его за справку. - Телевидение - вот что станет лакомым кусочком, - лучезарно улыбнулся Берни Корнфлейк. - Но телевидение не сильно моложе кино, - возразил Бронзини. Его хмурое, худощавое лицо окаменело. Что за игру они пытаются ему навязать? - Ты говоришь о старом телевидении, - дружелюбно откликнулся Корнфлейк. - Появление новых технологий означает, что скоро в каждом доме появится широкоэкранное телевидение высокой четкости. Зачем сидеть в душных кинозалах, когда почти то же самое можно получить, не выходя из дому? Главное, что будет интересовать людей - как бы посидеть дома. Берложничать, как теперь говорят. Вот почему студия Дворф-Стар открывает новый проект, ориентированный на домашний видеопросмотр. Мы хотим, чтобы ты стал нашей первой крупной звездой. - Я предпочел бы сначала поговорить о сценарии. - Ладно, договорились. В чем заключается идея? - Идеи, в сущности, нет, - сказал Бронзини, пододвигая сценарий Берни. - Это будет рождественская картина. Старая добрая... - О, нет, - тут же, словно семафор, замахал руками Корнфлейк. - О старом не может быть и речи. Ни в коем случае. Это слишком уж отдает "ретро". - Но это же классическая старина, то есть качество. Это означает "хорошо", - добавил Бронзини для блондина справа. Тот поблагодарил его, почти не раскрывая рта. Президент Дворф-Стар принялся листать сценарий. По его отсутствующему взгляду Бронзини догадался, что тот всего лишь проверяет, большой ли по объему текст. А еще взгляд Берни наводил на мысли о порошке, который втягивается через ноздри и туманит сознание. - Продолжай, продолжай, Барт, - проговорил Корнфлейк. - Сценарий выглядит неплохо. Я имею в виду, в нем столько слов! В большинстве сценариев, которые нам приносят, страницы полупустые. - Это история мальчика-аутиста, - настойчиво продолжал Бронзини. - Он спокойно живет в своем собственном мире, но однажды, на Рождество, просто выходит побродить под снегом и теряется. - Погоди, погоди, это я уже начинаю теряться. Все это звучит слишком сложно, чтобы не сказать тяжеловесно. Попробуй сказать то же самое, но в шести-семи словах. - В семи? - Конечно, лучше уложиться в пять. Дай мне самую общую идею. То есть, о чем вся эта история. Например, "Монашенка на скейтборде", "Я в детстве рылся по помойкам", "Шлюхи-домохозяйки во Вьетнаме". Что-нибудь в этом духе, понимаешь? - В моем фильме нет четкой идеи. Это просто история о Рождестве, с настроением, эмоциональная и образная. - А в ней есть сиськи? - Сиськи? - оскорбленно переспросил Бронзини. - Ну да, сиськи. Титьки. Словом, красивые девки. Понимаете, если в фильме то и дело происходят шуры-муры, может быть, нам как-нибудь удастся сгладить то, что зрителю придется сидеть и следить за этой вашей историей. Надо как-то их отвлекать от нее, что ли. Мы полагаем, что одной из главных черт девяностых станет уход от реальности. - Вы что, забыли, на чем я сделал себе имя? - взревел Бронзини. - Что это за варьете вы мне навязываете? Я вовсе не хочу, чтобы они отвлекались от сюжета, ведь именно за него они и платят. На этом же построено все киноискусство! Голос Бартоломью Бронзини взвился ввысь, как цены во время инфляции. В комнате внезапно воцарилась мертвая тишина. Кое-кто даже слегка отодвинулся от стола, чтобы успеть побыстрее отползти, если Бронзини, чего доброго, выхватит из-за пазухи Узи и откроет пальбу. Они знали, что Бронзини вполне способен на подобную бестактность, ведь все видели, как он расправлялся с целыми армиями в фильмах из сериала "Гранди". Это не могло быть игрой - ведь всем было отлично известно, что Бронзини плохой актер. Как же еще можно было объяснить тот факт, что фильмы с его участием расходились огромными тиражами, а он ни разу не получил Оскара за главную роль? - Ладно, ладно, - проговорил Бронзини, успокаивающе подняв руки, и кое-кто нырнул под стол, думая, что он бросил гранату. Когда взрыва так и не последовало, собравшиеся в комнате понемногу успокоились. Берни Корнфлейк извлек из внутреннего кармана бутылочку из-под лекарства от насморка и пару раз прыснул себе в нос. По завершении этой лечебной операции глаза его заблестели в несколько раз сильнее, и это не укрылось от Бронзини, знавшего, что бутылочка наполнена отнюдь не аптечным снадобьем. - Я хочу снять этот фильм, - заявил Бронзини серьезным тоном. - Конечно же, хочешь, Барт, - мягко проговорил Корнфлейк. - Все мы только этого и хотим. В этом-то и есть смысл жизни - снимать фильмы. Бартоломью Бронзини мог объяснить этим киношникам, что смысл жизни заключается вовсе не в этом, но они все равно бы не поняли. Для всех присутствующих слова Берни были истинной правдой - ведь они занимались кинобизнесом, так же, как и Бартоломью Бронзини. Разница заключалась только в одном - у этих людей были энергия, амбиции, связи, необходимые, чтобы заниматься этим делом, но у них не было таланта. Им приходилось воровать идеи, или скупать авторские права на книги, а затем искажать их до неузнаваемости. Бартоломью Бронзини, в отличие от них, знал, как надо снимать кино. Он писал сценарии, мог выступить в роли режиссера, сняться в главной роли. Он даже мог заняться работой продюсера - хоть это и требовало определенных навыков и даже таланта. Никто из присутствовавших не умел делать ни одной из этих вещей, за исключением продюсерской части процесса, которая в их исполнении воспринималось, как неквалифицированный труд. И именно поэтому каждый в душе ненавидел Бронзини. - У меня появилась идея! - вскричал вдруг Берни Корнфлейк. - Почему бы нам не заключить небольшую сделку? Барт поможет нам с телевизионным проектом, а мы во время летнего отпуска быстренько сляпаем его Пасхальный сюжетец. - Рождественский. К тому же, я вовсе не хочу становиться каким-то чертовым телеактером. - Барт, детка, солнышко, ну послушай меня. Если бы Милтон Берль сказал такое, он никогда бы не стал знаменитым дядюшкой Милти. На твоем месте я бы об этом подумал. - Я не желаю становиться еще одним Берлем, - ответил Бронзини. - Тогда вы можете стать новой Люсиль Болл! - выкрикнул кто-то с энтузиазмом, обычно приберегаемым для сенсационных научных открытий. Бронзини устало взглянул на говорившего. - Мне не нужно походить на кого-то другого, - отрезал он. - Я Бартоломью Бронзини, суперзвезда. Я снялся более чем в тридцати фильмах, и каждый из них принес миллионные прибыли. - Кх-кхм, Барт, детка, ты, кажется, шутишь! А как же "Драгоценный камень"? - Да, этот всего лишь окупил затраты. Тут ты прав. Зато сборы за "Ринго" превысили пятьдесят миллионов долларов, и это в те времена, когда на фильмы о боксе никто не ходил. А с "Ринго-2" дело обстояло даже лучше. Даже "Ринго-5" по прибылям побил девять из десяти фильмов, вышедших в то время. - Это включая зарубежный рынок, - подчеркнул Берни Корнфлейк. - Что касается нашей страны, то ничего особенного этот фильм не добился. - Его посмотрела, или посмотрит, половина людей на всем земном шаре. - Все это замечательно, Барт, но Оскаров выдают в Америке, а не на Филиппинах. - Я не выбираю своих поклонников, и мне наплевать, кто они, и в какой стране живут. - Знаешь, Барт, - с искренней заботой в голосе заметил Корнфлейк, - зря ты убил своего боксера в последнем "Ринго". Он протянул бы еще пять серий. А ты еще немного продлил бы свою актерскую карьеру. - Судя по твоему тону, ты считаешь, что она уже окончена? - с вызовом спросил Бронзини. - Ты уже достиг наивысшей точки, как написали на прошлой неделе в "Вэрайети". - Меня уже тошнит от Ринго, - возразил Бронзини. - Равно как и от Гранди, Вайпера, и прочих героев-суперменов. Вот уже пятнадцать лет, как я снимаюсь в боевиках, и теперь мне захотелось сделать что-нибудь новое. Я намерен снять рождественский фильм. Что-то вроде современной версии "Как прекрасен этот мир!". - Никогда о таком не слышал, - с сомнением проговорил Корнфлейк. - А он имел успех? - Этот фильм был снят еще в сороковые, - объяснил Бронзини, - классика кинематографа. Его показывают на Рождество каждый год. Можешь хоть сейчас включить телевизор, и на каком-нибудь канале обязательно его увидишь. - Еще в сороковых? - удивился кто-то из присутствующих. - А разве тогда уже снимали кино? - Да, но фильмы никуда не годились - они были черно-белые. - Неправда, - вступил в разговор кто-то третий. - Я однажды видел такой фильм. Назывался "Копабланка", или что-то в этом роде. В нем было довольно много серого, да и пара других цветов. - Серый - это не цвет, а... Кстати, а что такое серый? Оттенок? - Неважно, - прервал их Корнфлейк. - Послушай, Барт, у меня есть идея получше. Мы можем снять твою рождественскую историю здесь. Да, а как она называется? Взглянув на первую страницу, Корнфлейк увидел, что она совершенно пуста. - Что, никакого названия? - удивился он. - Не с той стороны, - вмешался Бронзини. Корнфлейк перевернул сценарий. - Да, действительно. Ну-ка, посмотрим... Джонни и Рождественский дух. Да, от этого названия и вправду дух захватывает. Бронзини решил не обращать на это замечание внимания. - Сценарий о мальчике-аутисте, который попал в буран и потерялся. Он не может никому объяснить, где живет. Весь город сбился с ног, пытаясь его найти, но, поскольку дело происходит в сочельник, люди слишком быстро сдаются и прекращают поиски. Однако мальчика спасает Рождественский дух. - Какой еще дух? - Санта-Клаус. - Постой, - прервал его Корнфлейк, поворачиваясь к секретарю. - Фред, выясни, кто владелец авторских прав на Санта-Клауса. Из этого может кое-что получиться. - Да что с вами творится? - не выдержав, взорвался Бронзини. - Какие еще авторские права? Санта-Клаус - всеобщее состояние. - Наверное, кто получил хорошую взбучку за то, что не успел вовремя оформить патент, - предположил рыжеватый продюсер. - Санта-Клаус - часть мировой культуры, а не какой-нибудь персонаж из мультфильма. - Думаю, он прав, Берни, - заметил продюсер. - Я как раз слышал, что сейчас в одном их восточных штатов появился парень, который бегает по улицам в костюме Санта-Клауса и топором отрубает детям головы. Сейчас по телевизору только о нем и говорят. По-моему, это в Провиденс. Да, точно, Провиденс, штат Массачусетс. - Провиденс находится в Род-Айленде, - поправил его Бронзини. - Нет-нет, Барт, - заявил рыжеватый продюсер. - Прошу прощения, но ты не прав. Все это происходит в американском городе, а не в той стране, о которой ты говоришь. Я читал об этом в журнале "Пипл". Бартоломью Бронзини ничего не ответил. И эти люди, подумал он, смеются у меня за спиной, потягивая коктейль на вечеринке. Они считают, что я всего лишь везучий недоумок. У меня уже пять Оскаров за лучший фильм года, а они все еще кричат, что мне просто повезло! - Я тоже об этом читал, - сказал Берни Корнфлейк. - Знаешь, может быть, нам удастся вставить нечто подобное в фильм. Как считаешь, Барт, можно будет слегка изменить сценарий? Сделай своего духа Исчадьем Ада, которое проникает в наш мир и убивает мальчишку. Или нет, лучше, если он убьет и съест сразу нескольких мальчишек. Это может даже потянуть на открытие в подобном жанре. Маньяки, убивающие подростков, уже начинают приедаться, а вот маленькие дети... Когда в последний раз снимался фильм о маньяке, пожирающем младенцев? Сидевшие за столом задумались, кто-то полез за кожаной папкой, в которой хранились аннотации на фильмы вместе с кратким содержанием, и принялся листать оглавление в поисках раздела "Маньяки, пожирание детей". - Ого, Берни, у Барта может кое-что получиться. Этого даже нет в содержании. При этих словах сидевшие вокруг люди вышли из состояния полудремы. - Нет такого раздела? - выпалил Корнфлейк. - А что, если попробовать наоборот? Есть фильмы о детях-убийцах? - Нет, на детей-убийц ничего нет. - А "Малолетние каннибалы"? Таковых в оглавлении тоже не нашлось. К этому моменту все собравшиеся в конференц-зале чуть ли не подпрыгивали от возбуждения. Сгрудившись вокруг человека с папкой, они бросали на оглавление горящие взгляды. - Вы считаете, что этой темы действительно никто еще не использовал? - настойчиво спрашивал Корнфлейк, который, судя по взгляду, был удивлен не меньше, чем если бы обнаружил тарантула на лацкане пиджака. - По крайней мере, я не могу найти ничего похожего. Двенадцать голов, повернувшись, уставились на Бартоломью Бронзини. В глазах киношников читалось изумление и даже что-то вроде уважения. - Барт, детка, - хрипло проговорил Корнфлейк. - Насчет твоей идеи о детях-убийцах. Мы не сможем этого использовать - слишком уж новая мысль. Нельзя снимать настолько оригинальный фильм. Ну подумай, как мы преподнесем его зрителю? "Картина в стиле, в котором не было снято еще ни одного фильма"? Да она не принесет дохода и за миллион лет! - Это была твоя идея, - прорычал Бронзини, - а вовсе не моя. Я, черт побери, просто хочу снять фильм о Рождестве, простую, сердечную историю, со счастливым концом, пропади он пропадом. - Но Барт, детка, - запротестовал Корнфлейк, почувствовав, что в Бронзини заговорил уличный мальчишка, - мы не можем рисковать. Вспомни, что значится в твоем послужном списке за последние несколько лет. - Тридцать фильмов. Тридцать суперхитов, и три из них вошли в число самых кассовых фильмов за всю историю чертова кинематографа. Я Бартоломью Бронзини, кинозвезда. Я снимался в кино, когда у вас, кретинов, только начинали расти на груди волосы, и вы боялись, что пересмотрели фильмов про оборотней! В голосе Корнфлейка зазвучала сталь. - Барт, в США "Гранди-3" с треском провалился. Тебе ни в коем случае нельзя было использовать Ирано-Иракскую тему. К тому моменту, когда фильм вышел на экран, война закончилась, для зрителей это был уже вчерашний день. Кому нужно такое старье? - Тем не менее, прокат по всему миру принес восемьдесят миллионов прибыли. В магазинах видеокассеты с "Гранди-3" разлетаются в мгновение ока. - Вот что, - сказал Корнфлейк, отодвигая от себя папку со сценарием, - вставь сюда Гранди или Ринго, а потом снова приноси нам. Если после обсуждения нам покажется, что с этим фильмом звезд с неба не схватишь, то подумаем, как превратить его в комедию положений. Для нового телевизионного проекта потребуется множество комедий. Обычно, мы заключаем контракт только на первые три месяца, но для тебя, по старой дружбе, можно договориться и на целый сезон. - Послушай, я актер, пишу сценарии, ставлю фильмы. Я принес киноиндустрии миллионы. А теперь я прошу снять один только несчастный рождественский фильм, и все, что вы можете мне предложить, это комедия положений?! - Ты зря воротишь нос от комедий. На "Острове Джиллиган" удалось сделать в общей сложности миллиард. Понимаешь, мил-ли-ард! Хоть один из твоих фильмов может с этим тягаться? - Мы с Бобом Денвером в разных командах, тут ты прав. Перед тобой кинозвезда, а не какой-то там комедиант-самоучка. В семидесятых только на моих фильмах и держался Голливуд. - Но мы-то уже на пороге девяностых, - устало проговорил Корнфлейк. - Поезд уходит, так что прыгай на ходу, если не хочешь остаться с носом. Одним скачком Бронзини запрыгнул на стол. - Взгляни на мои мускулы! - вскричал он, срывая с себя куртку и обнажая мощные бицепсы, растиражированные на миллионах плакатов. - Никто не может похвастаться такими же, слышишь, никто! Смерив Бронзини взглядом, присутствующие дружно переглянулись. - Подумай над тем, как переделать сценарий, Барт, - улыбаясь, посоветовал Берни Корнфлейк. В его тоне явно читалось желание побыстрей избавиться от этого зануды. - А ты помочись в штаны и выпей то, что натечет в ботинки! - прорычал Бронзини, сгребая сценарий в охапку. Вне себя от ярости, он уже выскочил в коридор, когда услышал за спиной голос Корнфлейка. Еле сдерживаясь, Бронзини обернулся и поглядел на директора студии. Сверкнув золотой коронкой, Корнфлейк изобразил на лице заискивающую улыбку. - Пока ты не ушел, Барт, не дашь ли мне автограф? Понимаешь, старушка мама от тебя просто без ума. Когда Бартоломью Бронзини снова заглушил мотор Харли-Дэвидсона, он был уже в своем гараже на десять машин в Малибу. Поставив мотоцикл на место, Бронзини направился в гостиную, выглядевшую, как церковь, отстроенная в стиле "ар деко". Одна из стен была целиком увешана сделанными на заказ охотничьими ножами. Три из них он использовал в качестве реквизита в фильмах с Гранди, остальные были вывешены просто для коллекции. Всю другую стену занимали картины Шагала и Магритта, купленные в качестве прикрытия от налоговой инспекции. Никто не верил, что Бартоломью Бронзини выбрал именно этих художников потому, что они и в самом деле ему нравились, хотя так оно и было. Однако в тот день он прошел мимо картин, даже не обратив на них внимания. Бросившись на обитую испанской кожей кушетку, Бронзини почувствовал, что попал в совершенно безвыходное положение. Кино было для него делом всей жизни. А сейчас зрители смеялись над его героями-суперменами, которые еще десять лет назад срывали у них бурю аплодисментов. Когда Бронзини снимался в комедии, над его шутками никто не смеялся. И все, как один, удивлялись, почему этот уличный мальчишка, ставший актером-миллионером, так несчастен. Окинув комнату остекленевшим взглядом, Бронзини заметил, что на автоответчике рядом с телефоном горит сигнальная лампочка. Когда он нажал на кнопку, зазвучал голос его агента. - Барт, детка, это Шон. Я весь день пытаюсь тебя поймать. Послушай, возможно, у меня кое-что есть для тебя. Перезвони мне как можно скорее. И помни, что я всегда с тобой. - Конечно, когда я приношу тебе половину годового дохода Услышав сообщение, Бронзини, наконец, пришел в себя. Потянувшись за телефоном, он нажал на клавишу с надписью "Агент". - Эй! Получил твое сообщение. Что случилось? - Кое-кто хочет снять твой рождественский фильм, Барт. - Кто именно? - Нишитцу. - Нишитцу? - Именно. Они японцы. - Послушай, хоть я, возможно, и попал в полосу неудач, но до того, чтобы снимать дешевые зарубежные фильмы, я еще не опустился. По крайней мере, пока. Впрочем, ты должен был сам об этом знать. - Эти люди вовсе не дешевка. Большая компания. Просто огромная. - Никогда о таких не слышал. - Нишитцу - самый большой японский концерн во всем мире. Они занимаются видеотехникой, компьютерами, фотоаппаратами. Именно они заполучили контракт на производство японской версии F-16. - F-16? - Так мне сказал их представитель. По-моему, это фотоаппарат. - Да нет же, это истребитель. Самая совершенная боевая машина