- Понимаю, - задумчиво проговорил президент. - Тогда вы больше ничем не
можете мне помочь.
- Мне очень жаль, господин президент.
- Конечно. А теперь, с вашего позволения, мне нужно идти, и принять
одно из самых трудных решений за все мое пребывание на посту главы
государства.
Президент негнущимися пальцами повесил трубку красного телефона,
развернулся, и тихо ступая своими теннисными туфлями, направился в зал для
чрезвычайных совещаний. Его начало подташнивать от одной лишь мысли о
решении, которое ему предстояло принять. Но ведь именно он был
главнокомандующим вооруженных сил страны, и ему не пристало уклоняться от
своих обязанностей перед жителями Юмы и гражданами всей Америки.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Бартоломью Бронзини был непреклонен.
- Абсолютно, совершенно ни под каким видом, черт побери! - бушевал он.
Внезапно Бронзини вскрикнул и упал на колени. Его скрюченные пальцы
скребли придорожную пыль около Большого Дома в резервации Сан Он Джо. Глаза
его были широко раскрыты от боли, но Бронзини не видел ничего, кроме
каких-то белых полос.
- Аааааа! - вопил он.
Где-то в глубине его сознания, помимо ужасающей боли зазвучал суровый
голос маленького азиата, Чиуна:
- Поскольку ты, презренный грек, не понимаешь всей несуразности своего
поведения, я готов повторить: предводитель японцев предложил сохранить жизнь
детям одной из школ в обмен на тебя. Случившаяся трагедия - дело твоих рук.
И если у тебя есть хоть капля собственного достоинства, ты согласишься на
это.
- Я не знал, - сквозь стиснутые зубы выдавил из себя Бронзини. - Я
понятия не имел, что все так выйдет.
- Ответственность и продуманное намерение - совершенно разные вещи. То,
что ты невиновен, очевидно, иначе ты не удирал бы от японской армии. И все
же, ты сделаешь так, как говорю тебе я.
- Прошу вас, мистер Бронзини, они всего лишь дети, - раздался голос
девушки. Бронзини узнал ее - Шерил, отвечавшая у него за связи с
общественностью. - Все считают вас героем. Я знаю, что вы такой только на
экране, но, если бы не вы, здесь ничего бы не произошло.
- Хорошо, я согласен, - простонал Бронзини, и боль ушла. Не постепенно,
как это обычно бывает, а в одно мгновение, как будто ее не было вовсе.
Он поднялся на ноги и оглядел свое запястье, но на нем не было ни
царапин, ни синяков. Бронзини успел лишь заметить, как низенький азиат
прячет руки с необыкновенной длины ногтям в рукава кимоно.
- Я хочу заметить, что согласился не из-за боли, - упрямо заявил
Бронзини.
- Какие слова ты будешь нашептывать своей совести, твое личное дело,
грек, - презрительно скривился Чиун.
- Мне просто нужно было немного привыкнуть к этой мысли, - продолжал
настаивать актер. - И, кстати, почему вы все время называете меня греком? Я
итальянец.
- Сейчас, возможно, да, но до этого ты был греком.
- Что значит до этого?
- Он хочет сказать, в прошлой жизни, - объяснила Шерил. - Только не
спрашивайте меня, почему, но он считает, что в предыдущем воплощении вы были
Александром Македонским.
Бронзини недоверчиво посмотрел на нее.
- Бывало, говорили обо мне и кое-что похуже, - сухо заметил он. -
Большинство американцев считает, что для съемок в очередном фильме я раз в
год выползаю из торфоразработок в Ла-Бри.
- Вы простужены? - неожиданно спросила Шерил.- Мне кажется, что вы
говорите в нос.
- Откуда тебе знать? - скривился Чиун.
- Она ошиблась! - воспротивился Бронзини. - Но неважно, давайте лучше
побыстрее с этим покончим.
Чиун повернулся к Биллу Реуму, стоявшему скрестив на груди руки.
- Девушка остается с тобой, - сказал он. - Если мы не вернемся, я хочу
попросить тебя об одной услуге.
- Конечно. Что я должен сделать?
- Если к тому времени, когда все закончится, я не появлюсь, отправляйся
в пустыню и отыщи тело моего сына. Ты должен проследить, чтобы он был предан
земле со всеми почестями.
- Обещаю.
- А потом ты отомстишь за нас обоих.
- Если смогу.
- Ты сможешь. На тебе лежит печать силы.
И, ни говоря больше ни слова, Мастер Синанджу подтолкнул Бронзини к
стоявшему рядом танку.
- Поведешь ты, - бросил он.
- Что, если они просто убьют нас обоих? - спросил Бронзини.
- Тогда мы умрем, - ответил Чиун, - но за наши жизни им придется
заплатить немалую цену.
- Здесь я полностью на вашей стороне, - согласился актер, залезая на
водительское место.
Чиун с кошачьей легкостью взлетел на броню танка, и, не обращая
внимания на открытый люк, уселся в позе лотоса рядом с башней.
Оглянувшись, Бронзини предупредил:
- Вы же свалитесь!
- Следи за тем, чтобы довезти нас, - сурово отрезал Чиун, - а я уж
постараюсь удержаться.
Бронзини включил зажигание, и двигатель, который поначалу обиженно
чихнул и едва не захлебнулся, в конце концов завелся, и танк двинулся по
ведущей из резервации дороге.
- Что, по вашему, они собираются со мной сделать? - проговорил Бронзини
вслух.
- Не знаю, - отозвался Чиун. - Но тот, кого зовут Нишитцу, крайне
желает тебя видеть.
- Может быть, у него для меня приготовлен японский Оскар, - проворчал
Бронзини. - Я слышал, что в номинации "Лучшая роль в фильме, где все
посходили с ума" соперников у меня нет.
- Если это действительно так, не забудь пожать ему руку, - посоветовал
Чиун.
- Я хотел пошутить, - сообщил Бронзини, и, прежде чем Чиун успел
ответить, оглушительно чихнул.
- У тебя и в самом деле простуда, - заметил старый кореец.
- Да, - с кислой миной признал Бронзини.
- Вот, - удовлетворенно кивнул Чиун, и в глазах его появился странный
блеск. - Когда тебя отведут к этому человеку, обязательно пожми ему руку.
Запомни это накрепко. Еще не поздно искупить вину за то, что ты, по своему
недомыслию, натворил.
Бартоломью Бронзини думал, что вид занятой японцами Юмы уже не способен
его удивить, однако в этом он ошибался.
Все подъезды к городу были перегорожены танками, отъезжавшими в
сторону, как только оттуда успевали заметить, кто к ним приближается. Японцы
держались от их машины на почтительном расстоянии, постоянно оглядываясь на
Чиуна. Взгляд светло-карих глаз Мастера Синанджу был устремлен на дорогу, на
лице его было написано презрение к пытавшимся бросить ему вызов врагам.
Когда они въехали в город, Бронзини про себя отметил стоявшие у каждого
магазина посты. То и дело им попадались трупы, лежащие в лужах засохшей
крови, с фонаря свисало тело повешенного, еще один несчастный в
неестественной позе застыл на перекрестке, насаженный на ветку огромного
кактуса.
Их танк беспрепятственно пропустили к зданию мэрии, на крыше которого
развевался японский флаг. От этого зрелища внутри у Бронзини все
перевернулось.
Как только он выпрыгнул из танка, рядом с ним неслышно возник Чиун.
- Ну вот, приехали, - сообщил Бронзини. - Наступила развязка. Или это
называется кульминация? Все время их путаю.
- Вытри нос, - отозвался Чиун, направляясь к парадному входу, около
которого застыли навытяжку двое японских часовых. - С него уже капает.
- А, - сказал Бронзини, с помощью кулака возвращая своему римскому
профилю подобающее величие.
- Не забудь о том, что я тебе говорил. Японцы не станут обращаться с
тобой грубо, если ты выкажешь должное уважение.
- Постараюсь не забрызгать им мундиры соплями.
Немуро Нишитцу был явно доволен, выслушав известия.
- Пришел Бронзини-сан, - сдержанно доложил Джиро Исудзу. - Кореец
все-таки привел его.
Нишитцу потянулся за тростью. С трудом поднявшись из кресла, он вышел
из-за стола. Глава корпорации не спал уже сутки, которые показались ему
целой вечностью.
Первым в кабинет величественно прошел Мастер Синанджу.
- Я привел человека, которого вы искали, - громко проговорил он, - и
требую, чтобы обещанное мне было выполнено.
- Да-да, конечно, - рассеянно кивнул Нишитцу, глядя мимо него.
Следом вошел Бронзини, стараясь скрыть пристыженное выражение лица. На
Исудзу он старательно не обращал внимания.
- Так значит, это вы - Нишитцу, - тихо сказал он.
- Да, я - это он, - ответил японец, слегка наклоняя голову.
- Я хочу спросить вас кое о чем. Почем именно я?
- Вы были неподражаемы. Я смотрел все ваши фильмы по несколько раз.
- Да, нужно было и вправду отдать эту роль Шварценеггеру, - проговорил
Бронзини с плохо скрываемым отвращением.
- Интересно, а что... - начал было Нишитцу, но тут глаза его блеснули.
- Не откажите дать старику автограф.
- Можешь изобразить его сам, кувшин с сакэ.
Бронзини внезапно почувствовал острую боль. Скосив глаза, он увидел,
что в локоть ему впились острые ноги старого корейца.
- Всем будет легче, если ты уважишь просьбу этого человека, -
многозначительно проговорил Чиун.
- Для кого должна быть надпись? - неохотно проворчал Бронзини.
Нишитцу растянул губы в неживой улыбке и ответил:
- Для меня.
- Мог бы и сам догадаться. Что ж, почему бы и нет?
Взяв протянутые ручку и бумагу, Бронзини положил листок на ладонь, и,
сделав росчерк, протянул его Немуро Нишитцу.
- Не забудь поздравить блестящего полководца с победой, - пихнул его
локтем в бок Чиун.
- Что? Ах, да, - вспомнил Бронзини и протянул широкую ладонь. - Вы
отлично сыграли свою роль.
Джиро Исудзу внезапно рванулся вперед, но Чиун выставил вперед обутую в
сандалию ногу.
- Он вас не тронет, даю вам слово, - заверил он обоих японцев.
- Для меня будет большой честью пожать руку Бронзини-сану, - сказал
Нишитцу, как только оправился от удивления, и протянул дрожащую руку в
ответ. Бронзини вяло пожал ее.
- В качестве троянского коня вы были незаменимы, - с улыбкой добавил
японец.
- Теперь понятно, откуда эта ноющая пустота внутри, - проворчал
Бронзини, и неловко рассмеялся. - И что же дальше? Последний раз, когда мне
довелось быть в роли военнопленного, я получил шесть миллионов долларов
чистыми.
Немуро Нишитцу с недоверчиво моргнул.
- Они не смеются, - шепотом сообщил Бронзини Чиуну.
- Это потому, что шутить ты не умеешь. И это вовсе не съемочная
площадка, пора бы понять даже своей недоразвитой головой.
- Вас отведут в безопасное место, - сказал Нишитцу, и дважды ударил в
пол концом трости. Появившиеся двое солдат взяли Бронзини под руки.
- Вперед, - рявкнул Джиро Исудзу.
- А как же мое любимое "Средовать за нами", а, Джиро, детка? - уже в
дверях спросил Бронзини.
- Что вы с ним сделаете? - поинтересовался Чиун, когда они с Нишитцу
остались наедине.
- Это уже моя забота. Детей вам вскоре передадут.
- Мне понадобится транспорт, - сказал Чиун. - Достаточно большой, чтобы
отвезти сразу всех в индейскую резервацию.
- Как вам угодно. А теперь, уходите, у меня много работы.
- Я в очередной раз готов выслушать ваши требования, - предложил Чиун.
- У меня и сейчас нет никаких требований. А сейчас, пожалуйста,
уходите.
Чиун проследил взглядом за хрупким старым японцем, пока тот,
прихрамывая, шел к столу. Губы его сжались, и, не говоря ни слова, он исчез,
шурша развевающимися полами кимоно.
Конвоиры бросили Бартоломью Бронзини в кузов бронетранспортера и
захлопнули за ним дверь. Бронзини остался в полной темноте, и почувствовал,
как на него накатила волна страха, не имевшего ничего общего с боязнью за
свою собственную жизнь.
Ехать пришлось долго, он даже подумал, что они, наверное, уже выехали
из города. Наконец машина остановилась. Когда ведущая в кузов дверь
открылась, свет резанул Бронзини по глазам. Очевидно, его конвоиры сочли,
что он слишком медлит, и Бронзини бесцеремонно вытащили наружу. Некоторое
время он моргал, привыкая к освещению. В лучах закатного солнца предметы
отбрасывали длинные лиловые тени.
- Вперед, - рявкнул один из солдат.
Бронзини повели к сгрудившимся неподалеку строениям, на одном из
которых виднелась вывеска "Юмская тюрьма-музей". Это была сувенирная лавка.
На ходу Бронзини огляделся по сторонам. Остальные здания представляли собой
мрачного вида каменные казематы в испанском стиле - тюремные камеры.
На столбе висела дощечка с надписью: "Стоимость билета 1 доллар 40
центов с человека. Лицам до семнадцати лет вход бесплатный".
- Я что теперь, музейный экспонат? - проворчал себе под нос Бронзини. -
Наверное, люди с удовольствием заплатят по пятерке, чтобы взглянуть на
лучшего простофилю двадцатого века.
Его провели через ворота и потащили дальше, мимо пустых камер. С тех
пор, как они вышли из бронетранспортера, конвоиры не проронили ни слова.
- Ну, мне, как всегда, везет, - храбрясь, попытался усмехнуться
Бронзини. - Первый раз приходится играть вживую, а зрители - что твои
манекены.
Когда они дошли до конца мрачного прохода между камерами, улыбка
сползла с его сицилийского лица. Несколько японцев трудились в поте лица,
возводя какую-то конструкцию из бревен. Несмотря на то, что сооружение было
еще не закончено, Бронзини узнал в нем виселицу. У него засосало под
ложечкой.
Бронзини затолкали в одну из камер и навесили на дверь замок. Подойдя к
зарешеченному окошку, он выглянул наружу. Перед ним отлично были видны
строительные леса. Рабочие как раз поднимали поперечину, к которой должна
была крепиться петля.
- О Господи! - У Бронзини подступила тошнота к горлу. - По-моему, я уже
видел это в чертовом сценарии!
Подошел сочельник, но приготовленные близким подарки были забыты. Никто
не пел рождественских песенок, из-за недостатка прихожан были даже отменены
церковные службы.
Вся страна была прикована к экранам телевизоров. Обычные передачи
отменили, и, впервые за несколько лет сериал "Как прекрасна жизнь" не шел ни
по одному каналу. Вместо этого беспрерывно показывали информационные
выпуски, в которых комментаторы сообщали об очередных новостях "Юмской
трагедии".
Эти новости представляли собой все ту же хронику первых часов после
захвата города. Хотя их крутили уже десятки раз, это были единственные
доступные прессе материалы. Белый Дом несколько раз объявлял, что вскоре
президент выступит с обращением к народу, но всякий раз это событие
откладывалось. Даже из "неофициальных источников" на этот раз ничего не
просачивалось - ситуация была слишком угрожающей.
Затем, посредине прямого эфира из Юмы, во время которого распевающие
рождественские песенки люди расстреливались из автоматов, на экране снова
появилось лицо Немуро Нишитцу, объявившего себя Правителем города.
- Я приветствую американский народ и правительство, - произнес он. -
Когда идет вооруженный конфликт, порой приходится прибегать к тяжелым мерам,
чтобы поскорее покончить со сложившейся ситуацией. Такой момент настал
сейчас, в канун одного из самых почитаемых вами праздников. Завтра наступит
третий день с момента захвата Юмы. Ваше правительство не предприняло никаких
шагов, чтобы выбить мои войска из города. Честно говоря, они просто не могут
этого сделать, но боятся в этом признаться. Но я заставлю их это сделать. Я
бросаю им вызов, и если правительство Соединенных Штатов не бессильно, то
пусть оно докажет это. Завтра утром, в знак презрения, которое я испытываю к
ним, будет повешен ваш любимый герой, Бартоломью Бронзини. Казнь назначена
на семь часов. Это событие, ставшее суровой необходимостью, будет
транслироваться в прямом эфире. А до тех пор я остаюсь Единовластным
Правителем Юмы.
x x x
Немуро Нишитцу подал оператору знак, что съемка окончена. Красный
огонек телекамеры погас.
Джиро Исудзу подождал, пока оператор не отойдет подальше, и лишь затем
подошел к столу своего начальника.
- Не понимаю, - взволновано проговорил он. - Вы фактически позволили им
начать против нас военные действия.
- Нет, я вынудил их это сделать. Если они потерпят неудачу, то
потеряют лицо перед всем остальным миром.
- Не думаю, что они допустят ошибку.
- Совершенно с тобой согласен, Джиро-кан. Ведь нанесенное оскорбление
было специально рассчитано на то, чтобы американский народ вынудил их пойти
на ответные меры.
- Я отдам войскам на границе города приказ вернуться в центр, -
поспешно предложил Исудзу. - Если мы сосредоточим наши силы, то сможем
продержаться дольше.
Немуро Нишитцу отрицательно покачал головой. Его взгляд рассеянно
блуждал по разложенным на столе бумагам.
- Нет, - проговорил он. - Они не станут использовать наземные войска.
Как и мне, им отлично известно, что беспрепятственно пересечь пустыню пехоте
не удастся.
- Что же они, в таком случае, сделают?
- Американцы не будут посылать сюда войска - теперь это уже слишком
поздно. Меньше, чем через двенадцать часов их величайший герой будет
повешен, и за его предсмертной агонией будут наблюдать миллионы
телезрителей. Никакие войска не успеют этого предотвратить. Они вышлют
самолет.
- И мы его собьем! - вскричал Исудзу. - Я предупрежу наших
перехватчиков.
- Нет, - холодно отозвался Нишитцу. - Я запрещаю тебе! Только так мой
план может осуществиться. Город настолько отрезан от всего окружающего мира,
что, однажды захваченный, уже не может вернуться в прежние руки.
Американские военные, если у них есть хоть капля мужества, должны прибегнуть
к самой последней мере - стереть пятно позора, этот город, с лица земли.
- Неужели вы хотите сказать...
- Подумай, какая в этом кроется ирония, Джиро-кан. Америка, величайшая
из ядерных держав мира, неприступная для любого захватчика, вынуждена
уничтожить собственный город своими же силами. Один удар, и позор Хиросимы и
Нагасаки испарится, как утренняя роса. Одна бомба, и Япония отомщена.
Подумай, как будет гордиться нами император.
Ошарашенный, Джиро Исудзу стоял, открывая и закрывая рот. Он просто не
мог выговорить слов, уже готовых было сорваться с его губ.
На лице Немуро Нишитцу появилась скупая улыбка. Внезапно он удивленно
приподнял брови, и оглушительно чихнул. Дрожащей рукой он принялся шарить по
столу в поисках носового платка.
В зале для чрезвычайных совещаний президент выключил телевизор и
повернул к застывшим с каменными лицами членам Высшего Военного Совета.
Каждый из их знал, о чем сейчас думает главнокомандующий, но никто не
осмеливался произнести это вслух прежде него.
- Мы не можем этого допустить, - хрипло проговорил, наконец, президент.
Налив из графина воды, он жадно отпил несколько глотков и прокашлялся. - Я
хочу, чтобы бомбардировщик находился в полной боевой готовности, но не
вылетал, пока я не отдам приказа. Возможно, выход все же есть.
Члены Совета бросились отдавать приказания к своим телефонным
аппаратам.
На авиабазе Касл в Этуотере, штат Калифорния, для полета к Юме был
выделен Б-52, один из бомбардировщиков 93 эскадрильи. На борту его была
одна-единственная атомная бомба, и пилоты уже сидели в кабине самолета,
проверяя перед полетом бортовые системы. Они еще не получили приказа, но в
глубине души со страхом догадывались, каким он будет.
В песках Юмской пустыни, человек, идущий размеренной механической
поступью, продолжал свой путь. Его горящие, словно уголья, глаза были
устремлены вперед, туда, где за горизонтом в темноте лежал город, а
монотонно опускающиеся на землю ботинки по прежнему не оставляли следов.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
В Юме наступил сочельник. Солнце медленно опускалось за горизонт, и,
наконец, скрылось за Шоколадными горами, оставив за собой лишь отблески
своего былого сияния. Наступил "волшебный час".
Ровно в пять часов пятьдесят пять минут на вершине холма, с которого
открывался вид на город, появился человек. Болтавшиеся на нем лохмотья были
когда-то армейским камуфляжем, белая футболка потемнела от пыли, черные
штаны казались теперь бежевыми. Стоявшего на холме не заметил никто, зато
все услышали его слова.
Словно раскаты грома разнесся над городом его голос, и, хотя под
горевшим холодным огнем взглядом незнакомца лежал город с пятидесятитысячным
населением, слова его ясно слышал каждый из обитателей Юмы.
- Я посланец Шивы, Дестроера, несущего смерть и разрушающего миры. Кто
тот нечестивец, который посмел бросить мне вызов?
Услышав эти слова, задремавший в своем кресле Немуро Нишитцу
встрепенулся. Дрожащей рукой он нашарил стоявшую рядом трость и поднялся
из-за стола, но тут же опустился обратно. Ноги его дрожали.
- Джиро-кан, - сипло позвал он. - Джиро!
Через секунду в кабинет вбежал Джиро Исудзу, на лице которого
отразилось недоверие вперемешку с замешательством.
- Вы тоже это слышали? - с порога спросил он.
- Выясни, кто говорило, - приказал Нишитцу. - Но сначала, помоги мне
перелечь на кушетку. Я неважно себя чувствую.
- Что случилось? - с беспокойством спросил Исудзу, склоняясь над
хозяином, чтобы тот мог опереться на его плечо. Когда старик поднялся на
ноги Джиро был поражен, насколько мало тот тщедушен и хрупок.
- Ничего страшного, - просипел Нишитцу, пока его помощник не то повел,
не то перенес его на кушетку. - Наверное, простудился. Это скоро пройдет.
- Я пошлю за доктором. В вашем возрасте даже к простуде не стоит
относиться пренебрежительно.
- Да, доктора. Но сперва выясни, откуда шел тот голос. Он наводит на
меня ужас.
- Конечно, сэр, - кивнул Исудзу и выбежал из комнаты.
Девятый помощник режиссера Минобе Кавасаки оглядывал темную линию
горизонта в бинокль. Он был уверен, что голос прозвучал откуда-то с севера.
Кавасаки выглядывал из люка на башне Т-62. Из Императорского Командного
Пункта - бывшей мэрии города Юма - ему был отдан приказ захватить того, чей
сверхъестественный голос прогремел над городом. Кавасаки считал, что так
могло говорить только какое-то божество или демон.
Взгляд японца пробежал по склону возвышавшегося неподалеку холма.
Окрашенная отблесками зашедшего солнца синева неба понемногу переходила в
индиго, кое=где уже поблескивали звезды.
Внезапно Кавасаки вскрикнул - взгляд его встретился с приближенной
биноклем парой глаз, словно пронизавших его душу нестерпимым ужасом. Эти
глаза наводили на мысли о мертвых планетах, вращающихся в ледяной пустоте
космоса.
Дрожащей рукой японец снова навел бинокль на холм, пытаясь отыскать
фигуру испугавшего его человека. Судя по внешнему виду, он вовсе не был
похож на бога. Глаза глубоко запали на истощенном лице, горло словно было
выкрашено в синий цвет. Однако это была не краска - слишком естественным
казался оттенок. Шея незнакомца была покрыта ужасными синяками, которые
бывают только у людей, сломавших себе шею. Кожа на лице и обнаженных по
локоть руках была обожжена солнцем.
Внезапно, к ужасу Кавасаки, глаза незнакомца уставились прямо на него,
и он начал спускаться с холма, дергано, то и дело спотыкаясь, но все же с
леденящей душу целеустремленностью.
- Механик! - завопил Кавасаки. - Тот, кого мы ищем, идет сюда!
Вздрогнув всем корпусом, Т-62 сдвинулся с места. Девятый помощник
режиссера судорожно вцепился в установленный на башне крупнокалиберный
пулемет. Ему было страшно, хотя в руках приближающейся фигуры не было видно
никакого оружия.
Командуя водителю, Кавасаки направлял танк по окраинным улочкам. Дойдя
до подножия холма, фигура незнакомца скрылась из вида, так что теперь
оставалось лишь догадываться, откуда он войдет в город.
Свернув на одну их жилых улиц, сразу за которой начиналась пустыня,
Кавасаки понял, что угадал. Прямо на него, словно восставший из могилы
мертвец, шел человек с наводящим ужас взглядом, ровно, бесстрашно, как будто
машина.
В приказе говорилось, что незнакомца нужно было захватить живым, и
Кавасаки уже начал было об этом сожалеть. Повысив голос, он прокричал:
- Предлагаю сдаться Императорским Оккупационным Войскам!
Идущий на него человек не ответил, его пустые руки безжизненно
раскачивались в такт шагам. Кавасаки нацелил пулемет на худощавую грудь
противника. Ткань футболки так плотно обтягивала его ребра, что их
фактически можно было пересчитать.
Незнакомец даже не дрогнул. Он целенаправленно продолжал идти вперед,
почти неслышно ступая запыленными ботинками по асфальту. Интуитивно,
Кавасаки нырнул в башню, чтобы добраться до рычагов управления. Покрутив
одну из ручек, он опустил пушку так, что теперь она была нацелена на грудь
приближающегося противника.
Раздосадованный тем, что вид огромного дула пушки никак не подействовал
на незнакомца, Кавасаки опять схватился за пулемет и дал короткую очередь в
землю прямо у него перед ногами. В стороны полетели куски асфальта, но
человек с помертвевшим взглядом, казалось, не обратил на это никакого
внимания.
- Я не обязан брать тебя живым! - крикнул Кавасаки. Это было ложью, но
он просто не знал, что еще сказать. Если придется пустить оружие в ход, как
он объяснит тот факт, что у убитого даже не было при себе оружия?
Вторая очередь, пущенная Кавасаки, прошла над головой незнакомца, и
оказалась столь же малоубедительной. Человек продолжал идти, словно страх
смерти был ему абсолютно неведом.
Или, внезапно подумал Минобе Кавасаки, как будто он уже был
мертв.
- Водитель! - прокричал он внутрь башни по-японски. - Подъезжай к этому
человеку поближе, но только медленно!
Тяжелая махина танка двинулась вперед. Дуло пушки указывало прямо на
грудь незнакомца, словно перст неумолимой судьбы. Если человек и танк не
свернут в сторону, то, как и рассчитывал Кавасаки, пушка собьет противника с
ног.
Расстояние между ними сокращалось. Теперь их разделяло всего двадцать
метров. Потом десять. Пять. Один метр. Когда столкновения, казалось, уже не
избежать, правая рука незнакомца поднялась, как будто кто-то дернул его за
ниточку. Минобе Кавасаки успел увидеть только это, потому что внезапно он
слетел с башни и скатился по броне танка. Упади он на пару сантиметров
правее, тяжелые гусеницы подмяли бы его под себя, но Кавасаки понял, как
близко он был от смерти только позже. Раздавшийся ужасный скрежет ударил ему
по барабанным перепонкам. Кавасаки зажал уши руками, решив, что произошел
взрыв.
Он решился открыть глаза лишь когда звон в ушах стих, и с опаской
огляделся по сторонам. К его неописуемой радости, руки и ноги были на месте.
Тогда Кавасаки повернул голову в сторону танка, и увидел, что тот замер на
месте, а водитель, высунувшись из люка, тоже пытается понять, что же
произошло.
И тут у Минобе Кавасаки глаза полезли на лоб от изумления. Башня танка
больше не была соединена с поворотным механизмом. Вместо него на броне
поблескивал срезанный, словно ножом, металл, а башня лежала в добрых десяти
метрах позади танка. За ней виднелся шагающий все с той же неумолимой
целеустремленностью человек с горящим взглядом и громовым голосом.
Минобе Кавасаки бросился к обезглавленному танку и, вырвав у водителя
рацию, принялся что-то возбужденно кричать в микрофон.
Джиро Исудзу чуть было не оставил первое сообщение без внимания, приняв
его за бред опьяненного победой солдата, еще недавно бывшего простым
служащим. Но затем подобные сообщения посыпались на него валом, люди
возбужденно кричали, и в голосах их слышался неподдельный ужас.
Свежесозданные Императорские Оккупационные Войска потеряли пять танков
в коротких схватках с одним единственным противником, которого поверженные
японцы настойчиво называли "оно".
- Мне нужны подробности, - рявкнул Исудзу на первого солдата,
употребившего в докладе это непонятное местоимение. - "Оно" это машина?
- "Оно", - настойчиво повторял пересохший от волнения голос, - это
человек, глаза которого излучают смерть, а руки крушат сталь.
И это, по сути дела, было самое связное из всех последующих описаний.
Исудзу приказал направить в район, где в последний раз видели "это", еще
несколько танков, и приготовился ждать. От некоторых командиров поступали
все те же неразборчивые сообщения, другие просто не отвечали. Один из
танкистов, закончив доклад, издал душераздирающий стон, сопровождавшийся
треском разрываемой ткани. Исудзу догадался, что, не вынеся собственного
поражения, этот солдат совершил харакири.
По ступавшие к нему сведения сходились лишь в одном - хотя в это было
трудно поверить, противник был один и не вооружен. Этот человек, безжалостно
сметавший все на своем пути, приближался к зданию мэрии, и остановить его
было невозможно.
Джиро Исудзу приказал своим людям занять вокруг здания круговую
оборону, и бросился в кабинет, где на кушетке с закрытыми глазами лежал
Немуро Нишитцу.
Осторожно, Исудзу дотронулся до плеча босса. Глаза Нишитцу, похожие на
две узкие щелочки, слегка приоткрылись, а губы шевельнулись, пытаясь что-то
произнести, но слышен был только сухой хрип. Джиро приложил ладонь ему ко
лбу и ощутил на руке горячую испарину. Лихорадка.
Джиро Исудзу склонился над больным, и, вместе с прерывистым горячим
дыханием до него донеслись едва слышные слова:
- Ты должен выполнить свой долг. Банзай!
Затем Немуро Нишитцу отвернулся к стене и закрыл глаза. Он спал. Исудзу
выпрямился, поняв, что теперь может действовать по собственному усмотрению.
Он вышел из кабинета, чтобы отдать новые приказания, размышляя по дороге,
когда же прилетят бомбардировщики.
Мастер Синанджу стоял, устремив взгляд к горизонту, словно каменный
идол в пурпурном одеянии. Поднявшийся ветер играл полами его кимоно.
Подошедший сзади Билл Роум громко кашлянул, но Чиун никак не
отреагировал на его появление.
- Женщины уже устроили детей, - сообщил он, становясь рядом с Чиуном.
Взглянув в том направлении, куда был устремлен взгляд Мастера Синанджу, Роум
увидел, что за горизонтом то и дело вспыхивают отсветы.
- В городе идет бой, - значительно проговорил Чиун.
- Да, это явно не похоже на зарницы, - согласился Роум. - Знаете, мне
все-таки жаль Бронзини.
- Каждому рано или поздно приходится расплачиваться за свои поступки, -
сказал Чиун. - Кто-то платит за ошибки, кто-то - за удачи. Из-за того, что
Бронзини был удачлив, на нас обрушилось все это горе. Из-за него я потерял
сына, и вместе с ним для моей деревни угасла последняя надежда.
- Я вас понимаю. Ведь я последний Санни Джо.
Чиун обернулся к нему, и черты его сурового лица слегка разгладились.
- Жена не принесла тебе сыновей?
- Нет, но ребенок умер, много лет тому назад. Второй раз жениться я не
стал.
Чиун понимающе кивнул.
- Я знаю, как это больно, - просто сказал он.
Он снова отвернулся, наблюдая за полыхавшими в небе синими и красными
огнями. Город был слишком далеко, и шум столкновений до них не долетал.
- Когда меня не станет, - сказал Санни Джо Роум, - то некому будет
защитить мое племя. Точнее, то, что от него осталось.
Чиун кивнул.
- Когда умру я, в деревне некому будет кормить детей. Именно этот страх
заставлял Мастеров Синанджу трудиться на грани человеческих возможностей,
ведь одно дело - рисковать собственной жизнью, а совсем другое - оставлять
тех, кто от тебя зависит.
- Аминь, брат мой.
- Знай, Санни Джо Роум, что я не считаю тебя ответственным ни за что
произошедшее в последние два дня. Но я намерен сделать так, чтобы люди,
заставившие меня страдать, отплатили за совершенное ими зло. Но сделать это,
пока они держат в заложниках детей, я не могу. Ведь жизни всех детей, не
только тех, в чьих жилах течет наша кровь, бесценны. Среди Сан Он Джо
считают так же?
- По-моему, так считают, или должны считать, везде, - ответил Роум.
- Только не японцы. Когда они вторглись на мою родину, никто, начиная
от представителей Династии Дракона, и заканчивая грудными детьми, не были
защищены от их клинков.
- Это не может продолжаться слишком долго, скоро должны высадиться
морские пехотинцы. Вашингтон не станет закрывать на происходящее глаза.
- А сколько при этом будет потеряно жизней? - спросил Чиун, оглядываясь
на сверкающие в небе вспышки. Немного помолчав, он с сомнением покачал
головой.
- Ваш сын, как его...
- Санни Джо! Санни Джо, идите скорее сюда!
Роум резко обернулся. В дверях одного из домов стояла перепуганная
насмерть Шерил Роуз.
- В чем дело? - спросил Роум.
- Они собираются повесить Бронзини! Так только что передали по
телевизору.
- Идем, - резко проговорил Билл Роум.
Вслед за ним, Чиун последовал в дом. Шерил подвела их к телевизору,
возбужденно рассказывая:
- Не знаю, почему я его включила, наверное, по привычке. Но пятый канал
снова работает. Смотрите!
На экране телевизора творилось нечто, заставляющее вспомнить об "Аде"
Данте. Нескольких полицейских с завязанными глазами втолкнули в комнату,
увешанную рождественскими украшениями. Над их головами, словно насмешка,
висел плакат со словами "Да воцарится на земле мир и добрая воля!".
- О Господи, - воскликнула Шерил. - Это же склад на телестудии. Я
когда-то там работала.
Где-то за кадром раздалось жужжание, и через мгновение в кадре появился
японец в камуфляже, небрежно, но с безжалостной точностью начавший дрелью
просверливать беспомощным полицейским виски.
Шерил отвернулась, к горлу у нее подступила тошнота.
- Зачем им все это? - спросил Билл Роум, стискивая кулаки. Ответа ни у
кого не было.
- Они... объявили, что на рассвете повесят Бронзини, - едва смогла
выдавить из себя Шерил. - Так сказал этот с виду безобидный старый японец.
Он говорит, таким образом станет ясно, что Америка бессильна их остановить.
- Этот канал принимают в других городах? - сурово спросил Чиун.
- Да, в Финиксе. А что?
- Японцы, конечно, жестокий народ, но они отнюдь не дураки, - задумчиво
продолжал Мастер Синанджу. - Они должны понимать, что это заставит
американское правительство нанести удар.
- Да я все время вам об этом твержу, - отозвалась Шерил. - Нам нужно
только продержаться еще немного, и Вашингтон положит конец этому ужасу.
- Все выглядит так, как будто они сами этого добиваются, - еле слышно
проговорил Чиун. - Но зачем?
Внезапно его светло-карие глаза прищурились.
- У тебя есть экземпляр сценария? - спросил он, оборачиваясь к Санни
Джо.
Билл Роум, казалось, был немало озадачен.
- Сценарий? Да, конечно. А зачем он вам?
- Хочу почитать, - решительно объяснил Чиун.
- Сейчас, когда тут происходит такое? - ошарашено проговорила Шерил.
- Я должен был догадаться об этом раньше, - не обращая на ее слова
внимания, продолжал Чиун, беря в руки папку.
- По-моему, это окончательный вариант, - сообщил Билл Роум. - Они все
время его меняли. Теперь это кажется странным, верно?
- А чем все кончается? - спросил Чиун, перелистывая страницы.
- Понятия не имею. Я заглох уже где-то на середине. Слишком много было
работы, да еще эти японцы ни слова не знали по-английски, и приходилось
объяснять им каждую мелочь.
- Мне сценария не выдавали, - проговорила Шерил, стараясь не смотреть
на экран.
Чиун вчитывался в содержимое папки молча. Морщинистые черты его лица
словно застыли, живыми казались лишь глаза, перебегавшие со строчки на
строчку. Закончив, он поднял помрачневший взгляд на своих товарищей.
- Теперь все ясно, - заявил Чиун, захлопывая папку. - Нельзя медлить ни
секунды. Мы должны сейчас же отправляться в город.
- Что случилось? - спросил Билл Роум.
- Объясню по дороге.
- Я тоже еду, - вступила Шерил.
- Не обижайся, но на этот раз никаких скво, - мягко проговорил Роум. -
Это мужская работа.
- У меня такое же право сражаться с этими ублюдками, как и у вас, -
вскричала Шерил. - Это мой город, Санни Джо, а не твой. Ты, черт побери,
всего лишь индеец из резервации, а Чиун даже не американец. А там убивают
мою семью и моих друзей. Я не могу сидеть, сложа руки.
Билл Роум взглянул на Чиуна.
- По-моему, у малышки довольно сильные аргументы.
- Тогда идем, - кивнул Чиун. - Сейчас для нас самое главное - скорость.
x x x
Рождественским утром рассвет, точно стыдливый румянец, начал окрашивать
в розовое восточное побережье. Повинуясь вращению планеты, дневная граница
смещалась по суше, словно ускользающая тень.
Самой последней встречала рассвет Калифорния. А на военной базе Касл
был получен приказ готовить к взлету бомбардировщик Б-52, выбранный для
выполнения операции "Адское пекло".
Капитан авиации Уэйн Роджерс получил задание в запечатанном конверте.
Побледнев, он повернулся к своему напарнику.
- Что ж, похоже, свершилось.
Огромный самолет выкатился из ангара на взлетную полосу. Роджерс двинул
рукоятку от себя, и казавшаяся неуклюжей стальная птица заскользила вперед,
набирая скорость для взлета.
Мимо них промелькнули несколько К-135, самолетов-заправщиков. На этот
раз они нам не понадобятся, подумал Роджерс. Хотя конверт еще не был
распечатан, капитан знал, что станет их целью.
Бомбардировщик взмыл в воздух и лег на правое крыло, разворачиваясь, не
в сторону океана, а к суше, вглубь страны. Набрав контрольную высоту и
выровняв самолет, Роджерс кивнул напарнику, который разорвал конверт.
- Это Юма, - хрипло проговорил тот.
- Боже, спаси и сохрани, - пробормотал капитан Роджерс.
Он постарался сосредоточиться на показаниях приборов, мигавших
разноцветными огоньками, словно рождественская елка. То и дело они
расплывались у капитана перед глазами, и он подумал, что зрение уже начинает
его подводить, но внезапно понял, что это просто слезы.
- Счастливого рождества, Юма, - горько проговорил Роджерс. - Погоди,
скоро ты узнаешь, что припас для тебя Санта-Клаус на этот раз.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Бартоломью Бронзини наблюдал за последним в своей жизни рассветом.
Красноватый свет пробивался через затейливую решетку его камеры в главном
блоке Юмской Тюрьмы. Уже законченная виселица, казалось, пламенеет в лучах
восходящего солнца. Камеры давно уже стояли на своих местах - всего их было
три.
- Как будто сейчас они станут снимать сцену из дешевой комедии, - с
отвращением скривился Бронзини.
Всю ночь он не сомкнул глаз. Да и смог бы заснуть человек с состоянием
в несколько миллионов долларов, тот, чье изображение украшало стены
несметного количества домов, и которого собирались повесить только за то,
что он согласился сниматься в японском фильме?
Кроме того, всю ночь из города доносились звуки боев. Неужели наконец
прибыли рэйнджеры, подумал Бронзини. Но нет, выброски десанта он не видел,
да и в небе не пролетал ни один самолет. Может быть, это были собравшиеся в
конце концов с духом горожане?
В его сердце начала уже просыпаться надежда на освобождение, но с
течением времени, когда бои то затихали, то начинались вновь, а на
территории тюрьмы ничего не происходило, она постепенно угасла. Только
японские солдаты продолжали возиться с установкой съемочного оборудования,
нервно бегая туда-сюда, что Бронзини отнес за счет вынужденного ночного
бодрствования.
С наступлением рассвета Бартоломью Бронзини, кинозвезда номер один во
всей Америке, точно знал, как чувствуют себя приговоренные к смерти узники.
Он дал себе слово, что просто так им в руки не дастся. Сжав кулаки,
Бронзини притаился за дверью, и принялся ждать.
Поднявшаяся снаружи суматоха словно ножом резанула его по сердцу.
Бронзини попытался успокоиться, слушая, как во дворе превращенного в тюрьму
музея раздается топот ног, крики и японская речь. Вот завелся мотор
бронетранспортера, задвигался, скрежеща по асфальту гусеницами, танк.
- Что ж, я уже готов, подлые любители саке, - пробормотал Бронзини
сквозь зубы. - Чтобы вытащить меня на сцену, вам понадобится не один танк!
К его удивлению, звуки начали удаляться, пока не затихли где-то в
стороне. Над Юмской тюрьмой-музеем повисло жутковатое безмолвие. Его нарушал
только отдаленный